Он и не помнил, как это случилось. "Знакомься, - Муза" (берегись когтей - следом дунуло в уши).
Муза - обычная девушка с необычным именем. Ничего особенного. Веснушки и косички. Просвечивающие нежные женские ушки. За ее спиной покачивались зеленые листья, кружевные солнечные блики скользили по округлому лицу. Милая, разве несколько полноватая Единственное, что его немного покоробило - её черно-коричневые хищные когти на руках. Ну а с другой стороны - щас все так ходят. Мода такая (он всегда побаивался женщин с таким маникюром - а вдруг она вцепится ему в горло?). Что - то надо было сказать.
- Петраков.
Она улыбнулась в ответ и, протянув руку для приветствия, взяла его за запястье. - Осторожнее с ногтями, пожалуйста, - шепнул он, чувствуя, как острые кончики впиваются в кожу.
-Извините.
Своей простенькой внешностью она кого-то напоминала. Актрису Дарью Мороз, кажется. Есть такая актриса.
Как дальше развивались события, он тоже не очень помнил. Кажется, ходили куда-то все вместе. Смотрел на нее, видел ее улыбку, складочки на шее, и чувствовал тепло, исходящее от ее тела. И одновременно что-то было опасное в ней, настораживающее. Буквально на подсознании чувствовалось, что что-то в ней не так. Может, из-за когтей? Видеть их было неприятно.
-Вам нравится такой маникюр? - ляпнул Петраков, но тут же смутился, поняв, что сморозил бестактность. Она это заметила и опять усмехнулась. "А у нее ямочки на щеках", - заметил Петраков.
- А это чтобы вцепляться и не улетать от тех, кто во мне нуждается.
Странный какой-то юмор.
-А где Вы живете?
-Я сейчас как раз подыскиваю жилье.
И тогда Петраков пригласил всю компанию к себе. Дома организовали чай с пирожками, нарезали колбасы, вспоминали старые истории. Пирожки были вкусные, с капустой, и как - то так было хорошо, весело, что расходиться никому не хотелось. Пили рислинг. Подслеповатый дед сидел у окна, и хихикал вместе со всеми. Он пыхтел и вытирал лысину - ему было жарко от смеха и толстого колышущегося живота.
-А помните, Аркадий Семенович, мы здесь сидели с Семеном? Вон в том углу, возле радиолы, - вдруг сказала Муза деду, - у него еще рубашка была такая, в коричневый рубчик. А на стене другие часы висели - желтые. И так же было весело.
Кто услышал эту фразу, перестал жевать, потому что Семеном звали дедовского отца. Точно, шутница, подумал Петраков. Но откуда???!!!!,,,,,,
Дед же, однако, нисколько не удивился. Он вздохнул и ответил:
-Да. Он любил сидеть в этом углу.
Все пили чай с обыкновенными лицами, будто ничего особенного не произошло. В третьем часу стали прощаться. Петраков весь вечер не смотрел на когти, и почти забыл про них. Муза волновала его как женщина, - сидя рядом, она несколько раз задела его округлым бедром, обтянутым джинсами.
-А я то думаю, чего это у тебя очки запотели?! - заржал все понявший пьяный Гурнов.
Мягкий изгиб талии, бледная с голубыми прожилками на висках кожа, светлые глаза, обаятельная улыбка - все это с увеличивающейся дозой алкоголя нравилось Петракову все больше и больше. От нее веяло уютом, и чем-то таким чисто женским, чего явно не хватало в их холостяцкой с дедом компании. Он подумал, что, наверное, ей с ее фигурой хорошо удаются в засолке помидоры и огурцы.
В прихожей, подавая пальто, он обнял ее за полные плечи и притянул к себе. Она не сопротивлялась. И никуда не торопилась.
Утром, лежа в постели, он смотрел на спящую Музу, и вдруг осознал, что видит у нее на руках обыкновенные женские розовые ноготочки. Удивиться, куда за эти пять часов делись страшенные когти, он не успел. Потому что... В общем, это странно, конечно, но Петраков ощутил, что произошло что то необычное. Слишком было непохоже случившееся на привычный секс по пьянке. Он сам пока не понимал, что происходит. Чувства разочарования не было, а было такое приподнятое настроение, какого он давно у себя не помнил. И даже башка почему то с похмелья не гудела.
-Муз... - полез он обниматься к девушке. Она спала.- А, Муз.. - позвал он. Она открыла сонные глаза:
-Ммм?
- Можно, я буду звать тебя Мурзик? Муз - Мурз.. Иди ко мне...
Девушка осталась жить у них с дедом.
Каждое утро она куда то уходила. На работу. Кем работает, и где - Петраков толком не знал. Так, пару слов обронила. Оказалось - были они с ней чем-то вроде коллег, но подробно об этом не говорили. Вроде, что-то там с издательским бизнесом связано. В общем, из одной оперы. А большим пока он и не интересовался. Он сейчас находился в непрерывном состоянии позитивного шока - от обволакивающего ощущения постоянно подогреваемого сексуального возбуждения и вдруг начавшей удаваться работы. Его, как говорится, попёрло. Заполненные текстом листы вылетали из принтера со скоростью автоматной очереди. Ему все удавалось. За тройку рассказов, неожиданно наваявшихся за два дня, Петраков получил такой гонорар, о котором даже не мечтал. Дед только недоверчиво и радостно покачивал головой, глядя на постоянно глупо улыбающегося внука.
Дело в том, что Петраков был прозаиком. Не то чтобы писателем в полном смысле этого слова, но все-таки, - печатался в пухлой еженедельной многотиражке со своими литературными опытами, и давно подумывал о полноценном сборнике. На жизнь этим, конечно, не заработаешь, но амбиции свербили. И только то. Честолюбие требовало, но силенки не дотягивали. В смысле, - таланта Бог не додал. Это слишком трезво, болезненно и хорошо осознавал сам Петраков, перечитывая в очередной раз сестер Толстых или того же Куприна, смакуя тончайшие полутона чувств персонажей или восхитительные по силе и красочности описания природы. "Ох, куда уж мне, - думал Петраков, - они-то из самого рода Толстых.. А я... Хоть бы Акунин.. Или Довлатов!".., - до болезненных спазм осознавал он, терзаясь самолюбивой бессонницей. До последнего момента. И оказалось, к счастью, в себе ошибался! У него стало получаться. Можно сказать, - поперло!!!!! Да как поперло то еще!!!! ОГОГООГООООООО!!!!!!!!!!! - хотелось крикнуть во весь голос на весь мир, на весь белый свет.
Лежа в очередной раз в тающей истоме, в звеняще-пустой от счастья голове новоиспеченному влюбленному захотелось распушить перья, как глухарю на токе:
-Мусь, меня ж опубликовали. Гонорар хороший дали... Если так пойдет, летом в Турцию поедем.. - пробубнил Петраков.
Муза посмотрела на него ясным взглядом и сказала:
-Я знаю.
-А, дед уже успел похвастаться.. Да когда, я ж ему вроде не говорил? Сегодня только деньги получил..
-Андрей, я тебе должна кое-что сказать.
Неприятный холодок побежал по петраковскому позвоночнику, мгновенно заполнив пустоту: "Так я и знал! Все это слишком хорошо, чтобы быть правдой! Замужем? Дети-инвалиды? Судимость? Наркотики? Еще кого-то нашла? Конечно, на фига я ей - денег у меня нет, да еще со стариком?" - все эти мысли мгновенно и одновременно пробежали в мозгу. Он замер в ожидании
-Видишь ли... Только не удивляйся, пожалуйста.. Я не совсем человек. Точнее, - совсем не человек.
-Здрасьте! Нашла время шутить, дурында! - облегченно возмутился Петраков
-Я не шучу. Я муза.
-Кто?
-Муза. В смысле - вдохновение.
-...
-Поэтому тебе все стало удаваться.
-Да ладно тебе. Посмеялись и будет. Пойдем, че-нибудь съедим лучше.
Но она, похоже, смеяться не собиралась. Лицо ее было совершенно серьезно.
-Андрей! Ты помнишь, - я говорила про Семена? Твоего прадеда, ну когда мы познакомились?
-Ну. Я еще тогда подумал, - откуда?
-Я действительно была с ним знакома.
Петраков ничего не понимал.
- В смысле, как это была знакома? Муз, ты че, за идиота меня что ли держишь? Я тогда еще думал,- когда тебе дед успел про него рассказать.
-У них часы висели на противоположной стенке с ковром, старинные такие. Семен Федорович их каждый день сам заводил ключом. И однажды из отверстия, куда вставляется ключ, вылез таракан. Я это видела своими глазами.
Этого Муза знать не могла. Петраков сам об этом слышал от деда лишь однажды.
-Мурз, подожди. Я ничего не понимаю.
-Андрей, я - муза и явилась сюда, чтобы сделать тебя успешным писателем. Кроме того, я была близко знакома с твоим прадедом, от которого тебе передался литературный талант. Если ты знаешь, он писал стихи. Помнишь:
Взошла луна.
Кричит сова,
В ночи беседует
С тобою.
Вода черна.
И лишь она
Крылами чертит
Над водою..
А вот этого не знал почти никто. Точно. Прадед стеснялся "романического бумагомарания", так как был военным, и свое творчество никому не показывал никогда. Чудом уцелевшую тетрадь с его стихами, подписанными началом века, Петраков нашел на чердаке старой дедовой дачи перед продажей, когда разбирали и вывозили вещи из дома, освобождая его для новых владельцев. Да нет, этого не может быть!
Он вспомнил, что всегда представлял себе вдохновение в виде летающей нимфы с крыльями, в греческой тоге и с лирой. Перед ним же сидела вполне себе реальная и земная женщина.
-Ну хорошо, - сказала Муза, видя, что он не верит. - Мне больше ничего не остается. Как ты знаешь, у всех вдохновение имеет свою форму. Поэтому... В общем, смотри.
На глазах у Петракова плавные округлости женского тела выпрямились, стали суше, плечи раздались, глаза углубились и потемнели, а из кончиков пальцев стали появляться знакомые острые как бритва черные когти. За ее спиной, с чуть слышным треском, сильно обдав его волной воздуха, распахнулись огромные, темные в полумраке крылья. Холодный пот прошиб Петракова. Горло перехватило.
-Нет! Хватит! - прохрипел он,- я верю-верю! Не надо! - попросил жалобно, - ты мне и так нравишься. И заискивающе улыбнулся.
ОНО ухмыльнулось и СТАЛО превращаться обратно в беленькую мягенькую знакомую женщину.
И Петраков понял, что происходило тогда в том углу.. Все странности и недомолвки сразу сложилось в ясную картину, как мозаика. Она знала лично его прадеда! И еще со множеством людей она была, наверное, знакома.. С Пушкиным, Бетховеном, Герценом. Ведь, ей, наверное, столько же лет, сколько и всему человечеству?!
-Сколько тебе лет? Семь тысяч? Шесть? - очухавшись от первоначального шока, спросил Петраков.
-Нет, ну что ты, - обиделась она, - я настолько плохо выгляжу? Мне всего две тысячи лет. Я же не одна эту работу делаю. Нас девять. Кто - то старше. Кто - младше.
И тут до него дошло. Он спал с самой музой! С Вдохновением, которое волновало и волнует талантливейших людей человечества за всю его историю существования мира!!! Так вот почему он так сразу и однозначно в нее влюбился! Дожил до тридцати двух лет, женщины были всегда, но чтобы влюбляться? А тут сразу раз! И в цель! Он аж подскочил. С кем, с кем он лежит сейчас в постели!!! Да ее ищут и не находят тысячи, а может, и миллионы людей! Они мечтают о ней и зовут ее. А она тут, сидит с ним, на его раскладном диване, голая!!!! Да он теперь!!! Он сможет, благодаря ей, прославиться! Стать гениальным писателем! Богатейшим и известнейшим человеком в мире!!!! Известнее, чем Моцарт, Рубенс, Боттичелли и Леонардо да Винчи вместе взятые!!! Это было невероятно! Он понял, что эта пухленькая девушка со светлыми завитушками на шее - шанс всей его жизни!!! Как перед Остапом Бендером, поплыл перед Петраковым сверкающий мираж... Видения собственного величия туманными клочками повисли в углах темной комнаты.. Рев оваций оглушил уши. Он сидел в сбитой постели и не верил происходящему... Так вот откуда когти. Чтобы вцепляться и не улетать. Делаааа... И Петраков понял, что влип. Влип как есть - с неземной сущностью связался...
-Муз, а почему я?
-Не знаю. Работа такая. Направили к тебе. ТАМ. Значит, - к тебе. Некоторые меня вообще искусственно вызывают.
-В смысле.
-Наркотики. Алкоголь. Галлюциногены. Все такое..
-А. Да. Конечно. "Вон оно как...-удивился он, - надо же... Оказывается, и для этого пользуются; вспомнив, впрочем, Ван Гога с его абсентом, погибшего от наркотиков Курта Кобейна и, кто там еще"...Понятно.
-Муз! А Муз!?
-Чего?
-А ведь у тебя было с кем-то...? Ну, до меня?
-Ну, было.
-А с кем?
-Какая разница.
-Ну скажи.
-Да зачем тебе. Мне ведь две тысячи лет. Неужто ты думаешь, что я одна все это время жила? Работа у меня такая. Ясно? Спи.
-Так ты что, со всеми? Ну, так как со мной?
-Нет. Спи.
Ясно. Чего же тут неясного..Какой уж тут сон теперь...Вон чего делается.
"Ромео" стала мучать ревность. "А ведь я у нее, может быть, сто первый. А может, и тысячный"...- вертелось в голове. Картины того, как Муза была любовницей мужчин, намного более выдающихся, чем он, растравляли его фантазию. Он понимал, что это глупо, но ничего не мог с собой поделать. Декамероновские картины самого разнузданного разврата возникали в голове в самые неподходящие сокровенные моменты. Он стал ненавидеть свое развитое писательское воображение. За этими мыслями творческие планы по написанию полноценной повести как - то отодвинулись на второй план. Не писалось что-то. Стоило ему сесть за компьютер с намерением поработать, тут же в мозгу появлялась картина, как огромный черный негр терзает ласками нежное тело любимой женщины. Пытался ли он составить план сборника, и ловил себя на том, что перебирает в уме всех гениальных писателей, музыкантов и живописцев - кто бы мог с ней, а кто бы не мог. Получалось, что все могли.. Хотя, кто-то достиг известности уже в почтенном возрасте. Значит, - не все. А может, и не с ней. У нее же еще сестры есть. Целых восемь. Они, наверное, тоже.. Так.. Все они, видимо, такие..
Эти мысли отравляли ему жизнь. Он стал ревновать ее к "первому столбу". Писать совсем забросил. Вместо этого он или кидался на Музу с поцелуями,или,помня о когтях, подавлял в себе желание ударить ее по лицу. Скандалы в доме стали вспыхивать, можно сказать, на ровном месте, почти каждый день. Услышав очередные разборки, дед, сидя в своем углу, втягивал голову в плечи, как черепаха, чтобы не видеть всего этого. Он больше не улыбался беспричинно, а взгляд его стал растерянным. Петракову было жалко деда, но ситуация дошла до того, что изменить её, или вернуться к исходной точке стало уже невозможным. Незаконченные рукописи валялись никому не нужные. Петраков стал все чаще покупать коньяк и пить его, сидя в одиночестве на кухне, без закуски.После чего направлялся к Музе выяснять испорченные дикой ревностью и его уязвленным самолюбием, отношения. У нее в ответ полезли опять черные когти, еще острее прежних. В общем, так Петраков и не стал известным.