Однажды в сентябре, благодаря стараниям сына, я оказался в доме отдыха Синегорские дали.
Администратор столовой, резонно рассудив, что мне будет интересно в компании одногодков, усадил меня к трём тоже только что прибывшим отдыхающим за столик у окна, выходящего в сад.
Мы быстро перезнакомились. Сначала, как это обычно бывает, велись ничего не значащие разговоры о погоде, о том, кто, кем работает, обсуждали меню и множество всяких вещей, о которых обычно говорят, чтобы не сидеть будто набрав в рот воды. Скоро выяснилось, что моим соседям, так же как и мне, скучно.
Мы уже вышли из того возраста, когда тянет на танцы в поисках партнёра или партнёрши, чтобы потом придаться прогулкам по парку и совместным удовольствиям.
Нас было четверо.
Лысый чиновник из какого-то министерства интересно рассказывал о том, как некоторые, выезжающие в загранкомандировки при Советской власти, чтобы сэкономить на шмотки, питались собачьими консервами, и как ныне хитроумно провозят контрабанду через нашу границу.
Анна Семёновна, доцент с кафедры математики строительного ВУЗа, которая в молодости была видимо недурна собой, постоянно вязавшая шарфики и свитера своему маленькому внуку, с юмором рассказывала, как студенты, проявляя чудеса изобретательности, списывают на экзаменах, используя современные достижения информационных технологий. Мы все когда-то окончили ВУЗы, приходилось и списывать: тема для нас понятная и интересная.
Капитан дальнего плавания, импозантный мужчина, обращавший на себя внимание многих отдыхающих женского пола, живописал свои приключения в дальних морях и океанах.
Четвёртым был ваш покорный слуга - начинающий писатель, которого пока отказывалась печатать даже районная газета, с интересом внимавший рассказам новых знакомых.
Мы собирались после обеда на террасе. Предводительствовал обычно капитан.
В тот вечер на улице моросил дождь, но под крышей было тепло и уютно, наш морской волк по обыкновению стоял у открытого окна, как на своём капитанском мостике, и попыхивал трубкой, распространяя приятный аромат вишнёвого табака. Настала моя очередь рассказывать; все ждали, какой темы я коснусь.
- Можно ли судить человека по одному поступку? - начал я. - Думаю: это всё равно, что оценивать глубину знания немецкого языка по одной фразе: Hӓnde hoch! Вот моя история.
В 1961 году я окончил седьмой класс общеобразовательной школы. В августе родительский комитет, списавшись с одним из Крымских совхозов, решил организовать нам поездку на берег Чёрного моря, чтобы мы одновременно помогли с уборкой урожая фруктов. Среди моих одноклассников был сын директора завода, который предоставил транспорт (тогда ещё вместе учились дети уборщицы и руководителя крупного предприятия).
Днём мы должны были собирать урожай, а утром и вечером могли купаться. До совхоза добирались на автобусе, остановившись в середине пути на ночёвку в приютившем нас доме культуры небольшого городка.
Сначала нам категорически отказали, но сторож оказался нашим земляком, разговорился с шофёром, выяснилось, что воевали на одном фронте, потом они по русскому обычаю распили бутылочку, всегда находившуюся в запасе у нашего водителя, и дело было улажено. Мы разместились в спальниках на полу актового зала и уставшие с дороги быстро уснули.
Нас было двадцать семь, вместе с руководительницей, членом родительского комитета, она же - завхоз, и шофёром, Михаилом Фёдоровичем или просто дядей Мишей.
Наш водитель, лет сорока с небольшим, дважды раненый, прошёл всю войну танкистом. Мощный, с грубыми чертами лица, густой тёмно-каштановой шевелюрой и крепко сбитым туловищем, он чем-то напоминал медведя из стихотворения Некрасова "Генерал Топтыгин", каким-то образом освободившегося от вожатого. Он только что не рявкал на ухабах пыльной просёлочной дороги, и за рулём сидел, как в своём танке, глядя вперёд, как-будто через смотровую щель в башне.
Такой компанией мы приехали в совхоз и разместились на небольшой поляне, где стояли сколоченные столы и лавки, используемые для возлияний на открытом воздухе в дни праздников.
Разбили на траве палатки: мальчики отдельно, девочки отдельно. Первые несколько дней ушли на акклиматизацию и ознакомление с огромным совхозным садом, где в это время поспели персики, такие сочные, что от некоторых, при падении на землю, оставалась лишь косточка и мокрое пятно вокруг.
Днём, когда ребята были заняты на уборке урожая, в лагере оставалось три человека: завхоз, Зинаида Борисовна, взявшая на себя обязанности поварихи, дядя Миша и дежурный по лагерю, носивший воду из колодца, коловший дрова, чистивший картошку и мывший посуду.
В тот день дежурить выпало мне. К обеду я справился со всеми обязанностями и сидел за столом. Зинаида Борисовна поджарила на сковородке яичницу из шести яиц и кликнула дядю Мишу обедать.
Его грузная фигура разместилась напротив меня. Яичницу поделили: два яйца - мне, четыре - ему. Он прихватил с собой початую бутылку водки, налил на три четверти стакан, выпил и стал закусывать. Закончив, не спеша облизал жирные губы, обвёл мутным взглядом территорию пустого лагеря и видимо, не найдя подходящего собеседника, обратился ко мне:
- Как твоя фамилия?
- Рабинович, - ответил я.
- А, Рабинович, я знаю твоего папашу: всю войну в тылу ошивался.
- Врёте, Вы, всё! Мой отец с фашистами сражался, а дядя дошёл до Берлина, у него четыре боевых ордена!
- За Ташкент, в тылу, они сражались, - ухмыльнулся он, глядя прямо мне в глаза.
Я остолбенел, перестал есть: кусок застрял в горле. Если бы мой сверстник сказал мне такое, я, не задумываясь, двинул бы ему по роже или надел на голову тарелку с остатками яичницы. А тут перед большим взрослым мужчиной, насмешливо смотревшим на меня мутными глазами, сробел.
Видимо, он заметил моё состояние, так как ухмылка сбежала с его лица, оно посерьёзнело, мутные глаза просветлели, он трезвел прямо на глазах.
Вдруг, продолжая смотреть на меня, он врезал ребром ладони по столу так сильно, что подпрыгнула вся посуда, будто он произнёс фразу, которую не хотел бы говорить, но слово - не воробей: вылетит, не поймаешь.
А я, проглотив ужасное оскорбление, молча неподвижно сидел напротив. Он отвернулся, плеснул в стакан остатки водки, опрокинул её в рот и, глядя мимо меня, грохнул волосатым кулачищем по столу, как будто стараясь утвердиться в чём-то. Сковородка, тарелка и стакан снова подпрыгнули, а пустая бутылка упала, покатилась и глухо стукнулась о землю, как бы поставив точку в этом диалоге.
Он поднялся и, не глядя больше на меня, направился своей медвежьей походкой к автобусу, а я, не помня, как, добрался до палатки, бросился на ватный спальник и заплакал от обиды.
Мои слушатели молчали: видимо, ждали продолжения. Анна Семёновна глубоко вздохнула, переживая за мальчика, а лысый чиновник не выдержал и спросил:
- А дальше что?
- А дальше вот как было. Весь оставшийся срок я так и ходил понурый, боясь встретиться глазами с Михаилом Фёдоровичем. А сосед по палатке, Валька Котов как-то спросил: "Ты чего такой, как в воду опущенный?" - "Зуб ноет от горячего", - соврал я.
Мы вернулись домой и в сентябре приступили к занятиям. Однажды в воскресенье вечером я возвращался на электричке из кинотеатра Победа в городе Люберцы в свой посёлок и решил зайти в станционную забегаловку, выпить томатного сока.
В тускло освещённом помещении было пусто, только один широкоплечий мужчина, стоящий ко мне спиной пил пиво за небольшим круглым столиком с мраморной столешницей (тогда их делали из мрамора, так как пластика ещё не было).
Я взял стакан сока, размешал в нём четверть чайной ложки соли и стал с удовольствием потягивать напиток. Неожиданно крепкая рука сжала моё плечо. Я обернулся.
- Сок, значит, попиваешь. Допивай быстрее: пойдешь со мной, - рослый парень лет двадцати семи держал меня за плечо. На вытянутом злобном лице отражались чувства, не сулившие от общения с ним ничего хорошего.
- Никуда я с Вами не пойду! - стараясь держаться как можно смелее, проговорил я. А у самого душа ушла в пятки. В кармане моего нового, коверкотового, перешитого из отцовского костюма была мелочь. Зачем я понадобился этому здоровенному детине. Хочет ограбить или снять костюм, а может и того хуже: изнасиловать и зарезать? Я слышал про такие случаи в посёлке от ребят.
- А кто тебя спрашивает, сикилявку?! - прогундосил верзила, продолжая сжимать моё плечо.
- Оставь мальчика в покое! - Широкоплечий мужчина, пивший пиво, развернулся и в упор посмотрел на державшего меня бандита.
Я узнал Михаила Фёдоровича, он тоже узнал меня. Но таким я его никогда не видел: руки сжаты в кулачищи, в глубоко посаженных тёмных глазах сверкала ничем не прикрытая звериная злоба.
- Тебе, сука, что, больше всех нужно?! - процедил сквозь зубы детина, смачно сплюнул на пол под ноги дяди Миши и, убрав руку с моего плеча, за чем-то сунул её в карман.
Я не стал дожидаться, что он оттуда вытащит, кубарем выкатился из забегаловки, услышав за собой грохот опрокидываемого стола. Наверное, надо было вызвать милицию, но мне тогда это в голову не пришло. Прошло много лет; я по-прежнему жил в небольшом посёлке, где слухи среди обитателей распространялись быстро, как в коммунальной квартире. Мой отец трагически ушёл из жизни. Однажды на улице я встретил дядю Мишу. Он сильно постарел. Я еле узнал его, а он видимо сразу узнал меня, потому что подошёл, взял меня за рукав и глядя мне прямо в глаза, сказал: "Ты знаешь, Семён? Ты, это, прости меня за Крым". "Да, ладно, чего там", - ответил я. На этом мы расстались, и больше я его никогда не встречал - закончил я свой рассказ.
Воцарилась тишина.
Анна Семёновна, уже давно бросившая своё вязание, смотрела на меня: не добавлю ли чего ещё.
- Да, - прервал лысый затянувшуюся паузу, - наверное, этот гад за ножом полез. Я бы поостерёгся с таким схватиться.
- Выходит, что в этот решающий момент и проявилась истинная сущность этого танкиста, - беря с подоконника давно потухшую трубку, подвёл итог капитан, за которым всегда оставалось последнее слово.
- Выходит так, - подтвердил я.
- Однако же, как говорят наши друзья англичане: "файф о клок", - он взглянул на часы. - Пора выпить чаю, а потом прогуляться: во дворе опять солнце светит.