Аннотация: С каждым днем рождения мы на шаг приближаемся к смерти. В этом рассказе количество шагов точно известно заранее.
- Алло, Тим? Меня слышно? Меня видно?
- Да, сэр. Добрый день, сэр.
- Алло! Говори громче, я не слышу. Так вот, Тим! Мне знающие люди сообщили, что у тебя сегодня день рождения! Поздравляю, хе-хе! И сколько тебе?...
Тим услышал, как вздохнул сидящий рядом Энди. Да, корпоративные стандарты по-прежнему предписывают адресовать коллегам некоторые ритуальные фразы, но поздравление поздравлению рознь. Пара слов на Фэйтбуке - это вежливо и деликатно. Телефонный звонок - это солидный вклад в чье-то испорченное настроение. А вот такая неприкрытая радость по громкой связи на весь офис - это шеф.
Что ж, хотя бы он не такая скотина, чтобы закончить свой вопрос словом "осталось".
- Двадцать восемь, сэр.
- Ага, значит, тридцать два!
Нет. Все-таки именно такая, как изначально и предполагал Тим.
- Тридцать два, тридцать два.... Как считаешь, успеешь написать еще одну статью до пенсионного возраста? Сегодня, как ты знаешь, еще и глава Минздрава родился - вот в какой ты хорошей компании. В этой связи с тебя статья в следующий выпуск. Навороти там чего-нибудь, как обычно, только побыстрее: время у тебя, конечно, есть, хе-хе, но все равно не затягивай. И пободрее, старина! Сегодня ведь праздник!
Окно видеосвязи булькнуло и закрылось. Тим на всякий случай сам пару раз нажал красную кнопку завершения вызова и только потом с огромным чувством сунул два средних пальца под нос круглой вебкамере.
Энди еще раз вздохнул и покачал головой, но в этом жесте не было осуждения. По крайней мере, по отношению к Тиму.
"Пять лет".
Мортенсен налил себе еще рюмку коньяку. Пить с утра шло против его принципов, но в такой день некоторыми из них не грех было и пренебречь. "Сегодня ведь праздник", как наверняка сегодня еще скажут ему многие его знакомые. Если не все.
Пять лет. Это не выдержка коньяка - там явно побольше. Это всего лишь кусок надписи на транспаранте, вывешенном напротив его окон таким хитрым образом, чтобы именно эти слова бросились в глаза Мортенсену при пробуждении. Даже не выглядывая в окно, он мог догадаться, что полностью надпись выглядела так: "Министру Здравоохранения Виктору Мортенсену - пятьдесят пять лет!". Транспарант мог быть делом рук любящих коллег или благодарных соседей - да кого угодно, в общем-то. Поздравить министра в такой день стремился каждый.
Глотнув полрюмки дорогого напитка, он все-таки подошел к окну, как будто невидимые пока золотые буквы на красной ткани могли сложиться в какие-то другие слова. "Пять лет на рынке тяжелой промышленности".. "Пять летних дней на Бали"... "Опять лето: скидки на солнцезащитные очки"... В конце концов, какова вероятность того, что кто-то настолько точно знает, как вывесить эту чертову тряпку таким дьявольски точным образом?...
В его случае - сто процентов.
Мортенсен открыл окно и на мгновение посмотрел вниз - проверить, не оставил ли какой-нибудь доброжелатель надписи мелом на асфальте, словно девочке-подростку. Подобное, казалось маловероятным - такие проявления чувств формально подходили под определение "вандализм" и должны были пресекаться охраной. С другой стороны, любые поздравления по определению не несли в себе злого умысла - опять же формально. Охранники могли сделать исключение из правил, подарочек ему и себе.
У парадного входа лежала куча венков.
Уже после того, как Мортенсен швырнул вниз рюмку, оставившую за собой кометообразный хвост из капель недопитого коньяка, он разглядел, что это были букеты, всего лишь букеты с декоративными ленточками.
Разница, впрочем, была только в форме, но не в содержании.
Тим уныло стучал по клавишам. Рабочему настроению в праздничный день было негде взяться, и поздравление от шефа энтузиазма не прибавило. В таком состоянии сложно было придумать качественный текст даже на самую простую тему. А уж про министра здравоохранения - и подавно.
За двадцать с лишним лет и о Министерстве, и о его руководителях было написано столько, что можно было бы... По профессиональной привычке Тим попытался найти яркое сравнение, способное украсить статью. Но в голове крутилось только "...похоронить их всех под километровым слоем бумаги", вытесняя любые другие образы. В печать, конечно, это бы не прошло. Но Тим в любом случае собирался начать с другого. Он достаточно долго трудился на ниве журналистики, чтобы научиться писать статьи и без вдохновения, и без мыслей. Особенно по госзаказу.
"В 2017 году наука изобрела магию".
Не он придумал эту фразу, и не он первым ее использовал. Но в статьях на заданную ему тему она звучала на всех языках мира столь же часто, как песенка "С днем рожденья тебя, с днем рожденья тебя" по соответствующему поводу. В последние годы - куда более часто.
Когда в 2015 году было синтезировано лекарство от рака, человечество даже представить не могло, к каким последствиям это приведет - но, безусловно, активно пыталось. Конечно же, самыми популярными версиями были страшные побочные эффекты, мутации и неизбежное вымирание населения Земли. Все были уже морально готовы к длительному наблюдению за первыми исцеленными, когда вдруг случилось нечто, отправившее во вчерашний день и рак, и всю полемику вокруг него.
На базе нового лекарства было создано средство, восстанавливающее любые повреждения и изменения организма.
Виталонга.
"Философский камень, амброзия, живая вода - все то, что так долго оставалось в мире легенд, стало реальностью, доступной каждому человеку на планете".
Тим набивал привычный текст, не глядя ни на монитор, ни на клавиатуру. Невероятно, но слова насчет каждого человека не были рекламным враньем. В 2017 году виталонга стоила миллионы. В 2020 она стала бесплатной.
Фармацевтические корпорации по всему миру пытались удержать джинна в бутылке, но продержались лишь пару лет. Люди разных стран готовы были терпеть любое неравенство - жить в развалинах рядом с дворцами, питаться отбросами с пиршественных столов, работать по двадцать часов на сытых бездельников - но они отказались умирать, когда другие продолжали жить. Жажда лучшей жизни вдохновляла на великие свершения лишь некоторых людей, по большому счету оставаясь желанием абстрактным, недостижимым. Жажда жизни как таковой дала эффект, сравнимый с мировой революцией. А виталонга была самой жизнью.
"Механизм восстановления клеток не только стал универсальным спасением от всех человеческих болезней - он отменил старение и смерть".
Тим вздохнул. Эти слова были более правдивы, чем можно было представить в начале века - но все же не полностью.
Времени от пробуждения прошло совсем мало. Коньяка в бутылке тоже оставалось немного. Эти два факта плохо сочетались в сознании Мортенсена. И уж совсем плохо к ним привязывалось то, что обычно министр почти не пил.
Немного кружилась голова, а теперь еще и живот заболел. Вот тебе и министр здравоохранения. Хорошо еще, что икота не началась. Наверняка его сейчас многие вспоминают, и далеко не добрым словом.
Люди неблагодарны, думал Мортенсен, завязывая галстук. Его собственный живот перестанет болеть через пятнадцать минут, когда немного успокоятся расшалившиеся нервы. Это не гастрит, не язва и не рак. Никакая зараза не имела даже теоретического шанса угнездиться в его высокопоставленных внутренностях. Более того, ровно в такой же безопасности были и кишки тех доброжелателей, которые украсили букетами парадный вход его дома. Министерство в равной степени позаботилось обо всех. Только одни в благодарность отдают свое время, силы и нервы, а другие устраивают демонстрации.
Люди жадны. Они уверены, что все на свете должно доставаться им бесплатно. Министерство сделало бесплатным здоровье - без труда, без ограничений, без дураков - но и этого им было мало. Чего можно пожелать в довесок к неиссякаемому здоровью? Конечно же, вечную жизнь.
Неловкость заключалась в том, что исполнить их желание было можно. Но ни в коем разе не нужно.
Люди глупы. Каждый из них может быть признанным или непризнанным гением, но все вместе они не умнее самого тупого из них. Если ты не можешь придумать, как испоганить гениальнейшую идею - сделай ее достоянием общественности. Неисчерпаемый источник энергии люди превратили в абсолютное оружие, источник информации - в энциклопедию порнографии и котят, что же они сделают с источником жизни? Когда с помощью виталонги стали лечить все болезни подряд, мир захлестнула волна гражданских войн между производителями и потребителями. Когда ученые обнаружили, что лекарство обращает вспять процессы старения, можно было сделать лишь один вывод - человечество на грани мировой войны.
Мир нужно было менять быстро и решительно. Не было правильного решения - только наименее неправильное.
Виталонга стала доступна всем. Победить любую болезнь было проще, чем утолить голод. Переломы сращивались, утраченные части тела отращивались заново. Биологический возраст регулировался с точностью до года. Человека невозможно было убить - жизнь поступала в его дом, как вода из крана.
А по прошествии определенного срока по тем же трубам к нему приходила смерть.
Шестьдесят лет Министерство Здравоохранения отводило всем гражданам, от дворника до президента. Пятьдесят девять дней рождения и один день смерти - все в один и тот же день в году.
В смартфоне Мортенсена заиграли скрипки. Министр страдальчески поморщился - первый укол самый болезненный. Потом будет легче, хотя и ненамного.
- Господин Мортенсен! Позвольте поздравить вас с днем рождения, сэр!..
"Назначение на ведущую должность Виктора Мортенсена, который на этой неделе отмечает свой пятьдесят пятый день рождения, несомненно, стало одним из наиболее удачных действий Министерства за последние несколько лет".
Тим сохранил написанное и свернул окно. Писать оставалось еще много, но ему нестерпимо хотелось отвлечься на что угодно - например, заглянуть в Фэйтбук. В конце концов, у него сегодня день рождения, как любезно напомнил шеф.
Популярная социальная сеть изменила свое название довольно быстро после того, как виталонга перевернула мир. Дни рождения, вписанные в профили, стали смотреть на пользователей пустыми глазами смерти. Люди пытались скрыть, изменить, отключить их - но неизменным результатом их попыток было всплывающее окошко с жизнерадостным текстом за подписью Министерства Здравоохранения.
"Ваш день рождения не может быть изменен. Доставьте удовольствие себе и Вашим друзьям - позвольте им поздравить Вас в этот замечательный праздник. Живите настоящим, не беспокойтесь о будущем".
Числа, которые когда-то радовали, а теперь пугали, навсегда остались на главных страницах профилей. Судьба каждого человека была выложена в открытый доступ - день рождения виден сразу, день смерти элементарно высчитывался. Словосочетание "Книга Судеб" стало все чаще появляться в блогах и уже готово было закрепиться в правах неофициального названия всей социальной сети - но почуявшие запах добычи маркетологи решили сыграть на опережение и сделали его официальным.
Книга Судеб. Фэйтбук.
Люди привыкли к новому названию, как привыкли к новой жизни. Прошло совсем немного времени, и на страницах именинников снова начали появляться цветочки и тортики - хотя и с несколько другим значением.
Пользователи интернета получили еще один способ безнаказанно сделать гадость ближнему своему.
Тим когда-то спрашивал у своих родителей, помнивших Фэйтбук под прежним названием, сколько "друзей" по социальной сети поздравляло их с днем рождения. Как выяснилось, из пары сотен контактов лишь нескольким десяткам каждый год было не лень перейти по заботливо подсвеченной ссылке с уведомлением и написать несколько коротких слов на личной странице новорожденного. Более того, треть этих людей относились к категории случайных знакомств на какой-нибудь вечеринке, а еще треть - к категории "А это вообще кто?"
У Тима в друзьях числилось двести двадцать три человека. Нажимая на синюю закладку в браузере, он подумал, что в былые времена обнаружил бы всего тридцать-сорок сообщений и, может быть, даже немного расстроился.
Сообщений было сто семь.
Тим не расстроился. Он уже привык.
Поначалу его это удивляло. Когда поздравления были жестом доброй воли, мало кто готов был потратить две минуты личного времени на то, чтобы сказать что-нибудь приятное ближнему своему. Но теперь... Да, корпоративный этикет и все такое. Да, все живут настоящим и не беспокоятся о будущем. Но будем откровенны: поздравлять с днем рождения, совпадающим с днем смерти - все равно, что говорить человеку с раком мозга после химиотерапии, что ему очень идет новая прическа.
Кто же удержится?
Сообщение от Пэм Джордан, бывшей однокурсницы: "С ДР, Тимми!" Вложенная картинка: серый котенок разлегся на подушке, умильно зажмурившись и выставив вверх пушистый животик. Очень трогательно, правда. В любой другой день котенок бы не производил впечатление мертвого.
Сообщение от Трея Стоуна, коллеги из соседнего отдела: "С Днем рождения, Тим! Любим, помним!" Не хватает только "...скорбим". Стоило один раз пожаловаться шефу, что Трей запорол верстку его статьи, и теперь каждый год можно рассчитывать на новое поздравление.
Сообщение от Стэна Кингсли, лучшего друга: "Чувак, через тридцать лет ты сдохнешь, поэтому повеселись сегодня от души!" И безумная рожа во вложении. У каждого есть такие друзья, как Стэн: если ты упадешь с лестницы, они не бросятся помогать тебе, а будут ржать и снимать на видео, чтобы потом выложить в сеть. Но зато потом, когда ты будешь лежать в больнице, только они согласятся каждый день ездить с другого конца города и кормить твоего кота.
Подарок от Кэтрин Лозовски, когда-то близкой подруги: горящая свечка в форме сердечка. Вот это особенно трогательно; тонкие намеки - не ее стиль. Если бы в списке подарков Фэйтбука были песочные часы, она наверняка бы выбрала их, а так пришлось ограничиться тающей свечкой. Да, Кэт, я знаю, ты ждешь, но придется потерпеть еще тридцать два года.
Сообщение от шефа: "Статья готова?"
Ого, это уже не Фэйтбук, это корпоративный чат. Шефу сегодня как-то особенно невтерпеж; может быть, вспомнил, что ему уже сильно за сорок и времени в часиках осталось на порядок меньше, чем у Тима? А тому же Мортенсену, дай его собственное Министерство ему здоровья, так и вообще через пять лет с почетом на пенсию. Вот уж кого всем миром провожать будут.
Тим быстро прокрутил вниз страницу сообщений, бросив беглый взгляд на столбик аватарок. От Вайол ничего не было. Ей плевать на корпоративные стандарты, она не станет его огорчать.
Значит, можно возвращаться к министру.
"Пять лет".
- Пять лет сегодня исполнилось сегодня моему племяннику. Представляете, Виктор, в один день с вами родился! Может быть, и для него звезды сложатся так же удачно? Надо сестре сказать, чтобы с ранних лет готовила его к госслужбе, как считаете, а?
В прошлом году племяннику исполнялось шесть. Мортенсен помнил это совершенно отчетливо: все, что было сказано в такой день, оседало в и без того цепкой памяти прочнее, чем в архивах Министерства. Едва ли маленький паршивец мог сбросить год жизни - на такое не была способна даже виталонга. Но словосочетание "пять лет" в разговоре с Мортенсеном явно звучало сладкой музыкой для красных оттопыренных ушей Захарии Джонса, заместителя министра финансов, превосходя даже сюиту Баха в исполнении симпатичной флейтистки и каких-то четырех корейцев, расположившихся на верхнем ярусе зала.
Мортенсен не любил Баха, но сейчас предпочел бы сосредоточиться именно на нем.
- О, Виктор, наконец-то мы встретились! Сколько мы уже не виделись - лет пять, наверное? Вы все в работе, все на благо нации, а на старых друзей, выходит, времени нет, противный? Ах, не обижайтесь, я просто шучу - если и есть в мире цель, оправдывающая любые средства, так это ваша...
Мортенсен привык к трескотне Элизабет Фаулер-Платт еще со средней школы, где они вместе учились. Она с детства любила притворяться наивной дурочкой, неустанно развивая и совершенствуя свой талант. Когда-то этот образ приносил ей пятерки на экзаменах у учителей, потрясенных ее прилежанием и неизменно ставящих маленькую Лиз в пример другим детям, "несравнимо более одаренным, но ленящимся приложить лишние усилия". Когда ее лицо стало все чаще мелькать в политических новостях, они наверняка заподозрили, что у старательной глупышки наверняка было больше мозгов, чем у них всех, вместе взятых. Узнать ее, за вычетом прыщей, было нетрудно - свой биологический возраст Элизабет откатила чуть ли не до восемнадцати. Только в глазах ее проступал настоящий возраст. И расчетливость. И жестокость. И страх, потому что она была всего лишь на год младше Мортенсена. Впрочем, сегодня множество коктейлей на чужом празднике явно помогло ей превратить это "всего лишь" в "целый год".
Черные костюмы - каждый стоимостью в небольшой автомобиль. Сотни свечей вокруг - и настоящие, и неотличимые от них искусственные. Огромный зал с мраморными колоннами. И очереди людей, жаждущих прорваться к виновнику торжества, прикоснуться, сказать несколько глупых фраз и раствориться в водовороте из шелка, бархата и кожи. Лучше бы он уже лежал в гробу - по крайней мере, не пришлось бы тратить силы на рукопожатия.
До боли, до одури хотелось легким прыжком вскочить на стол, наподдать ногой блюдо с осетриной и закричать - да, я умру через пять лет! Я проживу еще тысячу восемьсот двадцать пять дней, не зная даже насморка, а потом попрощаюсь со всеми коллегами и знакомыми, приду домой и предупрежу дворецкого, чтобы в восемь часов утра он убрал мой труп! Я знаю, когда сработает механизм самоуничтожения в моем теле, с точностью до минуты - и в ваших телах, кстати, тоже! Я сам его туда встроил! Ты, Зак, умрешь через четырнадцать лет, шесть месяцев, три дня, пять часов и, дай-ка посмотреть, три минуты - я знал, что ты кинешься меня поздравлять, и подготовился заранее. Ты, Лиз, умрешь где-то через пятнадцать месяцев после меня, и твоя болтовня наконец-то прекратится. На остальных мне настолько плевать, что я даже не помню - в отличие от компьютеров Министерства. Они точно знают, у кого в крови уже плавают "жучки", которые быстро и безболезненно выключат ваше тело в назначенный миг, а кто подселит их к себе со следующей ампулой виталонги. Сейчас вам неизвестно, к какой категории вы относитесь, да и не очень-то интересно; чужой праздник отвлекает вас от этих мыслей. А вот когда в вашу честь будет играть оркестр и звенеть хрусталь, вы остро захотите это узнать и станете с надеждой смотреть на меня - а я буду улыбаться и поздравлять вас теми же фразами, какие сам слышу сейчас. Так с праздником, друзья! С днем смерти!
Мортенсен мог бы сказать все это. Его бы не стащила со стола служба безопасности. Его бы не перебил никто из присутствующих. И самое главное, самое редкое - ему бы хватило храбрости. Но он, как и много раз до сего дня, промолчал.
Такие речи уже звучали в разных уголках страны. Обычно их душили после первых слов и по молчаливому согласию приравнивали к хулиганству. Общество игнорировало эти возгласы, пока они доносились с его дна. Но стоит им прозвучать сверху - и их никто не остановит, как лавину, обрушенную всего одним маленьким камешком.
Праздник должен был продолжаться. Он истекал кровью, задыхался и разлагался, но правительство поило его виталонгой, стекающейся изо всех стран мира. Знаменитости отмечали дни рождения с невиданным размахом, а телевидение смаковало каждый момент их торжества. Особенной популярностью пользовались актеры - у прочих звезд менее убедительно получалось изображать искреннюю радость даже под строгим контролем Министерства. Руководители крупнейших компаний получали заказные письма с подробными инструкциями об изменениях в корпоративном этикете; "новорожденные" сотрудники получали денежные премии, букеты цветов и обязательные пять минут внимания со стороны коллег. Отпуска никому не предоставляли - скрывать свой праздник от остальных было принято считать дурным тоном. Нет нужды пояснять, кем именно было принято.
Тем, кто свой день рождения был обречен праздновать наиболее широко.
- Виктор! Вот ты где! Дай пять, дружище!
Мортенсен позволил себе легкий скрип зубов, зная, что его все равно заглушит экспрессивный финал баховской "Badinerie", и повернулся навстречу объятиям премьер-министра.
Тим вышел из офиса на полчаса позже, чем рассчитывал. Чертовы поздравители продолжали его отвлекать до самого конца рабочего дня. Нельзя было даже отговориться срочным заказом - любые увиливания по умолчанию считались некорпоративными вне зависимости от того, сколько в них содержалось истины. Так что заканчивать статью пришлось в уже пустом офисе.
На улице было холодно. К счастью для Тима, остановка монорельсовой находилась совсем рядом. Он поднял воротник куртки и собрался прибавить шагу, как вдруг резко передумал.
Она стояла рядом с остановкой. Не лицом к монорельсу, а вполоборота, чуть приподняв голову, словно предоставляя Тиму возможность издали оценить ее благородный профиль и точеный древнеримский нос. Такая поза символизировала благородную отрешенность от таких мелочей жизни, как общественный транспорт или, предположим, Тим.
Сворачивать было поздно. Она уже поняла, что он ее видит.
- Здравствуй, Адель.
(Здравствуй, моя бывшая девушка, с которой мы до сих пор играем в приятельские отношения)
- О, Тим, какая неожиданная встреча!
(О, Тим, какого черта ты заставил себя ждать на полчаса дольше, чем я рассчитывала?)
- Что ты здесь делаешь?
(Что ты на этот раз придумала, чтобы испортить мне настроение?)
- Я жду друга. Мы собираемся пойти в кино.
(Я жду, пока ты выйдешь с работы, чтобы совершенно случайно попасться тебе на глаза, и уже замерзла, как собака)
- Долго ждешь? Сегодня что-то холодно.
(Долго ты встречаешься с этим своим другом, о котором я раньше не слышал, и слабо верится, что услышу еще раз?)
- Нет, я только что подошла. А ты где-то здесь работаешь?
(Нет, я только что придумала его, чтобы досадить тебе)
- Да, очень близко отсюда. Удобно добираться до дома.
(Да, очень на тебя похоже)
- Тебе нравится твоя работа?
(Тебе нравится то, что ты видишь? Ты сам от всего этого отказался)
- Сначала мне было тяжело, но потом я освоился. И платят прилично.
(Сначала мне показалось, что я свалял дурака, но после нескольких фраз я вспомнил, что ты неуравновешенная стерва, а я был как никогда прав)
- Значит, тебе удалось добиться от жизни всего, чего ты хотел. Так держать, Тим!
(Значит, тебе уже можно спокойно умереть)
- А ты все еще занимаешься йогой? Как успехи?
(А ты все еще злишься, что я тебя бросил?)
- Пошел уже третий год, представляешь? А я думала, что это будет просто небольшой эксперимент.
(Пошел к черту!)
Тиму показалось, что Адель сверкнула глазами так, что остановка немного осветилась. Но конечно же, это просто подползла серебристая змея монорельсовой - настолько бесшумно, что он даже не сразу заметил, увлеченный двумя диалогами сразу.
- Извини, мне пора ехать. Вайол ждет меня дома.
В эти слова Тиму не нужно было вкладывать никакого дополнительного смысла.
Адель улыбнулась уголками губ и слегка наклонила голову с таким видом, как будто ей были известны все секреты мироздания, не говоря уже о том, что кто-то - неважно, кто - ждет дома кого-то - еще менее важно, кого. Сразу же после этого она снова вперила взор в темнеющий горизонт, приняв ту же позу, что и в начале разговора - с поправкой на нынешнюю точку зрения Тима.
Когда двери вагона начали закрываться, она резко развернулась, красиво тряхнув гривой медных волос, и прокричала:
- Тим, я же совсем забыла! Поздравляю с днем...
Створки захлопнулись, отрезав шум вечернего города вместе с последним словом Адель. Мыслями Тим уже был дома, и ему не хотелось думать о том, насколько искренно она закончила свою фразу.
Мортенсена дома ждал легкий ужин из запеченной форели и салата с артишоками и рисом, нагретая до его любимой температуры ванна, рюмка коньяка на ночном столике, а самое главное - тишина, не нарушаемая даже звуком шагов дворецкого, распорядившегося обо всем заранее.
Тима дома ждал праздничный торт.
Мортенсен погрузился в ванну с головой, наслаждаясь ощущением того, как горячая вода затекает в уши. Приятное разнообразие после того, что в них сегодня лилось с самого утра. Не хотелось слышать вообще ничего - даже эхо собственного дыхания, отраженное серым мрамором стен просторной ванной комнаты.
Вода была божественна. Министр в очередной раз отдал должное таланту своего дворецкого. Докинсу было пятьдесят с небольшим, но Мортенсену всегда казалось, что его слуга старше его самого. Лысоватый, невысокого роста и слегка сутулящийся, он словно вышел из старого фильма про викторианскую Англию. Должно быть, этот славный малый находил гармонию между своим внешним и внутренним обликом, раз не исправлял недостатки своего тела виталонгой. Докинс вообще проявлял завидное равнодушие к материальным благам - и этим давал единственный повод для раздражения Мортенсену, зачастую не знавшему, как отблагодарить верного слугу. На все предложения Докинс со скромной улыбкой отвечал, что ему нужно только здоровье - и именно поэтому для него честь служить господину Мортенсену.
Приходилось банально повышать святому человеку зарплату - понемногу, зато регулярно.
Где Докинс находился сейчас, сказать не представлялось возможным. Позови его Мортенсен, и он бы объявился на пороге ванной в ту же минуту. Но если министру было угодно провести этот вечер в одиночестве - было, не сомневайтесь - то он мог гулять по своей резиденции сколько душе угодно и ни разу не натолкнуться на дворецкого.
Мортенсен не хотел видеть даже того единственного человека, к которому испытывал хоть какую-то привязанность.
День рождения измотал его, как обычно. Сейчас ему казалось, что он практически весь день провел на ногах. Может быть, даже на одном и том же месте - там, куда его поставили для принятия поздравлений, как несгибаемый памятник самому себе. А люди сами тянулись к нему, как будто желали навсегда проститься уже сегодня. Это раздражало даже в пятьдесят пятый раз.
Впрочем, больше всего ненавидеть свой день рождения министра заставляла не суета, не бесконечные церемонии и не убогий юмор окружающих. Он даже мог бы смириться с плохо замаскированными проявлениями всеобщей ненависти и напоминаниями о неизбежной смерти. В той или иной степени раз в год с этим приходилось мириться всем, кто принимал виталонгу - то есть, за некоторыми исключениями, всему населению Земли.
Но для Мортенсена грустный праздник не заканчивался.
Министр знал, что его одинаково ненавидят каждый день. Всякий раз, когда студенты, офисные работники и прочие бездельники заходят в свою любимую социальную сеть, они вспоминают его. Всякий раз, когда у них болит горло или вскакивает прыщ, они сначала хватаются за ампулу с виталонгой, а потом вспоминают его. Не изобретателей виталонги, не авторов закона о продолжительности жизни - именно его. И ассоциируется он не со здоровьем, не с жизнью - а совсем наоборот. Жизнь для них была чем-то естественным, изначально присущим каждому, а ее конец - искусственным, приходящим извне, как виталонга.
Им вряд ли приходил в голову вопрос: думает ли о смерти сама смерть?
Мортенсен почти всю жизнь проработал в сфере здравоохранения, от стажера в ординатуре до главы министерства. Он начинал с изучения тысячи способов сохранить человеку здоровье - а теперь весь прогресс в этой области сводился к совершенствованию способа умерщвления. Все остальное уже сделала группа канадских микробиологов в 2017 году. Химические лаборатории министерства обходились довольно простым оборудованием; зато вычислительные центры, рядом с которыми мировые поисковые системы казались детскими калькуляторами, работали в полную мощность, чтобы не один идеально здоровый человек в мире не прожил ни секундой дольше отведенного срока.
Здравомыслящий человек, каковым Мортенсен всегда себя небезосновательно считал, не мог не признать простую вещь. Он работал в Министерстве Смерти.
И как профессионал, он должен был досконально знать предмет своей работы.
Четыре года назад чуть не случился скандал, раздавленный в зародыше тяжелыми гусеницами огромной государственной машины. Министр здравоохранения был обнаружен мертвым в своем кабинете. Убийцу долго и показательно искали; при этом почти никто сейчас не вспомнил бы, чем дело закончилось. Криминалисты вообще обленились после того, как врачи стали вытаскивать свежих мертвецов с того света через несколько часов после совершенного преступления. Старая поговорка "нет тела - нет дела" обрела новый смысл. В случае с министром тело, конечно же, было - оно продолжало руководить своим ведомством, посещать конференции, регулярно светиться в телевизоре и со здоровой долей иронии отзываться о произошедшем.
Правда была известна очень немногим - слугам, медицинским экспертам, сотрудникам министерства. Все они благоразумно молчали о том, что на пятидесятом году жизни, за десять лет до "пенсионного" возраста министр Виктор Мортенсен совершил самоубийство. Технически - удачное, фактически - нет.
Через год история повторилась. Наученные горьким опытом, полицейские, врачи и прочие причастные лица не позволили ни одному шепоту просочиться в прессу. Мортенсен снова вернулся в мир живых, прошел все тесты на физическое и психическое здоровье и продолжил работу.
Через два года в день рождения за Мортенсеном круглые сутки следили охранники, скрытые и явные. Ближе к вечеру и тех, и других одолела необъяснимая кратковременная сонливость, и придя в себя, они обнаружили министра повесившимся в туалете на дорогом и прочном ремне от Hugo Boss.
Через три года к особняку министра ночью подъехал непримечательный микроавтобус, высадил группу людей в штатском, через два часа принял их обратно и укатил.
Мортенсен занимал слишком высокую должность, чтобы кто-то имел право сомневаться в его действиях. Единственное, что можно было себе позволить - это восхититься его профессионализмом.
Шестьдесят лет Министерство Здравоохранения отводило всем гражданам, чтобы прожить счастливую и насыщенную жизнь. Десять лет отвел себе его руководитель, чтобы привыкнуть к смерти. Четыре раза он уже убивал себя самыми простыми способами, не прибегая к высокоточным технологиям, лежащим у его ног. Оставалось еще пять раз. Десятый и последний организуют за него.
Но он будет готов.
Мортенсен открыл глаза, с плеском поднялся из ванны - и обнаружил на мраморной полочке до блеска заточенную опасную бритву. Полчаса назад ее там определенно не было.
С коротким смешком, в котором сочеталось недоверие и восхищение, министр снова погрузился в воду. Какой же все-таки умница этот Докинс.
В голливудских комедиях всегда считалось смешным бросить человеку в лицо торт. Режиссерам это наверняка казалось неожиданным и оригинальным. Зрителям - в зависимости от образования и интеллекта. Что по этому поводу думал бедолага, получивший полкило вязкой и липкой массы в лицо, вряд ли кто-то мог знать - даже если бы это кого-то волновало.
Тим только что открыл для себя этот спектр чувств, хотя торт в целости и сохранности покоился в руках Вайол, встречающей его на пороге дома.
Признаться честно, если бы она залепила ему тортом по физиономии, он чувствовал бы себя спокойнее. В ситуации была бы некоторая определенность - просто его любимая девушка сошла с ума. В современном мире это лечилось так же эффективно, как и все остальное. Но теперь он даже не знал, что и предположить. Еще куда ни шло получить такой подарочек от Адель или еще кого-нибудь из романтически обиженных барышень. Но на что могла обидеться Вайол?
Он наконец поднял глаза от кремовых завитушек - и наткнулся на ее взгляд, спокойный и ласковый. Что бы она ни задумала, она явно была уверена в себе.
- Не волнуйся, - улыбнулась она. - Я не собираюсь тебя бросать, оскорблять, убивать... Короче говоря, ничего из того, что ты себе наверняка успел вообразить. Я просто хочу, чтобы сегодня у тебя был праздник.
Тим фыркнул с негодованием:
- Праздник? Я, может быть, тоже этого хочу. Но знаешь ли, сложно проникнуться праздничным духом, когда всё тебе напоминает о том, что через...
- Я знаю, знаю! - топнула ногой Вайол. - Каждый из нас раз в год задумывается о том, что его последний час все ближе и ближе. Но почему раз в год? Почему не каждый день? Да, тебе осталось тридцать два года, и сегодня ты с самого утра киснешь по этому поводу. Но еще вчера тебе оставалось тридцать два года и один день: насколько я помню, это совсем не было поводом для расстройства. Ты никогда не спрашивал себя, почему этот праздник отмечается с таким маниакальным упорством, отмечается даже членами правительства, хотя у них ничуть не больше поводов любить его, чем у простых граждан?
- Почему? - ошеломленно спросил Тим, который если и задумывался, то решил не признаваться в этом перед лицом столь вдохновенной Вайол.
Она хитро улыбнулась:
- Может быть, ты зайдешь, и я объясню?
Вайол сунула Тиму в руки торт, скользнула ему за спину, захлопнула дверь, которую он со всеми этими волнениями так и не успел закрыть, а потом обняла его сзади, прижавшись грудью к его спине.
Тим обожал, когда она так делает. После этого он готов был заранее согласиться со всеми последующими аргументами.
Позже, когда они сидели на кухне, а виновник переживаний лежал на тарелке в центре стола, Вайол объясняла Тиму:
- Люди прекрасно понимают, что однажды умрут. Не менее отчетливо они понимают, что убьют их той же самой виталонгой, которой всегда лечили. Казалось бы, все могли бы привыкнуть к такой жизни и радоваться каждому часу из тех, что им отпущены. Но в наше время люди отвыкли радоваться тому, что у них есть, и предпочитают страдать о том, чего не могут получить. Представь, что бы началось, если бы каждый отсчитывал дни до смерти весь год напролет! И поэтому...
Тиму едва удалось подавить журналистские рефлексы и не схватиться за карман с записной книжкой:
- И поэтому всех нас по разу в год поздравляют с замечательным праздником, а на самом деле напоминают о смерти любыми доступными средствами!
- Так что весь накопившийся страх выходит за один день и может спокойно копиться в глубине души до следующего "праздника", - закончила Вайол. - Государство очень умело управляет и нашим страхом, и нами самими. Им давно известно, что лучший способ добиться чего-то - настрого это запретить.
- Ну и дела, - покачал головой Тим. - Хорошо, что я уже сдал в номер статью по Мортенсену, иначе мог бы не удержаться и процитировать тебя в паре мест. Одного я так и не могу взять в толк: если день рождения - это способ натрястись от ужаса на год вперед, почему ты хочешь, чтобы сегодня у меня был праздник в привычном смысле? Как же мне потом не бояться во все остальные дни?
Она перегнулась через стол и взяла его руки в свои:
- Давай не бояться вместе.
"Самое страшное в смерти - это неизвестность. Даже я не знаю наверняка, что происходит после того, как виталонга навсегда выключает человеческий организм. Четыре раза я заглядывал за грань нашего существования, но так ничего и не увидел. Единственный вывод, следующий из моих экспериментов, таков: смерть - это окончательный и бесповоротный итог существования".
- Самое страшное в смерти - это неизвестность. Ученым так и не удалось доказать, что после нее что-то есть, поэтому они изо всех сил утверждают, что там ничего нет. Так проще казаться правыми. Даже самая мрачная определенность пугает не так, как неопределенность бесконечного множества вариантов, непокорных цифрам и формулам. Люди не боятся знать: они боятся чувствовать.
"Человек - не более чем тело. Для меня, положившего всю жизнь на его изучение, это научный факт. Несколькими способами я уже прекращал работу этого механизма, и жив я только потому, что современная наука умеет запускать его заново. Пока не произошел распад тканей, можно заставить кровь бегать по жилам, воздух по легким, а электрические импульсы - по синапсам мозга. Совершенно необязательно вместе с этим вызывать его душу из каких угодно эмпиреев, до которых она могла долететь".
- Человек - не только тело. В этом никогда не усомнится каждый, кто любил, мечтал и видел цветные сны. Но душа нежнее, чем тело, для нее так и не изобрели своей виталонги; когда она болит, нужно приложить больше усилий, чем чтобы сломать тонкую стеклянную ампулу - слишком много для нынешних людей. Гораздо проще жить в мире, где все вопросы объяснены, проблемы решены, а жизнь и смерть объясняются двумя абзацами в учебнике начальной школы. С самого детства они тренируют ум, который приносит деньги и славу. А душа сворачивается клубочком в укромном уголке и спит мирным сном, так похожим на смерть.
"В первый раз меня всего трясло от ужаса. Год назад у меня дрожали руки. Сейчас я почти спокоен и внутри, и снаружи - вот даже поверхность воды не колышется. То, что я делаю - лишь упражнение, и оно дает необходимые результаты. Возможно, стоит обнародовать мои исследования: несколько пробных смертей в возрасте от пятидесяти до шестидесяти поможет людям спокойнее относиться к смерти окончательной. У меня еще будет время, чтобы все обдумать и обсудить в Министерстве. А сейчас пора завершать этот глупый день".
- Но я не хочу такой судьбы! Моя душа будет жить и расти во мне, подобно ребенку, которого мне суждено носить до последнего мига. Пусть мне будет тяжело, пусть для ее развития придется принимать столь горькую пищу, как разочарования, потери и тоска. Но зато потом, когда мое тело больше не нужно будет этому миру, душа выйдет из него, как из материнской утробы, и отправится в собственное путешествие. Каким оно окажется - зависит только от того, насколько подготовленной подойдет к нему моя душа. И поэтому я буду готовиться к нему каждый день: бояться и верить, грустить и радоваться, страдать и любить. Любить эту жизнь. Любить этот мир. Любить тебя. И если ты со мной, то бери нож и режь этот торт!
Тим потянулся за ножом в тот самый момент, когда министр здравоохранения Виктор Мортенсен взял в руки опасную бритву.