Аннотация: Голова болит, перед глазами все плывет, во рту жутко пересохло и горечь, кажется, въелась в язык. А все ради тебя, любимая. Ради этой жестокой игры, под названием любовь.
Я иду по улице, а прохожие оборачиваются, и дикими глазами смотрят на меня, чтобы брезгливо отвернуться потом. Да видок у меня, наверное, еще тот: порванное платье, волосы, торчащие в разные стороны, измазанные в чем-то противном, о чем не хочется думать, а уж тем более вспоминать; на руках и ногах скоро расцветут огромные синяки, разбитые и припухшие, от чьих - то истязаний, губы, и одна туфля. Вызывающе яркая, кроваво - красная, одинокая туфелька в ладони. Голова болит, перед глазами все плывет, во рту жутко пересохло и горечь, кажется, въелась в язык. А все ради тебя, любимая. Ради этой жестокой игры, под названием любовь.
Вечеринка удалась. Сколько их было? Пять? Десять? Не помню. Не хочу помнить. После второго устраивающегося у меня между ног я уже и не сопротивлялась, просто ждала, когда он кончит и уступит третьему. Одному из последних не понравилась моя пассивность, и он наградил меня за это разбитой губой. Тут я не выдержала: плач и истерические крики раздавались по всей квартире, ни пощечины, ни попытки заткнуть мне рот успехом не увенчались, тогда кто - то из них влил в меня бутылку водки. Я захлебнулась от обжигающего горло вкуса и затихла. Потом все пошло по новой, но теперь они уже не стеснялись. Я чувствовала себя тряпичной куклой среди их тел, и даже когда меня тошнило над унитазом, кто-то сзади продолжал утолять свою похоть.
Утром они выставили меня за дверь, и вот теперь я иду домой, пугая прохожих.
Она встречает меня у дверей. Вид у нее не лучше моего: бледное лицо, на котором огромными кажутся ее глаза, очерченные темными кругами; худая, с вечно дрожащими руками. А ведь я помню ее другой: веселой, полной жизни, раскидывающей осенние листья по школьному двору. Непослушную и задиристую. Помню, ее фиолетовый берет и кислотно - салатовый шарф, от которого хотелось зажмурить глаза.
- Принесла? - спрашивает она, в ее глазах загораются уже знакомые мне маниакальные огоньки.
Я молча отдаю ей пакетик наполненный белым порошком, и прохожу в ванную. Душ отнимает последние силы, и, заходя в комнату, я буквально падаю в старое кресло. Она за столом, колдует над белым порошком, становясь еще на шаг дальше от меня, да и от всего мира тоже. Я закрываю глаза, чтобы не видеть этого, и отключаюсь.
Меня будит ее осторожный поцелуй в уголок губ. Она сидит на подлокотнике кресла, и улыбается мне. Я словно вижу отблеск той прежней ее. Ее пальцы нежно обводят синяки на руках, потом сплетаются с моими. Она шепчет: что это в последний раз. Что завтра она прекратит, и все будет хорошо. Мы сидим в пустой квартире, в которой осталась лишь мебель, которую не удалось продать, и упиваемся этой иллюзорной надеждой, что завтра все будет как раньше. Но я знаю, что совсем скоро ей опять будет плохо, и я снова надену красное платье и ярко-красные туфли. Ради нее...