Пробило мгновение смертного часа,
и тут же во мне, горизонт заслоня,
из темных глубин поднимается раса,
когда-то вскормившая кровью меня.
Их лица встают предо мною стеною,
их песни по жилам мне гонят мороз,
и бредят сердца их большою войною,
и бродят их кони по зеркалу рос.
Костры поднимаются в небо зловеще,
оно выгорает над ними дотла.
Луна закрывает лицо и трепещет,
но грудь ей пронзает навылет стрела.
Я смят кровожадною дикой стихией,
и, видно, погас путеводный рубин:
душа заблудилась в небесном архиве,
и раса другая встает из глубин.
И снова костры полыхают, и снова
навылет стрела пробивает луну.
Раскраска на бронзовой коже, как слово,
выводит на тропы большую войну.
По силам бы стало не трогать века мне,
свою первокровь бесконечно храня,
но сердце застыло на жертвенном камне,
и раса другая впустила меня...