Воронков Александр Владимирович : другие произведения.

Тёмный век. Ч.1. Трактирщик

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
Оценка: 6.26*53  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    "ЧОрный копатель" на просторах средневековья. Европа под копытами монгольских завоевателей. Рыцари, приносящие вассальную клятву потомкам Чингисхана. Как выжить в таком мире среднестатистическому человеку с "неоконченным высшим", полузабытым школьным курсом истории и полным неумением ни сражаться мечом, ни ковать молотом? Ни ноутбука с терабайтами информации, ни огнестрельного оружия, ни местных денег. И никакой возможности "выхода" на сильных мира сего: да и кому из них нужен такой "тайный советник"-попаданец? Зато в наличии острый ум, энергия молодости и желание своими руками создать свой уголок цивилизации! ВНИМАНИЕ! Данная версия текста, равно, как и версии, выложенные на "пиратских" ресурсах, является неполной и лишь частично соответствует конечному варианту. Так что рекомендую всё-таки приобретать бумажный экземпляр. Каждый желающий сможет получить авторский автограф, прислав скан титульного листа своего экземпляра. Успехов!

  
  ТЁМНЫЙ ВЕК
  
  Книга первая
  ТРАКТИРЩИК
  
  ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ
  
  Дорогие друзья-читатели! Мы с вами привыкли к тому, что живём в мире, в основе которого лежит европейская цивилизационная традиция. Сложившийся миропорядок кажется большинству людей незыблемым и само собой разумеющимся. Эпоха Великих географических открытий, религиозные войны, европейский абсолютизм, развитие городов, промышленная революция, наполеоновские завоевания, пангерманизм, мировые войны: все эти явления кажутся непременными фрагментами той мозаики, которая называется Историей Человечества. Но представьте себе, что где-то, когда-то что-то пошло не так, как происходило в нашем прошлом. Помните:
  'For want of a nail the shoe was lost,
  For want of a shoe the horse was lost,
  For want of a horse the rider was lost,
  For want of a rider the battle was lost,
  For want of a battle the kingdom was lost,
  And all for the want of horseshoe nail.'
  То есть: 'Не было гвоздя - подкова пропала. Не было подковы - лошадь захромала. Лошадь захромала - командир убит. Конница разбита - армия бежит...' (Перевод Маршака). Куда тогда повернёт история Европы, и какой в итоге станет История Человечества?
  
  ФАРТ
  
  Хорошая здесь почва для копа: песочек! Фискарь вонзается легко, вырезая ровные пласты слежавшегося песка. И находка, судя по звуку прибора, не слишком глубоко. Хотя 'кощей' на этом месте разорался так, что, должно быть, за километр слыхать было. Так что есть вероятность, что сам хабор имеет приличные габариты, но лежит поглубже. Ладно, чего зря гадать: докопаюсь, а там будет видно.
  Место тут для нас, копарей, интересное: зимой сорок второго-сорок третьего немчура пыталась в здешних краях коридор в сталинградский котёл пробивать, одновременно нанося отвлекающие удары. Но война - штука такая: порой отвлекающий удар в основной превращается - вспомнить те же Новороссийские десанты, где наши планировали с ходу прорваться через Озерейку, а в итоге - танки потопили, морячки-десантники почти все легли. А вот второстепенный, отвлекающий десант Куникова за Станичку зубами вцепился и девять месяцев, до полного освобождения Новороссийска, эту Малую землю держал.
  Так что и здесь - пробей гансы проход в позициях советских войск, да подбрось резервы - и ещё вопрос: удалось бы нашим одержать столь значимую победу под Сталинградом? И что интересно: попались мне как-то в интернете мемуары одного немчика из тех, кто прорыв этот готовил. Разобрался я худо-бедно, благо, немецким языком владею неплохо, что этот фриц там понаписал. Непонятное дело получается: судя по мемуарам, гансучьи танки здесь быстро наш артзаслон раздавили и дальше - на реку Мышкова прошли, где благополучно и налетели мордой на основной русский кулак. А поддержать их вовремя пехота не смогла: напоролись гренадеры на сильное сопротивление. Две роты гансов в здешних снегах легло. Вот только непонятно: кто же немчуре такую каку с маком устроил: точно известно, что кроме того взвода ПТО с приданным в ему в прикрытие пехотным, гусеницами панцеров со снегом перемешанного, на ближайший десяток километров никаких советских войск в округе не было...
  Ну, да вскоре сам разберусь, что к чему: дефиле старой дороги между балкой и снежной целиной, на котором немцев тогда прижали, я уже обследовал в прежние свои выезды сюда. Явные следы огневого контакта в виде немецкого гильзача, обойм, ржавого рога от эмпехи и початого ящика малокалиберных мин-'летучек' чётко указывали на то, что 'арийцев' сперва кто-то из засады хорошо так положил в снежок, но те быстро очухались и подавили 'засадников' огнём из всех наличных стволов. Вот только насколько растянулось это 'быстро'? И как, всё-таки, стрелявшим удалось выбить те самые две роты?.. Загадка истории... А мы, копари, тем и занимаемся, что эти загадки разгадываем: от подъёма останков и установления фамилий 'без вести пропавших' бойцов до обнаружения мест таких вот 'боёв местного значения', без которых вся картина той войны выглядела бы совсем-совсем иначе. Уродов, мародёрствующих и разбрасывающих кости солдат среди лично моих знакомых нет и не было. Бред журналюшек о 'злобных чОрных копателях, снабжающих оружием террористов и продающих награды на килограммы за миллионы' - он бредом и остаётся. Да и всем нормальным людям давным-давно ясно, с чьей подачи пишутся эти статейки и снимаются фильмы: многим 'гражданам начальникам' приятнее влёгкую 'срубить палку', повязав сопляка с парой гнилых патронов, чем рисковать погонами, докапываясь до чинов, 'крышующих' поставки абрекам оружия с армейских и МВДшных складов...
  Нет, конечно, святых среди нас не бывает: никто не откажется от 'вкусного' хабора. Но находки копарей, по большей части, интересны только узкому кругу увлечённых артефактами военной истории, и, как правило, после реставрации занимают место на полочке среди таких же копанных 'ништяков', увидев которые рядовой обыватель лишь плюнет: 'Тьфу! Железка ненужная!'. Что до оружия - то, во-первых, не так-то и много его осталось на местах боёв: и трофейные команды пособирали, и вездесущие пацанята послевоенной поры (за что, как известно, вечно бывали драны родителями, а 'стволы' нещадно топились в сортирах); а во-вторых, за шесть с лихуем десятилетий пребывания в агрессивной почве даже случайно обнаруженная винтовка приходит в такое убоищное состояние, что попытаться использовать её по назначению может только хронический идиот-самоубийца. Ну, и в-третьих, вспомните сами: часто ли вы видели в теленовостях среди оружия, изъятого у боевиков, ржавые, все в раковинах, раритеты 'образца 1891-го дробь 30-го'? Что-то я лично такого маразма не замечал.
  Так, углубившись в мысли о делах наших скорбных, я вновь вкопался фискарем - и тут, наконец, раздался долгожданный металлический скрежет. В выброшенном лопатой песке зазеленели гильзы 7,92 с характерно смятым дульцем, а в углублении свернулись ржавые звенья обрывка ленты.
  'Оп-паньки! Так и есть: гнездо-гнёздышко отыскалось! Не птичье-перелётное, а чисто пулемётное! Это не может не радовать...' Стучу по дереву, чтобы не сглазить находку, и с утроенной энергией вкапываюсь в грунт.
  Гильзача столько, что уже приходится не копать землю, а ковырять латунь. Явно не пару-тройку лент пулемётчики выпустили. Тут как бы не о десятке-полутора речь идёт - заставили наши парни гансюков в землицу мороженую зубами-то вгрызаться, заставили... Та-ак! А вот это уже неприятно: осколки от 'летучек', мятый хвостовик... Вот куда немецкие миномётчики долбали! Всё сходится. Успели мужики из-под обстрела уйти или нет? Навряд ли... Сказок в жизни не бывает.
  Штык лопаты скользнул вдоль по металлической трубе. Ствол? Ствол! Раструб пламегасителя, дырчатый кожух... Эмгарь! Maschinengewehr-34: страшная 'швейная машинка' смерти. Созданный талантом немецких конструкторов и мастерством немецких рабочих-оружейников, чтобы нести гибель противникам гитлеровского режима, пронесённый солдатами Вермахта с берегов Рейна почти до самой Волги. Потерявший в бою своих хозяев, ты вновь почувствовал на своём стальном теле мозолистые руки, но это были руки не бывшего германского бауэра или гитлерюнге, а простого русского солдата, который повернул тебя стволом в сторону твоих соотечественников, незванно припёршихся на нашу землю, прижался щетинистой щекой и прошептал: 'Ну, подходите, ссуки!'. И в том последнем бою вы были вместе: пулемёт и солдат, и вместе же пропали без вести в прОклятой всеми богами военной круговерти декабря сорок второго...
  Теперь, эмгарь, ты спокойно лежишь на бруствере, вкусно пахнешь ржавчиной и свежевзрытым грунтом, и слегка тревожно - или мне это кажется? - жжёной пороховой горечью. Лежи, красавец, лежи: мне нужно поднять тех, кому ты помог сдержать вражью силу. Копаю аккуратно: кости хрупки, не стоит наносить мертвецам новые раны. Фискарь давно отложен в сторону: попеременно орудую пехотной лопаткой и широким ножом, обкапываю останки. Эх, жаль с нет фотоаппарата: отснять археологию. Есть такое поверье: кто возьмёт фотик на коп - ничего, кроме шмурдяка, не отыщет. У кого как, а у меня практически всегда эта примета сбывалась, так что ну его нафиг: что интересное из хабора попадётся - можно и дома заснять, да и риска сломать недешёвый фотоаппарат в походно-полевых условиях гораздо больше. Вот они, пулемётчики: рядом лежат. Не убереглись от миномётного обстрела. Эх, мужики, что ж вы так-то... Одного уже обкопал. Боец как боец: валенки на ногах, шапка-ушанка под каской - и голова не мёрзнет, и амортизатор неплохой. У черепа лежат очочки в железной оправе с круглыми стёклами. Нестроевик, по всему... Ни следов от шинели или ватника: видать, всё же кто-то тогда замародёрил: то ли гансюк замёрзший, то ли из местных аборигенов кто... Время такое было: голое да голодное - о живых думали, как ноги не протянуть, вот и сняли ватник-то: может, на менку, может, самим носить. А мёртвых по-простому закидали мёрзлым песочком впополам со снегом, да и затерялась в памяти степная захороночка...
  Выложил косточки рядом с бруствером на подстеленный полиэтилен. Скоро упакую в пакет, смотаюсь в город к друзьям-официалам, тогда и начнём местную сельскую администрацию 'терроризировать' на предмет торжественного захоронения героев на деревенском кладбище. Хорошо, если вменяемые мужики в 'управе' попадутся, а вот если уроды моральные, то нервов потратить придётся - мама не горюй!
  Принимаюсь за второго пулемётчика. Что за?.. Не понял... Точно знаю, что в сорок втором ролевиков и прочих 'толкинутых' в Советском Союзе не водилось, да и во всём остальном мире, вроде тоже: разные ватиканские гвардейцы с тауэрскими привратниками, понятно, не в счёт. И уж точно в нашей родимой Рабоче-Крестьянской Красной им делать было нечего. А тут не пойми-пойми что творится: боец обут в сапоги с высоким каблуком и острым загнутым носком, то же отсутствие шинели, зато там, где полагается быть красноармейскому ремню с подсумками - обшитый медными бляхами боевой пояс с прицепленными ножнами явно от какой-то восточной сабли. Тихо-медленно ох.реневаю, но продолжаю рыть дальше. Вот руки лежат на проржавевшем патронном ящике: явно собирался вставить новую ленту в пулемётный приёмник. Получается, что и вправду наш боец, не гримаса археологии! Помню, рассказывал мне один камрад, что как-то на высотке, копая оборону по лету сорок второго вместе с нашим настрелом наконечник от половецкой стрелы вырыл: оказалось, курган то был, а не просто 'господствующий над полем прыщ'... Я ещё тогда засомневался, но знающие люди подтвердили. Обкапываю дальше, ножом. Вот и череп, бывшее вместилище разума, а теперь просто сочетание сгустков кальция оригинальной формы... Даже чересчур оригинальной: на два пальца выше надбровных дуг по всей окружности идёт ровная вдавленность, как будто от ремешка, который повязывают, чтобы волосы при работе не мешали, падая на глаза. Интересные дела.
  Щёлк! Вот зараза! Порезался о собственный нож! Клинок ножа выворотил из песка огранённую стекляшку, вделанную... Во что? Сейчас поглядим. Обкапываю аккуратно, чтобы не повредить. Э, товарищи-граждане, а это, сдаётся, не просто стекляшка! Не то горный хрусталь, не то ещё какой камешек вделан в широкий - с большой палец толщиной - чёрный металлический обруч. Хоть и тонкий, но приятно тяжелит... И вот хоть убей, а сдаётся мне, что это серебро. Ну-ка, давай-ка потрём находочку... Заблестел кусочек, а куда ему деваться-то. Серебро натуральное, откуда оно у бойцов? Снимаю свою армейскую панаму, на её место водружаю обруч. Эх, кровью из пореза по камешку мазнул, ну да сейчас в рюкзаке среди мыльно-рыльных принадлежностей зеркальце достану: и на себя в 'короне' полюбуюсь, и кровь сотру. Заодно и "кощея" надо бы подальше от бруствера убрать: хоть и неприхотливый прибор, однако бережёного и бог бережёт,... Выкарабкиваюсь на край раскопа, прихватив штангу почти засыпанного выброшенным из раскопа песком металлоискателя, делаю шаг к лежащему в пяти метрах рюкзаку. Трескучее шипение, как будто лопается множество газовых пузырьков сероводорода. Вспышка. Темнота. И снова - свет. Вернее - вечерний полумрак.
  'Всё, Макс! Довыжовывался! Приплыли!'
  
  ПЕЙЗАНЕ
  
  Первая мысль была: хрястнуло молнией, но почему-то не насмерть. Вторая: что-то рвануло. Однако никаких предвестников грозы или шаровых молний я точно не наблюдал: нормальный летний день, обычная тёплая погода с несильным ветром. Да и взрываться было нечему: у покойных пулемётчиков даже паршивой РГД-33 с собой не оказалось, не патроны же методом подрыва вдруг ни с того ни с сего самоликвидировались!
  Короче, 'тайна сия велика есть'. Кто сказал, хоть убей, не помню, но верно подмечено, как раз к моему случаю подходит. Поворачиваюсь.
  Лепекстрическая сила! Куда раскоп девался? Рыл-рыл, чуть орден сутулого не заработал, а вместо ямы в песке - трава под ногами. Трава. Сочная, тёмно-зелёная, с разлапчатыми листочками. Почти по колено. Как называется - понятия не имею, но точно знаю, что в наших степях такую ни разу не встречал. Впрочем, как говаривал мой старший братец Сашка, 'ежели ты, балбес, чего не знаешь, это ещё не значит, что такого не существует'. Но вот почва... Вынимаю из чехла пехотную лопатку, втыкаю в землю... Нет, ребята, это не песок слежавшийся, даже близко не похоже!
  И вообще... Совсем ни на что хорошее это не похоже! 'Окультуренной' степи, перемежающейся балками, с обязательными лесозащитными полосами (спасибо товарищу Сталину за борьбу с суховеями!) и тянущимися вдоль невидимой вдалеке грунтовки телеграфными (или всё же телефонными?) столбами в обозримом пространстве не наблюдается. Раскопа, останков бойцов и свежевыкопанного пулемёта - увы, тоже, равно как и моего рюкзака вместе с почти новым фискарем: не какой-то там тосненской подделкой, а настоящим, 'мэйд ин Финнланд'. Наткнётся кто из камрадов на это место, обалдеет от такого 'клада' небось!
  Ну, да ладно, я не жадный, хотя и запасливый, шо тот хомяк. Пользуйтесь, авось и на моей улице фура с шоколадками перевернётся! Кстати, об 'улице': сумрак-то сгущается, вскоре совсем ночь придёт. По такой темряве куда-то лезть, шариться в поисках приключений на 'нижние девяносто' дело бесполезное и даже вредное, тем паче, что фонарик мой в рюкзаке остался, а рюкзак-то 'тю-тю'. Так что давай-ка, Максим Белов, на привал приваливаться. Вон кушири у опушки леса, туда-то и пойду. Где лес, там и дрова, а где дрова, там и костёр. А с костром-то я где хочешь переночую! Вот только "кощеюшку" разберём, во избежание поломки: как-никак, а не три копейки стоит-то, случ-чего жаба задавит.
  Ага, щас! Хворосту-то я натаскал... А чем костёр-то разводить? Спички-то тоже в рюкзаке остались, а от стёклышка-линзы, захомяченного в нарукавном кармане куртки-'афганки' на закате солнышка толку никакого: сфокусировать лучи не получится, в детстве проверял не раз. Лихорадочно роюсь по всем карманам куртки и брюк. Так... Индпакет, пузырёк йода, пачка обезболивающего и коробочка со шприцом промедола - хороший друг Дима-Айболит, (аж целый майор-медик) из крайней чеченской командировки привёз. Это всё не то... Нож китайский складной, с ложкой, вилкой, шилом, штопором и пилкой, пара мятых плиток гематогена и примерно с полкило пиленого сахара в целлофане. Полкуска мыла хозяйственного и пузырёк с перекисью. Это правильно, нужно: после работы с останками руки надо продезинфицировать. Чем и займёмся. Так, нитяные перчатки долой, чуть плеснём из фляги на руки, мылим-моем... Ещё не хватало какую заразу подхватить! Непочатая пачка пальчиковых батареек к металлоискателю: полезный девайс, потому как те, что с утра поставлены, уже порядком подсели. Документы: паспорт, военник, поисковая 'корочка', маршрутный лист, записная книжка с карандашиком... Опять не то... Кошелёк со 'штукой' бумажными и несколькими десятками монет мелочью. Тоже не... Стоп! А что это в маленьком отделении нащупывается? Вот она, зажигалочка! Китайская газовая одноразовка, всученная мне на сдачу в придорожном ларьке. Как знал, отдельно засунул, при себе держал! И ведь совсем о ней забыл, а как прижало - так ведь сыскал!
  Костерок горит-потрескивает, лежу, спину грею, гематогеновую плитку посасываю, растягивая удовольствие: кто знает, когда ещё себе еды добуду, так что волей-неволей приходится энзэ экономить. Из фляжки солдатской тёплую водицу прихлёбываю с алюминиевым привкусом. Почему не лицом к костру? Так ведь места незнакомые, мало ли кто тут по ночам бродить может, так что слепить самому себе глаза светом костра - глупо и небезопасно. Нож-то на поясе висит, да и пехотная лопатка под рукой в землю воткнута, но уж больно несерьёзное это подспорье в случае чего: я же вам не Рэмбо какой, чтобы одним ножиком-режиком взвод злодеев на спагетти распустить. От огня позади всё тело постепенно согревается, наломавшиеся за день с лопатой мышцы нудно тянет тупая боль, но веки глаз сами постепенно смежаются...
  Проснулся от холода: костёр давно погас, а утренняя роса покрыла всё вокруг, включая и мою скромную персону. Штаны, куртка, даже скрытая под ней синяя футболка с длинным рукавом - всё пропиталось влагой. Руки покрыты каплями воды. Провёл по лицу - тоже мокрое! Коснулся головы... Блин! А где же серебряный обруч с камнем? Вчера я так офигел от происшедшего переноса шайтан ведает куда и почему, что попросту о нём забыл. Точно помню, что с головы этот 'серебряный венец' я не снимал. Так где же он? Оп-па! Пальцы нащупали... нащупали... обруч - но под волосами... нет, не под волосами: под кожей! Надо лбом, на месте камня, возникла небольшая малозаметная шишка, а остальной части обруча уже совсем не заметно. 'Картина вторая - те же и пушной зверёк. И чего мне теперь с этим делать?'
  Ладно. Раз ничего не поделаешь, то и делать нечего. Надо выдвигаться куда-нибудь, искать ближайший очаг цивилизации. Может, ещё удастся место копа к вечеру отыскать: авось никто к тому моменту там пошариться не успеет. Значит, там, где встаёт солнце, там восток. За спиной у меня, то есть на севере, опушка леса и докуда этот лес простирается лично мне неизвестно. Перед глазами довольно широкая травянистая пустошь, постепенно понижающаяся. А где низина, там вполне может быть река или ручей. Река же, скорее всего, может привести к людскому поселению. Значит, решено: собираюсь и иду искать ближайшую водную артерию. Голому одеться - только подпоясаться. Подобрал лопатку, засыпал на всякий противопожарный случай землёй погасшее кострище, прополоскал рот глотком воды из фляги и направился вниз через пустошь, оставляя за собой неровный ломаный след на хрустально-зелёном покрывале покрытых росою трав...
  Как ни странно, но признак цивилизации мне попался гораздо раньше, чем самый захудалый водоём. Вместо водной артерии под моими ногами лежала артерия сухопутная, то бишь дорога. Узкая, не более двух метров шириной, дорога в двух колеях которой блестела грязь, а всё пространство между ними поросло травой, хотя и не такой высокой, как по сторонам этого 'муравского шляха'. Ладно, раз есть дорога, значит, есть и места, куда она может вывести. Вот только интересно: в какую сторону лучше повернуть, чтобы до этих самых мест поскорее добраться? Глянул влево-вправо: ничего на горизонте не видать! Значит, доверимся удаче. Достаю кошелёк, не глядя вытаскиваю монету: 'Если орёл - иду направо, решка - налево. Раскрываю ладонь. Кругляш матово белеет: 'Банк России 5 рублей'. Значит, так тому и быть!
  ...Похоже, зря я пошёл налево. 'Левый уклон' до добра не доводит. Уже километров пять топаю, а всё 'ни деревни, ни домишки, и никто не даст коврижки'. Уже и пожевать бы чего неплохо. А энзэ трогать совсем не хочется. Хотя погоди-ка: что это там вдали виднеется? Мужик вроде. Поле пашет. Но за каким шайтаном не трактором или, на худой конец, культиватором, а плугом, в который впряжена лошадь? Что он, только из каменного века вылез, что ли? Надо подойти, поговорить, определиться по местонахождению.
  Прохожу ещё пару сотен метров до пахоты, приближаясь к работнику клячи и плуга. Э, так и верно: лошадь - натуральная кляча, и хромает на правую заднюю ногу. А плуг... Нет, ребята, это ни разу не плуг. Это соха - цельнодеревянная, без колёс, да и, похоже, без лемеха. Такой пахать - только землю без толку царапать. Ра-бот-ни-чек, хай ему!
  - Здорово, земляк! Бог в помощь!
  - Гутен морген, херре рейсенде! Ви канн ишь хельфен?
  Блин. А ведь он мне на немецком отвечает. Но на каком же отвратительном диалекте!
  Не уверен, что этот бауэр поймёт мой 'русишь-дойч', но я-то его понимаю!
  Перейдя на немецкий, повторяю приветствие.
  - Скажи, где я нахожусь и как быстрее попасть в город?
  - О, добрый человек, до города далеко, четыре-пять дней пути пешком. А находимся мы с тобой в окрестностях деревни Малый Коуржим близ замка благородного господина Иоганна Чевоя. Вернее, уже бывшего его замка.
  - А почему 'бывшего' и кто такой этот господин Чевой?
  - Благородный рыцарь Иоганн Чевой - сын и наследник прежнего владельца Филиппа Чевоя, прозванного Медвежьей Лапой. Неплохие это были господа, непосильно людей не облагали. Но надо же было тому случиться, что после смерти Медвежьей Лапы приехавшие беки отобрали деревянный пайцзе, который некогда по повелению грозного Шейбани был пожалован ещё деду господина Иоганна как одному из первых рыцарей, перешедших на сторону монголов. Через год приехал баскак с отрядом воинов и заставил благородного господина Иоганна выплатить десятую долю со всего имущества от денег до хлопов. Благородный господин Чевой отдал всё, что потребовал баскак, но, после отъезда непрошенных гостей, обложил всех оставшихся в обеих его деревнях мирян тяжёлым оброком. И бОльшую часть этого оброка потребовал выплачивать не зерном, рыбой или скотом, а добрым серебром.
  А откуда крестьянину-хлебопашцу серебра-то набрать? Однако же окрестный люд поднапружился, и в первый год наш господин получил довольно серебра для откупа. А вот в нынешнем году серебра не хватило. Баскак приехал - ан дани-то недостача. Отъехал ни с чем восвояси, но через дюжину дней воротился с четырьмя сотнями: монгольской и тремя пешими из наших же богемцев. Тут-то и не стало у нас господина и вся округа обезлюдела.
  'Бред форменный. Рыцари какие-то, баскаки, монголы, дань, серебро...
  Не то мужик зачем-то вознамерился запудрить мозги прохожему, не то крыша едет со страшной силой, причём с равной вероятностью как у меня: в таком случае всё вокруг просто глюки, а на самом деле я попросту лежу сейчас в уютной белой палате, не исключено, что и с мягкими стенами, так и у мужика: тогда понятно, отчего он со своей клячей тут Микулу Селяниновича изображает. Но есть и ещё один вариант: этот бред - вовсе не бред, а в самом деле происходит не разбери-пойми что? Вспоминая ту цепочку непонятностей, благодаря которой я оказался здесь, можно поверить если не во что угодно, то в очень и очень многое...'
  - Погоди-ка, уважаемый!
  А зачем господину Иоганну понадобилось именно серебро, и почему, всё-таки, его не стало?
  - 'Уважаемый'. Давненько старого Пепку никто не называл 'уважаемым', а говоря по правде, и вовсе никогда не называли. Не стало благородного Иоганна Чевоя потому, что он был казнён за неисполнения воли хана: человек, брошенный с переломленным позвоночником без помощи со стороны, живёт достаточно долго, чтобы ощутить всю тягость своего положения, мечтая о быстрой смерти, но в конце концов всё-таки умирает. Серебром же он желал откупить от угона в ясырь десятину из своих хлопов: ведь, если некому станет работать на господина, то на что же благородные господа жить смогут? Походы против императора или франков, конечно, приносят добычу, но большую её часть забирают себе нукеры хана. Вот и остаётся доблестным рыцарям простой выбор: либо выплачивать ежегодно десятину монголам и вторую десятину - матери нашей Апостольской католической Церкви, снимая с хлопов по две шкуры, либо лишиться собственной головы.
  А позволь тебя спросить, достопочтенный путник: кто ты и из каких краёв прибыл, что не знаешь таких вещей? Судя по одежде, ты издалека: не носят такое ни у нас, ни в императорских Судетах, ни у франков, ни на севере, где раньше было ляшское королевство, и уж тем паче - в Шейбаниевом улусе.
  Вопрос пахаря Пепки напрашивался сам собой. Будь собеседник обычным 'колхозником' эпохи постгорбостроечного недоразвитого капитализма, в ответ он услышал бы совершенно правдивую информацию, хотя о своих копарьских увлечениях я предпочел бы умолчать. Но окружающий мир, судя по разговору, явно походил на какое-то средневековье с рыцарями, императорами и собирающими дань монголами. Кстати говоря, почему я знаю про иго Золотой Орды на Руси и ничего не помню про монголов в Богемии?
  Впрочем, и где находится собственно Богемия, я толком и не представлял никогда: знаю только, что где-то в Европе. Стекло здесь хорошее делают: богемский хрусталь. Помню, у бабушки в серванте стояли такие красивые бокалы на высоких витых ножках. Или это фужеры? Шут их знает, я в этой стеклотаре всё равно не разбираюсь: вот фляжки-котелки периода обеих мировых войн - иное дело: покажи мне почти любую, без особого труда классифицирую по критериям страны, времени производства и, не исключено, завода-производителя. Так что, исходя из весьма приблизительных представлений современного студента о средневековых реалиях, придётся мимикрировать под аборигена. Авось прохляет: проверить-то мои слова вряд ли кто сможет.
  - Зовут меня Макс Белов, - преднамеренно исказил я фамилию на немецкий лад. - Вольный мастер из Штальбурга. (Если тут средневековье, то город Царицын, вероятнее всего, ещё не построен, а уж до появления на карте прекрасного имени 'Сталинград' и подавно около десятка столетий). Брожу по свету, ищу себе счастья-доли. Вот и сюда случайно забрёл. В наших краях и вправду мало известно о происходящих в этих землях. А тебя как называть?
  - А я Йосип, сын Яна Коковача. Вольный арендатор. Вот только с тех пор как благородного господина Чевоя монголы казнили, уж и не знаю, кому за аренду-то платить? Найдутся ли до осени наследники, или блистательный Дондоксамбу-нойон передаст владения под управление чужакам либо выделит часть земель церкви?
  А позволь тебя спросить, мастер Белов: далеко ли твой город? По названию судя, он либо в Священной Империи, либо в улусах Гуюка или Джучи?
  'Так... Что за Гуюк такой - слыхом не слыхал. Про империю мужик проговорился, что вроде бы воюют с ними местные: нефиг-нефиг, ни о какой империи упоминать нельзя: ещё за шпиона посчитают. А как в старину с лазутчиками обходились, читал: добро, если попросту повесят на ближайшем дереве, а то ведь и в пыточный каземат вполне могут засунуть. Что-то не испытываю жгучего желания познакомиться ни с дыбой, ни с другими инструментами палачей. А вот Джучи... Похоже, что-то такое про монголо-татар в школе проходили. И тут монголы в большом авторитете, от этого и попробую 'танцевать'.
  - Из улуса Джучи - но очень далеко отсюда, много месяцев пути!
  Тут я блефовал: кто их тут разберет: может, весь тот Джучи-Лэнд за соседним леском находится и проехать насквозь его за три дня можно?
  - О, тогда понятно, почему ты так странно разговариваешь! Но раз это так далеко, то как же ты добрался сюда пешком, не изорвав свои удивительные сапоги и не износив одежду?
  'Вот, блин, Шерлок Холмс доморощенный! Если тут много таких 'детективов-любителей', то легенда 'герра мастера Макса Белова' будет не то, что гореть, как свеча, а прямо-таки полыхать факелом! А там и до костра инквизиции недалеко, или что тут у них вместо нее?!. Всё верно: ни коня, ни повозки у меня нет, а форма-'песочка' и берцы мои хоть и не слишком чистые, но всё-таки довольно новые. Надо пооперативнее влезать в шкуру здешнего аборигена, и начать, пожалуй, стоит именно с еды и одежды. А пока, Макс, изволь-ка попробовать отбрехаться от не в меру наблюдательного Йосипа Яныча'.
  - Э, уважаемый Пепка, было дело - имелся раньше у меня скакун. Не конь, правда, - мул. Вот только не повезло мне с ним: много месяцев, всё больше вместе с попутными купцами, ехал я, а верный мул безропотно возил меня. Но вот однажды нечистый соблазнил азартом - и проигрался я... Почти всё проиграл: и мула, и весь невеликий запас серебра, который у меня был, и часть инструмента. Осталось лишь то, что ты видишь у меня на поясе, да немного денег из Царства пресвитера Иоанна, которые завещаны мне дедом, некогда совершившим путешествие в ту дальнюю страну. ('Хочешь-не хочешь, а других денег, кроме монет и купюр Банка России у меня нет, придётся как-то 'легализовать' хотя бы их'). Но мало кто из менял принимает эти деньги: ведь купцы из этого Царства слишком редко появляются в моих родных местах, а сюда, вероятно, и вовсе не заглядывают...
  - Что верно, то верно, мастер Белов! В Малом Коуржиме вообще купцы не торгуют, да и в замок покойного господина Чевоя купец в последний раз приезжал годов эдак с восемь тому назад! Господа из замка в прежние добрые времена сами ездили за покупками в города: то в Жатец, то в Литомержице, а то и вовсе в Новы Домус - даль несусветную! Ну, там-то понятно, что забыли: мать Филиппа Медвежьей Лапы сама из панов Витковцев, хоть и не старшая из тамошних панночек, но всё ж родная кровь! Опять же - помню, благородный рыцарь Филипп оттуда себе доспех привёз работы золингеновских мастеров, а хороший доспех, сам должен понимать, для господ штука самонужнейшая!
  - Конечно, понимаю, как же не понимать!
  Слушай, уважаемый Пепка, а вот объясни ты мне: отчего на своё рало железный сошник не приладишь: ведь это же не пахота у тебя выходит, а прямо-таки глумление?
  - Было бы с каких богатств! Вот сам посуди, мастер Макс: за сошником надо к кузнецу ехать. Это раньше у нас кузнец при замке жил, а теперь нет его: угнали его монголы как ясырь. Значит, потребно будет в другое место ехать кузнеца искать. А куда? Ясно: либо в какой другой замок, либо в Жатец. В чужой замок ехать опасно: а ну, как тамошний управляющий велит схватить и как хлопа заставит трудиться? Нашего-то рыцаря уж в живых нет, вступиться некому. Значит, в Жатец придётся пробираться, а это ведь четыре дня пешего пути, да со своими харчами. А в Жатеце, опять же, кузнец за работу денег, небось, запросит: денарий, а то и два! Откуда у меня столько, раз ещё за аренду земли по осени предстоит целых двенадцать денариев отдать да треть всего урожая? Вот и приходится спину ломать да единственную кобылу працею морить, чтобы как святые отцы нас учат, хлеб свой в поте лица добывать! Ничего не поделаешь, такова доля чеха-хлебороба в богемских землях!
  Блин, стыдно-то как! 'Умыли', Макс, тебя, человека с почти законченным высшим образованием. И кто 'умыл'? Малограмотный, а то и вовсе неграмотный нищий мужичонка из чёрт-те знает какой эпохи! Эх, я, интеллигент хренов!
  И ведь ничем мужику не поможешь: денег здешних у меня нет, сам я кузнечному делу не обучен, да и железо здесь, насколько я помню книжки про старину, в дефиците, так что и умей я ковать - всё равно лемех было бы не из чего сделать. Не из чего? Шалишь, брат!
  Вынимаю из висящего на ремне чехла лопатку.
  - Ну-ка, Пепка, давай попробуем тебе подсобить! Есть у тебя какая ни на есть верёвка?
  Увы, но верёвки у сельского труженика не оказалось: тоже, оказывается, штука дефицитная: прямо, не экономика здесь, а мечта персонажа Райкина: 'пусть всё будет, но всё-таки пускай хоть чего-нибудь не хватает!'. Но зато нашлись неширокие кожаные ремешки, с помощью которых мне в течении четверти часа удалось пришпандорить солдатский шанцевый инструмент к сохе в качестве эдакого эрзац-лезвия. Причём примерно половина этого времени ушла на порыкивание в адрес пейзанина, упорно пытавшегося отказаться от эдакого невиданного апгрейда. В процессе тюнингования сохи выяснилось, кстати, что и лопаты у них здесь тоже не как у нормальных людей, а чисто деревянные, либо деревянные с тонкой железной оковкой по штыку. Нет, ребята: чувствую, что если у них в этой сраной Европе ещё и сортиры отсутствуют как явление, то придётся мне здесь проводить ускоренными темпами промышленную революцию в миниатюре, а там и до социальной недалеко - каких-то пара столетий!
  В общем, решил я пока лишний раз не 'светиться' в одиночку в деревне, а применить если не свои знания, то хотя бы физическую силу для помощи пахарю. Как там говаривал кот Матроскин? 'Совместный труд - для моей пользы - он объединяет!' Словом, почти до заката мы втроём, если считать кобылу, трудились на пахоте.
  Оказалось, не зря: Яныч к вечеру, сияя, как тульский самовар, радостно заявил, что за день удалось вспахать вчетверо большую площадь поля, чем он сумел бы сделать сам со своей ковырялкой за три дня.
  Ничто так не способствует появлению аппетита, как физический труд. Потому я, разумеется, не стал отказываться, когда Йосип предложил разделить с ним его скромную трапезу. Что и говорить: трапеза оказалась, действительно, скромной. Из кожаной торбы были извлечены и уложены прямо в траву под кустом глиняная корчага с прокисшим, судя по запаху, пивом, две пары проросших прошлогодних луковиц и каравай каши. Да-да, вот именно - каравай: ну как, скажите на милость, ещё можно назвать слегка выпуклый сверху диск из уваренных зёрен ржи и ячменя, слипшихся до такой степени, что эту кашу требовалось резать ножом, что мой новый знакомец с удовольствием и сделал, откромсав от кашного каравая несколько ломтей.
  Затем он, как примерная жертва религиозных предрассудков, начал молитву перед трапезой. Разумеется, пришлось присоединиться к благочестивому обряду, однако не зная ни одной молитвы ни по-чешски, ни по-немецки, ни, тем более, по-латински, мне пришлось срочно импровизировать. Единственными латинскими стихами, которые я помнил, был текст старинного студенческого гимна. Должно быть, презабавно смотрелось со стороны, как парень в советской форме, стоя на коленях рядом с бомжеватого вида мужичком в домотканой одежде, старательно декламировал над горшком прокисшего пива:
  'Уби сунт, кви антэ нос
  Ин мундо фуэрэ?
  Вадитэ ад Суперос,
  Трансэac ад Инфэрос,
  Хос си вис видэрэ!
  Вита ностра брэвис эст,
  Брэви финиэтур;
  Вэнит морс велоцитэр,
  Рапит нос атроцитэр,
  Нэмини парцэтур.'
  
  ПУТЬ ДАЛЁК
  
  В разных там книжках и американских фильмах герои, попадающие в прошлое, быстро заставляют окружающее население оценить их немерянную круть, за полтора часа чтения или, соответственно, на десятой минуте фильма, выходят на контакт с самым крутым местным 'бугром' - Сталиным, Петром Первым или, предположим, королём Артуром. После чего герои, движимые исключительно благородными чувствами русского или англосаксонского - в зависимости от национальной принадлежности автора 'бестселлера' - патриотизма, очень быстро объясняют про Двадцать Второе Июня, крайнюю нежелательность рубить змей на Кемланнском поле при переговорах с Мордредом или про пригретого на груди в качестве гадюки заслуженного бандеровца Мазепу. Бугор, естественно, проникается, назначает героя своей левой рукой (место в правом плечевом суставе уже прочно занято Лаврентий Данилычем Ланселотом). Затем свеженазначенный на роль шуйцы герой шустренько так, за пару-тройку месяцев, переналаживает всю систему подготовки армии по образцу спецназа ВДВ СССР, переводит всю экономику на военные рельсы с госзаказом на выпуск ста тысяч автоматов Калашникова еженедельно и заключает, подальше от греха, в монастырь Гвиневеру. Но и после столь титанических трудов и утомительных достижений нашему герою не удаётся спокойно опочить на лаврах: лавровый лист - он сухой, излишне ароматистый и ломкий, и, что особенно неприятно, имеет препаскуднейшее свойство забиваться в самые неожиданные места организма. Начинается Великая Битва с Главным Супостатом, которая, однако, при непосредственном активном участии вышеозначенного героя достаточно быстро завершается разгромом подлого Врага и установлением Светлого Царства (феодализма-капитализма-социализма-нужное-подчеркнуть) в масштабах как минимум конкретной страны, а как максимум - всего континента (а то и двух-трёх), благополучно освобождённого из-под ига поверженного Главного Супостата.
  И всем приходит хэппи энд.
  А тут-то у меня не кино и не фантастика, здесь доброго и мудрого Отца народов, только и ждущего, кого бы из гостей из будущего к себе в тайные советники назначить, нету и не предвидится. Зато Супостатов - вагон с тележкой. Монголы (они, как выяснилось, уже давненько сюда добрались, захапали сколько сумели - а сумели много: вместо одного Последнего моря до побережий аж трёх вылезли: Балтики, Адриатики и собственно океана. Атлантического, понятно, но - пройдя насквозь всю Нормандию. Неплохо для немытых степных кочевников родом с Забайкальского ВО? Римский папа вместе с итальянскими городами, когда-то шугавшимися от батыевых туменов, а теперь на какое-то время считающимися монгольскими союзниками. Раздробленная бывшая Священная империя германской нации, чьи земли, вернее, их жалкие остатки разбросаны по горным массивам бывших германских земель, ближайший из которых - Судетское герцогство. Гораздо западнее мечутся, разрываясь между тремя 'фронтами', войска короля Филиппа Красивого, раз за разом проигрывая битвы монголам, англичанам и испанцам Хайме Арагонского. Впрочем, говорить 'проигрывали монголам' не совсем справедливо: давно прошли времена, когда основная масса войска Чингизидов состояла из монгольских всадников: теперь на их стороне сражаются - и сражаются храбро! - русичи, поляки, чехи и немцы из признавших главенство степняков земель. Попутно за Пиренеями христиане режутся с арабами, англичане за Проливом пытаются утихомирить бесштанных горцев Брюса - того самого, про которого фильм 'Храброе сердце' в моё время сняли, - а севернее какая-то Ганза заклято дружит с Фландрией и новгородцами против шведского регента Торкеля Кнутссона.
  И кому мне тут, спрашивается, секретные чертежи 'калашникова' рисовать? Куда ни кинь взгляд: 'все воруют, кидают, режут друг дружку, в общем - всё, как обычно', как говаривал незабвенный Пендальф в 'гоблинском' переводе...
  Всю эту информацию мне удалось наскрести среди груд словесной шелухи о яйценоскости кур, планах на будущий урожай и сетований по поводу грядущей выплаты десятины и денег за аренду земель, которую щедро вывалили мне, как 'свежим ушам' Йосип Коковач и его соседи-односельчане за те двое суток, которые я провёл, гостя в Малом Коуржиме. Солдатская лопатка, в качестве эрзац-приспособы для вспашки, стала весьма популярной. В благодарность за её 'аренду' крестьяне неплохо пополнили мой запас еды. Продукты, правда, если не считать прошлогодних кислых яблок и прекрасно сохранившейся зимой в песке репы, на мой избалованный кулинарией будущего вкус казались малосъедобными, но, как говорится, дарёному коню в зубы не смотрят: сложил весь образовавшийся 'стратегический запас' в кожаную торбу, также полученную за пользование лопаткой. Чтобы не бросаться в глаза предполагаемым излишне бдительным наблюдателям, после долгого и бурного торга сумел приобрести по бартеру у одного из малокоуржимцев довольно поношенный, но ещё вполне крепкий серый плащ с капюшоном. К сожалению, для этого пришлось пожертвовать последней плиткой гематогена...
  И вот поутру четвёртых суток моего пребывания в этом странном времени я распрощался с Коковачем и его женой. Ведь, что ни говори, а если я не желаю превратиться вот в такого же крестьянина, понукаемого и эксплуатируемого абсолютно всеми стоящими выше по социальной лестнице, то мне придётся самому построить достойную жизнь в этом обществе для себя и окружающих. А для этого надо не сидеть сиднем, - вода, как известно, под лежачий камень сама не потечёт, - а действовать. И желательно - поактивнее. Потому-то, накинув на себя плащ и опираясь на самолично вырезанный из здорового с.ука походный посох-ослоп, я отправился из гостеприимной деревни в ближайший город, лежащий в четырёх днях пешего пути.
  Часа через два с половиной добравшись до места пересечения колеи с большой дорогой, я, следуя указаниям, полученным в Малом Коуржиме, зашагал на северо-запад по местному 'автобану'. По средневековым меркам это была весьма обустроенная и оживлённая магистраль. До конца дня я успел обогнать группу разномастно одетых людей, предположительно - паломников, исходя из массы выставленных на всеобщее обозрение крестиков, чёток и облепивших шляпные тульи оловянных образков 'неизвестной итеологии'. Несколько раз пришлось отскакивать обочь дороги, чтобы не быть стоптанным скачущими всадниками как цивильного, так и откровенно милитаризованного вида, причем однажды - от целого отряда, численностью примерно с отделение, конников с короткими копьями, возглавляемого дядькой в типично европейском кольчужном доспехе с хаубергом, но с совершенно азиатской косоглазой рожей абсолютно бандитского вида. Высоковат для монгола, какими я их представлял по книжкам и по фильмам Би-Би-Си: вероятно, метис - их после вторжения туменов Бату-хана в Европе должно было появится немало.
  Один раз пришлось пройти через возвышенность с оплывшим земляным валом, где по сторонам дороги даже сквозь буйство некошеной травы виднелись фундаменты разрушенных зданий, а в отдалении одиноким памятником запустению торчала заброшенная каменная церковь явно католической архитектуры.
  Весь мой опыт военной археологии указывал на то, что на этом месте некогда стоял небольшой город. Был ли он стёрт с лица земли в ходе монгольского нашествия или более поздних войн с германцами - сложно сказать: требуется копать шурфы, проводить нормальную археологическую разведку, опросы местных жителей... Впрочем, какие тут могут быть жители?! Те, кто не погибли на стенах и улицах города при штурме, с вероятностью 99,9% были угнаны в плен торжествующими победителями.
  Однако же стоит запомнить это место: при старательном копе здесь вполне можно найти, помимо обязательных останков людей и животных, ещё много полезностей: предметы быта, утерянное оружие, да и клады, запрятанные оборонявшимися, которые торжествующие победители не сумели отыскать, тоже наверняка где-то здесь лежат и ждут того, кто извлечёт их из подземного мрака к сиянию солнечных лучей.
  Ближе к вечеру дорога спустилась к речному перевозу, рядом с которым на берегу притулился выселок из четырёх хаток и стоящей чуть в отдалении серой степной юрты. Неподалёку под присмотром всадника, вооружённого длинным шестом с петлёй на конце, пасся табунок лохматых мелких лошадок голов в сорок, а возле юрты занимались какими-то своими хозяйственными делами первые встреченные мною в этом времени монголы. Видимо, проходящие путники были для них привычны, и на ещё одного пешехода никто из четверых не обратил никакого внимания. Женщина большим ножом соскребала с разделочной доски в парующий над костром казан накрошенные сушёные листья. Сидящий на кошме старик в облезлом рысьем малахае что-то многословно разъяснял молодому парню, наставительно подняв палец. Четвёртый же монгол занимался тем, что укреплял наконечники на свежеизготовленные стрелы.
  Как я понял, это был ям, или, как его гораздо позже стали называть у нас в России - почтовая станция. Ну, помните, у Некрасова в стихах такая описана, в 'Генерале Топтыгине'. Скачут, допустим, куда-нибудь ханские гонцы, торопятся, однако же лошадь - не 'мерседес', её загонишь - сдохнет. Вот и пересаживались на таких ямах вестники ханской воли с усталых лошадок на свежих и мчались себе дальше куда им требуется.
  Однако привлекать к своей скромной персоне излишнее внимание местного 'ограниченного контингента оккупационных войск' мне казалось совершенно ненужным и посему, миновав юрту с её обитателями, я направился к перевозу.
  Переправочное средство представляло собой бревенчатый плот примерно пятиметровой длины с закреплёнными по бокам двумя лодками-плоскодонками. На плоту сидели с удочками двое пацанов лет тринадцати-четырнадцати настолько типичной славянской внешности, что на мгновение я ощутил себя вдруг очутившимся дома, возле известного всей рыбалящей ребятне заветного ерика. Но наваждение развеялось, как только я попытался обратиться к рыболовам с просьбой перевести на ту сторону. Немецкого языка пацаны явно не понимали, а попытки адаптировать мой русский с вкраплениями украинского к их старочешскому терпели одну неудачу за другой.
  Однако пресловутый языковой барьер вовсе не помешал им торговаться так энергично о сумме оплаты, что, казалось, сумели бы вырвать лишние деньги даже у самого Плюшкина. Но на человека, который всё детство и отрочество провёл в Закавказье и имеет опыт тесного общения с продавцами тамошних базаров, где сядешь, там и слезешь. В конечном счёте я расплатился за переправу новенькой блестящей монеткой номиналом в пять копеек с драконом, прикалывающимся от копья святого Георгия.
  Решив к обоюдному согласию все неясности по вопросу форсирования водной преграды и её справедливой оплаты, мы со старшим из хлопцев отвязали одну из лодок, и через полчаса я уже оставил реку за спиной и вновь устало зашагал по грунтовке навстречу приключениям.
  Как всё-таки обидно, что кроме 'своих двоих' никаким местным транспортом я пока не обзавёлся, да и вряд ли вскоре смогу это сделать. Скот здесь, как рассказывал Пепка, стоит весьма недёшево, а уж лошадь с телегой - не говоря уже о верховом коне! - по аналогии с нашим миром по цене не уступит неплохой иномарке. Вот и приходится, как когда-то моему дядьке в 1968-м, попирать чешскую землю подошвами русских солдатских сапог. В смысле - берцев, и скорее, учитывая место их производства - всё-таки белорусских, но тут важны не тонкости, а сам принцип.
  'Вот помру я от чего-либо здесь: не проломят башку, так сам от какой-нибудь холерной дизентерии загнусь или на костре спалят в качестве колдуна (кстати, а при монголах ведьм с еретиками жгли или как?). Зароют хладный труп простого русского студента в ямку неглубокую, а лет через пятьсот-шестьсот найдут его, - в смысле - меня тогдашние местные 'архиолухи': ну очень будут удивляться... А помереть с такими темпами не хитро: как ни спеши, а до города ещё шагать и шагать. Однако же топать ночью по данному 'направлению, условно названному дорогой' - ну совсем не хочется. Ведь и вправду могут башку проломить робингуды кудеярычи здешние, и зверюшки проголодавшиеся прибежать вполне могут: те же волки... Оно мне надо? Оно мне не надо. Так что пора по-быстрому организовать себе место для отдыха'.
  Устроился на ночлег возле огромного валуна, притащенного сюда не иначе, как языком морены в один из ледниковых периодов. Судя по имеющемуся кострищу, вытоптанной площадке подле него и минимальному количеству хвороста в пределах досягаемости, я далеко не первый, кто решил скоротать здесь ночку. Место удобное, никто не спорит: на взгорбке, тыл отдыхающих прикрыт валуном, отлично просматриваются дорога и подходы с двух направлений. С четвёртой стороны, правда, метрах в ста раскинулись заросли кустарника, и что происходит за ними - не видать совершенно. Это минус. Но, опять же, как говорит мой братец, 'во всём плохом есть что-то хорошее'. В моём случае кусты не только затрудняют обзор, но являются источником дров для костра. Ночи ранней весной холодные, а застудить что-нибудь полезное лично у меня нет никакого желания.
  Пока ещё солнце достаточно высоко, быстро развожу костерок с помощью линзы. Газ в зажигалке надо экономить, а то ведь даже бензиновые образцы появятся не раньше, чем в веке девятнадцатом. Я столько точно не проживу, так что случая купить ещё одну зажигалку не представится.
  Подождав, пока костёр разгорится, направляюсь к кустарнику за хворостом. Притащил охапку, другую... А вот на третьей ходке, подбирая сухие ветки с земли - свеженаломанный-то кустарник горит плоховато, зато дыму от него столько, что к утру из меня неплохая копчёная ветчина получится, - вдруг слышу:
  - Добрый пане, подаждь ясти убогим кметям во имя Йса, убо други дён гладно!..
  Я сперва даже не понял, что не так. Выпрямляюсь, хватаясь за нож разворачиваюсь. По сторонам двое: парень помладше меня и мужик средних лет. Третий мужик стоит шагах в пяти позади них: то ли страхует, то ли ещё что. И как только подошли, что я не услышал?
  У того дядьки, который ближе, голова скособочена влево, стоит, странно сбычившись. А лицо... Блин, а лицо искорёжено: шрам от правой скулы до шеи, правый глаз вытек, кончик носа и почти половина нижней челюсти обрублены. Рана недавняя, но уже подзажила, хоть и выглядит отвратно... Брр... Не дай бог кому такое...
  Задний уставил на меня пустые глазницы на изжёванном ожогом лице. Был у меня товарищ, у которого похожим 'узором' руку испятнало: в раннем детстве ухитрился самовар с кипятком на себя перевернуть, хорошо травмпункт рядышком находился, вовремя помощь оказали.
  Из троих только парнишка вроде бы целый. Хотя... А рукав рубахи-то культю у запястья прикрывает!
  И тут я понял, отчего услышанная фраза показалась какой-то 'не такой'. Говоривший произнёс свою просьбу по-русски! Пусть язык был сильно устаревшим, звучание слов непривычным, но понять-то можно было вполне. Землячки!
  Однако землячки-то эти - ребята явно не самые безобидные: у передних топоры за кушаками торчат, причём не обычные плотницкие, а скорее типа 'бердыш недоразвитый', с характерно выдающимся вниз бойком и довольно длинным прямым топорищем. Ножи из-за голенищ рукояти показывают, но само по себе это ни о чём не говорит: как я заметил, такое оружие в данном времени - признак любого свободного человека. Хлоп и раб носить нож без приказа господина права не имеет - кара за это предусмотрена весьма и весьма суровая. Широко известный 'принцип Аттилы' в действии: 'Свободный должен носить оружие. Раб - безоружен'. Эх, то-то я смотрю, у многих россиян моего времени психология-то рабская... Слепец тоже отнюдь не безоружен: увечный воин (вроде 'кметь' - это по-современному 'дружинник'?) сжимает здоровенный прямой ослоп, по всей длине отшлифованный и изъязвленный вмятинами от частого употребления. Оголовье посоха представляет собой солидный бронзовый шар с полтора моих кулака объёмом, а нижний край снабжён острым конусом подтока... Такой 'оглоблей' и на слух можно противника с размаху так 'отоварить' по голове, что не каждый шлем спасёт...
  Ну что ж, раз народ по-человечески пришёл, то почему бы не пообщаться? Места у костра не то, что на четверых - на целый десяток хватит!
  - Здорово дневали, люди добрые! Пойдёмте-ка к огню, там и поснидаем, чем бог послал!
  Смотрю, гости-то мои тоже слегка в изумлении: явно ожидали ответа на старочешском или старонемецком. Хотя одет я всё-таки несколько необычно для данной местности, так что и иноземцем вполне могли посчитать...
  - Слава богу! А ты, пане, никакъже руську речь веди? - откликается молодой.
  - Вашу - могу!
  ...Да, нелёгкое это занятие: разговаривать с собственными предками. О значении половины слов можно только догадываться по созвучию, многие за прошедшие столетия сильно изменили суть. Ну как можно догадаться, что 'сорок' обозначает вовсе не число, а связку шкурок пушного зверя, 'векша' - не вешку, отмечающую что-то, а вышеозначенного пушного зверя - белку, а 'за.дница' - не место, откуда у наших 'реформаторов' растут руки и размещаются мозги, а наследуемое по завещанию имущество?
  Однако если очень нужно, наш человек способен добиться сносного уровня понимания при общении с любыми славянами - даже ортодоксальными польско-хорватскими русофобами. Чаще, конечно, лаской... но может и таской.
  Гости оказались ребятами хозяйственными. Вытащивший из своей котомки примерно двухлитровый медный казанок 'сбыченный' деловито утопал куда-то к подножию возвышенности: 'до джерела по воду', как пояснил 'молодой'. Вот так-то: а я сам бы и не узнал, что так близко есть источник, хотя явно проходил неподалёку. Пока добровольный водонос ходил туда-обратно, мы с 'молодым' занялись 'ревизией' продпайка из моей торбы. Слепцу был выдан единственный шмат пожелтелого сала, и тот аккуратно, на ощупь принялся мелко крошить его кривым ножом на плоской тарелке. Если я что-то ещё понимаю, тарелка была явно серебряная. Не иначе - 'остатки былой роскоши', то бишь военной добычи: не зря же мои гости назвались кметями: здесь, в средневековом обществе, присвоение чужого общественного статуса чревато...
  На шерстяной плат были выложены мешочек с пшеном и упрятанной в него для сохранности парой яиц, несколько луковиц и репок. Когда котелок с водой был, наконец, подвешен на перекладине, водружённой на рогульках, сало в тарелке, стоящей на углях, уже скворчало, и парень аккуратно сыпал туда нарезанный лучок, предоставив мне заботу о нарезке кубиками имеющейся в наличии репы. Когда вода заклокотала, пшено и репа были засыпаны в кипяток и подвергнуты методичному перемешиванию. Тем временем тарель с зажаркой, на которой на фоне слегка золотистого лука коричневели дольки сала была отодвинута от костра и 'сбыченный' выбил в остывающую вкуснотень оба имеющихся яйца, также равномерно перемешав всё до однородной массы. Пшено, как известно, уваривается достаточно быстро, так что вскоре в казан была отправлена и зажарка, после чего версты на три вокруг распространился такой аромат, что в данном радиусе все хищные звери попросту были обязаны захлебнуться собственной слюной. Я, конечно, совсем не зверь, но как же не походила эта каша на здешний 'европейский' вариант 'подмётки из круп', которым угощал меня Пепка Янович!
  Разумеется, никого не пришлось приглашать к трапезе дважды. Ели по-братски, из одного котелка. Только 'сбыченный' отложил себе кашу отдельно - в рожок, скрученный из коры: питаться с помощью ложки без половины челюсти весьма затруднительно.
  Словом, в процессе совместного поедания полевой-походной каши мы с мужиками довольно быстро нашли общий язык. В общем, понимая смысл их речи с пятого на десятое, я выяснил следующее.
  Все трое - действительно русичи. Бывшие воины хашара. Хашар состоит из воинов покорённых монголами стран, которых 'наследники Чингисхана' используют на войне в качестве пехоты, чаще всего во время штурма неприятельских крепостей. Вооружение и доспехи у бойцов хашара заведомо слабые, хотя любой счастливчик имеет теоретическую возможность воспользоваться трофеями, доставшимися при дележе добычи. За одним исключением: запрещено даже прикасаться к лукам и арбалетам. Вообще, как это ни странно, из метательного оружия всем немонголам нельзя иметь именно эти два вида, тогда как у каждого кочевника имеется по паре луков - для стрельбы как на дальнее, так и на близкое расстояние. Хотя ту же пращу использовать никому не возбраняется. Вот на этом-то деле как раз и вышел 'залёт' у Илейки Повалы - самого младшего из всей честной компании. По пьяной лавочке после очередной тризны под стенами поверженного города Доля ему вздумалось проверить на пробиваемость шлем-цукренпайн. Быстро выяснилось, что и клевец и обычная секира с него попросту соскальзывают при ударе. Тогда Илейка приволок откуда-то трофейный арбалет и с тридцати шагов выпустил железный болт в шлем. Как ни удивительно - попал! И пробил-таки! Вот только на его беду рядом проезжал монгольский юзбаши, который, увидев столь наглое попрание дисциплины каким-то 'урусутом' тут же приказал схватить дерзкого стрелка.
  За свою пьяную забаву парень поплатился отрубленной кистью. А если бы дерзнул взяться не за какой-то там трофейный бургундский арбалет, а за лук свободного монгола, то со стопроцентной вероятностью лишился бы и жизни... Да уж, хреновая судьба ожидает на оккупированной территории всяко-разных робингудов и вильгельмотеллей: с отрубленной рукой особо метко не постреляешь. Сурово, однако.
  Из хашара Повалу, естественно 'попёрли'. Вдоволь поскитавшись, он в конце концов встретил своих нынешних спутников: Ивана Верещагу и Молчана Зубоволока. Оба они пострадали при штурме стен восставшего Дижона. Верещаге действительно сильно не посчастливилось - попался под вылитый со стены котёл вара, ну а Молчана бургунд секанул через лицо новомодной глевией. Как только мужики остались живы при нынешнем-то уровне медицины - ума не приложу. Видимо и вправду русский человек от природы двужильный: ни захватчики-азиаты, ни спесивые европейцы - никто не может вынести того, что вынесет наш человек и встать во весь рост, отряхнув с себя позор проклятого ига! Не зря чубатый Тарас скажет в будущие времена: 'Уж если на то пошло, чтобы умирать,- так никому ж из них не доведется так умирать!.. Никому, никому!.. Не хватит у них на то мышиной натуры их!'
  - А куда ж вы бредёте-то, браты? Франция да Бургундия отсель далеконько...
  - В землю православную пробираемся. Потому что с католиками жизнь и нищему калике за ад кажется. Простые-то люди многие приязнь являют, за труд наш оделят когда хлебцем, когда кашею да пивом. А вот попы тутошние от храмов гонят, стража панов-рыцарей из градов и весей в тычки берёт, богатеи псами травить норовят... Вот и порешили мы добираться до единоверных: удастся, так на Русь светлую, а коль не удастся - в болгарскую землю: там и люд веры нашей держится и языком сходен.
  - А что у вас за труд-то? Ни земли у вас для пахоты нет, ни рукомесла, а в охрану, небось, и не примет никто, даром, что биться вы люди привычные?..
  - Да ходим, песнопения духовные добрым людям поём, поединки примерные представляем. Беда только - здешних слов мало знаем. Ну-ка, Верещага, давай-ка порадуем доброго пана!
  Слепец на ощупь раскрыл свой заплечный мешок и бережно достал... гусли? Верно, самые настоящие, какие в иллюстрациях былин про Садко рисуют! В два голоса под аккомпанемент струнного перебора, Иван с Илейкой принялись плести песенное кружево:
  
  Восстани, восстани, что спиши, что спиши,
  Душа нечестива, по что нерадиши?
  Придет тебе время: расстанешься с телом
  И сможешь спастися лишь верой и делом.
  
  И будут грехами тебя истязати,
  И нечего будет тебе отвечати.
  С каковым ответом придешь перед богом
  В день страшный, последний, сотворша зла много?
  
  Слезами горючими будешь рыдати
  И не от кого будет помощи ждати.
  Но кто тя очистит, лишь бог наш единый -
  Душе покаянной отпуститься милый.
  
  Да уж, какое время - такие и песни!
  А с чего им иными-то быть? Вон, мужики эти - за что искалечены, за какие идеалы их однополчане легли в землю Германии, Бургундии, Франции? За Родину? Так уже шестьдесят годов, как Русь под монгольским игом, да и нет её - Руси Великой: земли новгородские, княжества Рязанское, Тверское, Черниговское и прочая 'мозаика' феодальной раздробленности. До Куликовской победы ещё долгонько, да и будет ли она? Тогда драться пришлось с одним Мамаем, и то кочевники потом сколько раз по русским землям набегами проносились да Москву сжигали? А если кинут против непокорной России не только свои конные тумены, но и тот самый хашар со всей покорённой Европы? Огненной метлой по русской земле пройдут ведь, огненной метлой с железными прутьями...
  В мою 'легенду' о путешествии дедушки в христианское Царство пресвитера Иоанна, расположенного в глубинах Азии русичи, похоже, не слишком-то поверили, но в открытую никто из калик сомнений не высказал. Однако Верещага, чей дед, как выяснилось, то ли был некогда в Господине Великом Новгороде в ватаге повольников, то ли знатно попутешествовал с купцами, которые, похоже, нередко и сами не брезговали разбойным повольничьим промыслом, устроил целую лекцию о восточных странах.
  - Ежели на всход от Нова-Града водой бежать, то допрежь вотяцкие улусы встретишь. После того злую пермь повстрецаешь: ясак с той перми зело худой, а бежать след вельми сторожко! Ибо - слепец поучительно поднял палец - та пермь норовлива стрелой язвить из лесу и на походе, и на стане, а наконецники за обыцай зельем травиць. Яко с туей язвы стрельной враз зелье не отсосаць да не прижець, вборзе огневица прикинется, и язвленый во два, много во три дни помре. Дале перми всяка самоядь обитает. А дале всех самоедов - эвены, оленные люди. На всход от эвенов уж никто из православных не бегал. От них на всход мало кого найти можно: одна тундра голая, а совсем на краю земли - горы огненные: не инаце, пекельные пещи под теми горами пышут!
  А коль, наприклад, на полудень Волгой бежать, то там за морем Хвалынским персюки живут, а от них на всход по слухам - сплошь бусурманы трухмены, хинды да катаи, а за ними - хани и прочия языцы сибира. А над всеми ними длани простёрли цари из рода цингизова.
  'Да, Макс, продвинутый народ тут, оказывается, встречается по части географии... Хреновый из меня 'штирлиц' получается: 'легенда для внедрения', как выясняется, совсем не продумана... Надо выкручиваться - только поменьше брехни: мужики тёртые, почуют'.
  - Верно говоришь, Иван, да не про всё ты слыхал! И туркмены есть, и китайцы - всё так. А вот после их земель, пустынь да гор, когда пойдут леса дремучие - тайга называются, а по правую руку - степь монгольская, есть великое озеро. Местные люди его Байкалом нарекли. Размером Байкал велик - как море малое, но воды морские - солоны, а байкальская вода чиста, для питья хороша.
  Людей там живёт не так много, как в русских княжествах: и русичи, и из других народов многие. Вот в тех-то местах православный народ живёт.
  - А как же тебя в здешние края занесло-то? - вновь Повала однорукий интерес проявляет. - Понимаю, коль гость ты был бы торговый, аль кметь, яко мы, многогрешные. А то мастером прозываешься, а мастера, как всем ведомо, всё более по своим градам сидят, по сотням, аль, как в здешних местах, по цехам делятся. Что подмастерья меж двор бродят - то слыхать приходилось, да и видать тако же, а вот мастера впервые встречаем!
  - Да вышло так... В семье я меньший из братьев: родители выучиться помогли, а вот дело отцовское брату старшему досталось. Купец из меня плохой, с копьём да щитом неловок, в попы-монахи идти - недостойным себя почитаю. Вот и пришлось в путь отправляться, чтоб счастливую долю самому добыть...
  - Так в чём мастерство-то твоё, человече?
  'Блин, что отвечать-то? Ведь менеджеры в этом мире, слава богу, отсутствуют как явление, до изобретения компов и автомобилей - как до Марса пёхом, с кузнечным делом да лошадьми у меня знакомство более, чем поверхностное... Даже навыки чтения и письма, судя по разговорному языку, в этом времени совсем иные. Ничего из того, что умею, тут не пригодится, всего-то и навыков полезных, что умение поесть и поспать. Э, брат! А, пожалуй, и не всё! По части 'поесть' я всегда не дурак был, матушка покойная у меня - профессиональный повар, в таких кафе-ресторанах работала, таких людей кормила, что о-го-го! Так что и я сподобился кухонному искусству немного подучиться. Так, решено: буду, шо тот сатирик, 'студентом кулинарного техникума''.
  - Кулинар я.
  - Это что же такое?
  - Ну как... Харч сготовить могу, и не просто щи да кашу, а такие блюда, что и князю на стол не стыдно! Из моей стряпни здешние люди не всякое не то что пробовали - и не слыхивали о том!
  'И ведь не вру ни слова! Тот же салат 'оливье' ни один местный король не пробовал, готов поспорить! А той кашей, которую в средневековой Европе простонародье ест, в наше время свиней кормить постеснялись бы'
  - Так вот оно что! Выходит, по-нашему ты кухарь! Однако ж, смешно у вас там кухаря прозывают: 'кули-нар'! То ремесло славное! Добрый кухарь везде згоден - и в боярской усадьбе, и в палатах княжьих, и во граде! Что ж ты в такую даль исшед, давно бы место себе приискал?!
  - Искал, где люд живёт поспокойнее, да вот сюда и добрался. А то ведь сами знаете: кругом война да разорение простому человеку. Если удастся - в этих местах останусь да своим ремеслом займусь. Может, если сложится по-моему, то и кондитерским делом тоже. Вот, отведайте, да скажите: станут ли здесь подобное покупать?
  С этими словами я достал кусок пиленого рафинада из полиэтиленового пакетика, который лежал в набедренном кармане штанов, расколол его обушком ножа и протянул собеседникам.
  Недоверчиво повертев предложенные кусочки, калики, тем не менее, всё-таки отправили их в рот. Как я и предполагал, реакция бывших воинов на редкое в эти времена сладкое лакомство была весьма положительной. Это мы в будущем привыкли к постоянному присутствию сахара на столе - и отдельно - к чаю, кофе, и в качестве ингредиента в рецептуре множества блюд. Даже болеем от его переизбытка: диабет не даром 'сахарным' называется. А здесь, насколько я помнил со школьных времён, сахар встречался крайне редко, был привозным из Индии тростниковым, неочищенным и стоил он как золото - по весу, а возможно, и дороже золота.
  Похоже, мне всё-таки удалось убедительно сыграть свою роль в сегодняшнем эпизоде 'внедрения' в средневековые реалии этого мира. К середине ночи всех четверых всё же сморило сном, и лишь холодная роса в качестве утренних водных процедур сумела нас пробудить.
  Размявшись после сна и 'прикончив' остатки каши из казана и почти все яблоки из моей торбы, мы распрощались с земляками. На память о встрече я подарил странникам три больших куска рафинада, а те отдарились той самой серебряной тарелкой и обрывком серебряной же цепочки в три звена толщиной с гвоздь-'десятку'. Пробираться через бывшую Венгрию, ныне - улус Шебайни - на Русь или в Болгарию мне, честно говоря, боязно, в сжигаемую войнами Западную Европу идти - и того хуже. Так что буду стараться устроиться здесь, в относительно спокойной Богемии, среди родственного славянского народа. По крайней мере, в наше время было известно, что здесь ближайшие глобальные потрясения должны произойти лет через тридцать, если не позже. То ли таборитские, то ли гуситские войны чехов против немецких рыцарей-католиков: те ихнего чешского попа сожгли, который обещал всех вином поить, вместо того, чтоб пресным хлебом давится. Как-то так... Вот только убей - не помню, чем вся эта история кончилась. Ну, раз Чехия в двадцать первом веке есть, то наверное наши, славяне, победили. Эх, надо было раньше историю как следует учить, а не уроки прогуливать! А то из всей истории Средних веков твёрдо помню только про феодальную лестницу, короля Ричарда Львиное Сердце, который в крестовом походе то ли утонул, то ли в плен попал, хотя в фильме про Айвенго он с тамплиерами в Англии дрался, да ещё про 'вассал моего вассала - не мой вассал'...
  Одним словом, распростились мы с новыми приятелями как в доброй старой песне: 'на Запад поедет один из вас, на Дальний Восток - другой'. Они, соответственно, зашагали в сторону поднимающегося солнца, ну а я привычным 'пешкарусом' отправился 'вперёд, на запад!'. Как неоднократно доказывали русские солдаты, наш человек - пеший пехотинец - способен своим ходом дойти куда угодно: хоть до Берлина, хоть до Нанкина, про всякие там Парижи с Варшавами и упоминать нет необходимости, и, дойдя, наконец, до парадных ступеней очередной рейхсканцелярии, ласково так спросить местных 'бывших хозяев жизни': 'Ну что, довыплёвывались, ссуки?' Так что буду соблюдать национальные традиции пеших переходов....
  
  РЕСТОРАННО-ГОСТИНИЧНЫЙ БИЗНЕС В СРЕДНЕВЕКОВЬЕ
  
  После полудня я добрался до очередной реки. На сей раз перевоз отсутствовал: берега соединял довольно высокий двухпролётный мост, чей деревянный настил опирался на древнюю с виду каменную опору-'бык'. Под мостом, на мой сугубо сухопутный взгляд, могла без труда проплыть лодка с невысокой мачтой.
  Странно, почему-то мне казалось, что во времена феодальной раздробленности подобного не строили. Вероятно, наследие имперского Рима, по крайней мере - та часть, что из камня: настил выглядит хоть и старым, но всё же не таким древним. Но тогда почему дорога к мосту такая извилистая и совершенно не мощёная? У Рима, как помнится, все дороги строились капитально, как важные стратегические объекты: по мощёным камнем магистралям проще перебрасывать могучие легионы из конца в конец крупнейшей империи древнего мира.
  Вблизи моста, за невысокой оградой из ошкуренных жердей, прибитых к столбикам-опорам, расположились два строения. Одноэтажное деревянное здание с воротами в торцевой стене, судя по запаху, служило хлевом или конюшней. Второе же, в два этажа: нижний - из камня, верхний - бревенчатый, - было, по всей вероятности, чем-то вроде гостиницы. Таверна, постоялый двор, караван-сарай - не важно, как они называются, главное - суть: приют усталого путника. Над входом висела здоровая деревянная плашка с первой надписью, которую я сумел прочитать в этом времени. У автора, начисто лишённого фантазии, явно в качестве компенсации было развито конкретное мышление: кривовато вычерченные латинские буквы извещали всех проезжих грамотеев, что они находятся 'U Mosta'...
  Ну, раз уж здесь наличествует эдакий 'ресторанно-гостиничный комплекс', то мне, как новоявленному 'кухарю', грех не заглянуть: пригляжусь, что и как на тутошнем камбузе устроено, да чем посетителей кормят-травят. Вот только с местными финансами у меня туговато, так что придётся опытным путём проверить истинность поговорки, что 'наглость - второе счастье'.
  Сказано - сделано: приняв максимально доброжелательный вид, направляюсь ко входу в 'таверну'. Да, дверь явно не из мастерской 'ведущих итальянских дизайнеров': сколочена из толстенных деревянных плах, с горизонтально расположенной толстой ручкой из того же материала. Понятно, почему ручку так приделали: чтобы войти в здание, потребовалось взяться обеими руками и приподняв тяжелючее сооружение, толкнуть его вперёд. Так и есть: нормальных дверных петель здесь не предусмотрено, дверное полотно держится на трёх широких кожаных ремнях. Впрочем, тот, кто проектировал здание, явно и на прихожей решил сэкономить: перешагнув порог, сразу попадаю в полутёмный зал почти во весь этаж. Свет сюда попадает только из затянутых какой-то матово-желтоватой плёнкой небольших окон и от расположенного ближе к дальней торцевой части зала полуоткрытого очага. Ни печкой, ни камином, это не назовёшь при всём желании: очаг представляет собой слегка приподнятую на примитивном фундаменте над усыпанным смесью сена и соломы земляным полом 'чашу', то ли чисто глиняную, то ли из обмазанных глиной камней. Над огнём - здоровенный прокопчённый котёл, пар над которым, с запахом варёной рыбы смешивается с тянущимся к потолку древесно-кизячным дымом костра. Откуда знаю, что за дым? Э, братцы, пошарьтесь с моё по нашим степям в поисках 'эха войны' - тоже научитесь издалека по запаху различать, где в костре акациевые ветки из ближайшей лесополосы, а где - помёт засушенный тлеет... Впрочем, оба запаха вполне безобидны по сравнению с химической горечью копоти от сгорающего в костре тротила.
  Рядом с очагом - тесовый стол, на котором разложены различные продукты в мешочках, горшках и просто отдельными кусками, пучки трав, горка глиняных кружек. Позади стола возвышаются утвердившиеся на чурбаках-подпорках два бочонка с кранами-чопиками. Встречал я такую конструкцию: Т-образный деревянный кран 'ножкой' втыкается в отверстие для слива жидкости, а роль вентиля со шпинделем играет такой же деревянный чоп. Хочешь нацедить кружку - вытаскиваешь чопик, а когда наполнил - резко загоняешь обратно, перекрывая единственный канал для самовытекания.
  У стола что-то шинковал тщедушный парень лет двадцати с измождённым лицом и выпученными 'мультяшными' глазами. Грязно-серая рубаха его вся покрыта пятнами различного цвета и происхождения - от сока свёклы и жировых разводов до следов вытирания окровавленных рук. Между бочонками и тем краем стола, где громоздились кружки, на невысоком табурете весьма крепкой с виду конструкции восседал, потягивая что-то - вероятно, пиво - довольно плотного сложения лысоватый дядька в остроносых туфлях без каблука, узких тёмных штанах и кожаной безрукавке поверх относительно белой рубахи.
  Остальная часть залы была занята ещё двумя столами. Длинный и широкий 'общий стол', за которым втолковывали друг дружке что-то на непонятном мне, но явно славянском диалекте пятеро восседавших на длинных скамьях посетителей, одетых несколько богаче, чем уже знакомые мне крестьяне из Малого Коуржима, был заставлен кружками, завален рыбьими костями и широкими, частично обкусанными ломтями хлеба. Что пытались доказать друг дружке гости 'заведения', меня абсолютно не заинтересовало, но вот обратив внимание на несколько повышенные тона вкупе с достаточно активной жестикуляцией собеседников, я решил без особой необходимости с ними не контактировать. У торцевой стены находился ещё один стол: достаточно небольшой и аккуратный, с установленными в качестве сидений тремя широкими чурбаками. Падавшие от затянутого плёнкой окна лучи освещали дородную фигуру монаха в широкой коричневато-рыжей рясе. С заменявшей ему пояс верёвки свисала на цепочке металлическая чернильница, а из кошелька-мешочка выглядывали кончики перьев. Кружек перед служителем культа имелось аж пять штук, причём две - явно пустые - уже приняли горизонтальное положение. Такой себе тихий дядечка сидит, никого не трогает, наслаждается... А главное дело - места вокруг не заняты.
  Так. Судя по поведению, товарищи-граждане у 'кухонного' стола - и есть местный персонал. А раз никто из них не спешит встречать очередного посетителя в моём лице, то официанты тут бизнес-планом не предусмотрены и сервис обслуживания на все четыре лапы хромает. Ладно, гонор проявлять не будем, мы люди простые, могём и сами к 'окошку раздачи' подойтить... По внешнему виду дядечка возле бочкотары больше походит на хозяина данного заведения, чем замотанный 'кухонный рабочий'.
  - Добрый день, уважаемый!
  Полагаю, у тебя найдётся что поесть мирному путнику?
  - Добрый. Пиво есть. Две кружки - хеллер. Хлеб, рыба, горох - четыре хеллера, если без рыбы - тогда хеллер. Сыр - шесть хеллеров. Ночлег - два хеллера в зале, - тут дядька обвёл рукой вокруг, - или три - наверху. А если в отдельной светлице - тогда полденария. Но готов поспорить, что у тебя, чужак, нет половины денария!
  Судя по мимике из разряда 'понаехали тут' на скучной харе, хозяин не особо рад новому посетителю, что несколько непривычно: клиент - это деньги... Ну да мне с ним детей не крестить, так что пусть себе кривится сколько угодно.
  - Ты прав, почтенный. Хоть я и не беден, но денариев у меня и вправду нет. Имеются только монеты из моей страны.
  - Ты хочешь сказать, что у тебя и хеллеров нету?
  Ну что ж, оболы также сгодятся, но, разумеется, в оболах расценки будут несколько выше, как ты сам понимаешь...
  - И оболов нет. Рубли, копейки - это сколько угодно. А с чего это вдруг цены станут выше, если я расплачусь другими деньгами? Ведь можно же просто сравнить курс... Тьфу, взаимную ценность монет?
  - Э, да ты, смотрю, хитрец! Или, по-твоему, Прокоп первый год живёт на свете и не знает, что менялы, эти порождения Велиала, обязательно постараются при перевесе монет обмануть честного христианина? Ещё чего! Уж если ты, чужак, почитаешь себя самым хитрым, то отчего бы тебе не пойти в город да самому не заставить этих злоехидов иудина племени честь по чести расчесться за иноземные монеты? Что-то мне подсказывает, что без ханской пайцзе и десятка багатуров за спиной такой фокус тебе проделать не удастся! А христиан эти менялы - гореть им всем в Аду! - ни во что не ставят, донимают своими кредитами-процентами кого им вздумается, не исключая даже добрых панов, на чьих землях промышляют!
  Так что давай-ка, показывай свои монеты, да и приступим, с Господнего благословения...
  - Не поминай всуе Имени Его, грешник! Ибо всякому известно, что велел Он оставить дела денежные миру земному, а духовные - миру горнему! Лучше нацеди-ка мне ещё две пары пива!
  С этими словами давешний монах, успевший незаметно подойти со спины, протянул обеими руками хозяину четыре опустошённых кружки.
  - Верно говоришь, брат Филипп. И потому, как сказано, сначала два хеллера давай. А то я тебя знаю: уснёшь, напившись, а после сна будешь клясться, что ни обола в кошеле не имеешь, готов поспорить! Не в первый раз так-то!
  - Да как тебе не совестно так о духовном лице говорить! А ведь люди могут подумать, что так оно и есть! На тебе твои деньги! 'Оставьте Кесарю кесарево', а плешивому Прокупеку - пивное!
  Брякнув глиняными донцами по столешнице, монах задрал подол своей коричневой рясы, под которой обнаружились грязно-серые рогожные штаны и, развязав поддерживающий их очкур, вытянул второй, гораздо меньший кошель. Запустив в него тонкие пальцы с изгрызенными ногтями, священнослужитель вытянул оттуда несколько малюсеньких - примерно с ноготь мизинца - серебряных чешуек, пару из которых сунул на стол перед кабатчиком, а две-три оставшиеся преспокойно отправил себе за щеку. После чего, пока мгновенно 'заначивший' монеты хозяин заведения цедил пиво в кружки, кошелёчек был снова завязан и пристроен обратно за очкур штанов.
  Да уж, оригинальный метод борьбы с микробами: пару кусочков серебра в рот сунул - и все бактерии передохли. Вот интересно, а зубы он таким манером, часом, не чистит? Хотя принимая во внимание полное отсутствие на одежде аборигенов чего-либо, хоть отдалённо напоминающего карманы, понять человека можно: не в кулаке же деньги таскать!
  Тем временем лысоватый Прокоп, успевший водрузить на тесовую плаху стола покрытые сверху пенными 'грибочками' посудины, вновь переключил внимание на меня.
  - Ну так что, чужак! Надумал, чего будешь заказывать?
  - Надумать-то надумал, но уж больно у тебя цены велики. Я ведь тоже не первый день по свету хожу, не впервые в заведения вроде твоего забредаю!
  - Ну а раз не первый день ходишь, то и понять должен, что в ближней округе таких заведений и вовсе нет, и коль будешь их искать, то до самого Жадца придётся топать, готов поспорить! Так что хочешь отведать славного пива да хорошей пищи - так гони монету! Кстати, что-то я пока и не видал твоих денег: может, они и не стоят ни хеллера!
  Да уж, теперь я понимаю, что такое 'ненавязчивый сервис'. А ведь когда-то на официантов некоторых наших кафе грешил... Всё познаётся в сравнении, но лучше, тем не менее, сравнивать подобные вещи со стороны...
  От пива 'отмазаться' не удастся, хоть я и не любитель. Ну и не стану: и без того народ косится: 'не поймут-с!'. С экологией в здешних местах пока всё в норме, ни радиацией, ни пылью тяжёлых металлов или иной пакостью природу заср.ать пока что не успели, потому даже учитывая отвратный 'видон' повара-задохлика, отравление варёной рыбой, скорее всего не грозит, а вот от гороха пока воздержимся...
  - Добро. Значит, давай-ка для начала рыбы и хлеба, и кружку пива: не в сухомятку же мне жевать.
  - Да, не привык ты, чужак, к нашим порядкам, готов поспорить, в твоих землях народ совсем уж плохо да голодно жить привык. Добрый христианин завсегда сперва пива требует, а уж потом - снеди. Эй, Эмилек! - это он горе-повару, - Ну-ка, насыпь рыбки!
  Я порылся в кошельке и выложил на стол около десятка монет, в основном - одно- и двухрублёвого достоинства. Впрочем, была там и пятидесятикопеечная, и даже зеркально блестящий никелем 'пятачок'.
  Его-то в первую очередь и выудил Прокоп из всей кучки. Покрутив в немытых пальцах, он прикусил монетку между исщербленных зубов.
  - Эге! Да то ж не серебряное серебро! Что, обманные монеты всучить хотел?! Панове, глядите, каков пёс!
  На крик содержателя таверны присутствующий народ отреагировал вполне ожидаемо. В век отсутствия телевидения, интернета и даже 'великого немого кинематографа' основными развлечениями простого люда, как не сложно догадаться, должны быть пьянка, бабы, драки и - в качестве бонуса - публичные казни. Баб в помещении не наблюдалось, выпил народ, судя по всему, уже достаточно, а вот драка с возможной казнью не исключалась. Надо же мужикам как-то оттянуться!
  Спорившие до того дядьки с самыми недвусмысленными ухмылками принялись выбираться из-за стола: резко повскакивать им бы не удалось при всём желании - длиннющие скамьи сильно затрудняли свободу манёвра. Задохлик Эмиль обеими руками перехватил метровую рукоять деревянного черпака, которым только что выуживал из котла разваренную рыбную массу, выкладывая её на разрезанный вдоль круглый хлеб.
  И только монах никак не проявил агрессии: оперевшись о стол, он прихлёбывал пиво, внимательно поглядывая на происходящее. Учитывая старое правило о нападении как лучшей защите, пора переходить в словесное наступление, а то ведь толпой, пожалуй, и затопчут...
  - Сам ты обманный! - Я постарался как можно незаметнее ослабить ремешок не чехле висящей позади лопатки. - Что, уже настоящий никель от какого-то там серебра отличить не способен! Темнота безграмотная! А ну, отдай сюда!
  Мой 'рявк' ошеломил содержателя таверны, однако в 'пятачок' он вцепился намертво: сразу виден условный рефлекс профессионала: к такому деньги как попали, так и пропали.
  - Ку-у-уда?! Не трожь монету! Какой такой никель-микель? Не знаю такого!
  - Отдавай обратно! Ишь, умник какой нашёлся: никелевые деньги ему не угодны! Твоего серебра каждый вшивый князь мешки наштамповать может, а благословение на монеты никелевые и латунированные только в Царстве пресвитера Иоанна по особой благодати святые отцы печатают! Ты что, против Церкви что-то плохое думаешь?!
  Подтянувшийся народ слегка одурело взирал на наше препирательство, недоумевая: пора уже лезть в драку или пока ещё рановато? С одной стороны, вроде ясно: какой-никакой, но жмот Прокоп - 'свой', а неизвестно откуда взявшийся парень - 'чужак'. Но с другой-то стороны получается, что 'чужак' не только не тушуется, но и сам берёт Прокопа на бас, причём поминутно пересыпая речь упоминаниями Церкви, святости и благословений. А к вопросам веры местный люд относился более, чем серьёзно: за десятилетия после пришествия монголов Церковь осталась единственным общественным институтом, который не только не ослаб, понеся потери, а уж тем более - не исчез, но напротив - значительно усилил своё влияние.
  Пока окружающие пребывали в замешательстве, единственный легитимный представитель католического клира в нашем обществе спокойно прихлёбывал из кружки пиво. Однако то, что он предпочёл не вернуться на своё место, а стоял в обманчиво-расслабленной позе, и оценивающие взгляды, бросаемые то на меня, то на стол с монетами, то на окружающих, ясно сигнализировали, что этот бродячий священнослужитель не так прост и безобиден, каким хочет казаться.
  - А куда мне эти деньги девать? Кто у меня их примет, кто разменяет? - всё также голосил содержатель таверны. - Да никому и в голову не придёт за них серебро давать! Что, мне княжескому баскаку вот это вот вместо серебра предлагать? Да он в грязь их кинет!
  - Чего???!!! Образ Святого Георгия в грязь кидать? Святотатствовать? - Я уже решил переть буром. - Да за такие слова...
  - Тут нет никого, кто дерзнул бы швырнуть под ноги изображение святого Йиржи! Ты зря беспокоишься, чужестранец! Однако ты должен понимать, что пан Прокоп, многие годы содержащий сей странноприимный дом, был смущён видом твоих монет и материалом, из которого те изготовлены. Мы все удивлены: до сих пор каждый встречал монеты бронзовые, медные, серебряные. Кое-кто держал в руках и золото. Но никто не видывал твоего 'никеля', да и такого идеального циркуса не встречал никогда. - Монах протиснулся меж нами, вскинув руки в примиряющем жесте. Задравшиеся рукава тотчас обнажили ярко-блёклую даже в отвратительном освещении таверны кожу немытых рук с потемневшими от застарелой грязи локтями. - Никто не обвиняет тебя в нечестности, путник! Разумеется, ты взял с собою в путешествие те деньги, которые имеют хождение на твоей родине. Но в наших краях они до сих пор не встречались, потому-то и вызвали вполне закономерные вопросы...
  - Святой отец! Мне радостно, наконец, услышать глас разума. Прошу тебя, как самого просвещённого в этом доме, лично удостовериться в подлинности и богоугодности моих монет, чтобы ни у кого более не возникало сомнений!
  - Ну что ж. Устав ордена святого Бенедикта предписывает смиренным братьям ежедневно не менее семи часов уделять работе. Пусть же и этот мой скромный труд послужит ко благу господнему. Однако же, дети мои, не можно мне вам не напомнить, что приличествует вам обоим, яко людям заинтересованным в результате, пожертвовать толику малую от щедрот своих на нужды Матери нашей католической Церкви!
  - Охотно, святой отец! - Я соорудил на небритой физиономии приветливейшую свою улыбку, при одном взгляде на которую всё улыбчивое население Токио дружными рядами промаршировало бы за верёвками, чтобы удавиться от зависти. Раз тут у них средневековье, то с церковниками нужно жить по принципу 'мир-дружба-жвачка', а то ведь не посмотрят, что я вообще не с этого века - сожгут или ещё чего придумают. Наслышан, как же... - Вот только позволь поинтересоваться: каков пристойный размер такого пожертвования?
  - На все вопросы, сын мой, есть ответ в Писании. Некогда вдовица пожертвовала всего одну лепту, коя была всем её состоянием. Моисей же сбирал десятую часть от всего достояния народа. Последуем же примеру пророка - пусть достойным пожертвованием станет десятая часть... Но не всего имущества вашего, а лишь той суммы, что будет уплачена за трапезу.
  - Это если каждый раз десятину отдавать - так никаких доходов не станет... - пробурчал прижимистый Прокупек.
  - Не тужи об отдаваемом на благое дело, грешник! Ибо сказано: 'дающему - да воздастся стократ!' - поучающе погрозил пальцем брат Филипп.
  - Итак - обратился ко мне пройдошистый служитель культа - поведай нам, странник, кто ты, откуда, как оказался в наших богоспасаемых краях? Да позволь поближе поглядеть на монеты своей страны: весьма полезно всякое новое знание, угодное Господу, а раз на никелях сих образ святого Йиржи оттиснут, то есть явный знак, что Он благосклонен к сему металлу.
  - С радостью! - Я придвинул к монаху всё ещё лежавшие на столешнице монетки. - Моё имя - Макс Белов, я мастер-кулинар из Штальбурга, что в Царстве пресвитера Иоанна. Прибыл в Богемию, чтобы в здешних краях своё заведение открыть или к кому из знатных панов на работу по своим знаниям наняться. От купцов я услыхал, что у вас благородное искусство кулинара низведено до плачевного состояния. И, прибыв сюда, я с грустью убедился, что дело обстоит именно так!..
  - Долгонько ты, видно, странствовал, мастер Макс! Ни разу не видали мы ни одежды, подобной твоей, ни монет. Я сам обучен чтению на целых пяти языках, но не могу уяснить смысл написанного здесь. 'АХК ПОЦЦНН' и странные символы внизу - что сие означает?
  - Да что ты его слушаешь, брат Филипп! Какой из него мастер? Молод он для такого: ему ещё годов шесть, а то и все десять в подмастерьях по возрасту ходить! - содержатель придорожной таверны всё не желал успокоиться.
  Похоже, он решил меня морально изничтожить. Ну что же, придётся вспомнить про опыт лучшего в мире специалиста по курощению домомучительниц товарища Карлсона.
  - По себе людей не судят, милейший! Если кто-то, вместо прилежного обучения ремеслу в молодости только пил пиво и бегал за девками - тот и к пятидесяти годам дурнем останется. А старательный человек может втрое быстрее обыкновенного звание цехового мастера получить!
  Что до букв и символов, святой отец, - вновь повернулся я к монаху - то значки те обозначают год, в который монетка была отпечатана. Вот на этой написано, что она попала в казну в две тысячи девятом году.
  - В две тысячи девятом? По какому же календарю, сын мой? Разве твой владыка, отштамповавший её - не христианин, или, того хуже - еретик или схизматик? Но и схизматики, хотя и не признают летоисчисления с Рождества Господа нашего Христа, тем не менее ведут счёт прожитым годам с сотворения Мира Отцом Небесным?..
  'Блин! Попадалово! Надо как-то выкручиваться. А что сказать-то? Если до сих пор понятия не имею, в какой год меня занесло? Сотворение мира - его вроде попы считают тысяч на пять лет раньше нашей эры? Да, вот бы удивились всякие динозавры с мамонтами, если б узнали, что не мильёны годов прошли с времён палеолитов и тритиев, и армагеддон, изничтоживший динозаврий род, это Великий Потоп, а Ной просто их в ковчег не позвал. Блин, лезет же в голову... Стоп! Армагеддон. Страшный Суд. Это же...'
  - Нет, святой отец! Наш патриарх Кирилл - добрый христианин. А года считаются не прожитые, а будущие.
  - Будущие? Как так - будущие? Не понимаю.
  - Оставшиеся года до Второго Пришествия Христа.
  - Чтооо? Но откуда...
  - О, святой отец! Эту дату явил архангел ещё самому пресвитеру Иоанну давным-давно. Ах, как бы хотелось мне, бедному кулинару, быть свидетелем этого благовествования. Увы мне грешному! - тут я подпустил в голос иваногрозновские нотки персонажа гайдаевской комедии, состроив максимально благочестивую мину. 'Да уж, Максим, заставят за брехню тебя черти в аду сковородку языком лизать... Впрочем, если с салом сковородка будет - пожалуй, что и не откажусь'.
  - Что же, ничто не делается без воли Господа, и если Он решил открыть этот день лишь заброшенным промеж диких языцей христианам - значит, таков Его Вышний Промысел!
  Монах широко перекрестился слева направо, его примеру последовали все присутствующие в зале, включая меня. Сперва мои пальцы привычно дёрнулись, чтобы сложиться соответствующим образом, однако в памяти всплыло явно неприятное словечко 'схизматик'. Я и без того здесь чужак и претендовать на роль Тараса Бульбы в ляшском плену не имею никакого желания: явно не оценят. Поэтому я постарался как можно точнее скопировать за окружающими их ритуальную жестикуляцию.
  - Так сколько же лет осталось до этого великого события, сыне? Доведётся ли нам вживе узреть Его светлый Лик?
  'Что сказать? Сослаться на незнание? Но у меня в кошельке лежат российские деньги, так что местный народ может сам попытаться высчитать примерную дату, а я потеряю наработанный 'кредит доверия'. Оно мне не надо. А когда была денежная реформа? В шестьдесят первом? Нет, это ещё при СССР. А российская? Блин горелый, вылетело из башки! А когда вообще РФ стала вместо Союза? Прально, в девяносто первом, значит, по-любому более ранней даты на деньгах быть не может. Что ж, добро, буду брехать дальше'.
  - Уж прости, но ни ты, ни я и даже наши внуки - никто не доживёт. До Второго Пришествия, к сожалению, осталось ещё целых тысяча девятьсот девяносто лет...
  - Кто ведает: возможно, к сожалению, а возможно - и к счастью! Господь, в неизречённой милости Своей, видимо, даёт нам всем возможность начать вести более безгрешную жизнь. Слышите вы, олухи? - обратился монах ко всё ещё толпящимся вокруг посетителям. - Ступайте допивать своё пиво, раз уж притащились сюда, но уж потом, коль заведётся у кого в мошне лишний хеллер, лучше волоките его не к 'У Моста' в кошель Прокопу-выжиге, а отдайте на благое дело - пожертвованием на строящийся в городе собор или в наш монастырь. А Святая Церковь не оставит вас, грешных, своими молитвами!
  Нельзя сказать, что речь брата Филиппа очень обрадовала Прокупека с горе-поваром, но высказывать недовольство никто не стал, ответом стало лишь скептическое хмыканье. Тем не менее, не видя поддержки со стороны вернувшихся на свои места завсегдатаев, вслух возмущаться Прокоп не стал.
  Тем временем монах продолжал 'проводить экспертизу' на предмет богоугодности монет государственного банка России.
  - А ответь-ка мне, сыне, отчего монеты у тебя одна на другую походят, литеры да знаки на них - также, а вот гербы владетельские - столь различны? На одних образ святого Йиржи, а вот это что за существо?
  - Орёл двухголовый. Видно же.
  - В том-то и дело, что видно. А знаешь ли ты, что орёл о двух головах - суть знаменье восточных схизматов, владык Константинопольских?
  - Да откуда мне знать? Не моё дело гербы изучать, а знатных рыцарей - на то у них и герольды всякие имеются. А что там рисуют на монетах - меня не касается, я человек маленький. Всегда так было: на рублях орёл, на копейках - святой Георгий.
  - Говоришь, не ведаешь, откуда знаменье? Хорошо, возможно и так. Но всё же расскажи, в чём разница в рублях и копейках? Здесь так деньги не называют.
  - Одна копейка - это сотая часть рубля. Ну, а рубль - десятая часть червонца, вот только монет-червонцев у меня нет. Последнюю неделю назад отдал за проезд.
  'И самое интересное, что это правда. Вот только ехал я не в вашу шандарахнутую Богемию, а в забытое богами и начальством село в сталинградских степях. Но этого уточнять вслух, пожалуй, не стану'.
  - Ну, а что можно купить в твоих краях за эти деньги?
  - Что купить? Ну вот, например... - Лезу в набедренный карман, вытягиваю мыло: полкуска 'Хозяйственного', ещё из старых, советских запасов - в гробостройку матушка где-то целый мешок какими-то путями достать сумела, ещё до талонов. До сих пор им иногда особо 'выдающиеся' пятна на вещах застирываю, если фирменным порошкам в машинке-автомате не поддаются. - Вот мыло. Половина куска отрезана. Смотри сюда: видишь '12 коп.'. Значит, двенадцать копеек стоит целый кусок, а половинка - шесть. Выходит, на один рубль можно купить восемь целых кусков мыла и ещё четверть куска.
  - Мыло, говоришь? - монах ткнул в демонстрируемый брусок пальцем, ловко отколупнул ногтем мыльную крошку, тут же сунув её в рот. - И верно: вроде бы мыло... Только твёрдое почему-то.
  - Ну уж извини: с жидким мылом в дальней дороге не слишком-то удобно. Всякие там шампуни да экстракты для ванн нужно дома держать, на полочке, а не таскаться с ними.
  - Да, непривычна нам речь твоя, сын мой! Вроде и по-немецки говоришь для чужеземца сносно, а слова сплошь незнакомые. Что это за 'шампунь' такая и что значит 'ванна'?
  'Нифига себе! Нет, что с гигиеной тут не дружат - это я уже давно понял: амбре у здешних аборигенов весьма 'списьфичское'. Но чтобы вообще не знать, что такое ванна - такое мне и в голову прийти не могло. Свинарник отдыхает...'
  - Не пойму я тебя, святой отче: неужели из здешних рыцарей никто в крестовые походы на сарацинов не ходил? Слышал я, что оттуда как раз и завезли и сами ванны - особые сосуды для погружения в воду, - и обычай в них мыться: ибо чистота телесная равно как и духовная богу угодна. У нас почти в каждом доме ванна стоит, и все в ней поочерёдно моются.
  - Э, что вспомнил! Когда ещё тот поход был! Ещё дед мой мальцом бегал, как панство в войско германского императора сбиралось... Много в ту пору героев ушло, да мало кто вернулся: пали под яростью монгольской. А уж про то, как допрежь того на сарацин вставали - и вовсе мало кто и помнит... А у вас, выходит, не забыли то?
  - ...
  - Ну, значит, коль известна ценность твоей монеты, так и прикинуть можно. У нас гарнец мыла - два хеллера. Но мыло, известно, жидкое, значится, если твоё по весу прикинуть - втрое развести можно... Выходит, что на девять хеллеров одна твоя копейка прийтись должна, никак не более того.
  - Что-то маловато получается, падре...
  - Ты что же, сомневаешься в познаниях духовной особы? Меня арифметическому счёту, да будет тебе известно, обучал сам прежний монастырский келарь брат Филоник, восприявший сии знания от некогда обучавшегося в Сорбонне отца Валентина! Хоть и прошло с тех пор много лет, я - да простит Господь гордыню раба Своего - до сих пор весьма споро могу сложить любые числа в сумму до пяти дюжин за время, необходимое, чтобы дважды прочесть 'Pater noster'.
  - Как можно, святой отец, как можно! Разве осмелится кто-либо сомневаться в талантах столь многоучёной особы! Вот только перемножить пять дюжин можно и побыстрее - и всё равно выйдет шестьдесят...
  Самодовольное выражение лица у монаха плавно перетекло в изумлённое:
  - Однако... А может, ты и семь дюжин столь же споро исчесть сумеешь? - брат Филипп крепко ухватил меня за рукав куртки, не отрывая насторожённо-пытливого взгляда от моего лица.
  - А что тут считать? Восемьдесят четыре так восемьюдесятью четырьмя и останется...
  - Ну-ка, человече, пойдём-ка за мой стол, поговорим откровенно: как и где это ты искусство быстросчётное восприял? И ведь ни пальцы не загибаешь, ни губами не шевелишь, ни чётки не перебираешь. Весьма то удивительно. - С этими словами клирик чуть ли не поволок меня к тому месту, на котором сидел до моего появления в таверне. - А ты, Прокоп, поднеси-ка нам с паном мастером ещё по паре пива! За мой, разумеется, счёт!
  Наша приватная беседа за отдельным столиком слегка затянулась. 'Пара пива' как-то незаметно превратилась примерно в 'пару дюжин', и, чтобы не 'повело', пришлось заказывать дополнительно разваренную рыбу с мочёным горохом. Да уж, 'Книгу о вкусной и здоровой пище' здесь явно никто не читал, да и сервировка, состоящая из ломтя хлеба в качестве эрзац-тарелки меня лично не радует. Если так дальше пойдёт, то без всякого внешнего воздействия можно пищеварение загубить безвозвратно - а к качеству здешнего лечения гастритов и язв лично я отношусь весьма насторожённо...
  Брат Филипп оказался человеком весьма въедливым и дотошным. Беседа с ним больше походила на 'мягкий' допрос в кабинете у следователя: монах вывалил на меня множество вопросов о финансах, вере, способах обучения и географии моего гипотетического путешествия. Несколько раз он явно пытался подловить меня на нестыковках в рассказе, возвращаясь к уже сказанному. Наивный богемский абориген! Он никогда не поглощал информацию теми темпами и объёмами, какие обрушиваются на человека двадцать первого века, окружённого телепередачами, прессой, интернет-ресурсами и радио. Мы же, как пушкинский герой, уже приучены 'без напряженья в разговоре коснуться до всего слегка с учёным видом знатока'.
  Постепенно я решил мягко перевести разговор в иное русло, чтобы по возможности активизировать свою легализацию в этом мире. Средневековье - Средневековьем, однако и здесь человек без 'аусвайса' не всегда и не от всех сможет в случае чего 'отбрехаться'. Вон, как мой знакомец Йозеф рассказывал: была у его босса ксива-пайцза - никаких проблем со здешней налоговой дядька не знал. Как помер - у наследника докУмент изъяли, а самого на счётчик поставили, причём процедуру банкротства заменили довольно-таки жестокой казнью. Оно мне надо?
  - Вот вы, святой отец, упомянули, что многими языками владеете. Это большое искусство: в моих краях редко кто более двух-трёх знает, а большинство - так и вовсе ни одного чужестранного не ведает...
  - Так ведь и здесь мало кто сим умудрён! Ведь и в святых обителях полным-полно послушников и даже самих братьев, кои не могут двух слов связать даже на латыни. Приходится им со слуха заучивать и литургии, и молитвы... Я же помимо германского, славянского да латыни и на франкском разговариваю, и на монгольском. Мало того: на всех тех языках и читать и писать умею, опричь монгольского наречия: уж больно редко средь них грамотеи встречаются!
  - Да, велики твои познания, святой отец! Выходит, ты и переводить с одного языка на другой можешь?
  - Случается, что и переклады делаю во славу Божью и Святой матери-Церкви. А отчего это тебя, сыне, интересует?
  Вот ведь датый-датый монах, а соображает не хуже трезвого! Ну что ж, попробую слегка приоткрыть карты: всё равно помощь местного грамотея для выполнения моей задумки необходима. Авось в местную 'гестапу' не настучит: деньги-то я ему заплачу неплохие, а они и попам вовсе не лишние.
  - Как это 'отчего'? Я ведь не просто так в эти края прибыл, так далеко от родного дома: собираюсь здесь на жительство остаться да своим ремеслом на хлеб зарабатывать. А ведь чужестранцу это непросто. Вон, тот же наш почтенный хозяин, пан Прокоп, небось, не просто так эту таверну содержит, а в цехе кулинаров состоит?
  - Разумеется, в цехе он состоит, ведь влияние цехов распространяется на триста моргов вокруг города, а таверна эта построена всего в ста двадцати. Вот только никакого цеха кулинаров у нас в Жатце отродясь не бывало. Прокоп - член цеха трактирщиков и пивоваров, а хлеб ему возит подмастерье почтенного Илии из братства мельников: этот достойный мастер всегда велит своему подмастерью подвозить странствующих смиренных слуг божьих к городским воротам.
  - Так что же мне делать, святой отец? Если в городе нет цеха кулинаров, то кому же я должен предъявлять документ о том, кто я такой? Кому взносы платить?
  - Сын мой, поверь: тебе придётся ещё неоднократно предъявлять своё цеховое свидетельство вне зависимости от того, есть ли у нас цех, входящий в твоё братство или нет. Любой свободный простолюдин, желающий поселиться в Жатце свыше чем на десять дней, обязан предъявить в ратушу свидетельство о благонравии либо цеховое свидетельство, также удостоверяющее его законнорожденность и благонравное христианское поведение. Иначе его оштрафуют на три денария за каждый день просрочки, а не имеющих средств берут за караул и посылают землекопом или драгилем на возведение строящихся городских укреплений. Так что будь готов, что пергамент твой будет внимательнейше изучен.
  - Бумага.
  - Что 'бумага'?
  - Мой документ не на пергаменте, а на бумаге. У меня дома пергамента днём с огнём не найдёшь.
  - Да ну? - монах был явно заинтригован. - Хорошо же живёт твоя семья, сын мой! Я сразу по твоему виду понял, что ты сын достойных родителей: и добротное платье да сапоги, и твоя манера держаться - всё о том говорит. А уж коли у вас используют лишь драгоценную бумагу, брезгуя харатьями, то несомненно ясно: твой род - один из богатейших в вашем Царстве пресвитера Иоанна. Прости, позабыл я, как ты назвал свой город?
  - Вроде бы я о нём не упоминал, святой отец. Я из города Штальбурга.
  - Штальбург... Имя германское, но говоришь ты по-германски очень странно...
  - Как умею - так и говорю. У нас все так разговаривают. Слишком далеко мы от исконных немецких земель, слишком долго жили среди многих народов.
  - А не покажешь ли, сыне, своё свидетельство? Ибо грех любознательности снедает меня: за всю жизнь я видал бумажный лист лишь дважды у баскаков и оба раза с весьма дальнего расстояния...
  Ну вот и момент истины. Хитрый монах, похоже, расположен ко мне и простодушно клюнул на мои побаски. Теперь постараемся использовать его любопытство с максимальной пользой.
  - Ну что ж, брат Филипп, не могу отказать столь уважаемому человеку.
  Извлечённый из паспорта маршрутный лист на разведвыход в тот самый район, откуда меня перетащило в эту чёртову средневековую Богемию перекочевал в измазанные кляксами пальцы монашка. По той аккуратной бережливости жестов, с которой тот принялся разворачивать сложенный вчетверо лист обычной офисной бумаги а-четвёртого формата, было видно, что постриженик действительно считает его материалом большой ценности.
  Возможно, первоначально брат Филипп и надеялся продемонстрировать бесстрастие, но, тем не менее одна за другой вереница эмоций тенями мелькнули по его лицу. Интерес и недоумение, удивление и скепсис, перерастающий в сдержанное недоверие... Палец коснулся оттиска печати с символическим рисунком креста с наложенными на него звездой и пламенем Вечного огня... Поскрёб неровно обгрызенным ногтем...
  - Это и есть твоё цеховое свидетельство, сын мой?
  - Ну да. Вы же сами видите, святой отец! Всё ясно и понятно написано и печать приложена, как и полагается по закону. А вот это - документ, удостоверяющий, что я - именно тот человек, о котором написано в свидетельстве.
  На столешницу между пустых глиняных кружек ложится раскрытая 'корочка' поисковика.
  ... Думаю, что если бы фигуральное выражение 'у собеседника отпала челюсть' соответствовало реальности, то нижняя часть лица монаха вполне могла б проломить стол и шлёпнуться на пол таверны.
  Ошарашено переводя взгляд с меня на документ, он, наконец, пришёл к какому-то решению. Воздев руку, брат Филипп осенил католическим крестным знамением сначала меня, а потом фотографию в удостоверении. Видя, что я не падаю в корчах, да и фотобумага не начинает обугливаться как полагалось бы колдовскому творению, он, видимо для надёжности, перекрестился и сам, после чего произнёс севшим голосом:
  - Велика сила Господня!
  Великую милость оказал он тому изографу, кой писал с тебя сию миниатюру!
  Я согласно улыбаюсь. Ну не объяснять же тёмному, шо та ночь у Бернеса, клерикалу, что такое фотография и для чего карточка вклеена в 'аусвайс'. Не поймёт-с!
  - А скажи-ка, сын мой, - похоже, к 'тёмному клерикалу' возвращается любознательность, перетекающая в подозрительность, - неужели у всех твоих соотечественников имеются столь дорогостоящие миниатюры?
  Ага, так я и разбежался тут рассказывать о всеобщей паспортизации и милицейско-полицайских проверках документов. Щазз!
  - Святой отец! Ну ты же сам понимаешь, что тут одна только бумага стоит не какой-нибудь хеллер! Тем более - портрет. Он был заказан знаменитому художнику и обошёлся в сумму, которую я не хотел бы называть, чтобы не подумали, что я впал в грех тщеславия. Разумеется, это не каждому по карману. Однако наши законы обязывают всех мастеров, дворян и торговцев, выезжающих за пределы державы, иметь при себе такой документ, заверенный цеховой печатью или родовым гербом.
  - Но для чего это нужно?
  'Гм... Вот этот-то момент я и не продумал. Действительно, в средние века такое было не принято, насколько я могу судить...'
  - Видишь ли, отче... Жизнь в окружении нехристианских стран имеет свои особенности. Одна из них - это борьба с иноземными шпионами и лазутчиками. Было время, когда враги тайно убивали наших странников, мирно путешествовавших по чужим землям и засылали под их видом своих разведчиков. Как ты понимаешь, эти шпионы отправлялись не в те города, откуда родом были их жертвы, а в иные. С помощью такого подлого ведения тайной войны им неоднократно удавалось наносить христианам большой урон. Вот потому-то и пришлось вводить это правило об обязательном сличении портрета и лица путешественника.
  - Вот оно как... Да, это истинно мудрое решение: в борьбе с безбожными агарянами никакая предосторожность не бывает лишней! Однако же... однако же, сын мой, как сие не прискорбно, я тебя должен огорчить...
  - Что такое?
  - Дело в том, что твоё цеховое свидетельство мастера ни нашей жадецкой ратушей, ни ратушей какого-либо другого богемского, чешского или имперского города признано не будет.
  - Э, почему это не будет признано? Только потому, что я иностранец? Но неужели в ваших городах запрещено селиться и работать людям, прибывающим из других стран? Даже у диких американцев эмигранта никто не гонит прочь, раз уж ему удалось пересечь границу их страны!
  - Не говори глупости! Никто не станет лишать куска хлеба доброго католика только за то, что тот из иной христианской страны - это противно самому духу учения Матери нашей святой Апостольской Церкви, ибо сказано в Писании: 'нет ни Еллина, ни Иудея, ни обрезания, ни необрезания, варвара, Скифа, раба, свободного, но все и во всем Христос. Итак облекитесь, как избранные Божии, святые и возлюбленные, в милосердие, благость, смиренномудрие, кротость, долготерпение, снисходя друг другу и прощая взаимно, если кто на кого имеет жалобу: как Христос простил вас, так и вы. Более же всего в любовь, которая есть совокупность совершенства'.
  Но беда твоя в том, что вид свидетельства твоего настолько непривычен, что даже я, видевший немало написанного человеческой рукою, был изумлён, насколько ровно и одинаково начертан его текст, аккуратен циркус рисунка под ним. Боюсь, что люди, менее искушённые в графологии, нежели я, могут и вовсе счесть это проявлением козней Врага рода человеческого, прости, Господи, меня, грешного! Отсутствие подвесной печати твоего цеха кулинаров - не велика проблема. Оно вполне компенсируется наличием двух подписей наверняка широко известных и уважаемых мастеров, которые я вижу внизу сего листа. Однако же главная проблема твоя в том, что никто не сможет понять, что именно написано в твоём свидетельстве, невзирая на аккуратность писца, составлявшего этот документ!
  - Но разве его невозможно перевести на понятную всем образованным людям латынь, святой отче? - что-что, а об универсальности латыни в католической Европе я помнил ещё со школьных уроков истории.
  - Перевести на латынь? Пожалуй, это выход... Но кто этим будет заниматься?
  - Надеюсь, что ты, святой отец.
  Ехидная усмешка кривит его губы. Вот же ж хитрован в рясе!
  - А чего ради я вдруг должен буду переводить твоё свидетельство? Да и как я, по-твоему, сумею это сделать, коль не понимаю начертанных в нём слов?
  - Да очень просто: я перескажу тебе содержание по-немецки, а ты запишешь всё на латыни в соответствии с общепринятыми местными правилами. Ведь долг доброго католика, помимо всего, состоит в помощи ближним? Вот за эту помощь и воздастся...
  - Воздастся - чем?
  Да, как говаривали в моё прежнее время, мужик чётко просёк фишку.
  - Предположим, в качестве воздаяния выступит довольно существенное пожертвование в пользу святой Церкви, скажем, на украшение монастырского храма...
  -...И...
  - И, разумеется, достойного дара исполнителю.
  - Нам, братьям ордена святого Бенедикта, запрещено принимать серебро, злато и суетные драгоценности!
  - Простите, брат Филипп, но разве я что-то говорил о монетах? Однако у меня есть весьма полезный инструмент, который достоин стать подарком для столь высокоучёного человека, как Вы!
  С этими словами я вновь лезу в карман 'афганки' и вытаскиваю оттуда китайский складной нож с красными пластиковыми накладками. Одну за другой раскрываю его 'приспособы', начиная с ложки и заканчивая штопором и пилкой.
  Видимо, монах уже стал привыкать к 'чудесам хай-тека', извлекаемым из карманов моей формы. Челюсть уже не 'отпадает', да и зрачки глаз заметно уменьшились в диаметре: эдак с размера средней сливы до крупной вишенки. Но хваткие пальцы на краю стола рефлекторно подёргиваются, похоже, только чувство приличия не даёт бенедиктинцу сцапать этот чудо-ножик и запихать за пазуху. Ножа, конечно, жаль - где я в эти времена похожий найду? - но в данной ситуации вступает в силу правило: 'лучше один раз заплатить щедро за хорошую работу, чем многократно тратиться на халтуру'. В конце-то концов я планирую использовать не только грамматико-лингвистические таланты церковника, но и его самого. Тьфу на вас, бесстыжие! В качестве источника информации и живого пропуска, разумеется, а не то, что вы подумали!
  - Ну так что скажете, святой отец?
  - Ух, искуситель... Убедил. Ради блага святой Церкви - на что только не пойдёшь.
  Эй, Эмилек! - заорал он возившемуся у очага горе-повару. - А ну-ка, прибери тут на столе и притащи ещё по паре пива и светец! Да шибче, накажи тебя святой Филипп!
  Худосочный неряха нехотя приблизился к столику и принялся нанизывать пустые пивные кружки на толстый ошкуренный прут, после чего, сохраняя на лице выражение 'глаза б мои вас не видели' обмахнул столешницу грязным утиным крылом, сметая на пол крошки и размазывая лужицы пролитого пива. Оттащив прут с кружками, Эмиль вновь вернулся к столу с тридцатисантиметровым железным жгутом на подставке с четырёхконечной вилкой-зажимом наверху. В третий раз совершив путешествие к очагу, он принёс две довольно длинные лучины, подпаленные с обоих концов и вставил их крестообразно в зажим, после чего ожидающе уставился на монаха. Тот вновь совершил свои манипуляции с кошелём и две крупных монеты из тёмной бронзы перекочевали в руки работника половника и шумовки.
  - Ну что ж, сыне... - Брат Филипп поставил на освободившийся стол снятые с пояса чернильницу с гусиным пером и вытянул откуда-то из-под сутаны свёрнутый рулончик пергаментного листа. - Приступим, пожалуй, помолясь!
  С этими словами он на полном серьёзе забубнил какую-то латинообразную белиберду, периодически осеняя себя крестным знамением. Естественно, мне тоже пришлось и креститься и для вида шевелить губами, якобы молясь про себя.
  Закончив, наконец, молитву, постриженик вперил в меня внимательный взгляд:
  - Итак, сын мой, судя по рисунку на твоём свидетельстве, твой цех кулинаров препоручил себя небесному покровительству святого, чей символ - звезда. Таковых трое: святой Доминик, святой Бруно и святой Томас Аквинат. Чьё имя требуется внести в перевод?
  'Никакого Аквината не знаю, насчёт Доминика - вроде он монахами командовал. Ладно, пусть будет Бруно: я так понимаю, что раз он считается тут святым, то это не тот, которого сожгли за то, что земля круглая, а просто однофамилец'.
  - Впишите имя святого Бруно, отче!
  - Прекрасно. Теперь подтверди, что в твоей бумаге действительно начертано, что ты рождён в законном браке и назови своих родителей, а также имена тех достойных мастеров, кои составляли и заверяли подписями имеющееся у тебя цеховое свидетельство.
  'Что отвечать? А правду! Никто из них ещё не рождён, так что и вреда от этого не будет, а у меня будет меньше риска запутаться в рассказах'.
  - Мой отец - Михаил Белов, женат законным браком на моей матери Марии, урождённой Гордеевой, я сам родился в браке, что подтверждаю. - Моя рука уже привычно творит крестное знамение по католическому образцу. - Свидетельство же это составлено Андреем Кирилловым и Валентином Германовым.
  - Прекрасно, этого достаточно. Остальное я сейчас запишу по доподлинно известному образцу... Погоди немного, сын мой, пивка попей пока что.
  И обмакнув кончик пера в чернила, монах заскрипел им, выводя на пергаменте замысловатые литеры...
  
  ЗА ГОРОДСКИМИ ВОРОТАМИ
  
  Через час с небольшим, расплатившись с угрюмым Прокопом за пиво и еду, мы с братом Филиппом перешли по мосту реку и продолжили путешествие к местному центру цивилизации - городу Жатецу. То, что постриженник возвращался в жатецкую бенедиктинскую обитель, оказалось мне весьма на руку. По словам монаха, всю дорогу вертевшего в руках честно заработанный китайский ножик - кстати, о его происхождении из Поднебесной я откровенно предупредил, что вызвало ещё большую заинтересованность грамотея - и то и дело щёлкавшего складными лезвиями, в монастыре имелся странноприимный дом для паломников, где я за скромную плату мог провести нынешнюю ночь. Оставаться на ночь вне городских стен, как я планировал изначально, по словам монаха было чересчур рискованно, потому что, несмотря на то, что в монгольской державе большие дороги и были в основном очищены с помощью жесточайших репрессалий от разбойничьих шаек, вблизи городов всё-таки периодически находили раздетые и ограбленные трупы неудачников, попавшихся в руки городским татям, решившим выбраться на вольный промысел из уличной тесноты.
  Что такое 'морг', упоминавшийся моим спутником в качестве мерила расстояния, я так и не понял, однако уже через полтора часа пути, когда заходящее солнце уже опустилось к лесу, наша группа, к которой по пути присоединился ещё один попутчик, представившийся Ясем из Будейовиц, бродячим подмастерьем мельника, наконец-то добралась к каменной воротной башне, запиравшей проезд в недостроенной стене, протянувшейся по гребню двухметрового земляного вала. Крепкие городские ворота, сколоченные из чуть подтёсанного горбыля висели на громадных, сантиметров сорока в высоту, петлях со стеблеобразной железной оковкой. Над воротами рядышком укреплены деревянное католическое распятие с полустёртой позолотой и прямоугольная пластина с какими-то не то китайскими, не то монгольскими иероглифами и рельефно выжженным орнаментом ханской печати-тамги. Рядом с ними тянула службу группа стражников, причём, судя по разномастному снаряжению и оружию, только двое из них были профессиональными вояками, видимо, назначенными присматривать за присланными для отбытия повинности городскими ополченцами.
  Вояки были облачены в высокие сапоги, кожаные куртки-безрукавки с позеленевшими от времени медными блямбами и открытые шлемы, чуть сужающиеся к маковке. Рогатины в их руках явно предназначались для того, чтобы удержать на расстоянии атакующего всадника, а топоры с полуметровыми рукоятями, висящие в лопастях на бедре и солидной длины кинжалы на поясах достойно могли встретить пехотинца. В отличии от 'профи', горожане-ополченцы были защищены кто чем: от простёганной многослойной хламиды из льняного полотна до нагрудника из досок, укреплённых на хитроумной ременной системе. Головы ополченцев венчали шлемы, похожие на заострённые шляпы-канотье и полусферические туристские котелки, а также суконные шапки-колпаки со свисающими на спину 'хвостами' наподобие петлюровских шлыков. На всех приходилось только одно копьё с узким гранёным наконечником, топоры в лопастях явно уступали числом молотам-чеканам на длинных рукоятях и булавам, однако разномастные кинжалы имелись у всех, а у одного с перевязи свисала даже широкая кривая сабля явно азиатского вида.
  Преградив нам дорогу, один из стражников что-то спросил на старочешском. Ответы моих спутников были явно отрицательными - уж что-что, а 'не', 'ниц' достаточно походят на русское 'нет', чтобы сообразить. Потому и я, качнув головой, буркнул стражнику 'найн!'. Охранник вновь заговорил, обращаясь при этом к нашему попутчику. Ясь стянул с плеча заплатанную холщовую торбу, и, поставив её к ногам воина, принялся распутывать завязки. Присев на корточки, стражник с полминуты ковырялся в раскрытом мешке. Однако, не найдя ничего опаснее горшка с квашеной репой и тщательно увязанного тючка со стамесками, фигурными ножами, коловоротом и парой железных шестерней, спокойно поднялся, и, кратко побеседовав с будейовицким подмастерьем, получил от него серебряную чешуйку, после чего указующе махнул в сторону открытых ворот. Тот, понятливо кивнув, увязал торбу, и, вскинув вновь на плечо, скрылся из поля зрения, войдя внутрь и свернув за поворот.
  Монах, вероятно в силу своего сана, вообще не привлёк к себе почти никакого интереса: так, взглянули, фиксируя прибытие, и, даже не стребовав плату за вход, посторонились. Однако моя персона, облачённая в столь колоритную по местным меркам одежду, привлекла особое внимание стражников. После того, как в ответ на обращённый ко мне вопрос я произнёс сакраментальное 'их нихт ферштее', охранники подобрались, их взгляды из заинтересованных стали превращаться в заинтересованно-подозрительные. Усатый ополченец, вероятно, лучший в смене знаток немецкого, принялся опрашивать меня на более знакомом языке:
  - Германец? Из Империи? Имя?
  - Немец. Зовут Макс Белов. Не, не из Империи, издалека, с востока.
  - С какой целью идёшь в город?
  - Хочу вступить в цех, работать.
  - Что умеешь делать?
  - Я кулинар.
  - Что ещё за 'куринал'?
  - Кулинар. Повар высшей квалификации... Ну как это по-вашему? Кухарь, да.
  - Здесь такого цеха нет!
  - А это уже моя забота.
  - Чем можешь подтвердить?
  - Да вот святой отец Филипп может подтвердить всё сказанное, есть и документ...
  Стоящий в ожидании бенедиктинец подтверждающе закивал:
  - То так есть. Мастер действительно из далёкой страны.
  - Ладно. Так ты говоришь, что хочешь вступить в цех. А цеховое свидетельство у тебя есть?
  - Да, разумеется, свидетельство, что я являюсь мастером-кулинаром у меня имеется, причём и на моём родном языке и на латыни матери нашей Святой апостольской Церкви. Предъявить?
  - Предъявишь в ратуше письмоводителю в ближайшие дни. Если тот решит, что всё хорошо, будешь искать себе или цех, раз уж вашего у нас в городе нет или же второго 'куринала', с которым на пару сможешь обратиться к светлейшему князю за хартией на создание такового. Но в этом случае готовьте каждый не меньше четырёх марок серебра, имей это в виду, мастер Макс!
  А пока что - плати два хеллера за вход в город и ступай себе с богом!
  Ничего не поделаешь, с такой толпой спорить бесполезно, да и не хочется начинать жизнь в Жатеце с конфликта с местной милицией. По прежнему опыту представляю, насколько это может быть чревато - пока что я для здешнего народа никто и звать никак. Вот когда всё устаканится, обрасту связями - тогда и можно будет понты колотить, коль потребуется.
  Тщательно покопавшись в кошельке, выуживаю сиротливую однокопеечную монетку. Как она там оказалась - слабо представляю. Скорее всего в аптеке на сдачу дали, когда йод и обезболивающие таблетки покупал.
  - Нет у меня мелких денег, уважаемый. Вот копейка. Сдача найдётся? Можно долларами.
  Н-да, наглость - второе счастье. Если бы я просто сунул денежку стражнику и попытался пройти, боюсь, что опять повторилась бы утренняя история в таверне 'У моста'. А так - страж порядка крутит блестящий кругляшок в пальцах, подносит к глазам, суёт, пробуя на прикус, в полускрытый шикарными рыжеватыми усами рот... На лице - выражение полного охренения и непоняток. Его камрады, заинтересовавшись тем, что же так озадачило сослуживца, сгрудились рядышком. Прямо-таки не личный состав поста, а групповая мишень 'мечта пулемётчика'! И чему их учили? Нет, чтобы подстраховывать товарища, так наоборот: сами сбиваются в гурт, шо та баранта.
  Бенедиктинец протискивается ко мне, требовательно протягивает руку за монетой. Взглянув на неё, спокойно говорит:
  - Да, действительно, копейка. Франта, дай мастеру сдачу в семь хеллеров, да мы пойдём потихоньку с божьей помощью. А то солнце уже почти закатилось...
  Да, видать, брат Филипп в городе человек достаточно известный и его мнение пользуется авторитетом. Сохраняя офигевшее выражение на лице, старший из воинов, тем не менее, лезет в кошель и отсыпает мне в ладонь шесть монеток серебром и дюжину тёмно-бронзовых. Все монеты неправильной формы, различной степени потёртости, местами обрезанные с краёв. Одна серебряная чешуйка продырявлена: явно когда-то служила украшением девичьего мониста.
  'Ну вот, теперь у меня и местные деньги завелись. Надо будет отыскать в городе менялу, которому удастся всучить мою россиянскую валюту в обмен на местные хеллеры и марки. Гм, кстати, а марка - это сколько? Думаю, побольше, чем хеллер: князь явно не гроши за выдачу разрешений требует. Не то, что я уже совсем не надеюсь вернуться домой, в своё время, однако что-то мне подсказывает, что и при возвращении средневековые монеты будут стоить го-о-ораздо больше, чем съедаемые инфляцией рубли и копейки Госбанка РФ периода реформ и демократии'.
  Доблестные средневековые милиционеры, вняв, видимо, предупреждению бенедиктинца о заходе солнца, принимаются возиться, закрывая тяжеленные створки городских ворот. Мы же вдвоём вступаем за черту стен, ограждающих славный город Жатец от остального мира.
  
  ***
  
  Вопреки моим ожиданиям, прямой улицы, выходящей к городским воротам, не существовало. Сразу за воротной башней была выстроена стена из красного кирпича, оснащённая бойницами. По обе стороны к ней примыкали фасады двухэтажных домов с узкими окованными железом дверями и забранными деревянными решётками окнами верхних этажей. На нижнем этаже окна встречались весьма редко и были ещё меньше и уже, чем верхние - скорее, зарешёченные форточки, нежели полноценные окна. Чтобы проникнуть вглубь города нам с братом Филиппом потребовалось свернуть вправо и около восьмидесяти метров двигаться между крепостным валом и непрерывной чередой домов, каждый из которых словно специально проектировали как блокгауз. Да уж, не завидую я прорвавшемуся в ворота противнику! Даже при том, что здесь чехам запрещено использовать луки и арбалеты, никто не может помешать им колоть вторгшихся захватчиков пиками, плескать из окон верхних этажей на их головы кипяток и горячее масло, закидывать камнями из пращей и дротиками с крыш зданий. Приём будет сильно не по душе закованной с ног до головы в глухие латы рыцарской коннице, не говоря уже о здешней пехоте в кожаных доспехах.
  Свернув налево, мы направились к центру города Жатец. Теперь среди домов-'блокгаузов' стали попадаться строения с широкими воротами, достаточно великими для того, чтобы в них могла свободно въехать гружёная телега или всадник, не пригибая головы. Эти здания по внешнему виду чётко подразделялись на две категории. Те, что попроще, вероятно, были чем-то вроде трактиров и постоялых дворов, а те, что побогаче, размещавшиеся ближе к центру, явно служили жилищами для местных панов-магнатов и богатых купцов.
  Когда я поинтересовался у своего спутника, отчего не встречается кварталов одноэтажной застройки и широких подворий, бенедиктинец сожалеюще поведал, что земля в черте городских стен очень ценна и строиться вширь даже для богатых дворян - слишком дорогое удовольствие. На весь город было меньше десятка широких подворий во владении самых старых и богатых семейств. Цеховые мастера, как правило, владели двухэтажными зданиями, чьи верхние этажи использовались под жилище семейства самого мастера, а нижние - в качестве складов и мастерских, совмещённых с жильём учеников и подмастерьев.
  Площадей, как выяснилось, в городе всего две: Замковая, на которой расположено внутригородское торговище, находящаяся, соответственно, перед фасадами малого замка - городской княжеской резиденции и ратуши, и Соборная, с пяти сторон окружённая двумя храмами, считая недостроенный собор, и тремя монастырями. Рынка на Соборной не было, зато эшафот с виселицей, плахой, колесом на столбе и парой кольев служили мрачным украшением этого намолённого места.
  'Да, хлопче, попал ты капитально... Если у них принято эдакие девайсы прямо перед соборами устанавливать, значит, жизнь тут совсем 'весёлая'. Вон, на одном колу чья-то рука нанизана, на втором - череп полуобглоданный расклёванным мясом смердит. Хотя тут в городе вообще амбрэ довольно-таки 'списьфичское': самое то в раколовку местный воздух. За раз пудика два раков наберётся: больно они на тухлятинку падки...
  - Скажи, святой отец, за что вон там людей казнили?
  Не замедляя шага, брат Филипп бросает быстрый взгляд в сторону эшафота.
  - Голова - это, похоже, Джузеппе-башмачника. Проповедовал апостоликскую ересь Сегарелли и Дольчино. Конечно, казнили его не за это: не дай Бог, монголы узнают - всем плохо будет: те любую веру дозволяют исповедовать и карают за утеснение иноверующих. Да, кроме того, еретик ещё и лазутчикам курфюстовским приют давал. Самих-то не споймали, а вот его обезглавили. Этого как казнили - я помню. А насчёт того, чья рука, даже и не знаю. Скорее всего, либо вора пойманного, либо бедолаги, что перед проезжим баскаком, а то и нойоном, шапку не скинул.
  - Да, сурово... А что, неужели так часто в городе нойоны бывают? Ведь эдак половине мастеров могут руки-то оттяпать: ежели таких гостей тут много, то, пожалуй, за каждым-то и не уследишь: троим поклонишься, четвёртого - пропустишь...
  - Нет, монголы городских стен не любят. Однако всё-таки случается, наскакивают изредка: то десятину ханскую получить, то что-то из узорочья и другой драгоценной добычи после войны или набега продать: ибо к иудейским да армянским скупщикам обращаться им слишком невыгодно. Вот такого багатура и мог тот грешник не заметить. Впрочем, без воли Господа нашего ничего не происходит, если кара постигла - значит, виноват в чём. А коль на земле перед вышними не виновен, то на небесах за муки, что претерпел, воздаяние обретёт! Впрочем, довольно об этом, мастер Макс. Ибо добрались мы наконец, слава Исусу!
  Добрались мы до невысокой калитки в сложенной из дикого камня стене. В ответ на негромкий стук моего спутника в дверце открылась зарешёченная форточка-летка и привратник с щетинистыми щеками и убийственным чесночным запахом изо рта сварливо поинтересовался, кого именно бог принёс в мирную обитель. Однако разглядев брата Филиппа, страж монастыря тут же разулыбался, и с минуту погремев засовами, распахнул калитку. При взгляде на меня его лицо вновь приняло подозрительное выражение:
  - Кто сей мирянин, брат вивлиофик?
  - То мастер Белов - добрый христианин, брат вратник, он прибыл издалека, потому и платье имеет непривычное, и речь его неровна. Надобно пока что позвать кого-то из послушников, помогающих брату гостиннику, чтобы те свели его в странноприимный приют.
  С этими словами монах довольно быстрым шагом пересёк крохотный, не больше десяти метров в диаметре двор и скрылся за очередной дверью в поросшей плющом стене. Монастырский страж тем временем молча указал мне на каменную скамеечку обочь калитки. Что ж, посидим, подождём...
  А ведь не зря мне брат Филипп интересным типчиком показался... Вивлиофик... Библиотекарь, что ли, по-нашему? Ну, если и библиотекарь - то не простой, ей-ей не простой. Пять языков знает, авторитетом пользуется не только среди тёмных простолюдинов - с этими-то как раз всё понятно: религиозный фанатизм и всякое такое, - но и в самом монастыре, и у городских стражников. Монгольский изучал, по его же словам, следовательно, велика вероятность, что с оккупантами общался вплотную: возможно, в качестве переводчика, а возможно - и в составе 'ограниченного контингента' туменов или хашара пришлось по Европе прогуляться? Ну-ну... И потом: что это монастырского библиотекаря понесло шайтан знает куда в задрипанную таверну? Пивка попить приспичило? Ага. То он в городе пива бы не нашёл. А ведь 'У моста' он явно не в первый раз появился: завсегдатай...
  Ожидание моё не затянулось. Через несколько минут послышалось шлёпанье босых ног и вот уже рядом возник невысокий паренёк-послушник, но уже не в коричневой, а в чёрной рясе с капюшоном.
  - Прошу тебя проследовать... - повернулся, не сомневаясь, что я-таки 'проследую', и направился в правый дальний угол дворика, где в плющевых зарослях угадывались очертания ещё одной двери с нишей над нею. Когда мы приблизились, в нише стала видна деревянная статуя бородатого дядьки с гусём у ног, одной рукой делающего жест, призывающий к молчанию, а другой прижимающего к груди пухлый том - Библию, если судить по кресту на обложке. На всякий случай, входя, перекрестился. Судя по одобрительному кивку, провожатый заметил моё 'религиозное рвение'.
  За дверью царил мрак. Не то, чтобы полная темнота, однако мне как-то гораздо комфортнее было на дворе, под ясным весенним небом. Внутрь здания вело четыре пути: коридоры прямо и влево, и две каменные лестницы без перил, соответственно, вверх и вниз. Вниз, в монастырские подземелья, лезть почему-то совсем не хотелось: я вам не диггер какой-то, а нормальный копарь... Провожатый потопал вверх. Тем лучше!..
  Осторожно преодолев два лестничных пролёта - сверзиться ну ни капельки не хочется, знаем мы здешнюю медицину! - я вслед за послушником оказался в довольно большой комнате, освещаемой только падающими из окон-бойниц лучами. Пол устилали пахучие сенники, на каждом из которых спокойно могли бы разместиться по трое здоровых мужиков, да ещё и трошечки места осталось бы. Впрочем, народу в комнате почти не было. В проходе между тюфяками прямо о каменные плиты пола отбивал поклоны коленопреклонённый бородач, грубая рубаха которого резко контрастировала с выглядывающими из-под неё ярко-зелёными бархатными штанами, заправленными в серые сапоги с загнутыми носами и высокими каблуками. Поблизости от него тянулся лицом к подоконнику менее экстравагантно одетый дядька в сером плаще с откинутым капюшоном. Ещё двое - молодые парни - сидя на матрасе, конались дорожным посохом. Знакомо... У самого дальнего окна лежал последний обитатель помещения - укрытый под горло шерстяным одеялом парень явно южного облика. Судя по испарине на смуглом лбу и хриплому дыханию, у хлопца явно жар. Да, не самое приятное соседство, но тут уж деваться некуда: не поймут-с претензий, как говаривал поручик Ржевский.
  - Располагайся, уважаемый, отдыхай! - тон послушника был предельно вежлив, но не более того: текст был явно заучен. - Возможно, тебе сегодня ещё предстоит беседа...
  - Постой-ка, любезный! - я ухватился за рукав рясы. - Ответь: что с тем человеком, что лежит вон там?
  - К сожалению, он сильно болен. Случайные спутники вынуждены были оставить его в сем святом месте под покровительством нашего ордена и покинуть город. Брат Иероним, уже четвёртый день заботящийся о его телесном здоровье, уверяет, что жжение в животе, коим страдает сей человек, не заразно. Потому-то сей мирянин и не удалён из гостевого покоя обители. Однако утишить его боли мы не в силах: остаётся только молить Всевышнего о милосердии к грешнику... Он уже причастился нынешним утром Святых тайн, так что во всяком случае будет прощён на Небесах!
  А теперь оставь меня, добрый мирянин: мои обязанности требуют исполнения!
  С этими словами послушник ловко выскользнул за дверь и шустро зашлёпал босыми ступнями вниз по ступеням.
  'Нет, ну нормально? Мало того, что затащили в 'кубрик' с какими-то странными типами, чьё поведение заставляет усомниться в их адекватности, а из мебели - одни тюфяки да распятие на стене. Так один из соседей, похоже, ещё и ласты склеить готовится. Веселуха та ещё - с полутрупом кантоваться! Ну, спасибо, блин горелый! Однако, смотрю, остальным соседям на помирающего наплевать, что не есть хорошо. Всё же мучается мужик, хоть и говорят, что безнадёжен. Не дело это...'
  Подхожу к болящему, присаживаюсь рядом. Да, несладко 'пациенту': явно боли сильные, уже и не корёжит его - силы почти ушли. Ну, я не медик, однако средство обезболивающее пока нетронутое. Из наплечного кармана 'песчанки' появляются таблетки, вылущиваю сразу три штуки. С пояса снимаю флягу, отвинчиваю крышку. Ну-ка, рот открой, приятель! Ты глянь, не прекословит: видать, уже дошёл до того, что пофиг, что с ним делают...
  - Слышь, камрад, ты как? Говорить можешь?
  - Да. Немецкий - плохо говорить... Я Пьемонт, мы говорить итальянский... Ты кто? Медикус?
  - Да так: раб божий, обшит кожей. Вот беда - по-вашему ничего и не знаю, кроме 'Avanti!' и 'Viva Italia!'...
  - Ты фрателло? Наш? - глаза умирающего удивлённо расширились. С напряжением высвободив из-под одеяла руку, пьемонтец совершенно неожиданно вытянул два пальца в жесте 'виктория'.
  Ни хрена не понимаю. Это ж, вроде, Черчилль придумал? Впрочем, моё охренение возрастает на два-три порядка, когда в следующую минуту пальцы итальянца сжимаются в ротфронтовском салюте.
  Нет, шок - это точно по-нашему! Правый кулак сам вскидывается к плечу:
  - Пасаремос!
  Блин, что за нафиг происходит?
  Губы болящего расползлись в улыбке... и тут же он обмяк, будто из тела выдернули стержень.
  'Оп-па... Помер? Так, сейчас... пальцы на шею и на запястье... Нет, пульс имеется, хотя и слабый. Отключился просто мужик'.
  Сказать, что я был ошарашен поведением итальянца - значит, ничего не сказать. А зачем я брякнул 'Пасаремос'? Это ж вообще из испанской революции... Рефлекс какой-то сработал, не иначе.
  Ожидая увидеть удивлённые лица, я окинул соседей быстрым взглядом. Но нет: судя по полному отсутствию реакции, до нас с пьемонтцем никому в комнате не было дела. Все предавались прежним занятиям, только парни, покончив со своим развлечением, уже оживлённо болтали друг с дружкой. Ну что ж, тем лучше: я не прожектор, светиться не собираюсь...
  Вот только я не понял: этот мужик что - тоже наш? В смысле - из моего времени или хотя бы из двадцатого века? Интересные дела тогда получаются: прямо-таки не Средние века, а проходной двор какой-то. Ведь если так, и мы тут вдвоём встретились, да ещё в каком-то заштатном городишке, о котором я в своём времени и не слыхал, то вероятность наличия третьего, четвёртого, эн-надцатого современника весьма отлична от нуля... Ладно, очухается мужик - поговорим.
  
  ... Пообщаться с итальянцем мне не удалось. Через несколько минут появился давешний послушник и пришлось вновь тащиться за ним по полутёмным коридорам бенедиктинской обители, освещаемым лишь лампадками у образов в наддверных нишах и одинокими факелами, потрескивавшими в железных 'лапах' у редких лестничных площадок. Вскорости паренёк остановился у одной из потемневших дверей, ничем не отличавшейся от ряда ей подобных, постучав, распахнул её и посторонился, пропуская меня внутрь. На всякий случай при входе я перекрестился по-католически, и, наклонившись, чтоб не боднуть низкую притолоку, шагнул в келью.
  Впрочем, это помещение правильнее было бы назвать 'кабинетом'. Из предметов религиозного культа в нём были только распятие на стене, да массивные монашеские чётки, лежавшие на столе совершенно не монастырского вида поверх ... да-да, поверх самой настоящей карты. Нет, конечно, не армейской 'тактички', и даже не простой схемы из школьного атласа - но всё равно: как ещё можно назвать лист пергамента, изрисованный извилистыми синими линиями рек, пятнами морей и озёр, чёрными горными хребтами и зелёными пятнами лесов, если не картой? Ну не скатертью же... Рядом с чётками блестел всеми лезвиями тот самый китайский ножик, и ровным рядком - разложенные по размеру монеты Банка России, 'пожертвованные' мной 'на церковь'. Ближе к краю стола громоздились стопка книг разного формата и толщины и десятка три свитков. В отличие от коридоров монастыря, келья-кабинет была освещена довольно прилично: пять светцев с горящими лучинами, настежь распахнутое окно, и две скворчащие свечи в керамическом шандале, которые наполняли помещение непередаваемым ароматом жареного сала. За столом, в тени узкого шкафчика-горки, восседал монах лет сорока пяти в такой же рыже-коричневой сутане, как и у примостившегося на чурбаке у стены брата Филиппа. Пальцы его левой руки, украшенной перстнем с резным камнем-печаткой, размеренно постукивали по столу, пальцы же правой... Впрочем, на правой руке хозяина кабинета красовался лишь большой палец, на месте же остальных остались лишь ровно обрубленные половинки нижних фаланг. Лоб и щёки церковника скрывала тень от капюшона, но выдающийся подбородок белел застарелым шрамом.
  - Итак, ты говоришь, что тебя называют Макс Белов и ты прибыл издалека?
  - Именно так, святой отец.
  - Именуй меня 'ваше преосвященство'.
  - Виноват, Ваше преосвященство!
  - А как тебя д е й с т в и т е л ь н о зовут?
  ТЕКСТ СНЯТ В СООТВЕТСТВИИ С ДОГОВОРОМ С ИЗДАТЕЛЬСТВОМ Прочитать книгу целиком вы можете на ресурсе "Целлюлоза" https://zelluloza.ru/books/3173/#bookhttps://zelluloza.ru/books/3173/#book На всех пиратских ресурсах встречаются только неполные черновые варианты.
  
Оценка: 6.26*53  Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"