Воронков Дмитрий. Вкус земляничного вина

Воронков Дмитрий : другие произведения.

Вкус земляничного вина

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]

Ссылки:

Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками

Оставить комментарий © Copyright Воронков Дмитрий (d_voronkov@mail.ru) Размещен: 26/08/2007, изменен: 17/02/2009. 88k. Статистика. Сборник стихов: Поэзия Скачать FB2		Ваша оценка:
Аннотация: Из книжки "Пора стихийных бедствий"

ЛУННАЯ ПЕСЕНКА

Вкус земляничного вина

смущает неокрепший разум,

а в небе полная Луна

глядит огромным жёлтым глазом.

Ей вечно падать суждено

к Земле, как к неизбежной цели,

светить младенцам в колыбели

и поднимать морское дно,

поэтов, женщин и собак

сводить с ума в часы прилива

и уходить неторопливо,

оставив серый полумрак.

Луною брошенный платок,

на землю, день закончив краткий,

как паутина, сумрак лёг.

По снегу лунный мотылек

скользит мучительно и сладко,

не в силах отыскать цветок.

БАЛЛАДА ОБ УКРАДЕННОМ АПЕЛЬСИНЕ

На серых сопках вечный лед,

баржа набита апельсинами,

голодный северный народ

шныряет глазками осиными.

Им в апельсинах мало проку -

те привезли издалека,

аж, из далёкого Марокко,

не для солдатского пайка.

Их продадут простым товаром

через портовый магазин,

а я беру его задаром,

душистый сладкий апельсин.

Ах, кабы темень иль туман!

Но серый свет грозит расплатой -

неразорвавшейся гранатой

оттягивает плод карман.

И я иду, напрягши челюсть,

с нелепо согнутой рукой.

Где ты, моя мужская смелость,

хвалёный внутренний покой?

Я беззащитен и раним,

мне когти глаз вцепились в спину.

Я ухожу, за мной, как нимб,

волшебный запах апельсина.

На серых сопках вечный лед,

в моей ладони сладкий плод.

И я один, и он один -

без спросу взятый апельсин.

SEVENTEEN

Тебе всего семнадцать лет,

тебе идет зеленый цвет,

я в голубом костюме,

влюблен и остроумен.

Твой мелодичный голосок

по детски ломок и высок,

и песни содержанье

влечет души дрожанье.

Небрежно сделан первый ход,

но остается целый год,

пока на небе боги

переплетут дороги.

И снег, как простынь изо льна,

осветит полная луна,

и голые березки,

на этом перекрестке.

Неумолим, как пистолет,

найду я спички на столе,

и, как миноискатель,

пролью вино на скатерть.

А вот обратно хода нет,

хотя тебе семнадцать лет,

и я, пока что, впрочем,

влюблен пока не очень.

Пока ты слишком молода,

но, очевидно, никуда

от выхода из детства

тебе уже не деться.

-- ПОСВЯЩЕНИЕ СЧАСТЛИВОМУ СОПЕРНИКУ

Его не помнил уж никто, забыли,

а он приехал на автомобиле,

а я ему - куда полез, болезный?

Пустой твой номер здесь и бесполезный,

а он в ответ мне не повёл и бровью,

прилип, как плесень, и зацвёл любовью.

Хорош он брутто невтерпёж и нетто,

и для родни её хорош, а мне-то:

оставь ее, кричит родня, в покое,

и говорят ей про меня такое...

Все, кто твой судьбой обеспокоен,

те знают, пьяница, балбес какой он,

заразен, как гонконгский грипп, похабник,

к тому же, аморальный тип и бабник.

А я, мучительной томим агонией,

стою меж нею и меж ним, а он ей

дарил французские духи, хоть тресни,

а я лишь грустные стихи и песни.

Гене Перевалову

Нам не о чем жалеть,

когда любовный пыл

уходит, о себе

нисколько не скорбя,

мне было жаль тебя,

когда ты не любил,

но вдвое больше жаль

влюбленного тебя.

Я грешен, потому,

я не сторонник норм,

я тоже испытал

смятение и дурь,

мне жаль людей, кто так

и не увидел шторм,

но вдвое больше жаль

не выдержавших бурь.

Освоивших моря

людей особый сорт

поднимет якоря

и встретит новый шквал,

но, видимо, не зря

не все вернутся в порт,

откуда я, горя

любовью отбывал.

-- Другие в любви счастливее, что ж,

должно быть, они смелее, чем мы,

я знаю - ты для меня бережёшь

свою любовь, что страшнее чумы.

Она бредёт, бубенцом звеня,

морит людей и изводит скот

твоя любовь, что страшнее огня

сухих болот в високосный год.

Она меня не заденет впредь -

не ко двору, да и не по плечу.

Я так хотел в том огне сгореть,

что нынче уже ничего не хочу.

Пускай она нынче бросает в дрожь

других, и другие волнует умы -

другие в любви счастливее, что ж,

должно быть, они и смелее, чем мы.

-- УХОД

Воля вольному

распоряжаться судьбой.

Ухожу в сотый раз,

оставаясь с тобой,

расставаясь, напутствую

новую связь,

разъясненьями чувств

безъязыко давясь.

Растворяюсь в устах

стоязыкой молвы,

мы на разных местах,

есть, мол, мы, есть, мол, вы,

до пустой тошноты

возлюбив и кляня,

ухожу. Это ты -

отраженье меня.

Если верно сиё,

отражаемый плох,

ухожу, Mon Petit Dieu,

спи, Мой Маленький Бог,

ты свободна чужую

не чувствовать боль,

если я ухожу,

оставаясь с тобой.

-- У подружки красивый жених,

ну, настолько, что, мля, вообще.

Я таперича скромен и тих,

ну, а он ходит в белом плаще.

Я заботлив как крёстный отец,

отдающий любимую дочь

под него, как его, под венец

в эту жаркую чёрную ночь.

В эту жаркую черную ночь

все собаки поют на луну,

чтобы этим собакам помочь,

я настрою на песню струну.

Я с собачьего переведу

эту песню на русский язык,

и покудова я не уйду,

жениху и в плаще невпротык.

Только я с женихами дружу,

я тепло вспоминаю о них.

Ухожу, ухожу, ухожу -

у подружки красивый жених.

-- Все события подчиняются

обстоятельству неизбежному -

всё течет, всё изменяется,

всё по-прежнему, всё по-прежнему.

Затихают раскаты дальние,

где скатилась лавина снежная.

Как живется? Нормально,

всё по-прежнему, всё по-прежнему.

Но слова наподобье жалобы,

и готовы сорваться нежные,

ах, когда б, в самом деле, стало бы

всё по-прежнему, всё по-прежнему.

Только это тобой не слышимо,

глупо тешить себя надеждами,

нужно просто родиться рыжему,

чтобы было всегда по-прежнему.

И тебе, как чему-то внешнему,

я про жизнь говорю уверенно,

очень нежно и очень бережно -

всё по-прежнему, всё потеряно.

-- ПОСВЯЩЕНИЕ ГИНЕКОЛОГИЧЕСКОМУ ОТДЕЛЕНИЮ

В перечне услуг для населенья

у него особенная роль -

это золотое отделенье,

наш демографический контроль.

Вам, сударыня, отнюдь не первой

лечат полноту и токсикоз.

Все болезни, говорят, от нервов,

ну, а эта, сударь, отчего-с?

Доктор, ты записываешь что там?

В важности работы убеждён,

доктор занимается учётом

тех, кто будет нынче не рождён.

Не рождён сантехник, дворник, пекарь,

парикмахер и наследный принц.

Кто сказал, что время лучший лекарь?

Лучший лекарь - гинеколог Минц.

-- ВСТРЕЧА

Ты не заметила меня

в забрызганном окне трамвая,

ты шла красивая, живая,

ни взгляд, ни шаг не изменя.

И только тут я понял - вот

зачем я рвался в этот город,

но рельсы дали поворот

и повернули звонкий ворот.

И лишь во мне твоя печать,

твой лик, как прежде, чист и светел.

Зачем тебе меня встречать?

Довольно, что тебя я встретил.

-- ХОДИКИ

Эта комната тихая-тихая,

чем-то очень похожа на ту,

ту, где ходики тикали, тикали,

на секунды деля темноту.

Оттого, что секунда украдена,

неизбывно сладка и горька,

стынет время на дикой окраине,

нет ни оклика, ни огонька.

Оттого, что прокурены лёгкие,

несмотря на закрытый засов,

прочь уходит дыхание лёгкое

с неизбежностью, хода часов.

-- ВИОЛОНЧЕЛЬ

Качнулся и застыл смычок

намокнувшей кленовой ветки,

лёг поцелуем на плечо,

пока запретным, сладким, редким.

Возникла нота си диез,

которой не было в природе,

и зашептался синий лес

о скорой гибельной свободе,

где вход и выход, и покой -

мороз и стужа будят плохо,

где вдох и выдох, и такой,

что после уж не будет вдоха.

Осенних сумерек солист

мотив затягивает рано,

виолончель, кленовый лист

на тёплом молоке тумана.

-- Зачем твоя любовь

не различает грани

меж тем, что может быть,

и меду тем, что есть?

А целит в глаз, не в бровь,

и тот, кто ею ранен,

способен позабыть

долги свои и честь,

забросить навсегда

столь важные заботы,

навеки разлюбить

любимые дела,

не ведая вреда,

и знает чёрт, кого ты

меж тем, что может быть,

напрасно прождала.

-- Какая мне разница, где ты, с кем

и в силу каких обстоятельств?

Давай, дорогая, избегнем схем

пустых бытовых разбирательств.

Я видел в тебе, что захотел,

что видела ты - кто знает?

Что там родилось в сплетении тел

кроме стихов и мает?

Ты ставишь на мне вдохновенья печать

альковным крестом изголовий,

где мы... Впрочем, я б предпочту промолчать

об этом аспекте любовей.

-- Достаточно слова и мига,

чтоб я, иронический зритель,

покинул святую обитель

и стал вдруг отступник, расстрига,

чтоб я в безрассудстве и раже

в пустой оказался дороге,

достаточно памяти даже

о взгляде, о слове, о слоге.

Но, чтоб не кончалась дорога,

что дальше отступника манит,

для этого надо так много,

всей жизни, пожалуй, достанет.

-- Иду к тебе. Иду неторопливо,

пока вокруг мычание бычков

в стадах, и виноград, и слива,

и запах придорожных кабачков,

и сладкий сон в гостиничной постели,

и горы, что невидимы отсель,

и так ещё, так далеко до цели,

что неизвестно, есть ли эта цель.

Где в горы превращаются долины,

и на скале не вызревает плод,

там, говорят, рождаются лавины,

но, к счастью, не встречается болот.

Ты не дойдёшь, переломаешь ноги,

ты не привык к мучительной ходьбе

по каменной дороге без дороги,

ты не дойдёшь. Но я иду к тебе.

Где пропасть на испуганную птицу

открыла зачарованную пасть,

оттуда невозможно возвратиться,

но можно улететь или упасть,

где сколы скал, немыслимая груда

среди дороги встала на беду,

где ты не ждёшь, где ты не веришь в чудо.

Но я иду. Иду к тебе. Иду.

-- Обитай я хоть в горах Памира,

ты всё ждешь готового меня

обещать по-прежнему полмира,

как король полцарства за коня.

Ждёшь меня, не сбавившего пыла,

не утихомирившего прыть,

говорить о том, что всё как было,

всё о том же снова говорить,

предаваться лжи и суесловью,

верить в несусветное вранье.

Это называется любовью,

дай нам Бог не избежать её.

-- Разумно то, что неразумно -

придешь, полюбишь и уйдёшь,

от всякой правды нынче шумно,

и эта правда - тоже ложь.

Уйдёшь, чтоб мерили колёса

пролёты дней, часов, минут,

что слабый дух великоросса,

увы, когда-нибудь сомнут,

чтоб снилось только о вчерашнем,

не о позавчерашнем дне,

чтоб можно поделиться с каждым,

что нынче виделось во сне,

чтобы успела раствориться

во взгляде светлая слюда,

да так ли надобно влюбиться,

чтобы расстаться навсегда?

-- ДУГА

У пространства прихоти дуги -

поворотом сдерживая даль,

линии сворачивать в круги,

жизни заворачивать в спираль,

мглистым лесом пронеся листы

по кустам написанных стихов,

их на придорожные кусты

бросить для коров и пастухов.

А отсюда видно - позади

все непрямо было, все не так,

что лежало камешком в груди,

то досужий выдумал чудак -

будто, я перед тобой в долгу -

я тебе не должен ничего.

Я даю привычную дугу,

проходя у дома твоего.

-- Легко идти по лесу впереди

того, кому ты раздвигаешь ветки,

где люди редки, и дороги редки,

и потому иди, и встреч не жди.

Взойдёт и ляжет замутнённый круг

дневной в корзину девственного леса,

но темноты прохладная завеса

не остудит объятья тёплых рук.

А утром просыпаться на груди

беспечной и улыбчивой соседки

и вновь идти по лесу впереди

того, кому ты раздвигаешь ветки.

-- ПИСЬМО

Ты пишешь, я забыл,

и ты права, конечно -

я нынче не люблю,

как прежде я любил.

Увы, любовный пыл

пылать не может вечно -

тебе не хватит сил,

и мне не хватит сил.

Ты пишешь, что всегда

меня ты видеть рада,

что письма, мол, мои

ты старые порви...

Тем более, тогда

нам видеться не надо,

чтоб не было беды,

чтоб не было любви.

Нам вместе, уж поверь,

не подниматься к высям,

никто нам не простит

подобной чепухи,

не надо нам теперь

писать друг другу писем.

Вот, разве что, стихи,

вот, разве что, стихи...

-- ПРОГУЛКА В ДОЖДЬ (из Ярослава Чейки)

Дождь, тротуара стылая ртуть

брызжет, слепит, проливаясь под ноги.

Пишешь - одна ты не можешь заснуть,

пишешь - зачем же мы так одиноки?

Я уж не знаю, чья это вина -

я не один. Мне, наверное, лучше -

рядом другая, я и она

вместе обходим сторонкою лужи.

Мы сторонимся всего, что беду

может накликать, всего, что нас тронет,

тонем и тонем, как ложка в меду

медленно-медленно тонет и тонет.

-- ДОМИНО (из Ярослава Чейки)

Игра в перекладыванье камней -

уста прикладывают к устам,

лицо к лицу, тебя ко мне,

здесь нужно то, что годилось там,

на лапках блестящие метки,

и бьёмся мы в собственной клетке.

Игра называется домино -

по пятницам мы ходим в кино,

а в ресторан в субботу,

по воскресеньям ходим к реке,

рука прикладывается к руке,

завтра с утра на работу.

День за днём - такова игра.

- Где ты был целый день вчера?

- Куда положила, там и ищи.

- У старшего юношеские прыщи.

И этой игрой мы обречены

на годы коммунальной войны.

Та же игра, да другой интерес,

ты перекладываешь компресс,

чья голова больная,

нынче уже не зная.

Играем, кто выдержит доле

жизни совместной боли.

Игра в перекладывание костей

в плоские ящики вглубь земли,

наши дети давно подросли,

дети играют в своих детей.

А мы другой эпизод игры,

им неведомый до поры.

-- КОНЕЦ ФИЛЬМА (из Ярослава Чейки)

Пустые скамейки намокли, ослепли,

стоим на перроне пустого вокзала,

не слышно за кадром бессмысленных реплик,

сырая погода прохожих слизала.

Пустого фонтана зелёное донце

слой жёлтой листвы, как периною, выстлал,

в него из тумана спускается солнце,

и, как на перину, ложится на листья.

Пустые скамейки намокли, ослепли,

змея киноленты свернулась, не сердится,

словно из воска сердца наши слеплены -

нет смысла беречь беззащитное сердце.

Хочу, чтобы ты меня разлюбила.

Наверное, это для нас слишком сильно,

сильней моей веры, сильней твоей силы,

и титры - мы вырезаны из фильма.

-- Я оказался не у дел,

и нет ко мне гостей.

Мой светлый ангел улетел

и не дает вестей,

мой светлый ангел улетел,

тревогу затая,

ну, что ж, я этого хотел,

теперь же я - лишь я.

Да только я ли? Вот беда -

едва наполовину ли,

душа моя - ведерко льда -

шампанское-то вынули,

я этих дел не углядел,

пока блудил во тьме,

и оказался не у дел,

и нет гостей ко мне.

-- ПРОЩАНИЕ

Обижаться нам поздно,

расставаться нам рано,

мы идем мимо поезда

около ресторана,

нам не нужен носильщик -

знак пророчества вещий,

нетяжёлый, но сильный -

вот и все наши вещи.

Потому в разговоре

мы не ставили точки,

будут счастье и горе,

только поодиночке.

и уже за Казанью

ты вздохнёшь в облегченье -

я твое наказанье,

ты мое огорченье.

Потому-то мы немы,

потому-то мы глухи,

потому-то нам небо

и прощает разлуки.

Рядом машут и плачут,

обнимаются туго,

мы прощаемся, значит,

мы прощаем друг друга.

-- Я думал: приеду, приду - заметелишь,

завертишь, смешаешь, как раньше могла.

Ты та же, всё то же и также, не те лишь

сейчас времена. Такие дела.

Но мир не качнулся, не сделался шаток -

ты та же, всё то же, в тебе всё твоё,

лишь стрижка - последней любви отпечаток,

волос непривычное колотьё,

пятно от не мною пролитого кофе

незваною тенью прилипла к стене,

и прошлого полузабывшийся профиль

в открытом навстречу закату окне.

-- Кате

Как свет входит внутрь льдинки

сквозь срез, обломанный остро?,

как в тонкий слой фотопластинки

свободно входит серебро,

как входит в док большое судно,

в морях обросшее давно

морской ракушкой так, что трудно

увидеть истинное дно,

как шпага фокусника, раны

не причиняя, входит в плоть,

как иноверца в стены храма

пускает добрый наш Господь,

как в клетку залетает птица,

всю жизнь пропевшая в лесах,

вхожу в тебя, чтоб отразиться

в твоих глазах.

Как наполняет мрамор статуй

внутри горящая свеча,

как некогда Аляска штатом

вошла в Россию сгоряча

и вновь ушла под сень Америк,

холодный обретя покой,

как тихо море входит в берег

и называется рекой,

как край серебряного диска

спокойно входит в тень земли,

хотя и кажется неблизкой

луна в заоблачной дали,

превозмогает притяженье

и остается в небесах,

увы, я только отраженье

в твоих глазах.

-- Миколе Гейко

А в мире всё бывает вдруг,

ты лишь по дереву постукал,

случилось чудо, ловкость рук

в театре перелётных кукол,

и бег досужего пера,

ты снова знаешь слишком мало -

ни тайн мадридского двора,

ни снов Латинского квартала,

и ты хватаешься за трость,

за котелок и за перчатки -

ты в этом мире только гость

с визитом вежливым и кратким,

и ты играешь сам с собой

бездарно, может быть, но честно,

а где-то настоящий бой,

но где, Бог знает - неизвестно,

а ты всего лишь человек,

возможно глуп, поскольку молод,

и ты подумал - снег, и снег

упал на полуночный город.

-- ЭТЮД ДЛЯ ЛЕВОЙ РУКИ

Когда б я мог, я бы двумя сыграл,

я б так сыграл, но дела не поправишь -

злой бес болезни правую украл,

не даст коснуться раскалённых клавиш.

Когда б я мог, но правая молчит,

ей с левой бой и дружба не под силу,

в ней страсть стучит, но боль сильней стучит,

а правая так музыки просила,

что левая, не выдержав тоски

бессилья и огня желанья правой,

такие вдруг сыграла васильки,

такие заколдованные травы,

смогла из звуков и цветов собрать

букет в кувшин со сладкою отравой,

сыграла то, чего нельзя сыграть,

тупую боль невысказанной правой.

-- АКТЁР

Пускай живут, а ты играй везде,

где есть еще несыгранные лица,

да так, чтоб быть с полмиром во вражде,

а с остальными в дружбе находиться.

Не говори, что, мол, не в той поре,

не говори, что, мол, не в форме я де,

играй, они нуждаются в игре

как в аспирине и змеином яде.

А плох партнер, дуэта нет, ну, что ж,

бессмысленно играть на дешевизне,

и, все ж, играй, не опустись до жизни.

Играй, глядишь, до жизни дорастёшь.

-- ВТОРОЙ АКТЁР

Да здравствует второй актёр!

Когда он появился,

возник театр и с этих пор

уж не переводился,

и с первым он затеял спор,

ведь это спор, не так ли?

Сыграл спектакль второй актёр

и роль свою в спектакле.

А первый славен и хорош,

второго мучит зависть,

он ткёт интригу, сеет ложь,

и в ней искусства завязь,

он строит каверзы ему

и действует на нервы,

а первый злится, потому

и остается первым.

Пусть не равны они в правах,

как полагает зритель,

бог Дионис, и он же Вакх,

обоим покровитель,

под их дуэт слезу утёр

эстет и вор матёрый.

Да здравствует второй актёр!

И, вообще, актёры.

-- ПОСВЯЩЕНИЕ КУКОЛЬНОМУ ТЕАТРУ

Любовь к большим театрам,

где свет в сто тысяч ватт рамп,

где каждая премьера

на бис обречена,

где необъятна сцена,

цветов шальная пена

сползает из партера,

неудивительна.

А здесь всего лишь куклы,

живут они без мук ли?

Здесь небольшие роли

и невелик успех,

здесь не решают судьбы,

а мне узнать бы суть бы -

зачем у этой голи

одна судьба на всех.

Вот приезжает фирма,

и вырастает ширма,

хотите, не хотите ль -

за все уплачено,

а если роль затёрта,

преобладает форта,

а благодарный зритель

поверит всё равно.

Зачем бренчать на лире

игрушкам в детском мире,

зачем играть до дрожи,

коль зритель не готов?

А детские мордашки

похожи на ромашки,

которые дороже

любых других цветов.

-- Датский принц был безумец, мне кажется,

быть, не быть - вот дурацкий вопрос,

кружка пива не лучшего качества

и немного плохих папирос,

пачка чая, заварена разово,

в кровь добавит живого огня,

и сомнения чистого разума

совершенно не мучат меня.

И пускай будут рифмы затёртыми -

здесь хорошие рифмы вредны,

я пою их с блатными аккордами

для тебя, для себя, для страны.

Ты простишь мне созвучья не новые,

хрип и ненормативную речь -

так страницы судьбы разлинованы,

что никак этих слов не избечь.

Но, по-прежнему, строки слагаются,

и по-прежнему струны звенят,

и по-прежнему, как полагается,

те же песни текут из меня.

Я в окошко гляжу летним вечером,

неужели тебе невдомек,

что по прежнему в честь твою светится

папироски моей огонёк?

-- ТОСТ

Раз после работы, что можно простить,

по пятнице три мужика

решили портвейном судьбу подсластить,

на брёвнышке возле ларька.

Володька Протасов был парень не прост,

играла горячая кровь,

ему обязательно нужен был тост,

а пил он всегда за любовь.

Умел открывать он бутылки о бровь,

все в жизни, считал он, враньё,

что жизни дороже и больше любовь,

раз жизнь отдают за неё.

Уж, если зацепит, так только держись

и белые тапки готовь,

что шутка пустая и скучная жизнь

была бы, когда б, не любовь.

Серега, сидящий его визави,

отметил, что, боле того,

искусство, оно ещё больше любви,

придуманной лишь для него.

Ведь, как дорогое вино и духи,

любовь умирает, оно ж

в веках вслед за ней оставляет стихи,

что ранят сердца, словно нож.

Продолжил он мысль, помочившись на куст

и вновь разливая вино,

что архиважнейшим из прочих искусств

для нас остается кино.

Был вынужден Вова признать, что порой

кино затемнённого зал

играет в любви не последнюю роль,

какую, Вован не сказал.

А третий, не помню, как звали его,

искусство, сказал, атрибут

телесности, чтобы развлечь естество,

когда ты одет и обут.

Ведь если морозно и хочется есть,

как тыква, пуста голова,

то жизнь такова, какова она есть,

и больше ни какова.

Хозяйка ларька Молоткова Любовь

ларек на замок заперла,

она-то, конечно, была за любовь,

но пили уже из горла.

И длился их спор, пока лился портвейн,

его был солидный задел,

пока на рассвете живой соловей

в ветвях о любви не запел.

Наспорились всласть, до бесчувствия ног,

муссируя данный вопрос,

пока их, почти неживых, воронок

в туманную даль не увёз.

Ин ви?на вери?тас, - припомнил латынь

заочник юрфака сержант,

на что старшина Хабибулин Алтын

в ответ неприлично заржал.

-- И праздник кончился, и чёрное окно,

и поскучнели выцветшие стены,

и в голове усталое вино

давно сыграло розовые сцены.

Давно замкнулся разговора круг

на том, что ночь, на том, что все устали,

всё глуше и размереннее, вдруг,

как искорка в магическом кристалле,

полунамёк, неуловимый блик,

а, впрочем, света здесь не ожидают.

Далёким взглядом трогаю твой лик.

Светает.

-- ТРИ ТАНКИСТА

В могучем стремительном танке

душою изыскан и чист

слагает японские танки

молоденький русский танкист.

Зовут его Гладышев Коля,

и служит он на Халкин-Голе,

но нравится Коле, и всё,

японский писатель Бассё.

Он утром побьет самурая,

а вечером, страстью сгорая,

слагает, легки и тихи,

любимой девчонке стихи.

Два друга у Коли, два брата,

Архангельский и Пастухов,

но не понимают ребята

прекрасных японских стихов.

Один всё читает, холера,

на каждом привале Бодлера,

в поэзии танку другой

ни в зуб, понимаешь, ногой,

ему, мол, милее Маршак.

Чего понимал бы, ишак.

И спорют они меж собою,

но только до первого боя,

когда устремляется наш

вперёд боевой экипаж.

И так продолжается служба

и крепнет солдатская дружба,

ведь дело же не в языке,

в умелой солдатской руке.

-- "...В душе моей угасла не совсем..."

(Пушкин)

Любовь угасла, наш роман,

вошёл в роман воспоминаний

главой, хранящей аромат

цветов и трав, примятых нами,

по счёту первая глава,

уже заглавием опасна,

читать кружится голова,

хотя давно любовь угасла.

Любовь угасла, Ваш портрет

иконой в золотом окладе

сияет, взглядами согрет,

отображаясь в каждом взгляде,

подле неё сердец и лбов

разбито больше миллиона,

до слёз намолена икона,

хоть и угасла в ней любовь.

Любовь ушла, её мотив

в чужих полях гуляет вольно,

ни ревности не возмутив,

ни гнева, мне почти не больно,

когда его всех стран и рас

братва поёт, и каждый братец

мою нечаянную радость

любил по сорок тысяч раз.

Любовь угасла, а стихи,

как вина, крепче год от года,

в них пыл страстей, разгул стихий

и гул прихода и отхода

волны, притянутой к луне,

когда дрожит в лампаде масло,

я понимаю - не вполне

в душе моей любовь угасла.

-- Не надо признаний альковных,

но ты мне сказала сама -

я твой юбилейный любовник,

ты этим гордишься весьма.

Не первый, не крайний, не лишний,

а жизнь до конца далека,

мы держимся в рамках приличий,

пока говорим мы - пока.

Пока мы встречаемся мирно

и пьём опостылевший чай,

а завтра уж - чао, бамбино,

прощай, моя крошка, прощай.

Ты мелешь какую-то лажу

о синей моей бороде,

я с прошлым прощаюсь, но лажу,

ты с прошлым живешь во вражде.

Что было, то было когда-то,

мы слишком уж разных пород,

ты с детства была бородата,

я сызмальства был безбород.

-- НЕСОВЕРШЁННАЯ ОШИБКА

Я был спокоен, как ведро,

она горела и хотела,

мы танцевали, и бедро

её мне обжигало тело.

Не то, чтобы я был устал,

а, просто, как ведро спокоен,

поскольку много испытал

моделей общежитских коек.

Потом мы выпили вина.

Я, как ведро, спокоен, скучен,

сказал - увы, не я вам нужен.

А жаль - ответила она.

Запечатлелась на скрижаль

души моей девичья жалость,

когда она ко мне прижалась

и прошептала мне - а жаль.

Ошибку сделать помешал

я ей, но как темно и жидко,

в душе моей. Мне тоже жаль

несовершённой мной ошибки.

-- ЛОГИКА

Вы - как кино на простыне,

иные есть, а вы же

пока мираж, вы просто не

предмет, я вас не вижу.

Ваш образ скользок и покат,

вы, как тропа лесная,

не существуете, пока

я вас ещё не знаю.

И логике не изменя,

я заключаю: вы вот,

проистечёте из меня

как из посылки вывод.

-- АПОРИЯ

Поверив в то,

что это наяву,

я снова рву

тугую нить живую,

здесь не живу

я, просто существую,

наивно притворяясь, что живу.

Смешав мазки

из света и тоски,

из тёплой мысли

и пустого дела,

передвигаю тело

не по белым -

по чёрным клеткам шахматной доски.

А мысль пока

взлетает в облака

и льнёт к живым

и любящим богиням,

по голубым

полям и тёмно-синим

летит, легка, на крыльях мотылька.

Из этих красок

сделанная смесь

мне чертит путь,

он, как тропа лесная,

непрям отнюдь.

Я ничего не знаю

кроме того, что я теперь и здесь.

-- БИЧ

Удушливый запах у этих цветов,

нельзя оставаться с ним в комнате на ночь -

такие слова говорил мне Сан Саныч,

который с кем хочешь остаться готов.

Сан Саныч готов оставаться в берлоге,

когда бы туда подавали вино,

куда понесут его пьяные ноги,

ему уже тысячу лет все равно.

А ну-ка, сынок, посиди и послухай -

и мудрый Сан Саныч ведёт разговор

о том, как он шлялся с последнею шлюхой,

с которой до этого путался вор.

И, не отвлекаясь от нити рассказа,

душистый флакончик вливает в нутро,

блаженно сощурившись краешком глаза,

себе самому улыбаясь хитро.

Каких он не знал барышей и утрат,

в каких только не был загулах и драках -

он мне говорит про удушливый запах,

пропащий пропойца, мой любящий брат.

-- Наивный нивх из тёплой кости

фигурки славно вырезал

и сеть упругую вязал,

и нож для северного гостя

точил на камешке истёртом,

и раздувал огонь в слезах,

и, что вчера казалось мёртвым,

вдруг оживало на глазах.

Наивный нивх закончил труд,

свершил очередное чудо

и думал - я богатым буду,

одет исправно и обут,

жена и дети будут сыты,

однако, клык хороший был.

За тонкой стенкой ветер выл,

как будто плакал зверь убитый.

-- ДВОРНИК

Моей работе, слава богу,

конца не видно, так-то, брат.

И дворник вновь метёт дорогу,

а завтра снова снегопад.

И снова он метёлкой чешет

и околачивает лёд,

и вновь себя надеждой тешит,

что снег когда-нибудь пройдёт.

Очистит к своему порогу

тропинку, отряхнёт пальто,

а завтра вновь метёт дорогу,

а ей и не ходил никто.

-- Было ль это? Теперь не верится -

двадцать лет, прорва чувств и сил,

друг мне трубку из корня вереска

к дню рождения подарил,

и такие родные женщины,

что не стали тогда женой,

с кем вы венчаны-перевенчаны?

Всё равно вы сейчас со мной,

и жена, да не эта, первая,

что теперь уж почти как мать,

я ещё в воскресение верую,

собираюсь кино снимать,

ах, какими крутыми фразами

заносило нас на вираже.

Все вы братья мои по разуму,

все вы сёстры мне по душе.

-- СЛЁЗЫ

Что за слёзы? Это хлор и натрий,

и вода - простые вещества.

Мне любви хватает года на три,

а тебе на года два едва.

Ты рыдаешь, словно это горе,

уверяешь, будто это боль.

Это соль, простая соль в растворе,

пошлая поваренная соль.

Ей солят супы, вторые блюда,

борщ, бифштекс, спагетти и калач.

- Ты не плачь, родная, я не буду.

- Я не плачу, только ты не плачь.

-- Уж лучше бы тебе

со мною быть в ладу,

не искушать судьбу,

не умножать посылок,

не мудрено судьбе

нарваться на беду,

будь и звезда во лбу -

незащищён затылок.

В том, что слова пусты,

бесформенны, как вата,

в том, что в слепой борьбе

потерян вкус к труду,

виновен я, а ты

ни в чём не виновата,

но лучше бы тебе

со мною быть в ладу.

-- В МЕТРО

С тобой заходили погреться мы

в метро, ослепляемы чувствами,

где люстры качались над рельсами,

и рельсы сгибались под люстрами,

и здесь нам, конечно, не Турция,

не Филиппины, не Греция,

но, пусть, у нас будет экскурсия,

и, если ты хочешь, лекция.

А рельсы сгибались под люстрами,

и люстры качались над рельсами,

на площади Революции

экскурсовод с корейцами,

корейцы глядят на статую,

лепечут в разноголосицу,

а грозный матрос с гранатою

на них собирается броситься.

Под библиотекой имени

(крупнейшей в стране) Ленина

мы едем тобой, и ты меня

задела едва коленями,

и сверху не стало города,

а снизу его и не было -

мы были настолько молоды,

что даже не надо неба нам.

Мы не были ни умельцами,

ни так, как сегодня, шустрыми,

но люстры качались над рельсами,

и рельсы сгибались под люстрами,

когда заходили погреться мы

в метро, ослепляемы чувствами,

люстры качались над рельсами,

рельсы сгибались под люстрами.

-- Когда Москва как будто вымерла

часа так в три или в четыре,

пока ещё мечты и вымысла

достойны сутки начатые,

дождями с вечера заплаканы,

а, может, поутру умытые,

всё кроют улицы заплатами

и матом духи из лимита,

и в свете призрачном колеблется

размытый светом лик водителя

в окне заблудшего троллейбуса,

пустой передвижной обители,

достойны милости и смелости,

и вдохновения, и спора,

но, говорят, процент смертности

высок довольно в эту пору.

-- РЕКА

Речная долгая дуга

ведёт поток неторопливый,

прикрыли согнутые ивы

застенчивые берега.

Темна вода у берегов,

и в ней всплывают отраженья

забытых стареньких богов,

красавиц плавные движенья.

Славянских несмеян капризных,

давно закончивших свой век

в нетопленых крестьянских избах,

пока река вершила бег.

В ней видел свой бескровный лик

до берега дошедший воин

и понял, что смертельно болен,

запив водой последний крик.

Забудет смятая трава

последний крик и миг зачатья,

как хороши его слова,

как горячи её объятья.

Семь раз менялись языки,

богов и счётом не измеришь,

знать, нет заботы у реки,

во что ты веришь и не веришь.

Не замечали смены вер,

всех защищали эти ивы.

Скользит по заводи пугливый

тысячелетний водомер.

-- ПЕСНЯ О ПЕСНЯХ

Захлёбываются фанфары

в восторге массовых шествий,

захлёбываются гитары

в полифонии нот,

кто-то мотив новый,

кто-то мотив старый,

каждый поёт песню,

да не каждый поймет.

Кто-то поёт под дудку,

кто-то поёт под водку,

кто-то поёт под флагом,

кто-то под стук сердец,

кто-то поймет как шутку,

кто-то над песней плакал,

кто-то заткнул ей глотку

и не услышал конец.

Громкая песня - мера,

нужная песня - место,

злая песня - одежда

тело прикрыть в крови,

старая песня - для веры,

новая - для надежды,

самая лучшая песня

останется для любви.

Песне на горло ступишь -

станет совсем тошно,

может спустить с лестниц

и подарить смерть,

и не продашь то, что

песней-судьбой купишь,

неважно о чем песня,

важно - кому петь.

-- СКОМОРОХИ

Не извести блаженных странников,

сколь не дави, сколь не лови,

им без побоев, как без пряников,

а без вины, как без любви.

Колпак, хоть старенький, да красненький,

сам с виду весел, но промок,

и в каждой развесёлой басенке

сквозит холодный ветерок,

и в каждой развесёлой песенке

четыре жалобных словца.

Перетянул тулупчик тесненький

и ждет счастливого конца.

-- Я поехал бы в город Коломну,

я бы сталь газосваркой варил,

я работал бы в каменоломне

и цветы всем из камня дарил.

Я устроился бы штукатуром

в РСУ и сантехником в ЖЭК,

я бы вкалывал киркой и буром

и спокойно закончил свой век.

Занимался бы спортом я вело

и лелеял мужчинскую стать,

что бы только я в жизни не делал,

чтобы только стихов не писать.

-- УЧИТЕЛЬ СЛОВЕСНОСТИ

Юрию Казарину

Ты учишь говорить, твои фонемы

не достигают разума толпы -

те неразумны потому, что немы,

те потому и немы, что глупы.

Неловкие заученные слоги

ты заставляешь составлять в слова,

они ходить научены едва,

передвигать младенческие ноги.

Ты учишь говорить, они молчат

на языке, который нынче вымер,

удушлив твой туман, словесный чад,

ты постепенно исчезаешь в дыме.

На молодом туманном молоке,

волшебной одурманен ворожбою,

ты говоришь на мёртвом языке,

едва припоминаемом тобою.

-- Юрию Казарину

Коль поминаешь всех добром,

куда как сладко пьётся -

бью оцинкованным ведром

о краешек колодца

и вглубь разматываю цепь,

и воду набираю,

пью, напевая степь да степь,

и вот дорога к раю.

Аэропорт, аэродром,

у трапа стюардесса,

я помяну её добром,

и мне достанет места,

идём на взлёт под гул и свист,

а там, где мы стояли,

благословенный Ференц Лист

играет на рояле,

высь отливает серебром

дома, лесопосадки,

коль поминаешь всех добром,

не думай о посадке.

Отсюда и дворцы малы,

тем более, другое,

здесь даже острые углы

нам кажутся дугою,

за встречу со святым Петром

не грех и расколоться,

бью оцинкованным ведром

о краешек колодца.

-- Н.К.

Спой песню мне, сядь к моему костру,

у огонька, разжегшегося возле

от ветерка, задувшего к утру,

не говори, что пальчики замёрзли.

Ведь пальчики, застывшие во сне,

уже огня почувствовали жженье,

и ты уже увидела во мне,

зеркальное своё отображенье.

И я увидел, и не только я,

я прячу взгляд от посторонних взглядов

и не хочу, чтоб песенка твоя

звучала популярнее, чем надо.

Ей и меня достаточно вполне,

ей и во мне живётся на свободе -

не надо популярности в народе,

спой песню мне, спой песню только мне.

-- Леониду Ваксману

Давай ещё побудем на свободе,

пока ещё судья дает отсрочку,

не ловит, не хватает, не уводит

в глухую, как Бетховен, одиночку,

пока полоску алую, как знамя,

волхвы толкуют к ветреной погоде,

и ангелы приходят не за нами,

давай, ещё побудем на свободе.

Во поле, во саду ли, в огороде,

пока хватает времени и места,

давай, ещё побудем на свободе

в беспечном ожидании ареста,

а туда, где, говорят, нам будет слаще

в заботе об обеде и приплоде,

нас, слава богу, силою не тащат,

давай, ещё побудем на свободе.

Давай, ещё побудем на свободе

последние горячечные ночки,

пока ещё блестят на небосводе

далёкие загадочные точки.

Мне кажется, нам рано ставить точки,

ведь мы не в тупике, а в переходе,

на нас ещё не цепи, а цепочки,

давай ещё побудем на свободе.

А после в маете тюремных буден

мы сочиним, должно быть, что-то вроде -

давай с тобой немножечко побудем,

давай ещё побудем на свободе.

Пока мы не общественно опасны,

не слишком много зла приносим людям,

в краю, где наши помыслы прекрасны,

давай, с тобой немножечко побудем.

-- ДЕВОЧКА С ОБРУЧАМИ

Ей попроще бы выбрать поприще,

а она, на судьбу не сетуя,

непрерывно вращает обручи

в круге света почти раздетая.

И улыбки плывут пираньями,

и по обручам вьются отблески

взглядов светлых пустых и раненых,

одинаковых, словно оттиски.

Три десятка летящих обручей,

но сокрыта от взгляда ложного

легким обручем, синим облачком,

светлым образом невозможного.

-- Так дорога длинна, что кати да кати,

рассекая лучами сиреневый смог,

если б ты, в самом деле, хотела уйти,

я наверно тебя удержать бы не смог.

Так дорога длинна, что водитель не знал,

он в улыбке скривил иронический рот,

где недавно стоял запретительный знак,

там сегодня уже запрещён поворот.

Так дорога длинна, на спидометре сто,

и шкала говорит, что ещё не предел.

Пристегните ремни, вам не кажется, что

чуть рассеялся мрак и туман поредел?

Убедительным басом приемник поёт -

до того широка, мол, родная страна,

что Москва позади, но не прерван полёт,

и дорога длинна, так дорога длинна.

Ну, а главное, что нам пока по пути,

счётчик щёлкает, гаснет зелёный кристалл.

Если б ты, в самом деле, хотела уйти,

я наверно тебя и держать бы не стал.

-- ПОПУТЧИЦА

Кончился рейс, дорогая попутчица,

как ни была бы мила ты душе,

больше у нас ничего не получится

кроме того, что случилось уже.

Время проходит, а силы истрачены

на пустяки, на стихи о тебе,

только ли наши мечты обозначены

цифрой на километровом столбе,

птицей на параболическом проводе,

ужасом камеры братьев Люмьер?

Поезд приходит - смятенье в народе,

рукоплескания поздних премьер.

Скоро сдадим мы постели негрязные

проводнику средь людской суеты,

разные люди нас встретят и разные,

если подарят, подарят цветы.

Мы прибываем на разные станции,

в разное время сойдем на перрон,

наш паровоз не доходит до Франции,

родины старого Шарля Перро.

Принца не встретит наивная Золушка,

феей обутая в беличий мех,

снег за окном, ни тропинки, ни колышка,

в тамбуре мат и пронзительный смех.

-- Я к холодной руке прикасаюсь виском,

все смешалось в горячем мозгу -

чей там профиль, очерченный тонким мазком,

чья там тень на туманном мосту?

Кто там кормит стихами холодный огонь

и кому этот корм по нутру?

Для сиреневых птиц раскрывая ладонь,

для сиреневых птиц на ветру.

А тебе так идет твой сиреневый цвет,

как зеленый когда-то - той,

я спрошу тебя - ты? Промолчи мне в ответ,

промолчи и еще постой.

Разве так непростителен дальтонизм,

склонность осень считать весной?

Птицы просятся вверх, строки падают вниз

и скрываются под волной.

-- Я не баловал тебя обещаньями,

на сто двадцать лет вперед всё обещано,

что поделаешь, раз так обнищали мы,

слишком дороги красивые вещи нам.

Потому нас так пугает везение,

что покуда за него не уплачено,

и какая б не была ты весенняя,

если завтра ты уйдёшь, не заплачу я.

Положу перед тобой из печати том,

все стихи здесь о тебе, а погода - жуть,

ты простудишься, а мне отвечать потом

перед тем, кто будет тем, погоди чуть-чуть.

А не хочешь, я тебе почитаю сам,

мы притушим лишний свет в тихой спаленке,

пусть сегодняшняя ночь не считается,

спи, мой запоздалый свет, спи, мой маленький.

-- ВАКХ

Красавец златокудрый

всем выдался неплох,

пускай не самый мудрый,

но самый щедрый бог,

порою резвый, пылкий,

порою недвижим

он плещется в бутылке,

общедоступный джин.

В нём новая напруга,

в нём чёткая стезя,

подумать - лучше друга

и отыскать нельзя,

в нём истина, и стыну

я снова, в дребезг пьян,

он шлёт мне выстрел в спину,

спасающий от ран.

-- В неизменном классическом стиле,

не толпою, а по одиночку,

мы на небо дорожку мостили,

мы мостили на небо дорожку.

Сколько водки на грудь не приму я,

не сыскать мне исходную точку,

мы старались построить прямую,

не толпою, а по одиночку.

Выстилали гранитом и яшмой,

не искали от выделки выгод,

ты не плачь, ты не жалуйся, Яша,

ведь на небе какой-то, да выход.

Только что-то на Яше лица нет

в эту зимнюю жуткую ночку,

и, беседуя, звезды мерцают

не толпою, а по одиночку.

-- Пока опустевшие соты

чужая рука не сломала,

душа запросила работы,

а так ли уж этого мало?

Запели луга клеверами

напевом забытым и старым,

вчера ещё вы умирали,

сегодня летит за нектаром

душа, золотая летяга,

не ведая сна и одышки.

Пока не становятся в тягость

тягучего меда излишки,

пока не ударит кого-то

желания жаркого жало,

душа запросила работы,

а так ли уж этого мало?

-- В твой прицел попасть

опасались недаром,

а попавшие

обзывали пиратом,

словно чёрной повязкой накрыт окуляром

неизменно был глаз твой, кинооператор.

А теперь тебя

не ругают канальей,

не к лицу тебе

нынче чёрная метка,

но зато уж теперь знаешь ты досконально

свой участок земли впереди на два метра.

Жил и я в земле

и спасался в траншее,

прижимался к ней

сверху снизу и сбоку,

но, хоть страшно нам, надо согбенные шеи

выворачивать к небу, хотя бы, в субботу.

Чтобы, всё-таки,

не выпадало из кадра,

как курсирует

на волне горизонта

золотых облаков боевая эскадра,

загораясь в лучах уходящего солнца.

-- ПОСЛЕ 68

Будем счастливы, нам вен

не порвет Амстердам, нам не

придется ломать стен,

разве что, собирать камни.

Будем счастливы, наш век

не заденет гроза, нам не

суждено повернуть рек,

не зажечь на воде пламени.

Будем счастливы, нам течь

не страшна, наш корабль в силе,

прежде чем на песок лечь,

он ещё проплывёт мили.

Будем счастливы, наш флаг

не настолько еще выцвел,

не родился еще враг,

не раздался еще выстрел.

Будем счастливы, good luck,

но спокойны сейчас ли вы?

Без сомнения. Итак,

будем счастливы, будем счастливы,

будем счастливы и тем,

что на дно не пошли с теми,

кто не смог поломать стен

потому, что крепки стены.

-- ЧАСЫ

Я знаю кражу и грабёж,

но эти шутки против правил,

скажите, ради Бога, кто ж

меня так вовремя ограбил?

Какой бандит и хулиган

сумел легко и аккуратно

залезть в жилетный мой карман?

Отдайте мне часы обратно!

Отдайте мне мои часы,

недели, месяцы и годы,

я нынче пьян, я нынче сыт,

но кто отдаст часы свободы?

Они вам, право, не нужны,

а мне без них совсем беда ведь!

Часы отдайте, пацаны,

цепочку можете оставить.

Быть может, вор носил усы

иль кончил курс шитья и кройки?

Отдайте мне мои часы,

прожитые до перестройки!

-- ДОВОЕННАЯ МЕЛОДИЯ

Аккорд предутренней реки,

тумана зябкая дремота,

едва намеченная нота

моста, протяжные гудки,

звук паровозного фагота,

идет по набережной кто-то,

и одинокие шаги

рождают звонкие круги

в пустом пространстве поворота,

куда уходят от реки

домов заполненные соты,

где, позабыв свои заботы,

уснули даже старики,

а возле Бреста ждёт пехота

приказа надавить курки.

Вчера был мирный день, суббота.

-- МОНОЛОГ СЕКС-БОМБЫ

Мы, вообще-то, тихие -

лежим себе да лежим,

но если внутри затикает,

ложись - боевой режим.

Неопытным аппаратиком,

уже не залезешь внутрь,

и если неаккуратно, так

назад уж не повернуть.

Кто был боевым, напористым,

кричит - поломала жизнь!

Не можешь всерьёз сапёрствовать,

подальше от нас держись.

Во-первых, не надо трогать им

от скуки нас, во-вторых,

не только, мы их уродуем -

и нас убивает взрыв.

-- Желаю сдаться, отступить,

сидеть шпаной и дезертиром

в глухой деревне, водку пить

с худым, неправедным, но миром.

Уйду, устал я умирать,

уйду подальше с поля боя,

где бьется молодая рать,

так вдохновлённая тобою.

Уйду болотной стороной

в пустую желтизну рассвета,

ты не увидишься со мной

в начале нынешнего лета.

Уйду туда, где тишина,

на листьях дождевые капли,

где, наконец-то, та страна,

где вместе журавли и цапли,

где я безвестно, но живу,

зато спокойно и счастливо.

Но долетает сквозь листву

сюда густая клякса взрыва,

и снова ранец на плече,

и снова серая колонна,

бой до последнего патрона,

и снова лето - время че.

-- ПТЕНЦЫ

Как птенцы из гнезда мы выпали,

ты не бойся прихода вечера -

под таким большими липами

нам с тобой опасаться нечего,

под такими густыми звездами,

разве их не для нас рассыпали?

Мы не против гнезда, а просто мы

из него не нарочно выпали.

Это только сначала кажется,

что без дома прожить нельзя никак,

что важней пропитанья кашица,

чем огромные звезды на небе.

Ты не бойся ни тьмы, ни холода,

будет день и найдётся пища нам,

мы еще пролетим над городом

на крыле, до небес возвышенном.

Пролетим еще, эка невидаль,

над Парижем, Нью-Йорком, Триполи

и над липой, откуда некогда

как птенцы из гнезда мы выпали.

-- ПЕСНЯ ВОЕННОПЛЕННОГО

Ты пленила меня, я тебя захватил,

друг у друга живём в плену,

наших воспоминаний глубокий тыл

не намерен вести войну,

сторожим друг друга и день и ночь,

ни на миг не смыкаем век,

и любой из плена уйти не прочь,

но другой совершит побег.

И сливается сторожевых собак,

наших общих собак вой,

мы построим один на двоих барак

и поднимем забор свой,

мы разрежем надвое белый флаг

и застелим себе постель,

и тогда уж не будет нам страшен враг

пролетающих дней и недель.

Мы поставим вышки по всем углам

и зажжём все прожектора,

если надо, засады поставим там,

где в заборе была дыра,

и, создав всё это, мы, может быть,

проживём целый век любя,

ведь известно - попавшего в плен убить,

всё равно, что убить себя.

Нам, наверное, у не видать побед,

но конвенция нас хранит,

нам положен завтрак, ужин, обед

и могильной плиты гранит,

нам хватает дней, нам хватает сил,

мы спокойно идём ко сну.

Ты пленила меня, я тебя захватил,

друг у друга живём в плену.

-- РОМАНС

В блеске глаз не увижу угрозы,

в блеске кос - перелива змеи,

я вплету в твои чёрные косы

золотистые ленты свои.

Замешаю любовь на несчастье

и надежды посею везде,

забавляясь невидимой властью

золотого зерна в борозде.

В чёрном небе звездой засверкаю,

упаду, не оставив следа

и, откуда взялась ты такая,

не узнаю уже никогда.

Но пока я витал в поднебесье,

зазвенела, как ветер в трубе,

золотая красивая песня

о тебе, о тебе, о тебе.

-- В ТАКСИ

Дождь за стеклом, ты ведёшь себя так,

будто непереносима обида,

а любопытный водитель-чудак

смотрится в зеркало заднего вида,

мчатся машины, гудками трубя,

смотрит шофёр, как ужасно несмело

за плечи я обнимаю тебя -

сердце стучит, и рука занемела.

Лучше смотри на дорогу, чудак -

трепетный жар ощущаю под платьем,

чёрт с ним, с водителем, пусть будет так,

пусть поглядит - мы ему не заплатим.

Бедный водитель не знает пока,

что за любовь заплатить невозможно,

даже когда беспредельно богат -

лучше машину веди осторожно.

Дождь за стеклом, до поры подождём,

и бескорыстно друг другу услужим

той, когда бросит он нас под дождём,

мстительно грязью обрызгав из лужи,

будет кричать, что бензин дорогой,

и говорить, что не ездят без денег.

Черт с ним, с шофёром, он нас не заденет,

сам виноват - извини, дорогой.

-- ВЫСОКОЕ ОКНО

Как бы ты высоко, далеко не жила,

в центре мира, в глуши,

ты удачи мне, милая, пожелай

и рукой помаши,

и куда б не пошёл, на охоту ли в лес,

заблудился высоких домах,

на какую б вершину я сдуру не влез,

я увижу твой взмах.

Если будет не очень-то весело мне,

доконают враги,

ты утешишь меня силуэтом в окне

и движеньем руки,

на закате окрасится солнцем стена,

и увидят все люди окрест

золотую икону в окладе окна,

этот свет, этот крест.

-- BIRTHDAY

Собака лает, ветер носит,

комар поёт и точит жало,

моя родная морщит носик,

наверно, руку отлежала.

Ей снится дом на перекрёстке,

а в доме праздник, день рожденья,

а рядом липы и березки,

такие добрые растенья.

Со всех сторон приходят гости,

сквозь лес и луг, и поле хлеба,

и через речку, через мостик,

вниз по дороге вверх, на небо.

В предвосхищении полета

все тело тает и немеет,

но плоть и кожа переплета

уже значенья не имеют.

Сияет живопись без кисти,

играет музыка без клавиш,

и на футболке надпись kiss me,

как только крылья ты расправишь.

А после наступает вечер,

сухой огонь в печи пылает,

и в листьях крон играет ветер,

и вдалеке собака лает.

-- Ольге

А не поспеши я, не поторопись я,

кто мог бы взнуздать уходящие годы?

Чтоб через твои золотистые листья

светилась прозрачность янтарного плода,

сияньем окрестность электролизуя,

чтоб ткани до треска тянулись к разряду,

и вот на руках осторожно несу я

младенца, ребенка осеннего сада.

Теперь уже можно и не торопиться,

я, буйную голову к плоду склоняя,

иду и не вижу - отставшая птица

летит в высоте, свой косяк догоняя.

-- ОТНОШЕНИЯ

Мы с тобой относимся друг к другу

словно листья к берегу водой

черной, донной, ключевой, упругой,

на стремнинах жуткой и седой.

Мы с тобой относимся постольку

лишь, поскольку нынче влюблены,

я в свою загадочную польку,

ты в своих защитников страны.

Мы с тобой относимся ветрами

в сторону полуночных огней,

говорящих нам в оконной раме

не о нас - о нём или о ней.

Мы с тобой относимся по кругу

к той струе, что названа судьбой,

мы тепло относимся друг к другу,

рядом мы относимся с тобой.

-- Ломает повинное тело -

не понял, просрочил, не спас,

чего-то такого не сделал,

что необходимо сейчас,

не завтра, не через неделю,

а именно нынче, теперь,

пока еще не заржавела

тугая скрипучая дверь,

пока ещё ключ не потерян -

на грех и карман-то дыряв,

пока совершенно уверен,

что не проживёшь потеряв,

пока помогает и тянет

за дверью другая рука.

Дорога тебя не обманет,

но только не медли, пока...

-- ПЛОХИЕ НОВОСТИ

Пожары, наводнения, восстанья,

разгул стихий - земли, воды, огня...

Спокойно ли сейчас твое дыханье,

ты помнишь, не забыла ли меня?

Землетрясенья, волны войн и стачек,

цунами, столкновения планет...

Я слышу, за стеною кто-то плачет.

Не ты ли плачешь? Слава Богу, нет.

Ты далеко, не услыхать, какое,

но бьётся птицей вещей изнутри

и не даёт пощады и покоя

твой дальний взгляд - смотри, смотри, смотри.

Я вижу всё - усиленные дозы

и мор и глад, и молнии в грозу,

все в мире человеческие слёзы

через твою далекую слезу.

-- ПРЯЛОЧКА

Ткачиха ткёт

ткань гладкую,

прялочка поёт

песню сладкую.

Слаще по?лыни,

тра?вы-бе?лены,

что ж вы рвёте нить

ручки белые?

Нитки тонкие,

нитки нежные,

что ж вы рученьки

слабы-не?живы?

Не уроните

вы кровиночку

на пелёночку,

на простыночку.

А уроните

вы слезиночку

на веревочку-

паутиночку.

Не прядётся нить

злою силою,

не придётся жить

с моей милою.

-- ДАР

Моей любимой от щедрот

бог подарил, что только мог -

как вишня, алый, сладкий рот

и мягкий бархат нежных щёк,

разлив волос - бесценный дар,

излом бровей, что тоньше спиц,

прекрасных глаз полночный жар,

прикрытых тайною ресниц.

Ушка пленительный овал

и шеи шёлковый изгиб,

плечам любимой свежесть дал

и аромат весенних лип,

дал силу нежных тёплых рук,

грудь тяжела и высока,

пушком покрытая вокруг

такого нежного соска.

Спины упругая волна

и ягодиц упрямый взлёт,

округлость бедер, пелена,

где ног желанный переплёт,

где самый сладкий в мире плен

для резвых и недетских игр,

тугие яблоки колен,

сухая страсть точёных икр.

Но мне, увы, не довелось

владеть всем тем, что дал ей бог

от самых кончиков волос

до ноготка любимых ног,

всем тем, чего я не видал

ни наяву, ни в сладком сне.

Всё бог моей любимой дал,

и лишь не дал любви ко мне.

-- Для чего, зажимая боль,

словно рану, уйдя из боя,

я встречаюсь опять с тобой

и опять говорю с тобою,

вновь выматываясь в борьбе

за постылою чашкой чая?

Я всего не прощу тебе -

я себе-то не всё прощаю.

Я не верю в твою звезду -

я в свою-то звезду не верю.

Больше я к тебе не приду.

Больше не отпирай мне двери.

-- Когда душа разорвана на части,

я забываю в жертвенном огне,

что ты в моей непреходящей власти,

поскольку ты всегда живёшь во мне.

Что ты моя, пока я в это верю,

я забываю, и горю опять,

напуганный возможностью потери

того, что невозможно потерять.

-- Цирюльник неба, страшный плут,

он с мылом, бритвой и салфеткой

стрижёт и бреет разный люд,

всех отмечая божьей меткой,

и оставляет бледный шрам

на подбородках и затылках,

и время, медленный бальзам,

лелеет в сумрачных бутылках,

и освежает по утрам

нас из бутылок влагой грусти,

и тем залечивает шрам

и оставляет плод в капусте.

-- Пока земля надёжна и тверда,

мы так недалеки еще от детства,

но вот к подошвам тянется вода,

а на неё уже не опереться.

Дрожит и стынет время на часах,

вода растёт, вода смочила лица,

они плывут и тают на глазах

или почти готовы раствориться.

Я просыпаюсь с горечью во рту

и вкусом вездесущего железа,

пишу сухое имя на борту

и ухожу за кромку волнореза.

-- ПРИЧАЛ

Матросы убирают трап,

внизу машина застучала,

причал походит на корабль,

давно застывший у причала.

Реки прозрачная струя

влечет в моря, к далеким странам,

а он своим упрямством странным

презрел далекие края.

Потусторонние леса,

ему желанней всех Америк,

и он стоит, подняв глаза,

на противоположный берег.

Оставить комментарий
Размещен: 26/08/2007, изменен: 17/02/2009. 88k. Статистика.
Сборник стихов: Поэзия

Связаться с программистом сайта.
Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"
Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"