На заводе ЖБК к часу дня ожидали очередную проверку пожарной безопасности, и инженер по охране труда Матвеев высматривал инспектора, маясь у проходной. Высматривал-высматривал, да не высмотрел, и пожарный майор внезапно возник сбоку, взявшись невесть откуда и приехав неясно на чём.
- Наверняка вы за мной, - убеждённо сказал он, протягивая Матвееву руку. - Добрый день. Полковник МЧС Иванов.
Матвеев, смешавшись, прыгнул взглядом с погон эмчеэсника на его лицо, потом обратно, хотел спросить, не спросил, неуверенно выдавил "да, здравствуйте, идёмте", и они пошли.
- Это ко мне инспектор, - сообщил Матвеев охраннику у вертушки. Тот чем-то щёлкнул и зажёг зелёную стрелку, но майорский полковник явно никуда не спешил:
- Огнетушитель на КПП имеется? - энергично поинтересовался он.
- Там, - сказал охранник, поклонившись в красный пожарный угол.
- Отлично. Назначение его знаете?
- Ну, тушить огонь.
- Всё верно, - подтвердил эмчеэсник. - Огнетушитель предназначен для того, чтобы тушить огонь. Как видим, не сложно. Пожар - это неразумная стихия, но в борьбе с ней есть своя логика. Главное, не паниковать, и нужные ответы придут сами собой. Телефон пожарной службы помните?
- Конечно, сто один. И вот они тоже у нас, - охранник ткнул пальцем в памятку над телефоном.
- Ого, - удивился эмчеэсник. - Как остроумно. Вообще при пожаре случается всякое, а здесь очень проницательно учтён человеческий фактор. Если заволнуешься, забудешь, можно тут же прочитать, - впечатлённый, он подался было к выходу, но раздумал.
- Вы, наверное, обязаны зарегистрировать в журнал мою фамилию? - предположил он. - Пожалуйста, порядок есть порядок. Иванов, с двумя Вэ.
- Это как, - не понял охранник, взяв авторучку. - Ивванов?
- Нет, - ответил эмчеэсник. - иВ-аноВ. Ивванов это с тремя.
Охранник и Матвеев переглянулись, на секунду повисла тишина, в которой, казалось, кто-то должен был что-то нужное сказать или сделать, но никто ничего не сделал и не сказал, и Матвеев с инспектором проследовали на территорию. С той стороны КПП закемаривший на солнышке рыжий пёс по кличке Рыжий меланхолично разожмурился, потом разом вскинул голову и уставился на эмчеэсника, словно не веря своим собачьим глазам.
- Ну здравствуй, - сказал тот и ему. - Ты-то хоть не куришь на территории? - и возмущению Рыжего не стало предела.
- Не бойтесь, - через лай с досадой сказал Матвеев и попытался встать между ними. Это не помогло, Рыжий обошёл его по кривой, Матвеев, скрепя сердце, нагнулся за несуществующим камнем, и несуществующий камень не подвёл. - Вы не думайте, это хороший пёс, это умный пёс. Просто он вас не знает.
- Вы мне так объясняете, как будто я не понимаю, - слегка даже обиделся Иванов. - А ведь мы, полковники МЧС, в сущности, сами точно такие же собаки.
Матвеев в растерянности помедлил, но опять ничего не спросил и повернулся идти дальше. Эмчеэсник, не двигаясь с места, с насмешкой глядел ему вслед.
- Только на двух ногах, - чуть повысив голос, уточнил он Матвееву в спину.
- И то не всегда, - добавил он уже будто самому себе, но Матвеев, наконец, остановился.
- Хорошо, - решившись, развернулся он. - Кто же вы всё-таки по званию, раз уж вы так ставите вопрос?
- Ну так а что ж вы не спросили сразу? Вы же озадачились, почему было не раззадачиться на месте? Про мелочи вроде проверки удостоверения я и не говорю. Пропускной режим придуман не джентльменами и не для джентльменов, это понятно, но как насчет простого человеческого любопытства? Да и разумно ли допускать на предприятие явного неадеквата, если только он, конечно, не директор?
Они снова пошли, теперь уже бок о бок, и Матвеев, поразмыслив, ответил:
- Наверное, я побоялся оказаться бестактным. Кажется, я быстро вообразил, что вдруг вас недавно понизили в звании, а вы представились полковником по старой памяти, и мой вопрос мог оказаться для вас неприятен. Да, кажется, так.
- Ничего себе! - возмутился эмчеэсник. - А почему не вдруг меня только что повысили на два звания сразу, и я этого вопроса только и жду? Вдруг это прекрасный повод поздравить меня и порадоваться моим успехам? Шутка ли, человек умом и упорством обогнал собственные погоны! Я что, похож на того, кого скорее могут разжаловать, чем продвинуть по службе? Такое, что ли, у вас сложилось обо мне впечатление?
- В первую минуту не знаю, - ответил Матвеев. - Теперь, честно говоря, да.
- Это что же, я так понимаю, вы больше не боитесь оказаться бестактным?
- Как бы то ни было, - сказал Матвеев, - лишить человека возможного удовольствия - это меньший промах в общении, чем причинить ему возможную досаду.
- Дааа? - протянул Иванов, чему-то несоразмерно удивившись. - И что же, у вас, может быть, даже есть дома какая-нибудь семья, я имею в виду - жена и дети? Какой-нибудь Олежек лет четырёх или наоборот - Танюша годиков семи?
Матвеев остановился.
- У меня действительно есть дочь Таня. И ей правда семь, - и снова он почему-то не задал очевидного вопроса, только добавил. - Что до Олежека, его у меня нет.
- И вы готовы за это поручиться? Вот так, до самого дна вероятия, как если бы поставили к стенке и целились в лоб?
В глазах Матвеева скользнула какая-то мысль, и он на секунду смешался. Вслух он сказал:
- Готов. И потом, какая тут связь?
- А то вы не знаете, какая, - фыркнул Иванов. - Такая, что где же были ваши мудрые принципы, когда вы с женой производили её на свет? Почему вас тогда не остановило соображение, что лишить вашу дочь возможных радостей будущей жизни - куда меньшее зло, чем обречь на возможные беды? На неминуемые беды, гораздо точнее сказать. Скоро ваша дочь подрастёт, и в душу её войдёт осознание ждущей за поворотом смерти, может быть, страшной и мучительной. Придётся ли ей это по сердцу, как вы полагаете, и кто, как вы думаете, будет в этом виноват? Да что подрастёт - вдруг уже сегодня после пяти вы явитесь домой, на пороге вас встретит жена, сама полумёртвая от горя, и скажет, что у дочери вашей обнаружен - ну, скажем, рак матки. Согласен, в таком возрасте не самый частый случай, но кому-то же всегда везёт. Какая-то матка у Танюши всё-таки должна уже быть, если я правильно понимаю? Для прямого назначения, может, ещё и рановатая, но раку, как я понимаю, без разницы. Рак за матку Таню цап! Это такой стих, - прибавил он, словно в ликующих скобках. - По природоведению. Чтобы, играя, познакомить ребёнка с окружающим мироустройством.
- Вы что, полный придурок? - спросил Матвеев, весь белый.
- Нет, - сказал эмчеэсник.
- Вы вообще соображаете, что несёте?
- Да, - сказал эмчеэсник.
- Похоже, вы давно не получали по зубам.
- Давненько. Не тот пошёл народ. Ценят стабильность, всё с оглядкой. Ударьте вы.
Они долго стояли, глядели друг другу в лицо. Матвеев отвёл глаза первым.
- Вы меня, ради бога, простите, - тут же сокрушенно произнёс эмчеэсник. - Я и впрямь позволил себе лишнее. Не знаю, как так вышло. Я на службе, вы на службе, у вас начальство, у меня... - он внезапно задумался, - ... начальство. Что мы ему скажем? Что, забыв профессиональный долг, посрались по философским мотивам? Нам с вами это надо? Вам хочется объяснять директору, почему у его предприятия испортились отношения с пожарной охраной, пусть даже вы, я первый признаю это, сто раз правы? Давайте лучше проведём по-скоренькому эту самую инспекцию - начнём, кончим, и вы меня забудете.
- Если, конечно, сможете, - добавил он. - Сперва, я думаю, поглядим, что там у нас с документацией, потом проверим систему оповещения, огнетушители, после этого... - он вроде как открутил что-то рукою в воздухе, - краны...
- Какие ещё краны? - скрипнув зубами, перебил Матвеев. - Вы имеете в виду пожарные гидранты?
- Именно... их... я и имею в виду, - кивнул Иванов без всякой убежденности. - Если, конечно, у вас нет возражений. И если, конечно...
- Если конечно что?
Иванов скользнул ему в лицо безразличным взглядом:
- Если у вас ничего не тлеет уже прямо сейчас.
*****
Где-то час спустя они вновь появились в виду КПП, и глянувший как раз из окна охранник ещё подумал про себя, что натянули, видать, Игоревича по полной программе, потому что Матвеев был не похож на себя, вид имел странный, потерянный и даже больной. Эмчеэсник шёл на пару шагов впереди и без умолку говорил, а Матвеев как будто просто двигался на звук его голоса, мало что замечая вокруг. Проходя подъездные пути, он споткнулся об утопленный между плитами рельс, остановился и, казалось, хотел нагнуться и коснуться его рукой, но, подумав, всё же понял рельс так, без касания, и широко шагнул через следующий, с запасом, чтобы уже наверняка.
- Ну что же, я абсолютно доволен, - трещал между тем эмчеэсник, не оглядываясь, в расхлябанном бездумном порыве, словно не Матвееву, словно никому. - Лучшие результаты инспекции нельзя и вообразить, даже если нарочно сидеть часами. Идеальный порядок в документации, образцовое состояние инвентаря; что же касается гиндра... гидратов... они таковы, что только ради них одних уже хочется жить. Жить, топтать грешную землю, благодарной грудью вдыхать... Оба-на, - взгляд его внезапно за что-то зацепился, и он поймал себя вполоборота. - Сергей Игоревич, дорогой вы мой инженер по ОТ, это что же там у вас, да неужели это пожарный щит?
Он жадно обернулся к Матвееву, и тот, вздрогнув, ответил:
- Да.
- Наконец-то, - тихо сказал эмчеэсник, задохнувшись от нежданного счастья. - Душа моя знала, что вы чего-то не договариваете.
Матвеев замер.
- Я вас подожду здесь, если не возражаете.
- Разумеется, я возражаю. Всеми силами. Это нарушение регламента, и оно вопиет. Что если я найду там окурок, а вы обвините меня впоследствии, что я сам же его и подбросил из личной неприязни к вам? Или хуже того - из любви к окуркам?
- Я прошу вас, - выдавил Матвеев через силу, лицо у него скривилось, и эмчеэсник засмеялся ему прямо в кривое лицо. Отсмеявшись, он зашагал к щиту, а Матвеев в смертной тоске завертел головой, но мир был пуст, только дым из трубы котельной да спина охранника в окне проходной, и помощи ждать было неоткуда.
- Сличим опись, - объявил Иванов, зашелестев у красного ящика бумагами. - Так, так, ПэЩа номер три. Пункт первый. Лом?
- Лом? - он повысил голос, но не обернулся, не счёл нужным. Матвеев стоял сзади на полшага, может быть, на шаг.
- Зачем спрашивать? - в конце концов отозвался он. - Вы же сами видите, что есть.
- Багор?
- Багор, - сказал Матвеев.
- Длинный, стальной, с загнутым крюком, чтоб зацепить и уволочь по изрытой грязи, куда велит ненасытное сердце? - уточнил эмчеэсник.
Не глядя на него, Матвеев обречённо кивнул.
- Топор?
- И топор.
- Пожарные вёдра, кроваво-красные внутри и снаружи, словно полные до краёв, и даже будто некуда уже и через верх?
- Да, два. Вот они.
- Вообще, всё красное, - заключил эмчеэсник, удовлетворенно складывая серый лист.
- Всё.
- То есть, вы понимаете.
- Я понимаю, - сказал Матвеев. - Думаю, что да. Всегда знал, что да. С самого начала.
- Ну так изложите мне, а я проверю.
Матвеев вздохнул. Он протянул руку, хотел коснуться щита, но не коснулся, собственно, может, и не хотел. Щит был старый, красная краска на нем шелушилась и отслаивалась, и всё равно в проплешинах почти не виднелось дерева, а только снова красная краска; сетчатые дверцы заметно осели на петлях и были завязаны на проволоку со свинцовой пломбой. Пломба придавлена не была, ничего не пломбировала, не имела смысла, висела так.
- Когда, - спотыкаясь, с усилием подбирая не те слова, заговорил Матвеев, - снова начнётся какое-нибудь противостояние... волнения... гражданская война... когда опять пойдёт брат на брата...
- Брат пойдет на брата, дед восстанет против бабы, зять полезет на тёщу, - скривившись, подхватил Иванов. - Давайте уж как-нибудь так, без поэзии.
Матвеев сосредоточился.
- Если, допустим, толпа, - снова начал он. - И если, допустим, ей попадётся кто-нибудь, кого она ненавидит... или может ненавидеть... или просто ей как раз надо кого-то ненавидеть, а вот и он... то здесь, на этом месте, с этим бьющим в глаза красным ящиком... и всем, что в нём... почти наверняка этот кто-то будет растерзан насмерть. Это позыв. Это искушение. С ним ещё может бороться кто-то один, но никогда все вместе. Это как женщина, ты видишь её, и через миг она навсегда внутри, и уже ничего нельзя поделать. Где-нибудь в другом месте не исключено, что всё ещё обойдется. Пускай его унизят, пускай изобьют, но если здесь, то это конец. Это знак, что уже можно. Что уже позволено всё. Это не может здесь быть случайно, это часть великого общего плана, хватайте, пользуйтесь, всё это оставлено здесь для вас. Где-то там, не знаю, где, есть стол, бескрайняя карта грядущего мира и на ней чёрный крест - тут будет родник ненависти, место сойти с коней и утолить кровавую жажду. Всюду внизу, под землёй, как под кожей, струятся страшные воды, и в таких местах они каждый миг готовы прорваться наружу.
- Я видеть его не могу, - совсем тихо докончил он.
Склонив голову набок, эмчеэсник раздумывал, сличал слова Матвеева с чем-то внутри себя, потом вроде бы кивнул, но как будто не до конца.
- Ну и вот это, полагаю, вы понимаете тоже, - он ткнул пальцем в жестянку: "Запрещается использовать противопожарное оборудование для нужд, не связанных с тушением пожара".
- Да, конечно, - страстно сказал Матвеев. - Это важно. Когда его будут здесь терзать, кому-то из толпы обязательно бросится в глаза эта надпись. Иначе нет смысла, так задумано, это просто не может быть не так. Он на секунду остановится, чтобы оглядеться или вытереть пот, прочтёт её, заржёт и заорёт - братцы, что вы делаете, нельзя всего этого брать без пожара, так давайте его подожжём.
Эмчеэсник кивнул ещё раз, уже явственно. Похоже, теперь всё было верно. Он обвёл глазами стену.
- Это вообще что за здание?
- ГСМ, - ответил Матвеев.
- Господь, Спаси Мордовию?
- Склад материалов, - устало объяснил Матвеев, сам не зная, зачем. - Смазочных и горючих.
- Ну двери-то там надежные, в этом складе?
- Вы всё видите сами. Вот лом, вот топор. Всё продумано. Всё под рукою. Оно прорвётся.
- Я читал, - вспомнив, опять заговорил он, - во французскую революцию, когда взяли мятежный Нант, казнями руководил депутат конвента Каррье. Девяносто священников загнали на баржу, потом всё разом затопили в Луаре. Каррье шутил, что приговор об изгнании из страны был исполнен вертикально. Дальше уже топили так, барж было жалко, просто вязали и сбрасывали в воду. Женщин с мужчинами скручивали попарно. Это у них называлось "республиканской свадьбой".
Эмчеэсник стоял, мерил стену взглядом, слева направо, снизу вверх, безразлично что-то прикидывал, ничего не говорил.
- Потом ещё давно в юности я знал такого Рогоцкого. Он служил срочную, был вроде бы в Анголе... или где-то там, в тех краях. Когда пьяный, всё время хвалился, что резал негра просто чтобы посмотреть, какая у негра кровь. Говорил, точно такая же, но на белом лучше видно. Может, врал? Рогоцкий? Толик, по-моему, Анатолий? - Матвеев с надеждой глянул на эмчеэсника. Тот всё ещё словно бы не слышал, и Матвеев вздохнул.
- Они и Рыжего убьют, - сказал он с отчаянием. - Просто так, заодно. Убьют и бросят труп на труп.
- Не обязательно, - качнул головой эмчеэсник, очнувшись. - Трудно сказать. У них такое в мозгах, что заранее никогда не угадаешь. Может статься, собаку им будет уже не интересно. Что собака? Собаку можно хоть сейчас.
- У меня сосед работает в спецавтобазе, в отлове, животных бродячих душит, - подумав, согласился Матвеев. - На этаж подо мною живёт.
- Да? Как интересно. И что же, здороваетесь, жмёте друг другу трудовые ладони?
- Жму, - с усилием сознался Матвеев. - Стараюсь избегать, но если сталкиваемся, то да. Всё же соседи. Столько лет рядом.
- Ага, - сказал эмчеэсник. - Соседи. Ну как же. Лица, находящиеся в близкой человеческой связи. Понимаю. Это я понимаю. Я не понимаю другого.
- Вы ответьте мне, - спросил он, положив ладонь на красную дверцу пожарного щита, - бог с ним, с соседом, но где ваши-то с женою были головы? Как вы-то додумались взять и родить сюда нового безвинного живого человека, когда постоянно перед вами было вот это?
Матвеев на секунду прикрыл глаза.
- Так вышло. Жена хотела ребёнка. Я, кажется, тоже. Хотел, чего хотела она. Надеялся, что как-нибудь обойдётся.
- Господи, - с ненавистью сказал эмчеэсник, - откуда вы только берётесь.
- Оттуда и берёмся. Всё надеемся, что обойдётся, - ответил Матвеев, и эмчеэсник что-то проговорил одними губами, то ли выругался, то ли нет.
- Запомните, Матвеев, что я вам скажу, - начал он уже вслух, очень чётко, стремительно, как будто торопясь, чтобы что-то ему не помешало. - Если вам хоть настолько вот дорога ваша дочь, если вы хотя бы в самой малой мере чувствуете вину свою и ответственность...
- Я знаю, - быстро перебил его Матвеев. - Знаю.
- Что вы знаете? Что вы в принципе способны знать?
- Если я люблю свою дочь, я должен воспитать её так, чтобы когда они начнут глумиться и убивать, она была на их стороне, не на моей, - сказал Матвеев. - Я всё это знаю. Я только не знаю, как.
- Но я сделаю, что могу, - докончил он. - Я вам обещаю.
- Здрасьте, Настя. Я-то тут, интересно, причём? Вы мне что, родственники? У меня за вас душа не болит.
- Нет? Не болит? - переспросил Матвеев, и Иванов взорвался:
- Матвеев, ты бабе своей в глаза заглядывай, не мне. Мне на тебя плюнуть и растереть, и на всех твоих, которые с матками, тоже. Вы хоть подохните все завтра. Правда, вы и так завтра все подохнете, так по мне хоть даже и сейчас. Ты меня к своим делам не приплетай. Это я, что ли, выучил тебя на лестнице живодёрам руки жать?
- Да я двадцать лет с ним в одном доме живу! - заорал Матвеев. - Двадцать долбаных лет! Дочки наши во дворе вместе играют! Я как-то в командировке был на учёбе, а жена затопила ему квартиру, он пришёл, и краны перекрыл, и за потолок испорченный ни копейки не взял, рукою махнул. Что я теперь могу сделать?
- А что могу сделать я? - в ярости взвыл Иванов.
- Так зачем ты тогда вообще? - крикнул Матвеев, как плюнул, и вдруг всё между ними враз перегорело и оба смолкли. Эмчеэсник, повернувшись, опустился на ящик со словом "песок". Матвеев секунду поколебался и опустошённо сел рядом.
- Я просто провожу инспекцию, - всё же сказал эмчеэсник вдогонку. - И потом, все эти дела, Матвеев, в принципе не в моей компетенции. В настоящий момент я здесь представляю министерство чрезвычайных ситуаций, а твоя ситуация никакая и не чрезвычайная. Всё это, Матвеев, банально до боли зубной. Таким, как ты, у меня и счёту нет.
Они посидели, потом Иванову пришло в голову что-то новое, он с любопытством огладил ящик под собою, постучал сбоку костяшками пальцев, но нужного не выстучал и спросил:
- Слушай, ты не знаешь, случайно, у него что, есть внизу какое дно или он просто так и стоит сверху на куче песка?
- С чего ему так стоять? - ответил Матвеев безразлично, мыслями где-то ещё. - Конечно, есть дно, это же ящик.
- Так что, в случае чего всю землю через него вычерпать невозможно?
На это Матвеев промолчал вообще, и эмчеэсник, подождав, неодобрительно вздохнул:
- И что теперь? Допустим, придёт день и вся Земля будет в огне, и как потушить его, если нельзя бросить в огонь всю землю?
Сгорбившись, Матвеев сидел, разглядывал ладони, как если бы чувствовал, что в них можно что-то новое понять, но не имел особой надежды. Потом произнёс: