Его взяли в четверг, после работы, возле дверей его же квартиры. Он не успел ещё вынуть ключ, когда его неожиданно спросили:
- Данилов?
- Да, - удивился он, - а вы кто?
- Идемте с нами, - не ответил один из подошедших и крепко взял Данилова за рукав. Тот не понял, возмутился, и церемониться с ним не стали. Он лежал, чьё-то колено прижимало его голову к бетону лестничной площадки, руки были заломлены и скованы сзади, из открытой его собственной двери одна за другой выходили несколько пар ног, а дальше виднелись следы обыска, больше похожего на погром. Потом Данилова везли в закрытом фургоне, наверное, через полгорода, вели какими-то долгими коридорами и лестницами, а затем к нему, уже сидящему на стуле, подошёл ещё один, новый незнакомец и, сунув под нос пачку бумаг, спросил:
- Это вы написали?
Данилов посмотрел:
- Да, я, - растерянно ответил он. - А в чём, собственно...
Его ударили, пока ещё не сильно.
- Эпилепсией не страдаете? - спросил незнакомец.
- Что? - не столько не понял, сколько не ожидал Данилов.
Незнакомец повторил.
- Нет, - ответил Данилов.
Тот вздохнул:
- Скверно.
Приблизительно месяц спустя Данилов вновь сидел в том же самом кабинете примерно на том же самом месте, только с рядом важных отличий. Под ним был уже не стул, а мягкое кожаное кресло, на столе стояли кофе с коньяком, руки Данилова были хоть со следами, но уже без самих наручников, собеседником был не прежний незнакомец, а хорошо известный по фото и выпускам новостей министр культуры, и волосы Данилова были не чёрными, а седыми. Министр говорил:
- Разумеется, мой новый пост предоставлял мне неизмеримо более широкие возможности и полномочия, но всё равно это было не то. Понимаете, как представитель государственной власти я мог разве что выявить и помочь, поддержать, создать благоприятные условия, но подобная пассивная роль меня не удовлетворяла, потому что кто занимает пассивную позицию, тот проигрывает. Подобные методы себя изжили, особенно когда уже давным-давно мы имеем блестящие примеры активной, генерирующей политики государства в сфере культуры. Вспомните Фёдора Михайловича Достоевского. Неужели бы он стал тем, кем стал, неужели из бесспорно одарённого, но не более того автора "Бедных людей" и "Неточки Незвановой" он превратился бы во славу и гордость русской литературы, если бы государство в своё время не арестовало его, не приговорило к смерти и не поставило перед расстрельной командой? Это великое переживание, этот бесконечно страшный, но и бесконечно драгоценный опыт нависшей и уже свершающейся смерти открыли Достоевскому такие вершины и бездны, которые ему не дано было измерить никакою иною мерой, и это, в свою очередь, приоткрыло те же вершины и бездны и нам. И если тогда для государства это было великое, но всё же во многом побочное и неожиданное достижение, то что мешает, спросил я себя, совершить нечто подобное путём спланированной и тщательно продуманной акции?
- И в самом деле, что мешает? - кивнул Данилов.
Министр прищурился и положил руку Данилову на плечо:
- И как вы полагаете, дорогой Дмитрий Леонидович, - вполголоса спросил он, - несмотря на мрак тех дней и ужас тех минут, было ли в последующей жизни Достоевского хоть одно мгновение, в которое он по-настоящему бы пожалел об этом опыте и пожелал, чтобы явленное ему страшное откровение никогда не посещало его?
- Думаю, что нет, - ответил Данилов.
- И я так думаю, - кивнул министр, прошёлся по кабинету и заговорил уже другим тоном. - Разумеется, это не означает, что государство отказывается от всяческих обязательств по отношению к вам. Не думаю, что в вашем нынешнем состоянии разумно будет заняться этим именно теперь, но позже, когда вы успокоитесь и наберётесь сил, мы обсудим вопрос о соответствующей материальной и моральной компенсации, и, поверьте, будут удовлетворены не только все ваши разумные требования, но даже и несколько сверх того. Пока же я могу только ещё раз принести вам свои глубочайшие, искреннейшие извинения за всё, что вам пришлось пережить в эти четыре недели. Я думаю, вы хорошо понимаете, что именно ваш огромный литературный талант, способность к глубокому чувству и пониманию были виною тому, что именно вас в числе очень и очень немногих мы избрали для этого, может быть, жестокого, но согласитесь, великого эксперимента. Надеюсь, это не прозвучит для вас издёвкой, но считаю, мы сделали, что могли. Теперь дело за вами. Отдыхайте, поправляйте здоровье, восстанавливайте силы и нервы, и беритесь за перо. Излишне говорить, что государство со своей стороны обязуется оказывать вам всемерную издательскую, финансовую, да и любую иную поддержку. Верю, что появление в русской - мировой - литературе фигуры, равной Достоевскому, уже не за горами. Вот, с благодарностью возвращаю вам ваши рукописи.
- Не возвращайте, не нужно, - покачал головой Данилов. - Раз уж так сложилось, наверное, будет лучше оставить их у вас. В полном вашем распоряжении. Причём без права истребовать их в дальнейшем.
- Не понимаю, зачем? - удивился министр. - И к тому же они, я так понимаю, не закончены?
- Это даже к лучшему, - ответил Данилов. - Что-то не тянет в Достоевские. Пожалуй, подамся в Кафки.