Восточный Игорь Евгеньевич : другие произведения.

Б.С.М.П. 916

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Никто не может сказать толком, было это или нет. А я говорю, мне захотелось творить, когда увидел эту дьявольскую больницу, я узнал, о чем написать по рассказам людей, и я захотел рассказать всем об этом, когда прочитал то, что получилось.
  БСМП 916
  
  
  
  По мере того, как он читал потрясающую книгу, ум его становился как сверкающий меч, углубляющийся во тьму. Болезни и страдания казались ему неважными, несущественными. Недуг отпал, как короста с забытой в лесу, отсохшей ветви. Он видел синюю, бездонную мглу веков, коридор тысячелетий. И страха не испытывал, а мудрую покорность и благоговение. Мир становился в душе, и в мире он дошел до слов:
  "...слезу с очей их, и смерти не будет уже; ни плача, ни вопля, ни болезни уже не будет, ибо прежнее прошло".
   "Белая гвардия".
  
  
  ПРОЛОГ
  
   Вы не увидите ее, если не присмотритесь, но и не пропустите, если пройдете близко. Достаточно сесть на любой автобус, и он привезет вас в это место. Вы окидываете взглядом окрестности и, присмотревшись, замечаете глубоко среди деревьев ее. Видна ее серая крыша, а также окна пятого этажа из красного, обожженного временем кирпича. Вы переводите взгляд на дорогу, которая ведет к ней. Это как будто бы грунтовая дорога с редкими столбами, на которых почти нет ламп. Идете по ней, и вам навстречу дует настойчивый, словно о чем-то предупреждающий ветер. Через пять минут появляется кирпичная, с железными решетками, изгородь. Она сравнительно высокая, в три человеческих роста, железо заточено под острые пики. Пики то выступают из-за деревьев, то прячутся за ними, которых здесь очень много. За этими деревьями скрыто много больше, нежели то, что просто находится за ними. Кирпичная кладка забора изрядно потрепана временем, кое-где железная решетка вырвана. На решетках изображена змейка, склоненная над медной чашей с крестом, в некоторых местах на месте этой эмблемы зияют дыры. Примерно через двести метров после начала изгороди находится центральный вход. Это высокая, в восемь-десять метров арка, выполненная из того же красного кирпича по всем правилам сооружения свода. Горизонтальная поверхность этих врат покрыта оцинковкой, время обезобразило ее и, растрепав и сорвав ее, заставило заунывно звенеть на ветру. На самом верху, на листе оцинкованного железа, сидит широко распахнувший крылья медный ворон. Ворота сооружены из тех же длинных острых пик и крепко-накрепко заперты. Огромный замок на ее воротах закрыли задолго до нашего повествования, помнят же о ней до сих пор...
  
  Глава 1. Начало.
  
  4.27 16 сентября 1946 года, город 917, восточный берег
  
  Солнце еще не взошло. В воздухе стоял запах уходящего лета. Без намека на то, что это лето когда-нибудь вернется. С берега была виден горизонт соседнего города 916. Несмотря на то, что два города находились рядом, это были совсем разные города. Над одним городом солнце вставало, над другим оно заходило.
   Осенняя река отбрасывала белую, с желтыми листьями, пену. Пенные листья прибивались к ногам человека, который сидел на берегу. Он склонил голову на колени и, казалось, спал. Перед ним проносились события последних суток, какие он мог вспомнить. Он отчетливо видел, как шел с консилиума, он помнил, что выразил особое мнение о том, как стоит относиться к идее альтернативного, или внеземного разума. Отрицая его, он сослался на то, что до сих пор никто не был свидетелем этого. Кроме того, распространение такой идеи может негативно сказаться на сознании людей, рядовых граждан Союза. Больше он ничего не мог вспомнить. Его преследовало чувство, что с ним случилось что-то непоправимое. Что он - объект чьего-то злого плана, что он несет на себе чужое зло. Теперь ему никогда не вернуться к прежней жизни. Какой же беззаботной она показалась ему в данный момент. Мысль о том, что кто-то похитил часть его времени, в которое мог делать с ним все, что угодно, все более угнетала его. И захотелось убежать, утонуть, нет, лучше поглубже зарыться от этого. Странно, но небо с его пустотой внушало теперь этому человеку панический страх. Хотя еще день назад ничего такого не было. Более того, в детстве он, как и многие дети, хотел стать летчиком.
  Теперь новое чувство говорило ему, что небо источник угрозы. Из-за него он потерял часть своего времени, а значит, часть себя. И ничего уже не изменить. Не ведая, что делать дальше, человек, тем не менее, машинально сориентировался, вошел в воду и поплыл в сторону своего города, города 916.
  
  
  7.00 16 сентября 1946 года, город 916, район "Химиков"
  
  "Доброе утро, товарищи. Говорит "Маяк". В Москве восемь часов утра..."
  - Леша, вставай, живо! Хотя... можешь и не вставать, ванная уже занята, - произнес женский заботливый голос.
  "Ну вот: опять утро, почему оно неизбежно, почему снова начинается это кино про меня, кино, которое я видел уже тысячу раз? Ладно, дубль тысяча один... - Встаю, - простонал Леша из-под одеяла.
  "В ванную что ли не пойти для разнообразия?
  - Ты скоро там? - стукнув в дверь буркнул Леша.
  - Иди лучше сначала поешь, мать разогрела, - отозвалось из ванной, - А потом умоешься, от перестановки слагаемых сумма не изменяется...а...а...а потому, потому, что мы пилоты, небо наш, небо наш родимый дом..., - папа Алексея имел обыкновение петь в ванной.
  "Ну, это начало!" - подумал Алексей.
  
  - К доске пойдет, пойдет к доске, пойдет - Бекетов у нас пойдет к доске, - вырвалось наконец у профессора
  - Ну Линберг, если не подскажешь, вместе вчера этой ерундой страдали, - пригрозил Коля Бекетов другу, сжав руку под партой в кулак.
  - Мы ждем вас, товарищ Бекетов.
  
  Это был один из обычных сентябрьских дней, один из обычных медицинских университетов Союза, и два не совсем обычных товарища, которые находились на семинаре по анатомической хирургии. И если эта хирургия была чем-то вроде хобби Алексея Линберга, человека быстрого и решительного, то для медленного, степенного Николая Бекетова она была пыткой. Коля отрицал любое вмешательство, он был типичным наблюдателем, флегматиком, который может весь день ходить за вами, как тень, ни слова не говоря, а потом, собрав все в кучу, представить вам подробную рецензию на все ваши действия.
  Под "этой ерундой" Николаем понималась лягушка, препарированная Линбергом вчера ориентировочно в десять часов вечера. Смерть лягушки наступила в половину одиннадцатого непосредственно от процесса препарации, о чем в журнале Алексеем была произведена соответствующая запись. Коля же за все время операции не сказал ни единого слова, но потом скупо констатировал:
  - Все, преставилась. А ты, Леш, что-то не рассчитал.
  
  Когда пара кончилась, друзья по несчастью (после подсказки Линберга, перехваченной преподом, оба получили по 2 балла) отправились по домам. Путь домой пролегал через заболоченный пустырь на окраине города. Университетские корпуса стояли, почему-то, на отшибе. Так было со всем в этом городе. Все было как-то не для человека, как-то неудобно. Но об этом занятому человеку задумываться было некогда, а работали официально все.
  - Лех, забудь про этого профессоришку, он типичный эгоцентрик с уклоном в садизм. Все преподаватели-теоретики немного такие. Просидев всю жизнь "за чертежами", не понюхав "живой крови", этот дед старается выместить собственную непригодность обществу на нас, - попытался нарушить затянувшееся молчание Бекетов
  - Самого бы его на стол (операционный), поскакал бы как уж на сковородке, а то рассуждать каждый горазд! Логично, что его на фронт не пустили, раз он важному человеку вместо аппендицита грыжу вырезал! - не скрывая смех, словно с издёвкой, сказал Линберг.
  
  - Ты потише, говорят он из "левого крыла", ну а ты тоже хорош специалист, лягушку даже спасти не смог, - оправдательно произнес Николай.
  - Это точно, умерла прямо на столе - истерически вырвалось у Линберга. - Нам повезло, что она не этих - Алексей кивнул вверх, смеясь.
  - Не шути так, а то оба на столе с тобой окажемся - одернул его Бекетов.
  
  Когда они почти миновали пустырь, когда сквозь камыши уже стали видны крыши трехэтажных домов, Бекетов резко остановился, принял выжидательную позу. Казалось, он что-то уловил свойственным только ему чувством.
  
  - Ну что опять, опять шутка, я больше не куплюсь на этот старый розыгрыш - сказал Линберг, схватив Николая за рукав.
  - На этот раз без шуток, я слышу хлюпанье там..., там...в камышах, - сдавленно произнес Бекетов, указав на болото, - Не говори, что ты не слышишь этого...
  
  Линберг прислушался. И уловил едва заметные всплески воды, примерно метрах в десяти слева от тропы. Кроме звуков воды слышался тихий голос человека. Он словно причитал о чем-то, повторял что-то. Как молитву.
  
  ...Боже мой, боже мой... Везде зло, на мне чужое зло, что я сделал. Боже мой...
  
  - Смотри, вот он. Он, даже, не пытается спастись, а наоборот - крикнул Линберг.
  Перед друзьями была ужасная картина. В нескольких метрах от них в глубине болота на корточках сидел человек, в руке у него была саперная лопатка, которой он методично зачерпывал грязную жижу болот и выплескивал ее себе на голову. На вид ему было около пятидесяти лет, он был в очках, одна из линз которых была полностью заляпана грязью. Лысина на его голове и седина на аккуратно подстриженных висках говорили об его интеллигентном происхождении. Он сошел бы за доктора наук, если бы не занимался тем, чем занимался. Нам нем был серого цвета костюм в крапинку (или это была грязь?). Казалось, человек не заметил ошарашенных Линберга и Бекетова, только быстрее заработал лопаткой.
   - Во псих, - сказал Леха
  - Кажется, шизофреник, - уточнил Николай.
  
  - Мы сейчас вытащим вас, - крикнул Линберг и ощутил на себе взгляд Бекетова. Взгляд этот словно говорил : "А стоит ли? ...И так происходит всегда. Зачем мы помогаем другим? Нужна ли им наша помощь, когда о ней нас даже не просили? И наоборот, почему мы не помогаем тем и тогда, когда нас кто-то просит о помощи? Все очень просто. Когда считаем нужным, тогда помогаем и наоборот. Когда человек просит о помощи, это считается его решением, когда мы предлагаем помощь, это решение уже наше. А наши решения важнее чужих решений".
  
  - Держи его! - прокричал Алексей.
  Бекетов не двинулся с места; Линберг же стал расторопно подбираться к человеку, которому, как он считал, нужно помочь. Приблизившись наполовину, Линберг стал объектом пристального внимания странного человека. Человек этот тотчас бросил свое занятие, вскочил и скрылся в камышах. Определить, куда именно он побежал, (за камышами стояли ряды трехэтажных домов) было невозможно. Звук хлюпаний затерялся где-то в болотах.
  Линберг еще постоял, потом круто повернулся и, хлюпая, зашагал назад. Ступив на тропу, он ощутил осуждающий взгляд Бекетова. Взгляд говорил "Ну, а я же предупреждал".
  
  - А ты вообще молчи, - почувствовав это, сказал Линберг.
  - Возьму это за тему моего диплома, - отвлеченно отозвался Бекетов. - Будет звучать, э-э-э, примерно..., а ладно, надо еще подумать.
  - А, уже пациентов под себя квалифицируешь, откуда знаешь, может у него радикулит, грязевую ванну принимал, - сказал Линберг, отряхиваясь.
  - Ну конечно, а ты хотел его любезно предупредить, что его время в ванной истекло, да? - смеясь, произнес Бекетов
  - Умный, да, - Линберг перешел на полушепот. - Кажется, мы что-то не совсем понимаем. А меня не радует то, чего я не понимаю.
  
  
  18.11 29 ноября 1946 года, район "Химиков", дом 4 по улице Железнодорожной
  
  - Ты в комнате когда-нибудь убираешься? - рассеянно и как-то между прочим произнес Линберг, пройдя через всю комнату и остановившись у окна.
  - Леш, ты же знаешь, я тебе уже говорил, это творческий беспорядок, он помогает мне писать диплом... - не отрывая глаз от газетных вырезок отозвался Бекетов, в которых копошился.
  - Ладно, все вы так говорите, благо ты не я. У меня порядок как в операционной.
  - Вот нашел...
  
  Николай протянул лист "Правды" от 20 сентября 1946 года. Достать его Бекетову стоило больших трудов. Все, что оказывалось в его мрачноватом уголке, в котором он обитал, исчезало, растворялось. Вообще говоря, комната была уютно заставлена всевозможными вещами, нужными и ненужными. Комната не имела стен как таковых. Все четыре вертикальных поверхности были заставлены шкафами: два противоположных были стеллажами с книгами, один был определен под одежду, еще один был без дверей, Бекетов обрек его под склад "памяти". Тут лежали абсолютно все вещи, которые так или иначе напоминали Николаю события прошлого. Так, здесь лежала немецкая каска, рыболовные снасти (хотя Бекетов не был рыболовом), морская звезда и коралл, штурвал от ИЛ-2, коллекция шевронов военного времени и еще много всего. Дальняя стенка шкафа с вещами, то есть стена комнаты, была оклеена газетами. Содрав несколько из них, Николай нашел то, что нужно.
  
  - Это то, о чем ты говорил? - сказал Алексей, пробежав глазами вырезку
  - Да, Брутевич сказал найти именно этот отрывок газеты, проанализировать и до завтра придумать новую тему дипломной работы, а то "Инвидиуальный подход к психически больным пациентам и перспективы его развития" как-то старо и догматично.
  - Ага, и по сути, никому не нужно, докторов на всех не напасешься, я ожидал такой реакции Брутевича, впрочем это позиция всего ректората, - подытожил Линберг.
  
  ПРАВДА_____________________21 сентября 1946 года
  ...18 сентября 1946 вписан красными стоками в историю нашей великой страны. Благодаря огромному трудовому вкладу рабочих, крестьян, в сообществе с учеными с разных уголков Союза, стал известен ответ на главный вопрос "Одни ли мы во Вселенной, товарищи?" Группа ученых, подвела итог многолетним наблюдениям и кропотливой работе. Собравшись на семинар, который состоялся в колонном зале Дома союзов, они высказали единое мнение о том, что мы во вселенной не одни. Работая по сути независимо друг от друга, блестящие союзные умы пришли к одному результату. Данная проблема была поднята достаточно давно, инопланетный разум сам заставил заявить о себе. И проявления его отнюдь не были мирными. Примечателен также тот факт, что одновременно с нашей страной об инопланетном разуме начали задумываться и говорить и капиталистические страны. По их свидетельствам, инопланетные существа относились к ним исключительно дружелюбно, предлагали помощь. Это может говорить в частности, о том инопланетный разум враждебен только к нам, советским гражданам. И что самое страшное, инопланетный разум вошел в сговор с тем, кого мы считали своими союзниками в победе, одержанной над мировым злом - фашистской Германией. А поэтому, товарищи, граждане Союза должны готовить себя к встрече с инопланетным агрессором, который уже завладел и без того испорченным сознанием жителей капиталистических стран. По мнению товарища Брутевича, профессора...
  
  
  - Не удивительно, что Брутевичу этот отрывок по душе. Смотри, он сам принимал участие в этом, ну как его, семинаре, - скривившись в улыбке сказал Алексей. - На доске гордости, наверное, повесил. Что ж, мой диплом - дело решенное. Перелом он, как ни крути, перелом. Кстати, через неделю преддипломная.
  - Интересно, куда нас направят? - между делом поинтересовался Бекетов, хотя в принципе догадывался, куда.
  - На всю округу есть только одно место, вероятно туда. В бывший первый корпус, в больницу скорой медицинской помощи. Я сегодня был в ней, там мрачно, не до смеха.
  - Без смеха, я думаю, к нашей работе относиться нельзя, а может и без еще чего, у меня это еще осталось. Будешь?
  Бекетов достал из глубины шкафа флягу с самогоном и потянул Линбергу.
  - Эх, наливай, пропади все пропадом, э, - пропел Линберг, швырнув газетный листок на стол.
  
  
  16.02 5 марта 1946 года Фултон, Соединенные штаты Америки
  
  Я не имею никакой официальной миссии или статуса любого вида, и говорю только за себя лично", - говорил перед многочисленной аудиторией человек, которому было суждено дать старт новой коловерти глобальных человеческих отношений. Его только и ждали, чтобы дать оценку всего происходящего "третьими устами", "устами младенца". Благо тогда Уильям Черчилль уже не находился на посту премьер-министра Великобритании.
  
  "Соединенные Штаты стоят сейчас на вершине мировой мощи", - продолжал этот грузный, величественный человек, чье спокойствие подкупало своей неуместностью. - "Это - торжественный момент для Американской демократии" Далее Черчилль сказал слова, которые стали смыслом миссионерского проклятия Нового Света, которым будут забиты головы всех последующих поколений:
  "С этой мощью должна сочетаться страшная ответственность за будущее".
  
  Он довольно долго говорил, казалось бы, о хорошем, ведь так приятно об этом говорить. Но один из людей в зале Вестминистрского Колледжа так пристально взглянул на него, немного приподнявшись, что Черчилль вспомнил о цели всего происходящего. Он много раз представлял этот момент до сегодняшнего дня. Все шло к тому, чтобы сказать главное.
  
  Черчилль еще раз взглянул на аудиторию (как же пестр был ее состав - от наивно-невинных студентов колледжа, до сотрудников спецслужб из разных стран), констатировал реальность происходящего и принял судьбу во всей ее красе.
  "Тень упала на место действия, в последнее время освещенное победой союзников. Никто не знает, что Советская Россия и коммунистическая международная организация намерены делать в непосредственном будущем, или каковы пределы их экспансии и тенденции обращения в свою веру", - с обреченной уверенностью сказал он.
  
  Дело сделано. По пути следования бывшего премьер-министра Англии к месту своего грандиозного доклада он мог быть теоретически убит около 10 раз более 20 различными способами. Однако не было ценнее человека в тот момент, чем У. Черчилль. Его безопасность была, несомненно, на высоте.
   Уильям вышел из здания колледжа в сопровождении своей стандартной свиты. Каким искусственным и надуманным все показалось ему в этот момент! К его ногам подкатил блестящий черный автомобиль и унес его в своем чреве, как грузную шахматную фигуру, скормленную противнику и удаленную с поля, уносит рука победителя.
   "Черт возьми, этот толстый буржуй сделал это, подписал себеподобным смертный приговор", - шептал на русском языке губастый мужчина в очках в черепаховой оправе, выходя из здания колледжа.
  
  
  7.09 11 марта 1946 года, центральная площадь, Город 100.
  
  Бессонная цитадель, бывшее имперское здание ГОССТРАХА вышла из полумрака, слабые признаки рассвета осветили ее. Количество окон в ней, в которых горел свет, не изменялось с течением суток, - она не наблюдала времени.
  
  "Старик, видимо сильно призадумался, я уже испугался, не передумал ли он, но потом он осмелился и сделал это. Его карта бита", - говорил Цеверт, ухмыляясь и теребя в руке свои черепашьи очки.
  - Пока свободен, можешь идти, пределы здания не покидать, - грозно, исподлобья кинули Цеверту три полковничьи звезды, - Карта его бита, говоришь?! Ну-ну, иди, тебя проводят.
  Цеверт, кланяясь, вышел.
  - Петерского ко мне, - так же грозно кинули они в телефонный аппарат.
  
  Тут же на пороге явился готовый к приказаниям чекист.
  - Цеверт все, отработал
  - Вас понял, товарищ полковник
  - Свободен.
  Полковник повертел на столе забытые Цевертом очки, потом стукнул по ним кулаком так, что они разлетелись на кусочки. "М, крыса" - подумал он.
   Очень примечательным свойством обладала цитадель: количество входивших в нее людей не было равно количеству выходивших. Это, на первый взгляд, напрямую противоречило всемирному закону: ни что не появляется ни откуда и не исчезает в никуда. Однако здесь были свои законы. Законы большей частью неписанные, подразумевавшиеся, шедшие в разрез со всеми высшими канонами. Есть они и по сей день.
  
  
  7.31 6 декабря 1946 года, Больница скорой медицинской помощи, города 916 (район "Химиков")
  
  Здесь все напоминало о прошедшей войне, табличка "Эвакогоспиталь 4358" еще висела на въездных воротах. Подъездную дорогу не прокладывали, она была грунтовой. В довоенное время в здании из красного кирпича находился один из двух корпусов медицинского института города 916. Само здание больницы было построено в далеком 1916 году австро-венгерскими военнопленными. Это было делано накануне великой смуты, благо здание сдали как раз в канун нового, 1917 года. Иначе его бы вообще не существовало, кому в то время было дело до какого-то недостроенного обломка империи. А медицинский институт был как раз кстати, начавшаяся революция быстро определила его роль - приют, лечебница и тюрьма для неугодных, одним словом это здание стало причалом для душевнобольных. Но сумасшедшим домом оно не называлось, слишком мрачно и вызывающе это звучало для здания, находившегося в черте города. Оно называлось всего лишь Институтом психиатрии и психологии, институтом, в котором окна от первого до последнего этажа были зарешечены, рамы и стекла отличались невероятной прочностью. Единственным неразрешенным вопросом являлось то, для чего или для кого империя строила такое здание, пребывая в предсмертной агонии? Как бы то ни было, новой власти, данное учреждение пришлось очень даже по вкусу, оно, если так можно выразиться о чем-либо советском, процветало. Через его стены прошел весь неугодный и чрезвычайно разношерстный контингент, который большей частью состоял из тех, кто был наделен очень немодной в то время способностью - думать. Прошел и сгинул. Горе от ума, цитируя слова писателя прошлого.
   Война, начавшаяся внезапно и вероломно по отношению к Советам, ворвалась в тихий омут Института, сюда привезли раненых, безруких и безногих, обугленных войной, привезли в надежде на спасение. Областная больница и другие госпитали не справлялись с потоком изувеченных солдат, буквально захлебываясь в их крови. Профессура Института первое время разводила руками, падала в обморок при виде крови, однако за короткое время психиатры были переквалифицированы в хирургов, с фронта специально для адаптации коллектива на должность главного возвратили полевого врача. В итоге Институт был разделен на 2 части: большая отдана под эвакогоспиталь, для этих целей был отведен центр и правое, ближнее к стальным воротам, крыло здания. Левое крыло так и осталось за "мозговиками" (как их называли), в числе которых оставили наиболее непереносивших вида крови. Опять же возникает вопрос: как решили, кого из докторов в какое крыло определить? Ходили слухи, что этот вопрос решался не докторами, а сотрудниками госбезопасности. Но с чего бы вдруг? Гэбэшники - ряженые доктора что ли и компетентны в вопросах медицина и подбора кадров? Нет, все намного сложнее. Два отделения Института так и стали называть: правое крыло и левое крыло.
   Правое крыло очень скоро обзавелось автопарком, который главным образом состоял из побывавших на войне ГАЗ-АА, зажаренных в ее пекле и еле унесших колеса с фронта. Почти все они подлежали списанию, как и их водители и теперь вроде как на пенсии по инвалидности, которую им приходилось отрабатывать. Машин с шоферами залатали, отмыли, почистили и поставили на службу в тылу. По иронии судьбы боевые товарищи - водители и автомашины оказались снова вместе, "на задании".
   Левое крыло жило своей жизнью, в нем была гробовая тишина, только изредка в него привозили умалишенных. Где их выискивали, непонятно. В стране, где все и вся работали для фронта и для победы, кто-то таки умудрялся сойти с ума, не погибнув при этом от голода, болезней или изнеможения от адского труда без сна и отдыха. Для этого левому крылу по указанию свыше было выделено несколько автомобилей из автопарка БСМП. Водители, закрепленные за автомобилями, были, однако, заменены на других, пришедших не с фронта, а не известно откуда.
  
  "Арефьева, левое крыло, 402 кабинет, Бекетов - левое крыло, Бугров - правое крыло, 451 кабинет, Васильев - левое, Гопштейн - левое, Горобцова - правое, правое, левое, правое, Линберг - правое..." - оглашал список практикантов декан, один из старейших профессоров Института. Профессор оглядел еще раз взращенное им новое поколение докторов, задумался, засмотревшись в одну точку на стене.
  - У меня все, теперь вы поступаете в распоряжение главврача Больницы скорой медицинской помощи, всеми уважаемого доктора, профессора Зеленского Бориса Евграфовича, прошу любить и жаловать, - сказал декан, отступая и указывая взглядом на большую, тучную фигуру в больничном халате, до этого скрывавшуюся в неосвещенной части коридора.
  - По местам, товарищи. Назначенными в правое крыло руковожу лично я, назначенными в левое руководит мой заместитель, заведующий психиатрическим отделением Нестерец Леонид Павлович, коротко и совершенно без эмоций произнес главврач. - Кабинеты обозначены, Леонид Павлович в курсе, вперед. Николай Николаич (так звали декана) пойдемте в мой кабинет.
   В кабинете Зеленского пахло стерильными бинтами и спиртом. Посреди помещения около окна стоял огромный дубовый письменный стол, как в приемной у какого-нибудь президента. Он полностью соответствовал гонору своего хозяина, был такой же непотопляемый. На стене висели римские часы с боем, каждые четверть часа подававшие признаки существования. Шкаф из черного дерева молча стоял в стороне, храня в своем чреве среди всего прочего вещи Бориса Евграфовича и макет человеческого скелета.
   Зеленский с размахом уселся на кованый стул с деревянными резными ручками и кожаным сиденьем и спинкой. Стул со стоном выдержал мощь главврача и покорился. Зеленский, стал со стула дотягиваться до секретера, стоявшего в углу. В этот момент рука Бориса Евграфовича была похожа на пожарный гидрант, который тянулся...за медицинским спиртом. Рука стукнула по секретеру, и он тоже подчинился, разинув дверцу от страшнейшего удара.
   Звякнул графинчик, затем звякнули две пробирки.
   - За медицину, - буркнул декан
   - За товарищество, - прогремел главврач.
  Тут же, не закусывая (из ящика стола он достал куски хлеба и селедку), Зеленский налил еще по одной и задушевно произнес, глядя сквозь стенку шкафа (видимо на скелет)
  - Они такие зеленые, Николаич
   - Других не держим. Ты каждый год мне это говоришь, - отозвался Николай Николаевич
   - Да ведь каждый год они всё зеленые...такие, - глядя в пробирку сказал главврач.
  И кабинет задрожал от хохота. Наверняка, скелет судорожно затрясся в шкафу и застучал зубами.
  
  Бекетов с однокурсниками прошли около ста метров, прежде чем оказались в правом крыле. Даже при первом и беглом осмотре крыло отличалось от остальной больницы. Прежде всего, было неуютно тихо, тишина была звенящая, звуки правого крыла сюда не доходили. Видимо стены были выкрашены шумопоглащающей краской. Звуки собственных шагов звучали иначе, эхо отсутствовало. В конце коридора, во мраке одиноко мерцала бликами бледно желтых ламп дверь зам. главврача Нестерца. Других дверей не было. За ней как будто все вымерли. Бекетов и товарищи долго не решались, кто будет стучать и заглядывать за дверь. Казалось, все берегло здесь тишину. Наконец Витя Васильев не выдержал и постучал, со страхом. Из-за двери никто не отозвался. Витя постучал снова. Снова тишина. Затем дверь тронулась и медленно, с ужасно противным скрипом стала открываться. Толпа практикантов, сбившаяся в кучу, неподвижно наблюдала за ходом двери.
  В кабинете за столом, прямо напротив двери сидел лет 50 человек, с большой залысиной, в квадратных очках с большой диоптрической силой и гадкой козлиной бородкой. Внешне напоминал слеповатого сатира. Закончив скрипеть, дверь остановилась. Нестерец голосом продолжил скрип:
  - Та-ак, так, товарищи практиканты, - бегая глазками протянул он.
  Кабинет его играл роль некоего коридора, потому как в нем находилось еще четыре двери (две по правую руку Нестерца и две по левую, то есть напротив). У зама был необычайно длинный стол, тянувшийся от кресла Нестерца до входной двери. Стул, между тем стоял один и в конце стола. Таким образом, севший на него соблюдал приличную дистанцию от Леонида Павловича.
   - По одному, начиная с лева, заходь, - прогнусавил он.
  Как ни странно, слева оказался Бекетов. "Как у врача на приеме, ой, я же действительно у врача" - рассеянно подумал Бекетов и шагнул в неизвестность.
  - Этот Палыч, то есть Леонид Палыч, сущий черт, рогов только не хватает, - позже вечером, после первого дня практики рассказывал Коля Бекетов Линбергу. Поблизости от него начинаешь ощущать себя не в своей тарелке, словно попадаешь под действие какого-то поля.
  - Вроде ауры, что ли ? - уточнил Алексей.
  - Вроде, только такая аура над кладбищем обычно зависает. Он не от мира сего, видимо настоящий психиатр. На мне дырку высверлил, родственников до седьмого колена переворошил, родовые болезни его интересовали.
  - Да, а может, еще чего интересовало...
  - Ты к чему это ? - насторожился Николай.
  - Да так, просто. Да, Палыч не наш человек, короче. А главврач мужик нормальный, что надо. Они с деканом ка-ак зашли в кабинет, все затряслось от звона стаканов, мы в соседнем сидели, друг друга не слышали. Потом они вышли, Евграфыч к нам, декан ушел. Ну, он нам с три короба про то и про это, короче доктор - самая лучшая профессия, а если он еще и бывший фельдшер, то лучше вообще не может быть.
  - Да, от скромности он не умрет. Кстати, угадай, кого я у Палыча видел?
  - Кого?
  - Брутевича собственной персоны.
  - НИЦ (научно-исследовательский центр- прим. авт.) пошел в народ, за знаниями ?
  - Сомневаюсь, он сам принес что-то этому сатиру. Может, очередную статеечку. А может что другое, ладно, отдыхаем, завтра выходные.
  - Ну все, ты у меня, без возражений, - подытожил Алексей.
  - Как фатально, - с улыбкой сказал Николай.
  
  
  
  12.53 7 декабря 1946 года, район "Химиков", дом 5 по улице Железнодорожной
  
  "Мне надлежит теперь быть как можно более осторожным, они охотятся за мной, им нужен я. Они снова прилетят оттуда. Мои покровители и только они - мой единственный оплот в этом страшном мире, я должен доверять им во всем. Что бы они ни делали, это единственно правильно и возможно для меня. Пусть даже если я принесу себя в жертву, то только своим покровителям, а не инородным завоевателям. Если я буду говорить это себе, покровители защитят" - шептал кто-то, сидя в темной кладовке в одной из квартир на Железнодорожной. Он повторял эту фразу каждые полчаса, начиная с того момента, как проснулся. Ему приснился очень страшный сон. И еще: он не помнит, как попал вчера домой.
  Несколькими часами раньше...
  
  ...-Федь, заканчивай.
  - Уже иду, только стамеску приберу.
  Токарь выключил станок, убрал стамеску и как обычно пошел в душ, который был к тому времени уже пуст; все на редкость быстро ушли сегодня. Заводская душевая со временем совершенно отсырела, черепица, которая была на стене вместо плиток, прогнила и издавала болотный запах. К нему уже все привыкли. Но сегодня пахло по-другому, в воздухе стоял аромат, какой бывает только в цветочном саду. Он включил воду, намочил голову. Обратил внимание на оставленное кем-то мыло. Оно лежало на стойке, прикрепленной к черепичной стене. Оглядевшись и взяв мыло, он обратил внимание на его цветочный запах, это от него так приятно пахло в душевой. Намылился, смыл пену, потом, когда уже хотел выходить из душа, заметил, что потолок душевой весь покрылся трещинами. Федор вышел на середину помещения, чтобы рассмотреть поближе, протер глаза, отметил, что это ему не кажется.
  И тут... раздался страшный грохот, потолок разверзся над ним, кирпичи и обломки плит стали падать вокруг него, от стен доносился мерзкий металлический скрежет, хотя стены были кирпичные. Опомнившись, Федор упал на пол, закрыл голову руками. Сердце лихорадочно билось, хотело покинуть его. Все тело трясло от нечеловеческого страха.
   Через некоторое время всякий шум утих, настала полная тишина. Федор лежал, не поднимая головы. Вдруг он ощутил на себе и около себя сильный световой луч. Словно солнце сконцентрировало на нем всю свою мощь и хотело изжарить, предварительно ослепив. Луч ослаб, вместе с этим поднялся механический гул, какой издает низколетящий самолет. Любопытство пересилило страх, Федор поднял голову и...замер. Прямо над ним, двумя-тремя этажами выше в открытом небе неподвижно завис округлой формы предмет. Он был внушительных размеров, в диаметре все пятьдесят метров. Неожиданно летающий предмет приподнялся и с визгом обрушился на испуганного до смерти человека. Все исчезло, стало до боли в глазах светло, хотя он от страха зажмурился.
   Потом, свет стал уходить, все успокаивалось. В тишине раздался протяжный, убаюкивающий мужской голос.
  "Тебе надлежит теперь быть как можно более осторожным, они охотятся за тобой, им нужен ты. Они снова прилетят оттуда. Твои покровители и только они - твой единственный оплот в этом страшном мире, ты должен доверять им во всем. Что бы они ни делали, это единственно правильно и возможно для тебя. Пусть даже если ты принесешь себя в жертву, то только своим покровителям, а не инородным завоевателям. Запомни это и повторяй. Покровители защитят. Спи, спи...,спи..."
  Постепенно чувство страха притупилось, ослабло и ушло в глубину. Человек, сидевший в кладовке, покинул ее, оделся и вышел на улицу.
  
  
  08. 31 9 декабря 1946 года, город 916.
  
  ...Океаны слез,
  Ночь погасла без сомнений,
  Не осталось больше грез,
  Лишь повсюду только тени.
  
   Оно пришло с востока, как приходит каждый день с завидным постоянством. С постоянством и принципиальностью, которых не хватает многим из людей. Утро пришло в заснеженный город, нет, ворвалось в него, застав врасплох всех его жителей. Если ночью, особенно лунной, каждый был оставлен наедине с собой, то утром все опять сливались воедино. В одну большую, мерзкую кучу. Если символ ночи - индивидуальность, то символ дня - коллективизация в городе 916. Но природе нет дела до людских причуд, она живет своей постоянной жизнью. И если какое-то явление природы означает нечто для жителей одного города, то оно же может означать совсем другое для других жителей. Не потому ли мы обращаемся к природе, когда ищем постоянства и успокоения?
   Что значил свет, а заодно и день, рассвет, полдень и все с ними связанное, для жителей этого странного города? Прежде всего, свет приходил после ночи (но никак не наоборот!), свет забирал то, что давала ночь - сон и покой, безмятежность и безбрежность. Свет, проникая в комнаты людей, срывал ширмы, уничтожал иллюзии, делал контуры предметов и границы помещений видимыми, в то время как ночь скрывала их - свет ограничивал. Ночью каждый имел право на все, он даже умел летать, и еще...Ночью, обычно, не приходили и не тревожили. Ночью ничто никому не угрожало. Но приходил день, лишал всех прав, ставил всех на место и снимал с небес на землю. И, что самое ужасное, заставлял сливаться в кучу.
  
  В этот день Бекетов встал раньше Линберга и зашел за ним домой, что случалось крайне редко. Коле плохо спалось в это утро, странное волнение охватывало его при мысли о левом крыле БСМП, о предстоящей практике, а возможно, и работе там. "Зачем я выбрал эту мутную специальность, отчего не пошел вместе с Лехой?" - терзал он себя. Линберг уже вовсю собирался, в его действиях чувствовался энтузиазм и последствия хорошего сна. Да, он пожалуй, правильно выбрал специальность. Хирургу нужна, прежде всего, энергия и решительность в ее направлении.
  
  - Тебе на спалось что ли? Круги под глазами - бросил Линберг Бекетову, засовывая ногу в ботинок.
  - Есть немного, неохота было куда-то сегодня идти, а тут практика. Да еще и Нестерец, неприятный тип, - пробормотал будто сам себе Николай.
  - Да ладно, есть неприятности в этой жизни, поэтому ищи хорошее и отсеивай плохое, - весело и бойко сказал Линберг, когда они спускались по лестнице.
  - Да, только не все так просто, порой не поймешь, где зерна, где плевелы, - невесело ответил Бекетов, понурив голову. Спустя несколько секунд он добавил:
  - У меня нехорошие предчувствия, Алексей.
  Но Линберг бодро шел впереди, звук его шагов заглушил слова Бекетова.
  Они шли к больнице через болото по протоптанной снежной дорожке. Примерно на том месте, где несколько месяцев назад они видели странного человека, обливавшего себя грязью, Бекетов опять вспомнил о нем.
  - Интересно, что стало с этим сумасшедшим, ну, помнишь, ты его спугнул в камыши, хотел помочь, - нарушил молчание Бекетов
  - Да я как-то не думал, вообще такие, как он, ваши пациенты, не мешало бы тебе это узнать. Если он, конечно, прошел через Нестерца. А то, может, гуляет еще. Черт, - поймал себя на мысли Алексей и остановился, - Я еще одного такого видел, вроде не в своем уме. В субботу, позавчера, когда ты от меня ушел.
  - Ну? - Бекетов сосредоточился и ждал продолжения.
  - Я сижу, книжку читаю, слышу с улицы крики какие-то. Подхожу к окну и вижу. По путям бежит мужик, потом сворачивает и в подъезд соседнего дома. Вроде кричал: "Они прилетят снова".
  - Пьяный, может, выходные были, вспомнил фронт, товарищей, самолеты немецкие. Не вижу ничего такого, - засомневался Николай.
  - Да только я потом узнал его, это Федор Степанович, токарь с фабрики. Он вообще не пьет и на войне не был, - ответил Алексей.
  
  Когда они пришли на место, главврач с заместителем уже стояли перед толпой их сокурсников и о чем-то оживленно беседовали. У главврача была необычайно развитая жестикуляция, он махал руками, вплескивал ими, сопровождая этим колебания интонации собственного громоподобного голоса. Нестерец периодически отходил в сторону, когда ему грозило быть задетым разгоряченным Зеленским. Ровно в 9.00 Зеленский попросил студентов построиться на планерку и начал.
  - Товарищи, у нас заведение медицинское, но специфическое. Это больше полевой госпиталь, чем какая-либо из больниц. Мы ориентированы на оказание помощи на месте, только после этого пациент доставляется сюда, в больницу. Не можем же мы везти человека нетранспортабельного! Случаев, в которых пациент умирает во время пути, очень много. И это очень прискорбно. От каких-то нескольких секунд зависит целая жизнь из миллионов секунд. Поэтому мы, скорая помощь, вырываем человека из лап смерти, опережаем время и делаем подчас невозможное.
  Итак, вы разделены на две группы, на правое и левое крыло. Вы должны быть готовыми к постоянному движению, ибо все вы, как мы решили с вашим деканом, товарищем Бурцким, определены в бригады скорой медицинской помощи. Остальное вам скажут на месте. Вопросы есть?
  Студенты переглянулись, стоя в нерешительности. Всем хотелось знать, в первую очередь, в чем заключалась их задача в бригаде, не будут ли они путаться под ногами и глупо выглядеть из-за неопытности. Главврач терпеливо выжидал, оглядывая новое поколение докторов. Он пробежал глазами по толпе студентов. При взгляде на Бекетова тот почему-то протяжно сглотнул и потупился. Зеленский слегка усмехнулся и уже хотел сказать последнее напутствие. Но тут Света Горобцова, собравшись, выдала главврачу:
  - А на правах кого мы, студенты, собственно поступаем в бригады мед. помощи? Что мы должны делать ?- сказала она и пристально посмотрела сквозь линзы очков на Зеленского.
  Зеленский ожидал это и ответил сразу и не задумываясь:
  - На правах тех, кто спасает людей, следуйте указаниям старших, смотрите, учитесь и рисуйте звездочки на доске спасенных. А теперь все, вижу, вопросы иссякли, все на первый этаж, в комнаты дежурных бригад.
  
  
  
  
  
  
  Глава 2. Чужое зло.
  
   Сейчас смотрю в окно
   И думаю о берегах и странах.
   Пока мне остается лишь одно -
   Смотреть, как льется дождь
   И как сгущаются туманы...
  
   Передо мною вижу двор,
   Давно забытые качели.
   Я слышу за стеною разговор, -
   И все это рисует дождь
   Цветами синей акварели.
  
   (строки, нацарапанные на стене палаты левого крыла БСМП)
  
  
  11.43 15 декабря 1946 года, Больница скорой медицинской помощи, города 916.
  
  Конструкция больницы предполагала великое множество комнат, она была изначально оборудована для содержания большого количества людей, ее можно было бы назвать гостиницей, если бы все не было так замкнуто и мрачно. Желтоватые потолки были слишком высоки для гостиного дома, парадных подъездов было несколько, однако не все они вели в холл первого этажа, окна которого больше напоминали бойницы, сквозь них проникало очень мало света, придавая холлу сумрачный вид. Окна второго и выше этажей вообще мало походили на рамы со стеклами, скорее это были железные формы, залитые когда-то жидким стеклом и застывшие, вечно искажавшие в мертвенно-бледные очертания дневной свет.
   В настоящее время комнаты холла, располагавшиеся в нем по периметру с большим квадратным коридором в центре, были отведены для дежурных бригад скорой медицинской помощи. Всего их было 12.
   "Внимание! Десятая бригада на вызов" - в холле раздались звуки из громкоговорителя, закрепленного на потолке в центре. Из двери бригады первым выбежал водитель, за ним через некоторое время спешным шагом направились двое в белых халатах. Последний из них спешно по привычке дернул дверь, и она с треском начала закрываться и захлопнулась, если бы не...
   - Ой, черт, вот тебе на, хорошо же день начинается, - простонал Линберг, потирая лоб. С этого дня он был причислен к десятой бригаде, которая, видимо, еще не привыкла к стажеру.
   - Прости, студент, случайно, иди сразу к парадному второму, - послышались извинения спереди.
   Необходимо заметить, что врачи - люди не из тех, кто может долго извиняться и сожалеть о содеянном, особенно если тяжесть его мала. Эта привычка приходит с годами и медицинским опытом, в итоге моральная устойчивость становится их основной чертой. Трудно представить, что стало бы с доктором, если бы он не снимал с себя никакой ответственности за то, что происходит с его пациентами, которые могут не по его вине умереть или остаться немощными до конца дней своих.
   Доктора направили Линберга к машине, в то время как сами держали курс к дежурной медчасти, где регистрировались звонки и откуда направлялись машины на вызов. Здесь нужно было получить адрес пациента, а также предварительную информацию о болезни. Это помогало уже на пути к нему приготовить все инструменты и знать, что делать на месте.
   Алексей прошел высокую арку второго парадного (подъезды с четными номерами служили для выезда дежурных бригад СМП, а нечетные - для приема пациентов). Среди докторов даже ходила примета - "Если провести пациента через четный подъезд, то его не смогут спасти, а если бригаде выехать через нечетный, то она не успеет приехать".
  
   Линберг подошел к одной из машин, что стояли у парадного. Алексей окинул взглядом военный ГАЗ-АА, под капотом которого что-то делал водитель их бригады.
  
  "Значит, это она", - пробормотал Алексей.
  ГАЗик был изрядно потрепан, местами в его кузове зияли дыры от пуль, резина протектора была заметно изношена, защитного цвета краска выгорела на солнце. И все же ГАЗ был, по прежнему, жив. Водителю потребовалось лишь пол-оборота, чтобы завести его. Железное сердце забилось, приведя в движение все системы автомобиля. По его жилам потек бензин. Из подкапотного пространства доносилось дыхание, карбюратор захватывал мощный поток воздуха, выпуская его через выхлопную трубу. Кузов задетонировал при низких оборотах двигателя, создалось ощущение, что это мурашки бегут по его стальному телу от согрева. Прогретый ГАЗ выровнял обороты и задышал спокойно. Алексей стоял зачарованный. Он ни разу не имел дело с техникой, она казалась ему живым организмом, который внушал страх перед своим величием.
   Через мгновение появилась его бригада - два молодых врача. Оба выпускники мед. университета, в котором учился Алексей, только старше на три года. Он не раз встречал их в университете, только не общался с ними лично. Немного раньше, сидя в дежурке, они разговорились об учебе в родном ВУЗе, рассказали ему о декане Бурцком, который, как оказалось, был первым главврачем БСМП. Сам декан ни разу этого не говорил, скорее даже скрывал. Но это в первое время не очень интересовало Линберга. Его мучала жажда новых впечатлений, он с трепетом слушал байки коллег по бригаде о всяких неординарных ситуациях, происходивших с ними. Для врачей эти разговоры давно уже переросли в обыденность и не вызывали как раньше бурных эмоций. Линберг же вовсю навострил уши и время от времени отказывался поверить в их рассказы восклицаниями "Да ладно!". И еще он очень сильно жалел, что рядом нет его друга Коли Бекетова. "Как он много теряет!", - подумал Линберг.
   -Залазь, поехали, - на бегу бросил Линбергу один из врачей Сережа Кравцов.
   Кравцов сел спереди, Линберг с другим врачом - Петром Степченко, сзади.
   - Берег Волги 2, ехать примерно 20 минут, время пока терпит, поехали, Иваныч - сказал Кравцов водителю. - Петь, подготовь там ящичек.
   Двигатель взревел, и машина поехала через арку больницы по дороге через болота.
   Степченко открыл медицинский чемоданчик и, освободив в нем немного места, начал перекладывать ампулы новокаина из под боковой скамейки ГАЗ, располагавшейся вдоль борта автомобиля. Кроме ампул, Степченко взял бинты, несколько упаковок стрептоцида, потом выложил из чемоданчика коробку с использованными инструментами. Линберг оценил набор и прикинул, что вызов скорее по бытовой травме, не исключены потери крови.
   За окном мелькали деревья, машина смп неслась на вызов в надежде как и всегда спасти еще одну жизнь. Как много их было уже потеряно в лоне и не в лоне войны, как много людей не вернулось в свои дома. И теперь уже никто не имел право на ошибку, результатом которой станет еще одна смерть. Так думали молодые доктора, нет, они так были воспитаны - только вышедшие из аудиторий университета, где им прививались идеалы человечности. Так думал и водитель, видевший смерть и горе потерь, сменивший не одного командира, дважды раненный и горевший в подбитом ГАЗике смп. Огонь оставил следы на его лице.
   Резкий поворот, машина накренилась, заскрипели рессоры, поворот позади...
  Нет, крови было достаточно. Все, ее хватило с лишком, чтобы закрасить большой "флаг Союза" в красный цвет. Больше никто ее не хотел, но все еще только начиналось. Словно чья-то злая рука, держа стакан человеческих жизней, периодически бездумно и как будто бы случайно их проливала, словно это был стакан вина...
   Педаль тормоза упала в пол, ГАЗ со скрежетом и визгом из-под колес затормозил - испуганная старушка остановилась как вкопанная посреди дороги перед машиной, не решаясь двинуться.
   - Твою мать !!! Растуды ее в епона маму, - закричал Иваныч.
   - Куда идешь??? Не видишь что ль ни черта??? - высунувшись в окно заорал Кравцов. - А ну с дороги, быстро-о-о!!!
  Степченко выругался полушепотом и опять полез в чемоданчик. Линберг только открыл рот и оставался в таком положении, пока машина снова не поехала...
   Да, да! Это важно, спасая одну жизнь, не захватить с собой другую. Это касается и тех, кто кричит безликой толпе: "цель оправдывает средства". Это те, кого называют вершителями судеб, вождями и покровителями. Только тот, кто дал жизнь человеческую, может ее забрать. И это не человек...
  
  - Так, подъезжаем, здесь направо между домами и, кажется, налево - скомандовал Кравцов
  Машина свернула во двор и выехала на улицу перед рекой. До места назначения оставалось не больше ста метров. Дом 2 должен был быть здесь... Но что это??? Десятая бригада прямо ахнула.
  - Вот тебе и на-а-а! - ахнул водитель.
  - Ну дела-а-а, - удивился Кравцов.
  - Ух ты, - ухнул Степченко.
  - А? Что ? - растерялся Линберг (он сидел спиной по направлению к движению, поэтому реагировал на все с запозданием).
   Прямо перед ними стояла одна из машин БСМП, в которой никого не было. Десятая бригада сначала подумала, что произошла ошибка, - в регистратуре по этому адресу вызывали только одну машину, один пациент - одна машина. Может подстраховка? Нет, скорее, на месте выяснилось, что нужна дополнительная машина и доктора.
  - Это ж левого крыла машина, - произнес водитель. - Точно говорю.
  - Не похоже, нас с ними даже в один район вместе не засылают, не то, что по одному адресу! Даже если два вызова рядом: их и наш, что крайне редко, посылают только их по обоим вызовам, - объяснил Кравцов, вглядываясь в машину.
  - Эй, посмотрите, это не тот дом. Вон, табличка : "К а л и н и н а, 24", - прочитал Степченко.
  - Поехали отседова, не нужно, чтоб они нас увидели, потом с Нестерцом беседы не миновать, - сказал в пол голоса Кравцов. - Нам наш адрес нужно найти. Мы в их дела не лезем.
  - В какие такие дела? - поинтересовался Линберг.
  - Не нашего ума дела, вот какие, - ответил Кравцов. - Давай, Иваныч, потихоньку, не газуй, задом, медленно, давай, давай.
  Машина десятой бригады медленно поползла назад и почти уже скрылась за деревом, которое росло на углу поворота, как из дома по ул. Калинина 24 выскочил человек в смирительной рубашке, и побежал к реке с криками "Вы ничего не знаете! Покровители..." Не успел он договорить, как ему по ногам ударила палка, брошенная откуда-то сзади. Человек в смирительной рубашке споткнулся, потерял равновесие и упал лицом в траву. Из дома выбежали трое, водитель и двое докторов, которых трудно было назвать докторами. Их плотные тела, широкие плечи и тупые исполнительные физиономии, напоминали в них санитаров психдиспансера, но никак не врачей скорой медицинской помощи. От такой неожиданности Иваныч машинально нажал на тормоз, и машина остановилась за деревом. Кравцов и другие молча уставились на происходящее, хотя больше всего они хотели быстрее уехать отсюда.
  - Стоять, сука, мы твои покровители, - прокричал бегущий спереди человек в белом халате. Видимо, это он бросил палку. Добежав до больного, он всем телом навалился на него, прошипев : Не дрыгайся, тварь!
  - Тихо, тихо, не уродуй этого, не хватало еще, - крикнул подоспевший второй врач. - Подними его.
  Громила встал с больного и резко дернул его под мышки, так что тот громко вскрикнул. Лицо человека в смирительной рубашке было в крови. Глаза слезились и бегали в разные стороны. Лицо выражало ужас, отчаяние и мольбу о пощаде. Временами он всхлипывал, губы его безудержно дрожали.
  - Успокойтесь, они улетели, а мы ваши покровители, доверяйте нам и слушайтесь, - сказал ему как можно более спокойно и хладнокровно второй врач. Лицо больного дрожать не перестало, но ужас с него исчез, по нему пробежала волна озарения и надежды. Слезы еще больше хлынули из глаз, страшные слезы радости.
  На крыльце дома стоял еще один человек в белом халате. На первый взгляд он просто наблюдал за происходящим. Видно было лишь, что он молод и, видимо, не опытен и не решителен в этих делах. Его можно было бы назвать стажером-практикантом...
  - Коля?!! - прошептал Линберг, не веря своим глазам. Кравцов и Степченко не услышали его.
  Двое врачей усадили больного в машину, окликнули практиканта, он побежал к машине и сел в нее. Машина ринулась вперед, круто повернула и тотчас скрылась из виду.
  - К-кажется, нас не видели, ну значит и мы ничего не видели, - приказал всем Кравцов, - Понятно?!
  - Коля, - произнес про себя Алексей, - неужели ты..?
  
  
  14.49 22 декабря 1946 года, Центральная площадь, Город 100.
  
  Совещание "Об итогах работы за год по выполнению плана "Повторный рассвет" (Redone)".
   Совершенно секретно.
  
  
  По одному из длинных коридоров бывшего здания имперского ГОССТРАХа, а ныне центра государственной безопасности Союза, тяжелой поступью шел человек в военной парадной форме полковника. Несмотря на медленный темп шагов, в его дыхании чувствовалась одышка, - видимо, он волновался и тяготился, лицо его было усыпано каплями пота. Ему предстоял доклад высшему руководству Союза о претворении в жизнь плана, разработанного ровно год назад. Трудно догадаться, кто был инициатором этого плана, но это точно был не полковник. Он был не более чем шестеренка в большом часовом механизме, монотонно и тупо отсчитывающем секунды, минуты, года. И как большой камень ощущает река, которой он перекрыл свободное течение, упав свыше, так и полковник, старый и больной человек, ощущал то, что лежало у него на душе. Были сотни моментов, когда ему просто хотелось уйти. Уйти, поселиться на тихом и безлюдном берегу синей речки и обрабатывать землю, копаться в ней целыми днями и приносить хоть какую-то пользу. А что он делал сейчас?
  Он подошел к высоким дубовым дверям: это последний рубеж. Несколько секунд он стоял перед ними в нерешительности. Что-то напоминали ему эти дубовые двери, скорее это были врата, черные как ночь. Да. И где-то он их уже видел. Не в этом месте, не в это время, не в этой жизни...
  - Бред! - одернул он себя. Атеистическая мораль, "заботливо" привитая ему, взбунтовалась. - Другой жизни нет, - произнес он про себя заученную аксиому и в испуге схватился за ручку двери, как за ниточку спасения. Сердце его учащенно забилось.
  
   "Крысы, канцелярские крысы, самые натуральные КРЫСЫ", - подумал полковник, войдя в дверь, измерив ненавистную залу безразличным взглядом. Они рассаживались по местам в округлой зале официальных совещаний. Они суетились, шептались, делили все, что можно было поделить - места, бумаги, воду в графинах, перьевые ручки. И если бы им ничего за это не грозило, и было бы все можно, они бы просто передрались, сбросив маску наивного и глупого приличия и организованности. Зала была похожа на полукруглую аудиторию, с лестничным расположением сидений, отвечавшую всем требованиям акустики. Главные, как обычно, сидели обособленно: в высоких коробках в центре, лицом к остальным. Кафедра для доклада располагалась у левой стены залы так, что декларант был обращен одновременно лицом ко всем.
   Тоненький, высокий человечек, похожий на шнурок, в сером костюмчике и черном галстуке, вышел на середину залы. Это был ответственный секретарь. Он обратился к лестничным рядам ("коробки" руководства были еще пусты).
   - Товарищи, прошу занять места, прошу садиться, товарищи, совещание начинается в 15.00.
   Полковник прошел через центр залы и занял крайнее место слева в первом ряду. Так было ближе идти к кафедре, за которой ему предстоял доклад. Меньше всего ему хотелось, чтобы смотрели в спину.
   Начальство, как всегда задерживалось. Гул сидящей в зале толпы монотонно усиливался, будто это был пчелиный рой, но с одним только отличием: пользы от этого собрания не было. Понимая это и внутренне даже приветствуя, все старались изобразить бурную деятельность и поиграть в активность... Просто поиграть.
   В 15.13 дверь напротив лестничных рядов открылась, и в нее стали заходить по одному, медленно, лениво, с расстановкой высшие союзные руководители. Они не спешили, потому что думали, что поняли жизнь. Величавость, медлительность, высокомерие их было оттого, что они старались преподнести окружающим и, прежде всего, себе, что они правильнее всех, и что им воздастся где-нибудь за это. Лица их были самых разных цветов: от ярко красного лица гипертоника, страдающего ноющей мигренью до бледно-желтого лица человека с больной печенью. Все они потеряли здоровый интерес к жизни, заложенный в них с рождения природой. И так сказать, чтобы не скучать, коротая свой век, они собираются теперь вместе. Чтобы поиграть. В войну.
   Как только они вошли, шум толпы стих и исчез вовсе. Номенклатурные работники сидели теперь молча, как под гипнозом, глядя на покровителей Союза. Сидеть и боятся, - большего от них никто не требовал.
   К моменту начала совещания в зале находилось 29 аппаратных работников госбезопасности и внутренних дел и 6 высших бонз Союза - руководитель службы госбезопасности, секретарь ЦК ПС, службы иностранных дел, службы обороны, службы здравоохранения и службы оборонной промышленности. Присутствующие имели форму допуска к совершенно секретным сведениям и должны были унести в могилу то, что знали относительно происходящего здесь и сейчас. В принципе, это им почти удалось.
   - Нам остается не так много времени, товарищи, время наш враг, - начал совещание секретарь партии союза. - В канун 30-летия Великой Октябрьской социалистической революции наша великая страна достигла огромных высот на великом пути, который заведовал нам Владимир Ильич Ленин. Он же заведовал нам бороться со всеми, кто встанет на нашем пути. К нашему сожалению, все больше противников в лице правительств капиталистических стран оказывается на нашем светлом пути. Мы несем на себе великую миссию: освобождения рабочих и крестьян всего мира от буржуазного гнета их господ. На пути к этой нашей великой цели мы не пожалеем сил и средств, ведь любые средства будут заведомо оправданны при достижении такой цели!
   Слова секретаря партии прервали громкие аплодисменты, люди оживились под действием слов партийного лидера. Секретарь дождался тишины и продолжил. Он еще много говорил о том, что сделано и предстоит сделать партии и каждому гражданину Союза, что никто не должен расслабляться на пути к светлому будущему, ибо он или его потомки будут жить в нем в вечном счастье, товариществе, мире и согласии. Он еще много говорил...И его еще много раз прерывали аплодисменты. Заканчиваю свою речь, он произнес:
   - Наш с вами долг - следовать пути партии и Ленина. У меня все, товарищи.
   Секретарь совещания дал слово ему, полковнику - руководителю отдела стратегических разработок. Полковник поднял глаза на секретаря, поспешно встал, взглянул на союзных бонз, кивнул им и послушно, устало, немного хромая, пошел к кафедре. По пути он бездумно до автоматизма повторял про себя "Жизни нет, другой жизни нет".
  Встав за кафедру, он посмотрел на собравшихся, невольно поморщившись, как будто ему в глаза светило яркое солнце и мешало мыслить ясно. Полковник опустил глаза вниз, собрался и начал.
   - Мне поручено, - говорил полковник, - ознакомить вас, товарищи, с ходом операции "Повторный рассвет". Результатом выполнения этого плана станет мировая революция и возрождение Интернационала, - эти слова полковник произнес хотя и громко, однако без энтузиазма. Он никогда не был оратором и не любил кричать в жаждущую толпу многозначительных слов.
   Полковник посмотрел на аудиторию и заметил, что присутствующие оживились, привстали со спинок кресел, подняли головы, сосредоточились. По залу прокатилась легкий гул, который моментально стих в томительном ожидании следующих слов докладчика.
   - Все это, - продолжал полковник, - произойдет по воле нашего противника - буржуазного мира. Он так хочет новой войны и нового передела мира, что ему будет предоставлена такая возможность. Военная доктрина нашего противника была обозначена им 5 марта этого года в городе Фултоне, что в Соединенных штатах Америки. Ему, оказывается, мало того, что мир в большей части благодаря Союзу был избавлен от мирового зла - фашизма. Теперь наш буржуазный противник говорит, что видит в нас угрозу своему существованию - возможность установления диктатуры пролетариата по всему миру. Он вменяет нам в вину, что рабочие его страны могут восстать против своих господ. Что ж, это его мнение. Нас интересуют его действия, которые он предпринимает против нас.
   Факты говорят о следующем. США уже произвели, что называется, живое испытание самого страшного оружия нашего времени - атомного оружия, сбросив две атомные бомбы на Японию. Это была демонстрация, прежде всего для нашей страны, так как никакой надобности в применении атомного оружия не было. По данным нашей разведки, в США происходит полномасштабная подготовка к применению атомного оружия против нашей страны...
   При этих словах среди аудитории прокатилось слегка заметное волнение. Никто не хотел мириться с таким сценарием для себя, разработанным мировой буржуазией...или кем бы то ни было. Хотелось убежать подальше от всего этого. В душе патриотизм отчаянно боролся с чувством самосохранения. У людей, находящихся в здравом уме и трезвой памяти, чувство самосохранения побеждало. Да, и понятия "патриотизм" и "самосохранение" вообще близки друг другу. Человек справедливо гордится и дорожит тем местом, где ему комфортно и спокойно живется. И он готов защищать его. Нет, не бестолково и зазря отдавать свою жизнь налево и направо в сражении, а именно защищать. Ведь какой смысл отдавать жизнь, если отдав, не увидишь, во имя чего и для чего? Не увидишь, спас ли ты Отечество или жертва твоя была напрасной. Отдать жизнь, - да это всего лишь громкие слова тех, кто кричит это громче других и сам так не считает. Так что же делать? Избегать сражения всеми способами и защищать свою жизнь и только то, что дорого тебе, а не что навязывают извне.
   Полковник не прервался и продолжил в тон их мыслей:
   - Предстоит очень большое сражение, в котором все и каждый обязаны отдать все свои силы и, если потребуется, жизнь во имя благого дела партии и Ленина.
  Со своей стороны нами предложен и осуществляется план "Повторный рассвет". Согласно нему, наша страна готовится принять атомный удар противника, сознавая его неизбежность.
  Территория нашей страны делится на кодовые зоны по критерию предполагаемых атомных ударов. Всего зон - 10 . Центральная (1), Северо-западная (2), Северная (3), Кавказская (4), Прибалтийская (5), Белорусская (6), Украинская (7), Уральская (8), Поволжская (9) и Дальневосточная (10). Стратегически важные города в этих зонах также закодированы.
   В зонах созданы оперативные штабы по подготовке населения к применению атомного оружия. Чтобы не провоцировать противника к более раннему применению оружия и началу войны, мы не можем вести открытую пропаганду среди населения - это сразу же станет известно ему. Поэтому в соответствии с планом, атомная угроза среди населения залегендирована нами как вторжение иноземных существ из космоса с целью уничтожения.
   Совместно со специалистами службы здравоохранения разработано средство, которое, воздействуя на сознание людей, вызывает их особую осмотрительность и готовность к угрозе с неба. Таким образом, население будет подготовлено к эвакуации в бомбоубежища, оно не будет создавать паники и прочих нештатных ситуаций. В качестве этого психического средства используется обычное на первый взгляд мыло для рук, которое при первом применении создает иллюзию похищения человека с последующим освобождением при прекращении своего действия. При повторном использовании мыла, у человека уже ничего не возникает. Одновременно с этим, по радиостанции "Маяк" через каждые 24 часа проходит закодированное послание населению, которое активизируется в сознании при применении мыла.
   По данным службы здравоохранения, случаев летального исхода и психических расстройств у населения после этого мыла не возникало. Однако у некоторых людей отмечается бурная реакция на него, приводящая к их временной госпитализации. Для этой цели во всех городах существуют особые бригады скорой медицинской помощи...
  
  
  10.45 24 декабря 1946 года, район "Химиков", дом 4 по улице Железнодорожной.
  
  Прошло уже около двух недель, как Линберг и Бекетов не виделись. Для Алексея Коля был единственным другом в этом городе. Они были близки с детства, дни напролет пропадали вместе на улице. Вместе затевали очередные хулиганские авантюры, за которые им попадало тоже вместе. Алексей вспоминал... Как-то они забрались в состав с песком и уснули в вагоне. За это время подошел тепловоз, подцепил состав и повез его. Проснувшись и выглянув из вагона, Коля и Алексей были в шоке, - земля неслась под ними с большой скоростью. Рельсы страшно громыхали под ними, колеса стучали, грозя разворотить вагон и добраться до них. Было нелепое и по-детски наивное чувство, будто их схватил железный монстр и уносит прочь. Однако состав остановился на переезде, отъехав от дома не более километра. Счастью двух сорванцов не было предела. Линберг так быстро старался слезть с состава, что разбил себе колено. Бекетов хотя и был не меньше напуган, был очень медлительным и степенным. Он молча слез, отошел от поезда, сел на корточки и тихо заплакал.
   В этом была его беда, он никогда не рассказывал о своих проблемах, был молчуном, терпеливо вынашивая то, что сваливалось на него. Ах, Коля, Коля. Вот и сейчас, он наедине с тем, что свалилось на него в этом проклятом левом крыле БСМП.
   "Тем не менее, я не враг ему, а напротив друг и очень даже близкий друг. Он должен все мне рассказать", - решил Линберг и стал собираться к Бекетову. Сегодня воскресенье, и Коля должен был быть дома.
   Мать Линберга попросила купить по дороге хлеб, масло и пару пачек какого-нибудь мыла по-ароматнее.
  
   Зайдя в магазин, Линберг пошел к Бекетову. Благо не нужно было далеко идти, так как жили они в одном подъезде. "Очень часто люди живут совсем рядом и очень редко заходят друг к другу", - подумал Алексей. Так и для него с Колей, наверное, наступает такая пора, когда друзья переходят в разряд старых друзей.
   Дверь ему открыл Коля. Видно, что он не спал ночью, Линберг его никогда не видел таким обремененным. За эти две недели, что они не виделись, Бекетов точно постарел на два года, словом стал немного другим.
   - Привет, - сухо сказал Линберг.
   - Привет, давно тебя не было, - спокойно ответил Николай.
   - Да и тебя тоже давно не было. Я зайду ?
   - Заходи ...
   В комнате его вроде бы ничего не изменилось, разве что в ней было темнее, чем обычно. Да, и всюду на занавешенных шкафах, которые заменяли кирпичные стены в его комнате, теперь висели газетные вырезки. Все было просто усеяно ими. "Таинственное похищение", "Иноземное вторжение", "Новая угроза"... - кричали их заголовки.
  
   Линберг аккуратно снял один из них и протянул руку, чтобы включить свет.
   - Нет! - быстро среагировал Бекетов, - нет, не нужно
   - Почему ?
   - Так надо...м-м-мать не велела..., свет беречь днем надо.
   - Ну ладно, как знаешь
   - Может, чаю? - предложил Николай
   - Давай, - ответил Алексей и подошел к окну, чтобы прочитать обрывок.
   Бекетов пристально, оценивающе посмотрел на Линберга, потом на обрывок.
   - Да это так от нечего делать, - оправдывался он. Бекетов хотел уже было пойти на кухню, но Линберг остановил его.
   - Коля, стой.
  Бекетов остановился в дверях, стоя спиной к Алексею.
   - Чем ты занимаешься на практике ? - строго спросил Линберг.
  Бекетов слегка вздрогнул и, не поворачиваясь, поспешно ответил.
   - Да так, ничем, т-теория у нас в основном, да и с психически больными в больнице возимся, вроде как санитары, тебе больше повезло с практикой, Леш...
   - Я видел, как ты и твои "коллеги" этих больных госпитализировали, там, на Берегу Волги. Что ему такое сделали, что в ужасе от вас бежал? Что это за чертово левое крыло такое?
   - Тише, ты ничего...ты не мог ничего видеть, ты ничего не видел, - дрожащим голосом произнес Николай, повернувшись.
   Линберг испытующе смотрел в глаза другу. Потом он подошел к Бекетову, взял за его плечи.
   - Колька, ты же, мы ж с тобой друзья, твоя беда - это моя беда, да когда ты перестанешь молча все переносить ? - говорил Линберг, тряся его за плечи.
   Они молча стояли и смотрели друг другу в глаза.
  
  - Ты не доверяешь мне, да ? Мне горько это сознавать, Коля... - с горечью добавил Алексей.
  Николай просто молчал, один бог ведает, что творилось у него в душе. Он опустил глаза, так ничего и не ответив. Линберг тяжело вздохнул, прошел мимо Бекетова и направился в прихожую. Одевая пальто, он заметил, как Бекетов взял его сумку и начал что-то искать в ней.
  - Дай сумку, что ты делаешь? - удивленно спросил Линберг.
  Но Николай не отвечая продолжал рыться в ней. Потом он достал пачку мыла, которую Линберг купил в магазине, понюхал ее, достал вторую и унес их к себе в комнату. Алексей ничего не понимал, все это было крайне странно, теперь Коля вел себя точно неадекватно. Вернувшись, он подошел к Алексею, склонился над его ухом и тихо-тихо, шепотом сказал.
  - Это мыло отравлено, не задавай лишних вопросов и просто поверь мне, я хочу тебе только добра, но сейчас здесь не могу ничего сказать, я дал подписку. Если скажу, и об этом узнают, нам обоим конец.
  - Хорошо, тогда приходи ко мне, - сказал Линберг, сдерживая нахлынувшую бурю эмоций.
  - Нет, не приду, - прошептал Бекетов.
  - Да, придешь, или я сам обо всем узнаю!
  - Так будет хуже.
  - Тогда в твоих интересах все рассказать. Пока. - подытожил Линберг и, озадаченный, вышел в дверь.
  Поднимаясь к себе на этаж, Линберг испытывал смятение, которого прежде никогда с ним не было. Он не знал теперь, кому верить, и, прежде всего, верить ли вообще своему лучшему другу. Поднявшись на один этаж (Алексей жил на два этажа выше Николая), он увидел, как из квартиры, которая находилась ровно под ним и над квартирой Бекетова, вышел незнакомый ему человек. Вообще Линберг знал всех жильцов не только своего подъезда, но всего дома. Дома были трехэтажные всего с двумя подъездами, и жильцов в нем было не много. Незнакомый мужчина, лет 30, невысокий, смуглый, пристально посмотрел на Линберга и тут же отвел взгляд, словно не хотел акцентировать внимание на нем. Линберг же остановился и продолжал смотреть ему в след, пытаясь запомнить его. Сначала Линберг подумал, что это вор, который проник к его соседям. Но почему у него были ключи, и соседи, которые сегодня должны были быть дома, не подавали никаких звуков? Напасть на них он не мог, тогда бы всем сразу стало слышно. Да и вообще, он не видел их уже около двух недель. Может это новый жилец? Да, скорее всего.
   Придя домой, Линберг отдал матери сумку и на вопрос, где мыло, сказал:
  - Да там его не было...- быстро соврал он. - Да, мам, если будешь покупать сама где-нибудь, не бери розовое "Ромашковое", ароматное такое, оно аллергию вызывает...
  - А ты откуда знаешь? - спросила мать.
  - Нам на практике сказали, что лучше хозяйственного и банного нет! - весело сказал Алексей, изобразив улыбку на лице.
  - Ну ладно, доктор, ты ведь лучше знаешь, - ответила мать и засмеялась.
  Линберг прошел к себе в комнату, ему было сейчас не до смеха. Какая-то чертовщина творилась с Колей. Злой рок, к которому непосредственно причастно левое крыло, происходит с кем-то еще, и таких много. Все они - часть чьего-то грандиозного плана, и этот кто-то ревностно относился к каждому гражданину, все время напоминая ему о каком-нибудь очередном долге.
  Но что это? В квартиру под ними кто-то вошел. Линберг отчетливо услышал, как снизу хлопнули входной дверью. То ли от разыгравшейся в нем подозрительности, то ли просто от нечего делать, Линберг взял железную кружку и припал с ней к полу и стал прислушиваться.
   Человек снизу походил по комнате взад-вперед. Потом включил что-то в розетку. Прошло с полминуты. Затем раздался щелчок и послышался тихий, еле заметный звон и шипение, похожие на звуки радиостанции. Потом еще щелчок, и звуки шипения пропали, а низкочастотный звон остался...
   "Черт, шпион что-ли?" - подумал Линберг и продолжил свое наблюдение.
  Он не заметил, как заснул.
  "Длинный темный коридор из красного кирпича, запах сырости. Я медленно плыву по нему. Нет звука моих шагов, я невесом и невидим. Редкие факелы освещают этот коридор. Все в тумане, как в мутной воде. Сверху слышны громкие голоса, возгласы. Словно на верху происходит демонстрация. Призывам оратора следуют многочисленные овации, чувствуется торжественность происходящего. По коридору впереди идут двое, в военной форме, в форме дореволюционных лет. Они проходят еще несколько метров по длинному подземелью, сворачивают в дверной проем и скрываются за ним. Следую за ними, поворачиваю в проем, - темнота, с непривычки ничего не видно. Потом вижу тех двоих. Они зажигают факелы и освещают им подземную залу. А там...сотни бочек, на который нарисованы череп и кости. Это порох! Возгласы сверху становятся все сильнее, состоялось! Люди в военной форме подносят факел к длинному фитилю, который висит на стенах залы и подводится к одной из бочек. Фитиль зачался, двое убегают, сейчас свершится что-то ужасное...
  Страшный взрыв и много огня. Огонь, огонь. Всюду огонь..."
  Линберг вскочил, тяжело дыша. Его лицо было в поту, сердце учащенно билось. Он не мог сразу придти в себя, понять, где он находится. Сознание медленно возвращалось к нему. "Ах, это был сон", - облегченно произнес он.
  
  
  Глава 3. Взгляд назад.
  
   Может, не совсем я забыл
   Время, когда радость меня любила?
   Может быть, один взгляд назад
   Мне откроет в будущее глаза?
  
  6.17 25 декабря 1946 года, район "Химиков", дом 4 по улице Железнодорожной
  
   "Удобно плыть по течению, - думал Николай Бекетов, лежа на кровати и глядя в потолок, - и не сопротивляться. Страшно представить себя винтиком в огромном механизме часов, который бездумно, периодично и совершенно без чувств отсчитывает время. Но вывод слишком очевиден. Если предположить, что этот винтик начнет сопротивляться механизму, что с ним тогда произойдет? Его раздавят, сметут, сотрут, одним словом уничтожат. Но если все же плыть по течению, куда такая река может принести? И как быть, кем быть?"
   Бекетов встал с постели. Было раннее утро понедельника. Солнце еще не взошло. Не включая свет, он открыл дверцу своей тумбочки, достал огарок свечи и зажег его. Фитиль разгорелся и стал играть на колебаниях ветра. Забавно. Маленький огонек в руке. В квартире мать и его сестренка спали. И хотя всякие звуки отсутствовали, чувства тишины не было. Странное ощущение присутствия не покидало Бекетова. Вот уже третью неделю он ложился и вставал с этим ощущением. Он не мог знать, что это, но интуиция подсказывала ему, что отныне он не один наедине с собой в этой комнате.
   В минуты размышлений, Бекетов любил перебирать старые вещи в шкафах в своей комнате. Сначала вытаскивает все из шкафа по одному, раскладывает вокруг себя на полу, потом убирает на место.
   Среди его вещей была коллекция игрушечных солдатиков: с ружьями наизготовку, стоя с фитилем рядом с пушками. Эти маленькие воины по легенде штурмовали крепость. В ней в свою очередь держали оборону их неприятели. Вся картина боя была точно срисована с одной из русско-турецких войн, тем самым основанная на реальных событиях. Коробкой, в которой хранились солдатики, служила крепость, которая чудным образом складывалась в квадратную форму. Бекетов достал ее. Бережно покрутил в руках. На дне коробки было написано: "Перовъ и Ко. Фабрика игрушък. С.Петербургъ, 1887 г."
   "Умели же делать", - подумалось Бекетову. И какая-то неведомая ему прежде ностальгия овладела его душой. Он попытался представить то время, когда были сделаны эти солдатики, 1887 год. Должно быть, это было счастливое время, когда людям было дело до таких приятных и естественных мелочей. Это было размеренное время, и оно текло так, как течет ручей в летнем саду, впадая в малиновое озеро, - тихо, душевно и ненавязчиво. События же последних лет и особенно последних дней напоминали ему бурный поток, который нес его неизвестно куда. И что-то подсказывало ему, что если вода столь стремительна, то впереди должно быть нечто ужасное и неотвратимое - должен быть водопад. Бекетову стало не по себе, так, что мурашки пробежали по всему его телу. Он поймал себя на мысли, что думать о настоящем, а тем более о будущем, ему до крайности неприятно. В прошлом, как в его шкафах в комнате, все было так ясно и спокойно, что хотелось оставаться в нем вечно. Но так как вечность тоже пугает, то он просто не мог найти для себя той мысли, которая принесла бы ему успокоение. Он вспомнил, как в 1937 году дедушку его друга Алексея увезли куда-то. Алексей испуганный прибежал к Коле в тот вечер, они вместе забрались в шкаф и просидели там, пока мать Линберга не пришла за ним. Год спустя то же самое случилось с его отцом.
   "Это осквернение жилища! Жилище ведь неприкосновенно!!!" - возмутился про себя Бекетов. Интересно представить, что делал древний человек, если враг приходил в его жилище ? Проливалась кровь. Но как сейчас пролить кровь того, кого большинство людей слепо считает правым ?
   Нет, я не могу, не могу больше участвовать в этом, - решил он. - В конце концов, все зависит от меня, это моя жизнь. Но как быть с матерью и с младшей сестренкой ?"
   Он вспомнил, как его вербовали в левом крыле, практически не оставив ему выбора. В конце концов, специальность Бекетова пошла во вред ему. В крыле не хватало врачей, хотя уже несколько выпусков медицинского университета направлялось в БСМП. До него дошли только обрывочные сведения, слухи, по которым половина из молодых врачей, поступивших в левое крыло, покончила с собой.
   Его вербовали, даже не спрашивая его согласия на то, чем он будет заниматься. В случае любого неповиновения или разглашения Бекетовым обстоятельств работы, ему уготовлена неминуемая смерть. И если все будет гладко, у него будет достаток. Однако Бекетова не могли заинтересовать эти блага. Более всего он ценил покой и уединенность. А теперь ему хотелось бежать. Но из-за своих близких и единственного друга он не мог себе этого позволить. Странное дело происходило: смиренный и покорный к подачкам судьбы, Бекетов стал терять терпение и выдержку. Все чаще он задавался вопросом : "Почему именно я ?"
   Бекетов оторвался от своих дум и взглянул на часы. Было уже 7.24, нужно было собираться и идти на эту пытку. В последние дни, выходя из подъезда, Николай слышал, как на втором этаже открывалась дверь. За ним была установлена наружка, и теперь он, куда бы ни направился, был вынужден чувствовать на себе ненавязчивое внимание. Не исключено, думал Бекетов, что за его действиями в стенах его дома тоже следят.
   В это утро он не услышал уже привычного ему щелчка двери на втором этаже. Перемены обычно пугают, но Коля здесь почувствовал облегчение.
   "Может, им надоело меня проверять ? Наверное, они поуспокоятся теперь. Что ж, это можно будет использовать, когда-нибудь. Теперь главное - усыпить их бдительность".
   В этот день бригада Бекетова дважды выезжала на вызов, и дважды ему говорили, что помощь его не требуется, и ему лучше остаться в больнице. Бекетову сегодня казалось необычным отношение к себе Нестерца и его подчиненных. Николаю не давали заданий, которые были связаны с выходом из левого крыла. Его словно старались держать на виду, наблюдать за каждым его шагом. Обычно ему поручали относить "больным" лекарства в палаты и комнаты-изоляторы, а также наблюдать за ними. Сегодня он такого задания не получил. Кроме того, он заметил, в изолятор Љ3 не приносят ничего, даже пищу и воду.
   Бекетов посмотрел в глазок изолятора, но с другой стороны окуляр закрывал какой-то предмет. За дверью же были слышны шаги. Впрочем, все левое крыло было со странностями, и на обстоятельстве с изолятором Бекетов не стал заострять внимание, у него был итак много забот.
  
  07.32 26 декабря 1946 года, Центральная площадь, Город 100.
  
  Предательские цифры смотрели в лицо начальника отдела стратегических разработок, он отказывался верить им. Менее чем полчаса назад он получил агентурное донесение из-за океана.
  "По состоянию на сегодня, 26 декабря, на боевом взводе находится около тысячи бомб класса "Страйк", испытание которых было произведено 19 ноября текущего года. Данные испытания позволяют оценить силу одной бомбы в 5 килотонн в тротиловом эквиваленте. Ожидаются подробные сведения о тактико-технических характеристиках "Страйк". По сведениям, распространенным в штабе генерала Кейсси, расчетное время начала операции - 3.15 до полудня 1 января 1954 года".
   Джерреми.
  
  Джерреми звали его агента, внедренного еще до войны в центральный аппарат Минобороны США. По легенде, Джерреми был сыном русских эмигрантов, бежавших от гнета большевиков в 20-е годы в Америку. В последствии чекисты осуществили его вербовку якобы с заданием внедриться под любым видом в Минобороны США для передачи сведений об операциях союзников в войне и об их стратегических задачах. Джерреми по разыгранному ранее сценарию сдался американским спецслужбам, сообщив, что завербован против его воли и боится того, что ждет его от такого шпионажа. Как и было рассчитано, американские спецслужбы предложили ему роль дезинформатора и ведение двойной игры. Это все, что знал полковник о своем агенте, которого никогда не видел и не слышал, а судил о нем только по сведениям руководства и агентурным запискам, поступавшим от него с завидным постоянством. Джерреми был, несомненно, ловким и удачливым агентом, ведь держался уже более пяти лет.
   Каждая из таких записок добавляла седой волос на голове полковника, не давала ему покоя, так как развязывала руки целой цепочке ответных действий цитадели. В этой цепочке организатором был формально он. А все другие были чистыми и невинными, как облака в небе.
   И вот сейчас, получив этот "тревожный сигнал" о состоянии противника, полковник должен был совершить и представить руководству целый комплекс мер противодействия.
   Переодевшись в штатское, полковник вышел из цитадели и сел в служебный автомобиль. Ему предстояло проконтролировать техническую часть операции "Redone", то есть процесс создания атомной бомбы. Он ней не было сказано на совещании, так как в Союзе была твердая и непреклонная политика "неуподобления" противнику. В противном случае, это отпугнет всех от идеи мировой революции и поставит крест на диктатуре пролетариата, да еще и чего доброго, устроит эту революцию в собственной стране.
   Завод находился глубоко под землей, в нескольких сотнях метров под тихими улочками одного из городов 167. А люди ходили, жили, играли, смеялись, не зная, что у них под ногами зреет страшное детище бредовых фантазий и неуемных амбиций. Но никто ничего не чувствовал, разве что листья на деревьях опали навсегда и птицы больше не пели в окрестностях подземной лаборатории, там, где раньше был цветущий сад. Автомобиль миновал въездные ворота и углубился в скопление голых деревьев и через минуту затерялся среди них.
   У входа в подземный путь в лабораторию, полковник остановился. На ветках деревьев, растопыренных и застывших в сухо-мертвенных позах, сидели черные вороны. Машина спугнула их, и теперь они медленно кружили над местом своего прежнего сидения. Постояв и послушав крики испуганных птиц, полковник исчез в черном ходе в подвал.
  
  18.58 26 декабря 1946 года, район "Химиков", город 916.
  
   Бекетов возвращался домой. Узнай он, что это был последний день его работы в БСМП, неизвестно, как бы он себя повел. Может быть, первой его реакцией была бы радость, ведь работа ему не очень нравилась. Однако он, будучи умным и рассудительным человеком, понимал, что из БСМП ему уготовлен путь один и путь весьма печальный. У судьбы же, которая играет на нас в карты сама с собой, были другие планы на счет Николая, на него и на Алексея сейчас играли "ва-банк". Но ничего этого Николай не мог знать.
   - Мам, я дома, - сказал он, войдя в прихожую.
  Оказавшись в своей комнате, Бекетов стал не спеша переодеваться. Он ждал, когда мать, как обычно, позовет его к ужину. Война войной, а есть ему все же хотелось. И вообще, во всей этой передряге он позабыл многие мелочи жизни, бывшие доселе частью его и скрашивавшие его серые будни. Как известно, время для людей течет по-разному. Мы начинаем считать время, как только замечаем его. А пока мы счастливы, оно незаметно.
   - Ах, какое несчастье, - послышался женский голос из-за стены. Это был голос его матери.
   Бекетов быстро вошел в ее комнату. Рядом с его мамой сидела мать Линберга, она была в расстроенных чувствах, но не плакала; лицо ее выражало глубокую скорбь и испуг.
  - Что случилось ? - недоуменно спросил Коля.
  - Лешка вчера ушел из дома! Вы с ним говорили??? Он тебе что-нибудь сказал?! - ответила ему его мать, начав допрос.
  - Кааак?!! Как ушел? А с чего вы взяли, что ушел, может, что-то случилось? - воскликнул Бекетов.
   Мать Линберга вышла из ступора, подняла руку, в которой был зажат листок бумаги, и протянула его Николаю.
   - Вот, прощальное письмо от Алексея, - сказала она и тихо всхлипнула, закрыв лицо руками. - Мальчик мой!
   Не веря своим глазам, Бекетов взял тетрадный листок, сложенный вчетверо. Вот, что было написано на нем:
  
  "Я долго думал над тем, что мне пора начать самостоятельную жизнь. Я уже взрослый и не нуждаюсь ни в чьей опеке. Вы мои родители, и мне больно расставаться с вами так. Но лучше так, без лишних слов. Я не бросаю институт, а перевожусь в другой. Не ищите меня, я этого не хочу. Если что, я всегда смогу найти вас. Не судите меня строго.
   Алексей Линберг."
  
  "Вот так сухо и без эмоций он все решил. Что-то не совсем похоже на него! В голове не укладывается! - думал Бекетов. - Он, верно, не в своем уме". Ошарашенный, Коля побрел к окну.
  "И почерк, главное, его, но мысли, мысли, он никогда мне этого не говорил".
   Стоя у заснеженного окна, он смотрел на полоску горизонта, туда, куда несколько часов назад закатилось солнце и едва заметное зарево виднелось вдали. В окнах домов тихо горел свет, уже мерцали синие бледные звездочки. Далеко среди деревьев горели огни БСМП. Ее мрачный пятиэтажный силуэт горделиво стоял среди ночи.
   Вглядываясь в окна больницы, Бекетов вспомнил про странный случай с изолятором...
   - Дьявол!!! - раздалось в голове Николая. И он в ужасе отпрянул от окна.
   Не говоря ни слова, он пошел в свою комнату. Перед дверью остановился и посмотрел на испуганных женщин.
   Они сидели в полной растерянности и нерешительности. Мама Линберга смотрела на Бекетова измученными глазами, словно ища в нем ответ на вопрос, где ее сын и почему он это сделал. Холодок пробежал по спине Николая и у него словно ком в горле застрял.
   Едва владея собой, он вернулся в свою комнату и поспешно закрыл дверь. В руке он держал записку от Алексея. Трудно было поверить, но факты говорили о следующем...
   Накануне Линберг был у него дома и громко заявил о том, как видел левое крыло "в действии". Здесь он совершил роковую ошибку, так как, как справедливо полагал Бекетов, его дом прослушивали. Кроме того, он сказал, что так этого не оставит и сам все узнает. На следующий день это странное обхождение Нестерца и его подручных.
   "Вот же хитрые лисы!!!"
  И еще, еще этот ужасный изолятор.
   "Они специально закрыли, не хотели, чтоб я в него смотрел, потому что там...может быть, нет, я просто уверен, там Леха!!!"
   Ничего этого родители Линберга не могли знать, они и впрямь поверили в то, что Лешку заставили написать на этом клочке бумаги. Несчастные, они до конца дней своих будут верить этой гнусной лжи, в то, что Лешка может бросить и убежать! Вот уроды!!!"
   Расхаживая туда-сюда по комнате, Бекетов, возмущенный до предела, задавал себе один и тот же вопрос: должен ли он что-то сделать в этой ситуации, если да, то что, или же стоит, как он говорил, плыть по течению? Его юное сердце пылало и готово было бороться, и бороться до конца. И только холодный разум твердил об одном : "Ты не один, рисковать близкими нельзя! Тебе ничего не изменить. Все, они победили. Они победили!" - эхом раздавалось в его голове. Бесчинства левого крыла казались ему до настоящего момента лишь объективной данностью, обреченностью, судьбой, пока они не коснулись его друга. Теперь все их злодеяния были произведены в ранг тяжелого умышленного преступления. Бекетов видел многое, о чем говорить страшно и что не привидится даже в самом отвратительном кошмаре. Это нельзя описать словами. И этого не описано здесь.
   "А что будет со мной за то, что я тоже к этому причастен? - на этот вопрос Бекетов тоже не находил конкретного, прямого ответа. Однако он чувствовал в глубине души, что ничто не исчезает бесследно и за все обязательно воздается. Называйте это, как хотите: бог, дьявол, рай, ад...
  
  
  01.24 27 декабря 1946 года, район "Химиков", дом 4 по ул. Железнодорожной.
  
  "Мама!
  Обещай, как только ты прочитаешь это письмо, тотчас сжечь его! Это очень важно, никто, кроме тебя, не должен знать о том, что здесь написано. От этого будет зависеть моя и ваша с Ленкой жизнь. Лешка попал в беду, и я пошел его выручать, я так решил, но вернуться домой я уже не могу
  Мама, за нашим домом вот уже несколько недель следят. Только не пугайся! Им нужно только мое молчание о некоторых ставших известными мне фактах. Тебе лучше их не знать. Так спокойнее. Прошу тебя только об одном: верь, что для меня лучший выход - уйти из дома, отведя угрозу от вас с Ленкой, а заодно спасти Лешку.
  Если к тебе придут люди и будут обо всем расспрашивать, прошу тебя, разыграй все, как будто я убежал из дома, и ты не знаешь, куда. Ну, поплачь там, сделай, чтоб убедительней было. Я еще дам о себе знать, и мы обязательно еще увидимся, если у меня все получится
  Главное, мама, не делай глупостей, доверяй мне и поступай так, как я сказал.
  Люблю тебя и Ленку, целую.
  Сожги письмо обязательно!"
  
   Николай положил тетрадный листок на трюмо, что стояло подле маминой кровати. Мать и его сестра Ленка мирно спали, обнявшись. Их лица были безмятежны.
   "Черт возьми, что я делаю?" У Коли защемило сердце, ему стало невыносимо жалко их, беззащитных и таких одиноких в этом ужасном городе. Ему хотелось обнять их на прощание, но нельзя было их будить. Сейчас была половина второго ночи. По расчетам Бекетова, ему потребуется около двадцати минут, чтобы добраться до БСМП. Около часа уйдет на вызволение Лехи из этой проклятой больницы. И еще пара-тройка часов до того момента, как его исчезновение обнаружат при утренней пересменке в шесть часов утра. Бекетов взял будильник с трюмо и завел его на 5.30. Мать проснется от его звона и увидит письмо в нужное время. Он отнес будильник в дальний от кровати угол и подложил под него листок.
  Через дверь уходить нельзя, это могут услышать в квартире на втором этаже. Остается окно. Стараясь как можно тише открыть шпингалеты на окне, Бекетов провозился с ними около трех минут. В распахнутое окно ворвался ночной морозный воздух. С этого момента чувство опасности преследуемого овладело Николаем. Немного послушав ночную тишину, слегка попривыкнув к ней, он перебросил через подоконник рюкзак и аккуратно сполз вниз. Оглядевшись, он потянулся к оконной раме и медленно закрыл ее снаружи.
  "Все, прощай, милый дом!" - подумал он и с нежностью посмотрел на свою комнату.
  Из окна на втором этаже между тем исходил слабый свет. Там не спали. Однако они менее всего ожидали такого развития событий, поэтому эффект неожиданности был в данном случае козырем Бекетова. А у бедняги итак их было мало.
  Осторожно ступая по протоптанным чужим следам, стараясь не шуметь, Бекетов прошел вдоль стены дома и завернул за угол. Периодически он останавливался и боязливо оглядывался на подъезд своего дома. Но никто из него, к счастью, не выходил. Оказавшись посреди заснеженного болота, Бекетов немного успокоился. Как-никак первую преграду он преодолел, наружка его движения не заметила. Его союзником была тихая темная ночь. Холод сковал его волю в твердый камень и придал ему силы. Но самое сложное было еще впереди. Бекетов отчетливо представлял свои действия до того, как окажется перед глухой, крепкой дверью изолятора, но не дальше. Глубоко вздохнув и посмотрев на звезды, Николай пожелал самому себе увидеть их вновь в другое время и в другом месте и пошел в сторону мрачного силуэта БСМП.
  
  
  01.56 Больница скорой медицинской помощи, психиатрическое отделение.
  Бренча ключами, дежурный санитар встал из-за стола в коридоре пятого этажа. Ему вдруг послышалось, что звякнули перила на пожарной лестнице. Открыв дверь пожарного выхода, санитар перегнулся через перила и посвятил фонариком вниз, осмотрев проемы нижних этажей. Блик от фонаря прошелся по этажным перекрытиям и по стенам, но ничего странного санитар не обнаружил. Да, это была его работа - отзываться на всякие шорохи, следить за тем, чтобы никто из пациентов не бродил по ночам. Пару дней назад привезли особо буйного и разместили в изоляторе. Дежурным было приказано усилить бдительность. Санитар отметил, что тревога ложная, развернулся и вышел с площадки пожарной лестницы. Светя фонариком в окна палат, он медленно пошел к своему столику, на котором горела лампа, освещавшая недочитанную книгу.
  Подойдя к столику, санитар взялся за спинку стула, чтобы отодвинуть его и сесть. Рука его ощутила нечто жирное и склизкое. Отдернув руку, он взглянул на нее и поморщился - она была испачкана в черной мази.
  "Гуталин! Вот сволочи, а! Найду - убью!" - сквозь зубы процедил охранник, тряся рукой и оглядываясь на палаты.
  Ему ничего не оставалось, как пойти мыть руки. Негодуя и проклиная недосмотренного шутника, санитар побрел в больничный туалет, который был в конце коридора как раз рядом с пожарным выходом.
  Он подошел к умывальнику; зеркало, висевшее напротив, отразило его недовольную физиономию. Гуталин поддавался и постепенно отмылся. Санитар усмехнулся, подумал, что сейчас пойдет по следам и вычислит шутника и тому теперь не сдобровать. Когда он повернулся лицом к выходу, увидел, что двери в стене нет! В испуге санитар подбежал к стене и стал перебирать руками по ней, осязанием убеждаясь, что она сплошная. Им овладела паника, он испытал невероятный шок, забился в кабинку и сел на унитаз. Глаза его были прикованы к потолку и испуганно бегали в разные стороны. Внезапно он упал на живот, обхватил голову руками и простонал : "Пожалуйста, не трогайте меня, оставьте меня!" И потерял сознание.
  Из соседней кабинки вышел Бекетов. Он еще немного посмотрел с опаской на санитара, потом подошел к нему и вытащил из-за его пояса связку ключей. Затем Бекетов взял швабру из угла, стукнул ей по мыльнице и сбросил "Ромашковое" на пол. Доведя его как шайбу до мусорной корзины, он упрятал его туда.
  "Эх, вымыть бы им Нестерца Всего, целиком!" - всерьез призадумался Николай.
  Он осторожно выглянул в коридор. Никого. Бекетов устремился в сторону изолятора Љ3. Тяжелая массивная дверь не могла быть открыта ничем, кроме ключа. Он не знал, как выглядит этот ключ, так как никто ему прежде не доверял его. Перебирая ключи и пытаясь просунуть по очереди в замочную скважину, Бекетов периодически затихал и боязливо прислушивался. На каждом из пяти этажей было по одному дежурному. Один нейтрализован, остальные, вроде бы, не должны подниматься сюда.
   Снова неудача, не тот ключ! Оставалось два ключа. Момент истины! Затаив дыхание, молясь в душе, Бекетов воткнул следующий ключ - и он подошел. Два скрипящих оборота, движение мощного засова - дверь отперта. Бекетов достал фонарик. Луч света пронзил темноту изолятора. У батареи, под окном, свернувшись клубочком на полу, лежал человек. На нем была смирительная рубашка, а на глазах завязана черная ленточка. Время от времени он посапывал.
   "Слава богу, жив!" - обрадовался Бекетов и направился в его сторону. Бекетов тронул его за плечо и попытался перевернуть на спину. Это был действительно Линберг. Но он не просыпался, не реагировал! Бекетов снял с его глаз черную ленту и сейчас заметил, как избито было лицо Алексея. Под носом были кровоподтеки, левое веко опухло, губы потрескались и были очень сухими.
   "Они пытали его, не давали ему воды!" - догадался Бекетов.
  - Лешка! Леха, проснись, ну, пожалуйста, - умолял его Бекетов, тряся за плечи. Он легонько бил его по щекам и пару раз ущипнул за шею. Потом Коля принялся снимать с него смирительную рубашку. Линберг зашевелился и застонал. Бекетов прикрыл ладонью его рот на всякий случай. Алексей открыл глаза и тут же в испуге отпрянул от Николая.
  - Тихо, тихо! Это я, Коля! - прошептал ему Бекетов и положил руку на плечо Алексея. Тот отбросил ее в сторону. Он был сильно затравлен, как волчонок, загнанный собаками. Бекетов отстранил руку и сжал ее на своей груди. Глаза Линберга нездорово блестели, он усиленно дышал и осматривался вокруг себя, все плотнее прижимаясь к стенке.
  - Лешка, ты...ты что? Ты не узнаешь меня? Что они сделали с тобой, изверги, твари??? - с дрожью сказал Бекетов, на его глаза навернулись слезы. Линберг не реагировал на речь.
  - Леша, Лешка...- продолжал Бекетов. - Нам нужно бежать! Ну же, братишка, давай, иначе нас убьют, они хотят, чтобы нас не было, понимаешь ты?!! Им нет дела до того, что мы живые люди! Давай, Лешка! Давай, как тогда ты помог мне, заставил спрыгнуть с поезда, помнишь? Помнишь, как он грохотал, как мне было очень страшно?
  Глаза Линберга заслезились, он неуверенно протянул руку Коле. Бекетов протянул свою и взял руку товарища.
  - К-колька! Т-ты ? Дру-уг! - заикаясь выдавил из себя Линберг и бросился на шею Николаю. Линберг тихо плакал.
  В этот момент раздался протяжный вой больничной сирены. Дверь в изолятор, открытая более чем на две минуты, среагировала на побег. Бекетов не мог знать и предвидеть этого.
  - Бежим! - крикнул он.
  Линберг резко поднялся на ноги, и они с Бекетовым бросились к пожарному выходу. В это время по центральной лестнице уже бежали на звук тревоги. Времени, ушедшему у них на оценку обстановки, хватило беглецам, чтобы по пожарной лестнице спуститься к двери подвала. Бекетов достал связку ключей и стал подбирать нужный. Услышав шаги за пожарной дверь, он бросился к ней и запер ее на ключ. К двери подбежали с другой стороны, яростно дернули за ручку, а затем побежали к центральной лестнице с тем, чтобы подняться по ней на второй этаж. Бекетов быстро, как мог, перебирал ключи. Уже слышались шаги сверху, к ним спускались со второго этажа. За пожарной дверью звенели ключи: туда тоже рвались преследователи. Свет от фонарей сверху проникал к подвальной двери. Еще секунда, и их схватят! Вот одновременно щелкнули замки подвальной двери и двери пожарного входа.
  - Сюда! - скомандовал Бекетов, и они с Линбергом заскочили в подвал.
  Закрывая дверь, Бекетов видел, как к ней уже подбегают двое санитаров.
  - Стой, стрелять буду! - кричали они. Бекетов успел захлопнуть дверь и повернуть ключ, оставив его в замке.
   Беглецы оказались в подземных галереях БСМП. Здесь была кромешная тьма и необычайная сырость. Они побрели по длинному коридору, не имея ни малейшего понятия, куда он может их привести.
  - Черт, й-й-я к-к-ажется зна-а-аю это место, - сказал запинаясь Алексей. Бекетов остановился и удивленно посмотрел на него.
  - Ты что был здесь? - спросил он Алексея.
  
  
  07.24 Город 917, Областное управление госбезопасности.
  
  - Объясните мне, вы, вы и вы, - тыкал в лоб кривым указательным пальцем санитарам БСМП (они были засекреченными сотрудниками ГБ) разъяренный чекист, - как у вас из-под носа ушли преступники, владеющие совершенно секретными сведениями? Вы знаете, болваны, что скажут там (он указал взглядом на высокий потолок своего кабинета)? Расстреляют всех к чертовой матери!!!
  - Но товарищ майор! Они ведь никуда из этого чертового подвала не денутся! Утечки не будет. Мы их найдем, сволочей! - стал оправдываться один из санитаров.
   Майор резко перемещался от одной стены кабинета к другой, нервно дергая ремешок на своем кителе. Внезапно он остановился перед говорящим, сделал абсолютно спокойное лицо и тихо-тихо сказал, наклоняясь над самым его ухом:
  - А если не найдете?
  Ответа не последовало. Санитары растерянно переглянулись. Майор еще походил, потом уселся за дубовый письменный стол.
  - Закрыть все выходы из этого подвала и искать. БЕГОМ!!! Пшли вон отсюда! - вскричал майор. Всклокоченные санитары заметались и втроем проскочили через дверной проем.
   Через несколько минут в его кабинете раздался звонок. Чекист подскочил от неожиданности, вытянулся, собрался и взял трубку.
  - Майор Нестерец слушает.
  - Зайдите ко мне, Леонид Павлович.
  Это был начальник Управления.
  
  ...Из личного дела Нестерца Леонида Павловича,
  майора госбезопасности, сотрудника 4-го отдела
  УСГБ:
  "В период с 1912 по 1917 гг. проходил службу в третьем отделении Министерства внутренних дел (жандармерия). После падения царского режима дал добровольное согласие на служение новой власти, оказав активную помощь в установлении личностей главарей белогвардейского движения и их поимке..."
  Еще пребывая на службе в жандармерии, Нестерец кое-что знал о здании БСМП, строившемся в те годы. Это "кое-что" давало ему основание полагать, что беглецы, скрывшиеся в ее подвале, возможно уже никогда не будут найдены ни живые, ни мертвые. Осознавая это, а также санкции руководства за такое грубое упущение, Нестерец понимал, что ему не сносить головы. Поэтому начальнику управления он доложил следующее:
  "В течение 12 часов они будут пойманы".
   В тот же вечер заведующий психиатрическим отделением исчез и унес с собой тайну своего исчезновения и тайну исчезновения двух стажеров медицинского университета.
   Примерно через неделю после этих событий недалеко от станции Плезень (Чехословакия) было найдено два старинных паровоза, стоявших один за другим на запасной ветке. В году их выпуска значился 1916 год.
  
  ЭПИЛОГ
  
   Без взгляда назад немыслимо наше будущее. В стремлении изменить привычному мы теряем частичку себя, и теряем ее безвозвратно.
   Говорят, что у страны, у ее народа, как и отдельного человека, есть своя судьба. В дерзком порыве изменить ее, воспротивиться данному свыше, посчитав себя умнее жизни, сгинули в небытие многие страны, города и, конечно, люди. Человеку пора понять, что в попытке стать богом и ковать свою судьбу только лишь самому, он обречен на неудачу. Защищая привычное, человек готов на многое. И все же он не прольет столько невинной крови, сколько это делают новаторы.
   "Движение - это война", - было сказано однажды. Наступающий приносит более страшные разрушения, нежели защитник. Дело защитника свято, захватчик же преступен.
   Здание первого корпуса медицинского института, позднее ставшее больницей скорой медицинской помощи неизвестного города под грифом "916" было построено по секретному заданию службы тайной полиции Российской империи. Одновременно с БСМП строилось несколько сотен зданий по всей стране, с одним сроком сдачи - конец 1916 года. Вглядитесь в даты, написанные в старом дореволюционном стиле: "Циркъ 1916 годъ", "Вокзалъ 1916 годъ", "Медицинскiй университетъ 1916 годъ"...
   Эти здания должны были унести в своем чреве людей, пришедших для провозглашения новой власти, в мир иной. Но этого не произошло. Как не произошло того, что должно было случиться в канун 1954 года. Этих событий вообще не существовало, подобно тому, как никто и никогда не видел агента Джерреми и его сотню атомных бомб.
  
  "И услышал я громкий голос с неба, говорящий: се, скиния Бога с человеками, и Он будет обитать с ними; они будут Его народом, и Сам Бог с ними будет Богом их. И отрет Бог всякую слезу с очей их, и смерти не будет уже; ни плача, ни вопля, ни болезни уже не будет, ибо прежнее прошло. И сказал Сидящий на престоле: се, творю все новое. И говорит мне: напиши; ибо слова сии истинны и верны".
   Новый завет, гл.27, стихи 3,4,5.
  
  
  Гарри Истерн.
  09 июля 2007 года.
   г. Энгельс.
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"