Аннотация: Открывает цикл "Страшные, страшные, страшные сказки"
Всё началось, как обычно, из-за какой-то ерунды. То есть, конечно, в тот момент, когда Людмила почувствовала, что сил терпеть дальше происходящее уже не осталось, для неё повод совсем ерундовым не был. Скорее даже наоборот, ничего важнее в ту секунду для неё не было. Весь день терпеть это жрущее, сопящее, по свинячьи чавкающее равнодушие, стоически делать вид, что всё прекрасно, замечательно, просто чудесно, елозить влажной тряпкой по кухонному полу, затирая бурые разводы от пролитого пива... Суетиться у раскалённой плиты, обжигаясь струйками наполняющего атмосферу старенькой двухкомнатной квартиры аппетитными ароматами пара, который камчатским гейзером бил из-под крышек булькающих кастрюлек... И всё ради чего? Чтобы в миг наивысшей кульминации субботнего дня, когда осталось быстрыми, уверенными движениями мелко порубить луковицу, закинуть луковое крошево в неуклонно приближающееся к окончательной готовности варево, это унылое человекообразное, в очередной раз забывшее о необходимости помыться, уронило гадкую зелёную соплю, вытянувшуюся липкой струной от носа до места приземления, на блистающий чистотой кухонный стол? А ведь всего минут пятнадцать отделяло от возможности погружения в сладковато-приторные телесериальные бредни, с наркотической безжалостностью ампутирующие необходимость о чём-то думать, подменяя виртуальными переживаниями любые реальные. И если бы Федюкина приподняла и привела к холодильнику неумолимая судьба, принявшая облик страстной жажды очередной порции холодного пива, на эти самые пятнадцать минут позже, всё могло произойти совсем по-другому. Воровато оглядываясь, стёр бы жирной изумрудной кляксой растёкшуюся соплю потной ладошкой с обкусанными ногтями, да и хрен с ней, с соплёй, мало ли их ещё будет, таких физиологических сюрпризов. И пошёл бы на свой продавленный диван, который в выходные дни покидал крайне редко - только чтобы до туалета и на кухню. У него в комнате стоял свой телевизор, немолодой уже, слегка потрескавшийся корпусом от периодических падений чёрно-белый "Рекорд". Падения были неизбежны, так как помещение было не ахти какое большое. Скажем прямо - комнатка досталась ему крохотная, и, после размещения в ней дивана и телевизора, ночные походы для освобождения мочевого пузыря от продуктов переработки очередных двух-трёх литров пива нередко оканчивались грохотом и криками: "Ё-моё!", так как колыхающаяся животина имела подлую наклонность вилять вбок в самый неподходящий момент. Федюкин был существом ледащим и неряшливым до крайности, что неизбежно приводило к тому, что оставшееся свободным пространство вокруг лежанки постепенно заполнялось продуктами жизнедеятельности - пустыми пакетиками от солёных сухариков и сушёных кальмаров, грязными, драными носками, какими-то мятыми промасленными бумажками, стократно перечитанными спортивными газетами и прочим хламом. Все двадцать пять лет совместной жизни Людмила боролась с этой порочной наклонностью, но чем больше навоза она выгребала из этой Авгиевой конюшни, тем больше она его обнаруживала в следующий раз. Лет пять назад она, в конце концов, махнула на всё рукой и принципиально в комнате супруга не убирала, пророча Федюкину, что тот сам себя замурует под грудой нечистот. Но как ни странно, обеспокоенный подобной перспективой, Михаил Иванович взялся за ум, стал раза два в неделю проводить ревизию скопившегося имущества, и то, что, по его мнению, уже не подлежало дальнейшему использованию, отправлялось в мусоропровод. Иногда в этой груде, приготовленной к выкидыванию, в процессе опускания в разверстое жерло, кто-то начинал шуршать и попискивать, и тогда требовались, как минимум, два-три удара кулаком сверху, после чего мусор уже практически беззвучно покидал выделенную для этих целей картонную коробку. В квартире стало куда как уютнее, но Людмила была просто вне себя от бешенства - год за годом игнорировать её настойчивые просьбы, наставления, уговоры, чтобы теперь, когда ей, в общем-то, стало как-то всё равно, самым наглым образом начать следить за чистотой в доме - во всём этом ей чудилась какая-то гнусная издёвка. Детей у них с Михаилом не было, и сейчас она даже иногда рада была, что так получилось. Много слёз в своё время было пролито по этому поводу - бесконечные хождения по врачам, не приносящие никакого результата, бессмысленные, тошнотворные процедуры, совершенно бесполезные и никому ненужные, лицо Мишани, воплощающее его представления о том, как обязан выглядеть заботливый
муж - от подобного кошмара ("О Господи, неужели это со мной происходит?! За что, Господи?!") хотелось выть в голос тамбовским волком. Постепенно боль притуплялась, становилась какой-то привычной, ноющей занозой на сердце. Больно, конечно, но терпеть можно. Одно время Людмилу одолевало желание усыновить чужого ребёнка, но, вместе с тем, её не покидала мысль о том, что есть в таком выходе из положения что-то неправильное, что-то нехорошее - вроде как надевать протез или пользоваться костылями при наличии здоровых конечностей. Да и подруги отговаривали, рассказывали о том, каких детей оставляют обычно в детских приютах - с врождённой страстью к наркомании, суициду, инцесту, промискуитету и так далее. А теперь уже и поздно было - года не те. Ни вырастить, ни образование дать уже не успеешь. Ещё лет десять - и пенсия не за горами... Может быть, поэтому весь нерастраченный запас материнского инстинкта обрушила Людмила на непутёвого муженька, десять раз на дню кормила разносолами, ведь, чай, не абы кто, а повар, такой квалификации ещё поискать. Маленькое, оттопыренное футбольным мячиком, брюшко Михаила Ивановича стремительно набирало габариты аэростата воздушного заграждения времён второй мировой.
Но вместо того, чтобы тут же воспылать благодарностью к своей не в меру старательной супружнице, стал Мишаня какой-то апатичный, безразличный ко всему, кроме наличия в холодильнике бутылки пива - тогда ещё он пил вездесущее "Жигулёвское" - и спортивных программ вечерами, как-то само собой получилось, что всё чаще стал засыпать не у Людмилы под боком, а на своём диванчике во время просмотра вечерних новостей, под голос монотонно бубнящего диктора. Всё общение стало сводиться к дежурному обмену ничего не значащими фразами, вроде: "Здравствуй, дорогая! До свиданья, дорогая! Ты, как всегда, прекрасно выглядишь!". Нельзя сказать, что Людмила не пыталась изменить ситуацию - ласками, скандалами пробовала она расшевелить впавшее в сонное оцепенение сознание супруга, да только всё без толку. Как нёс он свой заградительный аэростат по маршруту - " кухня - холодильник-туалет - диван" - совершая за день циклов десять-пятнадцать, так и продолжал носить, с невозмутимостью медного Будды сохраняя безразличную улыбку на обрюзгшем лице. А теперь ещё эта сопля... Стараясь сохранить спокойствие, титаническим усилием воли пытаясь удержать голос от дрожи, чётко артикулируя каждый звук, Людмила произнесла:
- Вытри сейчас же!
- Что ты сказала? - задумчиво причмокивая пухлыми губками, пробормотал Федюкин, не сводя взгляда с вожделенной дверцы холодильника.
- Эту гадость на столе! - не выдержала и взвизгнула Людмила.
- Какую гадость? - Мишаня начал озираться и зачем-то заглядывать себе за спину, выпучив глаза и приоткрыв рот.
Тут последние остатки самообладания покинули Людмилу, от ярости затрясло, руки онемели и покалывали иголками, и, неожиданно для самой себя, она полоснула острым, как бритва, кухонным ножом, приготовленным для нарезки лука, прямо по вздымающемуся горой волосатому пузу, прикрытому засаленной майкой. При этом повторяла нараспев: "Вот эту гадость! Вот эту гадость! Вот эту гадость!". Федюкин заскулил, обхватил живот в попытке удержать рвущиеся наружу сизые внутренности, глаза стали закатываться, а Людмила всё тыкала и тыкала лезвием в рыхлое податливое тело. Потом отбросила в сторону уже ненужную железку - оружие, которое почему-то окрестили "холодным", хотя, на самом деле, оно было горячим и липким от тёмно-вишнёвых сгустков - чтобы взяться за мясницкий тесак. Направляемая рукой кулинара-профессионала немецкая сталь практически без сопротивления проходила сквозь хрящи и сухожилия, слышно было только треск, когда металл задевал о кость. Через несколько минут всё было кончено, отделённая от остатков туловища голова откатилась в самый дальний угол и остановилась лысой, обрамлённой редкими прядями волос, макушкой вниз, словно кто-то залил черепную коробку свинцом и сделал из неё куклу-неваляшку, полуоткрытые глаза остекленели, кончик языка торчал между зубов. "Ни хрена себе - игрушечка получилась!" - подумала Людмила, чувствуя, что её разбирает истерический смех. Она стояла по щиколотку в отвратительной бурой жиже, забрызганная с ног до головы ошмётками подкожного сала Федюкина, на правой руке запеклась коркой его кровь вместе с волосами. Осознание происходящего к ней ещё не до конца вернулось, Людмилу немного трясло, но в целом она чувствовала себя значительно лучше, какие-то невидимые тиски, в которые была зажата её душа последние недели три, разжались. И так легко стало, словно таскала на себе многопудовую тяжесть, а тут вдруг сбросила - и сразу Людмилу воздушным шариком вверх поволокло. Какой-то щелчок сзади привлёк её внимание, она повернулась, и успела рассмотреть, как приоткрылась дверца холодильника и внутрь шмыгнуло нечто небольшое, но очень проворное. Людмила подошла поближе и открыла дверцу. Кисть левой руки Федюкина, обхватив указательным пальцем горлышко пивной бутылки, всеми остальными упираясь в решётчатую перегородку, упрямо продвигалась к выходу из охлаждающего агрегата. В совокупности вся эта сцена очень напоминала потопление морского корабля гигантским спрутом из "Вождей Атлантиды" (кинохита тех далёких лет, когда Миша и Людмила целовались на последних рядах в зрительном зале), где роль морского чудища выполняла отсечённая рука, а макетом корабля, соответственно, служила бутылка. Брезгливо поморщившись, Людмила ухватила сладкую парочку двумя пальцами и поставила на пол. Быстро-быстро перебирая пальцами, волоча бутыль за собой, кисть добралась до головы Мишани и приставила горлышко к губам. Голова перевела взгляд помутневших глаз на сосуд с драгоценной влагой, смекнула, что надобно откупорить, вцепилась кривыми жёлтыми зубами в металлическую пробку, с тихим шипением открыла бутылку и присосалась к ней как пиявка. Когда-то Федюкин был, в общем-то, равнодушен к методике восстановления после подобных семейных сцен. Неаккуратный во всём, чем занимался, не раз замечал, что вместо правой руки у него левая нога, только когда пытался этой конечностью ухватить ложку или включить телевизор. Но, посмотрев однажды "Терминатор-2", проникся важностью процедуры, для поднятия уровня собственной самооценки скопировал вплоть до мелочей процесс сборки заокеанского чудо-робота будущего. И теперь стекался с разных концов помещения, не оставляя ни малейших следов на белоснежном кафеле стен. Вскоре у Людмилы ни руках, ни на одежде не оказалось ничего, что свидетельствовало бы о происходившем буквально несколько минут тому назад. Мишаня, пошатываясь, остатками майки, которая превратилась в лохмотья, стёр злосчастную соплю со стола, пошёл, выбросил тряпьё, надел новую майку. Одежду почти всегда приходилось выбрасывать, в тот раз, когда Людмила для верности воспользовалась бензином, от барахла даже пепла не было. Комната, правда, вся дымом пропиталась, три дня выветривала. А соседи, по глупости, пожарную охрану вызвали, скорую помощь. Пожарные как узрели выходящего из пламени мужичка, который, осыпаясь угольками, попросил закурить, так половину из них увезла скорая помощь, подвывая сиреной от ужаса. Но бензин - это негигиенично и небезопасно, можно и в самом деле пожар устроить. Людмила стояла посреди кухни, прислушиваясь, как скрипит пружинами дивана в своей комнате Федюкин, устраиваясь поудобнее напротив телевизора. Она подняла брошенный нож, лезвие было чистым, лишь у рукоятки мутная капелька воды с крупинками крахмала - перед тем, как резать лук, она нарезала кубиками картошку. В голове был сумбур: мысли и воспоминания кружились в каком-то безумном танце, вроде "Тарантеллы". Как такое могло произойти с ними? Она не могла понять, как юный, такой стройный паренёк Миша с красивыми васильковыми глазами, так робко ухаживающий за Людмилой, трогательно приносящий на каждое свидание цветы, пусть и недорогие, но всегда от чистого сердца, смог поместиться в неохватную тушу Михаила Ивановича Федюкина, непрерывно благоухающего пивным ароматом. "Но ведь должен быть способ!" - подумала Людмила, приступая к нарезке лука, глаза щипало неимоверно, и из глаз выкатились две маленькие, злые слезинки. Постепенно поднятая с душевного дна муть улеглась, как крупинки крахмала, и сквозь обрывки каких-то замыслов чётко замаячило неоновой иллюминацией Лас-Вегаса: "Микроволновка!".Она даже перестала резать лук, так эта мысль поразила её.Конечно, вот что ей нужно - высокая температура, никакой гари! Как же она раньше не додумалась! Микроволновка! Взять можно в кредит - десять процентов не деньги, бог с ними...Чуть прижмет Федюкина в плане потребления пива и как раз хватит. Дорезая луковицу повторяла, повторяла нараспев: "Микроволновка, микроволновка, микроволновка..."