Лагерь Семнадцатого Морского живет обычной жизнью. Шумит, скрипит, брякает железом, чихает, орет, перекликается на разные голоса. Пахнет дымом, пшенной кашей и потом.
Я слышу глухой гул за стенами своей палатки. А уж запахи... Куда от них деться?
- Нет, пропретор такого приказа не отдавал, - говорю я. Хлопает клапан, пламя факелов дергается. Проклятье. Порыв ветра приносит холод - я невольно ежусь. Напротив, от жаровни с углями расходятся волны тепла.
Только человеку, стоящему передо мной, одинаково наплевать и на холод, и на жару. Он - железный.
- Мы не можем оставаться здесь дольше, - говорит Эггин. - Наступает осень, у меня больных и простуженных прибывает по сорок человек в день. А дальше будет только хуже. Нам нужно в зимний лагерь, легат.
Это верно. Легионы до сих пор в летних лагерях, а время идет. И легионеры начинают мерзнуть.
Почему Вар медлит?
- Хорошо. Я переговорю с пропретором. У вас все, префект? Можете идти.
- Легат, - он склоняет упрямую голову. И выходит.
Это мой заместитель. В случае моего отсутствия в легионе (или героической смерти, что с легатами в нашем роду случается) он примет командование на себя.
Его зовут Спурий Эггин.
Он - префект лагеря. Заслуженный солдат, прошедший весь путь от тирона, новобранца, до второго по старшинству командира в легионе. Он - профессионал.
В отличие от меня, любителя, назначенного легатом по личной прихоти принцепса Августа.
Таких, как я, называют "тога". Гражданский.
Таких, как Эггин - гордостью армии.
* * *
Вечер. Закат окрашивает красным городок, связывающий лагеря трех легионов в одно уродливое целое.
Улица, публичный дом. Судя по некоторой претензии на роскошь, этот лупанарий предназначен для трибунов и центурионов.
- Рыжая, - говорит Эггин. - Где ты, Рыжая?!
Префект лагеря с трудом поднимается по скрипящей лестнице, спотыкается, ругается вполголоса. Проклятые ступеньки. Он чудовищно пьян. Его голос плывет, словно плохая песня -певец слишком далеко, голос его слаб, и ветер относит в сторону слова.
Вот и нужная дверь. Она закрыта.
- Рыжая! - зовет Эггин. - Выйди ко мне!
Он размахивается и ударяет кулаком. Еще раз. И еще.
* * *
Удары. Глухие, сильные...
Дверь сотрясается.
Ее все зовут Рыжая. Его Рыжая. Руфина.
Тит Волтумий стискивает зубы. Он не очень высок, да, но зато быстр, силен и он, о боги, старший центурион. Он словно кусок железа, стальной меч, выкованный кельтами. Или черная бронза, которую мало что может сломать.
Рыжая - вот что делает его мягким, как овечий сыр.
А удары что? Удары только сделают его крепче. Как и раны. Как и походы...
Тит встает с кровати, протягивает руку к одежде. Пора разобраться с Эггином - раз и навсегда.
- Не надо, - говорит Рыжая. - Не трогай его.
У нее распухшие от поцелуев губы, на нижней - маленькая царапина. Точеный нос - в мелких капельках пота.
Тит останавливается. Руки его висят у бедер - мощные и, одновременно, бессильные.
- Он несчастен. И болен.
Это я болен, думает Тит. Я - удачливый соперник Эггина, но кто скажет, что я счастлив?! Никто. Даже я этого не скажу. Эггин болен. Я болен.
Мы все здесь, Дит тебя побери, больны.
Схватка двух кровавых зверей. Каждый раз, каждый проклятый раз.
И неизвестно, кто побеждает.
- Рыжая! -голос Эггина. - Зачем?!
Вот и я не знаю, думает Тит. Рыжая улыбается.
* * *
Ализон, дворец Вара. Сентябрьские иды.
Гости в белых тогах -- "пагани", гражданские. Чиновники, судьи, адвокаты, сборщики налогов. Что удивительно, это очень важные люди. Гораздо важнее солдат. Германия оплачивает наше пребывание здесь своими деньгами, а деньги надо считать. Побежденные - платят.
Это политика Рима.
Гости в военных туниках - легаты и трибуны. Они стоят отдельно.
Военные редко смешиваются с чиновниками.
И только я -- "тога", гражданский, назначенный легатом, могу примкнуть к любой из партий.
Когда я приехал в Германию, мне пришлось столкнуться с презрением и даже ненавистью офицеров моего легиона. Легатов, назначенных сверху, не очень любят. Каждый из моих трибунов отслужил годы. Каждый участвовал в нескольких военных кампаниях. Они шли к своим должностям через сражения и долгую утомительную службу на окраине, в окружении врагов и дешевых женщин. Их звания политы кровью и потом. И отполированы до блеска скукой лагерной жизни...
За что им любить выскочку?
Меня.
Но кое-что изменилось. Как оказалось, я тоже могу убивать германцев.
И даже делаю это с определенным изяществом.
- Друзья! - обращается к присутствующим Квинтилий Вар. Запах шиповника - сегодня едва уловимый. - У меня хорошие новости из Паннонии. Тиберий...
Гул голосов.
- Тише вы!
- Тише!
Вар продолжает:
- Тиберий разгромил мятежников.
Тишина. Затем поднимает гул. "Слава Тиберию! Слава Августу!" Это действительно хорошие новости. Война в Паннонии длится уже несколько лет - с переменным успехом. Мятежники собрали чудовищную армию - около ста тысяч воинов - и всерьез угрожали Италии. Риму. Попытки подавить мятеж не увенчались успехом...
Так что пришлось Тиберию, пасынку Августа, взяться за дело.
Только тогда мы начали побеждать.
Он хороший полководец - осторожный, решительный, расчетливый. Тиберий ничего не оставляет без должного внимания. Легионеры его не любят, но обожают, когда он ими командует. Интересный парадокс. Как человек, Тиберий жесткий и равнодушный - словно кусок пемзы. Он смотрит сквозь тебя и, кажется, забудет твое имя сразу же, едва за твоей спиной закроется дверь... Но нет.
Тиберий ничего не забывает.
Теперь он победил мятежников в Паннонии. И, значит, будет праздник.
- Вина! - требует Вар. - Выпьем за доблестного Тиберия!
Мы пьем вино. Вар пьет подкрашенную воду.
Я качаю головой. В какое интересное время мы живем. С сарматами у нас мир, с германцами мир, даже с парфянами согласие... Теперь и мятеж в Паннонии подавлен. Везде тишина и покой.
Даже не верится.
Когда я выхожу из дворца, уже темнеет.
Высокая фигура выступает из тени. Я поднимаю голову и вздрагиваю. Голубой огонь варварского взгляда окатывает меня - с головы до ног.
- Кажется, пора нам побеседовать, - говорит Арминий негромко.
Я киваю.
Давно пора.
* * *
Фигурка лежит на столе. Маленькая серебристая птичка. В этом есть нечто зловещее.
- Как такое может быть? - говорю я. - Как?!
Арминий улыбается.
- И об этом спрашивает человек, регулярно оживляющий мертвецов? - он берет чашу с вином, но не пьет. - Знаешь, что делает твоя фигурка? Воробей возвращает душу. Ненадолго. Чтобы поговорить.
- Это понятно.
На самом деле я не очень понимаю, как это работает. Но это работает.
...молния пронизывает меня насквозь - с головы до ног. Ветвится внутри моего тела. Волосы встают дыбом...
Фигурка на ладони подрагивает. Она - ледяная.
- Срок жизни возвращенного зависит от возможностей тела и силы воли. Если человек серьезно ранен, потерял много крови, изрублен на куски - то это будет мучительный разговор, - Арминий медлит, - И очень короткий.
- Тогда что произошло с тобой? Ты ведь жив?
Арминий медлит.
- Пожалуй.
- И ты - другой. Ты - варвар.
Арминий усмехается. Морщинки вокруг глаз выдают его возраст.
Двадцати с чем-то летний германец улыбается, как сорокалетний старик...
Хотя Луцию было всего тридцать два года.
Смешно.
- О. Тут все гораздо хитрее.
- Правда? - говорю я с сарказмом. Арминий пожимает плечами:
- Почти три дня я был мертв, брат.
* * *
- Ты не понимаешь, Гай. Дело не в том, что Воробей возвращает мертвых, а Орел дает власть повелевать людьми. У фигурок могут быть самые разные свойства. Самые глупые и странные. Вытирание носа без платка, волосы в носу растут быстрее, чем у остальных людей, или невозможность утонуть в луже. Это, в общем-то, неважно. Дело в другом.
- И в чем же?
Арминий... Луций смотрит на меня. Из-за освещения кажется, что глаза у него - разного цвета. Но этого не может быть.
Потому что Воробей сейчас у меня.
Это мои глаза разного цвета. Это я возвращаю мертвых.
Беру на себя дело богов...
В которых, между прочим, я не верю.
- Дело в другом, - повторяет Луций. - Эти фигурки... Они заставляют тебя действовать. Нет, не так. Не заставляют. Как бы сказать, Гай? Они тебя пробуждают. Вот правильное слово. Пробуждение. Словно до этого момента ты спал, а сейчас проснулся. Понимаешь?!
В этом все дело. Пока у меня не было фигурки, я умирал. Каждый день и каждую секунду. А с ней я понял, что умирать -- необязательно.
Теперь я здесь.
Он молчит, перебирает пальцами. Мне жутко привыкать к мысли, что моего друга Арминия больше нет.
Двойная потеря.
Сначала я потерял брата. Затем - друга.
Теперь передо мной незнакомец. Полубрат, полудруг, полуримлянин, полугерманец.
Я даже не знаю, как его теперь называть. Луций? Арминий? Как правильно?!
- А ты, Гай -- разве ты не начал действовать, получив фигурку? - Луций-Арминий смотрит на меня в упор. - Разве тебе не кажется, что Воробей ведет тебя к великой и достойной цели?
- Нет, не кажется.
Луций-Арминий моргает. Потом запрокидывает голову и хохочет. Сверкают белые красивые зубы.
- Узнаю тебя, брат. Ты всегда был упрямым.
Я дергаю щекой.
- Правда?
- Я должен был это сделать, Гай. Понимаешь?!
Я начинаю смеяться.
Ему все еще требуется мое понимание. Вот в чем проблема: когда мы могли выяснить отношения между собой по-простому, кулаками или пинками, валяясь в пыли, мы не находили особых противоречий. Теперь же, когда противоречия такие, что альпийские ущелья кажутся не шире ручейка, мы даже не можем дать друг другу в глаз. Это обидно.
А еще обиднее: мы знаем это и все равно хотим друг от друга понимания.
Смешно.
* * *
"Если ты читаешь это послание, то меня уже, скорее всего, нет в живых. Не печалься, брат. Это не так страшно. Если считать, что где-то там есть боги и загробный мир, то у меня сейчас все хорошо".
Почему Луций написал мне письмо?
Неужели хотел оправдаться? Или -- рассказать правду единственному человеку, который выслушает его и не осудит?
Не знаю.
И кто из них написал то письмо?
Луций или Арминий?
Луций Деметрий Целест -- сенатор Рима, прожженный политик, опытный военачальник, усталый и умный человек.
У него часто болело колено. В детстве Луций упал с лошади и повредил правую ногу. С тех пор он слегка прихрамывал в сырую погоду. А здесь, в Германии, погода всегда сырая...
Или письмо написал варварский вождь Арминий? Молодой красавец, дерзкий воин, герой войны в Паннонии.Римский всадник, награжденный браслетами за отвагу и венком за спасение товарища в бою...
Тот, в чьем теле сейчас обитает душа моего старшего брата.
- Ты избегаешь меня, Гай? - спрашивает Арминий.
Я качаю головой: нет.
Хотя вру. Действительно избегаю.
* * *
- Почему Воробей? - спрашиваю я.
- Иногда предметы можно использовать... неправильно, - говорит Арминий.
- Например?
- Например, Саламандра дает бессмертие. Но если обладатель Саламандры решит по дну моря перейти из Италии в Африку, это будет -- не совсем верное использование предмета. Согласен?
Логическая задачка. Подобные задавали нам в Греции.
- Разве Саламандра не спасет владельца?
- Спасет. И не раз. Но дышать под водой -- это не относится к возможностям фигурки. Человек будет умирать тысячи и тысячи раз, но останется на дне. Это трудно представить. Но это совершенно жуткая вещь.
Я закрываю глаза и представляю, как захлебываюсь морской водой. Бьюсь в синеватой гудящей темноте. Пузыри вырываются изо рта и уносятся вверх. Булб! Бу-улб!
И так тысячи раз. Тысячи тысяч...
Значит, Луций использовал предмет неправильно?
* * *
- Я был болен, - говорит Луций. - Финикийская болезнь - неизлечима. А я столько всего не успел сделать. Поэтому я стал искать спасение... лекарство... что угодно! И нашел.
Мой умный старший брат.
Мой настойчивый старший брат.
- На самом деле мне нужна была фигурка Саламандры. Бессмертие. Но найти ее оказалось невозможно. Существует предмет, что может вылечить любую болезнь. Но - снова это слово. "Невозможно". Владелец неизвестен. И тогда они предложили мне Воробья.
"Почему?"
- Я плохо представляю, как можно вылечить кого-либо с помощью Воробья, - говорю я.
- Я сказал примерно то же самое. Но Пасселаим... стеклянный человек...
- Сын Посейдона?
- Да. Пасселаим сказал, что можно сделать...
* * *
Неправильное использование предмета. Ловкость рук.
Фокус.
Нужно за миг до того, как отправиться в мир иной, приказать Воробью вернуть твою душу. Тогда тело и душа будут вместе, но - разъединены. Человек будет жив, но - в нестареющем, практически вечном, теле. Главное здесь: угадать момент.
Это риск, конечно, - но риск оправданный. Особенно для того, кто обречен.
Правда, тело самого Луция не годится. Он болен. Но есть варианты...
- Арминий, - говорю я.
- Да, - Луций встает, начинает ходить по комнате. - Мой друг, молодой и отважный варвар. Он учил меня верховой езде. Это было довольно болезненно, с моим-то коленом. И моим, - он криво усмехается, - страхом перед лошадьми. Но я справился. Хотя Арминий был, между нами говоря, неважным учителем.
Я дергаю щекой.
- И как это произошло? Этот... обмен?
- Я позвал его на встречу. Мы пили вино. В вине был яд - хороший, из Парфии. Он убивает без боли. Просто засыпаешь. Арминий много выпил и умер первым. Когда я почувствовал, что начинаю засыпать, то приказал Воробью вернуть мою душу обратно. По идее, душа должна была вернуться в первое же свободное тело. В тело Арминия - молодое и здоровое. Но я опоздал. Промедлил. Вот она, сила воли!
Луций усмехается. Это больше похоже на судорогу.
- Это была ошибка, Гай. Или воля судьбы, называй, как хочешь. В результате моя душа переместилась - в тело Арминия, как было задумано, но... не сразу.
Поэтому я и говорю, что был мертв целых три дня.
Арминий умер. Херуски решили, что это ловушка. Перебили легионеров, а тело Арминия забрали с собой. Херуски собирались замести следы бойни, но тут...
Неудачное совпадение.
Нагрянул отряд римской конницы и спугнул их. Воробей остался в моей руке. В мертвой руке легата Луция.
Херуски принесли тело Арминия в родную деревню. Готовились к похоронам. Но вдруг через два дня, на третий, перед самой церемонией - Арминий очнулся. Чудо! Чудо! Видел бы ты их лица, Гай. Варвары решили, что отец богов Тиваз вернул Арминия в мир людей, чтобы тот завершил некое важное дело. Теперь они называют царя херусков, то есть, меня - Дважды-Рожденным.
Избранным.
Потом я узнал, что фигурка пропала. А дальше -- что мой родной брат Гай едет легатом в Германию.
Так что встретились мы неслучайно.
А теперь, Гай, скажи мне, что ты об этом думаешь?
* * *
"Смотри, Гай. Кузнечик", крутится в голове.
Нечестно, думаю я.
Луций всегда был умнее, но теперь он к тому же выше ростом, сильнее и красивее. У Квинта, нашего младшенького, при всей его неотразимости хотя бы нет мозгов - поэтому с его достоинствами можно смириться.
А как быть тут?!
Старший брат моложе меня. Больше не хромает. И отлично ездит верхом...
Если, конечно, меня нагло не обманули.
Кровь бросается мне в лицо.
А что - если обманули?!
- Там погибло несколько хороших солдат. Римлян. Из-за тебя. Это ты мне можешь объяснить?!
- Не кричи, - говорит Арминий.
* * *
Римская дорога. Вдоль нее - ряд крестов с распятыми германцами - светловолосыми и рыжими. Крестов -- много.
Молот опускается. Бух!
Раз удар, два удар. Железный гвоздь входит в запястье человека. Крик. Из ранки вытекает тонкая струйка крови.
Голос - хриплый, привычный к командам - приказывает:
- Поднимайте.
- Осторожнее! Давай! - легионеры налегают на веревки.
Поднимается крест. На нем -- измученный человек. Жилистый, с длинными светлыми волосами и бородой. Варвар. Легионеры поднимают крест на фоне рассветного неба. Они не торопятся. Зачем? Наконец крест установлен и закреплен, как положено.
Римский чиновник, холеный, толстый, в меховом плаще поверх белоснежной тоги. Редкие волосы завиты со всем тщанием и уложены.
- Это будет вам уроком, варвары! - провозглашает он.
Германец вдруг оскаливается. Плюет кровью. Красный сгусток летит по дуге вниз и размазывается по плечу римлянина.
Тот возмущенно оборачивается.
- Проклятый варвар! - у чиновника маслянистый, жирный, очень высокий голос. Легионеры переглядываются. Они терпеть не могут таких чинуш. А варвар сделал отличную вещь.
Германец смеется.
Они все смеются -- на всех крестах. Чиновник оглядывается, смотрит вправо, влево. Он испуган. И, к тому же, очень обижен.
Затем варвары начинают плеваться - каждый, даже самый слабый, стремиться попасть в толстяка. Тот дергается и взмахивает пухлыми руками.
Легионеры делают серьезные лица, но чувствуется, что им смешно. Хорошая шутка. Гем - смелый парень.
Варвары презирают смерть. И презирают таких, как этот жирный.
Центурион подходит к чиновнику.
- Нам лучше уйти. Местные нас не слишком любят...
Чиновник небрежно взмахивает пухлой рукой с короткими пальцами, унизанными перстнями:
- Ерунда, центурион. Мы приведем их к покорности... - он замолкает, подыскивая слова: - Нужно лишь побольше крестов.
* * *
В стороне деревни - движение.
Центурион видит это краем глаза. Он стоит -- с непокрытой головой, в одной подшлемной повязке, не раз стиранной, с неровными разлохмаченными краями. Лицо со шрамами, рубленое, впалые щеки, жесткая складка губ. Центурион смотрит, как ветер треплет остатки одежды на варварах -- резкие порывы, как хлопки в ладоши.
Словно аплодисменты.
Центурион наклоняет голову набок, как большая собака. Он видит: изуродованные ноги германца, грязные, пробитые гвоздями. На них садится муха, снова взлетает.
Центурион моргает. Надевает шлем. Синий гребень, начищенный металл. Нащечные пластины свисают свободно. Центурион начинает завязывать ремни под подбородком...
Затягивает узел.
Грубые пальцы. Но достаточно ловкие, чтобы справиться с потертыми ремешками шлема. Ногти обломаны и в грязной кайме. Широкие браслеты на запястьях -- из грубой кожи, потертой и старой.
Вдалеке слышны голоса.
Центурион смотрит на казненных, переводит взгляд в сторону, откуда ему послышался шум.
Центурион медлит. Разглядывает приближающихся людей.
"Проклятье". Он даже не удивлен. Рано или поздно это должно было случиться.
Поворачивается к солдатам и приказывает негромко:
- К бою.
Короткая заминка.
В следующее мгновение легионеры четко и быстро строятся. Они молчаливые и серьезные, улыбок больше нет. Но никакой паники, никакой лишней суеты. Спокойно и деловито проверяют доспехи и оружие. Щит, дротики. Гладий у правого бока, чтобы было удобно вынуть его одной рукой.
Они - профессионалы.
Толстый чиновник беспомощно смотрит на приготовления.
- Что случилось? Что?
Центурион медлит, разглядывая этого "паганца", затем кивает в сторону германской деревни.
- Что? - говорит чиновник. - Я не понимаю...
Он поворачивает голову. И видит.
Чиновник стремительно бледнеет. Словно вся кровь из него вытекла. Это не какая-то простая бледность, а желтушная синева, как у покойника.
- Боюсь, что крестов нам все-таки не хватит, - говорит центурион без всякой насмешки.
Чиновник вздрагивает. Со стороны деревни к ним идут германцы. Целая толпа. У некоторых копья и дубины, у других - ничего, кроме голых рук.
Они плохо вооружены, но их много. Слишком много для маленького римского отряда.
И они не кричат, не ругаются, а идут молча. Это самое пугающее.
Лицо молодого солдата бледнеет.
- О, боги, сколько их.
Центурион говорит негромко:
- Стой крепко, зелень. Бей по приказу. И держись. Сейчас будет жарко.
Лицо молодого легионера бледнеет на глазах.
- Я... я не хочу умирать. Пожалуйста! Пожалуйста!
- Встать в строй! - резкий окрик заставляет новичка подскочить. Он, наконец, вспоминает, что боится центуриона больше, чем любого варвара. Занимает свое место. Его с двух сторон подпирают плечами опытные солдаты.
Старый центурион подходит и говорит негромко:
- Мальчик, никто не хочет умирать. Даже я. В этом вся хитрость. Именно поэтому - стой крепко и бей по приказу. И... - он медлит, - и надейся на своих богов, мальчик. Они нам пригодятся.
Центурион неторопливо поправляет завязки шлема, достает гладий из ножен. Осматривает клинок, стирает крошечное пятнышко с металлической поверхности. Пробует пальцем заточку лезвия. Потом убирает меч в ножны.
Легионеры ждут. Центурион краем глаза видит, как натягивается кожа на их скулах.