С Гришиным лицом хорошо в чужой могиле мою запонку искать. Рассказал, не жилец, как в санаторий к тамошним девочкам ездил с Антонычем. Пока Кира добывает загар в не охваченной революционной ситуацией части мира, он тоже бездельем не страдает. Правда, в состоянии постоянного перепуга от внезапного возвращения Киры он вечно в той стадии, когда верхи ещё не могут, а низы уже не хотят. Месяц назад таким оранжевым образом добыл кандидоз. Вчера я подумал - снова не с пустыми руками вернулся. И точно. После молочницы двинул по восходящей. Дошёл до сердца.
В санатории том Антоныч пять лет кардиологом работал. А потом: то ли он деньги за лечение принял, то ли ему дали, в общем, перевелся он из-за этой неразбирихи в другой санаторий. Но в этом персонал сексом умеет хорошо заниматься, а посему тянет его обратно как в альма-матерь. И вот только они буженину в номере порезали, как вдруг вбегает электричка-медсестра и сообщает забавную новость. В процедурную сейчас инфаркт привезут. Вообще, Гриша ехал на личный секс, а не на посторонний инфаркт. Что касается Антоныча, то Гиппократов клятвопреступник напомнил: он вот уже полгода как по другому адресу в денежной ведомости расписывается. И что как бы не хочет снова привлечь к себе внимание из-за очередной неразбирихи. Однако медсестра заметила, что штатный кардиолог в отлучке, так как инфаркт на полдвенадцатого никто не планировал. Поэтому если сердешный коньки сбросит на столе при живом кардиологе, хотя бы и из другого санатория, то без внимания точно не обойдется. В общем, чтобы Гриша не скучал, Антоныч его с собой прихватил. Так, вдруг понадобится.
Грише это предложение не понравилось, он стал тут же сыр нарезать как станок. Но Антоныч не Кира, его прокрут луны не восхищает, поэтому сыр Гриша в покое оставил и пошёл как на тросе. Прошли они по коридору и зашли то ли в операционную, то ли в процедурную; пахло там спиртом, хлоркой, сырой землей и цветами. Следом забежал завхоз, толкая перед собой тележку. На тележке валялся какой-то лузер с бородой и в костюме. Антоныч разорвал рубашку под его бородой, пощупал ребра и заглянул в глаза. Гриша так и не понял, зачем рубашку разрывать, чтобы в глаза посмотреть.
Дальше Гриша вспоминал какими-то дневниковыми записями, потому что ему становилось то хорошо, то не очень. Хорошо было, когда Антоныч спросил о давлении в момент криза и сестра, чтобы больного отвлечь, задала всем задачку на деление. Ей эту задачку дежурная медсестра только что рассказала. С числами, похожими на ИНН. Гриша решил поучаствовать, чтобы победить Антоныча и стал делить. Но Антоныч всё равно первое место занял. Причем, похоже, жульничал. Ответ не назвал, а просто сказал, что он плохой. Но Грише все ещё было хорошо. Чуть хуже стало, когда Антоныч попросил приблизиться, чтобы ассистировать. Гриша возразил, мол, что это за ерунда. Он думал, его позвали, чтобы больному телевизор включить, а сейчас выясняется, что ему чьи-то ноги держать нужно. И тут завхоз понял, что ему-то как раз самая грязная работёнка и достанется. Он объявил страшное: у него в бытовке мыло неоприходованное. Антоныч тут немного вышел из себя и послал всех присутствующих на хер. Причем так послал, что никто почему-то с места не сдвинулся. Вра-а-ач... Потом вошел и снова поинтересовался про давление. Сестра хмыкнула и матом сказала что катастрофически рухнуло, и что ей прямо говорить не хочется, сколько на сколько.
И тут Грише стало ни хорошо, ни плохо, потому что Антоныч приказал готовить адреналин. Он попробовал поинтересоваться, все пить будут, или только Антоныч, Антоныч ответил и Гриша опять не сдвинулся с места. Дальше началось странное. Вместо того чтобы откупорить пару "Ред Буллз", тупая сестра загремела шкафом и зарядила шприц с иглой длиной с шампур. Странные люди эти медики. Говорят, они и пьют на корпоративах их пробирок. И для чего такая игла, непонятно. Гриша никогда не встречал седалища, которому была бы она впору.
И тут Грише стало нехорошо. Первый раз. Потому что Антоныч приказал готовить ещё и инструменты для прямого массажа. Массаж Гриша представлял, но ни разу не видел, чтобы его делали инструментами. Пока Гриша решал, что ему делать, его и тут опередили. Завхоз решил быть самым умным и упал на пол.
Пока он разнюхивал нашатырь, Антоныч приподнял веко больного, увидел там что-то и говорит, что адреналин. То есть, чтобы и в соседнем корпусе тоже знали, что он приехал на секс: "Адреналин!!". Выхватывает у сестры шприц и кричит, что грудь. То есть, чтобы никто на улице даже не сомневался, что и в сорок шесть можно порох сухим держать: "Грудь!!". И Грише как-то невнятно стало, ватно. Он Антоныча с таким прибором в руке ещё ни разу не видел. А тут увидел и как-то засомневался. И медсестра тоже, видать, засомневалась, лезет со своим - дескать, может, Антоныч, с постановкой вены? с бонусом солайна? Гриша видит - поддержать нужно, и тоже: "Может, с ним, Антоныч, с солайном?". А то, мол, у меня самый неприятный эпизод в "Криминальном чтиве", где Траволта Уме инъекцию делает. Но Антоныч закричал, что с такой динамикой он сейчас столкнется с асистолией, а дефибрилляторов здесь днем с огнем не сыскать, что он ещё два года назад об этом писал, что директриса крыса жадная, что все тупы безбожно, и чтобы все руки убрали, иначе он их по майки отрубит, - и бородатому иглу по самую канюлю: на!!!
Гриша даже наклонился, чтобы посмотреть - не вылезло ли из кушетки.
И тут так плохо ему стало, что хоть ложись на пациента. И он лёг. Но завхоз решил стать двукратным и под табуированную речь сестры чуть не пробил затылком пол. Успел прежде Гриши. И как только он упал, бородатый, стало быть, сгибается и без помощи рук усаживается на столе с закрытыми глазами. Вместе с Гришей. Грише ещё никогда так страшно не было. Даже когда он описался во время урока чтения, не в силах прочесть слово "добросовестный". Он, может, и устоял бы, тем более что завхоз уже поднялся, а при нём падать как-то западло. Но Антоныч надавил бородатому на лоб и тот снова лег и затих. Тут Гришино терпение лопнуло и он тоже лег под стол и затих.
А когда встал, сестра кричит: "Сто двадцать на восемьдесят!". Гриша спросонья подумал, что на матче "ЦСКА-Жальгирис", но вдруг видит - Антоныч. И тут бородатый снова сгибается как резиновый. Антоныч сетует, что пациент нынче беспокойный пошел и снова его выпрямляет. Тут завхоз - все видят - вновь прицеливается взглядом в щель между мраморными плитами. Чтобы нашатырь не переводить, Антоныч отправил его за картой больного.
Медсестра радовалась как жена бородатого. За тридцать лет пансионата ещё ни одного пациента не пронесли мимо гипсовых львов вперед ногами. И по всему было видно, что ей не хочется, чтобы традиция была нарушена именно при ней. И поэтому уверила Антоныча, что он чародей. А Антоныч руки вытирает и бормочет, что, ну-ну, мол, пустое. Это его долг.
Завхоз тем временем вернулся с картой, и на лице его читалось желание поскорее оприходовать мыло. Как сказал Гриша, лучше бы он вообще не возвращался. Пропал без вести. И чёрт бы с ней, завхозовой вдовой, пусть бы она каркала в чёрном до своей естественной смерти. Ничего страшного. Нашла бы себе другого завхоза. Который не умеет быстро искать карты больных. Но этот после двух обмороков оказался проворен и юрок как угорь. Принес и началось. Взял Антоныч карту больного и начал его, беспомощного, уговаривать. Мол, вот и славно. Будем жить, милейший. Мол, вот у нас как сердечко-то колотится. Обзавидуешься. Сто в минуту. А то ишь чего удумал, шнурок. Не нужно, мол, туда торопиться.
И просит сестру, которая так счастлива, будто понесла, прочесть какой-то не то полонез, не то анамнез. И дура открывает и читает:
- Ярцева Роза Львовна.
Антоныч, конечно, говорит завхозу, что тот как был без мозгов полгода назад, так за эти шесть месяцев ничего не изменилось. А сестра вспоминает, что Ярцева лежит в пятом номере, и завхоз, конечно, да, без мозга.
Но завхоз к тому времени уже ожил, возвратил себе репродуктивные функции и голыми руками его уже не взять. Кричит, что какую карту дежурная дала, ту и принес. Антоныча это известие не успокоило, он не Гриша. Подошел к столу, приподнял бородку спасенного и заметил, что шесть лет обучения и восемнадцать практики привнесли в него много знаний, он сталкивался со многими коллизиями, что мир разнообразен и удивителен и что от природы ожидать можно чего угодно, но, тем не менее - сказал Антоныч - это всё-таки, как ни крути, не Роза Львовна.
Тут все, и изнуренный ассистированием Гриша тоже, стали смотреть на больного с неконгруэнтными ему именем и фамилией. Поскольку сию минуту был необходим крайний, а фиолетовый Гриша на его роль не подходил, сестра поинтересовалась у завхоза, где он взял Розу Львовну. Тут завхоз - стартовал, очевидно, отходняк - стал метаться по процедурной, ронять мебель и невнятно объяснять, что Розу Львовну он взял в коридоре. Он выбежал на полуночный крик дежурной сестры из своего хозяйственного будуара, обнаружил Розу Львовну на полу с пакетом кефира у ординаторской и тут же поместил её на каталку. Вместе с кефиром. Всё было очень похоже на правду. Даже кефир. Вырвать пакет из руки умирающего при телепортации с каталки на стол не представилось возможным.
Тут в кармане сестры зазвонил телефон и дежурная из кардиологии всех успокоила. Она сказала, что больной уже лучше, а директриса и кардиолог уже в пути. Так что всё нормально.
И тут бородатый снова усаживается с закрытыми глазами и начинает говорить, что, мол, товарищи, он убедительно просит. Что именно, выяснить не удалось, так как сестра, не меньше Антоныча пытавшаяся познать истину, придавила его голову к столу и предложила, так, конкретно ни к кому не адресуясь, поучаствовать ещё в одной викторине. Если больной, которая сейчас в кардиологии, уже лучше, тогда кто это с обезжиренным здесь, на столе. У бородатого, видимо, терпение тоже подходило к концу. Он через силу сел и жалобно попросил слова.
Но завхоз, уже догадавшийся, что его сейчас будут бить, придавил разговорчивого жмура к столу и потребовал не вмешиваться в чужие разговоры. Больного это не убедило, и он уже лёжа попросил его больше не лечить. Потому что у него рабочее давление семьдесят на пятьдесят. Он гипотоник, он таким родился, это природа виновата. На хера его-то колоть за это? И что в санатории Роза Львовна, его жена, здоровье поправляет. Она утром, сказал бородатый, позвонила, сказала, что кефиру хочет. Он приехал, а у неё криз. И ему немножко плохо стало. Он к паркету головой прислонился, чтобы отдохнуть, а вот этот товарищ его на кушетку и повёз. В другое время он бы, конечно, протестовал, упрекал товарища, что нехорошо гипотоников на каталке возить, когда вокруг столько гипертоников. Но когда давление падает, знаете, сказал бородатый, не до прений как-то.
Антоныч предложил ожившему осмотр, но больной заметил, что это совершенно лишнее. Антоныч, сказал больной, и так сделал невозможное. И пообещал, что всё случившееся умрет вместе с ним. Выразив при этом пожелание, чтобы не сегодня. На всякий случай сестра поинтересовалась, стало ли ему лучше. Врачебная этика требовала. Больной признался, что да. Теперь ему значительно лучше. Ни о какой гипотонии уже не может быть и речи. Хотя до этого ему в таких случаях обычно хватало чашечки крепкого кофе. Но у товарищей напряженка с кофе, он понимает. Жаль только рубашку. Шестьсот рублей. И не по шву.
Сестра пила с Антронычем и Гришей на равных, не закусывая. Завхоз плакал над бужениной и как дурак просил не говорить директрисе, у него и так уже два замечания. Как будто кто-то испытывал непреодолимое желание включить в реанимационную бригаду ещё и старую ведьму. Всю ночь Гриша метался в бреду, потел от кошмаров и рассвет встретил как новую жизнь. Через три часа я его встретил и напомнил слова Киры на её дне рождения о том, что когда-нибудь отнимутся у Гриши ноги за все его измены ей.