"Зачем мне ехать в Троице-Сергиеву лавру?! Нету же никакого Бога. Я же решила этот вопрос для себя. Света, что ж ты там делать будешь?" - вела беззвучный монолог молодая красивая женщина, продолжая одеваться и собирать необходимые в дорогу вещи. Её непоследовательность была оправдана. Желание поехать в лавру возникло у неё спонтанно и стало настойчивым, после того как к ней пришла эта противоестественная, гадкая мысль. Притом она как-то сразу поняла, что прикасаться к этой мысли опасно, несмотря на её навязчивость. Может, именно из-за её навязчивости. Мелкий бесенок мог стать Дьяволом. Это была мысль о самоубийстве.
Причиной таких её мыслей было непереносимое оскорбление, нанесённое ей её мужем. Она увидела его в кабинете пьяного, полураздетого, обнимающего и целующего совсем уж раздетую секретаршу Изольду. Дверь из приёмной секретаря была полуоткрыта, и всё виделось Светлане как в замедленной киносъёмке: багровые лица мужа и Изольды, вызывающие омерзение, животные их смешки и ощущение неприличия своего подглядывания. Одновременно с удвоенной скоростью пролистывалась их совместная жизнь с Яшей. Вдруг словно от щелчка выключателя молниями пронизали её непривычные малоизвестные ей чувства: вонзилась ревность и острая печаль сожаления об утраченных девических мечтах, и, сплетясь, эти чувства мгновенно перешли в ненависть, ничего не прощающую тяжёлую ненависть, смешанную с презрением, так как когда Светлана резко повернулась, уходя, Яша заметил ее, и на лице его появилось жалкое выражение, будто он хотел сказать, что он тут не при чем, а это все она, секретарша.
Светлана почти никогда не заходила к мужу на работу, лишь в тот ненастный вечер, вспомнив утреннюю, возникшую из ничего, ссору, она убедила себя, что половина вины в этой ссоре лежит на ней и, чтоб сократить время до желаемого примирения, пошла в офис яшиной фирмы. Охранника на входе не было. На пульте охраны тревожно мигала лампочка. Светлана поднялась на второй этаж. Приёмная секретаря тоже пустовала, и дверь из приёмной была полуоткрыта...
Нужно понять, что не одна только гордость нашей героини была уязвлена. Зашатались, покривились основы мироздания. Шёл январь девяноста третьего года, и, казалось, безумие и грязь происходящего в стране с улицы ворвались в её жизнь и её душу.
Их отношения с Яшей стали портиться уже давно, примерно, с тех пор как Яша начал богатеть всё больше и больше. Светлана поначалу радовалась его успехам. Он был допущен к нефтяному бизнесу. И он убеждал её, что старается ради людей, ради страны, и, прежде всего, ради неё. Но какая-то логика больших дурных денег стала действовать на Яшу. Попойки с "нужными" людьми, покупки дорогих престижных переполнивших огромную квартиру вещей, сотрудники, напоминающие бандитов, - все это вызывало у Светланы неприязнь. Начались тягостные размолвки.
Светлана пыталась вернуть прежние отношения, и ей показалось, что она нашла выход. Она решила родить ребёнка. Но Яков запротестовал. " Наслаждайся, живи! Зачем вязать себя по рукам?! Время сейчас беспокойное, неподходящее. Сейчас можно и нужно деньги зарабатывать, - ответил он ей, - Успеем со всем остальным. Через три дня большая компания летит отдыхать на Гавайи. Мы можем себе позволить на недельку слетать. " Вот здесь Света впервые оскорбилась всерьёз: её маленький уже родной ей человечек приносится в жертву модному пляжу и радостям экзотических застолий.
В женихах Яша боготворил Светлану, предугадывал все её желания. Света была, по мнению многих, первой красавицей на курсе. Роскошные светло русые с золотинкой волосы и необыкновенная эмалевая белизна лица, стройность фигуры притягивали внимание, но быстрый цепкий изучающий взгляд серых глаз и торопливая размашистая почти мальчишеская походка охлаждали излишне игривые фантазии. Она заканчивала тогда философский факультет МГУ. Яша тоже был дипломником соседнего исторического факультета. Высокий крупный парень нравился женщинам. Перестройка уже началась, и Яша много говорил о наконец-то пришедшей свободе. Но более всего нравились ей его цитаты из Ницше, произносимые очень выразительно. На любви к немецкому философу они и сошлись.
Познакомились они в тайном кружке. На философском факультете ещё в советское время студенты создали кружок "богоискателей". Вначале он был тайным, но политических целей не ставилось, собирались не столько диссиденты, сколько интеллектуалы, так что к началу перестройки безбоязненно вывешивали на доску объявления о собраниях кружка. Пригласил Светлану однокурсник Володя. Невысокий голубоглазый блондин учился в соседней группе, и Светлана давно чувствовала его внимание к себе. Проповедовал Володя возвращение к корням в культуре, религии, и его постоянным оппонентом был Яша, называвший Володю фашистом, ретроградом, первобытным коммунистом. Однажды они подрались. Их быстро разняли, и Володя ушёл. Сам Яша горячо отстаивал свободу и прогресс, свободу личности против всякого коллектива, широко и эффектно цитируя Ницше. Был он атеистом и потому оппонировал всем или почти всем членам кружка. Светлана тогда увлекалась Рерихом. Сначала как художником (отстояла несколько раз длинную очередь на его выставку), затем его теософией. Поучаствовав же в спорах кружковцев, обдумывая свою позицию, быстро поняла, что для неё человек - мера всех вещей и что, следовательно, она атеистка. Потому часто и задорно произносимая Яшей цитата из Ницше "Бог умер" производила на неё впечатление. Они сблизились, и как-то быстро дело пошло к свадьбе.
"Был ли он искренен тогда, до женитьбы? Может, он просто завоёвывал меня как престижный приз?" - подумала Света... Мир казался пустым, безжизненным и оттого страшным. Раньше слова поражение, неудача не касались Светы. Всё, за что она бралась, ей удавалось. Романтичная девушка всегда стремилась к совершенству во всём. Это было, казалось ей, заложено в неё природой. И давало ей чувство избранности. И вот этот мир бесконечного улучшения себя и других рушился. Сначала безобразным стало общество, а теперь и её "вываляли в грязи".
Электричка до Загорска (город ёще не переименовали в Сергиев Посад) идёт часа два. Света не замечала ни соседей по вагону, ни пейзажей за окном. Несколько раз, когда объявляли об остановках поезда, у неё появлялось желание выйти из поезда и вернуться в Москву, но какая-то непонятная ей сила удерживала её.
В лавре звонили колокола, и вся она, небесно-голубая с золочёными крестами на куполах церквей, предстала сказочным городом, Китеж-градом, отражённым в водах озера. Русский дух помавал над этим местом. У самого входа картина менялась. Множество интуристовских автобусов, вежливые и дежурно-любопытные западные туристы - всё это неприятно отдавало индустрией. Света поспешила к скромному храму, в который торопились ручейки её соплеменников.
Это и была церковь Троицы, построенная ещё Сергием, прочла она на фасаде церкви. Внутри было душно, тесно, не пройдёшь. Все двигались в двух встречных потоках. Народ выглядел бедно, в основном, неудачники или обиженные жизнью, пришедшие просить защиты у Бога и Сергия. За свою не очень долгую жизнь Светлана всего несколько раз из любопытства заходила в церковь, и сейчас её гордость страдала от сближения с изгоями, притом, что она не презирала или ненавидела их, а жалела.
Конечной целью входящего потока были мощи Сергия Радонежского, и Светлана протиснулась к ним, хотя пыльные пальто образовывали непроходимую стену. "Здесь-то скажите, чего я хочу, для чего я здесь?" - снова задала она себе вопрос, стоя над небольшим гробиком с мощами. "А жить ты хочешь. Жить и не умирать несмотря ни на что. Может, вечно жить!" - открылось ей в минутном самоуглублении, когда она перестала слышать бормотания молитв, не чувствовала запахов ладана и несвежей одежды. Мысль содрогнула её. Что-то живое и очень больное, прячущееся глубоко в душевных глубинах отозвалось в ней, задетое и потревоженное этой мыслью. Она вышла из церкви.
На обратном пути с ней случилось ещё одно происшествие. Навстречу по параллельной дорожке шел молодой монах, улыбающийся встречным прохожим светлой и всепрощающей улыбкой. " Таким я представляла Алёшу Карамазова", - подумала Света и улыбнулась ему в ответ и даже для чего-то кивнула. Он улыбнулся ей своей добрейшей улыбкой, но вдруг засмущался и опустил глаза.
- Для этого Христос, похоже, есть, - поняла Света, - Вот для чего я сюда стремилась. Но, с другой стороны, если Бог есть, то и умереть не страшно? Душа-то вечно будет жить. И какой же тогда смысл в трагичности твоих мыслей и чувств? Не в наивных же представлениях о рае и аде здесь дело? Нет, здесь что-то не то. Парадокс. Вот и я верила, что Бог умер, а оказалось, что без Бога нельзя.
Позже Света поняла, что не столько Бога она искала, сколько страшилась Дьявола и бежала в лавру отпугнуть его. Не дать воли недоброжелательному отношению к людям и жизни, которое закрадывалось в неё сразу после случившегося. И Яша ей тоже внушал во всё время их совместной жизни, что мир и люди дурны и пошлы. Она не хотела понимать этот мир как ад, сколь бы дурен он не был. Слишком гордой была наша героиня, как бывают гордыми люди, которым много счастливых часов подарила жизнь в детстве и юности. У таких людей, их немного встречается в нашей жизни, есть заветный идеал, пример для подражания, найденный в книгах или фильмах. Происходит это обычно в ранней юности, когда девочка-подросток превращается в девушку или мальчишка становится юношей, когда в манящем и стремительно приближающемся будущем хочется стать самым-самым, когда стремления и силы твои бродят как весенние соки в природе, кружат голову, кажутся неиссякаемыми, и так легко вообразить себя героем, богиней или человеком незаурядным, с исключительной судьбой.
В этот переходный возраст Светлана какое-то время завидовала мальчикам. Им было легко превратиться в таких же людей, как её любимые книжные герои - мужчины. Может быть, после трагической смерти отца ей хотелось быть полноценной опорой и защитницей своей мамы. Её мама, филолог по профессии, посвятила свою жизнь воспитанию дочери и решила дать ей классическое образование. Света рано приучилась читать античных авторов. Увлечение Плутархом естественно перешло в интерес к немецким романтикам, но в шиллеровском "Доне Карлосе" она сопереживала, парила на высотах духа не столько с верной долгу королевой Елизаветой, сколько с рыцарем благородства и чести - маркизом Позой.
Спорную мысль о мужском превосходстве красивая девушка легко забывает, начиная получать от своих поклонников многочисленные знаки внимания. Окончательно помирила её с собственной природой судьба и характер Жанны д,Арк. Воспитанная дедом - генералом в презрении к слезам, она не сдерживала их, читая повествование о Жанне.
Неприятные события транжирят время нашей жизни активнее, чем радостные. На развод с Яшей истратилось больше полугода. Интересно, что при разделе имущества выяснилось: Яша, оказывается, гол, как сокол. Ему удалось перевести всю собственность на родственников, но Светлана и не требовала. Причлось ей: машина, их прежняя однокомнатная квартира - подарок её деда Константина Ивановича им на свадьбу, и какая-то часть (четверть или восьмая) дачи, так как дача была у Яши тоже в совместной собственности с его тёткой и ещё с кем-то, и Светлане приходилась половина от четверти. Света стала работать редактором отдела поэзии в издательстве, где работала её мама, Вера Константиновна.
Заходила Светлана изредка в церковь. Перекреститься, подходя к храму, ей было неловко, как будто она кого-то обманывала. Она не могла сказать себе, что верит в христианские предания. Видимо, тучи критических стрел, выпущенных по этим преданиям коллегами - философами сильно обескровили для неё эти легенды. Она ходила в церковь как бы из благодарности: в трудную трагическую минуту обращение к Богу спасло её от непоправимого поступка. И атмосфера в храме тяготила её: старухи в платках, нездоровые лица, испуганные дети - всё это для нее было убого и некрасиво.
Возможно, её краткий роман с христианством так бы и закончился, постепенно сойдя на нет, если б однажды сорокалетний поэт из Ярославля Николай Осипов, выпускающий в издательстве книжку стихов, не попросил её помочь в распространении билетов на кинофестиваль славянских фильмов. Стихи Николая и нравились Свете и не нравились. Густая точная метафоричность его строчек, описания природы вызывали её восторг, но безбрежный православный оптимизм, упование на благость провидения часто звучали наивно и не находили в ней отклика. Тем не менее, с первого знакомства было видно, что имеешь дело с хорошим человеком. Света согласилась помочь ему.
Оргкомитет фестиваля располагался в трех небольших комнатах. Было многолюдно, звонили телефоны, на столах лежали пачки афиш, стопки пригласительных билетов. Только что кончился приём иностранной делегации, как поняла Света, сербской. Прощались очень по-дружески, с крепкими рукопожатиями, поцелуями. Вообще, атмосферу доброжелательства, обходительности Светлана почувствовала сразу. И, похоже, главный импульс шёл от председателя оргкомитета, знаменитого актёра и известного кинорежиссёра. Света узнала его немедленно, хотя в любимых ею фильмах он снимался значительно более молодым.
Николай представил её председателю. Тот расспросил, где она училась, работает, чем хотела бы помочь. Во время разговора взгляд его оставался внимательным, ненавязчиво оценивающим. Светлана запомнила, какими нравственными критериями пользовался оргкомитет при отборе фильмов: фильмы не должны были воспевать зло, насилие и безнравственность, чтоб их можно было показывать и детям.
- Прежде всего, русским детям. Этот всеобщий вал охаивания всего русского, славянского нужно остановить. Национальное самосознание русских, украинцев, белорусов должно быть восстановлено, - закончил председатель.
- Да. Меня унижает травля всего русского на телевидении, - горячо поддержала его Светлана, - я думаю, мало найдётся народов, могущих гордиться таким же вкладом в мировую литературу, в мировую музыку, живопись, вообще, в мировую культуру, как мы, русские.
- Да! Да! Но, к сожалению, доступа на телевидение у нас нет... Хотя бы через кино воспитывать. Цены на билеты у нас минимальные.
Светлане польстил дружелюбный тон разговора такого уважаемого и замечательного человека. Ей захотелось помогать фестивалю. Она чувствовала в этих открытых, честных, умных лицах что-то родное. Особенно понравился ей хороший русский язык, простой и сердечный, на котором говорили в этих комнатах.
И время стало пульсировать напряжённо, приближая день открытия фестиваля. Люди жертвовали личными делами, деньгами, здоровьем, работая с утра и за полночь. Светлана встречала иностранные делегации, распространяла билеты, клеила афиши, подчиняясь общему жертвенному порыву.
Глава вторая
И тут всё лопнуло. Лопнуло ли что-то в пьяной голове тщеславного Ельцина, лопнуло ли терпение кагала будущих "олигархов", жадно втягивающих в себя запах несметных общественных богатств, поговаривали о приказе закулисного мирового правительства, но достоверно было одно: лопнул миф о демократии и демократах. Столпы, прорвавшейся к власти российской "демократии", вопили: "убей гадину" в адрес законного парламента, может быть, единственного механизма самонастройки общества, могшего спасти сильно расшатанную жизнь этого самого общества. Ельцин свой указ от 20 сентября о роспуске съезда народных депутатов РСФСР не отменил, несмотря на решение Конституционного суда о неконституционности указа. Этим указом президент и вся исполнительная власть выходили из-под контроля парламента.
Съезд занял круговую оборону. Призвал народ защитить законную власть. Телевидение же и газеты, руководство которых успели полностью поменять за исключением нескольких малотиражных газет, обвиняли во всех грехах парламент. Неискушённый в политике народ недоумевал, на чьей стороне правда. Напряжение росло. Оргкомитет занял сторону парламента. Кинофестиваль решено было проводить, чтобы патриотическими фильмами поддерживать и вдохновлять провозглашающих патриотические лозунги депутатов и их сторонников. Подавляющее большинство членов оргкомитета были людьми православными, глубоко верующими и воцерковлёнными. Они с надеждой ждали заявления патриархии. Та не поддержала ни парламент, ни президента, призывала обе стороны к миру.
На открытии фестиваля пела Татьяна Петрова. Чудесный, чистый и вдохновенный голос призывал к подвигу, жертве во имя прекрасного и неповторимого образа - России. С первого дня фестивальные фильмы вызывали овации у зрителей. Николая фестиваль приводил в восторг. Он говорил Светлане: "Наконец-то! дождались! Славянский православный фестиваль в Москве". Светлане, только что вышедшей из кинозала и находившейся под сильным впечатлением от фильма "Мальчики" - экранизации последней части романа Достоевского "Братья Карамазовы" - легко было разделить воодушевление Николая:
- " Мальчики" - настоящий шедевр. Впервые режиссёры поставили не французского, не японского и даже не общечеловеческого Достоевского, а русского Достоевского.
- Православного, - поправил Николай, - Сам Достоевский писал, что православный и русский - это синонимы.
- Ну, я согласна, что тысяча лет христианства преобразовали русского человека, но русскость мне кажется более широким понятием. Возьми героев Фёдора Михайловича: для них поиск Правды едва ли не важнее божественных откровений. Главные герои у него выбирают Православие только потому, что в нём находят Правду, но они внутренне свободны и никому не уступят найденную Правду. Она у них наравне с Богом. Я совсем недавно перечитывала роман и, похоже, распространяю свои впечатления и на этот фильм, но мне дорого, что авторы чувствуют его русскость естественно, как дыхание. Фильм поразительно контрастирует со всем, что происходит сейчас в России.
-Да. Нынешняя обстановка угрожает всем русским мальчикам... и девочкам. И истинному, не бюрократическому Православию, - печально подытожил Николай.
Константин Иванович, дед Светланы, заслуженный генерал, заменивший ей рано погибшего отца, однозначно и решительно поддержал парламент. Что тут сыграло главную роль: классовое ли крестьянское чутьё (родом он был из крестьян), чувство ли долга перед страной, чувство ли справедливости? Скорее всего, недоверие к не единожды совравшему людям Ельцину. Депутатов, признаться, он тоже невысоко ставил, но врагов государства в них не видел. Сначала он ходил на митинги к "Белому дому", как звали тогда новый "Дворец съездов", белым пароходом выплывающий над берегом Москвы - реки. Когда же начали формировать полки защитников "Белого дома", он окончательно переселился туда.
-Дедушка, ты не молод и сердце у тебя больное. Это война. Она для молодых.
-Я знаю, что это война. Об одном жалею, что ушёл в отставку. А то привёл бы своих солдат с оружием на защиту. Нынешние командиры - слабаки.
-А твои бывшие сослуживцы?
-Не говори мне о них. Я ушёл со службы не только из-за возраста. Ведь всех бестолковых и вороватых стали выдвигать. Боится новая власть армии. Кадровый принцип у них такой: или не русский, лучше всего, еврей, а если из русских, то прохиндей или прямой вор.
У Светланы сложившихся политических взглядов не было, но в правоте деда насчёт "кровожадности ельцинско- гайдаровских реформ" её убедила одна случайно подсмотренная картина, глубоко и остро ею пережитая. Чистенькая, прилично одетая, седая старушка, вполне интеллигентного вида, оглядываясь по сторонам, видимо, пересиливая стыд, рылась в мусорном баке. " Голодает, а нищенствовать гордость ещё не позволяет", - погружаясь в надорванную психологию до предела униженного старого человека, поняла Светлана. Так что внучка деду сочувствовала, но очень боялась за него и за себя, и за всех. Она переехала на время в квартиру деда и матери. И вечером, когда дед перестал приходить с пожеланием "спокойной ночи", она готова была плакать, но пересиливала себя, стараясь не расстроить мать. Та совсем сникла, и при редких встречах с отцом, и в разговорах со Светланой, часто произносила как заклинание: " Постарайтесь ни во что не вмешиваться". Ответа не ждала, стояла с отрешённым видом похоронной грусти, понимая невыполнимость своих просьб. Днём Светлана выкраивала время, чтоб принести деду бутерброды. Он поначалу стеснялся их есть: вдруг кто-то голоден и к нему не приходят - но настойчивость внучки и собственный здоровый аппетит пересиливали, и он съедал всё.
Хлопоты с распространением билетов, встречами и проводами иностранных делегаций, а иностранными стали даже белорусы и украинцы, отнимали всё свободное от работы и встреч с дедом время. Иногда она просила Николая отнести деду "передачу". Он тоже постоянно ходил к "Белому дому". А когда милиция выставила оцепление, он стал "связным". Зная проходы дворами, он "просачивался" внутрь оцепления и передавал новости защитникам. С Константином Ивановичем они познакомились и часто спорили. Не сходились в тактике.
- С нами поступают незаконно. Мы имеем полное право отвечать любыми средствами, - настаивал Константин Иванович, а Николай не соглашался:
-Тогда мы будем похожи на них. Мы же православные. Правда всё равно победит.
-В книгах. А на деле победит тот, кто больше предусмотрел, кто умён, хитёр и решителен. С такими врагами надо говорить на их языке.
Светлана в спорах не участвовала. Мысли деда были ей ближе и понятнее, но и в вере Николая, казалось, таились какие-то шансы на благополучный исход событий.
Пришли трагические дни второй недели защиты парламента. В здании высшего, по конституции, органа государственной власти отключили свет и воду. Вокруг "Белого дома", окружая его, зазмеились как драконьи хвосты, высоченные, метра в три в диаметре, рулоны колючей проволоки. Погода тоже стояла мерзкая. Выпадал снег с дождём. Милицейские посты появились и во дворах. Проходить стало всё труднее. Дед ещё иногда приходил домой помыться и поспать, но становилось ясно, что скоро это станет невозможно. Во вторник он не пришёл и в среду тоже, и Светлана созвонилась с Николаем, который ещё находил пути прохода.
Они обошли наружное оцепление и, высмотрев место, где в оцеплении находились не милиционеры, а солдаты внутренних войск, с наигранным спокойствием подошли к их посту и, сказав, что живут вот в том доме, показав на дом на набережной, прошли в сквер. Там стояли милиционеры, но поодиночке, и цепь была редкая.
-Быстро за угол и не оборачиваться, если будут кричать, - скомандовал Николай. Вслед им засвистел милицейский свисток, раздались крики "стой!", топот ног. Привычки воспитания и законопослушность, вероятно, заставили бы Свету обернуться, но Николай дёрнул её за руку, сильно потянул за собой, и они вылетели к казачьей заставе у Белого Дома.
Деда нашли на ступенях лестницы, спускающейся к реке. Выглянуло солнышко, но ветер задувал холодными порывами. Широкая, во всю ширину здания, лестница была безлюдна, только у выдвинутых к реке двух крыльев здания дежурили по два милиционера из охраны парламента. Их ещё не сманили угрозами и посулами.
Солнце и ветер играли остатками листвы на редких деревьях у подножия лестницы. У Светланы защемило в горле, она остро ощутила хрупкость жизни. Хрупкими показались ей очертания Белого Дома с мертвенным блеском стёкол в бесчисленных окнах. Хрупкость и изменчивость была в этом внезапно выглянувшем не греющем солнышке. Неустойчивым, ненадёжным было положение осаждённых. Она хотела отогнать эти чувства, чтоб ненароком не ухудшить настроение деда, которому и так приходится несладко, но порыв ветра поднял брошенную листовку, и она беспомощно запорхала по воздуху. Глаза предательски увлажнились. К счастью, в памяти зазвенели строчки Максимилиана Волошина:
И ты, и я - мы все имели честь
"Мир посетить в минуты роковые"
И стать грустней и зорче, чем мы есть.
Я не изгой, а пасынок России.
Я в эти дни - немой её укор.
Благородная печаль стихов будто одела голую угловатую пустоту окружающих материальных предметов каким-то духовным флёром, а возвышающая горечь этого переживания высушила слёзы, и через некоторое время Светлана смогла присоединиться к разговору.
Говорили о помощи защитникам, помощи, которая всё не идёт. Дед обрисовывал обстановку:
-Все подмосковные войска заблокированы, к ним не пускают ни парламентёров из военных, ни депутатов. Осталась слабая надежда на Северный флот и, может, Псковскую дивизию ВДВ.
-В Псковской хорошие командиры. Я ездил к ним в творческую командировку, читал стихи. Знаю их командира.
-Так поезжай туда. Подними их.
- Думаешь, они послушаются поэта, чужого человека? Да и не пустит к ним КГБ.
-Тут ты прав. Меня задержали у КПП моей бывшей части позавчера. Целый день пытались найти повод для ареста. Ничего не получилось. Выпустили. Меня боятся, а тебя не знают. Ты мог бы попробовать в Псковской дивизии.
Николай неуверенно передёрнул плечами.
Послышалось хоровое пение. Процессия православных верующих, крестным ходом в который раз обходящая осаждённый дом, показалась из-за угла.
- Вот. Бог не допустит несправедливости, - сказал Николай.
Крестный ход вёл молодой священник с красивым одухотворённым лицом. Просветлённые лица были и у других шествующих. Шло человек пятьдесят. Распевая молитвы, они прошли мимо. Николай перекрестился на хоругви. Пение стало удаляться.
- Бог нам поможет, - снова проговорил Николай. Пение уже затихало за углом.
Солнце начали закрывать тучи, подул пронизывающий ветер с Москвы - реки. На мосту произошло перестроение милицейских рядов оцепления. Ветер донёс мелодию пошлой песенки " Путана, путана...". Генерал объяснил, что это началась новая порция психологической обработки людей, участвующих в противостоянии. Полублатная песенка убирает ноты героизма и трагизма, которые можно увидеть в событии, унижает, опошляет всех. Осаждённым труднее, песенка оскорбляет их нравственные чувства, плюёт на их самоотверженный героизм. Постоянное громкое повторение раздражает, и бессильное раздражение ослабляет их. Оцепившим же милиционерам, чаще всего молодым мужикам, подрядившимся защищать новый строй и успевшим поучаствовать в стычках с народом, к тому же хорошо знакомым с песенными героинями - путанами, много легче, так как песня их убеждает, что и нет никакого героизма, никаких высоких идеалов в жизни, а есть проститутки, есть подлость и пошлость, и там, внутри оцепления, продажные как проститутки депутаты.
Возвращались мимо Горбатого моста, где были натянуты палатки, с развевающимися над ними флагами с коммунистической символикой. Горели костры, пахло кашей и мокрой одеждой. У одного из костров стоял, глядя в огонь, мужчина средних лет с алым пионерским галстуком на шее. " Взвейтесь кострами, синие ночи ", - вспомнила Светлана пионерский гимн, и ей вдруг стало ясно, какой огонь горит в душах этих людей. Огонь тех детских пионерских костров, огонь дружбы и веры, огонь сыновей сверхдержавы. И, по аналогии, вспомнила разговор с одним из своих сослуживцев. Он говорил, что они никогда не отдадут власть снова коммунистам: "Мы натерпелись страха, когда на кухнях шёпотом произносили что-то запрещённое, политически непозволенное. Никогда не отдадим!" И у этих горел в душах огонь. Огонь страха. Но под конец разговора старый несостоявшийся литератор с горечью сказал: "Кажется, не мы не выиграем, не они, а кто-то третий".
Почти до самого метро провожали Светлану и Николая звуки циничной песенки. Люди, использующие такие песни, готовы на многое. Страх за деда, за людей из крестного хода, за человека с пионерским галстуком охватил Светлану. Неуловимый запах поражения заполнял пространство. " Дедушка, дедушка, за то, что ты ввязался в это благородное, но, похоже, проигрышное дело, я люблю тебя ещё больше. Дедушка, дедушка", - беззвучно молитвенно повторяла Светлана, покачиваясь на сиденье в метро.
В последующие два дня даже Николай не смог пройти сквозь оцепление. Его ужесточили. Светлана слушала все выпуски новостей, но там столько гадостей говорилось о депутатах и защитниках Белого Дома, что тревога только усиливалась. В пятницу вечером приехали родственники из Нижнего Новгорода: двоюродная сестра Веры Константиновны с мужем.
- Что тут у вас в Москве творится? Где мой любимый дядя? - спросила родственница.
- Он пошёл защищать съезд.
- Я одобряю. Молодец. Этот Ельцин - болтун и прохвост. Мне он никогда не нравился. На впечатление работал. Как актёр. Скажет что-нибудь эдакое, свойское, под рубаху - парня, и смотрит, какое впечатление произвело. Позёр. Мой-то сначала за него горой, а сейчас не больно-то за него радеет. Как тот реформы заварил. Что с ценами-то? "На рельсы лягу!" Прохвост этот Ельцин. А ... что говорить! Что ж, не увижу я дядю-то своего? Мы в воскресенье вечером хотели уехать.
В субботу большая колонна демонстрантов с антиельцинскими лозунгами пыталась пройти к Белому Дому по Садовому кольцу. ОМОН остановил колонну на Смоленской площади. Светлана примкнула к колонне, чтоб повидаться с дедом, сообщить ему о приезде родственников, может быть, уговорить его на небольшой отдых. Пройти колонне не удалось. Запомнились злобные лица омоновцев. "Не удивляйтесь, - произнёс немолодой мужчина. - В нынешний московский ОМОН отбирают психически неполноценных, с высокой агрессивностью - отморозков. Я сам из МВД, из следственного управления, знаю, что говорю".
Гулять родственники не пошли, так как Вере Константиновне стало плохо. Вызвали скорую. Сделали укол. Ложились спать тихо, почти не разговаривая.
Утром в воскресенье стало известно, что новыми многочисленными колоннами демонстрантов прорвана осада Белого Дома. Взято под контроль расположенное рядом с парламентом здание мэрии. Светлана поехала, помчалась к Белому Дому. На площади шёл бесконечный митинг. Перед выступающим с балкона вице-президентом Руцким держали бронежилет. Пахло революцией. Деда невозможно было найти. Наконец он отыскался рядом с генералом Макашовым. Выглядел он усталым, но радостно возбуждённым.
- Видишь, внучка, народ за нас. Мэрию мы не собирались брать. Стрелять оттуда стали по прорвавшейся колонне. Провокация! Пришлось дать команду на штурм. Драпанули милиционеры.
- Дед, приходи домой, тётя Маша обидится, если не придёшь. Ты выглядишь очень усталым.
- Не могу. Вечером, если смогу, вырвусь на часок. Когда у них поезд уходит?
- В двадцать три двадцать, с Курского вокзала.
- Приду, если смогу. Скажи маме, что всё хорошо. До свиданья.
Успокаивая родных, сам генерал был неспокоен. Последнюю неделю, пока работали телефоны, он пытался связаться со своими бывшими сослуживцами и соучениками. Большинство было отправлено в отставку, до тех же, кто служил, дозвониться было невозможно. Наконец, один из его приятелей по учёбе в академии сначала обругал парламентариев, сказав, что они не лучше Ельцина, затем объяснил, что офицеры всех подмосковных частей под колпаком спецслужб и что, хоть он и включил антиподслушиватель, скорее всего, ему грозит отставка за этот разговор. Константин Иванович понимал, что приход на защиту парламента любой боеспособной части кардинально поменяет ситуацию. Армия с армией в нынешнее смутное время воевать не будет, и либо придётся разрешать противостояние по закону, а закон на стороне парламента, либо переворотчики пойдут на приемлемый компромисс. Генерал знал, что части ПВО готовы подняться, но ни оружия, ни живой силы в этих частях не было. Среди осаждённых парламентариев многие уповали на народ, который поймёт их правоту, законность их постановлений, и голыми руками народные массы защитят законную власть. В нашей безоружности - наша сила, считали они. Так что рассчитывать на депутатов не приходилось. Разозлил генерала и его вечный оппонент Николай, поддержавший такую позицию депутатов. "Это так по - христиански", - многозначительно проговорил Николай.
Целый день на площади шёл митинг. Приняли резолюцию, идти к останкинскому телецентру требовать слова для делегатов съезда. Макашов уехал в Останкино, Константин Иванович остался. Через несколько часов первые очевидцы расстрела демонстрации у Останкино стали возвращаться обратно. Взбудораженные защитники начали формировать казачьи и добровольческие отряды в помощь гибнущим демонстрантам. В трёх грузовиках уже сидели люди, и Константин Иванович сдерживал их отъезд. Приехал Макашов, и стало ясно, что в Останкино стреляет хорошо вооружённый спецназ, что у них лазерные прицелы, и посылать безоружных людей не надо, Константин Иванович был прав.
Генерал хотел подбодрить разочарованно вылезающих из машины молодых казаков, но внезапно пронзившая сердце острая боль остановила его. Он замер, переживая неизвестные прежде ощущения. Боль не отпускала, она захватила грудь, казалось, что грудная клетка в середине разорвана. Константин Иванович стоял, не двигаясь, чтоб не показать другим своей слабости. Но внезапно разлившаяся по лицу бледность и расширившиеся зрачки глаз обратили на себя внимание. Позвали врача, тот констатировал сердечную недостаточность и возможный инфаркт.
Врач скорой не соглашался на просьбы Константина Ивановича отвезти его домой вместо больницы, но генералу после укола и выпитых таблеток стало легче, и он убедил врача.
У Веры Константиновны после рассказа дочери о дневной встрече с дедом началась истерика:
- Политик! Из него песок сыплется, а он - в политику. На седьмом десятке. А мы? О нас он подумал?
- Мама, ты несправедлива. Он поступает так, как считает правильным. И он всегда о нас думал.
Тётя Маша обняла Веру Константиновну, и они заплакали. Слеза накатилась и у Светланы, но она не позволила себе размякнуть.
Вечером по телевизору сообщили о "нападении вооружённых парламентских экстремистов" на Останкинское телевидение. Крутили кадры с попыткой пробить стеклянную дверь бампером грузовика и с пожаром внутри здания. Телевидение из Останкино прекратило работу, и появилась телевизионная картинка из студии на Шаболовке. В адрес депутатов полилась ядовитая брань. Светлану переполняло острое чувство бессилия, невозможности сказать и услышать правду. Она уже подумывала, не пойти ли ей туда, где может быть дед, но тут он появился сам. Бледный до синевы.
- Вера, вызови скорую. Дышать трудно. Вроде отпустило после укола, а как подниматься по лестнице стал, опять дышать не могу. Провожать вас, Маша, не поеду. Здесь поговорим.
- Мы останемся.
- Не надо в Москве оставаться. Поезжайте и Свету возьмите.
- Я никуда не поеду. Я уже давно взрослая. Ты был в Останкино? Что там происходило?
- Манифестацию расстреляли. Спецназ милицейский стрелял. Поубивали много. Они первые начали стрелять. Убили гранатомётчика из охраны Макашова, и тот в агонии нажал на спуск. Начался пожар.
- Ты там был, дядя Костя?
- Нет, Маша. Я у Белого Дома был.
Скорая увезла деда в больницу. Он храбрился, говорил сидящей у изголовья Свете:
- Ничего. Ещё посмотрим, кто прав.
В юности Свете часто снился один и тот же сон. Она срывается с вершины ледника, вцепляется руками в снег и лёд, пальцы скользят, её сил удержаться не хватает, и захлёстывает ужас осознания, что вот-вот сейчас полетит вниз,... в пропасть. В это время она просыпалась, острое чувство бессилия пропадало. Нынешний безумный "сон" не кончался и наяву.
Самые страшные "сны" осуществились с утра: танки, прямой наводкой стреляющие с моста по Белому Дому; жирные хвосты чёрного дыма, выползающие из окон, - подбитый кораблик Белого Дома, подбитый кораблик русской демократии; заполненные людьми входные вестибюли здания, и стрельба по окнам вестибюля, по этим безоружным людям из пулемётов и автоматов. Уже позднее выяснилось: всего на вооружении защитников Белого Дома было девятнадцать автоматов, три гранатомёта и несколько казачьих сабель.
Ко второй половине дня депутаты и добровольные защитники, оставшиеся в живых, были арестованы. Их построили на лестнице, и какой-то невысокий толстенький человечек, заходя со спины и вытягиваясь, бил арестованных по лицу, норовя попасть по скулам.
Вечером позвонил Николай. Ночь он провёл в Белом Доме, а рано утром, ещё до штурма, не выдержав усталости, пошёл отсыпаться на квартиру к приятелю. Там он узнал о штурме войсками Белого Дома. Вместе с хозяином квартиры, тоже активным сторонником парламента, боясь ареста, решили уйти из дому. Целый день Николай отсыпался в кинотеатрах, проспав бесчисленное количество американских боевиков.
Света привезла его в свою квартиру. Выглядел он измученным. Жадно выпил несколько рюмок водки и стал говорить, оправдываясь, что не мог предположить, что штурм начнут днем, а не ночью, как все ожидали. Говорил о чувстве вины, которое он испытывает, что лучше б он погиб вместе с защитниками парламента.
Свете было жалко его. Как могла, она успокаивала Николая. Говорила, что надо радоваться, оставшись живым, что виноват не он, а организаторы переворота. Успокаивая Николая, сама она чувствовала страшное напряжение, вызванное событиями последних дней. Пытаясь избавиться от тоски, холодной сталью сжимающей сердце, Светлана выпила вместе с Николаем. Стало немного легче. Жалость, ей показалось, перешла в более тёплое чувство. Пытаясь ободрить раздавленного поражением мужчину, она погладила его волосы, и он благодарно прижал свою голову к её плечу, затем неловко обнял Светлану и начал исступлённо целовать её лицо, бормоча бессвязно какие-то фразы.
Проснувшись в одной постели с Николаем, Светлана не стала обдумывать ни свои отношения с ним, ни правильность их. Он спал, слегка приоткрыв рот. Кожа лица расправилась, порозовела. Светлана чувствовала себя взрослой женщиной, опекающей его. "Я поступила правильно", - это было не мыслью, но чувством. Странным чувством удовлетворения, загоревшимся в ней. Нет, это не было удовольствием от близости с Николаем. Да и в постели он был зауряден. Видимо, бессознательно она объясняла свой поступок как поддержку борющихся за справедливость, как жертву во имя Общего Дела. Оставив записку, где просила не церемониться ни с напитками, ни с содержимым холодильника, поехала в больницу к деду.
Опутанный проводами и шлангами, седой и величественный в своей беспомощности дед напоминал прикованного к скале титана из древнего мифа. Разрешили свидание с ним потому, что не надеялись на благополучный исход. Но Константин Иванович выжил вопреки всему. Светлана каждый день навещала его. Через десять дней он выписался из больницы.
На второй день после расстрела парламента уехал в Ярославль Николай. Вернулся он через полмесяца. Выглядел похудевшим, осунувшимся, лицо было усталое и потерянное. Говорил тихо, но в интонациях стала звучать какая-то назидательность:
- Народ русский мучается и страдает, потому что веру Православную потерял, Бога забыл.
- Что ж так плохо помогает нам твой Бог в наше безумное время?
- Во-первых, пути господни неисповедимы; во-вторых, плохо молимся, мало веруем.
- Ты, Коля, говоришь как поп. Трудно поверить, что ты поэт.
- Сегодня время не стихов, а проповедей. Я стихов писать не буду.
- Никогда?
- Этого не загадываю.
- А сборник-то будешь издавать?
- Я не отказываюсь от написанного. Сейчас я в храм на службу иду. Пойдёшь?
Светлана поняла, что отказ обидит его, и согласилась пойти. В церкви народу было мало. Запах пыли и человеческого убожества перебивался запахом ладана. Безжизненно смотрели лики с фресок, тускло мерцала позолота верхних плохо освещённых икон большого иконостаса. Это мерцание вызвало в памяти родной образ молящейся старушки - любимой прабабушки Светланы, матери её деда, давно уже умершей и похороненной на деревенском кладбище. Светлана в эти минуты почувствовала себя человеком, посетившим дом своего детства, пустой и разрушающийся дом, покинутый дорогими ей людьми. Николай молился с подчёркнутым благочестием, с оглядкой на Светлану, как бы подавая ей пример правильного поведения. Светлану начала тяготить его воспитательская опека, но она не подала виду.
Вечером, изучая содержимое книжных шкафов, Николай наткнулся на книги Рериха и Блаватской и потребовал выбросить их. "Сжечь?" - с неожиданно злой издёвкой спросила Светлана. Тот смутился и плотно закрыл дверцу шкафа.
Приезжал Николай не часто. Издание сборника его стихов затягивалось. Спонсоры опасались властей, опасались неопределённости, возникшей после расстрела парламента. Светлана стремилась расшевелить Николая. Они стали ходить на концерты в консерваторию, посмотрели вместе несколько фильмов. Николай оживлялся, в глазах загорались огоньки, он начинал задорно спорить, отстаивая своё мнение, острил, улыбался. Хватало его ненадолго. Светская суета - обрамление любого концерта невыносимо тяготила его. В содержании фильмов его интересовали только нравственные идеи. Такая однобокость становилась скучна.
- Чего ты ищешь сейчас в жизни? - спросила однажды уставшая от его депрессии женщина.
- Россия нынче - край страданий. В краю страданий чего хотеть? Хочу и я пострадать, - смущаясь откровенности своего признания, ответил Николай.
- Зачем попусту страдать, не лучше ли бороться и победить?
- Борьба увеличивает зло. Наши святые старцы и Достоевский говорили и писали, что страдание просветляет. Я в истине хочу жить. Для меня суета отвратительна, - с ноткой патетики закончил он.
Обстановка в стране понемногу нормализовывалась. На массовые аресты новая власть не решилась. Назначили референдум по новой, "монархической", как назвал её дед, конституции и выборы нового парламента - государственной думы, теряющей в случае принятия конституции прежние властные полномочия. Эти события прошли странно, с заметным инфернальным душком. Николай неожиданно активно включился в избирательную компанию, агитировал за блок патриотов. Константин Иванович атаку Николая выдержал, остался верен компартии. Светлана дала согласие голосовать за патриотов, но блок не смог собрать нужного количества подписей избирателей в свою поддержку. Николай огорчился таким поворотом событий, но быстро нашёл объяснение поражению:
- Безбожников много было в нашем блоке, - поделился он со Светланой причиной неудачи.
- Бог, что ли, вам помешал подписи собрать? Как просто при таком взгляде любую свою ошибку и даже глупость на Бога возложить, - заметила Светлана.
- Мы сумели заявить безоговорочное неприятие современного порядка вещей. Бог видит и оценивает. И последние станут первыми, и первые - последними.
- Но политическим мерзавцам очень удобна такая общественная позиция их противников: не бороться ради победы, не действовать, а только правильно думать - и Бог воздаст. Видимо, в поддержку такой позиции вся наша криминальная власть стоит со свечками по церквам. Их уже прозвали "подсвечниками".
- Света, ты такая красивая, женственная. Кажешься олицетворением женственности, но ум у тебя не женский, а мужской.
- Я это знаю, - спокойно произнесла Светлана и уже привычно съязвила, - Многим бы это не помешало.
Они разошлись недовольные друг другом.
1994 год мало кому в России обещал что-то хорошее. Разве что мошенникам и ворам. Профессия рэкетира становилась престижной: её перспективы обсуждали в школе на переменах пятиклашки. Николай прятался от действительности в церковных службах, постах, стал понемножку выпивать. И в жизнь Светланы бесцеремонно вторгался быт: издательству, где она работала, грозило разорение, зарплату выплачивали с большими задержками. Николай в свои приезды обязательно приглашал её на церковные службы. Ей не очень хотелось идти и приходилось изыскивать предлоги для отказа.
Однажды Светлане передали, что в её отсутствие в редакцию заходил Николай, но вечером к ней домой, как обычно, он не пришёл. Светлана ощутила незаслуженную обиду и вместе с тем облегчение, удивившее её. "Вот так тихо, без нервных объяснений он уйдёт, и я снова буду свободной", - обдумывала странности его поведения Светлана, не зная плакать ей или радоваться. В нынешнем, набирающем силу торжестве спекулянта и обывателя ей хотелось остаться чистой, не запачкаться, быть оппозиционной. Николай воспринимался как опора в этом её желании.
На другой день Николай появился. Его худая костистая фигура была напряжена, рот сухо поджат. "Похоже, он пришёл с "миссией", - догадалась Светлана.
- Светлана, не должны ли мы упорядочить наши отношения? Мой духовник упрекает меня в греховности невенчанного сожительства.
- Никаких обязательств никаким духовникам я не давала. Ты сам-то разведён?
- Я развожусь. Я её не люблю. Мы с ней не венчались. Ты согласна обвенчаться со мной?
- Я подумаю.
Он остался на ночь. Они были близки. Лицо Николая мгновениями светилось счастьем, и Светлане приходили в голову проекты, как она выведет его из хандры, вдохнёт мужество в его душу, вернёт желание писать стихи. Она уснула, довольная собой. Утром женщина проснулась первой, вынырнула из-под одеяла и, не одеваясь, совсем голая, подошла к столику глотнуть воды. Она знала и ценила красоту своего тела и с удовольствием любовалась им в зеркале. Боковым зрением она увидела, что мужчина проснулся и смотрит на неё. Взгляд был строгим и хмурым. Светлана спросила:
- Что случилось? Ты чем-то недоволен?
- Мне не нравится, что ты ходишь голая.
Неожиданный упрёк показался ей нелепым и потому остро обидным. Она с трудом удержалась от резкого ответа, набросила халат и ушла в ванную, продолжая подбирать слова для этого ответа. Вертелось что-то про непрошеных воспитателей, про ханжество.
Расстались холодно. Оставшись одна, Светлана прилегла на диван, закрыла глаза, и мысли прихлынули, постепенно становясь всё отчётливее: "Кажется, я не готова навсегда связать свою жизнь с Николаем. В нашей любви, если это любовь, слишком многое происходит по какой-то обязанности. Нет свободы и радости. Конечно, в первую очередь его христианский ригоризм заедает нам жизнь, но я и сама виновата: жалость и сочувствие мне не следовало принимать за любовь. Всё-таки, человек он неплохой, не хотелось бы болезненного разрыва, лучше бы сохранить с ним дружеские отношения ".
Уже на следующий день Николай, одетый в лучший выходной костюм, звонил в дверь светиной квартиры. Неловкую паузу, повисшую в комнате, не знали чем заполнить, и заговорили на тему, которую давно не трогали: о кровавых событиях 4 октября. И тут Николай начал обвинять организаторов защиты парламента, их тактику:
- Зачем надо было нарываться? Брать мэрию, идти в Останкино?
Спровоцировали Кремль и более ничего!
- Дед говорил, что первыми начали стрелять по демонстрантам стоявшие у мэрии люди. Пришлось взять мэрию для прекращения провокаций, - возразила Светлана.
- Не надо было давать им повода, - упорно отстаивал свою позицию Николай.
- Оставалось ждать "Бога с машины", как это бывает в конце театрального спектакля?
- Не "с машины", не "с машины".
Светлане вспомнилась недавняя история, происшедшая с ними у метро. Она села на скамейку перестегнуть пряжку на сапоге, и сидевшие на этой скамейке два подвыпивших парня стали предлагать себя в спутники ей и, явно ища скандала, назвали Николая стариком. Светлана испугалась, что начнётся драка, но Николай делал вид, что ничего не слышит, будто это её дело, а не его, и увёл её побыстрее. "Да уж не трус ли он? Если б я не видела его у Белого Дома, подумала бы, что трус. Тут какое-то глубинное пораженчество. Осуждение штурма мэрии очень несправедливо по отношению к погибшим. Они же не мальчишки - шалуны. Разве могли честные, умные и смелые без боя позволить растоптать конституцию и страну? Конечно, я вижу, он любому готов помочь, защитить его, но только без применения силы. Вечный защитник, готовый даже пострадать, никогда не нападающий и потому никогда не побеждающий. А ты ждёшь белокурую бестию, что ли? Был же у тебя один, хоть и не белокурый. Бестию не надо, но мужчина должен вызывать не жалость, а восхищение, не быть размазнёй, даже и христианской. Кажется, у Николая психика стопроцентно запрограммирована ортодоксальным христианским непротивлением", - завершила свои размышления женщина и, посомневавшись секунду, задала неделикатный вопрос:
- Тебе не кажется, что всякий стопроцентный христианин должен обладать, скорее, женской психологией?
- Ты на меня намекаешь? - обиделся Николай.
Светлана ничего не ответила. Обиженный и раздосадованный Николай вскоре попрощался и ушёл. Светлана не удерживала.
Наконец, несмотря на все сложности, удалось совсем небольшим тиражом выпустить сборник стихов Николая. Повеселевший автор цитировал строчки из пахнущей типографской краской книжки, где упоминалась "квартира на четвёртом этаже". Светлана догадывалась, что у Николая непростая личная жизнь, и не задавала ему вопросов о его жене и сама не рассказывала о своём бывшем муже. И спросила, скорее из вежливости, с кем он живёт "в квартире на четвёртом этаже". Николай нахмурился, затем, будто исполняя долг честности, признался, что живёт он в одной квартире с нелюбимой женой и горячо любимой дочкой. Жена не даёт развода и квартиру не разменивает, а он боится настаивать, чтоб не потерять любимую дочь. Так и живут они, мучая друг друга.
Рассказ давался ему с трудом. Какая-то недосказанность и двусмысленность звучала в нём. Весь он смотрелся помятым, переставшим следить за своим внешним видом. Тёмные волосы жирно блестели. От вида этих волос всплыло в памяти Светланы где-то читанное выражение: "волосы, смазанные лампадным маслом". Она прогнала дурацкую ассоциацию, но такое усилие рассмешило её, и она не сдержала смешок. Видимо, выражение лица женщины открыло Николаю бессознательное презрение к нему с его жизненными компромиссами, и он распрощался с ней вновь обиженный и уязвлённый.
Николай написал ей два письма с объяснениями в любви. Она не ответила, хотя и садилась за письменный стол, но не заканчивала писем и выбрасывала их. На выброшенном в мусор листке письма чётким женским почерком было выведено: "Извини, Николай, но, кажется, я ошиблась в своём отношении к тебе. Чувство солидарности, объединённых общим делом людей, я приняла за любовь. В те окаянные дни было страшно и одиноко. Я искренне старалась полюбить тебя, когда поняла, что и ты можешь пострадать от моей ошибки, но ты не дал мне такой возможности. Ты видишь в любви какие-то обязанности, ритуалы, и праздник уходит. Ушёл. Любовь не должна, не может быть постной". В начале другого листка можно было прочесть: "Ты требуешь искупления нашей греховности, а я готова искупить только свою ошибку. Грех я вижу в любви без любви. Давай, останемся друзьями. Может, мне и не хватает тонкости чувств, но я честна с собой и другими, и мне без этого невозможно жить. Это важнее много другого.
Как-то само собой стали распадаться отношения с активистами оргкомитета кинофестиваля. Светлана со светлой грустью вспоминала их компанию: "Чудесные они ребята. Лучше людей я не встречала. Они раздувают искру от угасающего костра панславизма, разожжёного православной российской империей. Дай Бог им успехов. Хотя, я думаю, они слишком добрые, чтоб победить. Но судья ли я им?" В церковь Светлана будто и дорогу забыла. "На время сомнений", - думала она.
Глава третья
В последние два года, прошедшие после расстрела парламента, Светлана очень сблизилась с Татьяной, несменяемой со студенческих времён старостой кружка "богоискателей". Татьяна с мужем по пятницам устраивали в своей просторной квартире чаепития. Муж Татьяны, начинающий, но весьма успешный адвокат, остроумный и общительный, легко влился в компанию. Гости, чтоб не вводить в большие расходы любезных хозяев, приносили вино, сладости. Разговоры, конечно, не могли обойти политику, но большинство гостей принадлежали к оставшимся в Москве членам кружка "богоискателей", потому религиозные темы чаще всего другого приводили к дискуссиям.
Всех удивила и бурно обсуждалась небольшая монография бывшего члена кружка Володи Медведева. Называлась книжка именем славянского Бога - " Велес". С явной симпатией в книге исследовался культ древнего Бога. В грядущую пятницу ждали Володю. Он на несколько лет после окончания университета уезжал работать в Великий Новгород. Известно, что часто наведывался в питерские музеи и архивы. После написания книги решил вернуться в Москву. Светлана с интересом ждала встречи с Володей. Они были дружны в годы учёбы. Их даже называли братом и сестрой. Развело их её замужество. В интересе Светланы к встрече была и неосознаваемая до конца нотка мстительности. Она не простила ему его исчезновения в начале её встреч с Яшей. В общем-то, в то время она считала Володю "юнцом", а Яша казался и был мужчиной, взрослым мужчиной, от него даже пахло так, как от мужчины, он выводил её во взрослую жизнь. Всё же отставки Володе сама Светлана не давала, шансы ему оставались, а он пропал. И сейчас, вспоминая те дни: волнения по поводу защиты диплома, эффектные объяснения Яши в любви, она испытывала недоумение и досаду на Володю, пережитые тогда: "Уж не ждал ли он, что я сама за ним начну бегать?"
Нынешняя неделя у Светланы не задалась. Деньги за отпуск не выдавали. Обещали в лучшем случае в конце недели. Сломалась машина, ремонт получался дорогим и при её нынешних стеснённых средствах и длительным. Идти в байдарочный поход, куда её звали приятели с работы, ей не очень хотелось. В душную августовскую ночь и приснился ей сон. Деда её торжественно коронуют. Какие-то существа несут корону. Он сначала отказывается, потом всё же надевает её, но ставит этим существам условие. Условие принимают: они должны признать Светлану законной внучкой и то ли наследницей короны, то ли её надо короновать тоже. Тут ясность пропала. Светлана возмущается тем, что её мнение не хотят принять во внимание. Но её не слушают. Тогда она пытается крикнуть громко - громко и просыпается.
Вечером и грянул звонок Веры Константиновны. Дед уехал в родную деревню, не сказав ей ни слова, оставив короткую записку. Весь месяц после выборов Ельцина в президенты он ни с кем не разговаривал. Она вернулась с работы, на столе записка: "Уезжаю в Крутец на охоту. Позвоню". Светлана примчалась к матери. Запах валидола встретил её в прихожей.
-Его нельзя оставлять без присмотра с его больным сердцем. Я предчувствую, он поехал на медвежью охоту - всхлипывала Вера Константиновна.
-Ну и что? Он и раньше охотился. Послушай, мама, я придумала. Я в отпуске и с удовольствием поеду в Крутец. Я этот вариант и раньше обдумывала, а сейчас и дед там, так что.... Только ехать придётся на поезде - машина сломалась. Ремонт серьёзный и дорогой.
-От станции же больше пятнадцати километров лесами и полями. Одна пойдёшь?
-Ну и пойду.
-Я тебя не пущу.
-Мама, байдарочный поход, в который я собиралась, тоже не безопасная прогулка. В Крутце я отдохну лучше. Сама говоришь, что деда нельзя оставлять без присмотра. Завтра получу деньги за отпуск. В субботу вечером поеду, а утром в воскресенье выйду в Озерках, и у меня целый день на дорогу в пятнадцать километров, до Крутца. Остановлю попутку: обычное дело.
-Не пущу.
-Хорошо, мама, что-нибудь придумаю. Может, кто-нибудь из московских знакомых согласится подвезти, - закончила разговор дочь, испытывая чувство острого сожаления - чувство, которому она редко давала возможность войти в сознание, - что отца нет, и никогда не будет, и нет сильной мужской руки.
Утром в пятницу Володя не хотел просыпаться. Сновидение было ярким, тревожным и почти осязаемым. Он видел Светлану. Она приближалась, приближалась к нему во сне, становясь всё больше и туманнее. Он прошёл сквозь туман её тела, и она исчезла за спиной, оставив тревогу и воспоминание о счастье. Володя снова почувствовал на губах тот единственный поцелуй. Он проводил девушку домой после долгой дискуссии в их тайном кружке. Он был тогда в ударе, красноречив и сумел убедить всех в правоте протопопа Аввакума перед патриархом Никоном. Он вспомнил то краткое замешательство, возникшее у Светы, когда она подошла к двери своего подъезда, тот любовный огненный хмель, лёгкой внезапной волной опьянивший его тело, когда он понял её невысказанное мгновенное желание, и смелость, с которой он повернул её к себе и поцеловал. Румянец залил фарфоровое лицо девушки, она отстранила его руки и убежала. А он запомнил этот мгновенный поцелуй на всю жизнь и сейчас переживал его небесную сладость, закрыв глаза.
"Возможно, я увижу Светлану сегодня вечером. Таня её пригласила. Какая она стала сейчас после замужества и развода?" - подумал двадцатисемилетний мужчина, вспомнив события шестилетней давности. Он тогда испугался себя, затмевающей разум ненависти к Яше. Какое-то время он надеялся, что Светлана не станет губить то чудесное в их любви, что испытывал он и, как он думал, она сама. Все эти шесть лет он с переменным успехом пытался забыть её, и иногда это ему удавалось, но вот она возможная встреча, и всё вспыхнуло снова. С женщинами ему, надо признать, не очень везло. Какое-то его неистребимое мальчишество отпугивало их от этого, в общем-то, незаурядного человека.
По дороге к Татьяне Володя остановился при виде телефона - автомата, подумывая позвонить и отказаться от встречи. Вид у него был явно не парадный. Синяк, который он заработал в стычке с пьяными парнями, пристававшими поздно ночью во дворе его дома к знакомой ему влюблённой парочке, живущей в его подъезде, вместо того чтобы уменьшиться, расплылся, приобрёл желтовато-зелёные оттенки. Но он собирался на следующей неделе уехать из Москвы, и получалось, что долгожданная встреча с университетскими друзьями откладывалась ещё на месяц. С волнением вошёл он в просторный подъезд сталинского дома. "Здесь я осмелился поцеловать руку у Светланы", - вспомнил он.
Радость на лице открывшей дверь Татьяны соседствовала с оторопью от вида сине-зелёных разводов под глазом гостя. Володе пришлось всё подробно объяснять. Татьяну развеселил его рассказ.
- В какие края отдыхать едешь? - спросила обстоятельная женщина.
- Ещё не определился. В глушь, на охоту. Может, в новгородские леса. В них ещё остались уголки древней девственной тайги, - сообщил Володя.
Зазвонил телефон. Грустным голосом Светлана рассказала подруге о возникших у неё сложностях из-за отъезда деда и сломанной машины.
- Немедленно приезжай. Попытаюсь тебе помочь, - осенённая внезапной мыслью произнесла Татьяна. И, загадочно посмотрев на Володю, стала его вкрадчиво спрашивать:
- Ты не женился случаем в Новгороде?
- Нет. А что?
- А "сестрёнку" свою, Светлану не забыл?
Володя покраснел и, еле сдерживая дрожь в голосе, произнёс:
- Не забыл.
-Ей надо помочь, - вкратце пересказала Татьяна разговор со Светланой, - Тебе же, ты сказал, всё равно куда ехать. Там в Крутце тоже глушь и, я думаю, и охота есть. Ну, Света приедет, уточним. Поможешь?
- Хорошо, - сдерживая радость, проговорил Володя.
В прихожей Таня поделилась со Светланой своим планом. Светлана поджала губы. Она ожидала какого-то Татьяниного знакомого с машиной, который согласится по случаю довезти её до Крутца, а тут грозило путешествие вдвоём с отвергнутым ею в своё время поклонником, опасность разворошить угли обоюдных обид в остывшей за шесть лет, как ей казалось, золе их отношений. Но сложившиеся обстоятельства не давали возможности отказаться. Всё-таки какая женщина обрадуется даже намёку на принуждение? "Хорошо. Отношения будут такими: он мой университетский друг. И всё!" - приняла решение Светлана. Насторожённая и нахмуренная она вошла в гостиную. Говорил Илья, исповедующий учение Рериха:
- Нынешняя эпоха - космическая. Это до конца не оценено современниками. Все так называемые мировые религии геоцентричны. Библия, Коран рисуют космологическую картину, пригодную для объяснений в детском саду. Человечество готово высадиться на Марсе, а нам рассказывают о том, что шесть тысяч лет назад мир был сотворён за шесть дней. Я уж не говорю о несовременности язычества.
- Подожди, Илья, - вступил в разговор Володя, - все космологические представления в вашем учении взяты из Вед или греческой космологии. Приоритет язычества здесь неоспорим. Только вы признаёте и стихийных духов, и Христа, и Будду. Слишком противоречиво и спекулятивно. Пахнет эклектикой. Реально мы наблюдаем только Космос или, по-другому, Природу и одновременно чувствуем или жаждем чувствовать присутствие Высших Сил. Только индоевропейское Язычество дает природным стихиям, Космосу покровителей и выразителей их сути - языческих Богов. Иерархичное многобожие естественно, как естественен и реален Космос. Каждый уголок Космоса имеет своих покровителей, каждая отрасль человеческой жизни имеет своих покровителей. Каждый народ выбирает себе тех Богов, ту религию, которая бережёт его.
- Русские испокон века православные христиане. Христос, Богородица их берегли, - вступила в разговор Аня Федотова, благообразное выражение лица которой не совсем вязалось с изысканной небрежностью одежды.
- Христианство было навязано русскому народу незаконнорожденным и потому нелегитимным князем Владимиром. Он силой отстранил законных наследников от власти. А религиями он жонглировал как мячиком в интересах своей власти. Сначала реформировал Язычество, чтоб добиться поддержки княжеской дружины, состоявшей из иноземцев - варягов, затем насильно крестил киевлян, чтобы получить поддержку богатой торговой и денежной знати, значительная часть которой состояла из евреев, единоплеменников Владимира по матери. Евреям нравилось в христианстве и поклонение Иегове, Богу еврейского народа, как Богу-отцу, и культ Бога-сына - Христа, предполагающий воспитание из его адептов прекраснодушных, безвольных овечек.
- Что же, у христианства нет никаких заслуг в России, по-твоему? - пытаясь сохранять внешнее спокойствие, спросила Аня.
- В заслугу христианству я бы мог поставить смягчение нравов, то, что Иван Карамазов называл цивилизационной миссией. Да и то тут масса вопросов. Не было ли в древнем славянском язычестве Бога, выполнявшего нравственную функцию Христа и не претендовавшего на верховное положение в пантеоне?
- Но Великая Российская империя!? Она же была православная! - не смогла сохранить спокойствие Аня.
- Империю от Балтийского до Чёрного и Каспийского морей создал князь Святослав. Как известно, язычник. Империя держалась и росла, пока в ней оставался дух язычества, одним из выражений которого было: око за око и зуб за зуб. В этой максиме нет агрессии, в ней адекватное воздаяние за преступление. Когда же христианский дух непротивления глубоко, до самого предела проник в душу русского человека, тогда империя и рухнула. К началу двадцатого века христианская пропаганда в торгашеско - либеральном обличье развратила русских, которые потому плохо сопротивлялись и большевикам, а в конце века и так называемым "демократам". Мы, нынешние, городские люди, привыкли жить с искусственным светом и чужими вечно страдающими и приучающими нас страдать Богами. А жизнь всё время прекрасна, и страшна только смерть.
Последнее слово резонировало с мыслями Светланы, и она присоединилась к дискуссии:
- Смерть. Страх смерти приводит людей к Богу! - энергично произнесла она. После непродолжительного раздумья Володя поддержал её:
- Я согласен. Это очень глубокая мысль. Я её выражаю по-другому: смысл жизни людей и всего живого - стремление к бессмертию. Одно из доказательств - очевидное и неоспариваемое наличие у всего живого двух основных инстинктов: инстинкта самосохранения и инстинкта продолжения рода. При сопоставлении этих инстинктов получается, что всеми доступными средствами живое стремится к бессмертию. Большинство религий тоже обещает бессмертие, правда, за гробом, где никто из живущих не бывал: " Поверь в нашего Бога и после смерти попадёшь в рай". Стремление к бессмертию - основа религий и, может быть, смысл смыслов.
- Буддисты с тобой не согласятся, - вежливо возразил Федя. Он был на два курса моложе большинства кружковцев и сохранил уважительный тон к старшим до сих пор.
- Конечно, буддизм - религия смерти, но, пока получишь право на смерть, ты вечно будешь крутиться в колесе реинкарнаций. И только достигнув невероятного совершенства, ты из этого колеса выпадаешь. Но будет ли твоё новое состояние смертью, я не знаю. Не специалист по буддизму.
- Это не буддисты ли с тобой дискутировали? Или христиане? - съязвил Илья, намекая на синяк у Володи.
- Им нельзя. Грех.
- Выходит, язычники постарались?
- Да. И совершенно нецивилизованные, - рассмеялся Володя.
Светлане многие мысли Володи были новы и потому интересны, неприязненное чувство к непрошеному попутчику, возникшее у неё после предложения Татьяны, понемногу рассеивалось, и она задала свой вопрос:
- Ты написал книгу о языческом боге Велесе, симпатизируешь язычеству. Ты - язычник?
- Нет. Я не полный адепт. Человек не может жить без Бога. А русский человек особенно. Я ищу и для себя и для других такую религию, которая спасла бы мой народ и меня. Ничего логичнее и ближе для данной цели, чем индоевропейское Язычество, я не нашёл. Я не хочу рушить ни Православие, ни атеизм. Я хочу найти нашу религию. Художник Константин Васильев для меня не только художественное, но и духовное явление. Он язычник.
Разговор перекинулся на входящие в моду вернисажи художников, и Татьяна, в которой, как во всякой доброй и благополучной женщине, жила сваха, отозвала Свету и Володю в другую комнату и спросила Володю:
- Ну, ты поможешь Свете добраться до...,помнится, Крутца?
- Да. Если она не возражает.
- А ты, Света, обеспечишь ему охоту?
- Дед собрался на медвежью охоту. А можно ли язычнику на такую охоту? В твоей книге я прочла, что медведь - тотемный предок славян, одна из ипостасей Велеса.
- Велес - бог скота и зверей и бог охоты и охотничьей добычи тоже. Я мечтал о медвежьей охоте, - решительно заявил Володя.
- Тогда завтра в девять вечера на ленинградском вокзале. Билеты я сама куплю. Всё.
- До завтра.
Окно было открыто, и в комнату влетел большой мотылёк, разряжая невольную напряжённость, возникшую между ними. Никто не решался поймать его. Володя вдруг подумал, что это, возможно, непонятая им примета, сулящая назавтра хорошие или дурные события, и усмехнулся своей набирающей силу религиозности.
Тяжёлая суставчатая махина поезда врывалась в тёплую и влажную темень ночи, на мгновение освещала, выхватывая из тьмы, ветки деревьев, цветущие кустарники. Володя прильнул к окну в пустынном коридоре вагона. Он чувствовал эту ночь, полную запахов цветов, криков птиц, полную страсти и счастья. Надо было слиться с дрожанием и грохотом поезда, его страстным и нетерпеливым стремлением вперед, и тогда ты летел в ночь, и сердце твоё стучало быстрее, чем колёса поезда.
Дверь купе открылась, пожилая женщина, соседка по купе, позвала Володю войти. Светлана уже лежала, укрывшись простынёй. Володя забрался на верхнюю полку, пожелал всем спокойной ночи. Свет выключили, и волнующая близость желанной женщины задерживала дыхание и гнала сон. Когда проносящиеся мимо окна фонари сполохами выхватывали на мгновение лицо спящей Светы и обозначали её фигуру, молодой человек чувствовал себя мальчиком, подглядывающим за сестрёнкой, и прикрывал веки, чтоб не "застукали". Ему очень хотелось "подглядеть", какие чувства отражаются на её лице во время сна. Словно бы это могло обогатить его знания о ней и увеличить его шансы на привлечение её симпатии. Тени, с лихорадочной торопливостью бегущие по стенам купе, мешали его усилиям, и только нежная линия подбородка и шея взблескивали регулярно в такт биению его сердца. Володя вспомнил разговор со Светой на перроне:
- Володя, не было ли согласие поехать со мной вынужденным? Студенческая дружба много значит, но у тебя же были свои планы, и я готова освободить тебя от твоего слова. Совместная поездка мной не планировалась, это инициатива Татьяны, так что можешь отказаться без всяких угрызений совести.
- Ты не хочешь, чтоб я ехал?
- Да нет. Там действительно пятнадцать километров от станции до деревни, и автобусы не ходят, но мне не нужны жертвы.
- Не волнуйся, на некоторое время я абсолютно свободный человек и очень хочу на охоту. Ты билет-то на меня купила?
- Купила.
- Тогда садимся в поезд.
Опьяняющими ароматами трав и цветов, солнечными лучами, прорывающимися сквозь листья клёнов на ближней опушке и вспыхивающими яркими бликами на поверхности небольшого озерка, встретил безлюдный полустанок наших героев. Светлану охватили воспоминания радости и счастья, когда она школьницей приезжала сюда, и впереди ждало целое лето со всеми его удовольствиями. Она понимала, что не хорошо радоваться, пока не увидит деда живого и здорового, и чувство вины шевелилось, вползая в сознание, но хмель молодости не улетучивался. Она только решила не показывать своё состояние Володе. Но он уже уловил её настроение и стремился напустить на себя равнодушный вид, увидев, что Светлана перехватила его внимательный взгляд с явным неодобрением. " Что он так смотрит? Не выгляжу ли я в его глазах любительницей удовольствий, сразу забывшей своего больного деда? Да, кто он мне, чтоб судить меня?" - раздражилась Светлана, - "Кажется, я плохо выспалась и потому мнительна".
Она привыкла видеть в нём влюблённого мальчика. В неё многие влюблялись, она не отталкивала их, они постепенно становились её друзьями, её свитой. Её предводительство в детских мальчишеских компаниях повторилось и в университете. К их компании через какое-то время присоединились девушки. Они стали путешествовать по историческим местам вокруг Москвы. Володя был одним из её почитателей, сумевших заинтересовать её больше других. Он и пригласил её в кружок "богоискателей". Их стали часто видеть вместе. Провожая Светлану, Володя осмеливался уже на прощальный поцелуй, но тут появился Яша... Нынешний Володя повзрослел, написал неплохую книжку и прежнего беззаботно-небрежного отношения не вызывал, да и не заслуживал. Светлана чувствовала в себе просыпающийся интерес и какую-то настороженность.
Кроме них на полустанке сошли ещё два человека. Мужчина лет сорока и женщина под тридцать. Мужчина, судя по виду, москвич, немедленно поинтересовался, куда идут Светлана и Володя. Выяснилось, что им по дороге. Их деревни располагались на одном большом озере, но в разных концах его. Женщина, недоверчиво поглядывавшая на компанию, собралась было уходить, но Марк, так представился мужчина, и её маршрутом поинтересовался. И она шла в ту же сторону. Женщину звали Надя. Она работала учительницей в местной школе, родом была из здешних краёв. Марк назвал себя "дачником со стажем". Лет двадцать назад он приобрёл дом на берегу озера Великого.
Дорога отвернула от берега озерка, огибая берёзовую куртину, и, когда озеро открылось вновь, Володя не удержался, выдохнув восхищённо: "Как чудесно!" Озеро расширялось к своему концу и упиралось в скалу, глубоко вдавшуюся в его воды. Вершина скалы празднично желтела, синела, краснела цветами зверобоя и васильков, иван-чая и ромашек - величавой и дикой, благоуханной клумбой, зато у подножия, почти у самой воды, несколько кривых сосенок намертво вцепились в камень, чтоб не упасть, заглядевшись в голубую прозрачную просвеченную солнцем воду.
- Мама назвала эту скалу "Замок Лорелеи". Хотя при чём тут замок? - сказала Светлана, чувствуя, что жар восторга снова пронизывает её.
- У нас очень много таких красивых мест, - с гордостью произнесла учительница.