Тяжёлые капли с глухим "шлёп" падали на асфальт и расплывались, как чернильные кляксы. А небо почернело, будто уже сумерки. И трудно было поверить, что ещё только... Она, через каждый десяток торопливых шагов, поднимала руку с часами, глядела и проговаривала это время одними губами, убеждая себя в том, что идёт достаточно быстро. "Ну, зачем? Зачем мне это всё? - думала она. - Почему опять ноет под ложечкой в предчувствии чего-то? Или кого-то?"
Антонина торопится. Если кто глянет со стороны, подумает, что женщина просто не хочет под дождь попасть. И никто во всём мире не догадывается, что ей глубоко наплевать и на дождь, и на грозовое небо, и на людей, которые прослеживают любопытными взглядами её торопливый шаг. Он она уж точно знает, куда и почему надо торопиться: через три квартала в старой трёхэтажке, может быть, уже горит свет на последнем этаже. Вот только зачем ей туда после всей боли и унижения, она и сама объяснить не могла. Наверное, действительно, все бабы - дуры, как в народе говорят. Или надежда, и в самом деле, умирает последней?
- Ничего себе громыхнуло! - уважительно констатировал факт дед, сидящий на старой лавочке у частного домишки, где ветки сирени выбиваются сквозь щели забора. - А дождик-то и впрямь нужон! Земля в трещинах - палец проходит! - продолжает сам с собой хозяйственный дед.
Всё это он успевает сказать, пока Тоня торопливо проходит мимо его дома. Причём, она ещё успевает что-то невнятно поддакнуть, и с виноватой улыбкой, - дескать, извини, дед, тороплюсь! - промелькнуть мимо. "Как туфли-то жмут, это же просто кара господняя... - отгоняла женщина эту настойчиво сверлящую мысль. - И рука от пакета затекла совсем. Только бы успеть, только бы застать дома... Уж тогда я его никуда не выпущу! Что же сказать, когда дверь откроется? Как посмотреть, чтобы ему никуда не хотелось уходить?" Тоня не заметила, что дождь вовсю льёт, вся одежда промокла. Только в голове пронеслось: "Лишь бы он не промок, успел до дождя добраться домой!"
Любой человек, (если бы захотел!), смог бы очень много рассказать о своей жизни. Вот они, торопливые и мокрые прохожие: со своими фигурами, походками, причёсками, характерами, мечтами, жизнью. У каждого есть своя предыстория, история и постскриптум. А некоторые - с многоточием... Куда-то спешат, о чём-то думают, кого-то любят и ненавидят. Так и Антонина: со своей предысторией, историей, постскриптумом. А в конце - бесконечное многоточие...
Мать родила её поздновато - в тридцать с лишним лет. Частенько, устав бороться с бессонницей, Антонина размышляла, устремив глаза в чёрную пустоту: "Мама не ждала именно меня, такую, какая я есть. Но разве выбирают родного ребёнка? Она многим пожервовала ради меня и брата. Такие шансы упускала! Могла бы в Москве переводчиком работать. Помню, как в минуты особого отчаяния мама говорила об этом и плакала". Мать любила детей самоотверженной любовью. В детстве, будучи чрезмерно зависимой от материнской заботы, Антонина "учла" болезненность этого чувства, а потому её собственная материнская любовь граничила где-то ближе к учебнику по педагогике: так - надо, а так - не надо.
Тоня заканчивала институт уже будучи замужем. Муж спокойный, хозяйственный, непьющий. Тот период своей жизни Тоня про себя называла "когда делить ещё нечего". Через десять дней после сдачи последнего экзамена, родила дочку. Жили с её родителями. И тут - пошло и поехало...
- Не бери её на руки, а то приучишь "к рукам", - это муж.
- Но ведь она так плачет! - это Антонина.
- Не надо баловать ребёнка! Включи ей радио, пусть думает, что в комнате не одна, - это муж.
- .....!? - Тоня, вздыхая, соглашалась и слушала, стоя за дверью, жалобный плач младенца.
Супруг оказался "набожным": всё цитировал из библии "жена да убоится мужа своего". Потом, согласно тем же самым строкам, начал поднимать руку на жену. Сначала довольно робко, потом, видя, что жалобы к родителям не поступают, всё увереннее. Не по пьянке, а из принципа. Потом родилась вторая дочь. Вот тут и наступил семейный кризис: усталость от забот, от выматывающей работы, от молчания, но больше от непонимания, чего, собственно, от неё хотят и в чём обвиняют. Правда, спустя несколько лет муж успокоился. Но Антонина поняла, что все её мечты и желания - ничто. Может быть, многие так живут, и даже чувствуют себя счастливыми, но только не она. После того, как муж в очередной раз избил её за упорное непонимание своей "женской сущности", женщина, наспех похватав детские вещички, ушла. Ушла в ночь, по пути встретив едва знакомого мужчину под хмельком, и осталась у него вместе с детьми, полная надежд на лучшее будущее и готовности всё начать сначала. Оказалось, не врут про это самое женское счастье: есть оно, и ощущать его можно действительно каждой клеточкой своего естества! Достаточно одного только восхищённого взгляда слегка прищуренных зелёных глаз. Но "начало" почти сразу же стало началом конца. Как боролась она за возможность стать счастливой и надеялась, что желание счастья станет взаимным! Сколько прощалось новому мужу! Казалось, что любовь и отчаянное желание изменить обрыдлую жизнь к лучшему смогут преодолеть все преграды. Слепая наивность до самозабвения влюблённой женщины! Именно тогда Тоня отчётливо поняла, что чёрное - темнее серого... Новый муж был неизлечимо болен алкоголизмом. Не помогали ни кодировки, ни уговоры, ни слёзы.
Так продолжалось четыре года. Четыре года бессильной тоски и отчаяния, бессонных ночей и жгучей обиды. А ещё - захлёстывающего предвкушения счастья. Ведь оно, именно с эти человеком, казалось таким реальным, стоит ещё чуть-чуть потерпеть... "Я не одна. Я не пропала с двумя детьми. У меня есть какой-никакой дом, где всё обустроено так, как я хочу (потому что ему вообще ничего не было нужно!), как удобно мне (он может завалиться спать пьяным прямо на полу!). Были пьяные маты вперемежку с нечленораздельными признаниями в любви и обещаниями "всё будет хорошо...", пропивание последних денег, отложенных на самое необходимое. Словом, было всё то, чего не должно быть в нормальной семье. Много раз Антонина, когда терпение лопалось, уходила к родителям, уверенная в том, что поступает правильно. И столько же раз возвращалась назад, опять-таки твёрдо уверенная, что поступает правильно, не позволяя человеку пасть ещё ниже. Наконец, пришёл тот момент, когда решение не оставить в доме после себя даже нитки, созрело окончательно. Антонина ушла. Ушла с разбитым сердцем и леденящей пустотой в душе...
Громко стуча каблуками, Тоня подбежала к дому. Бросила молящий взгляд туда, на окна. Темно. Никаких признаков его присутствия. Она почти вбежала по лестнице и громкой дробью застучала в знакомую дверь. Тихо. В душе что-то больно оборвалось. Тоня неторопливо ставит пакет на пол, прислонив к стене, открывает сумочку, ищет ключ. Да, прав был то, кто сказал, что дамская сумочка - это чёртов кошелёк. Наконец, она нащупывает ключ, открывает дверь. Всё, как и ожидалось: немытый пол с раскатившимися пустыми бутылками, застоявшийся запах табака, перегара и давно немытой посуды. Когда он придёт? Как хотелось возвратиться, чтобы тебя встретили у порога, обласкали взглядом, обняли, спросили, как прошёл день... Тогда и усталость улетучилась бы, забылись бы саднящие мозоли от старых туфлей и насквозь промокшая одежда. Кажется, совсем недавно здесь всё было по-другому: чисто, уютно, комнатные цветы, тикают часы на стене. Антонина то ли вздохнула так, то ли всхлипнула. Ничего, что мужа нет. Зато есть время привести дом в порядок. Женщина начинает готовить ужин (а заодно и обед на завтра), попутно перемывая гору посуды, раскладывая по местам разбросанные по всем комнатам вещи, мыть полы. При этом она непроизвольно прислушивается. В ожидании долгожданных шагов за дверью. Всё уже переделано. Устала. Появляется злость: для кого я корячусь? Кому это надо? Чтобы время шло быстрее, Антонина ложиться на кровать, прикрыв ноги заюзганным пледом, и пытается уснуть, представляя, как спросит любимого человека: сколько ещё ты будешь меня мучить? И ещё мучительнее ожидать ответа: "Прости, у нас с тобой всё будет хорошо..."
Антонина просыпается, когда уже совсем темно. На часах 22-оо. Слышится громкий приближающийся топот по деревянным ступенькам, настойчивый и грубый стук в дверь. Она срывается с постели, путаясь ногами в пледе, на ходу отгоняя сон, в прихожую. Вот "оно": пьяное, взлохмаченное, ухмыляющееся, пропитанное перегарной вонью, но такое долгожданное, беспомощное и любимое... Тоня не стыдит и не скандалит с порога, как все нормальные, уважающие себя жёны. Она слишком рада, что больше нет одиночества в погибающем пустом доме. Традиционное мытьё мужниной спины, ужин с циничными оправданиями "так получилось, не ругайся". Только бы никуда не ушёл. Только бы не одной в этой пустой квартире. Женщина что-то почти по-детски щебечет про то, как прошёл день, как устала и как соскучилась. Он - смотрит невидящим взглядом куда-то в пустоту. Сердце сжимается: не этого я хотела; не так...
Он громко храпит во сне, эгоистично разметавшись по всей кровати. Антонина тихонько стоит у окна в тёмной комнате и смотрит на ночной двор, кое-где светящиеся окна в соседних домах. Потом улыбается вымученной улыбкой и шепчет в никуда: "Наверное, и, правда, все бабы - дуры!"