СУХИЕ ЦВЕТЫ

  

  В комнате пахло старой бумагой, медом и сухими цветами. Полумрак скрадывал пыль, залегшую пухом на дубовой мебели. В кресле-качалке сидела старушка и болтала ногами в стоптанных тапках. Напротив нее прикорнул старичок.

  - Белые розы, белые розы, - тонким высоким голосом напевала бабуля, покачиваясь в кресле.

  На стареньком пианино горели свечи, ветер перебирал оконные занавески, тихо пощелкивал маятник настенных часов. Стоял самый обыкновенный вечер. Качалка чуть посмеивалась над старушкой, скрипя: "кхи-кхи-кхи". Бабуля пела, улыбалась своим мыслям, и щеки ее сморщивались, как сушеный инжир. Вдруг она встрепенулась и вздернула вверх острые плечи, отчего тонкая шея провалилась за ворот байкового халата.

  - А я у тебя еще ничего, - бабуля взглянула на деда, приподняла рыжий парик над седой головой, а потом кокетливо сдвинула его набок. - Я еще о-го-го!

  Дед остался безучастным к запалу жены. Но та не угомонилась.

  - Хочешь, встану на шпильки? Вот прямо сейчас, я смогу - точно!

  Легкая, как исхудавший комочек шерсти, старушка спрыгнула с кресла и надолго утонула в шкафу. На пол одно за другим падали платья, кофты, носовые платки и панталоны. Чего только не хранилось за этими дубовыми дверьми! Отрезы материй, жгуты ваты в хрустящей бумаге, даже одна совсем новая фата со старой этикеткой. Старушка ворошила прошлое с азартом ребенка, украдкой забравшегося в родительский шкаф.

  - Вот они! Вот они!

  Картонная крышка слетела с коробки - внутри переливались перламутром туфли на шпильках. Бабуля скинула тапки, потом стянула шерстяные носки и всунула свои желтоватые сухие ножки в легкие лодочки. Стопа потерялась, заблудилась, пятка старательно искала свое место. Покачиваясь, старушка прошлась по комнате.

  - Дед, сейчас я спляшу для тебя! - она заливисто засмеялась, распугивая слетевшихся на карниз воробьев.

  Освоившись на каблуках, бабуля начала приплясывать и кружиться перед дедом. Ее ножки в перламутровых туфлях семенили по комнате, поднимаясь над полом, а потом снова опускались на него, словно снежинки.

  - Музыка! Нам нужна музыка! - старушка подлетела к пианино, пламя свечей заколыхалось, но не погасло.

  Она откинула тяжелую крышку и прошлась длинными пальцами по костям клавиш. Сначала ноты не слушались, но потом музыка полилась, закружилась, затанцевала по комнате, как только что это делала сама старушка...

  - А помнишь, как мы целовались в Филевском парке? - бабуля оторвалась от пианино и соблазнительно поправила языком вставную челюсть. - Ты не отлипал от моих губ часами! У меня голова кружилась от нехватки воздуха, хотя, тогда казалось, что это от любви...

  Она взяла фотографию в старинной витой рамке и погладила пальцем стекло, стирая с лиц пыль.

  - Никогда не любила этот галстук! Его подарила тебе Филатова, у нее напрочь отсутствовал вкус, зато грудь развевалась над животом, как парус, - старушка сморщила нос, отчего стала походить на фламинго в парике набекрень. - И ты всегда следил за этой грудью, словно футболист за мячом. Так и убила бы Филатову, кабы она сама не померла!

  Ветви старого, облысевшего по зиме, дуба поскреблись в окно. В такие вечера небо смешивалось с землей, низкие облака застилали звезды, улицы города съедала темень. Лишь восковые свечи на пыльном пианино горячими огоньками влекли к себе стариков, воробьев, и даже ветви столетнего дуба.

  - После ссор ты всегда дарил мне белые розы. Помнишь? - старушка попыталась уловить запах сухих цветов в глиняной вазе, но лишь чихнула и снова засмеялась. - А однажды принес цветы просто так, я неделю после этого с тобой не разговаривала! Думала, что ты чем-то провинился и просто-напросто заглаживал вину.

  Старушка подошла к деду и погладила его по седой голове, она откинулась назад и примяла затылком подушку в изголовье кресла. Уже полдня старичок не разговаривал со своей бабулей: сегодня он умер, лишь немного не дожив до обеда. А ведь старушка сварила его любимые пельмени из красно-белой картонной коробочки. Они до сих пор лежали в остывшей кастрюле, прилипшие друг к другу. На кухонном столе застыл мед в маленькой розетке. Старики каждый день ковыряли его мельхиоровой ложечкой и добавляли в чай вместо сахара. Их жизнь была сладкой. Запыленной, засушенной, но сладкой!..

  - А давай я тебе почитаю, - бабуля с близорукой нежностью посмотрела на мужа и взяла с этажерки толстый томик. - Твою любимую!

  Не снимая перламутровых туфель, она села в кресло-качалку, напялила на длинный горбатый нос круглые очки и зашуршала страницами. Зачитанная книга, как старая подруга - каждый раз заставляла смеяться над одним и тем же.

  - В уездном городе N было так много парикмахерских заведений и бюро похоронных процессий, что, казалось, жители города рождаются лишь затем, чтобы побриться, остричься, освежить голову вежеталем и сразу же умереть, - старушка, улыбалась буквам, узнавая в них свою молодость, оживляя память о счастье...

  

  Две свечи на стареньком пианино слушали историю похождений великого комбинатора. Слушали, слушали, пока не потухли. Старая качалка еще немного похихикала деревянным скрипом, а потом и она остановилась, замолчала. Опустив вниз уставший маятник, замерли настенные часы. Стало тихо-тихо. И на комнату опустился запах живых белых роз...