Ровно в восемь часов утра маленький черный человечек поднимался по лестнице в свою кабинку на башенном кране. Настюшка терпеливо ждала этот момент и не вставала с постели. Уже почти месяц она жила по заведенному распорядку. И в этом распорядке главное место занимал черный человечек. Он появлялся каждый день, за исключением субботы и воскресенья. В эти дни он, видимо, отдыхал. Но девушка все равно ждала до восьми. И лишь убедившись, что человечек не появится, садилась на кровати, нашаривала босыми ногами потрепанные шлепанцы, стаскивала со спинки стула синий в белый горошек халат, и небрежно запахнувшись, приступала к ежедневному ритуалу.
Сначала надо было выпить воды. Большую кружку. Через силу. Пол-литровая кружка с водой, приготовленная с вечера, дожидалась рядом, на небольшой полированной тумбочке. Настя с усилием вливала в себя теплую воду. Это надо было сделать обязательно. Иначе день насмарку. Потом подождать. Совсем немного. Почувствовать спазмы в желудке и побежать в туалет. По длинному темному коридору, прямо и направо, за крашеную белую дверь. Добежать, закрыться на щеколду, наклониться над унитазом и блевать. Блевать долго. Сначала - просто водой, потом - горькой, горчично-желтой водой, смешанной с желчью. Когда спазмы прекратятся, и в желудке возникнет ощущение пустоты, нужно смыть с белоснежного полукружья желтые потеки, подойти к раковине, открыть кран с холодной водой и хорошенько прополоскать рот. Всё. Ритуал закончен.
Настя возвращалась в комнату и приступала к легкому завтраку. Ничего лишнего - молоко и хлеб из холодильника (в холодильнике хлеб не портится очень долго), кипяченая вода из стеклянного кувшина на столе. Опять через силу, через "не хочу". Потом раздеться, полежать, прижавшись холодным боком к теплому настенному коврику, подождать, пока желудок прекратит бунтовать и начнет работать спокойно и правильно.
От нечего делать приходилось смотреть в распахнутое настежь окно, на этот порядком надоевший башенный кран, кривою стрелой разрезавший синеву неба. Ничего другого в окне шестого этажа видно не было. Маленький человечек к этому времени уже сидел в своей кабинке и управлял краном. С тихим натужным воем поворачивалась стрела, позвякивали железные канаты, опуская и поднимая груз. Насте это было совсем не интересно, но она смотрела. Только так она могла переварить и не вернуть обратно свой жалкий завтрак. Небо в оконном прямоугольнике постепенно наливалось солнечной белизной, подоконник нагревался, и картинка за окном начинала дрожать, расплываться, смазанная потоками горячего воздуха. Сияющее пятно краешком наползало на белую простыню, под которой млела от жары Настюшка, неторопливо спускалось на паркетный пол, карабкалось по стене и пугливо исчезало за подоконником. Через час-полтора солнце скрывалось за углом общежития, и небо приобретало ровный насыщенный цвет до самого заката. Дни стояли погожие, жаркие. Июль. Соседи по комнате и друзья разъехались. Это было очень кстати. Настя не хотела, чтобы кто-то знал. В общежитии - пусто и тихо. Лишь рядом, за стенкой, девчонки из другой группы каждое утро на всю громкость включали музыку, всегда одну и ту же. Завывающий рёв песен бил по ушам, щекотал желудок. В который раз Настя терпеливо и обреченно слушала "Я несла свою беду...", "Держи меня, соломинка, держи...", "Желаю счастья в личной жизни". Похоже, за эти дни она успела возненавидеть Аллу Пугачеву со всем её репертуаром.
Через пару часов после завтрака Настя чувствовала, что уже способна встать и выйти на улицу. В магазин за хлебом и молоком. Больше ничего и не надо было. Девушка выходила из общаги не каждый день. У знакомой врачихи-терапевта она купила больничный на две недели. ОРЗ. А остальные дни просто прогуливала. Невозможно было ходить в институт на практику в таком состоянии. Никто не заходил к Насте в гости, не интересовался её здоровьем. Никто не мешал лежать и смотреть в окно. Соседские девчонки к тому времени уже глушили свой ужасный магнитофон и уходили. Становилось очень-очень тихо. Слышен был только монотонный шум башенного крана за окном.
Настя отрешенно наблюдала за передвижениями стрелы и копалась в своих невеселых мыслях. Вспоминала, как хорошо ей было ещё недавно, как легко и весело. Беззаботная студенческая жизнь, днем - лекции, вечером - дискотеки и мальчики. Большие любови и маленькие влюбленности. Всё, как у всех. Только однажды проснулась утром, прислушалась к бунтующему желудку и поняла, что не как у всех. Что-то не учла, не предусмотрела. По неопытности ли своей провинциальной, по дурости или незнанию. Долго не могла поверить, но поход к гинекологу развеял сомнения. Что дальше? Выйти замуж? Нет-нет-нет! Только не это! Учиться надо, впереди ещё три курса. Да и планы на жизнь совсем другие, грандиозные, а тут... Да и не тот это человек Олежка, чтобы связывать с ним жизнь - раз и навсегда. Так только, романчик покрутить-повертеть, ничего серьезного. Чтобы как у всех, чтобы по-взрослому. Романчик... А вот как всё повернулось. И Насте теперь расхлебывать по-полной. Нет, это ещё не по-полной, это - мелочи, ерунда. Подумаешь, тошнота, рвота. Потерпеть чуток, месяц-полтора, и всё - свобода! Как раньше. И забыть всё, как дурной сон. И Олежку этого. И историю всю эту дурацкую. Жить, как прежде, будто ничего не было. Только впредь осторожнее быть, осмотрительнее, умнее. И Настя безропотно терпела, ожидая назначенную дату. Совсем, совсем немного осталось...
Ровно в час черный человечек вылезал из кабинки и спускался по длинной лесенке вниз. Обеденный перерыв. Настюшка не видела, где крановщик обедал. Подоконник окна наглухо отрезал нижнюю часть крана вместе с землей и всем, что на ней происходило. Но девушка твердо знала, что ровно в два часа человечек вернется, и будет целеустремленно карабкаться вверх по лесенке, в свой миниатюрный домик. Он скроется в нем, и кран снова оживет, зашумит, залязгает канатами, и будут подниматься и опускаться большие поддоны с кирпичами, огромные бесформенные мешки и ещё многое, что Настюха разглядеть не могла и не могла догадаться, что же там такое.
Ближе к вечеру Настя вставала с кровати, ела хлеб, запивала его водой или молоком. И снова ложилась. Желудок вел себя терпимо. Он сильно буянил и капризничал лишь по утрам, но она научилась с этим справляться. Два раза в неделю Настюха ходила в поликлинику, сдавала анализы. Ждать оставалось совсем немного - всего несколько дней. Но девушка, раздумывая об этом, почему-то даже жалела немного, что придется ей расстаться со всем своим образом жизни, к которому успела привыкнуть за месяц затворничества. Привыкнуть, приспособиться, притерпеться. Но решение, окончательное и бесповоротное, принято, и никто не собирался его отменять.
В шесть часов вечера маленький крановщик покидал свой воздушный замок. Похожий на огромную черную муху, он цеплялся крошечными ручками и ножками за лесенку и медленно сползал вниз, туда, куда Настя не могла дотянуться взглядом. Когда человечек скрывался за выступом подоконника, Настюшка ещё некоторое время смотрела на тускнеющий малиновый прямоугольник окна, перечеркнутый мрачным штрихом застывшего башенного крана. И лишь потом засыпала. Просыпалась рано, мучаясь от подступающей тошноты, опять глядела в окно, считая минуты. Черный человечек ни разу не обманул Настю, каждый день, ровно в восемь торопливо взбирался под облака, и кран оживал, начинал гудеть, поскрипывать и визжать.
День Х начался, как обычно. Настя дождалась человечка, потом выпила кружку воды, сбегала в туалет, проблевалась. Полежав совсем недолго, она встала, достала вместительную хозяйственную сумку с коричневыми глянцевыми боками и темным матерчатым нутром, долго и тщательно выбирала одежду. Не забыть тапочки, халат, сменное бельё, ночнушку, мыло, зубную пасту, кружку... Взяв в руки свою огромную пол-литровую спутницу страданий, девушка долго стояла в нерешительности. Нужна ли будет эта кружка там? Ведь всё произойдет сегодня. А завтра... Завтра всё будет по-другому. Не будет тошноты, рвоты, не нужен будет этот ставший привычным мучительный ритуал. Неужели? Не верится. Подумав, Настя все-таки запихнула кружку в сумку, нервно чиркнула застежкой-молнией. Всё! Торопливо влезла в любимое бордовое платье с оборками. Платье повисло уродливым мешком. Как же Настюха похудела за этот месяц! На два размера, наверное. Ноги тонкие, белые, будто гипсовые, из-под оборок торчат, как спички в стакане. А лицо! Бледное до синевы, ни румянца, ни загара. Подбородок - острым клинышком. И лишь глаза огромные, серые, на пол-лица. Огромные, равнодушные, пустые. Когда-то они светились радостью, кокетством, игривостью, а сейчас - только пустота. Будто чужие глаза, незнакомые. Гордость Настюшкина еще с сельской жизни - коса русая, длиннющая, аж до пояса, замаслилась, растрепалась. Трудно было за ней следить. Не до того. Но ведь совсем немного осталось, ещё чуть-чуть, а потом всё наладится, всё будет хорошо. На пляж схожу обязательно, размечталась Настюшка. И отъемся! Буду жрать, как лошадь. За все эти недели отъемся. В столовку буду ходить каждый день - и от пуза, от пуза... От таких мыслей девушка повеселела, бодренько застегнула босоножки, сняла с гвоздика ключи с массивным медным брелоком и потянулась за сумкой. По привычке бросила взгляд на окно. Кран, жалобно поскрипывая, тащил вверх огромную, доверху нагруженную платформу. Дотащил, замер, едва заметно покачиваясь. С раздирающим уши воем длинная стрела медленно повернулась к Насте, будто отдавая последний салют. Настюха вздрогнула, поспешно стянула сумку со стула, заторопилась к дверям. Прощай, черный человечек! Прощайте, мучения!
В больнице всё прошло просто и буднично: небольшая суматоха, койка в общей палате, очередь на операцию...
Настя очнулась от наркоза и сразу ощутила, как к ней вернулось её прежнее хорошее самочувствие. Пустой желудок вёл себя тихо и скромно, лишь изредка намекал о голоде. Тошноты не было. Нисколечко. Только легкость и радость. Легкость и радость! Всё самое страшное позади! Почти счастье. Впервые за два месяца Настюшка крепко, с удовольствием, выспалась, а после утреннего врачебного осмотра и сытного завтрака, не вызывая такси, пошла домой. Пошла пешком, потому что хотелось пройтись, и силы на это были. Шла и радовалась солнечному теплу и легкости. Чуть-чуть болел низ живота, но так - слегка, почти незаметно, терпимо. Ерунда по сравнению с многодневной изматывающей тошниловкой.
Старая, добрая общажская комната показалась Насте, как никогда, уютной, светлой и праздничной. Ах, эти милые тканые коврики с длиннорогими оленями! Ах, этот добрый старый стол, застеленный толстой клетчатой клеенкой. Книжки, тетрадки. Вместительная полка с учебниками. Глянцевые картинки с чудными пейзажиками на стенах. Столетнего вида ободранный шкаф. Хорошо-то как! За стенкой вновь выла Алла: "Желаю счастья в личной жизни!" Ну и пусть! Девушке хотелось лишь петь и плясать. И она уже планировала, что в следующие выходные обязательно выберется на дискотеку и потанцует, как всегда, самозабвенно, неистово. Песня внезапно прекратилась. За окном раздался негромкий надрывный скрип. Потом металлический визг, сменившийся усталым железным кряхтением. Ах да, старый приятель! Он напомнил Насте о недавних пытках. В крошечной кабинке, вероятно, по-прежнему сидел все тот же маленький черный человечек. Эта мысль раскаленной иглой мгновенно прошила сердце. Кольнуло так остро, подло, неожиданно. И яркий добрый мир вдруг закачался, расплылся, потемнел. Нет, не может быть. Нет там никакого человечка. Нет! А если и есть, то другой, совсем другой! Прочь, прочь! Только веселиться, радоваться и танцевать!