Гамбит Соболева

  

  Омуль удался!

  Жирное мясо соскальзывало с костей, пряный аромат, смешиваясь с паром, поднимался над тарелкой. Соболев потянул носом мягкий дымок и по-котовски сощурился.

  А за окном крошила мел зима, и где-то там, за метелью, остались суета редакции, тексты, авторы, договоры...

  Возложив мягкие руки на подлокотники столового кресла, Соболев ощущал себя хозяином жизни - этой зимы, этого дома, этого омуля. По другую сторону широкого стола, нахохлившись точно замерзшие птицы, примостились две дамы. Они были недвижимы, лишь две пары острых глаз следили за каждым вздохом обмякшего в кресле мужчины. Соболев жевал медленно, въезжал вилкой в жирное мясо, подхватывая очередной кусок, и с готовностью снова разевал пасть.

  - Вку-усно? - протяжно проскрипела жена.

  Соболев утвердительно потряс щеками. И женщины зашевелились, потянули окольцованные лапки к приборам, застучали зубцами вилок по фаянсу, вонзили зубки в рыбное мясо. Молча. Они лишь крутили головами, украдкой подмигивая друг другу. Соболев смутно ощущал какую-то объединяющую этих женщин тайну, что не давала им расслабиться, что мотала их зрачки туда-сюда, точно авто-дворники. Но сейчас, распластавшись в кресле и заглотав спинку тушеного омуля, Соболеву совершенно не хотелось размышлять и уж тем более - что-то выспрашивать. В этот миг он готов был примириться и с нервозностью жены, и с присутствием за ужином ее суетливой подруги. Лишь бы они помолчали еще немного... но нет!..

  - Соболев, а у нас к тебе деловое предложение, - прочирикала жена, сметая со стола опустевшие рыбные тарелки.

  - У-у? - нехотя заурчал.

  И тут же заметил, как подруга жены, плоскогрудая Люсик, встрепенулась, кинув взгляд на живот Соболева, будто урчание вырвалось именно из него. Засуетилась, начала помогать жене, резкими движениями подхватывая столовые приборы.

  - Представляешь, а наша Люсик, оказывается, пишет! - ломоть домашнего пирога накрыл блюдце, супруга вилась над столом. - Ты же сам говорил, что журналу нужны новые яркие литераторы. Так вот, он перед тобой!

  - Кто? - затравленно вздрогнул.

  - Люсик!

   Соболев нехотя взглянул на Люсика, а та будто расцвела под его взором - щеки запылали, брови запрыгали, рот пополз в глуповатой улыбке.

  - Мне неловко злоупотре... - она запнулась, - ...блять, но я пишу прозу, да.

  - Не может быть! - попытался изобразить искреннее удивление Соболев. - Кто бы мог поду...

  - Не ерничай, - жена безжалостно прервала вечный монолог о бездарностях. - Люсик, выноси!

  И Люсик, благодарно кивнув, поскакала куда-то в коридор, где в сражении с небольшой сумкой вышла победителем, выудив клок печатных листов. Сцепленные скрепкой и пахнущие терпкими духами бумажульки с подмятыми углами легли на край стола. Соболев поморщился.

  - У меня коллега, ну совершенно случайно, прочла и говорит: до слез пронимает, - словно извиняясь, тараторила Люсик.

  - Я уже плАчу...

  - Соболев! - метнулась на защиту Люсика жена. - Это талантливый текст, я чую! Я еще не читала, но у меня нюх, ты же знаешь...

  Жена завертела кончиком носа возле душистых листов. Соболев машинально принюхался и тут же чихнул.

  - Вот! Правду говорю! - возрадовалась супруга.

  

  Уже перед сном, опускаясь в широкую постель, Соболев услышал настойчивый щебет.

  - Обещай, обещай, что прочтешь! - лапки жены запрыгали по тучному телу мужа, дыхание ударило в нос, в ухо и перешло на тихий всхрап где-то у подмышки. Но Соболев уже спал. И ему снилась прыгающая с ветки на ветку плоскогрудая Люсик. А дерево шелестело испещренными двенадцатым кеглем листами, и все вокруг пахло заспиртованными цветами...

  

  Утром, позабыв все свои сны как младенец, Соболев втиснулся в теплую, отутюженную рубашку, напялил костюм, штиблеты и вот уже почти ушел на работу, но в коридоре был настигнут женой.

  - Рукопись Люсика взял? - она поцеловала мужа в гладкий подбородок.

  - Взял, взял...

  Соболев нырнул за дверь.

  - Взя-ял? - нога жены скользнула в щель, препятствуя закрытию двери. - А ну стой!

  И тут же в щель просунулись те самые листы с замятыми углами. Соболев вспомнил свой бессмысленный сон...

  

  День в редакции выдался спокойный - привычная рутина: ровное свечение монитора, чехарда букв, подписание договоров. Глянуть отобранные тексты: что-то - в редакционный портфель, остальное - в корзину. Мурлыкая под нос Дассена, Соболев выложил на стол лоток с куском домашнего пирога. Отвлекся было на монитор, и когда потянул мягкую лапу к ломтю, краем глаза узрел соперника. Глянцевый коричневый таракан семенил к пирогу. Соболев оторопел. "Если б не было те-бя, - все еще летело с его губ". И тут же куплет, "бякнув", застыл.

  Соболев разом вспомнил детство, грязную кухню коммуналки и разбегающихся поутру насекомых. Волна малодушного страха и омерзения накрыла главного редактора. Он вскочил со стула, заметался по кабинету, таракан меж тем спокойно, даже по-хозяйски, приближался к пирогу. Соболев схватил свой ботинок, но тот отказывался соскальзывать с ноги. Безуспешно подергавшись в ритме молодежного танца, Соболев оставил ногу в покое. Огляделся. Монитор, клавиатура, мышь - ну никаких средств обороны! И тут на глаза ему попалась рукопись Люсика. Не раздумывая, Соболев рванул титульный лист из-под скрепки, смял и, зажмурившись, втер страницей таракана в стол. Затем, сомкнув бумагу вокруг истерзанного тела, решительно вышвырнул труп в корзину для бумаг. Все! Теперь надо было срочно принять меры - отругать кого попало и вызвать кого следует для травли насекомых... Соболев лихорадочно размышлял. Меж тем в кармане свирепствовал мобильник.

  - Да! - рявкнул в трубку.

  - Соболев, ты уже прочел Люсика?

  - Что-о?

  - Я так и знала! - заныла жена. - Ты даже не начинал!

  - Да начал я, - Соболев наконец сообразил что к чему. - Начал!..

  Отключив вызов, он уныло уставился в корзину для бумаг, где из трудов Люсика торчали тараканьи лапки.

  

  К вечеру Соболев выбрался из своего кабинета. Редакционные коридоры пустели. И дебелая Шура уже возюкала тряпкой по полу. Прижав живот портфелем, Соболев вознамерился было проскочить мимо уборщицы к выходу, но не тут-то было.

  - Куда лезешь? - Шура воззрилась на главного редактора пустым бычьим взором. - Сымай ботинки!

  Игнорировав грубый выпад полоумной уборщицы, Соболев бесстрашно попер дальше. Но Шура проявила неожиданную резвость и перекрыла ему путь древком швабры.

  - Вымыто тут, не видишь шталь? - беззлобно, но упрямо прогудела она. - Каждый полуночник будет грязными ботами топать, а я за вами подтирай? Не пойдет! Разувайся, мужик, не ленись, чай - не аллегарх зажратый?

  Соболев даже поперхнулся от негодования. Он уставился в блин лица Шуры, пытаясь обнаружить там проблески интеллекта. Не нашел. Плюнул.

  - Черт с тобой! - ну не драться же ему с дебелой Шурой, в самом деле!

  Соболев порылся в портфеле и выхватил оттуда пару листов. Шлепнул первый на мокрый пол, следом - второй. А затем под тяжелым взором Шуры, которая, кажется, не оценила смекалку главреда, опустил свои ноги на бумагу. В ход пошел третий лист...

  - Мужик, макхулатуру за собой подбирай, - смиренно гаркнула Шура.

  И Соболев послушно забрал листы со своими следами, перемещая их вперед до конца коридора.

   Оказавшись на улице, уязвленный, но свободный, он взглянул на причиненный многострадальному тексту Люсика ущерб. И вроде бы, ботинки не были слишком грязными, но из рифленой подошвы высыпался какой-то песок, на влажных листах чернели росчерки от каблуков, а на одной странице даже залипла сомнительного цвета жвачка. Да, Шура знала свое дело...

  Еще несколько листов из рукописи отправились в урну. Потоптанная литература не представляла для Соболева никакого интереса.

  

  - Ну как? - с порога взывала жена.

  Омулем или пирогом в доме даже не пахло.

  - Что на ужин?

  - Соболев, не юли! - прищурилась. - Прочтешь Люсика, будет тебе ужин.

  Такого поворота он никак не ожидал.

  - Злоупотребляешь!

  Жена упрямо пожала плечами.

  - Я на работе рукопись оставил, - сдаваясь, соврал Соболев. - Но мне уже совсем немного осталось...

  Жена немного смягчила взор, пошла на кухню.

  - Ты главное скажи, можно такое опубликовать или нет? - она поставила перед мужем тарелку. - Люсику подачек не нужно, лишь твое компетентное мнение.

  Соболев уже жевал картонную сосиску.

  - Ну, пока сложно составить общее впечатление, - сообщил обстоятельно. - Начало неожиданное, хлесткое, но немного скомканное. Сюжет вроде стройный, линейный, но есть перекликающиеся моменты. Завтра дочитаю и смогу сказать определеннее...

  - Хорошо, как дочитаешь, я плов сделаю...

  - Это шантаж! - тряхнул сосиской на вилке.

  - Соболев, не мельтешись.

  Спина жены скрылась в спальне.

  

  С утра в редакции было шумно. Ломом валили авторы: кто за гонораром, кто за договором или авторскими. Соболев надумал уже запереться от испуганных или нахальных голов, которые ошибались кабинетом или просто выныривали из-за двери, чтобы поздороваться-спросить-узнать... Но тут в проеме появилась манящая фигура секретаря Наташи Рязанцевой. Ее бедра проплыли к столу, над монитором разверзся глубокий вырез блузки.

  - Натали! - Соболев погряз масляным взором в грудях.

  - У меня к вам просьба, - шелестела секретарь пухлыми губами. - Совсем маленькая...

  - Выполню любую! - Соболев скатился взглядом по талии Натали к икрастым ногам и там осекся. - В рамках разумного, конечно...

  В дверь тут же просочилась "маленькая просьба". Щуплый паренек быстро освоился в кабинете: подергал жалюзи, полапал стены и, прыгнув на стул, выжидательно затих.

  - Приютите Фильку на часок, а? Я зашиваюсь с авторами. Каникулы - ну совершенно некуда деть ребенка! А у нас же, сами знаете, проходной двор - не протолкнуться, - и взглянув на сына. - Будь хорошим мальчиком, слушайся дядю.

  Натали уплыла. А малолетний Филька мигом скинул рюкзачок, расстегнул и выудил на свет свои сокровища: самолеты, машинки, солдатиков. И пошел в кабинете бой. Соболев совсем сник, работать стало невозможно.

  - Все! - перекричал взлет самолета. - Хватит. Только тихие игры! Почитай там или порисуй...

  - Дядь, дай бумагу, - Филька послушно выуживал из рюкзачка карандаши.

  Соболев огляделся, трагически махнул рукой и выдал Фильке поредевшую рукопись Люсика.

  - На. Рисуй. - Разложил листы тыльной стороной.

  И Филька весь до остатка погрузился в творчество. Лишь изредка кипуче вскакивал, размахивая готовым рисунком.

  - Это мама! - тряс головастой фигурой на птичьих ножках. - Похожа?

  Соболев удрученно кивал, критиковать творца не решался. И только через пару часов, вместо одного, мать его - Натали появилась в кабинете.

  - Пошли обедать, - позвала Фильку. - А потом я тебя бабушке переправлю. И скажи дяде - спасибо.

  - Спасибо! - отчеканил Филька, бережно упихивая свои работы в рюкзачок.

  - Эй, стой, приятель, - вцепился в расписную рукопись Соболев. - Листочки отдай!

  Филька насторожился, насупился, замигал часто.

  - Отдай, кому говорят! - настаивала Натали, схватившись за листы с другой стороны. - Дяде нужны эти бумажки. Видишь, там важные слова написаны...

  Губы у ребенка задрожали, с отчаянием он вглядывался в свои рисунки, прощаясь навсегда...

  - Да что это я? - Соболев отнял руки от святого. - Забирай! Владей, Филька, тебе они нужнее!

  И ребенок благодарно прижал рисунки к груди, а его узкие плечики почти пропали за форматом А4. Натали благодарно кивнула, и парочка выкатила за дверь. Соболев в задумчивости почесал затылок. Но дверь тут же снова отворилась и Филька смущенно сунул в руки главреда листок.

  - Это тебе, дядя! - и мигом вышмыгнул из кабинета.

  Соболев всмотрелся в рисунок: кривой снеговик беспомощно раскинул руки-веточки. Внизу неровными печатными буквами было приписано: "дЯдя сОбОлеф". Главред икнул и перевернул лист, а там, уже ровным Nev Roman, было напечатано: "Москва 2011 год". Это все, что осталось от рукописи Люсика. Соболев решительно достал из кармана мобильный.

  - Прочитал! - рявкнул он жене. - Концовка яркая, творческая, действительно, пробирает. Опубликуем в следующем номере. Скажи Люсику, пусть пришлет ворд на наш мейл.

  На той стороне раздался радостный писк.

  - Я так и знала! Я чуяла!

  Тем же вечером Соболев сидел в своем кресле, с аппетитом наворачивал жирный бараний плов и снова считал себя хозяином жизни...

  

   ***

  

  Миша Темкин вот уже пятнадцать минут мялся под Пушкиным. Зима отступала, но ветер по Тверской гулял морозный, бодрящий. Куда больше ветра юношу холодили опасения - что если она не придет вовсе? Еще пять минут назад Темкин пытался скоротать ожидание, читая купленный утром толстый журнал, но буквы пролетали друг за другом бессмысленные, ненужные. Теперь журнал, свернутый трубой, ритмично ударялся о Мишкину ладонь, отсчитывая каждую секунду опоздания любимой...

  И вот она показалась - летящая, воздушная... первая и, несомненно, - единственная! Мишка обхватил любимую, уткнулся обветренными губами в щеку, хотя целил - в губы. Но не расстроился: все еще впереди... Взявшись за руки, пара двинулась к скверу. Они смотрели друг на друга и немного - вперед, они топали нога в ногу, сомкнув плечи. Мимо домов, деревьев, размокших лавок. Сквер кончился, но, перевернувшись, начался заново. Пара выбрала себе лавочку поцелее. Миша придирчиво взирал на пристанище: грязные доски, влажная спинка. Не раздумывая, он вырвал из журнала несколько листов и устелил ими ложе для любимой. Хрустящая бумага послушно легла на доски, и тут же ее придавила белоснежная шубка, а следом - вельветовые брюки.

  Ребята сидели смущенные и счастливые: они грели обрывки истории Люсика своими пылкими телами. А легкий морозец ранней весны сковал все вокруг предчувствием чего-то светлого, чистого и настоящего...