Имеющий уши да услышит и еще издали различит по стуку копыт приближающегося всадника. Будь то тяжелый дробный топот боевого коня или легкий трот благородного жеребца, кентер посыльного скакуна, либо же неторопливая поступь тяжеловоза - у каждого свой, неповторимый звук. Но неискушенному человеку легко спутать гонца с беглецом, а гордеца с подлецом. Тут следует знать: ежели, к примеру, едет особа небедная, к роскоши привычная, то - вслушайся! - и звук копыт ее лошади будет особенным, тонким, мелодичным, как звон серебряных монет. А вот всаднику не обремененному богатством более присущ звук медный, глуховатый. Доброхот имеет конский ход приятный, мягкий, иной, чем у скупердяя, отличающегося редким лошадиным перестуком, жестким и холодным. Под певцом у лошади копыта словно бы и сами поют, а под трусливым воришкой - как бы присвистывают. Недаром же говорят, по седоку и конь! Так что, коль уж прослышал мягкий звук обернутых в тряпье копыт - беги с дороги, пока не попал под взгляд душегуба. Душегубы свидетелей ой как не любят!
Все эти премудрости старик Сегментий, не одну пару подметок сносивший в пыли дорог, знал как "отче наш". Случалось ему и под парфорсную охоту попадать, и перекинутым через разбойничьи седла висеть, и на крестьянских телегах коротать путь в разговорах простых и жизненных. Всякое видал!
Поэтому, лишь за спиной заслышал звон копыт, еще не оборачиваясь, уже мог определить, что приближающийся всадник из семьи ремесленника, - скорее сапожника, нежели портного, - молод, тщеславен и не слишком умен. Родом юноша, видимо, происходил из Дыростола, находящегося в той стороне, поэтому Сегментий живо припомнил тамошнего мастера, у которого некогда чинил свои ботинки, и попытался представить, какой же из трех его сыновей-обормотов теперь мог оказаться на пустынной лесной дороге. Но додумать не успел.
- Старик, далеко еще до города? - всадник поравнялся с Сегментием. Оказался он светловолос, роста вышел немалого, а в плечах так вообще чрезмерно широко раздался. Из одежды на нем были ладные сапоги, потертые брюки да дырявая куртка на голое тело, а оружием являлась деревянная дубина, заткнутая за веревку, служившую незнакомцу взамен пояса. Словом, бандит бандитом.
Конь же, в отличие от хозяина, выглядел вполне достойно, ибо масти был черной, с густой гривой и пышным хвостом.
- До Столенграда-то? Да вон он там, за лесом, - старик скинул с плеча котомку и махнул рукой вперед туда, где узкая дорога делала крутой поворот. - До вечера пешком управишься.
Парень нахмурил густые брови. Остановил коня.
- Ты это на что намекаешь?
- А коня у тебя хочу купить, - Сегментий распахнул котомку, оказавшуюся доверху заполненной золотом. - Продашь?
При виде богатства глаза парня загорелись.
- Сколько?
Старик пожал плечами.
- А половину бери. За такого красавца не жалко, - он похлопал коня по шее. Тот опасливо скосил взгляд, но не отпрянул. - Откуда у тебя это чудо?
- Чудо! - парень фыркнул. - От папани досталось в наследство. Все лучшее остальным братьям раздал: старшему - дело, среднему - деньги. А мне вот Граблю. Скажи, старик, почему так всегда выходит, если младший, то дают худшее? Я же и сильнее, и умнее, да что там скрывать, и красивее других братьев. А мне коня... А куда мне он? Что с ним делать?
Сегментий поцокал языком.
- Кто знает, кто знает... Такой конь - тоже немалое богатство.
В ответ незнакомец лишь хохотнул.
- Ну, малое не малое, а твоего хватит. Ладно, по рукам!
Так и разменялись. Парень пешим ходом побрел дальше, весело посвистывая, а Сегментий остался стоять на месте, рассматривая свою покупку.
- Тебе как звать-то, добрый человек? - всласть наглядевшись, окликнул он бывшего конского хозяина. - Кого перед богом благодарить?
Обернувшись, незнакомец представился:
- Мать Ладаном назвала, отец Крошем величал, а в народе, стало быть, Ухарем зовут, а уж за что, то народ и спрашивай. Порой такого навыдумывают, что хоть садись, хоть падай! - и чуть подумав, добавил. - А конь на Граблю откликается. И садись, не бойся, не скинет.
Сегментий лишь улыбнулся, кротко ответствовав:
- К чему чужие ноги гнуть, когда свои есть.
Ухарь покачал головой, верно подумав, что старик совсем умом тронулся, но виду не подал, а, лишь поудобнее перехватив нежданное богатство, завернутое в куртку, двинулся по направлению к Столенграду.
И вдруг промчалась!
Сегментий-то по многолетней привычке сразу отскочил в придорожные кусты, а парень так и остался стоять на месте с открытым ртом, разжав руки и дав золоту рассыпаться по дороге.
Только и запомнилась стройной фигуркой на изящном скакуне да тонким ароматом загадочных трав.
Вроде бы, зеленоглазая...
Ч-черт!
***
Славен город Столенград, царская столица! Наряден, румянен, как девица, как каравай хлеба кругл и душист. Раскинулся у речки и - красота! По краям башнями украшен, стеной опоясан, ворота во все четыре стороны. А дома все разные, один на другой не похожий, и улицы узкие, кривые, словно мысли в голове путаются, будто язык после доброй чарки заплетаются. Попробуй, гость, пройти - не выберешься. Будешь век плутать, городом восхищаться.
Но прежде, чем соберешься войти сюда, помни - стража на границах Столенграда зорка, грозна, не всякого еще и пустит.
Старик оказался прав: Ухарь добрался до города лишь на закате дня. Вымотался донельзя. Постоял недолго, собираясь с силами, почесал маковку, разглядывая расписанные похабными надписями стены, после сплюнул и направился к воротам.
Стражников, на первый взгляд, было не видать, но ежели прислушаться, то сразу становилось понятно - здесь они.
Из сторожки доносился их разговор:
- ... а ты глаза-то, глаза ее видел? Ух, какие!
- Глаза... С такой кормой глазенки неважны. Такую бы на кровать да...
- Экий ты, Ужас... Эй, а ну стоять! - вдруг заметив подошедшего путника, один из стражников выскочил из тени сторожки и мигом ощерился, словно старый пес. - Кто такой? Куда направляешься? Почему в таком виде?
Я тоже нехотя поднялся и следом за Сдохом подошел к незнакомцу. Вид его обнаженного торса как раз меня не особо огорошил: к вечеру напекло так, что ух!..
- В куртке что? - а вот самодельный сверток, несомый здоровым молодцем заинтересовал меня куда больше, чем имя и цель визита.
- Коня продал, - похвастался Ухарь, достал из куртки монету и дал мне. - Служивые, пропустите, а?
- Продал... - протянул я, запихивая золотой в кошелек. - А может украл, а?
- Или убил кого, а? - это Сдох встрял, обиженный, что взятка досталась мне. - Ты на морду-то, морду его посмотри! Да за версту видно - разбойник!
- Точно! На Ваську-висельника похож, что полгода назад повесили...
- Да вы чего? - парень попятился. - Да я честно продал...
- Ага. Сказочник! Кто же за коня столько отвалит? - я перехватил ружье и врезал здоровяку промеж ног. Тот с глухим стоном рухнул. - Вяжи его, Сдох. В тюрьме ему самое место...
Да, есть в Столенграде и тюрьма, без нее никак. Без тюрьмы в городе беспорядок, если не сказать хуже, а вот с ней, наоборот, все чинно и благородно. Знай себе стоит на отшибе, в разнообразие домов не лезет, распространяет вокруг тишину и спокойствие.
Однако властителям и блюстителям порядка следует помнить, что тюрьма, она как стойло: не каждый конь в нем выстоит. Ленивый, безответственный так и простоит в нем всю жизнь, даже если и выйдет, то в скором времени воротится, глупый так вообще носу наружу не сунет, а вот свободолюбивого никакие стены не сдержат. Вонь, грязь, глумливая забота надсмотрщиков, грязная солома в углу вместо кровати, тут же отхожее место - это не для него. Запирай двери, ставь замки, смотри во все глаза - все равно сбежит.
Цыган за два года своего заточения убегал больше полусотни раз.
Ловили, конечно же, потом ловили, но разве это способно удержать человека на пути к свободе? Способно сломать его волю?
Нет, надсмотрщики-то старались образумить, тут уж им не откажешь в рвении, только все зазря. Оттого и шрамы - все лицо у Цыгана перекошено, один глаз вообще напрочь, а уж о сломанных костях и говорить нечего.
Но не сдался.
По крайней мере, так рассказал он Ухарю.
- А ты вот думаешь, как я до жизни такой докатился? - спросил Цыган у новоявленного сокамерника, давеча в полуживом состоянии заброшенного к нему на побывку. - А коней крал. И вороных, и буланых - всяких. И царских крал, и простых.
- А зачем тебе кони? - прохрипел разбитыми губами собрат по несчастью.
Цыган посмотрел на Ухаря, словно на сумасшедшего, после чего вдруг предложил:
- Я завтра сбегу. Айда вместе?
За последующие два года Цыган с Ухарем убегали больше полусотни раз...
2
Работа не волк, но конь. Для некоторых, кто капор от попоны не отличает, это ретивый жеребец, вздымающийся на дыбы, лишь только неумеха ногу ставит в стремя. Для других же, подход правильный знающих, это верный друг, несущий тебя через всю жизнь и не сбрасывающий с седла.
Но даже если подчинилось тебе умение верховой езды, не гони, ибо пасть может и самый выносливый скакун. Поводья не рви, шпоры не вонзай - веди спокойно, вдумчиво.
Успеешь.
Таким правилам подчинялся Долий, третий десяток лет разменявший в своей корчме, и еще ни разу в жизни горестей горче, чем мыши в подполе не знавший. Ладилась работа, радовала хозяина, вот и он судьбу не испытывал, идя по жизни легкой рысцой. "Цок! Цоц!" - пели копыта. "Цвяк! Цвяк!" - звякали монетами посетители, исправно пополняя хозяйскую казну.
Так и сегодня. За окнами царили мягкие тона, в семье - порядок и покой, в душе - сладкое умиротворение. Несмотря на то, что день только начинался, Долий уже имел в кошельке пять монет приятного достоинства от двух постоянных и одного захожего посетителя, посему хорошее настроение домашней кошкой грелось на груди и ласково мурлыкало вместе с хозяином незатейливый мотив веселенькой песенки.
Однако на третьем куплете, когда хозяин уже готов был вывести залихватское "ти-да-да!", дверь зала распахнулась, и в корчму вошел светловолосый здоровяк в кожаной куртке. Не обращая ни на что внимания, он прошагал прямо к стойке, за которой находился Долий, и заказал пива.
Хозяин покорно исполнил, хотя при взгляде в серые холодные глаза парня сердце его противно екнуло от плохого предчувствия.
- Как дела? - осушив кружку, поинтересовался гость.
- Да грех жаловаться... - промямлил Долий, незаметно отцепив кошелек от пояса и спрятав его в укромное место под стойкой.
Незнакомец кивнул.
- Это хорошо. Хорошо, когда дела идут. Да и видно, что живешь ты не бедно. Это тоже хорошо. Наверное, отбоя от посетителей нет, да?
- А ты, любезный, с какой целью интересуешься? - Долий чуть осмелел. Благо, что гость был один, а посетители хозяина в беде всяко не оставят...
- Долю в твоем деле. Будем твои доходы пополам делить. Половину - мне, половину - тебе. Это же справедливо? По-моему, справедливо.
- И с какой же это радости я должен тебе долю давать? - подбоченился корчмарь.
Ухмылка незнакомца стала еще шире, обнажив широкие прорехи в желтых зубах.
- А с той, что зовут меня Ухарь, и мне полгорода так уже платит.
Плечи Долия опустили, боевой задор мигом улетучился. Посетители тоже при имени гостя как-то слишком уж спешно стали подтягиваться к выходу. Оно и немудрено: про Ухаря только глухой и не слыхал. Разбойник тот еще! Как бежал год тому назад из тюрьмы, сколотил банду из отъявленных негодяев и так лютовать начал, что мирный люд только за голову хватался.
- А если я откажусь? - с бесшабашной храбростью вдруг пропищал Долий.
- А ты не отказывайся!
Парень схватил хозяина за грудки и чуть было не вытащил из-за стойки. Помешал тихий голос, попросивший бокал вина.
Оказалась девушка. С виду хрупкая, почти подросток. В дорожной одежде. И откуда только взялась? Вот вроде бы и не было, а вдруг - нате! - стоит, скромно потупившись.
Ухарь так и застыл на месте. Долий же не растерялся и, несмотря на то, что болтал в воздухе ногами, умудрился каким-то немыслимым образом достать бутыль красного и наполнить серебряный, лучший во всей корчме, кубок. Беда не беда, а посетителя обслужить надо!
Девушка тихо поблагодарила и, пригубив напиток, произнесла ни к селу, ни к городу:
- Если менять, то по-крупному. Землю - на небо. Небо - на Бога. А если жизнь - то только полностью.
Бросила хозяину монету и, оставив бокал почти нетронутым, ушла. А после нее у стойки еще долго держался сладкий запах незнакомых цветов.
И ведь точно зеленоглазая...
Ч-черт!
***
Управление государством тоже сходно умению верховой езды: опустишь поводья, дашь лошади самой вести, так и уведет в болото, а дернешь слишком сильно - взбрыкнет. Да иногда так, что сам же и окажешься под копытами. Или вот уход: гриву причешешь, хвост подвяжешь, а подковы в говне все оставишь. Вроде и красиво, ан смердит как во рту у беса, и послы украдкой носы зажимают, плохое думают. Разве хорошо?
Шпоры, кнут - это все для глупого седока. Крови много, страданий не меньше, а государство и поныне там, где-то на дне. А пряниками закормишь, так и замучаешься с места трогаться, ибо сытый конь ленив.
Что ни говори, а государство, как и конь, требует верной руки.
Царство же Частички такой руки лет сто уже не испытывало. Дед ее поначалу еще что-то делал, но после плюнул и спился. Муж же сразу удавился, лишь тяжесть короны почувствовал. Вот и выпало на долю царицы мучиться с распоясавшимся народом.
А советники, как назло, один хуже другого: только и знают, что казну разворовывать. Один Гнида чего стоит...
Чтобы отвлечься от тяжких дум, царица перевела взгляд на стоявшего перед ней Ухаря. Кроме него, в тронном зале был лишь вышеупомянутый Гнида и два стражника: я да Сдох, рукой лукавой судьбы вынесенные на вершины сторожевой службы. Стояли мы здесь не просто так, а на всякий случай, ибо гость своей рожей у любого прохожего вызывал непременную ассоциацию с виселицей. Царица не была исключением.
- Так это ты тот самый подонок, что в городе разбойничает? - спросила Частичка.
Висельник кивнул.
- Негодяй, ублюдок, бандит?
Кивнул снова, ощерив в улыбке редкостно гнилые зубы.
Царица обернулась к пресмыкавшемуся поблизости Гниде.
- Почему допущено такое безобразие?
- Добра ты, матушка. В народе не иначе как милостивая прослыла, - привычно заподобострастил советник.
- Тем и мучаюсь, - согласилась Частичка и вновь свое внимание обратила к Ухарю. - Коней крал?
- Нет, государыня. Но знаю я одного цыгана - нет такой конюшни, где бы он не побывал. Украдет вместе с всадником, если надо.
- Надо. Только в такой конюшне твой цыган еще не бывал. Слышал что-нибудь об императрице Катерине?
- Краем уха, государыня. Я Родину люблю. К чему мне чужие страны с их правительницами?
- Не лебези, образина, бесполезно. Так раз слышал, то вот тебе приказ: у нее коня украдешь. Сможешь - озолочу, титул дам. Не сможешь - с головой простишься.
Сама повелительно сказала, а в глазах печаль такая...
Но глаза-то не зеленые!
***
Все войны из-за коней. Государства, как кобылицы, удила закусят, копытом землю бьют - дай только повод, сойдутся в кровавой схватке...
Добирались до империи на перекладных, одевались простолюдинами, прикидывались валенками. Сколько натерпелись -- не пересказать.
С горем пополам добрались.
Дворец у императрицы Катерины был на загляденье: высокий, широкий, раскинувшийся чуть ли не на полверсты, весь в огнях, в лепнине, анфилады, колонны, ажурные балконы, мостики, террасы... Ох, проще повеситься, чем красоту эту описывать.
А уж ползти по ней ночью и того горше.
Но приходилось.
Цыган-то ловко, словно обезьяна, перебирал руками и ногами, взбираясь все выше и выше по башне, а вот Ухарь отставал. Огромный, неуклюжий - чудом было, что до сих пор не свалился. Но из упрямства лез.
- Коня выкрасть - дело нехитрое, - поделился мыслью Цыган, когда напарники наконец выбрались на узкий парапет. Неподалеку светилось огромное окно императорских покоев. - А ты продать его попробуй. Хорошего коня разве ж отдашь в плохие руки? А плохого кто возьмет? Скажу тебе, атаман, что если красть, то только для себя. Под себя. Но тут масть важна. Не каждый конь тебе подойдет...
- А я вот как-то продал своего коня, - выдохнул утомившийся здоровяк. - Давно уж...
- Зря, атаман, зря. Недоброе это дело. Найди, пока не поздно, обратно выкупи.
- Да где же его теперь найти... Ух!
Прерваться разбойничьего атамана заставило открывшееся за окном зрелище. Тяжелые шторы были не завешены, и для взоров приникших к стеклу воров беспрепятственно являлась во всем своем великолепии спальня Катерины: задрапированные богатыми тканями стены, огромная кровать, позолоченные шелковые простыни, из-под которых виднелась изящная женская ступня, одной своей формой ясно дающая понять, что ее обладательница красивейшая женщина в мире. А рядом...
- Так что же, она с ним спит? - пробормотал ошарашенный Цыган.
Его соратник, не менее потрясенный увиденным, просипел:
- Всякое говорят.
- А царице-то тогда он зачем? - не унимался Цыган. - Тоже спать?
- Всякое говорят, - наконец Ухарь пришел в себя и смог совладать с голосом. - А наше дело маленькое - выкрасть. Как дело проворачивать будем?
Цыган почесал затылок.
- Надо подумать...
Думали часа два. Выкрали быстрее.
***
Весел город Столенград, охоч до забав: что ни год, то ярмарка, что ни месяц - казнь, что ни день - драка. Веселым, огненно-рыжим конем ходит радость от дома к дому, ржет во всю глотку, хвостом пыль метет. А за ней -- толпа.
А уж в этот знаменательный для всего царства день за окнами банка "Долий и Пр." голытьба бесновалась так, что хоть святых вон выноси. Простой ведь человек беззаконию рад, словно ребенок, недалеким своим умом считая, будто бы все разрешено, а тот же, кому разум дан, понимает, что закон и порядок - меньшее из зол. Нет, конечно, можно и без них, но недолго и только лишь для праздника.
Что ни говори, а народ, он как конь. Если разнуздан, то сущий дьявол!
Хозяин же банка на улицы Столенграда не выходил, даже в окно не глядел, сидел в своем кабинете и тоскливо перебирал бумаги. Не то чтобы там было что-то нужное - все дела еще с утра были сделаны. Просто нужно было что-то перебирать, чтобы не смотреть на ухмыляющуюся рожу человека, сидевшего по другую сторону стола.
- Я разве о тебе, брат Долий, не заботился? - тем временем говорил Ухарь. - Не помогал разве тебе? Разве не благодаря мне ты здесь? Банкир Долий, уважаемый всеми человек! Это я тебя поднял. А то так бы и сидел в свой корчме, с медного на серебряный перебиваясь.
- А что мне с твоих денег, Ухарь? Никакой радости, разлад один. Уважают, говоришь? А любит хоть кто-нибудь?
- Полюбят. Я тебя главным казначеем сделаю.
Долий собрался с силами и отложил бумаги. Взглянул в бешеные глаза Ухаря.
- Коня тебе надо.
- Чего?
Банкир с удовольствием увидел на лице бывшего разбойничьего атамана, а нынче разодетого в пух и прах дворянина, растерянность.
- Коня, - повторил Долий. - Вот бегаешь, суетишься, никуда не успеваешь, хватаешься за все подряд. Половину дела сделаешь, а уже за другое берешься, то не закончив. А все почему? А коня у тебя нет.
Неожиданно Ухарь расхохотался.
- Ну, брат Долий, ты даешь! Зачем же мне конь? Вона, царице достал я коня, и где она теперь? Куда ускакала? На что народ бросила? На расхват самозванцам? Кто теперь править будет? Наследников не оставила, достойных родственников нет - все барахло одно.
- Дурень ты, счастье Частичка свое нашла. И тебе надо найти. А без коня не найдешь.
- Хватит! - здоровенный кулак обрушился на ни в чем неповинную столешницу. - Зубы мне не заговаривай. Мне нужны деньги. Много денег. А Столенграду нужен новый правитель, сильный и богатый. Или ты не печешься о своей Родине? Насчет возврата не волнуйся, стану царем - все отдам, ты меня знаешь. Ну так что, дашь?
"А куда же я денусь..." - подумал про себя Долий.
После этого вскачь пронеслось пять зим. Отзвенела капель, распустилось и увяло лето.
Наступила осень.
3
Жизнь как конь. У кого она идет неторопливым аллюром, с достоинством мудрого мерина добропорядочного хозяина, а у кого несется, как резвый скакун, под звонкой нагайкой неугомонного степняка. Есть и такие, хоть их и меньше, у которых она тянется старой клячей, еле переступая неверными ногами, грозя вот-вот упасть.
Но те, кто знал Чугуна, деревенского кузнеца, могли смело сказать - вот у этого конь жизни топчется на месте, стреноженный. Уж сколько лет прошло, а кузнец до сих пор все там же, на задворках деревеньки стучит молотом о наковальню. Даже звук, старожилы говорят, ничуть не изменился. Оно и немудрено, к сорока с лишним годам Чугун ни детей, ни жены, ни дома себе нового не заимел - все в своей каморке ютился подле кузни. И как был бобылем так им и остался. Полную бороду седины вырастил, а ума ни на грош не прибавил.
Даже в подмастерья себе никого не брал - чему учить-то? Так бы и помер один, если бы не я да Сдох, в шею выгнанные из царской гвардии. Под метлу нового правителя попали многие, вот и нас вышвырнуло далеко за пределы столицы. Еще и вне закона объявили, как подстрекателей...
А уж к чему мы подстрекали - то и для нас самих загадка.
Так что теперь приходилось худо-бедно выживать.
Сама же деревня, где мы теперь обитали, была небольшой, дворов в дюжину. Спереди омывалась рекой, по краям прикрывалась лесом, а сзади имела невысокие холмы, проросшие кустами смородины да малины. Ну и дорога, куда же без нее. Серой лентой она тянулась сквозь редкий ряд домов и терялась где-то в лесных чащах.
Вроде и ничего такого, но как-то не поворачивался язык у заезжих гостей сказать, что, мол, деревня лежала. Лежала не лежала...
Располагалась.
Впрочем, до этих мыслей человеку, верхом на чалой кобыле въехавшему в деревню одним осенним утром, было как до Бога. Молодой, светловолосый, но уже с поседевшими висками, могучий, но постепенно оплывавший жиром, одетый неброско, но ладно. Миновав потемневшие от времени избушки, он остановил своего коня возле кузницы и, дождавшись, когда кузнец его заметит и отставит молот в сторону, произнес слова приветствия.
Кузнец тоже не растерялся - отвесил поклон. После чего поинтересовался:
- Зачем пожаловал, добрый человек?
На что незнакомец ответил:
- Посмотрел бы ты мою лошадь, кузнец. Что-то она совсем смурная. Может подкова расшаталась?
- Можно и посмотреть, - легко согласился Чугун и, подойдя, ловко проверил все четыре конских копыта. После чего, нахмурившись, обратился к лошадиной морде. Заглянул в глаза, открыл рот, пересчитал зубы.
- Эге! - удивленно присвистнул он, завершив осмотр. - Да никак сдохла твоя лошадь, друг.
- Как сдохла?! - опешил успевший спешиться незнакомец. - Только что же шла.
Чугун пожал плечами.
- Судя по виду, дня два уж как мертвая.
Человек для проверки ткнул пару раз свою лошадь под ребра, но та даже не шелохнулась.
- Вот басурманская рожа! - вспылил тогда он. - Так и знал, что обманет!
- Кто? - не понял кузнец.
- Да торговец! Еще ведь за полцены предложил... Так и знал, что обманет!
Повздыхали они вдвоем над одной бедой, а после разговорились, конечно. Отчего же не поговорить, если есть о чем? Незнакомец о судьбе своей затянул:
- Думал, правильно живу. Менял все, как полагается, половину на половину. А вышло что? Полжизни как ломоть хлеба! Съел и не почувствовал. Думал, что чего-то добился, а чего - до сих пор понять не могу. Вроде и есть все, а вроде - и нет. Как получилось? Полбеды променял на полпобеды, вот и итог: в груди что-то вроде половины сердца. Как будто чего-то не хватает.
- Бывает, - посочувствовал кузнец. - У меня тоже жизнь не сахар. Живу дереву подобно, с места ни сходя. В землю эту по грудь врос - уже и не вытащишь. Только и знаю, что кую как прежде, как отец учил. Даже подковы, веришь ли, внутрь гну.
- Как так? Их же лет сто, как уже наружу выгибают? - поразился гость.
- Вот и я о чем. А хочется чего-то большего!
- А ты иди ко мне кузнецом! - предложил незнакомец. - У меня работы больше.
Чугун нахмурился.
- Куда это?
- Во дворец. Царский, конечно.
- Так ты что же - царь? - кузнец недоверчиво покачал головой.
Незнакомец печально улыбнулся.
- Ну да, царь.
- Тот самый выскочка, из-за которого народ бедствует и голодает, а царство супостаты по частям растаскивают? Тот, который войну императрице Катерине и ту проиграл?
- Он самый. Хожу вот теперь по земле своей, на беды ее смотрю. Ума набираюсь. Инкогнито, разумеется.
- Эко как! Кому расскажи, что с тобой вот так, за здорово живешь болтал - не поверят! - воскликнул кузнец, но тут же поскучнев добавил. - Да только не хочу я в твои хоромы. Невольно там.
- Это есть, - согласно кивнул царь. - Невольно. Ну, как хочешь. Второй раз не предлагаю - не полагается. Пойду.
- Куда? Пешком? Давай в деревню подмастерьев своих сгоняю, коня тебе возьмут. Для тебя любой отдаст!
На это царь загадочно улыбнулся:
- Нет уж. Как говорил один хороший человек: зачем чужие ноги гнуть, когда свои есть? Видно, не судьба мне коня иметь.
И только он на дорогу вышел, как вдруг мимо промчалась! На сверкающем скакуне, оставляя после себя чарующий запах весны...
Такая зеленоглазая!..
Ч-черт!
***
Масть важна. Не то чтобы первостепенно, но и небесполезно. Если ты тверд в поступках и уверенно идешь по жизни к намеченной цели, то конь у тебя должен быть вороной, рыжий или бурый. Те у кого душа две стороны имеет, и лошадь выберут двухцветную: караковую, гнедую, буланую или игреневую. Люди же непростые, в которых сразу и не разберешься, чаще встречаются на саврасых, каурых или мышастых скакунах. А коль встретился тебе всадник на серой лошади, а то и вовсе чалой, то плюнь - не по зубам тебе такой. Сам себе на уме.
Пегие кони, чубарые, тигровые - как жизнь наша пятнистые, - возят на себе и человека с судьбой нелегкой. На светлое пятно наткнешься - повезет. На темное - не взыщи...
Так уж повелось и иначе и не бывает.
Кто-то на это и скажет, что за нелепость! Не конь выбирает всадника, а всадник коня. Но на сей случай есть такая поговорка: коль не по тебе седло, то долго в нем и не просидишь. Либо сам шею себе своротишь, либо конь охромеет, либо, что вернее, цыгане украдут. Цыгане, они в этом толк знают.
Иначе и не бывает.
Тем более странно выглядела парочка, бредущая по лесной дороге стылым осенним утром: сгорбленный старик, ведущий за поводья коня, черного, будто смоль, обладающего редкостной статью, более приличествующего персоне непростых кровей.
Тихо переступал, шаркая сбитыми ботинками по пыли, Сегментий, и в ритм ему брел конь, явно тяготясь подобным темпом. Чуял это и его хозяин. Приговаривал время от времени:
- Не грусти, Грабля, найдем мы тебе седока. Да такого, которого ты достоин. Который ничего за тебя не пожалеет. Вот дойдем до деревни, авось там и есть кто такой.
И брели бы они так еще долго, не раздайся вдруг впереди хриплое дыхание и не вылети из-за поворота запыхавшийся путник. Выглядел он неважно: взмыленный, раскрасневшийся, весь в пыли. Разве что язык не на боку. По такому сразу видно - не бегун, хоть и здоровенный. Дыхание не хранил, бежал быстрей, чем мог. Неправильно.
Сегментий неодобрительно поцокал языком.
Путник же, поравнявшись с ним, остановился, еле держась на ногах.
- Видел тут... - глотая слюну, спросил он старика. - Такую...
- Видел, - ответил тот. - Недавно промчалась. Лихая! Тебе не догнать.
Путник без сил рухнул в дорожную пыль.
- А что, очень надо? - участливо поинтересовался старик, становясь рядом.
Незнакомец лишь кивнул. И внезапно, заметив вороного красавца, взмолился, пав на колени:
- Старик, продай коня! Век благодарить буду! Я царь! Честно слово, что хочешь, проси! Все отдам!
Сегментий хитро прищурился.
- Отчего же не продать? Продам, - легко согласился он. - Только всего мне не надо...
Эпилог
На свадьбе я не был - не пустили. Но слышал, будто бы та невеста была чертовски зеленоглазая и краше всех на свете. И что жених являлся достойным: мудрым и величественным, как и полагается царю. Что пир тот был горой, а мед такой густой, что в усах застревал, в рот не попадая.
Говорят, хоть этому и трудно поверить, но на пиру видели: и Долия-банкира, и Чугуна-кузнеца, и Цыгана-конокрада. И что уж воистину удивительно, среди гостей был и конь, черный как уголь, Граблей именуемый. И сказывают, что на празднике том не было места плохим людям: даже Гнида там насмерть отравился парным молоком.
Кроме того, сидел возле жениха и еще один человек... Сегментий, конечно же! В богатой одежде, с короной со-правителя на голове. Но радовался он только за молодоженов, а не своему вдруг свалившемуся богатству.
Можете мне верить, а можете и нет, но полцарства за любовь - это совсем немного!