То лето было жарким; я сидела на боковушке плацкарта - ноги к груди. Проводник предложил чай и какие-то печенья, журнал предлагал новые мелодии для мобильника и бесплатные он-лайн консультации психолога. Над головой улитка одеяла, две улитки, нет, спасибо, молодой человек, не надо помогать мне спустить его; за спиной объемный чехол камеры. Даже боюсь ее доставать, не потому что украдут, а потому что примут за какого-нибудь фотографа - нет-нет, никакого внимания. Наверное. Пляшет тень тонкого металлического подстаканника на ажурном крае салфетки.
Последнее свободное лето, немного денег - проводи эти месяцы как хочешь, возвращайся домой - а там совсем другая жизнь, но я бы никуда не поехала, если бы хотела об этом думать.
Я не взяла из дома ни одного зеркала, а сейчас почему-то вспомнила об этом и пожалела. На одной из станций, которые проехали слишком быстро, стояла девушка с длинными распущенными волосами и двое ребят, все курили. И, может быть, пили пиво.
Два года назад я все реже стала общаться с друзьями, часто оставалась дома и никогда не звонила сама. Разошлись мы и потому что просто отдалились. И потому что - пусть странно - тогда никто не спросил, в чем дело. Может и правильно. Дома слишком противно смотреть телевизор, и нет сил делать что-либо еще. Не делала ничего, разве что более тщательно убиралась в квартире.
Молодой человек, если хотите - садитесь на свободное место, пока никого нет, я не против, - ненадолго отвлекаюсь на попутчика. Снова отворачиваюсь к окну, там его отражение с ярким бликом на щеке; взгляд сфокусировался на редких пыльных каплях на стекле. Мне в общем-то все равно, кто будет сидеть рядом со мной.
Из-за института только я помнила, какой день недели. А в это лето не будет уже и его. Когда работаешь, есть рабочий день и выходной. Пять к двум.
Поймала себя на том, что разглядываю шишки суставов на пальцах моего попутчика, они не слишком вязались с его молодым лицом; в глаза не смотрю. Позади головы болтается белый пакет с большими синими буквами. Обреченно замечаю, что наискосок дедок разворачивал селедку. Тетки рядом говорили и расстилали матрасы на верхних полках. Хлопала единственная дверь. Мухи в моей голове все никак не хотели успокоится.
Прошла в конец вагона девочка, старшие классы средней школы, не больше, она с мамой ехала через четыре купе от меня. В руке зажат блокнот, так, тихонько зажат, чтобы не привлекать внимания. Буквально секунду она смотрела на меня. Буквы не лучшие друзья - успела ли я это сказать?
Детсво вспоминать вообще не хочу. Детство -мое одиночество и время убитых возможностей. Сейчас я даже не тешу себя иллюзиями, что все могло бы быть по-другому, неправда. Поэтому назад не хочу.
Жарко, снимаю кофту, как будто нехватает воздуха, но быстро проходит. Молодой человек, ну что вы так смотрите? - на самом деле я этого не говорю, отвожу глаза. Ищу знакомые пятна на стекле. Пальцами по разводам пластика стола.
Родители не могли дать мне счастливой семьи, как это бывает, образцово-показательной, а я просто не могла осознать себя правильным ребенком.
Девочка прошла еще раз. Я спустила ноги, оглянулась. Она стояла в санитарном тамбуре, смотрела в окно. Просто смотрела, ничего не ждала. В окне зелено-синие ели с черным, неподвижно стоят когда мы к ним подъезжаем или уже проехали, и продпрыгивают в тот краткий миг, когда мы равнялись.
Надо выпить воды. В вагоне работает конидиционер и радио.
Молодой человек... Хорошо, пойдем в тамбур - достаю из сумки сигареты, по ногам легкое онемение, по спине бъет увесистый чехол, не хочу оставлять его здесь.
Мухи летают по спирали. Одна муха, или две, или целый десяток...
Расправленные улитки одеял свисают с полок. Рот открыт-глаза закрыты, руки раскиданы - нижние места, верхние места, кто-то с кроссвордом или отвернулся к стенке.
Пустой тамбур. Надо ли чего-нибудь говорить? Я не хочу, наверное. Стук колес еще громче - большая река и палки моста.
Гляжу то на попутчика, то на железный конверт пепельницы. Пот льет ручьем. Здесь и сейчас, под тряску вагона в душном - хочется чихать - тамбуре, мухи сели. Табак горел, мы молчали. Я осмелела и посмотрела в глаза. Кажутся уставшими из-за мелких морщинок. Никогда не знала, что же глаза выражают. Ни мои собственные, ни чужие.
Отвернулась стряхнуть пепел. Поезд остановился, за окном перрон и бело-коричноевое здание с колоннами. Можно было бы спросить, какая сейчас остановка.
Мы докурили и вернулись на места.
Завтра утром мне уже выходить, в шесть-тридцать по расписанию; четыре минуты стоянка и поезд двинется дальше.
Ближе к вечеру все-таки придется стелится, мне в вагоне не хотелось обустраиваться, хотелось ощущения легкости, я не доставала ни своей собственной чашки, ни тапочек. Ко мне на верхнюю полку так пока никто и не пришел. Начало седьмого вечера, наверное там, снаружи, стало чуть прохладнее. Пакет и рюкзак под рукой, так просто взять и пойти.
Говорили про работу, вернее я рассказывала, что не хочу нигде работать. А что хочу? Ничего интресного - ходить, заниматься чем нравится. Нравится... например фотографировать, правда я не умею. Тебя? Долго колебаюсь. Темно уже. В тамбуре неуверенно открываю чехол. Да, у меня такая большая камера, все молча-молча, я привыкла к этому вопросу, спуск. Черно-белая смазанная тень.
Почти сразу удаляю, хотя в другое время бы оставила, чувствую какую-то неловкость. А мое нечеткое отражение на двери между вагонами. Сначала покурим... продолжаю вертеть в руках камеру, пальцы на колесах управления. Отхожу в другой конец тамбура, не обращай на меня внимания, хорошо.
Еще десяток кадров, удаляю сразу пять, потом еще три. Истлевшая сигарета дымит из переполненного металлического конверта пепельницы, руки потеют, расслабиться, расслабиться - в соседнем вагоне хлопает дверь. Наваливаюсь на стенку, упираюсь в нее локтями, одно целое с поездом - станет ли тряска меньше?
Медленно поворачиваю камеру с оставшейся фотографией. Мы проезжаем старые пятиэтажки, а чуть поближе к самой дороге деревянные заборы и редкие сараи или гаражи, какой это город?
Возвращаемся. Ты где сидишь - взмах рукой куда-то вперед, ближе к проводнику, хорошо, останься. Я запустила руку в пакет.
Пьем чай с дырявыми квадратными крекерами, крошки сыплются на белую салфетку с ажурными краями. В облака чуть пролился красный, на моей щеке яркий оранжевый блик - глаза, лоб, нос, пыльные пятна стекла стали черными.
Почти не говорю о себе, просто говорю, кажется, про культ болезни, заболеть - подсознательное желание, чтобы увязать себя с действительностью, тетя сбоку читает журнал, левая нога ее пермотана бинтом. А мне кажется, что голова кружится, не моя; пить хочется по-прежнему, жарко.
Крекеры соленые, чай цвета темного дерева и вкуса ореха. Потом я говорю, что у меня в жизни все хорошо, хочу даже привести какой-то подтверждающий это пример, но в голову ничего не приходит. То тише, то громче - радио.
У моего попутчика зазвонил телефон, обычные фразы "да, все нормально, приеду - позвоню", мне показалось, что в трубке молодой женский голос. Не срашиваю, кто это, вообще наверное глупый вопрос, поджимаю колени к груди. Муха врезалась в стекло, проезжаем маленькие покосившиеся домики. Тетя сбоку - просто уставшая тетя, которая наверное много работает и хмуро приходит домой. Дома собака. Или кошка. Скорее даже кошка. Долгожданный отпуск и трясущийся поезд, а радио вещает слезливую историю любви - девочки в седьмом классе.
Мы проезжаем поле, а за ним большой участок выгоревшего леса. Там еще даже ничего не выросло.
Я смотрю перед собой, он - в окно; мне показалось, на его лице какое-то очень типичное, характерное самодовольное выражение, я тихо расчехляю фотик. Спуск. Еще спуск.
Не глядя опускаю камеру вниз.
Он медленно повернулся ко мне. Позировал?
Ну да.
Не спрашивает результата, я не хотела показывать. Вместе смотрели на мое рубленое отражение в стакане. Да, наверное мое, хоть и мало общего.
Расскажи о себе?
Родился - учился. Еду туда-то. До конечной.
Я выхожу утром.
Зачем я это сказала, в душном тамбуре стало холодно, от дыма все слезятся глаза. Очень хочу посмотреть по сторонам, пытаюсь проморгаться, все не получается. Мы опустили стол, он достал мне матрас, а я зачем-то попыталась скатать его туже, мухи кружились, подлетали к самым ушам - я почти ничего не слышала, и мерно, в такт стуку колес покачивается белый пакет.
Выгляжу уставшей? Ну, наверное, спасибо, ложится пока не хочу.
Хочу ли чтобы мы посидели еще. Нет, просто хочу закрыть глаза, не спать, просто закрыть глаза, и чтобы перед ними не вставал калейдоскоп крыльев. Наверное, ничего не говори.
Когда мы идем в тамбур, проходим одну старушку - у нее морщины такие, как будто она часто улыбалась, а все то время, что я ее видела - лицо оставалось ровным. Один раз она говорила по телефону, все остальное время - или спала, или сидела, просто сидела рядом со своей небольшой вещевой сумкой. Когда старушка спала, я старалась не хлопать дверью.
Вагон успокоился рано, алый еще бегает по верхушкам елей, проводник приглушил свет.
Ты спишь ночью? Когда работаю - сплю. Сейчас этот вопрос даже не кажется странным. Я смотрю в глаза, медленно-медленно говорю про себя "я выхожу завтра в шесть-тридцать". Еду отдыхать. Да, и ты тоже. Или по делам - не важно; непроизвольно вдыхаю - потянул сквозняк, странно, разве здесь можно открыть окно? Смотрю... тени уже слишком в черный, лица слегка тонированны; ну да, каждая морщинка стала глубже, тень от носа падает на рот; круги вокруг глаз, чуть-чуть бликуют белки.
Когда делаю очередную тяжку, замечаю, что у меня трясутся руки. Наверное, от прикосновения я бы вообще упала, как это бывает на самолете в воздушную яму, я давно не летала. Луны не видно. На полу раздавленные червяки окурков, железный конверт совсем переполнен. Сходишь с самолета - а звуки еще несколько часов как через стену. Хочется ко всему прикасаться пальцами - точно-точно знать, что оно существует; картинка все же не плоская.
Опираюсь плечом о стену, а ведь еще нет и двенадцати.
Открываю дверь в вагон - чуть ли не налетаю на ту девочку с блокнотом, тоже не спится. Когда мы прошли, она села на крышку мусорного бака напротив закрытой двери туалета. Кто-то похрапывает, тихо. В начало вагона за кипятком - ищу глазами место, где должен был спать мой попутчик. Я выхожу завтра в шесть тридцать. Кто едет рядом с ним?
Я. Наливаю полную кружку, вторую, ступаю медленно, а за моей спиной хлопнула дверь - приоткрытые сонные глаза, храп почти не слышен, скрипнула полка. Гляжу на боковушки. Боюсь пройти мимо, мое место совсем не мое, неожиданно гора помятой улитки, чашки ставлю мягко на салфетку, салфетка на сиденье. Сажусь, лицом к одеялам и столику, под одеялами даже не видно кто спит, голова у противоположной стенке. По-моему, хочу подвинуться, но боюсь шевелиться, ничего не расплескать.
Фонарей нет, желтые прямоугольники дверей тамбуров. Даже не могу точно сказать, собираюсь ли я ложиться этой ночью. А ты? Думаешь о том, что делать с такой непроходимой тупицей. Пойдем в тамбур. В глазах резь, но дышится проще. Кусаю губы, почему мне всегда так сложно что-нибудь сказать. К кому ты едешь?
Задала вопрос, а сама смотрю на желтые полоски от фонарей, проезжаем город, проезжаем станцию, будет остановка, это еще не центральный вокзал.
Спроси лучше, от кого.
Остановка десять минут, верить ли расписанию. Выйдем - мне кажется не стоит.
А на самом деле я просто боюсь. Тяжело блестит грузовой вагон, во рту привкус железа. Как ты думаешь, человек сознательно делает себе хуже или лучше?
Конечно хуже - думаю про себя и снова кусаю губу. Я не хочу ничего делать, потому что меня слишком много, слишком много тех, кто умеет то же самое, по сути то мы все похожи, мне от этого грустно.
Во рту опять пресохло; лезу за новой сигаретой. Вагон качнулся, наверное все-таки стоило выйти. Снова душно и в секунду влажные ладони. Хочу подойти к пепельнице, нога ступила как-то не так, и на меня полетели твое плечо, железный конверт и скругленный прямоуголник окна. Спасибо.
Стою, прислонившись спиной к стене.
По дороге к местам в туалете умываюсь холодной водой, думаешь, мне лучше лечь?
Тяжелые-тяжелые плечи, смотрю, как ты разворачиваешь матрас, встряхиваешь подушку и кладешь ее к белому пакету с синими буквами. Он мнется и шуршит, я сажусь как-то обреченно. Извини. Я, наверное, завидую человеку, от которого ты бежишь.
Смотрю на часы - десять минут третьего, взгляд фокусируется не сразу на желтом экранчике телефона.
Знаешь... замираю на полуслове. На лицо свисает полотенце, с сетки над моей головой, слегка голубые полоски на белом, на грубой клетке ткани.
Да, спасибо, мне уже лучше, хочу взять тебя за руку. Сказать что-нибудь ободряющее.
Отдохни-я-скоро-вернусь.
Послушно начинаю дышать тише; смотрю на белое брюхо верхней полки, надо узнать, который час, руки слишком тяжелые, а телефон плотно засел в обтягивающем кармане джинс. В окне опять бледно-желтые блики, по косой - по брюху - в узкий коридор - и на пятки одеяла, впрочем скоро становится темно, закрываю глаза, снова лечу на твое плечо и стучат колеса.
Когда ты приходишь, сразу сажусь, сажусь близко и кладу руку на колено, мне правда уже хорошо. Смотрю в темноте на лицо, и все думаю, к кому. От кого - так ты сказал - от кого ты едешь. Куда. Извини, что весь вечер слушаешь мою дурацкую болтовню.
Твоя ладонь - вниз, я снова послушно ложусь, а ты сидишь ближе к ногам, говоришь, мне надо отдохнуть, спать осталось несколько часов, я приеду, там будет море и красиво - а я знаю, что до моря очень далеко - я буду ходить, что-нибудь фотографировать, - я не хочу, выдыхаю, на лицо свисает вафельное полотенце, трясется грубая клетка с темно-синими полосками на сером.
Ты снова ушел, я боялась пошевелиться, на соседних полках, там где их четыре, упало на пол одеяло, пустой-пустой коридор, далекие желтые окна тамбуров, нерешительно иду сначала в одну сторону, потом в другую - почти вваливаюсь в душную кабинку с переполненным металлическим конвертом, руки по карманам - половина четвертого, в пачке осталось шесть сигарет.
Скоро начнет светать.
Возвращаюсь в вагон - узкий коридор, все видно до противоположного конца, на моем месте все так же пусто. Сердце смещается ниже, несколько минут просто сижу, потом снова встаю, медленно-медленно в противоположный конец. Возвращаюсь на место, сижу, просто глядя на экран телефона, цифры не двигаются. Два раза проходили проводники из других вагонов - уверенная поступь по шатающемуся полу; моя измятая подушка, такая маленькая, лежит в самом углу полки, оствещен только самый ее краешек. Цифры доползли до ноль-четыре-четыре-пять, я встала. Еще раз дошла до технического тамбура, несколько глубоких вдохов - вниз ручку двери между вагонами, торопливо пробираюсь, тихо, все время осторожно переступая чьи-то тапочки, огибая выставленные руки-ноги, сползшие одеяла и матрасы, опять тапочки и помятые кроссовки, по полу катается почти полная бутылка минеральной воды; да-да, я иду в вагон-ресторан.
А, он в другом конце...
Я прошла три вагона в одну сторону и три в другую. У меня осталось две сигареты, голова стала тяжелая-тяжелая, мухи сидели, мухи спали уже давным-давно, все именно на той части, которая отвечает за тяжесть, они впитывали дым, каждый милиграмм никотина и смол, я смотрела на черные впадины своих глазниц и белый блин лба.
Когда я возвращаюсь, ты с ногами сидишь на моей полки, я стою, держусь за гладкую прохладную трубку поручня, видно ли что-то в это кривое зеркало, говорю "привет", дишится медленно и тяжело.
Где я была? Ходила в вагон-ресторан. Обошла весь поезд, так и не нашла, а ты сказал, что искал меня, да-да, я чувствую себя просто замечательно, а не знаешь, который сейчас час, у тебя руки тяжелые и теплые, осторожно кладу голову на плечо, на секунду закрываю глаза - один раз раздался щелчок будильника, такой тихий, что его было почти не слышно, я сразу села, положила в ноги рюкзак и пакет. Чехол камеры я так и не снимала, в одно окно красный, нежно-красный с оранжевым, в моем - белесые елки, несколько раз поворачиваю голову, уж очень сильно затекла шея, еще раз тру глаза и надеваю кофту.
С вещами - и все не покидает ощущение, что я что-то забыла, отсчитываю боковушки по направлению движения. Ты лежишь лицом к стене, аккуратно накинуто коричневое - пенка на кофе - одеяло, а я не знаю - будить или нет, стою и в руке покачивается почти пустой белый пакет, вот уже начались светло-серые пятиэтажки, мы проехали мост и большие бело-красные трубы, пакет скользит в руке, сама ладонь влажная, я наклонилась низко-низко над самым ухом - от дыханья щекочат волосы.
"Прибывает скорый поезд..." - я быстро иду к выходу, в тамбуре уже стоит сонная проводница, и громко-громко щелкает засов. Набираю в грудь побольше воздуха, спрыгиваю на землю, а земля все еще покачивается и как будто заложило уши.
Бледное лицо в сером окне, почти сразу же исчезло.
Поезд тронулся, я смотрела под ноги, смотрела на свой маленький рюкзак.
Как тебя зовут?
Небо стало уже даже не розовым - голубоватым, я смотрела на зеленый и такой маленький-маленький прямоугольник поезда. Я даже ничего не спросила. Чуть потрескавшаяся стертая брусчатка, и женский голос громко говорит про скорый поезд отправляется. По-моему я рассказала все, что творится у меня в голове но не спросила.
Как тебя зовут.
Ходили сонные голуби, метла скребла по ступеням у входа. Я стояла и все пыталась отдышаться. Медленно натянула рюкзак на плечи.
Как.
Маленький вокзал дышал ночным, горький чай с привкусом пластикового стакана.
Торопиться больше некуда, и почти нечего ждать, вернее, лучше не ждать, я ела твердую булку с белой глазурью и бежевыми орехами, а ты просто сморел на меня с маленького экранчика камеры. Пять секунд медлю, прежде чем нажать "delete".