Горло болит. Противно капает вода, будто по голове молотком. Нет сил встать, сижу, прислонившись к холодному чугуну.
- Катя!
Мать зовет. Не пойду. Пусть лежит мокрая. Пусть плачет, мне все равно. Я не могу встать.
А вода стучит все громче, и в голове уже, наверное, дыра, вода бьет по мозгу. Или это шаги? Теперь еще и трясет, тошнит и во рту привкус железа. Громко хлопает дверь. Я сжимаюсь в комок, мечтая стать невидимой.
- Катя! Ты здесь?
Это он. Смотрю, как прыгает крючок в петле, вот-вот вылетит.
- Выходи!
Может, обойдется?
Осторожно выхожу из ванной. Попробую проскочить в комнату.
- Катерина!
Поздно, заметил. Иду к нему. Руки вспотели.
- Ты меня огорчаешь.
Началось...
- Посмотри на меня.
Покорно поднимаю глаза. Он спокойный, и это плохо. Лучше бы злился.
- Мне звонили из школы. Ты прогуляла урок.
Я не прогуляла, меня заперли в раздевалке. В этой школе у меня нет друзей. В городе - были.
- Почему мать не кормлена?
Молчу.
- Я не должен повторять снова и снова. Вы - обуза на моей шее, и без меня просто сдохнете. Ты ведь это понимаешь?
Киваю.
- Я мог давно сдать ее в дом инвалидов, но ты же знаешь, что с ней там сделают?
Знаю, он рассказывал много раз.
- Но я терплю, а знаешь, почему?
- Потому что вы добрый, - шепчу.
- Да, я добрый. - Он подается вперед, я отхожу.
- Тебе нужно целовать мне ноги.
Вздыхаю глубоко, пытаясь унять дрожь. Опускаюсь на колени, задерживаю дыхание, целую его ботинки.
- Хорошо. Пока можешь идти. Позже мы вернемся к разговору.
Я ухожу, лопатками чувствуя его взгляд. В спальне у мамы начинаю плакать. Если бы она могла выслушать! Если бы она могла понять! Смотрю в ее лицо. Это не та мама, которую я помню. Та была красивая и веселая. Эта - распухшая, стриженная под ежик, смотрит на меня одним глазом, второй всегда закрыт. Хочет что-то сказать, но изо рта - пузыри.
- Катя...
Все, что у нее получается. Нам хотели дать медсестру, но он отказался. Сказал, что будет ухаживать сам. Никто не проверяет.
Ворочаю ее огромное тело, вытаскивая мокрые пеленки. Подкладываю сухие, сую ей в рот трубочку с водой. Она хлюпает, сосет одним уголком рта, из другого льется. Вытираю и даю трубочку с кашей.
Несу мокрое в ванную. Все пропахло мочой, и я пропахла. Надо мной все смеются. Он мог покупать памперсы, но сказал, что я оправдываю свою лень. Даже стирать я должна руками.
Раньше он чаще бывал добрым. Возил меня в город, покупал красивые шмотки. Он много зарабатывает, и его все уважают. В магазинах продавщицы не сводят с него глаз, шепчутся и улыбаются. Мама тоже когда-то говорила мне: "Он такой красивый! Это мой единственный шанс! У него большой дом за городом".
Я не вижу его красоты. Было время, я его почти любила. Даже называла отцом. И дом мне нравился...
- Катя!
Вздрагиваю. Иду на кухню.
- Ты совсем отбилась от рук. Пора заняться твоим воспитанием.
Я не поднимаю глаз.
На пол падает миска с кашей. Вдребезги.
- Смотри, какую грязь ты развела! Убери!
Опускаюсь на корточки, собираю осколки.
- Мерзавка!
Удар опрокидывает меня на пол, лицом в белую жижу. Грудь распирают всхлипы, пытаюсь держаться. Он не любит, когда я плачу. Вытираю глаза и собираю кашу руками, скорее, пока...
- Ты должна вылизать это языком!
Нет... Я не могу больше. Все-таки разрыдалась.
- Уберешь тут все и придешь ко мне.
Встает, перешагивает через меня и уходит. Поднимаюсь, иду к окну. Уже темнеет. Завтра праздник, потом выходной, значит, он будет дома. Прижимаюсь мокрой щекой к решетке. В соседних домах свет, собаки лают. Закричать - никто не услышит. И не поверит.
- Катя!
Быстро собираю тряпкой кашу, вытираю пол. Нельзя, чтоб он злился еще больше. Раздеваюсь, иду к нему. Буду послушной. Один раз я не послушалась и потом неделю не могла ходить.
Он уже разделся. Подхожу, опускаюсь на колени. На шее затягивается кожаный ошейник, туго, тяжело дышать. Он берет мои руки, застегивает наручниками за спиной. Следов не останется - они специальные, мягкие.
- Ты любишь меня?
Тошнота подкатывает к горлу.
- Не слышу!
- Да, - выдавливаю еле-еле.
- Неверный ответ.
Спину обжигает болью. Выгибаюсь назад, кричу:
- Да, господин!
- Ты стала дерзкой. А я тебя жалею. Ты ведь знаешь, что я жалею тебя?
- Да, господин, - говорю сквозь рыдания.
- Ты моя вещь. Знаешь, что я могу с тобой сделать?
Шею стягивает очень туго, не могу дышать, и он тянет меня за волосы назад. Господи, пусть в этот раз он не отпускает? Пусть я умру?
Сердце стучит в голове. Все плывет перед глазами. Ну, еще чуть-чуть...
Он отпускает.
Закашлявшись, опускаюсь на четвереньки. Тошнит.
Он рывком поднимает меня на ноги. Колени трясутся, не могу стоять. Подтаскивает к турнику, перестегивает наручники. Теперь я распята перед ним. Он вставляет мне кляп в рот, губы кровоточат. Теперь будет больно...
- Катя!
Мама зовет. Может, чувствует? Кричит снова и снова. Ей плохо, и однажды она не проснется, скорее всего, скоро. Он, наверное, закопает ее в погребе. И меня тоже...
Когда наручники расстегиваются, я падаю на пол. Он берет меня на руки, относит в мою комнату, укладывает на постель.
- Спи, малышка. Ты устала. Я сам посмотрю за мамой, а завтра сходим в кафе. Хочешь мороженого?
Я не отвечаю. Смотрю в стену. Он снимает ошейник, горло болит. Все болит. Почему я не умерла?
Он уходит, я заворачиваюсь в одеяло и дрожу. Это никогда не кончится. Я всегда буду его вещью. Этот дом станет моей гробницей. Бежать некуда и незачем. У него много денег, найдет и вернет. И накажет...
Я, наверное, уснула. А может, потеряла сознание. Потому что тошнит и кружится голова. Нужно встать.
За окном совсем темно. Собираюсь с силами, скидываю ноги на пол. Как же больно! Встаю, иду, держась за стену.
Все тихо. Захожу в ванную, включаю воду, пью. На ногах - кровь, оттираю ее ладонью. Потом встаю под душ. Холодно, мурашки по коже. Мешают пеленки, висящие на веревке. Он не любит, когда белье во дворе. Развязываю узлы. Теперь ничего не мешает.
Прикидываю: труба высоко. Должно получиться. Перекидываю веревку, думаю, как лучше завязать. Кажется, получилось. Теперь петлю. Нет, низко, нужно выше. Вот так. Встаю на бортики ванны. Надеваю петлю на шею. Молиться не умею. Да и не верю, что бог есть. Он мне еще ни разу не помог.
Мама, ты не плачь. Мне так лучше. И тебе будет лучше, он отдаст тебя в интернат. Руки дрожат. Смеюсь. Я так долго ждала этого, чего бояться? Ну, считаю до трех.
Раз...
Два...
- Катя!
Он увидел, что меня нет в спальне!
Шаги по коридору.
- Где ты?
Три...
Горло обожгло. Хруст. Мама, как больно! Голова раскалывается...
Вода журчит. Нет, это не вода. Кто-то плачет. Это бабушка. Гладит мои голые ноги.
- Катенька, что ты наделала!
Хочу ответить, и не могу. Бабушка, я соскучилась. Тебя так долго не было!
Вижу ее, в том самом платье, в котором хоронили. Она глядит на меня с горькой тоской.
- Ну зачем? Зачем сегодня? Нельзя было, нельзя.
Хочу улыбнуться, не получается. Не плачь, все уже прошло. Мне не больно и не страшно. Не уходи! Держи меня за руку.
- Я теперь буду с тобой, - шепчет она со скорбью в глазах, - каждый день.
Темнота...
Горло болит. Противно капает вода, будто по голове молотком. Нет сил встать, сижу, прислонившись к холодному чугуну.