Аннотация: Самый последний бой Книжника и Экзорциста.
Я из дому вышел, когда все спали,
Мой спутник скрывался у рва в кустах,
Наверно, наутро меня искали,
Но было поздно, мы шли в полях.
Летняя ночь - даже в Западной Европе - удивительно волшебное событие: воздух напоен ароматами ночных цветов, в тишине далеко разносится разноголосое пение птиц и стрекотание насекомых. В такие ночи романтичные девушки, соблазнившись обещаниями вечной любви, выбираются из своих душных спален и убегают в объятия своих кавалеров.
Поэтому, случайный свидетель, если бы он в этот момент проходил мимо высоченной башни на окраине города - главной городской достопримечательности, кстати, - вряд ли бы удивился, заметив лишнюю тень в зарослях "живой" ограды. Просто усмехнулся бы себе под нос, вспомнив собственную молодость, и отправился своей дорогой. Впрочем, обладатель вышеозначенной тени специально выбирал место за его безлюдность даже в разгар дня, не то, что ночью, поэтому встретить здесь припозднившегося прохожего было нелегко. Дело было в том, что прийти на позднее свидание должна была вовсе не девушка, правда, в остальном, планы ожидающего совпадали с общепринятыми в таких случаях в обществе.
Вдруг тень шелохнулась, и раздался еле слышный шелест, с каким обычно клинок покидает ножны. В ночной тишине послышалось негромкое:
- Это я, - возле первой тени выросла вторая, - Панда, как почуял что-то: задержал. Давно ждешь?
Если бы на небе была полная луна, а не едва народившийся серпик, было бы видно, что пришедший, во-первых, никак не может быть отнесен к представительницам прекрасного пола, и, во-вторых, щеголяет круглой повязкой на правом глазу, а его волосы отливают рыжиной. Его визави при желании можно было бы описать всего одним словом: "темный". Темные волосы, темная одежда, даже открытые участки кожи были затемнены. А если бы на дворе был ясный день, стало бы заметно, что и глаза у него тоже темные. И ещё, в отличие от своего собеседника, он был вооружен: над правым плечом виднелась рукоять катаны. В ответ на прозвучавшие слова он только буркнул:
- Пошли, времени в обрез, - и первым нырнул в неприметный в темноте лаз в зарослях. Его спутник без размышлений последовал его примеру, и все стихло. Спустя полчаса, совсем в другой части городских предместий, дремавшего на козлах кучера разбудили осторожные шаги, мягкие прыжки с земли в кузов телеги и негромкий юношеский басок:
- Трогайте!, - кучер встрепенулся, над крупом каурой лошаденки щелкнул хлыст, и старая телега со скрипом покатила в ночь.
Наутро сотрудники организации, известной под названием Черный Орден, передавали друг другу из уст в уста невероятную и чудовищную новость: Канда и Лави... сбежали. И хотя война с Тысячелетним Графом завершилась, и экзорцисты теперь занимались исключительно зачистками, ожидая скорого расформирования, исчезновение двух бойцов сочли дезертирством. Поиски ничего не дали: найти профессионального Книжника и совершенного солдата, которые вовсе не желали быть найденными, было задачей из разряда невозможных.
Мой спутник был желтый, худой, раскосый,
О, как я безумно его любил!
Под пестрой хламидой он прятал косу,
Глазами гадюки смотрел и ныл.
На рассвете по проселочной дороге, уходящей вдаль на восток прокатилась громыхающая на ухабах телега, влекомая усталой клячей. На дне телеги, крепко прижавшись друг к другу в поисках тепла и укрывшись одним плащом, спали двое. Кучер изредка оглядывался на них и каждый раз усмехался краешком губ. Мальчишки. Думают, что выросли, поумнели, никто им не указ: из дома, вон, сбежали. А сами даже в дорогу, как следует, собраться не могли: старую дедовскую саблю дурости взять хватило, а про еду и одеяла и не вспомнили. По-хорошему, надо бы развернуть лошадь и отвезти их обратно, но у кучера были неотложные дела на востоке, да и заплатили ребята хорошо. Может, все ещё и обойдется. А нет - так он через пару месяцев обратно поедет - тогда и отвезет.
Когда впереди показались покосившиеся крыши очередной, затерянной на просторах Австрии деревушки, в телеге за спиной кучера зашевелились и начали негромко переговариваться пассажиры. Возница не прислушивался: если захотят сойти - попросят, а излишнее любопытство иногда губит не только кошек, но и людей.
- Простите, - наконец, окликнул его один из спутников: обладатель рыжей шевелюры и живого характера. Кучер бы совсем не удивился, если бы узнал, что инициатором побега был именно он. Хотя, второй вообще не европеец - слуга, наверное. И ведь этот, рыжий, уже страдал за свой нрав: повязка на глазу не на пустом месте возникла. Да, видать, ничему его жизнь не научила, - Мы, пожалуй, в деревне сойдем. Нам дальше на юг, да и поесть не мешало бы.
- Как скажете, - не стал спорить кучер, - в матросы решили податься? - все-таки спросил он. Мальчишки переглянулись, и снова рыжий ответил:
- А что? Повязка у меня уже есть, только корабля и не хватает.
Против воли кучер рассмеялся и прекратил расспросы. К морю им - так к морю, его путь и впрямь лежит в другой стороне. Однако, высаживая их на деревенской улочке, возница подумал и отказался от платы: мальчишкам деньги ещё понадобятся, негоже забирать.
Проводив взглядом телегу, Лави обратился к спутнику:
- Ну что, зайдем, купим хлеба? Да и позавтракаем заодно.
Канда в ответ только кивнул, поправляя под плащом неразлучный Муген, и повернулся к ближайшему дому, из трубы которого уже вовсю завивался в небо белый дымок, сладко пахнущий свежей выпечкой.
Похоже, хозяева дома за ними уже наблюдали, потому что стучать пришлось совсем недолго, прежде, чем за дверью раздались шаркающие шаги, и на пороге появилась опрятная сухонькая старушка. Близорукие глаза вопросительно смотрели на ранних гостей. Лави смущенно кашлянул:
- Здравствуйте, мы бы хотели купить хлеба и немного мяса, если Вы не против.
Ещё раз окинув их подозрительным взглядом, старушка посторонилась:
- Проходите.
По молчаливому соглашению деньги путешественники решили беречь и в качестве платы за продукты предложили помочь по хозяйству. Судя по просиявшему лицу их хозяйки, предложение пришлось кстати. Работы в доме одинокой пожилой женщины было немало: пока Лави методично раскалывал березовые чурки, его друг успел поправить старый колодец, наносить воды в баньку и в дом, подновить покосившийся плетень на огороде, подвязать плодовые деревья. Наблюдать за ним краем глаза у Книжника давно вошло в привычку, но сейчас сознание отметило некую странность. Вскоре он сообразил: привычный высокий хвост Канды заменила убранная под воротник коса. Лави про себя хмыкнул: похоже, близость свободы и необходимость таиться заставляли Канду совершать поступки, о которых раньше тот и помыслить не мог. А ещё его движения обрели какую-то легкость, что ли, которая притягивала взгляд Книжника, словно магнитом. Натуральная форма оплаты задержала путешественников довольно прилично, и в дорогу они отправились только во второй половине дня, когда жара уже почти спала, и четкие тени деревьев расчертили поле на полосы. Зато в заплечном мешке, пожертвованном двум незадачливым искателям приключений хозяйкой, уютно устроились две краюхи хлеба и кусок вяленой говядины. А во флягах на поясе изредка взбулькивала ключевая вода. Привыкшим обходиться самым минимумом друзьям этого запаса должно было хватить надолго. Тем более, что зверье и грибы в окрестных лесах водились в изобилии.
- Не жалеешь? - внезапно подал голос Канда, искоса взглянув на Книжника, - морем было бы быстрее.
- Возможно, - отозвался Лави задумчиво, - возможно и быстрее, но по лесам нас найти сложнее - надежней выйдет.
Канда в ответ усмехнулся и пробормотал:
- Истинное мужество состоит в верности методов выбранным целям.
- Откуда это? - моментально заинтересовался Лави незнакомым афоризмом, - из Бусидо?
Канда несколько шагов помолчал, потом все-таки ответил:
- Нет, это моё... кредо, если угодно.
Так ничего и не придумав, Книжник стал рассказывать о войнах, которые успел пережить. Канда молчал, но Книжник знал, что спутник впитывает каждое его слово, запоминает каждый жест. Это тоже было привычно, только в последнее время вызывало неприятные мысли о будущем.
Путь предстоял неблизкий, но это было лучше, чем ждать конца, оставаясь в Ордене.
О старом, о странном, о безбольном,
О вечном слагалось его нытье,
Звучало мне звоном колокольным,
Ввергало в истому, в забытье.
На ночь они решили остановиться в небольшой роще, хотя по всем признакам, неподалеку была деревня, и можно было попроситься переночевать. Но на лукавый взгляд Лави:
- А не замерзнем?
Канда фыркнул:
- Найду, чем тебя согреть, - и вопрос был закрыт. Слово свое мечник сдержал, правда, вставать на рассвете, когда уснули всего за пару часов до него, оказалось тяжело, зато не в пример веселее. И поддавшись хорошему настроению и обаянию свободы, Лави вдруг предложил:
- Знаешь, перед Орденом мы с Пандой в России были. Если повезет, мы с тобой туда тоже зайдем: нам по пути. Так вот, там произошла одна история - наглядная иллюстрация настоящей любви и братской дружбы. Я после этого даже в людей поверил. Рассказать?, - озорная улыбка на губах Лави и сама по себе поднимала мечнику настроение, а уж вкупе с обещанием интересной истории надежно прогоняла ощущение свершившейся беды и страха перед будущим. Но он не был бы Кандой, если бы честно в этом признался, поэтому нарочито отвлекся на зависшую в воздухе стрекозу и хмыкнул:
- Давай, если дыхания не жалко, - вспугнутая заливистым смехом, стрекоза затерялась в пестрых тенях, а Книжник начал рассказывать:
- У русского царя, как в сказке, были три сына. Потом ещё, правда, четвертый народился, но больше - не меньше, так что не страшно. Братья были очень дружны, росли вместе, и все придворные умилялись их дружбе. Только их умилению пришел конец, когда братья выросли, и старший был объявлен наследником. Придворные шептались, что теперь братья даже разговаривать не будут, и казалось, что они были правы, когда второй сын однажды ночью сбежал в мятежную провинцию. Во дворце заговорили о скором восстании и готовящейся революции.
Лави замолчал, переводя дыхание, и оценивающе взглянул на Канду. Лицо у друга было сосредоточенным и тревожным, как всегда, когда Канда ждал неприятных новостей.
- А потом оказалось, что второй сын сбежал не для того, чтобы поднимать восстание, а потому что влюбился и хотел тайно обвенчаться. И знаешь, его не поняли при дворе - решили, что второй сын царя сошел с ума. Мне кажется, если бы он на самом деле поднял восстание, ему сошло бы это с рук, а так - царь предложил ему выбор: либо он разводится, либо отрекается от престола. Он и отрекся. А когда старший умер бездетным, присягнул своему младшему брату, хотя тот очень возражал против этого.
- А чего ты хочешь?, - откликнулся Канда, - люди всегда судят о других в меру своего воспитания и считают, что все поступают так же, как поступили бы они. Мы всех кроим под себя.
- И виним других, когда приходит расплата за наши ошибки, - согласился Книжник, вертя в руках длинный колосок какого-то синего цветка. Поле, сплошь покрытое этой душистой гадостью, они прошли полчаса назад.
- Поэтому ты перестал писать Историю?, - помолчав, наконец, задал главный вопрос мечник.
- Да, - неохотно ответил Лави, глядя себе под ноги так, словно там проявились ответы на все тайны мироздания, - надоело: история все время повторяется, и люди ничему не учатся.
После этого между ними надолго воцарилось молчание. Один размышлял над жестокостью людей, готовых ради своих целей на любые преступления, а другой над глупостью бесконечного повторения одних и тех же ошибок.
Очередная деревня уже давно скрылась за горизонтом, поле уже несколько раз сменялось перелеском, а путники, не сбавляя шага, стремились вперед, туда, где медленно и величественно несла на юго-восток свои воды великая река, на берегах которой расположились сразу несколько европейских государств.
Летели дни, менялся пейзаж, люди, языки, а они все шли вперед, к такой далекой и желанной свободе. Когда запасы хлеба и мяса заканчивались, друзья заходили в небольшие селения и покупали ещё, расплачиваясь, по возможности, трудом, нанимаясь на любую поденную работу. Летом в деревне никто не отказывался от помощи двух здоровых и сильных парней, которые соглашались взять в оплату не только деньги, но и еду и старую, но ещё крепкую одежду. Людей, желающих подзаработать, по деревням ходит немало, и на странноватую парочку никто не обращал внимания. Бывших экзорцистов такой расклад тоже устраивал как нельзя лучше. На большие дороги они не выходили, справедливо опасаясь погони со стороны Ватикана, предпочитая ночевки в лесу.
Мы видели горы, лес и воды,
Мы спали в кибитках чужих равнин,
Порою казалось - идем мы годы,
Казалось порою - лишь день один.
Вскоре красота окружающей природы стала иметь все большее значение, и путники невольно начали задерживать шаг. Иногда они останавливались и любовались особенно прекрасным видом с холма на долину, иногда задерживались на день-два в маленьких рощицах возле миниатюрных речек. И с каждым разом все сильнее ощущали близость с природой, её гармонию и умиротворение.
Спустя несколько недель они впервые увидели Дунай, и Лави надолго застыл на берегу, следя за тем, как неторопливо скользит меж берегов река, словно расплавленный шоколад, чувствуя, как завороженный её красотой, взгляд замер на её поверхности. Ленивое течение реки в неизвестные дали околдовывало, звало путников за собой. И казалось, будто Дунай мягкий, теплый, похож на шелк. Против воли залюбовался и Канда и усмехнулся пришедшей на ум ассоциации со словом "мед-лить". Чудилось, что предмет, упавший в реку, не утонет, а опустится на поверхность, почти не потревожив её. И его подхватят тяжелые, разомлевшие на солнце, волны и понесут с прежней неторопливостью туда, где небо стекает в воду.Туда, где они смешиваются, становятся неделимы, завораживают душу.
Но неожиданно текучий атлас разорвали капли дождя, и река начала смеяться брызгами. И её смех расходился кругами к берегам, чтобы там, изменившись, повториться в листве и вдруг отразиться в зеленом взгляде Книжника. И став невидимым, остаться ощутимым в воздухе, словно вкус забытого обоими путешественниками детства. Дунай изменился, он больше не казался медвяным, его не сдерживали берега, он больше не отражал мир. Наоборот, весь мир: земля, деревья, дома, даже редкие люди - вдруг стали рекой, и вода отразилась в них, как зеркало отражается в оконном стекле. Дождь стремительно, хоть и ненадолго менял этот мир, открывая его новую сторону, а двое усталых, мокрых, но счастливых людей стояли на берегу и смотрели вдаль.
Прошло довольно много времени прежде, чем Лави понял, что он промок до нитки и замерз. Косой взгляд на Канду подтвердил, что в своих ощущениях Книжник не одинок, и не плохо бы перекусить в чистом и сухом месте.
"Все-таки Юу невероятен: будь мы по-прежнему в Ордене, он бы меня уже по ближайшей стенке размазал, - невольно подумалось бывшему историку, - За то, что мы оба вымокли, как утопившиеся кошки. А сейчас стоит и сам наслаждается". Словно в ответ на его мысли, Канда тряхнул сырыми волосами и хмуро заметил:
- Надо паром искать - сюда нам его не подадут.
Лави рассмеялся и потащил друга в сторону одноэтажного строения с яркой вывеской над входом.
В трактире было многолюдно, как будто дождь согнал сюда людей со всего порта. Пахло кислым пивом и подгоревшей картошкой. Немногочисленные разносчицы не успевали выполнять заказы, поэтому назревал скандал, переходящий в драку. Оценив обстановку, Лави стал пробираться к стойке, рассылая во все стороны свои улыбки, когда его плеча мимолетно коснулись пальцы Канды:
- Хозяин - акума, - прошипел мечник в ухо. Лави судорожно сглотнул, и привычно потянулся за молотом. О том, что оба в бегах, они даже не вспомнили.
А потом стало не до воспоминаний: активированная Чистая Сила подействовала на акума, как табак на пчелу, заставив начать трансформацию. За спиной раздалось знакомое шипение Канды, и Лави, бросив взгляд через левое плечо, едва сумел удержаться от мата: половина посетителей щеголяла печально знакомым оскалом и дулами на конечностях. "С другой стороны, - философски рассудил Лави, отдавая Молоту приказ расти, и периферийным зрением отслеживая траекторию адских жуков, - можно не бояться, что пострадают невинные люди."
И снова всполохи иллюзий, удары Молота и вонючая, черная кровь акума. И снова ненавидящее: "Эк-зор-цис-ты", и снова призыв к Чистой Силе, как будто и не было последнего боя с Ноями, как будто Черный Орден ещё жив, как будто это - всего лишь очередная миссия, а не последний, самый отчаянный бой за право жить на свободе. Бой, превратившийся в бегство.
Только когда рядом не осталось ни одного живого акума, Лави понял, что плачет.
- Пойдем, - от порога позвал Канда, - надо найти другой трактир, здесь нам делать больше нечего.
Опасаясь, что голос его подведет, Лави молча кивнул, деактивировал оружие и пошел вслед за мечником, думая про себя, что иногда способность друга не искать во всем глубинный смысл здорово бережет нервы и время.
В третьем по счету трактире им повезло договориться с паромщиком о найме двух матросов на рейс в одну сторону, и вскоре правый берег Дуная скрылся из виду.
Переправа через Дунай во многом стала знаковой: ступив на левый берег, бывшие экзорцисты оказались не просто в другой стране, но и в другой религиозной традиции. За все годы работы в Черном Ордене никто из его сотрудников не выполнял заданий в этой части Европы. И вовсе не потому что эти места Граф обходил стороной, нет, акума здесь было ничуть не меньше, но это была зона другой, конкурирующей с Ватиканом, организации. Сам того не замечая, бывший Книжник, навеки застрявший теперь в своем сорок девятом имени, облегченно расправил плечи: теперь можно было не опасаться встреч с бывшими коллегами и искателями Ордена вплоть до русского Алтая. "Хотя, - внезапно пришло ему в голову, - шансы встретить здесь Кросса, наоборот, возрастают".
А ещё стало заметно, что на дворе уже осень. Зачастили пожелтевшие кроны, небо посерело и просело, налившись дождем. То и дело небесное брюхо прорывалось, и на путников выливались ведра воды. Южный ветер сменился северным братом, а дороги превратились в грязевые бассейны, по которым было практически невозможно идти. Теперь приходилось тратить деньги и время ещё и на поиски ночлега, так как спать под открытым небом мог рискнуть только отъявленный самоубийца. Любовь становилась недоступной роскошью.
Как-то вечером друзья свернули в одну из немногочисленных теперь деревушек, о существовании которой и узнали-то благодаря плывшему во влажном осеннем воздухе колокольному звону.
В крайнем доме дверь отворил громадный, заросший бородой едва не по самые глаза, мужик:
- Богомольцы?! - пробасил он утвердительно, - а чё ж вас мало-то?
- Мы пораньше вышли, - пояснил Лави, мелко крестясь справа налево и вспоминая, что в это время в Восточной Европе появляются такие вот странники. - Переночевать не пустите?
- Отчего ж не пустить? - миролюбиво согласился мужик и махнул рукой куда-то во двор, - для божьих людей мне сеновала не жалко.
- Спасибо, - поклонился Лави, ещё раз мелко крестясь, Канда повторил его жест и тоже преломился в пояснице.
- Или, ежли хотите, - внезапно предложил мужик, - мы как раз вечерять сели. Расскажете, что в мире деется.
В его голосе прозвучало такое чистое, незамутненное любопытство, что Лави мысленно фыркнул и махнул рукой: отказываться было бы преступлением. Тем более, что Канда, поймав вопросительный взгляд спутника, еле заметно кивнул.
Уже много позже, когда они досыта накормленные, как следует просохшие, лежали на качественно примятом, душисто пахнущем летом сене, было принято решение дальше идти с паломниками.
А в Казани им повезло примкнуть к экспедиции Семенова-Тянь-Шаньского, и с ней дойти до Алтайских гор.
Когда ж мы достигли стены Китая,
Мой спутник сказал мне: "Теперь прощай.
Нам разны дороги: твоя - святая,
А мне, мне сеять мой рис и чай".
Спустя несколько лет после побега двух бойцов из Черного Ордена к стенам буддистского монастыря в горах Тибета приблизились два путника. За их спинами остались бесконечные битвы и нескончаемые дороги, а впереди улыбалась Вечность. Вокруг ликовала весна, и казалось, что её очарованию поддаются даже замшелые камни монастырских стен.
Оба путешественника были примерно одного возраста и роста. А ещё с первого взгляда можно было понять, что этих двоих объединяет близость того рода, когда друг без друга само существование немыслимо. Некоторое время они напряженно молчали, наконец, бывший Книжник не выдержал:
- Ты уверен, что хочешь стать монахом? Ты же воин!
Канда равнодушно пожал плечами и машинально огладил заплечный футляр, в котором отдыхал Муген:
- В крайнем случае займусь цветоводством.
Против воли Лави рассмеялся возникшей перед глазами картинке:
- Ещё скажи, рис будешь выращивать!
Но быстро оборвал смех и глубоко задумался. За годы, прошедшие с момента побега, Канда сильно изменился: стал... спокойней, наверное. Не совсем, конечно: Лави прекрасно помнил, что если мечник хмурит брови или сжимает губы - нужно спасать окружающих. Да и разговаривать Юу по-прежнему предпочитал матом, поэтому роль переговорщика постоянно доставалась Лави. И все же прогресс был налицо: Юу повзрослел и научился сдерживать свою агрессию.
И не только Юу: сам Лави тоже стал другим. Фактически, за последние годы ему почти не приходилось менять маски, и его истинная сущность проросла из-под спуда лживой личины. Он стал полноценным Книжником, только так и не отказался от привязанности. А значит, им вместе пора искать новый путь.
На белом пригорке, над полем чайным,
У пагоды ветхой сидел Будда.
Пред ним я склонился в восторге тайном.
И было сладко, как никогда.
В мире снова наступило лето. На деревянном настиле под белоснежным навесом в позе лотоса медитировал монах, чья шевелюра была всего на тон бледнее рясы. Монах был погружен в размышления о благородных истинах буддизма.
Жизнь - есть страдание
Да, он видел, что делает с людьми нежелание принимать удары судьбы и идти дальше. Такие люди быстро становятся добычей зла.
Страдание возникает из-за стремления к эфемерному
Пожалуй, очень немногие из людей действительно ценят то, что имеют. Остальные жалеют о несбыточном или грезят о прошлом.
Надо отрешиться от эфемерного
Как эта истина похожа на первое правило Книжника! И, пожалуй, именно в этой формулировке он это правило ни разу не нарушал. Ведь Канду нельзя назвать эфемерным. Впрочем, даже из разряда привязанностей Юу уже давно перешел в число основных условий жизни Лави. И бывший Книжник скорее откажется от воздуха, чем от друга.
И тогда достигнешь просветления и выйдешь из круга перерождений
Если под перерождениями понимать его, Книжника, сменяющиеся маски, то он и правда больше не менял своих имен. И не только он: за эти годы Канда тоже не терял лепестков своего иллюзорного лотоса.
И если мир в душе и есть то самое просветление - они его обрели.
Так тихо, так тихо над миром дольным,
С глазами гадюки, он пел и пел
О старом, о странном, о безбольном,
О вечном, и воздух вокруг светлел.
Маршал Тиедолл задумчиво перебирал в пальцах четки и смотрел вслед двум очень странным монахам: японцу и европейцу, поднимавшимся по ступеням древнего китайского монастыря. Почему-то сейчас ему вспомнился его ученик, друживший с юным книжником. Маршалу очень хотелось верить, что это были они. Он вздохнул, открыл небольшой планшет и уверенно написал на бланке отчета: "Сведения о частице Чистой Силы в стенах Шаолиньского монастыря оказались ошибочны."