В квартире было душно и накурено. Пальцы болели, она устала играть, но, видя, как седая полная женщина, сидящая за столом чуть кривила пухлые накрашенные губы и недовольно перекладывала тонкую сигарету из руки в руку, вновь усердно водила смычком по струнам. Скрипка при этом издавала приятную мелодию, немного фальшивя
не столько из-за неправильной техники игры, сколько из-за собственной старости и потрепанности. По-видимому, инструмент, никогда не отличавшийся особым качеством, к тому же многое перенес за всю историю своего существования.
- Нет, не правильно. Вера ты совсем не стараешься. - Женщина поднялась из-за стола, нервно затушив сигарету.
Девочка перестала играть, во все глаза, глядя на свою учительницу.
Вере было четырнадцать, но выглядела она как десятилетняя - тонкие пальцы с синюшной, светящейся кожей, плоская чуть вогнутая грудь, вязанное платьице, купленное на вырост и нелепо висящее на неоформленной фигуре подростка, мелкое, худое личико, на котором выделялись огромные карие глаза в обрамлении длинных ресниц. Эти глаза жили собственной жизнью: они загорались безудержным почти безумным огнем, когда смычок повиновался движениям слабых рук, и тухли мгновенно, когда скрипка не слушалась.
Сейчас в них читалась какая-то фатальная усталость, будто это были глаза 70-ти летней старухи, доживающей свой век.
- Смотри, это надо играть вот так.
Послушно отдав скрипку, Вера, затаив дыхание, слушала, как инструмент оживал под опытными руками. Смычок бегал по струнам быстро-быстро, и они звенели, плакали, смеялись, беспрекословно повинуясь бешеному напору. В льющихся звуках не было и тени фальши. Казалось, скрипка молодела от быстрого темпа музыки, от четких, уверенных движений смычка.
Доиграв до конца, учительница вернула скрипку Вере. Сев за стол, снова закурила.
- На сегодня хватит. Ты можешь быть свободна.
Вера вздохнула. Сложив инструмент в старый, сильно потертый футляр и порывшись в правом кармане платья, она медленно подошла к столу.
-Спасибо, Виктория Владимировна, - худая ручка вытянулась вперед, высыпав на стол целую груду мелких звенящих монет.
Виктория Владимировна усердно пересчитала их, и затем, ловким движением сгребла в открытый верхний ящик стола. Только после этого посмотрела на Веру.
- Завтра на час раньше. Поняла? Вера кивнула.
В коридоре долго пыталась попасть ремешком в застежки тряпичных туфель, чем вызвала еще большее неудовольствие пожилой хозяйки. Обувшись, наконец, попрощалась и тихо выскользнула за порог.
Виктория Владимировна захлопнула дверь.
- Ну что, закончила - послышался из кухни простуженный голос.
- Да, Андрюша. Уф. - Кухонька была маленькая и мощная фигура Виктории Владимировны, втиснувшись в нее, заполнила собой все свободное пространство. - Кошмар какой-то. Мои уши под конец уже не выдерживали этого пиликанья.
- А по-моему она играла не плохо.
- Да ты что, сынок, перестань. - На лице учительницы музыки отобразился не поддельный ужас. - Эта девочка - бездарность. Ты ведь такой тонкий мальчик и должен чувствовать настоящий талант! Я просто разочарована твоим высказыванием.
Разговор приобретал не приятный оттенок.
Парень пожал плечами.
- Как скажешь мам, тебе виднее.
- Она должна быть мне благодарна за то, что я учу ее, и беру за это гроши, ты же понимаешь. - Продолжала та, наливая себе кофе в огромную керамическую чашку. - И все из-за моего благожелательного расположения к людям.
- Даже эти "гроши", как ты выражаешься для нее большие деньги - рискнул вставить Андрей.
- Ну да, я и говорю - не слушая сына, продолжала Виктория Владимировна - учу ее практически бесплатно. Она ведь нищая. Мать - пьяница, отчим вообще не понятно чем занимается. Зачем ей скрипка ума не приложу.
Андрей слушал и вздыхал. Видя вещи такими, какими они являются на самом деле, он все же не перечил матери, потому что сильно любил ее, а еще сильнее - боялся.
Вера шла по узким сумрачным улочкам старого города, крепко держа скрипку одной рукой, а в другой зажав скудный заработок сегодняшнего вечера. Шла быстро, потому что опаздывала. Мелкая морось оставляла на шапке каштановых волос маленькие жемчужные капли, словно утреннюю росу в нитях паутины. Был конец октября, и осень давно вошла в свои права. Вечерами влажная прохлада опускалась на дома, тротуары и выхолаживала их за ночь так, что даже собаки искали себе пристанище, где-нибудь в подъезде под радиатором. Тонкое платье не грело, и девочка изо всех сил старалась подавить дрожь, возникшую в теле. Наконец, свернув в глухой переулок, она вошла в подъезд трехэтажного дома и, поднявшись по лестнице на последний этаж, оказалась перед старой потрепанной временем дверью, обитой потрескавшейся клеенкой с вылезшим кусками паралона. Вера позвонила. Дребезжащий звук неприятно отозвался в ушах.
Дверь открыли не сразу. На пороге в байковом халате и грязных тапочках без задников возникла мать и, сощурившись, странно посмотрела, будто не узнавая.
- Ты где шлялась? - хрипло произнесла, и не дождавшись ответа на поставленный вопрос, почти втащила дочь в квартиру. - Ну?
Вера протянула хрустящую бумажку, зажатую в кулаке.
Мать долго рассматривала купюру, терла ее. В конце концов, быстро засунула в дырявый карман.
- И это все? Почему так мало? - нагнувшись к дочке, прошипела как змея. В лицо пахнуло кислым запахом перегара.- Где деньги я тебя спрашиваю? Девочка молчала, со страхом, исподлобья глядя на искривленное злостью лицо матери.
- Звереныш маленький, так и будешь молчать.- Она со свей силы, затрясла дочь.
Тонкие, цепкие пальцы, будто пауки, забегали по телу, ощупывая карманы, забираясь под платье. - Где, где ж ты их спрятала? А,... может быть в футляре. Ну-ка дай сюда.
Вырвав его из рук девочки, быстро раскрыв и бросив скрипку на трюмо так, что струны печально зазвенели, начала интенсивно шарить в подкладке, не пропуская ни миллиметра обветшалой порванной в некоторых местах ткани.
Поняв со временем, что и здесь найти ничего не удастся, мать просто рассвирепела. Кинув футляр на пол, она схватила скрипку и замахнулась ею, пытаясь ударить об стену.
Этого Вера выдержать уже не могла.
- Нет! Мама, мамочка не надо.- Схватив мать за руку, буквально повисла на ней. - Я скажу, все скажу. Подавали сегодня мало, понимаешь.- Вера говорила быстро, захлебываясь, но не выпуская инструмент из поля зрения. - И потом...- Вера осеклась.
-Ну?
- Я пошла на урок музыки.
- Куда?!
- Тут не далеко живет пожилая женщина. Она за небольшую плату учит меня игре на скрипке.
- За небольшую плату, говоришь. Ха. Значит ты, отдаешь мои деньги какой-то старой прощелыге не понятно за что. - Тембр голоса матери с каждым словом становился все выше и под конец перешел в визг. - Убирайся.
Грубо схватив дочь за худенькие плечи и, всунув ей в руки многострадальную скрипку, виновницу всего произошедшего, мать вытолкнула Веру за порог. Под ноги полетел футляр со смычком внутри.
- И чтоб я тебя здесь не видела до тех пор, пока не отработаешь все, что истратила на свои "уроки", слышишь, все до копейки.
Дверь с грохотом закрылась, а Вера осталась на пустой и холодной лестничной клетке, прижимая к сердцу самое дорогое, что у нее было.
Морось перешла в дождь, и он колол тело ледяными иголками, проникая под одежду и вызывая дрожь. Наконец впереди замаячило долгожданное укрытие - навес подземного перехода. Быстро спустившись по лестнице, Вера обосновалась в самом дальнем углу и, поставив футляр на каменный пол, достала скрипку. Перед глазами пробегали люди, мокрые и издерганные повседневными проблемами. Одни спешили с работы домой, другие наоборот. Казалось это не люди, а тени скользят по светлому искрящемуся от ламп кафелю, покрывающему стены. Вот прошли две проститутки, под ручку, будто барышни, прогуливающиеся по бульвару. У первой из них не было передних зубов. Улыбаясь редким мужчинам, попадающимся на встречу, она без стеснения обнажала черные дырки, через которые был виден розовый кончик языка. А немного поодаль сумасшедший старик разговаривал сам с собою, яростно жестикулируя руками и грозя прохожим деревянной палкой с массивным железным набалдашником.
Вера долго отогревала дыханием задубевшие пальцы. Было интересно наблюдать как тонкое облачко пара, вырываясь изо рта, медленно рассеивалось в воздухе. В конце концов, заиграла. Сначала тихо, потом - погромче. Импровизируя, выплескивала ту боль, что накопилась внутри, обиду на мать, на людей, на саму судьбу. Сердце Веры плакало, и скрипка плакала вместе с ним, над одиночеством, над детством, которого никогда не знала, над всей этой грязью, претящей до тошноты, но по нелепым обстоятельствам присутствующей в каждом новом дне будничной жизни. Звуки скрипки разносились далеко вглубь тоннеля, отражались от стен, звенели и переливались, будто тысячи мелодичных колокольчиков.
Если б Виктория Владимировна увидела Веру сейчас, никогда не поверила бы, что это и есть тот щуплый, некрасивый и бездарный подросток, которого она учила с такой неохотой.
Глаза Веры излучали такое глубокое, внутреннее сияние, что оно озаряло лицо, делая его по-настоящему прекрасным, а каштановые волосы с не просохшими еще каплями осеннего дождя на них, искрились в тусклом свете ламп, словно золотые нити с вплетенными в них алмазами.
- Смотри, как вышивает. - Сказал проходящий мимо парень мужчине постарше. Оба были в робах, запачканных известкой и мелкими точками голубой краски. - Подожди, я чего-нибудь найду. - Он начал старательно рыться в кармане, ища завалявшуюся мелочь.
- Та нетребо. - удержал напарник. - Краще на пиво грошi залиши.
- И то правда. - Согласился молодой, и они поспешили уйти.
Вере было все равно. Она играла, вдохновенно, почти гениально, не фальшивя ни на йоту, ведь струны слушались сейчас любого наилегчайшего прикасания к ним.
Не замечала, как люди останавливались, захваченные музыкой, как позвякивали монеты, брошенные чей-то мозолистой рукой, не видела и не слышала ничего кроме самой мелодии звучащей в мозгу, громко и напористо.
Доиграв, Вера опустилась на холодные плиты пола. Она вдруг почувствовала, что сильно устала, словно от долгого бега. Собрав деньги и спрятав скрипу со смычком в футляр, оперлась спиной о стену ,закрыла глаза и даже не поняла, как уснула. Ей снился огромный зал с позолоченной балюстрадой и широкими колонами по периметру. Вера стояла на сцене в красивом атласном платье, а со всех сторон неслись аплодисменты и крики "браво", сливающиеся в глухой монотонный гул, похожий на рокот моря. Она знала, что в нем - восхищение ее талантом, ее игрой. Ей было так тепло, так спокойно...
Мечта сбывалась, пусть не наяву, пусть во сне, но Вера была счастлива сейчас, по-настоящему счастлива, впервые за свою недолгую и такую постылую жизнь.