Яблоневый сад мы с Чудиком не нашли, но в деревню я возвращался в приподнятом настроении. Насвистывая песенку, подходил к кабаку и увидел у входа Лизетт.
- Привет, - сказал я. - Как дела?
- Ты к Сереже? - настроена девушка была недружелюбно. Неужели все дело в яблонях, за которыми я не смотрел?
- Знаешь, почему пиво в деревне бесплатное?
- Оно не бесплатное, - отрезала Лизетт.
- Но я же его бесплатно пил?
- Ну, пил, - пожала она плечами.
- Почему здесь все такие загадочные?!
- Тетя Тоня, бабка твоя, была очень хорошей, - ни с того, ни с сего сказала Лизетт. - Я часто ее видала.
- Знаю, - сказал я.
- Да уж вряд ли. Одна она жила. Весь год, - с пол-оборота завелась девушка. - Ты хоть раз чем помог? Навестил, приехал?
Мне стало стыдно, но Лизетт продолжила выговор.
- Ей одной тяжко было: ни воды наносить, ни огород засадить, ни крышу починить. Да даже поросей не зарезать.
- Ну, поросей я бы точно не зарезал.
Лизетт долго молчала перед тем, как сказать.
- Любой мог пить пиво задаром. Но мы друг другу помогали, тете Тоне помогали. А потом она ушла, и все стало не так.
Лизетт многозначительно посмотрела на свои галоши.
1.6.1. Машина времени
Я не стал заходить в кабак к Сергею и понуро поплелся домой.
'Вот почему я не нравлюсь Сергею, почему не нравлюсь Лизетт. Они видят во мне эгоиста, бросившего пожилого человека на произвол судьбы. Эгоиста и лентяя'.
Я вошел в спальню. Посмотрел на бабушкину кровать. Три подушки, которые она взбивала и ставила одну на другую, лежали в беспорядке.
Я сел, прислонившись к стене. Закрыл глаза. Счастье, которым, сама того не зная, одарила меня Алиса, было раздавлено чувством вины.
Алиса.
Я подошел к люку в полу, спустился в подвал и включил свет. Здесь было сыро, пахло плесенью. Лампочка Ильича мигала.
Я осмотрелся: железные бочки, колченогий табурет, несколько полок. На полках - советские кулинарные книги, календари и кипа тетрадей. Я открыл одну: исписана округлым почерком бабушки.
Взяв тетради, я выключил лампочку и поднялся наверх. Сел за стол.
Листы жирные, истрепанные. Первая тетрадь сплошь состояла из рецептов, во второй бабушка вела дневник.
Я выхватывал из дневника отрывки и читал. Погружался в прошлое не хуже, чем на машине времени. Я искал себе оправдание. Хотел убедиться, что бабушка была счастлива справляться с жизненными трудностями. Что моя помощь ей не требовалась.
Ответы на вопросы я не искал: думал, не осталось больше вопросов. Я забыл, что в истории с пивом была еще одна загадка, самая важная. Ее задала бабушка. И не только мне, но всей деревне. Почему ее пиво было таким вкусным?
'Были на праздновании Дня Города. Разболелась голова. Испугалась, что скорую вызвала. Дали таблетку аспирина, сказали, жить буду. У Галочки голова болит несколько раз в неделю. Водили ее по врачам. Говорят, ничего страшного, у врачей голова болит чаще, чем у Галочки'.
'Заходила расстроенная Лизавета, принесла конвертов и марок. Говорит, на почте яблоку некуда упасть. Каждый день ходит, пирожки шлет, а он, зараза, ни разу не написал. Телеграмму дал: 'Я хорошо не переживай'. Она слезами обливается. Предложила ей на женихов погадать, как раз Сочельник. Выкладываю на недавнее прошлое дальнюю дорогу бубного короля, Лизавета побледнела, опять слезу текут. Выложила настоящее - валет пик, одни пустые хлопоты и заботы. На сердце - казенный дом. А на будущее - скука с пиковой дамой, родственницей, что ли. Надеюсь, не со мной. Чтобы Лизавета не скучала, заставила ее на чердаке прибираться'.
'Сан Саныч приходил. Обещает помощь, как это он выражается, 'в реализации товара'. Тот еще делец'.
'Сегодня ходила к Тамаре и ее внучке Галочке, относила печенье, что купила в городе за четырнадцать рублей пятьдесят копеек. Тамара распустила внучку, прикрикнуть на нее не может. Я покричала, так Тамара меня выгнала. Печенье не вернула'.
'Пятое апреля, скоро пшеницу сажать. Надо сходить к Данилычу за конем, просить ребят подсобить'.
'Лизавета ходит веселая, говорит, новости хорошие, только рассказывать не желает, считает, что сглажу. А сама толстеть на радостях начала'.
'От Сан Саныча покоя нет. Опять возле крутится, предлагает пиво мое продавать'.
'На календаре семнадцатое апреля, пшеница не посажена. До двадцатых чисел надо и землю перепахать, и засеять ее, а они не шевелятся. Боюсь, не успеем'.
Я замер.
'Сейчас середина апреля, - сообразил я. - Вот почему Высокий Папа торопился выжить меня из деревни. Ему пшеницу надо было сажать! Бабушкину пшеницу на бабушкином поле'.
Поле ему не досталось, но зерно Сан Саныч похитил. Возможно, посадит. Только где? На собственном участке? Успеет ли? А главный вопрос - получится ли у него такое же вкусное пиво, как у бабушки? Будет ли оно напоминать мне по вкусу мед, который получал с ульев любимый дед, Кролику - персики, которые его отец привозил из поездок, а Чудику - что-то давно забытое из детства?
Я снова взялся за дневник.
'Лизаветин жених вернулся. Она ходит мрачнее тучи, говорит, лучше бы там остался. Что-то с ним приключилось. На днях встретила его у колодца, попросил, чтобы я Лизавете кого-нибудь другого в женихи насоветовала'.
'Пока спала, Пашка вынес мои старые галоши с налипшей грязью и носками внутри. В другой раз саблю заморскую стащил. Ее внучок с собой из города привез. Если, говорит, объявится, где она и у кого, ты выкупи и пришли, баба, по почте. Дурной какой, разве же оружие по почте пересылают. Почтальон меня на смех поднимет. Скажет, может, еще танк переслать. Я бы попросила. На танке удобнее поле вспахивать, чем на полудохлом коне Данилыча. Внучок расстроился, что саблю украли, ему там в городе от разбойников отбиваться нечем. Этот меч, он мне так серьезно говорит, помогает сохранять стойкость духа. Больших, наверное, денег стоит. Я на рынке спрашивала, никто не знает, где купить. Говорят, лучше ружье. Но ружье по почте тоже не отправишь, так что куплю баранок'.
Я читал, а сам думал о пшенице, Высоком Папе и коне Данилыча. И тут меня снова озарило. Конь и телега, скорее всего, нужны были Сан Санычу, чтобы вывезти мешки с семенами. А когда выяснилось, что мешков в бабушкином амбаре нет, Сан Санычу пришла в голову другая идея. Обвинить меня в воровстве.
'Лизаветин жених ходит вокруг меня кругами, думает, секреты ему выдам. Приходит с утра, спрашивает: 'Тетя Антония, помочь чем?' Я ему, сходи воды натаскай. Он сходит, натаскает. Печку мне растопил, дрова порубил. Сходил мне тут и в лавку, когда спину прихватило, и на почту - письма внуку отнес. Может, и забор со временем починит. Сделает, а потом смотрит на меня заискивающе. А я ничего. Ему знать не положено. Думаю, наверняка, оставишь его в доме одного, все разнюхает. Так я его дома одного не оставляю. Лизавета с ним не разговаривает. Почему, не объясняет. Сказала лишь, что изменился. Зазнался, что ли? Так чего бы ему? Из университета выгнали, на работу не взяли. Ходит теперь, мается, глаза всем мозолит'.
'Неужто Кролик? - подумал я. - Лиза и Кролик?'
'Письмо получила. Внучок говорит, работы много, отпуска не дают. Очень им горжусь, но летом не приедет'.
Я отложил тетрадь и закрыл лицо руками. Последние годы я подписывался на любую летнюю работу, лишь бы не ездить в деревню. Лишь бы не таскать воду, не сажать огород, не чинить крышу. И что там еще Кролик делал для моей бабушки?!