- А мы восторгались. Какой щедрый урожай, какое вкусное пиво. А там одна химия! - Высокий Папа обвел глазами толпу.
Я опешил.
- Чертова семейка, всех травила, - подвел он.
Я разозлился.
- Неправда!
Я стоял, облитый говном, и бабушка стояла тут же.
И я съел эту кучу говна. И бабушка съела.
Но в отличие от меня, она не заслужила.
Я выскочил из кабака. Рубашка прилипла к телу, к лицу прилила кровь. Голова вмиг стала тяжелой, меня мутило.
'Какой я дурак! Чертов дурак'.
2.9.1. Пятно на имени
'Я хотел помочь, просто помочь', - твердил я про себя. Снова и снова прокручивал в голове вчерашний вечер. Десятки раз выслушивал речь Папы о его, пусть не самом лучшем, но зато экологически чистом продукте.
Сан Саныч запятнал имя бабушки и возвеличил собственный бренд.
- Он верно говорил? - смущенно спросил Толик, переводя взгляд больших голубых глаз с меня на Павла Никифоровича.
- Окстись, - отмахнулся тот.
- Я и думал.
Толик радостно кивнул. С тех пор как его овца нашла приют в моем доме, он заметно ко мне потеплел.
- Ну ничего, - сказал Толик. - Я не думал, никто не думает. Чушь собачья!
Я вздохнул. Чем дольше я жил в деревне, тем больше вздыхал.
- Ты виду не подавай, - посоветовал мне Толик, - будь покоен. Покойных молния не ударит.
- Я сам ему про отраву сказал. Соврал. Хотел, чтобы пшеница выросла.
Толик кивнул.
- Это плохо, - сказал я.
- Что? - поинтересовался Толик.
- Не встать на ее защиту. Не оправдать. Она моя бабушка, а я в стороне стою.
- Запомни, сынок, - сказал Павел Никифорович, - никому такая защита не нужна.
Я встретился глазами со стариком. Он был грустен. Кажется, понимал, что себя я хочу оправдать больше, чем бабушку. Ведь именно с этого все и началось.
Толик пожал плечами.
- Разговорами делу не поможешь.
- Каждый думает все, что хочет, - продолжил задавать загадки Павел Никифорович. - Кто об Антонине хочет думать хорошо, будет думать. Что бы ни стряслось. Что бы кто ни сказал.
2.9.2. Полиция мыслей
- Ты что, полиция мыслей? - рассмеялся Кролик. - Будешь по дворам ходить, говорить: 'Не верьте Сан Санычу. Бабушка хорошая, я плохой'?
Если бы это помогло, я бы с радостью.
- Расслабься. Везде свои плюсы есть.
Кролик выпил рюмку и потянулся за бутылкой. Я так низко пал, что больше не гнушался его обществом.
- Какие, например?
- Ну вот сидишь, пьешь. Плохо разве?
- Плохо, - ответил я.
История моего поисковика состояла из запросов 'почему так плохо' и 'что теперь делать'.
Но в моей голове по-прежнему было пусто. Никаких ответов, одни вопросы.
- Тебя хоть что-нибудь волнует? - спросил я.
Кролик выпил.
- Хочешь поговорить об этом?
Я махнул рукой.
2.9.3. Где моя самурайская сабля
- Знаешь, я как-то бездомной кошке сосиску снесла. Та не съела, понесла котятам. Котята на чердаке. И вот она на дерево, а сосиска в зубах. С дерева по веткам до чердака. Голодная, но такое у нее сердце большое. Я смотрела на нее, и мне горько, и сладко.
Лизетт уставилась в землю и покраснела. Мы сидели на скамейке перед ее домом. Внутрь меня не пригласили.
- А на тебя смотрю, и ничего не вижу. Ты, наверное, можешь таким быть, точно можешь. Но пока не такой.
- Пожарила она рыбу тебе? - спросил Павел Никифорович, подходя ближе. - Лизавета?
- Пожарила, - сказал я.
Павел Никифорович пошел обратно к дому.
Я смотрел на гнездо на водонапорной башне и размышлял, что забыли аисты в глухой деревне, когда могли выбрать любое место на земле. Что я здесь забыл.
- Знаешь, - вернулся старик, - она ведь такая, Лизаветина мать. Послушная. Смирная. Как с такой бабой сладить?! Никак. Слышу, плачет. Тихо плачет и молится. Ну думаю, зря она. А потом стал замечать... не тянет меня к бутылке.
Павел Никифорович словно оправдывался.
- И так подхожу и этак, а не хочу. Из каких стаканов только не пил, не лезет и все.
Я посмотрел на отчима Лизы, и в голове у меня щелкнуло. 'Не может быть, - подумал я. - Этого просто не может быть'.
- Так что ты это... Ты не думай, что это...
В моей голове бился вопрос: 'Где моя самурайская сабля, чувак?'
2.9.4. Атака Лизетт
Узнав, кто передо мной, я понял, что мне казалось знакомым в Павле Никифоровиче. Походка была неуверенная. Перестав пить, дядя Паша не сумел полностью восстановить координацию движений.
Я уставился на отчима Лизы, признавая в нем человека, которого бабушка безуспешно направляла на путь истинный.
Лицо было более-менее нормального цвета, подбородок - чисто выбрит, а заплывшие глаза раскрылись. Он больше не прятался, не шаркал ногами, старался не сутулить спину. Не знаю, полюбила бы его бабушка в таком виде.
- Чего глядишь? - смутился дядя Паша. - Ты не думай, я рассердиться могу. Я тебе все объяснил, как человеку. Твое дело услышать и забыть.
Павел Никифорович скрылся из виду. Я встал со скамейки.
- Уходишь?
Лиза стояла на крыльце.
- Я и не знал, - сказал я.
- Чего?
- Не узнал его. Видел, но даже в голову не пришло.
- Антонина Глебовна на мать не сильно обижалась, - сердито бросила Лиза, - ты не думай.
Мы снова сели на скамейку.
- Он тебя любит. Когда ты приехал, сразу сказал хлопотать. Если бы не так, сидел бы целыми днями голодный. И в деревне о тебе только хорошее говорит. А ты этого заслужил?
'Лизетт явно не в мать пошла. Она не прятала боль, не плакала по ночам и не спасала мою душу исподтишка. И уж точно она не молчала'.
2.9.5. Исчезновение Алисы
Если верить Алисе, она была специалистом по падениям. Она не стала бы отчитывать меня за безнравственные поступки. Обозвала бы дураком и потеряла интерес к истории. Искреннее равнодушие Алисы было сильнее моих переживаний.
Мне этого не хватало. Уверенности в том, что моя судьба не заслуживает внимания.
По пути к дому Алисы я успел задать себе три вопроса: как приветствовать ее деда; как объяснить ему полную незанятость в разгар дня и как скрыть явный интерес к девушке.
Но, подойдя к калитке, я увидел замок. Ставни на окнах были закрыты, в почтовом ящике лежало письмо.
'Дедушка сказал, чтобы я написала записку. Я уезжаю. Алиса'.
В ящике лежал карандаш. 'Привет, - написал я на обратной стороне листка. - Жаль. Дайте знать, когда вернетесь'.
Я положил письмо и пошел, неся разочарование к дому Чудика.
Куда могла уехать Алиса? Вернулась в Петербург? Но куда уехал дед Алисы?
Может, они отправились к тете, которая работает в библиотеке и любит книги? А куда они дели кошку?
Какой заботливый дед! Если бы не он, я бы и записки не получил. Хотя, кто знает, кому она на самом деле адресована?
2.9.6. Удовольствие
- Из-за того что ты холишь и лелеешь свою скотину, к тебе как к дураку относятся, - сказал я, наблюдая, как Чудик в зеленой шапочке гладит корову и вплетает ей в хвост цветы. - А то и хуже.
- Кто тебя разозлил? - улыбнулся Чудик.
Мне стало стыдно:
- Но ведь это правда. Зачем корову гладить?
- А как иначе?
- Как все.
- Убивать животных нельзя, - сказал Чудик. - Это наши братья. Как можно убивать братьев?! Вот коров, например. Ты знаешь, что в Индии корова - священное животное? А ты - убивать. Посмотри на нее, посмотри на Рати. Как ее можно убить. У нее есть имя. Рати с индийского удовольствие. Как можно убивать удовольствие?!
- Не убивать коров ты мог и в городе. Зачем в деревню приехал?
- Если бы я остался там, кто бы заботился о коровах?! Ты сегодня одни глупости говоришь.
Я промолчал.
Чудик немного подумал.
- Тебе не приходило в голову, что не выделяться сложно. Ты этого не замечал?
- Нет, - покривил душой. Я не сделал ничего, чтобы заслужить внимание, а уж тем более - ненависть, деревенских. Не хотел, но оказался под светом их прожекторов, хотя предпочел бы незаметное, спокойное существование.
- Хотя, - продолжил Чудик, - выделяться тоже сложно. Но я не это хотел сказать. Я хотел сказать, что Рати сегодня чудесно выглядит.
2.9.7. Фиаско
- Я хочу разорвать договор аренды!
- Это почему? - спросил Зиновий Аркадьевич.
- Потому. Я хозяин участка. Могу я или нет?
Председатель деревни устало рассмеялся. Он сидел на скамейке рядом с клубом и надеялся избавиться от меня как можно скорее.
- Поди лучше отсюда.
- Нет, - твердо сказал я.
- Да ты знаешь, чего хочешь?! - рассердился председатель. - Сан Саныч дело делает, работу дает. Сейчас уже народ получает за охрану, за посев, за полив. А потом пойдет - и жать нужно, и бочки, и продажа.
Я был не согласен. Я видел разбитые машинами Высокого Папы дороги, пил взбаламученную рабочими воду из колодца. Это ли возрождение жизни в деревне?!
- Так всегда бывает. Хочешь взять, сперва дай.
Я подумал о взятке. Зиновий Аркадьевич прочел мои мысли.
- Не хватит, - сказал он.
2.9.8. Достоинство
- Нужно же что-то делать. Нельзя так оставить!
Павел Никифорович нахмурил лоб.
- Вспомни, сколько бабушка для тебя сделала, - надавил я.
Он остановился посреди дороги, поставил ведро с водой и повернулся ко мне.
- Я помню. Вчера встал - помнил, сегодня - помню. Завтра встану - помнить буду. Что было, то было. Не просто все.
Я обомлел.
- Бабушку обидели, а ты говоришь, не просто!
- Да пойми, что я говорю! - рассердился дядя Паша.
- Что, например? - задохнулся я.
Я думал, он обвинит меня в том, в чем я себя обвинял, но Павел Никифорович оказался благороднее:
- Будь покоен, все еще много раз поменяется. Хочешь ты или нет.
- А как же чувство собственного достоинства?
- Зачем тебе чувство?
Павел Никифорович схватился за ручку ведра.
Я тонул в одиночестве. Никто не собирался тонуть вместе со мной.
- Ты человек взрослый, - сказал дядя Паша, - сам разберешься.
Не знаю, как долго плакала Лизина мать, но результат был ошеломляющий. Теперь я сердился не только на Высокого Папу, но и на дядю Пашу.
2.9.9. Ментальное преступление
Мат стоял в груди, подходил к горлу, срывался с языка.
Я ходил кругами вокруг пшеницы. Представлял, как яростно топчу ее, как она гибнет.
Высокий Папа нанял дополнительную охрану, и теперь на участке постоянно находилось по два-три человека. И чем быстрее росла пшеница, тем зорче за мной следили.
Я мечтал, что Высокий Папа опростоволосится. Что из его идеи пивного порабощения ничего не выйдет. Что Высокий Папа прогорит.
Но пшеница росла. И горю моему не было предела.
Я представлял, как Высокого Папу изгоняют из деревни. Уличают в подлости, ловят на обмане, обвиняют в страшных преступлениях.
Но пока единственным преступником на округе был я.