Ступив на пшеничное поле, я ощутил беспокойство. Что-то было не так.
Я огляделся. Грабли валялись там, где их оставил. Желтый стог соломы стоял на краю участка, готовый к сожжению. В кармане у меня лежали спички.
Я наклонился к земле, чтобы подобрать бабушкины рабочие перчатки. В нос ударил едкий запах.
Вот что было не так на пшеничном поле - запах. Воняло хуже, чем на автозаправке.
- Что за черт?! - я бросил перчатки, зачерпнул рукой землю и понюхал.
Забрал новую горсть земли. Тот же результат.
Исследуя поле, я перебирался от одного участка земли до другого. Каждая крупица почвы была отравлена.
- Мать сено просит, - услышал я. - Для скотины.
Ленька стоял у калитки, следя за моими перемещениями.
- Не жгите эту... кучу.
Он указал на стог пшеницы.
- Кучу? - ничего не соображая, спросил я. - Ты запах чувствуешь?
Ленька недоуменно молчал.
- Это же керосин. Вся земля в чертовом керосине!
2.16.1. Так себе дед
- Не поможет уже ничего, земле вашей, - авторитетно сказал Зиновий Аркадьевич.
- Зато ведь и не зарастет. Сорняков не будет.
Дед стоял, прислонившись к забору. Обозревал мои земельные дали без особого желания помочь.
Без сомнения, это он проболтался о восхитительном плане посадить на бабушкином участке озимую пшеницу. Проболтался Высокому Папе. И тот отомстил. Расширил конфликт за пределы человеческого понимания.
- Спасибо надо сказать. Не будет хлопот на много лет вперед. - Получившаяся рифма позабавила председателя, и он радостно повторил: - Не будет хлопот много лет вперед.
- Кто-то землю потравил, а ему спасибо сказать?! - предельно широко распахнув голубые глаза, Толик смотрел на старожила.
Зиновий Аркадьевич принял на себя озабоченный председательский вид.
- Чтобы спортить землю, можно любые растворимые соли взять, - авторитетно сказал Зиновий Аркадьевич, будто именно этот вопрос интересовал собравшихся. - Ту же соль, соду. Купорос там, селитру. А про керосин я первый раз слышу. Но, точно Вам говорю, керосином на войне еду травили.
- Зачем? - тупо спросил я.
- Чтобы врагу не досталось, - ответил Толик.
- Насколько все плохо? - обратился Павел Никифорович к старожилу.
- Ну, что-то вверх поднялось, что-то в грунт ушло, - сказал он. - Нужно ждать.
- Сколько?
- Лет десять. А то и больше.
Он покивал головой, соглашаясь с самим собой.
- А сделать что-то можно?
Председатель злобно посмотрел на меня:
- Что делать, что делать! Я ужо сказал, что делать. Погодить, пока само все. Что он корчит из себя?! Спортить землю можно по-разному. Вон, положь побольше чернозема, и ничего не вырастет. Удобрения не те возьми. Тоже мне. Не садил ничего, а ноет, что земля плохая.
Потом повернулся, собравшись уходить. Я бы тоже ушел. От запаха тошнило, кружилась голова.
- Не будем мы годить, - сказал Толик.
- Мы все справим, - подтвердил дядя Паша.
- Справьте, - проворчал старожил. - Кто же вам не дает?! Толку не будет, это уж точно.
- Поглядим, - Толик с вызовом смотрел на старика.
- Справьте, - повторил председатель, как-то скукожившись. И попятился с участка, не поднимая головы.
- Пару машин с землей, - примирительным тоном сказал Павел Никифорович. - И перепахать надо.
- Перепахивайте. Я сказал, что ли, что?! - согласился Зиновий Аркадьевич. - Это ваше дело. Вон у меня был знакомый, вместе служили...
Я был уверен, что, уродись на поле пшеница, председатель бы отреагировал на это не иначе, как словами: 'Ну а я что говорил, я же с самого начала говорил. Землю спасать надо! Вот и спасли'.
- И все? - крикнул Толик.
- А что надо?
- Как град прошел, так ему допрос, а как керосином землю потравили, слова никому не скажут? - Толик был возмущен до глубины души.
- Ну пошутила детвора, и все, - рассердился старожил, махая на Толика рукой. - Не мое это дело. Лучше надо смотреть.
И ушел.
- Надо еще с ним потолковать, - сказал Павел Никифорович. - Может, скажет что, дед бывалый.
- Так себе дед, - сурово сказал Толик. - Болтает много, а без толку. Зря его звали.
- Ну, как сказать, - сказал я. Благодаря лекции председателя я знал, как отравить землю соперника подручными средствами, не используя керосин.
2.16.2. Избавление от хлопот
- Готов об заклад биться, только сверху плохо. А там убрать можно, новой земли насыпать. Удобрений наложить, чернозема.
Толик вопросительно посмотрел на Павла Никифоровича. Тот кивнул.
Сдается мне, все понимали, что земля на долгие годы потеряла чудесные свойства. И даже если не она была причиной богатого урожая пшеницы, волшебное бабушкино пиво больше не сварить.
Толик ушел, обещая договориться насчет машин с землей, а Павел Никифорович не сводил с меня взгляд.
Я вздыхал и печально смотрел на искалеченный кусок земли.
- Не выглядишь ты шибко печальным, - заключил Павел Никифорович.
Я расслабился и взглянул ему в глаза. Опомнился, стыдливо опустил голову.
- Поди Толику скажи, не нужна земля, - только и сказал Павел Никифорович.
Он ушел, а я все придумывал оправдания, почему не стоит возиться с почвой. Но факт оставался фактом, я чувствовал облегчение. Может, смешанное с разочарованием, но облегчение.
Я нащупал в кармане бумажку с рецептом вкуснейшего пива. Обычный рецепт, ничего особенного. Такими интернет полнился. В нем не было и намека на причину появления в пиве вкусов меда, персиков, малины, первого поцелуя и чего-то давно забытого из детства. Я до сих пор не знал, в чем секрет бабушкиного пива, почему оно было замечательным.
2.16.3. Реванш
- Нужно поговорить, - сказал я, зайдя к Толику. Тот обрадованно закивал головой.
- Пошли со мной.
Оглядываясь по сторонам, завел меня в сад за домом.
- Я не буду восстанавливать поле, - сказал я.
- Ай! - Толик махнул рукой. - Кому какое дело.
Я с удивлением на него уставился.
- Сан Санычу не должно с рук сойти, - быстро заговорил он. - Телегу увел? Увел. Теперь вот поле Антонины, - Толик наклонился ко мне и уверенно постановил: - Нужно дать сдачи.
Я понял, почему вопрос мести не был поставлен при дяде Паше. Тот применил бы миротворческие навыки и пресек бы заговор на корню.
- Ты со мной? - спросил Толик тоном заправского хулигана. И в по-детски наивных его глазах не видно было ни капли сомнения, одна дикая уверенность.
- Мне надо подумать.
Толик не понял. Отступил на шаг, упер руки в боки. Я открыл было рот, но он уже сменил гнев на милость. 'Что с этих городских взять? Рохли, одним словом!'
- Я не просто так! У меня думка есть, - сказал он, решив, что для утвердительного ответа с моей стороны нужно взять на себя как можно больше ответственности.
- Понятно, - сказал я.
- Ну иди! - Толик показал на беседку в саду.
Я поплелся в беседку, уже зная ответ.
Я не чувствовал злость. Не таил обиду. Ни на Зиновия Аркадьевича, разболтавшего о моем восхитительном плане, ни на Высокого Папу, его разрушившем. Все, что произошло, должно было произойти. Высший смысл вмешался, попустив злодеяние Сан Саныча.
Возможно, его стоило наказать, но делать это надо не исподтишка, а по закону. Пока же я сам был виноват в горестной судьбе бабушкиного участка. С тех пор как приехал в деревню, я поступал из страха, из понуждения, из корыстных помыслов. Душевным состоянием, недовольством, я словно притягивал к себе несчастья.
'Я исходил не из избытка, а из недостатка, - твердил я, сидя в просторной беседке Толика. - И терял все больше'.
Тюль на окнах развевался, стол был накрыт чистой белой салфеткой. Под потолком кружила оса.
Мне стоило остановиться и подумать. И вовсе не над тем, как отомстить Высокому Папе.
- Ну что? - спросил Толик. В руках он нес две рюмки. - Додумал?
- Да, - сказал я.
Толик вручил мне рюмку. Мы чокнулись и выпили.
- Если хотите, можете мне врезать, - я это начал, я должен был и закончить. Вовсе не Высокий Папа.
Я встал из-за стола, чтобы Толику было удобнее воспользоваться моим предложением. Тот стоял, наклонив голову набок.
- Нравится, когда бьют? Сам-то бил кого?
2.16.4. Яблочный призрак
И тут я ему вмазал. Съездил кулаком по лицу.
Так как решение было сиюминутным, проанализировать поступок я не успел. Кулак сжал недостаточно сильно, не прицелился, куда надо, чуть не сломал себе пальцы. Удар был неуклюжим и неумелым, будто неврастеничка руками всплеснула, не решив, что лучше - пощечину отвесить или по щеке потрепать.
Кожа на лице противника была нежная, губы - мягкие и влажные, а весь он словно розовощекий младенец, только что не агукает. Стало противно. Я не ожидал, что физическая реальность чужого лица так неприятно поразит меня и мои руки.
У него дыхание перехватило. Смотрел на меня ошарашенно, тихо мямлил: 'Мама!'
А потом, приняв единственно верное решение, Арсений закатил истерику. Разыграл представление. Упал на спину и, падая, головой ударился о собственный шкафчик.
На дверце было нарисовано огромное красное яблоко, прокушенное червяком. Эта картинка встречала меня каждое утро и провожала по вечерам роковой метафорой: жалея дырявое яблок, я трясся от бессилия защитить Наташеньку; а в самодовольном червяке клял Арсения.
Наташенька была хрупкой. Носила банты и белые чулки на резинке. Играла с плюшевым пуделем и любила полдники. Арсений то и дело обзывал ее, развязывал банты, рисовал черным фломастером на голубых туфельках, проедая в самоуважении девочки огромную дыру.
В тот злосчастный день Арсений взял ножницы и обрезал пуделю шерсть, говоря, что у каждого глупого пса должна быть глупая прическа. Приведя пуделя в надлежащий вид, мальчик подошел к Наташеньке. Представил работу собачьего парикмахера. Потребовал конфету в качестве оплаты.
Наташенька заплакала. Началось оживленное обсуждение, есть ли такая работа на свете - собачий парикмахер, и не порет ли Арсений чушь. Мальчик, в семье которого жил боксер, только и мог сказать, что собаке обрезают когти, но это делает папа. У остальных ребят проживали кошки и морские свинки, к парикмахеру они не ходили.
Арсений взял слово и сказал, что, если работы такой и не было, то теперь уж точно есть, и он первый мастер на деревне.
Наташенька ушла рыдать в раздевалку, я топтался у туалетов. Мне давно хотелось поддержать девочку, проявить дружелюбие. И я решил с сегодняшнего дня отдавать ей свои полдники.
Когда я размышлял о полдниках, Наташенька с криком выбежала из раздевалки. Там, у шкафчика, я обнаружил Арсения. Он светился самодовольной улыбкой. Я подошел, протянул руку, чтобы скрыть его улыбку от белого света, но на полпути передумал и съездил по лицу.
Я вмазал Арсению, чтобы он навсегда запомнил, что Наташеньку обижать нехорошо, что нельзя быть подлым червяком в здоровом сочном яблоке. А он, не выдержав моих нравоучений, упал и ударился головой.
- Ма-ма! - заголосил он. И это не было похоже на спектакль.
К великому сожалению, он все забыл. Напрочь. Амнезия.
Целый день вылетел у Арсения из головы - все, чему я хотел его научить, он предпочел не помнить. Только зря силы на него потратил.
Арсения перевели в другой детский сад, а меня стали бояться. Наташенька первая обходила стороной. Все полдники были мои.
К ощущению, что меня боятся, я привык. Я сам себя боялся. Никогда не знаешь, что ждать от человека, который в одних людях видит яблоки, а в других - мерзких червяков.
2.16.5. Поминки
- Смотрю, нравится тебе, когда бьют. Да? - я не знал, что ответить Толику. -
Скоро докатишься. Сам себя бить начнешь.
- Налей еще, - сказал я.
Толик вышел из беседки и скоро вернулся с бутылкой. Я подумал, что до того, как приехал в деревню Шахматную, все здесь было намного лучше.
- За упокой земли бабушкиной! За самое драгоценное из того, что мне завещано. За единственное мое богатство.
Я, конечно, ошибся: мое наследство состояло не в земле, не в пиве и не в тайном рецепте из грустной комнаты. Богатство, выпавшее на мою долю, я обрел много позже, когда раскрыл секрет бабушкиного пива со вкусом меда, персиков, малины, первого поцелуя и чего-то давно забытого из детства. Но мы выпили.
- Не далась, значит, никому, - сказал с улыбкой Толик, - земля Антонины.
- Никому, - согласился я. - Никому с этим не справиться. Кроме бабушки.
- Ну, - Толик налил еще, - выпьем за то, что можешь ты.
Я выпил, не представляя, за что.
Сидя с Толиком в прекрасной беседке, я решил, что моя прежняя стратегия не оправдалась. Отныне я собирался действовать, исходя из чувства радости. А если не будет радости, то не сдвинусь с места. И будь, что будет.