Самого яркого оргазма я достигаю, когда моя жена вот уже несколько месяцев лежит в коме. Она пребывает в полном анабиозе чувств тогда, как я нахожусь на пике сладострастия. Это не лучшая из моих характеристик, но факт остается фактом: я не сижу подле больной супруги, предпочитая ее койке постель другой женщины.
Физическая близость с женой с самого начала сопровождалась компромиссами, недовольством этими компромиссами, гулким стуком костей друг об дружку. Будто наши тела сплошь состояли из острых углов и жестких неровностей. Мы с Надей приноравливались как могли, а, отчаявшись приноровиться, терпеливо сносили неудобство. Стоит ли удивляться, что в отсутствии жены, я тут же пошел в бордель.
- И как же у тебя дочь? - косноязычно спрашивает Мила.
Я кладу руку под голову и от нахлынувших воспоминаний чувствую себя чуть лучше, чем просто отвратительно.
- Мы не предохранялись, - отвечаю я. Мила кивает, приподнимая толстую бровь.
Я познакомился с Милой в первую же ночь после катастрофы. Иван сидел в приемной больницы с Настасьей на коленях, держал ее маленькую руку в своих больших, и страшно меня раздражал. Он мне сопереживал: советовал отправиться домой - отдохнуть; спрашивал, не побыть ли ему с девочкой; смотрел на меня глазами, полными слез и сочувствия.
Никому не сказав, я вышел из больницы и почти тотчас оказался в лаборатории, будто время, необходимое на дорогу, сжалось в один миг. Кажется, я моргнуть не успел, как вместо раздолбанной медицинской мебели и старых вонючих кушеток увидел знакомую рабочую обстановку.
Почувствовав себя на своем месте, я облегченно вздохнул, окинул взглядом установку и открыл записи в экспериментальном журнале. Потом взял со стола термос, приготовленный женой накануне, налил в стакан остывший чай. Раздумал, вылил в раковину. Привычно оглянулся, не видела ли супруга: за спиной была заброшенная станция метрополитена, Надя лежала в коматозном состоянии, ни о чем не заботясь, а сам я, оказывается, шел в неизвестном направлении.
Где находится лаборатория, я даже не представлял, но, видимо, давно из нее вышел: до рези в мизинце натер правую ногу и захотел пить. С тоской я вспоминал вылитый в раковину чай. Открыв первую попавшуюся дверь, я оказался в публичном доме.
Здесь было немногим приятнее, чем в больнице: так же бедна стоящая вдоль стен мебель, тем же оттенком коричневой краски измазаны стены. Но в помещении было чисто, и запах стоял другой. Я несколько раз постучал по деревянной притолоке, и навстречу вышла полная женщина с копной рыжих волос. Она была в розовом халате, легко повязанном поясом. На губах играла улыбка.
Пока Мила зачерпывала воду из пластиковой бочки в углу комнаты, я сидел на ее кровати, скинув ботинки, и растирал ладонями гудящие ноги. Женщина протянула мне бумажный стаканчик. Я глотнул затхлой воды, зажмурился и выдохнул. Она восприняла это как сигнал к действию: подошла вплотную, мой нос оказался вровень с ее сладко пахнущим пупком. Уронив стаканчик на пол, я задрал голову вверх. Она наклонила ко мне лицо и с тех пор, куда бы я ни шел, оказывался у дверей борделя.
- И как же она теперь? - спрашивает Мила. Она подперла подбородок кулаком и смотрит на меня без всякого выражения. - Твоя дочь. Как она теперь? Без матери?
Я молчу. Я не знаю. "Почему она не спрашивает, как я без жены?" - злюсь, смотрю в потолок.
В отличие от супруги Мила мягким воском заполняет собой форму, предложенную грубым рельефом моего тела. Мои неловкие, резкие движения умудряется делать уместными - будто так и было задумано. А всхлипывания не замечает - деликатно молчит, словно не ее потный живот накрепко прилип к моему.
В отличие от жены Мила специально создана под меня: возможности ее тела идеально подходят моим желаниям, движения в каждый следующий момент - моим намерениям. Секс с ней напоминает отлаженный механизм вращения связанных между собой зубчатой передачей шестерней. Каждый раз, когда тело Милы совпадает с моим, я испытываю прилив нежной благодарности.
Поначалу я выходил из лаборатории в честном намерении навестить Надю, но к Миле приходил раньше, чем к стенам больницы. А спустя пару месяцев перестал себя обманывать, и был уверен, что жену не увижу еще долго.
- Вы в больницу? - спросил Иван на следующий день после трагедии.
- Да, - ответил я.
- Настасью возьмете? - потянулся он за детским пальтишко.
- Нет.
Настасья не увидела мать на больничной койке ни в первый день после трагедии, ни в последующие.
- Впрочем, когда я была маленькой, - начинает Мила, - меня оставили как-то одну. Мать ушла целый день на работу, и я решила убраться, помыть посуду, все дела...
Я слушаю Милу невнимательно: с того самого дня, как в первый раз посетил бордель, в голове навязчиво крутится - я чувствую, важная - мысль, которую никак не могу оформить в слова. И вот сейчас, сквозь слова проститутки, я опять различаю ее настойчивое жужжание. Появляясь на периферии сознания, мысль тут же исчезает, оставляя меня с беспокойством - чувством, что я упускаю что-то крайне важное.
- И ничего, - долетает до меня голос Милы. - Встала, передвинула табуретку. В общем, они вернулись, а у меня...
Я уверен, неуловимая догадка касается работы, и напряженно перебираю в уме идеи, занимавшие меня в последнее время: "Волоконный лазер, телепортация, шифрование... Иван настаивал на повторителях, нет, не то...". Я вспоминаю о проводимых исследованиях на манер игры "горячо-холодно", но мне никак не нащупать верное направление мысли.
- ...Так что не волнуйся.
- Повтори, что ты сказала, - напрягаясь, прошу я.
- Хм.. Ну сказала, что очнется, жена твоя. Очнется же?
- Нет, не то, - мысль ярко блеснула, но я тут же ее потерял. - А было так близко.
Мила встает с кровати. Ее полное тело ловит на себе первые солнечные лучи.
"Это бы тело да с Надиной душой", - думаю я.
- Ладно, тебе пора, - говорит проститутка и накидывает на плечи халат. Тот самый, который был на ней в первую нашу встречу: мятый, с рваным поясом.
Она улыбается и распахивает дверь. Я хмурюсь проходящим мимо девушкам и тянусь за штанами, но со своего места до них не достаю.
В лаборатории тихо: Иван занят подсчетами, Настасья еще спит. Я беру в руки термос, но внутри пусто. Вспомнив о жене, театрально вздыхаю, подхожу к бочке, зачерпываю воды. Она такая же не вкусная, застоявшаяся, как в борделе.
- Что там сегодня? - недовольно спрашиваю Ивана.
Услышав мой голос, помощник вздрагивает и закрывает дверь в детскую.
- Все как обычно, - отвечает он. Потом садится за стойку, обхватывает голову руками и говорит: - Мне кажется, мое участие в этом исследовании - пустая трата времени.
- Да? - спрашиваю я.
- Да, - Иван явно трусит и не смотрит мне в глаза. - Мне хочется помогать людям, быть полезным. А я только и делаю, что провожу одни и те же опыты, а потом записываю результаты. Нет, конечно, я рад вам помогать. Но... я не знаю. Мне кажется, я мог бы... по-настоящему... Нет... Я не знаю.
- В смысле, не знаешь? Скажи прямо: не хочу работать. Вот и все, сложно, что ли?! И не нужно оправдываться: "знаю-не знаю". Ты отсюда в любую минуту можешь уйти, никто тебя не держит.
Прокофьев краснеет, пару минут не двигается, потом тяжело встает:
- Я в больницу.
Он в больницу. Туда, где лежит тело моей жены, полное острых углов и жестких неровностей. Помощник будто читает мои мысли:
- Знаете, - говорит он, - наверное, вам кажется, что ее тело здесь, а душа непонятно, где, и в больницу ходить незачем. Но я об этом много думал, и считаю, что все наоборот. Это душа здесь, а тело ее носить не в состоянии. Я хочу сказать... - Иван чешет затылок.
- Сказать, что это не твое дело, - подсказываю я.
Иван совсем пунцовый разворачивается и уходит. "Тело не в состоянии носить душу", - повторяю я вслед за ним. И наконец понимаю, какая мысль не давала мне покоя в борделе. "Это бы тело да с Надиной душой", - подумал я тогда. "Душу Нади да в тело Милы", - думаю я теперь.
Стучу себя по лбу. Ну конечно!
Ни теряя ни секунды, я сажусь за стол и записываю на бумагу все, что приходит мне в голову. Отбегаю от стола, мечусь по лаборатории, потом снова хватаю ручку. В очередной раз бегая по комнате, сшибаю с ног Настасью, которая только что проснулась и вышла из детской. Я вижу на лице девочки испуг, потом радость, снова испуг. Она тянет ко мне руки, а я отталкиваю ее, матерюсь с досады.
- И куда запропастился этот Иван?! - кричу я, пока Настасья плачет, забравшись под стол и прижав к себе розового слоненка, подаренного ей мамой.
- Черт тебя дери, - не успокаиваюсь я.
"Кома наступает тогда, когда квантовые частицы души перестают взаимодействовать с нейронами мозга", - стучится в висках, и я выбегаю из лаборатории, чтобы найти нужные материалы в библиотеке.
"Душа - это сумма психических явлений и переживаний", - читаю я, открыв словарь. "Душа посылается на землю для приема и обработки информации", - говорит религиозный источник. "Душа состоит из квантовых частиц, которые принимают, обрабатывают и хранят поступающую информацию", - черным по белому пишет профессор в научном труде конце двадцатого века.
"И я до сих пор до этого не додумался, - хлопаю я себя по лбу. - "Не додумался, что информацию о состоянии квантовых частиц души можно перенести из тела моей жены в другое, здоровое, тело".
Я вспоминаю костлявое, расслабленное - а еще говорила, что не умеет расслабляться - тело Нади, лежащее на больничной койке. "Она заслужила большего", - думаю я, - "в конце концов, я тоже этого заслужил".
В лаборатории никого нет. Мне не терпится поделиться мыслями и догадками с Иваном, и я бегаю из угла в угол, не переставая смотреть на часы. "Когда он вернется из больницы, уши ему надеру".
- Она с вами? - с порога выкрикивает Иван.
- Кто? - тупо спрашиваю я.
- Настя, Настя с вами? - по моему лицу помощник понял, что я один. Он развернулся, весь взмыленный и потный, на бегу бросив:
- Останьтесь здесь, если она придет...
И я остался. Под столом валялся брошенный розовый слоник.