Захаров Алексей : другие произведения.

Писатели

"Самиздат": [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:


 Ваша оценка:

  Писатели
  
  1
  
  - Леонид Юрьевич, я ознакомился с вашей книгой, - важно начал разговор со мной Владлен Пуртов, первое препятствие на пути к появлению на свет моей книги в печатном виде.
  
  Я вынужден был прийти лично к нему и сесть на жёсткий стул в его кабинете, чтобы выслушать его мнение (уверен, разгромное) о моём романе. Конечно, я не питал иллюзий насчёт моего произведения и не воображал (ну, почти), что передо мной будут рассыпаться в благодарностях за то, что я выбрал их издательство, и тут же выпишут мне чек (или что там они делают) на кругленькую сумму. Далёк я был и от мысли о том, что не придётся вносить никакие правки. Критики и читатели - народ капризный. Иногда их суждения сходятся, иногда бывают диаметрально противоположны, но я чувствовал, что в моём случае их мнения будут едины: в таком виде печатать роман нельзя.
  
  Вот и сейчас, разглядывая этого тщедушного человека, который, очевидно, мнит себя великим судьёй над бездарными авторами и хилыми графоманами, к коим, естественно, я не относил себя, я сразу понял, что мне вряд ли что-то светит в этой конторе.
  
  - В таком виде печатать роман, к сожалению, не получится, - продолжил человек в роговых очках. Мне захотелось вцепиться в его клетчатый пиджак и хорошенько потрясти, чтоб хоть немного сбить с него спесь и менторский тон. Понятно, что издательство не будет хвататься за рукопись, но сказать об этом можно и помягче, и поделикатнее, без назидательного ехидства в голосе. - Нужно внести достаточно много... гм... изменений.
  
  - Но вы принципиально согласны взять роман? - я поёрзал на стуле. Скажи "нет" - и я с удовольствием хлопну твоей дверью.
  
  - Пожалуй... Если вы учтёте наши замечания.
  
  Ого, кажется, на третьем издательстве мне начало немного везти.
  
  - Какие же изменения я должен сделать?
  
  - Самое основное - это придать роману живости, энергичности. Сюжет, допустим, в целом, можно не менять, но детали, язык, стиль изложения требует правки. Причём значительной.
  
  - Как же мне исправить язык? Я так излагаю свои мысли, я привык так писать...
  
  - Учитесь. Что я могу вам ещё сказать? Тренируйтесь. Или вы думаете, что писать роман можно кое-как?
  
  Я скрипнул зубами. Порассуждай, порассуждай...
  
  - Нынче можно по-всякому...
  
  - Но не всякому, - тонко улыбнулся он. Ох, и самодовольная же физиономия. - Когда автор уже заработал себя имя, то он может позволить себе выпустить провальный роман. Конечно, этого делать не следует, конечно, это чревато падением популярности автора и продаж его книг, но это простительно. Трудно поддерживать высокий уровень писательского мастерства от книги к книге. Поставив планку, нужно ей соответствовать. У вас же она ещё даже не поставлена. И потому опускать её или сбивать невозможно...
  
  - Но что конкретно не так?
  
  - Если вам интересно, то все правки, вопросы и недоумения я сделал прямо в тексте. Файл вам сброшу. На словах же скажу: мало описаний, мало деталей. Хотя бы в двух-трёх предложениях можно описать природу, день-ночь, обстановку. Вы же в двух-трёх предложениях пишете о лицах и одежде героев, но этого мало. Если вы создаёте серьёзный роман, то подробности, психологический портрет, внешность персонажей чрезвычайно важны. Развития характеров героев почти нет. Сплошной картон и изложение мыслей автора. Разве герои не живые люди? Почему же они разговаривают друг с другом так шаблонно и заученно, однотипно и как-то даже карикатурно? Где живая речь? Где особенности говорения каждого?.. Вы претендуете на многоплановость замысла, но как-то корявенько даёте глубину. Если в вашем романе несколько слоёв, несколько подтекстов, многообразность, то надо хотя бы дать ключ к их пониманию. Чтобы читатель мог найти эти смыслы. Если они, конечно, присутствуют. Понимаете? Вы, наверное, слышали выражение, что некоторые авторы за туманными фразами и двусмысленностями ничего не подразумевают. Это читатель, напрягая ум, пытается найти в тексте какую-то глубину и, не находя в нём здравого смысла, предполагает, что, возможно, автор настолько глубок, что его текст не поддаётся рядовому объяснению. На деле же автор ничего и не хотел сказать своими словами, за мишурой букв и пестротой фраз нет никакого смысла... Продолжу. Не бойтесь описаний, пусть мысль бьётся и кипит, пусть язык будет образен и животрепещущ. Дайте волю фантазии и поработайте над её точным переводом в грамотное, понятное слово. Чтобы читатель не морщился и не думал про себя: "Что за невнятное изложение! Какой ужасный язык! Какой бедовый стиль!". Читательский интерес выгоден не только же нам, но и вам. Вы понимаете?
  
  Я кивнул. Я слушал его вполуха. Конкретику твою посмотрю дома, сейчас можешь заливать сколько угодно. Читатель проглотит всё при хорошей рекламе и броском названии. На каждый роман найдётся свой потребитель. Даже на мой "продукт". К тому же это только твоё личное мнение, Владлен Мирославович, твоё лично-критическое мнение. А что скажет рядовой читатель, простой физический труженик или герой интеллектуального труда? Может, он восторженно вскрикнет: "Ай, какая мысль! Ай, какой роман!", может, он запросит сразу же продолжение, а ты, Пуртов, будешь мычать про стиль и тяжеловесные диалоги.
  
  Нынче не пишет только ленивый - блоги, надписи на "стене", подписи к фотографиям. Обобщай, суммируй, составляй роман. Некоторые балуются короткими рассказиками, не в силах создать что-либо эпичное и грандиозное. И едва ты сам создашь что-то действительно стоящее, как всякие пуртовы, эти желчные и завидующие цензоры, норовят осадить тебя и не дать твоему детищу жизни. Они вечно пожимают плечами и говорят: "Хотите печататься - есть Интернет, публикуйтесь там. Да, бесплатно, но зато соберёте оценки читателей и поймёте, что мы были правы, отказав вам". А на что жить, уважаемые цензоры?
  
  Мой кивок как будто подстегнул красноречие Пуртова, и он, распаляя самого себя, принялся втирать мне, что недостатки хоть и существенны, но не так уж и неустранимы. Без ущерба сюжету можно там поменять сцену, здесь написать по-другому, а того персонажа вывести совершенно иным. Скрежеща про себя зубами, я выслушивал его словоблудие, и когда, наконец, поток его пространных фраз иссяк, я вежливо поинтересовался:
  
  - Я хотел бы узнать насчёт аванса. Вы сказали, что берёте роман...
  
  Тут-то он и стушевался.
  
  - Дело в том, Леонид Юрьевич, что пока мы вам денег дать... не можем.
  
  - Понятно, - я поднялся и демонстративно снял с вешалки свой плащ.
  
  Если бы он действительно был заинтересован во мне, то встал бы следом или остановил меня словом. Но нет. Ни "извините", ни "мы вас ждём", только холодное:
  
  - Я отправил вам замечания. Думаю, учтя их, вы напишете превосходный роман, который мы с радостью опубликуем.
  
  С учётом твоих замечаний придётся тебя брать в соавторы. Разумеется, эту фразу я оставил при себе и, буркнув ему: "Прощайте", захлопнул за собой дверь. Жаль, получилось не сильно. Я было подумал вернуться и хлопнуть от души, но решил, что эпатировать без нужды не стоит.
  
  Взбешённый очередным бесполезным времяпрепровождением, я выскочил на улицу с намерением направиться в ближайшее кафе, выпить пива и отдохнуть. Солнце пригревало, постепенно осушая образовавшиеся после ночного дождя лужи. Я перешёл через дорогу, аккуратно обходя их и в который раз отмечая про себя "убитость" наших дорог.
  
  Мимо прошли, щебеча о чём-то своём, три девицы. Если б не моё хмурое настроение, я, может быть, попытался завязать с ними разговор. Сейчас же, после унылой беседы с Пуртовым, мне хотелось только одного - выпить.
  
  Не успел я тронуть дверь кафе, как меня окликнули. Мысленно кляня себя за то, что "засветился", я обернулся, натягивая на губы улыбку. Ко мне подходил, распахивая свои объятия, Рудольф Бобов, мой давнишний приятель, который, к слову, и посоветовал мне обратиться в пуртовское издательство. Его роман "Вечность - единица исчисления времени", название которого он украл из "Непричёсанных мыслей" С.Е. Леца, имел некоторый успех в нашем регионе, и потому Бобов возомнил себя восходящей литературной звездой. Пуртов же, очевидно, счёл его перспективной курицей, несущей золотые яйца, и выбил для него немалый аванс на новое произведение. На нашей последней встрече подтянутый, неправдоподобно гладколицый Бобов сообщил, что сюжетная линия его нового романа уже "обмозгована", остались лишь "детали, описания, подробности". Тогда же он и предложил мне, посетовавшему на отказы двух издателей, написать Владлену Пуртову, его редактору, который, как он уверил меня, очень хорошо разбирается в современной литературе, "держит руку на пульсе актуальных трендов" и может одобрить даже провальный проект при условии выполнения автором устраивающей издательство правки.
  
  Я был вынужден приобнять лоснящегося Бобова и, похлопав его по спине, на словах выразить своё удовольствие от встречи с ним.
  
  - Лень, - он называл меня с давних времён "Ленью", а не "Лёней" или "Лёнем", я даже и не вспомню, отчего это пошло и что было тому причиной, - ты от Пуртова? Что он сказал?
  
  - Если исправлю, как он хочет, то возьмут, - нехотя признался я.
  
  - Я же тебе говорил! - торжествующе поднял он палец вверх. - Исправь, и всё получится. Или пойдёшь на принцип? Там же, наверно, не слишком много нужно править... Зайдём? - он кивнул в сторону кафе.
  
  Пришлось, скрепя сердце, согласиться и прошаркать вслед за ним внутрь.
  
  После первой кружки, выпитой залпом, мои нервы понемногу стали приходить в порядок. Я глубоко вздохнул и заказал вторую. Бобов всё это время что-то искал в карманах своего шерстяного пиджака и узких брюк.
  
  - Вот, - мне принесли вторую кружку, моему спутнику - молочный коктейль, - это мой роман, - Рудольф положил на стол флешку.
  
  - Старый? - я отпил пиво.
  
  - Да, с правками Пуртова. Хочешь взглянуть? То, что было, и то, что стало. От его исправлений в глазах зарябит, - он подтолкнул флешку ко мне, и я, взяв, положил её в карман. - И посмотри: я сделал всё, как нужно, результат ты знаешь. Разве это того не стоит?
  
  - Что ж ты не взял его в соавторы? - довольно жестоко с моей стороны было задавать этот вопрос, но сейчас мне хотелось побыть одному, и я готов был этого добиться даже ценой обиды приятеля.
  
  - Он сам не захотел, - автор бестселлера притянул к себе коктейль и попробовал его через трубочку. - Точнее, он отказался от имени на обложке, но взял процент с продаж...
  
  - Хитёр. У тебя там про что, я забыл? Про космического путешественника, который хочет разобраться, действительно ли в мистической вере есть рациональность, действительно ли верить - значит заставлять свой ум идти наперекор логике, рассудку и реальности? - невольно, вместо того, чтобы отвадить его от себя, я привлёк к себе ещё большее его внимание.
  
  - Практически, - оживился Бобов. - Мой роман про будущее. Про споры о вере, о том, как жить. Ты ведь пишешь о том же? Я правильно помню, что в твоём романе речь идёт об идеалистах и материалистах? Как они спорят друг с другом о мироздании?
  
  - Пуртов разгромил роман, считая, что у меня мало действия, но много диалогов и рассуждений...
  
  - Покажешь его примечания?
  
  Я подавил свой вздох. Начинается... Теперь от него не отвяжешься. Придётся доставать планшет и показывать ему замечания Пуртова. Ну и чёрт с ним, пусть читает.
  
  Я открыл свою почту, где лежал присланный редактором файл. Бобов был прав: всё было красным-красно, а корректура перемежалась восклицаниями: "Это надо оставить!", "Убрать!!!" и вопросами: "Почему так затянуто?", "Разве бывает, что так нудно говорят?". Я отдал собеседнику планшет.
  
  - Да-а, - протянул Рудольф, пробегая глазами первые абзацы, - это в его стиле... Про мой роман он тоже отзывался весьма пренебрежительно, хотя я свою книгу считаю очень религиозно-насыщенной и очень актуальной, ведь спор религии и науки вечен. Не знал, что ты интересуешься этими же вопросами...
  
  - Я разным интересуюсь.
  
  - Но роман решил написать именно об этом?
  
  - Я начитался всякой религиозной литературы и...
  
  Мне не хотелось объяснять ему, что чтение такого рода книг как-то попало в струю, задело что ли меня, ударило меня по больному, обличило во мне то, что я сам раньше не видел. Прочитав, я будто прозрел и увидел самого себя: какой у меня отвратительный характер, какой я бываю злобный без меры и причины, раздражительный и обидчивый, не слежу за своими словами и не думаю, что говорю... Вот и сейчас, я потихоньку успокаивался. И правда ведь - чего я взъелся с утра, сидел злюкой в издательстве, язвил себе в уме и чуть ли не бранью посылал ни в чём не повинного редактора. Я снова сделал глубокий вдох и медленно выдохнул.
  
  - Судя по тексту твоего произведения, - сказал Рудольф, перебирая пальцами по экрану, - ты знаешь, о чём пишешь... Есть прекрасные места, где ты расписываешь, что лежит на сердце и в душе твоего Тимофея...
  
  - Только не пой мне дифирамбы, - невольно скривился я. - Я не Достоевский, чтобы раскрывать глубины души и исследовать психологические состояния героев. Что могу, о чём могу, как могу, то и пишу.
  
  - Посмотри, что тут отметил Пуртов, - он долистал до того места, где два антагониста, два центральных персонажа романа спорят о вере. Тимофей Македонов, защитник идеалистов, и Лев Нилин, апологет материалистов. - На мой взгляд, это очень важный разговор о религии, и если тут что-то менять, то не саму суть.
  
  Да и я сам его считал главнейшим во всей книге. К тому же мне самому нравилось, как у меня это написано: речь Тимофея, его страстность, его убеждённость в своих словах - всё это казалось мне неуязвимым для критики. Я ждал, что в этом-то месте никакой редактор не скажет: "Не годится", наоборот - одобрительно кивнёт или во всяком случае оставит неизменным. Потому, когда Рудольф повернул ко мне планшет, горящий красным, я вздрогнул, и моё горло перехватил спазм гнева. Это место длиною в несколько страниц было выделено жирно-красным, и с подчёркнутой издёвкой - конечно, с издёвкой - было написано: "Длинно, затянуто, однотипно, будто человек спорит сам с собой. Язык тот же, фразы те же, построение предложений одинаковое. Нет жизни!".
  
  Я покачал головой:
  
  - Я не буду его исправлять!
  
  Бросив взгляд на гаджет, я вспомнил, как писал эти строки и даже гордился ими. Да, это был диалог-противостояние, диалог-выступление. Сейчас же, когда я, краем глаза глянув на текст, воскресил его целиком в памяти, он показался мне и вправду сырым и необработанным, претенциозным и слишком напыщенным. Наверно, Пуртов прав, зря я на него так набрасываюсь, он-то каждый день имеет дело с такими, как я, "творцами", воображающими, будто их текст - это священное писание, из которого нельзя выбросить и йоты.
  
  - Конечно, надо исправлять, - Бобов даже как будто удивился моему непониманию. - Но не саму суть, только описание, по-иному надо построить фразы... Я просмотрел: получается, это не спор, тем более, что Лев в нём пассивен, и не диспут, а какой-то монолог. Эдакая агитка... И потом - почему у тебя затем Лев соглашается ехать вместе с Тимофеем послушником в монастырь? На три месяца. Это, мне кажется, перебор...
  
  - Они договариваются до того, что Тимофей предлагает Льву познать религию изнутри. Поверить, чтобы опровергнуть. Получить религиозный опыт, чтобы обосновать свой отказ от него.
  
  - Но тем тяжелее будет вина самого Тимофея, если он, привлекая человека, вводя его в религиозную общину, потеряет его из-за этого пари. Ведь Лев идёт туда не по зову души, а "на спор".
  
  - Это приобретение опыта, а не понуждение к вере, - рассердился я. Он не понимает что ли? В чём тут обвинять Тимофея? - В конце Лев остаётся на следующие "трудни" в монастыре, а Тимофей уезжает жениться в город. При том, что сам Тимофей и в начале, и в середине размышляет о своём пути, о том, к чему его готовит Бог.
  
  - Значит Лев всё-таки становится идеалистом?
  
  - Нет! - я уже окончательно потерял терпение. Все мои вдохи и выдохи - коту под хвост! - Этого в романе нет, и я намеренно не хотел допускать этого. Он продолжает испытания, продолжает ставить свой физический опыт над духовным миром. Он анализирует свою жизнь в монастыре, общение с монахами, он записывает свои мысли и результаты опыта в дневник, выдержки из которого приводятся в романе. Тимофей же не сомневается в вере, в божественном в целом, он идёт дальше, пытаясь понять, каково его предназначение в мире, какой путь ему предстоит и каким его ведёт Бог. То есть если Лев только пытается понять, как устроен мир, то Тимофей хочет познать свою судьбу, жизнь человека в этом богоустроенном, как он верит, мире.
  
  - Я смотрю, в некоторых местах Пуртов написал: "Не верю!!!". Это значит у него (самое главное для него!), что в тексте нет жизни, что за словами ничего не стоит, герои произносят свои будто заученные реплики, их эмоции вялы, а мотивы действий высосаны из пальца...
  
  - Он не верит, что Лев остаётся ещё на некоторый срок в монастыре трудником?
  
  - Нет, - Рудольф сверился с правками. - Он не верит, что Тимофей так и не может понять, что ему делать в этой жизни. "Если человек действительно верующий, каковым автор представляет Тимофея, то он знает, для чего живёт!".
  
  - Я и не спорю, - я допил пиво и попросил счёт. Достаточно мы сегодня набеседовались. - Только верующий, зная смысл жизни, понимая цель, может на каждом этапе своей жизни спрашивать у Бога, как ему поступить дальше, куда пойти, что сделать. Вот и Тимофей, веря в Бога, вопрошает Его, быть ли ему в миру или остаться в монастыре уже послушником, а дальше - монахом. Он хочет служить Богу, но это можно делать и в миру. Можно быть священником, а можно - иеромонахом, можно быть врачом или писателем, и всё равно служить Богу своим делом. Он ищет своё призвание.
  
  - А ты своё нашёл? - поддел меня Бобов, возвращая мне планшет.
  
  Я хмыкнул и, расплатившись, поднялся из-за стола. Он знал меня ещё с детского дома и так ничего и не уяснил. Что у меня есть сейчас? Жалкая квартирка на окраине, рабочая профессия и периодическая личная жизнь. Этот роман для меня - попытка найти своё предназначение. Может быть, я чего-то стою, может, уроки русского языка и литературы не прошли для меня даром? Может, моя тяга к чтению будет иметь результат? А иначе - кому нужна моя рожа кирпичом? Кому нужны крохи и мизер, которым я перебиваюсь? Зачем я мытарюсь с этим романом по издательствам? Ради славы, ради почестей, самоудовлетворения, насыщения тщеславия, ради денег, которых много не дадут за первый роман, тем более не выдающийся? Да, это мой шанс заявить о себе. Но если мне везде и всюду откажут, брошу ли я писать? Пожалуй. Или я вслед за Толстым скажу: "Не могу не писать" и продолжу хоть в стол, хоть под стол... Пусть скажут, пусть оценят, пусть хоть кто-то узнает. Зачем? Неужто в романе важные мысли, неужто там есть над чем поразмыслить и есть о чём порассуждать? Нет, банальщина да и только... Вот и остаётся - терзаться, с одной стороны, мнительностью и заниженной самооценкой, с другой, желанием показать себя и прославиться, и ждать, что случится в итоге. Что победит. Но я ничего не скажу Рудольфу, не его это дело.
  
  - Моё призвание, - ответил я Бобову, - чинить машины и ждать своего шанса. Жениться, родить детей, воспитать их и умереть, оставив им средства для существования.
  
  - И так без конца будет вращаться жизнь семейства Ягуаровых: рождение, зачатие, рождение, смерть... - он положил на стол деньги и первым вышел из кафе.
  
  - Только не начинай разговор о смысле жизни, - поморщился я, подавая ему руку и давая понять, что встреча подошла к концу. - Сам всё знаю. Жизнь - для того, чтобы наслаждаться ею.
  
  - Нет, - чуть улыбнулся Рудольф, - жизнь - для того, кто умеет наслаждаться ею. Если ты родился в несчастливое время в несчастливой семье, то откуда взяться в тебе счастью?..
  
  - Стало быть, миллионы живут несчастливо, раз не умеют наслаждаться? Как раз для голодных усладительны минуты насыщения, для бедных - минуты обладания деньгами, для больных - минуты отступления болезни. Даже в несчастии можно найти радость. Горе невечно, как невечна и радость...
  
  Выпалив это, я смутился и, пожав, наконец, ему руку, быстро пошёл прочь.
  
  - Так и запиши, - крикнул мне вслед Бобов. - Пока жизнь не прошла, умей найти в ней, зачем и для чего жить.
  
  Я покачал головой, не оборачиваясь. Можно жить для горя, муча себя и упиваясь своим мучением. Можно находить всюду радость, закрывая глаза на боль и страх. Можно не брать в голову никакой смысл жизни, плыть по течению и ждать конца. Раз уж тебя вытолкнули из лона, то надо двигаться по инерции...
  
  Возвращаясь домой, я вспоминал о том эпизоде, на котором теперь красовалась фраза Пуртова: "Затянуто!!!". Пусть текст этот затянут, пусть эмоциональность Тимофея кажется чрезмерной, а его слова слишком возвышенными, необыденными, и сама речь - сумбурной и прыгуче-уклончивой... Я - автор, и я могу как оставить этот текст в нетронутом виде, так и внести в него правки.
  
  Ведь в сущности, что мешает мне плюнуть на всё и последовать совету Бобова, переделав весь роман под заказ Пуртова? Не издательство ли платит за роман? И не ему ли заказывать содержание? Хочет Пуртов, чтоб этой сцены (эпизода) со Львом и Тимофеем не было, - пожалуйста, я уберу её. Хочет описаний? Вобью. Хочет больше действия? Напишу. Наступлю на горло собственным мыслям и сделаю, как хочет издатель.
  
  Многие ли редакторы так поступают? Другие просто отказали, сославшись на слабость текста. Этот решил повозиться со мной. Или проверить мою уступчивость? Может, я буду настолько податлив, что всякий сможет мною вертеть и указывать, что писать? Да и могу ли я писать под заказ? Если есть талант, ремесленные способности, то почему нет? Выстрогаю, сделаю... А если способностей нет, то и не выжму из себя ничего. Или выжму всё тот же бред и несуразицу, шаблонные фразы и пустые красивости.
  
  Если б он только сказал, что нужно внести правки, но не требовал внесения каких-то определённых!.. Если б он просто писал, как в отдельных местах: "Слабо!", "Нельзя так писать!". Если б он просто перечеркнул всё!.. Забавно! Я поймал себя на мысли: что же тогда бы я исправлял? В какую сторону нужно было бы вести сюжет? Как переделывать, если не знаешь, что именно не так? "Нельзя так писать", "Чушь!" - но как тогда "так" писать, что - не чушь? Как смог, как умел - я написал. Дальше ваша работа - брать или нет, но не указывать, что исправить... Или всё же - и это тоже их работа?
  
  Я вернулся домой в скверном расположении духа. Покормив кота, я вставил в ноутбук флешку Бобова. Рудольф сказал правду: он сделал так, как хотел Пуртов, выполнил всё в точности. Поменял, добавил, убрал... Он учёл все замечания, не пропустил ни одного примечания, ни одной красной строки. Пуртов должен был быть доволен.
  
  С досадой я закрыл роман Бобова. Не буду расстраиваться. Надо лишь принципиально решить: идти ли по его пути, или придерживаться своего? Да, я не знаю, не уверен, не могу сказать точно - пишу ли я хорошо, приемлем ли текст для читателя. Я давал читать роман Бобову, ещё трём своим приятелям, двое из которых работали со мной в автосервисе. Все говорили сдержанно, без хвалебных речей. Кто-то вообще ничего не понял, сказав, что написано скучно, и вообще он такого не читает. В Интернете публиковаться я не хотел: разве после бесплатного опубликования произведения в Сети кто-то из издателей захочет тратить деньги на мою книгу? Поэтому я приберёг роман для книжной печати, ходил, пересиливая себя, слушал их отказы. Можно было утешаться тем, что многим писателям, чьи романы позднее станут бестселлерами, тоже поначалу отказывали. Но почему-то приходило в голову другое: сколько "писателей", мыкаясь по издательствам, так и не опубликовали свои вирши! Сколько иных, опубликовавшихся, канули потом в Лету! Издав одну-две книги, выдохлись. Выдавив из себя весь талант в один роман, ничего не могли толкового выжать из себя позже.
  
  Так и я - не буду ли автором одного романа? Не получу ли широкую известность в узких кругах? Не стану ли членом клуба писателей, о книгах которых знают лишь они сами? Что будет стоить мой роман, если я выкину из него строки, которые нравятся мне? Что будет стоить мой талант, если он у меня есть, коли я в угоду одному читателю переиначу содержание? Что будет, если я пойду на поводу у издателя?..
  
  Пойти ли в другое издательство? Поискать ли ещё? Перечитаю ещё раза два роман, исправлю явные недочёты, описки, сумбуры в сюжете, нестыковки... Только явную бессмыслицу и нужно править, но не замысел, нет. Я не должен поступиться своими героями! Но увидят ли они тогда свет? Почувствуют ли себя на бумажных страницах? Ощутят ли они плоть букв, знаков препинания внутри переплёта? Если я так хочу "издаться", я сам могу (эх, были бы деньги...) издать себя и раздать экземпляры друзьям. Зачем мне "широкие массы"? Зачем мне тысячный тираж?..
  
  И кто он такой, этот Пуртов? Я снова начал злиться на самого редактора. Он лучше знает читательский интерес? Он знает, как правильно писать, и наставляет неопытных начинающих авторов?.. Да, может, мне тогда стоило пойти на кружки литераторов, может, надо было показать роман маститым писателям или хотя бы журналистам? Выслушать советы знающих людей и, прислушавшись, выполнить?.. Вот и Пуртов, взяв на себя эту обязанность, сделал то, чего не смог я сам: нашёл неудачные места, корявые фразы, утомительные диалоги и бессмысленные повороты сюжета. Я должен, наверное, быть благодарен ему за это, но что я чувствую внутри себя? Злость - за то, что он стал править мой текст. Зависть - за то, что он, читатель, оказывается умнее меня, автора. Досаду - на себя за то, что не сумел правильно изложить мысли.
  
  Разберись сам в себе, сказал я. Претензии предъявлены не к тебе лично, а к тексту. Не переноси замечания, упрёки на свой счёт. Он прав: учись, работай. Учись прорабатывать текст, работать со словом, если ты действительно хочешь стать писателем, жить этим. Ты злишься на него потому, что он посмел указать тебе на недостатки романа. Но не на твои же как человека! Умей воспринимать критику, умей понимать её. Тебе нужна мудрость, чтобы отделить злую критику, пустую, бессодержательную, от конструктивной, полезной, скрупулёзно-точной. Посмотри другими глазами на текст. Никто не принуждает тебя слепо следовать указаниям. Противишься, не согласен - обоснуй, настой на своём. Видишь, что был неправ, - признай, исправь. Прислушайся к совету профессионала, но не забывай и о своей самобытности. Ты можешь быть новатором в слове, в замысле, в построении текста, ты можешь быть первопроходцем, которого не поймут и не примут сейчас. Но ты должен понять, что самодурство и самолюбование не есть новаторство. Что глупость и неграмотность не есть гениальность. И если текст слаб, то это объективно.
  
  Я постарался абстрагироваться от своей раздражительности, взять себя в руки и непредвзято прочесть роман. Я должен проанализировать допущенные ошибки, которых, возможно, и нет, с которыми я, вероятно, не соглашусь. Однако я не могу отрицать, что где-то, в чём-то я ошибся, что-то упустил, не заметил. И я должен, да, должен, быть рад тому, что мне указали на ошибку, а не гневно кричать: "Вы ничего не понимаете!". Я должен уметь принимать свою невнимательность, свой непрофессионализм (пока ещё, я надеюсь!), своё неофитство. Я не могу сейчас бросать в лицо редакторам: "Вы неправы, я знаю, как лучше!".
  
  Я принялся читать роман с учётом редакции Пуртова. В нескольких местах в начале я согласился с его правками, где-то сам написал: "Здесь - настаиваю!". Добравшись до пресловутого диалога, я безжалостно стёр его. "Нет жизни" - он прав. Деревянно и неестественно. Этот эпизод надо заменить на другой, и тогда...
  
  Раздался телефонный звонок, и на экране я с удивлением увидел, что мне звонит Пуртов.
  
  - Я слушаю, - я ожидал услышать снисходительное приветствие, но редактор был неожиданно демократичен:
  
  - Приветствую вас, Леонид Юрьевич. Не отвлекаю от важных дел?
  
  - Нет... Я как раз правлю текст в соответствии с вашими замечаниями.
  
  - Рад, что вы к ним прислушались. Я звоню вот по какому вопросу. Наш главный редактор Иван Серафимович Новодубский прочёл ваш роман и, ознакомившись с моими замечаниями к нему, не со всеми из них согласился. Он готов встретиться с вами и обсудить всё уже сегодня вечером, по "горячим следам", как он сказал.
  
  Я онемел. Вот оно! Выходит, вовсе не нужно слепо следовать указаниям "профессионалов", нужно просто дать прочесть своё творение нужным, понимающим людям. Тем не менее, кое с какими суждениями Пуртова о моём тексте я был согласен.
  
  - Это значит, что я могу... не править роман? - как можно суше постарался спросить я.
  
  - Можете пока не править, - голос редактора, несмотря на ситуацию, был деловит и бодр. "Он не сдаётся, - подумал я. - Он всё равно дожмёт меня. Даже если главный редактор скажет, что всё хорошо, и в таком виде одобрит печать, Владлен умудрится вставить в конечный текст свою редактуру". - Я передам, что вы придёте? Сегодня в шесть часов, в Доме Литератора, состоится презентация новой книги Марцелия Славина, там будут все, и вы тоже можете прийти и пообщаться.
  
  - Разумеется, я приду. Спасибо за звонок, - я хотел быть вежливым с ним, невзирая на его отношение ко мне.
  
  Повесив трубку, я задумался. Восстановить удалённый текст не составляло труда - достаточно было снова скачать файл из почты и убрать все замечания. Вопрос был в другом: до этого я сомневался в стиле своего изложения, думал, что основной проблемой станет "рубленый" язык и бедность моего словарного запаса. Но Владлен указал мне на изъяны в самом сюжете, на скудность и слабость мысли, на вторичность тем, и я не мог взять и отмахнуться от его мнения. Или всё-таки могу это сделать?
  
  До шести часов было ещё немного времени. И потому я, решив, что успею выловить из романа ещё пару-другую-пяток-десяток "блох", снова сел за компьютер.
  
  2
  
  Я сегодня сбежал от жены. Признаюсь и каюсь. Сбежал. Самое главное, что я был откровенен и сказал ей, что ухожу. Конечно, она рассчитывала остаться со мной, но... От таких приглашений не отказываются.
  
  Ещё вчера вечером мне позвонил мой приятель - Серёжа Касатонов. Мы с ним знакомы со школы, и ему, как работнику издательства, я как-то обмолвился, что пишу роман. Он, конечно, обрадовался, взял с меня обещание, что как только роман будет готов, я отнесу его именно в издательство Новодубского и ни в какое другое. Сам-то Касатонов работал у Новодубского программистом. И вот вчера он заявил мне, что главный редактор пригласил всех на, как он выразился, "чествование Славина". Более того, с собой можно было привести одного друга или подругу, и неженатый Серёжа мгновенно вспомнил про меня, отчего-то решив, что раз появилась возможность попасть в литературную тусовку, то я непременно должен заявить там о себе. Я строго пригрозил Сергею, что не буду обсуждать с Новодубским мой роман (не хватало только, чтоб он прознал про него и стал расспрашивать!), но, несмотря на то, что я не пылал желанием попасть туда, отвергать этот шанс было бы глупо. Так что я выразил своё согласие Касатонову, однако пока что ничего не сказал своей супруге.
  
  Разумеется, и самому Сергею я не говорил, что роман дописан и закончен. Это и не было правдой: у меня в компьютере имелись только разрозненные файлы, которые я давно не разбирал. Вспомнив о них, таким образом, я решил с самого утра засесть за их разбор и, быть может, что-то уже набросать к его появлению.
  
  Найдя в папке с файлами нужный документ (последний из созданных), я открыл его и пролистал до того места, на котором остановился. Что будет дальше? Я знал лишь отчасти.
  
  Роман ещё нужно было довести до ума. Сюжет не отличался оригинальностью: в некоем городе, условно названном К-ск, скромный работник бухгалтерии крупного предприятия Игорь Кириллович Леев на вокзале случайно вступает в конфликт с мужчиной и женщиной - мужем и женой Маевскими; всё заканчивается банальной ссорой и взаимными обидами; на следующий день обнаруживается, что Виктор Павлович Маевский - новый директор предприятия, где работает Леев; под давлением директора Игорь вынужден уйти с работы; в один день он снова встречается с Лидией Маевской, у них завязывается роман, о котором узнаёт муж...
  
  Планов дальнейшего развития событий у меня было несколько: начиная со случайной (во время "разборки") гибели Маевского, очевидной счастливой участи Лидии и Игоря и заканчивая смертью от руки Маевского самой Лидии, что приводит, как следствие, либо к монашескому пути Леева, либо к мести Леева и его пребыванию в местах не столь отдалённых.
  
  Не ладилось дело и с концепцией. С одной стороны, я хотел насытить роман психологическими разборами характеров героев, анализом их возвышенных чувств, морально-нравственными спорами, хотел писать высоким стилем, прибегая к различным художественным средствам и приёмам, и, с другой стороны, я опасался, что такая "перегруженность" сослужит плохую службу: за нравоучениями, бесцельными самокопаниями, погоней за "метким словом" может потеряться основная нить повествования. А какова она? А о чём на самом деле роман? Об этом я и размышлял. Может, надо написать в черновом варианте всё целиком, чтобы понять, где следует особо заострить своё внимание, что удалить, что исправить, и тогда только уяснить для себя, что в действительности я хочу сказать своим трудом?
  
  После двух часов кропотливой работы я услышал, как меня зовёт жена.
  
  - Коля! - раздался из кухни её голос. - Обед!.. Алина уже сидит.
  
  Я появился на кухне как раз в тот момент, когда моя жена - Ксения - накладывала салат в тарелки. Малышка Алина приветственно помахала мне ручкой. Поцеловав жену и дочь, я уже хотел было усесться на своё место за столом и с жадностью наброситься на еду, как поймал вопросительный взгляд супруги.
  
  - Ах да... - я покраснел. Мы старались соблюдать религиозные обряды. - Отче наш...
  
  Я прочитал громко вслух молитву, после чего, перекрестившись, мы сели за стол.
  
  - Как пишется? - участливо спросила Ксения, когда я приступил к первому.
  
  - Не слишком хорошо, - признался я. - Конца и края не видно. Хочется написать обо всём и сразу, впихнуть как можно больше, но одно не вяжется с другим, провисают диалоги... Я сам себе задаю вопрос: а зачем персонажи об этом здесь говорят? И так патетически, так пафосно, с таким апломбом... Ладно, хватит метафор... В общем, неясно, что из этого выйдет.
  
  - Ты советовался с профессионалами? Может, тебе показать черновики, обсудить замысел со знающими людьми?
  
  - Ага! - я чуть было не фыркнул. Не это ли повод, чтобы рассказать о сегодняшнем вечере? - Чтоб они украли идею? У них это быстро - не успеешь оглянуться, как сюжет уже кто-то стащил и публикует, естественно, перефразируя всё своими словами. И выходит, что вроде как и ты написал, и не ты. Вроде авторские права, а вроде - и никакого отношения не имеешь. Всегда можно сказать: да, подтолкнул, да, что-то тут сходно, но обработка и всё остальное - другие. Нет-нет, пока целиком не напишу, никому не покажу...
  
  - Папа пишет роман, - провозгласила малышка Алина. Буква "р" у неё ещё не очень получалась, но она старалась и всегда внимательно слушала, когда я рассказывал о своих "подвигах" или неудачах.
  
  - Пишет, пишет... - я опустил ложку в тарелку супа. - Не знает, правда, сам, зачем, для кого...
  
  - Ты же говорил, что это хобби, - ласково потрепала меня по руке Ксения. - Не стоит так убиваться. Час-два в день, по-моему, для хобби вполне достаточно. Пойдём лучше Алишу сводим в парк, пока светло ещё, погода отличная.
  
  - Да-да... - я задумался. Как же подвести разговор к вечернему мероприятию? - Хобби-то хобби...
  
  - Коля, - голос жены вывел меня из состояния прострации. - Романами денег не заработаешь. И с детьми не пообщаешься нормально.
  
  - Говорят, Славин неплохо зарабатывает. Сегодня у него, кстати, вечеринка, новая книга выходит... Серёжа Касатонов звонил вчера, приглашал меня...
  
  - Славин - одинокий человек. У него ни семьи, ни работы. Он сам говорил, что бросил практику... Серёжа? А он-то как туда попал?
  
  - Он же работает на Новодубского по технической части... Ого, сколько ты мне положила второго... Так, мы сейчас пойдём прогуляемся... Правда, сладкая? - я чмокнул дочь в светлую макушку.
  
  - Правда, - ответила она.
  
  - Её "р" всё дальше от "л", - заметил я. - Вот и моему роману всё дальше бы от лажи...
  
  - Коля! - сердито одёрнула меня жена.
  
  - Да, прости, фу... - это слово не показалось мне вульгарным или скабрёзным, которое не следовало произносить при детях. Впрочем, матерям что-то бывает видней, чем отцам. - В общем, хотелось, чтобы роман получился...
  
  - У тебя всё получится, только надо всё-таки посоветоваться с теми, кто разбирается в литературе. Почему бы тебе всё-таки не подойти и не поговорить с Новодубским? Или с кем-то из его редакторов? Подумай: как в музыке, ты идёшь к учителю, или в рисовании - ты берёшь уроки...
  
  - То есть ты считаешь, что поэт должен брать уроки составления стихов, а писатель, наверное, тогда - уроки романистики?
  
  - Учат же сценаристов для фильмов. Есть уроки композиции для композиторов...
  
  - Я про то и говорю: уроки романистики мне надо посещать? Но владению словом не научить...
  
  - В Москве есть Литературный институт...
  
  - Боже мой, - я схватился за голову. Во многом - переигрывая. - Чтобы стать писателем, надо получить "писательское образование"? В дипломе что, будет написано "профессия - писатель"? Ксюша, посмотри, сколько писателей, и сколько из них закончили этот институт? Ещё скажи, надо на писательские кружки ходить или курсы молодых авторов...
  
  - Но разве тогда ты бы не узнал о том, как выстроить сюжет, как формулировать мысли и красиво доносить их до читателя? Разве задача писателя не в том, чтобы воздействовать на читателя и как бы общаться с ним?
  
  - Думаешь, у меня это не выходит?
  
  - Судя по твоим отзывам - не очень.
  
  - Может, я слишком самокритичен? Может, у меня заниженная самооценка?
  
  - Вот для этого, - она подняла мою тарелку и принялась составлять грязную посуду в посудомоечную машину, - и нужно профессиональное мнение.
  
  - Ну, вот сегодня как раз вечером собирается вся писательская элита нашего города...
  
  - Вот и отлично. Пообщаешься с писательским кругом, попроси их, пусть они посмотрят твоё произведение... Правда, я хотела провести вечер с тобой, но ради такого дела, мне кажется, тебе стоит пойти туда.
  
  Я встал и обнял её, крепко прижав к себе:
  
  - Я постараюсь скоро всё закончить, и тогда мы везде будем вместе ходить с Алиной...
  
  - Хорошо, - смягчилась она. - Но сейчас я тогда... одна схожу с ней... А ты поработай над романом.
  
  - Да, конечно, - как обычно, я расстраивал её своим упрямством и нежеланием помочь самому себе. Она желала мне только лучшего и советовала только то, что мне было полезно. Это я - в силу своего характера, упёртости и некоторой твердолобости - не хотел принимать её поддержку и советы. Эгоизм и своеволие так легко сопротивляются мудрости и бескорыстию. - Я попишу ещё...
  
  - Надеюсь, ты там женщин не слишком много описываешь, - чуть лукаво улыбнулась она, протирая стол и попутно грозя пальцем разбаловавшейся Алине.
  
  Я покраснел.
  
  - В романе только одна... Она влюбляется в главного героя...
  
  - Интрижка?
  
  - Вроде того. Она общается с ним, завязывается дружба...
  
  - А потом говорят: отчего рушатся браки? Поменьше бы таких "подруг", и всё было бы замечательно.
  
  - Ты несправедлива. У неё муж - тиран.
  
  - Кто так решил? Ты - как автор? Если и так, то надо здорово постараться, чтобы объяснить, почему женщина бросает мужа и бежит к другому.
  
  - Любовь...
  
  - Любовь всё объясняет! - иронично заметила жена. Она закончила убираться и включила посудомойку. - Понять бы только - настоящая это любовь или нет. Может быть, она бежит к твоему герою не потому, что любит его, а потому что не любит мужа? Ей плохо от жизни с мужем, и она находит человека, который расположен к ней, который... любит её, готов служить ей. Это очень удобно и своевременно.
  
  - Я хочу описать их любовь как настоящую... Взаимную.
  
  - А с мужем что сделаешь?
  
  - Он... погибнет... Наверное. Ещё точно не знаю.
  
  - Самое простое - убить, - Ксения покачала головой. - Больше никаких вариантов?
  
  - Что ты предлагаешь?
  
  - Пусть расскажет прессе, что произошло, друзьям, коллегам, пусть объяснит свой поступок... Или просто пусть разойдутся...
  
  - Её муж собственник и так просто её не отпустит. Он будет искать их, мстить. Испортит их жизнь, отравит существование. Кто-то должен умереть - это ясно.
  
  - Как в жизни?.. А если умрёт главный герой и она вместе с ним? Помнишь, мы смотрели фильм "Эйфория"? Там же тоже была как бы настоящая любовь, эйфория, а потом муж убил в лодке обоих.
  
  - Мне лично этот фильм не понравился... Да и тут Шекспиром уже попахивает... Убил обоих и сам себя...
  
  - Помолимся лучше, заговорились совсем...
  
  - Может, тебе быть моим соавтором? - усмехнулся я. - Сгенерируешь мне пару идей?
  
  - Шестьдесят процентов гонорара - мне, - отозвалась Ксения. - Я шучу... Обращайся, если нужны идеи. Помолимся.
  
  После молитвы я помог супруге собрать дочь на прогулку. Поцеловав их, я закрыл дверь и улыбнулся. Какие же они у меня хорошие! Я счастлив, что я встретил... точнее, познакомился с Ксенией, что, поженившись, мы уже через год праздновали рождение дочери. Всего этого могло бы не быть, если б не моя решительность.
  
  Я тогда работал страховым агентом, ездил в офис в одно и то же время одним и тем же маршрутом. И проезжая по Небесной улице, каждый раз видел её. На протяжении почти трёх или четырёх месяцев я наблюдал, как она идёт куда-то, почти всегда в одном и том же пальто, а ближе к лету в разных платьях. Я поначалу и не замечал её, отмечая только, что это снова она, и сейчас она, и опять она... Постепенно во мне росло желание остановиться, потом я стал желать встречи, стал подумывать о раннем выезде. Но я не знал, во сколько выходит она, откуда идёт и куда. Может быть, я собью её график своим поведением, может быть, мне придётся самому опоздать... И лишь когда я ушёл с той работы, когда я начал искать новую, я подумал: почему бы сейчас не подождать её, почему бы сейчас не выйти из своего "Форда" и не сказать: "Привет. Я - Коля Абросимов, я каждый рабочий день вижу тебя здесь. Познакомимся?".
  
  Я так и поступил. В одно утро приехал пораньше, припарковался в том месте и ждал её. Разумеется, она была напугана моим напором, разумеется, она не сразу и открылась, что ходит на работу в стоматологический кабинет на углу, что её зовут Ксения Маркова... Мы говорили пять минут, договорились о встрече, потом - ещё об одной, а потом я увидел её в храме Трёх Святителей, куда пришёл в первый раз вместе с матерью. Оказалось, что Ксения тоже верующая, тоже ходит в храм, исповедуется, причащается. И тогда нам обоим стало легче - легче общаться, легче и естественнее вести себя друг с другом.
  
  Я тогда уже начинал писать - делал наброски рассказов, которые ни во что цельное не выливались, писал статьи, которые не пользовались популярностью в Интернете. Воодушевившись общением с Ксенией, я и решил взяться за нечто глобальное, за крупное произведение, в котором бы я изложил все свои мысли, чувства, всё своё мировоззрение. Для кого? Для себя ли?.. Правда, почему-то сюжет романа так и не выкристаллизовывался. Я писал обрывки, пытаясь скомпоновать их в нечто единое. Лишь после женитьбы и во время беременности жены я будто нащупал концепцию, будто бы понял, что я изложу в романе.
  
  Забавно, но будучи счастлив в браке, я собирался писать о несчастливой семье, будучи христианином, собирался писать о разрушении брака третьим лицом, не желая смерти никому, писать о желании смерти и гибели человека... Может, в том и состоит талант, чтобы писать о неиспытанном, о нежелаемом, о непережитом?
  
  У меня было ещё пара часов времени. С Касатоновым мы договорились, что он заедет за мной, и мы вместе отправимся на "славное" мероприятие. Наверное, Славин доволен: уже третий его роман выходит, и думается, тоже будет иметь успех. Я-то...
  
  А что я? Я живу, как все. Живу, потому что не могу иначе. Точнее сказать, пытаюсь найти смысл жизни в вере, в сверхъестественном. А для большинства людей смысл жизни очевиден: живи, пока живётся. Всё, что нужно для жизни, - делай, всё, что мешает жить, - убирай, отвергай. Потому и выходит, что развлечения, игра, разврат - так привлекательны и так похожи на необходимость. Кажется, что именно в них и заключён смысл: жить, чтобы наслаждаться, жить, чтобы тратить себя, жить, чтобы истощать свои силы, своё внимание. Жизнь ради похоти плоти, похоти очей, жизнь для того, чтобы гордиться прожитыми годами! И попробуй возрази, что это не так. Приведи аргументы, обоснуй. Отчего нужно помогать ближним, отчего нужно сострадать, зачем нужно тратить своё время на кого-то, кроме себя? Разве вся жизнь - не эгоизм, разве живёшь не ты сам, а кто-то другой? Кто вместо тебя проживёт эту единственную жизнь? Кто вместо тебя вкусит этих яств, женщин, солнца и впечатлений? Брать от жизни всё, включая реализацию самых низменных инстинктов, - разве это плохо?
  
  Вот и я - зачем пишу, зачем стараюсь донести свои мысли до читателей? Чтобы они насладились моим стилем, способом изложения, чтобы они удивились поворотам сюжета и восхитились качеством слога? Чтобы они задумались над суждениями героев, над перипетиями их судеб? Что это даст читателям? Убьёт пару часов их времени? Они прочтут и отложат в сторону. Лёгкое чтение на досуге.
  
  Может, стоит всё бросить и жить ради семьи? Работать на той работе, что есть, любить жену и дочь, гулять с ними, играть с ними, быть с ними? А то, смотри - тут презентации, там командировка, здесь вечеринка, тут автограф-сессия, там лекция для молодых авторов, здесь мастер-класс. И это не считая того, что нужно будет продолжать писать. Все будут ждать новую книгу от многообещающего автора. И значит - снова сидение за компьютером, снова часы без общения с близкими, снова перечёркнутый досуг... Ради чего? Славы? Денег? Удовлетворения чувства собственного достоинства? Или - ради тщеславия?
  
  Не потрачу ли я свою жизнь, драгоценное время своего существования на бесплотную мечту? На призрак какого-то величия? Нет, скажут и психологи, и здравомыслящие люди, нет, так нельзя думать, ты должен говорить себе: ты всех порвёшь, ты лучший, ты гений, твоё произведение достойно печати, ты знаешь, что особенный... Мы все особенные. Вот только одни особенные лежат на диване, устав бороться или не желая двигаться, другие пытаются, но их мысль и действия слабы; добиваются чего-то истинные таланты, а остаются в веках настоящие гении.
  
  Права Ксюша - наверное, стоит показать роман профессионалу, чтобы тот чётко сказал мне, стоит ли продолжать, стоит ли пытаться выдавить из себя гения. Жизнь слишком коротка, чтобы тратить её на вещи, в которых ты не способен проявить себя, в которых ты некомпетентен, в которых ты слаб. Каждую минуту мы можем погибнуть - в теракте ли, от несчастного случая или по собственной глупости. Каждую минуту мы можем смертельно заболеть, начать отсчёт до своей смерти. И что же, мы будем тратить это время на ерунду? Нет, я не хочу быть обузой для своей семьи, я не хочу быть им в тягость, выжимая из них деньги на своё лечение, на продление своей жизни, которую прожёг впустую, которая не нужна никому больше. Для чего её продлять? Чтобы я дальше сжигал её. Они, моя семья, вложат в моё восстановление кучу денег ради того, чтобы я снова... развлекался и думал о них? Они отдадут часть себя во имя моего эгоизма, чтобы я продолжал жить для себя?
  
  Нет, каким бы ни был приговор, я должен его услышать!
  
  Звонок в дверь отвлёк меня от дальнейших размышлений. Серёжа Касатонов - улыбающийся тридцатилетний мужик, косая сажень в плечах, - был одет по-праздничному ярко: синий костюм "с искрой", розовая "бабочка" и начищенные синие туфли.
  
  - Прям хоть сейчас на свадьбу! - восхитился я, обнимая его.
  
  - Моя мать так же говорит, - усмехнулся он. - Всё женить меня хочет. Подружек-то море, говорит, а чтоб замуж пойти, так все негодны... Видите ли, тот тип женщин, что мне нравится, это не для супружеской жизни, а только для... Ксюши и Алины нет? Сболтну сейчас не то слово, она за этим строго следит.
  
  - И не говори, - я вдруг понял, что сам ещё не одет. - Я быстро!.. Они ушли гулять...
  
  Пока я быстро одевался - нашёл только более-менее гладкую, не слишком мятую рубашку и чёрные брюки, Сергей терпеливо ждал в коридоре.
  
  - Кстати, может, у тебя есть распечатанные наброски романа? - поинтересовался вдруг он. - Ты можешь их сразу показать нашим редакторам - Аронову или Пуртову, они не откажут... Хочешь?
  
  - Не знаю, - я ожидал чего-то подобного от Касатонова, но услышав, немного опешил. В принципе, и так ясно, что они скажут: надо дорабатывать, перерабатывать, работать. Я вздохнул. Пусть Ксюша будет мной довольна - я всё-таки решусь показать части романа профессионалам. - Ну, хорошо... У меня тут завалялось несколько черновиков.
  
  - И отлично! - он явно обрадовался. - Я уверен, ты станешь знаменитым писателем!
  
  - Да брось! - откликнулся я. Его уверенность в моих способностях меня смутила и натолкнула вновь на размышления о цели написания романа. Смешной ведь вопрос, кажется: кому я, как писатель, нужен? Для кого писать? По идее, раз есть писатель, должен быть и читатель. Желательно, конечно, не в одном лице. Однако очень часто бывает так, что пишешь, пишешь, а кому? Куда ты выбрасываешь свои мысли? Кто читает тебя? Кто он - твой читатель? И думаешь дальше: если смотреть объективно, это всё, вся эта писанина, все эти попытки сделать из себя писателя, эти старания выжать из себя какой-то внятный сюжет и более-менее чётко изложить свои мысли, вряд ли кому-то очень нужные и вряд ли очень свежие, в масштабах страны и тем более мира ничтожны и жалки. Кто, прочитав, восхитится, и кто станет моим поклонником? Девочки-тинейджеры, едва ли разбирающиеся в смыслах текстов, клюющие больше на эмоции, кажущуюся им душевность и лиричность; парни-подростки, которые любят брутальность и ненавидят "сюсюканье", заглатывающие экшн, насилие, секс?
  
  А может, размышлял я, разглядывая себя в зеркало, пойти по пути Славина? Не читал, но слышал, что он пишет в жанре фэнтэзи. Кажется, чего проще? Придумай чёрт-те что и выдай, как борьбу Света и Тьмы. Ан не всё так просто! Битвы там всякие, колдовские, магические предметы, исполнение желаний, полёты над землёй... Никого этим не удивишь! Все хотят чего-то свежего. Но почему, скажем, не устаревает Толкиен? Уж как 40 лет его нет в живых, а он всё популярен. И экранизировали вроде, и пародий написали кучу. Но его продолжают читать и продолжают восхищаться им. А что он создал? Ну подумаешь, вроде бы, историйку о Средиземье, ну опять же - донести кольцо и спасти мир. Но почему ты переживаешь вместе с героями, почему, несмотря на сотни страниц, ты читаешь с упоением? Почему расходятся книжки Славина? Может, и я тут, во всём этом книжно-печатном деле, на что сгожусь и займу своё тёплое местечко?
  
  Я не стал высказывать эти мысли вслух Серёже. Вместо этого, я продолжил:
  
  - На что мне эта знаменитость? - я вышел из комнаты и прошёл в гардеробную. Вчера дождило, поэтому я накинул на себя лёгкий плащ. - Положим, знаменит на весь мир, берём по максимуму, тебя знают в лицо, ты получаешь баснословные гонорары. И оказываешься запертым в своём мире. Выдавливаешь из себя строки, потому что ты достиг славы, ты достиг успеха, и с этих горизонтов ты уже заранее оцениваешь написанное, тебе нужно соответствовать ранее написанному, ты связан своим стилем и своей манерой письма, мыслями, чувствами. Другое дело, когда не заморачиваешься над этим. Будь, что будет! Но, будучи известен, ты должен эту известность отрабатывать - должны появляться новые шедевры (иначе издатели набросятся на тебя: как? Ты не можешь написать очередной шедевр? Ты же гений!), ты должен заигрывать с публикой, причём неважно, какими способами это осуществляется. Главное, чтобы тебя не забывали. Скандалишко любой в самый раз будет.
  
  Серёжа качал головой, но не прерывал меня.
  
  - У популярности есть другая сторона, - озвучивал я давно накипевшее. - Когда тебя все знают, сложно просто даже пройтись по улице. Станут подходить, просить автограф, сфотографироваться с тобой. Назойливые поклонники. Конечно, прямо им не скажешь - отстаньте или валите. Потом тебя так "ославят" - как грубияна, что и не "отмыться" будет. С точки зрения безопасности тоже худо. Персона, которая постоянно на виду, привлекает очень много внимания. Это могут быть и фанатики, в том числе религиозные (усмотрят в твоих произведениях навет на их религию), завистники, конкуренты... Да и проблем сразу возникает столько! Чтение каких-то никому не нужных лекций о пользе литературы, суждения о политике; твоё мнение вечно будут спрашивать по поводу и без повода. Как ты относишься к тому-то, что ты думаешь об этом. И ведь раскопают всю твою жизнь. А потом на первых страницах жёлтой прессы появятся фотографии твоей первой любви, или ещё хуже - напишут, что какая-то девушка, которую ты впервые видишь, ждёт от тебя ребёнка. Так всегда - всем хочется отщипнуть кусочек чужой славы. Прославиться хоть бы и за счёт другого. Всем же хочется быть известными, знаменитыми. И многим даже не важна цена такой славы.
  
  Захватив несколько распечатанных фрагментов будущего романа, я открыл дверь, и мы вышли из квартиры.
  
  - Вот, кстати, - сказал я, запирая дверь, - дом придётся тщательно охранять. Почему-то считается, что известные люди всегда богаты. Ну да, расхожее мнение - раз известен, значит богат, как же иначе? Можно подумать, что без денег нет славы. Хм... и в самом деле - есть ли она сейчас без денег? И потом - муки творчества. Сроки, отведенные издательством на новую книгу, поджимают, а в твоей голове - ни мысли. Приходится писать всякий бред, выдумывать всякую чушь. Ничего! Читатели, твои фанаты, поклонники проглотят и не такое. Ты же всегда пишешь гениально! Может, попервоначалу так и было, но невозможно писать постоянно великие вещи. У Толстого Льва тоже, небось, были кризисы, Pink Floyd выпустили подряд 4 альбома-шедевра и фактически после этого распались. Идеи могут быть великими, замысел может всегда быть поразительным по глубине. Но как обработать его так же великолепно всегда? Как его подать, как десертное блюдо, всегда вроде одно и то же, но с разными добавками и соусами - а значит каждый раз другое?
  
  Вечер обещал быть приятным. Меня, однако, смутили тучки, появившиеся на краю неба. Наверно, ближе к ночи опять польёт. Сев в "Киа" Касатонова, я перекрестился.
  
  - В добрый путь! - сказал водитель и включил мотор. - Но я всё-таки с тобой не согласен. Ты перечислил много всяких вещей, которые будто должны тебя оттолкнуть от писательского ремесла. Но люди становятся писателями, несмотря ни на что, более того, люди становятся известными и в любой другой сфере. Надо не бояться, не стесняться, не переживать из-за того, что на тебя свалится. Ведь ты занят любимым делом, ведь ты делаешь это не ради денег и славы, так? Ты пишешь, потому что не можешь иначе, потому что это тебе по душе.
  
  Я хотел было прервать его, поспорить, но вспомнив, что он, не перебивая, выслушал мои словоизлияния, закусил губу и слушал дальше. Касатонов вёл машину уверенно и неторопливо, и такой же была его речь.
  
  - Мне некоторые наши авторы прямо говорили: не могу не писать, толкает что-то, есть постоянная потребность (не графоманская, писание ради писания) излагать свои мысли. И в те моменты не думаешь о славе, деньгах, только о том, чтобы раскрыться, чтобы выплеснуть из себя этот поток творческой энергии. Вот как говорят! И потом ведь кому-то твои мысли могут пригодиться в жизни. Может быть, наивно так думать, но кому-то и впрямь может пригодиться чужой опыт, вдруг человек столкнётся с событиями, описываемыми в книгах. Наконец, когда-нибудь кому-нибудь после прочтения твоего произведения станет хорошо; может быть, он вынесет какие-то мысли для себя, или он просто развлечётся, проведёт время, читая тебя. Говорят даже: в конце концов хоть что-то останется после меня. Может, и ненадолго, и ненамного дольше "проживёт" после моей смерти. Но всё же проживёт. И может, совсем и не несчастную жизнь. Поэтому, я тебе говорю, что сам неоднократно слышал: не надо думать, что ты не достоин писать, что тебе нечего сказать нового своей прозой, стихами. Тебе есть что заявить, есть как, какими средствами, какими словами выразить свои чувства, эмоции, опыт. Кому-то придётся по душе твоя фантазия, твой ум, твои способности...
  
  - Ну, кому, Серёжа! - не выдержав, воскликнул я. - Крестьянину, что трудится в поле от рассвета до заката? Уборщице, что моет полы утром и вечером в учреждении? Детям Африки, что голодают и томятся от жажды? Воинствующим афганцам, иракцам? Эскимосам, чукчам, папуасам? Сколько людей никогда не узнает, что я есть, был, жил с ними на одной Земле в одно время! И ничего! И нормально! И живы-здоровы, и молния их не убьёт. Так для кого писать? Для жителей нашего города? Для пользователей Интернета? Что в итоге? И верно думается - никому я не нужен. Есть лишь одно "но"... Я никому не нужен, пока я сам не покажу свою "нужность". Пока я сам не скажу - ребята, я вам нужен. Чем же? А вот... И тут-то я доказываю свою полезность, показываю, чем я могу удивить, что могу дать этим людям. Но разве я всем могу угодить?..
  
  - Так и не нужно всем! - возразил мне Касатонов. Мы уже подъезжали у Дому Литератора. Следовало прерваться - мы были почти на месте. - Ты хотя бы ближним, тем, кто рядом, в одном городе или в том пространстве, что охватывает книга, куда доходит она, для тех, кто возьмёт её в руки, пусть немногих, но всё же, для них-то и будешь полезным, им и угодишь, им и откроешь себя, покажешь свои таланты. Всем не угодить никогда, даже в рамках одного дома. У всех разные вкусы... Вон, - он кивнул на заходящих в Дом людей, - они пришли чествовать Славина. А он всем ли угоден, всем ли нравится, все ли его читают? Нет. Но те некоторые, что покупают его книги, и идут сюда, и радуются тому, что читают его новый роман. Для них-то он и пишет...
  
  Я вздохнул. Наверное, он прав. В любом случае я могу сейчас что-то узнать о том, хорошо ли я пишу, стоит ли продолжать. Мы вышли из автомобиля и направились к Дому Литератора.
  
  3
  
  Когда-то давно я не любил вечеринки, особенно когда они устраивались в мою честь. Я рассуждал так: меня зовут на встречу с самим собой, приглашаются гости, которых я никогда не видел, все говорят о чём угодно, едят, пьют, расходятся, довольные проведённым временем. Я - или некое событие в моей жизни - всего лишь повод для их присутствия и встречи друг с другом. Повод можно приветствовать аплодисментами, поговорить с ним пару минут, провозгласить несколько тостов в его честь, выслушать его скучную ответную речь и потом - забыть о нём, занявшись своими делами. В конце концов не весь же вечер проводить в обществе незнакомого человека?!
  
  Может быть, приглашённые думают совершенно иначе, чем я представлял в своих мыслях. Однако разуверить меня в этом, особенно после вечера в честь моего двадцатилетия, на котором я чувствовал себя свадебным генералом, было трудно. Постепенно, уже будучи в зрелом возрасте, разменяв четвёртый десяток, я стал проще относиться к подобного рода мероприятиям. Поэтому, что вечер, посвящённый моему уходу из фирмы, что первый фуршет по случаю выхода моей первой книги, где я знакомился с литературными критиками, боссами, редакторами и прочими "ответственными за литературу" в нашем городе, - все они уже не так чувствительно отражались в моей душе и в моём сердце. Я воспринимал их как должное, как необходимую часть жизни. В конце концов - разве плохо проводить вечер в обществе не слишком знакомых людей, с которыми можно поручкаться, обзавестись связями и просто повеселиться, разгрузившись от бытовых тягот?
  
  Отдавая пальто в гардеробе Дома Литератора, я невольно провёл рукой по своим редеющим волосам и чуть задержался, проходя мимо зеркала. Последовать ли совету одного из "доброжелателей" и побрить голову? Придётся в таком случае брить её каждый день, чтобы не было видно рвущихся наружу тёмных волосков. Да, да, абсолютно гладкий шар. В этом образе что-то есть. Брутальное и загадочное? Или упадническое и больное? Нет, волевой подбородок подчёркивает мужественность, правильные черты лица говорят о благородстве крови и кости (голубизне и белизне), а тонкая, изящная фигура кричит о моей заботе над собой.
  
  Поправив "бабочку", я быстрой походкой направился в залу, где меня уже ждало около пяти десятков гостей, наполнявших просторное помещение шумом голосов и звоном бокалов, и несколько официантов, снующих туда-сюда с подносами с напитками. Фуршет (или банкет? Ох, уж эти термины...), организованный в честь выхода моей новой книги в Доме Литератора, должен был начаться с минуты на минуту. Конечно, они все, кусая губы, наблюдали, как я, Марцелий Славин, раздеваюсь и привожу себя в порядок, томясь, ждали, держа в руках бокалы с шампанским, пока я, наконец, не войду к ним.
  
  И вот когда я только-только переступил порог, кто-то, не видимый мне, дал отмашку, и зал взорвался аплодисментами. Уже входя, раскланиваясь и привычно улыбаясь, я, к своему удивлению, обнаружил совсем ничтожное число знакомых лиц. То ли издательство понабрало новых критиков, литературоведов и так далее, то ли пригласило на вечеринку кого ни попадя.
  
  Правда, надо отдать ему должное, ко мне первым почти сразу же подбежал Яков Петрович Аронов, редактор издательства, краснощёкий толстяк во фраке, - отчего-то считавший меня своим другом (видимо, потому что нашёл такого автора, как я, и рекомендовал к публикации мои произведения). Вынырнув из-за спин двух корректоров, он, подойдя, обнял меня и фамильярно похлопал по плечу:
  
  - А, вот и ты, Вадим! Добро пожаловать на свой третий вечер! Сегодня у нас много новых гостей, приехали и из центра, и из других регионов. Некоторых мы пригласили, некоторые - сами пожелали прибыть. Я тебя со всеми познакомлю... Но разговоры все - потом. Сейчас с тебя тост и приветствие. Новодубского пока нет, сообщил, что задерживается, так что я на правах заместителя главного редактора дам тебе слово. Бери бокал и идём...
  
  Вот за что я всё-таки не люблю званые вечера, так это за то, что на них приходится произносить речи. Все делают вид, что внимательно слушают, а сами наверняка ждут, когда, наконец, можно будет пригубить шампанское. Чем короче речь, тем, вероятно, она больше придётся по душе собравшимся. С другой стороны, если ты умеешь держать аудиторию в напряжении, если твой рассказ занимателен, перемежается шутками или захватывающе интересен, интригует или откровенен, то слушатели вполне могут выдержать несколько минут твоих разглагольствований. Я люблю быть в центре внимания, но не люблю говорить длинные речи. Мне легче вставить одно слово, завести диалог, нежели долго и нудно мусолить одно и то же.
  
  Сопровождаемый Ароновым, я вышел на импровизированную трибуну с бокалом и повернулся лицом к публике. Гости, услышав голос редактора, мгновенно обратили свои взоры на нас. На многих лицах были заметны равнодушное внимание и некоторое раздражение из-за прерывания интересной беседы с соседом.
  
  - Дамы и господа, - начал Яков Петрович, - мы собрались здесь по поводу выхода в свет новой книги нашего любимого автора - Марцелия Славина. Наше скромное издательство решило отметить это событие, не побоюсь этого слова, важное событие в рамках нашего небольшого города. Мы рады, что среди нас есть такой автор - тонко чувствующий слово и изящно владеющий им. Мы все помним его путь к славе и знаем о его трудолюбии...
  
  Я слушал Аронова, опустив руки по швам, и вспоминал, как сам сегодня утром, проснувшись и позавтракав, писал два часа подряд без передышки. Небольшой отдых - потом снова за работу, и так без конца. Третий роман, в честь издания которого сегодня устраивалось торжество, я тоже писал почти без отдыха: сроки поджимали, и хотя работа спорилась, замысел раскинулся так, что и в самый последний день срока я дописывал текст. "Ещё один шедевр от Марцелия Славина", - усмехнулся я тогда, пересылая файл Аронову.
  
  Оратор отчасти снова затронул тему моего псевдонима. Неужели опять?.. Меня и так без конца спрашивают, почему я взял себе такое имя. Я отвечал всегда однообразно: мне очень понравилось слово "марцелин", хотя я не знал, что это такое, но я решил взять его на вооружение, и свою первую серьёзную работу я написал под этим именем - Марцелий Славин. Славин - понятно, что хотелось славы, успеха, признания. Кому не хочется? Кто ни пишет, всем хочется славы, иначе б не писали. Какой интерес писать для самого себя? Даже когда в наши дни человек пишет дневник, он подсознательно ловит себя на мысли: я пишу для других, меня позже прочтут.
  
  Далее кратко в своей речи Аронов прошёлся по моей писательской биографии. Пока что мой псевдоним оправдывал себя: известность пришла ко мне с первым же романом. Книга "Подвиги рыцаря" разошлась почти двухтысячным тиражом. Издательство следом подготовило и второй тираж. Само собой от меня ждали нового шедевра, который не преминул появиться через год. "Древо познания" было выдержано в философско-фэнтэзийном стиле, ставшем моей визитной карточкой. Меня нахваливали в прессе, профессиональные критики, правда, были сдержанны. Дав пару раз интервью, я прослыл среди журналистов человеком, который не откажется от беседы, и мой телефон разрывался каждый день от звонков. Все хотели назначить встречу "талантливому автору", все хотели сфотографировать меня или пригласить на местное телевидение, чтобы там, в прямом эфире или в записи, я изложил какие-то свои мысли по разным темам.
  
  Я завёл блог, стал выкладывать в Сети свои фотографии, делясь своими мыслями с публикой. Конечно, понабежали "хейтеры", конечно, я мало обращал на них внимания. Я был и остаюсь звездой, пусть и в рамках города, но я рассчитывал, что с выходом новой книги (каждый раз!) я буду расширять читательский круг и, кто знает когда, скоро выйду и на мировой уровень.
  
  Пусть скромняги-авторы прячутся по своим квартиркам и хвалятся тем, что могут беспрепятственно и без боязни быть узнанными появляться на улице, гулять, ходить в кино, иметь простые житейские радости обычного человека, не обременённого славой. Я же рад, что меня узнают на улице, что меня привечают, у меня берут автографы, фотографируются со мной. Чем это плохо? Разве лучше было, когда я жил в однокомнатной квартире, работал в адвокатуре, зарабатывая среднюю по меркам города зарплату? Теперь я купил себе "трёшку" в центре, а после написания третьего романа решил завязать с юридической практикой. Довольно! Да, только сегодня утром, набрасывая текст для четвёртого романа, я вспоминал, как мучительно было одновременно читать материалы дела, готовясь к слушаниям, анализировать тонкости жизненных обстоятельств клиента, которые могут иметь значение для дела, и писать многостраничный роман, с хитросплетениями судеб героев, с тщательной проработкой их характеров, следя за построением предложений, стараясь насытить текст образными выражениями и показать богатство своего лексического запаса.
  
  Нет, писать на отдыхе можно только краткие рассказы, заметки, эссе, от силы небольшие повести, но никак не романы - так решил я. Почти всё время отдыха я проводил за печатанием книги на компьютере. Писалось когда как. Иногда весело, задорно, на лету ловились мысли, рождались умопомрачительные строки и образы. Иногда писалось вяло, выдавливалась строка за строкой, и едва ль находился смысл. Ещё с первой книги я взял за правило - писать по три страницы текста в день. Это был мой минимум. Гарантия того, что талант не пропадёт, рука "набьётся", навыки не исчезнут. Правда, я подозревал, что вырученных средств не хватит на жизнь, но решил рискнуть. Четвёртый роман был на подходе...
  
  - ... а сейчас я предоставляю слово самому автору - Марцелию Славину! - закончил свою речь Яков Петрович и захлопал в ладоши.
  
  Я откашлялся и, обведя взглядом гостей, начал говорить:
  
  - Уважаемый Яков Петрович, дорогие гости! Я рад, что мне, наконец, удалось завершить и издать эту книгу. Я назвал её "Песни Мира"... надеюсь, что написанные там песни можно петь... Это первая часть, или первый шаг к реализации одной идеи, одного из тех планов, что я хотел бы осуществить. Я не буду затягивать свою речь, рассуждая о них, но вкратце - для тех, кто, быть может, захочет присоединиться, - скажу о своей идее. На первый взгляд, она проста: найти единомышленников и создать своеобразный кружок по интересам "Сага о Мире", в котором каждый занят своей областью, пишет о своих героях, согласовывает действия с другими авторами. И единовременно или пусть даже разновременно выпустить в свет многотомный труд - "Мир". В каждом томе - роман, рассказывающий об одной из сторон жизни Мира, о приключениях тех или иных героев. Романы разных авторов, с разными героями, о разных жизненных ситуациях, но Мир - тот же, его устройство, государства, территория - те же. Меняется лишь стиль изложения, каждый автор акцентирует своё внимание на интересующих его проблемах и излагает их так, как хочет он. И в то же время сохраняется целостность Мира, и предоставляется возможность каждому автору кружка черпать фантазию из Мира и писать в своём стиле, в своей манере о том, что именно его, автора, волнует в этом Мире... Пусть же этот мой новый роман будет первой вехой в длинной череде великих романов о Мире! Ура!
  
  Я поднял бокал, давая понять, что речь окончена. И все присутствующие салютовали мне своими бокалами. Редактор, чокаясь со мной, шепнул: "Твоя мысль довольно стара, её уже реализовали...".
  
  - И отлично, что её реализовали, - тихо ответил ему я. - Моя идея не столько в объединении усилий, сколько в создании качественно нового Мира, оригинального и живого. Реализовали саму по себе идею общего Мира, но наш Мир будет другим. Никто никого не будет принуждать или настаивать на каком-либо сюжете, всё будет решаться полюбовно, сообща. В конце концов это будет объединением талантливых авторов, пишущих в одном жанре. Разве это плохо? Чем грызться за гонорары и переписывать друг у друга идеи, перефразируя отдельные абзацы, лучше заняться общим делом и делиться мыслями на законных основаниях. Каждый получит свой кусочек славы. А я буду идейным вдохновителем, координатором, если хотите, центром, сердцем, мозгом этого Мира.
  
  - Второй твой план ты озвучивать не будешь?
  
  - Нет, это уже моё личное стремление, - я не стал распространяться вслух о нём. Вторая моя мечта была тоже проста: написать философскую книгу, где я изложил бы свою собственную философию жизни, мироустройства и общественного уклада. Может, это будет интегративная философия, может, это будет оригинальная концепция, может, это будет новое осмысление старых проблем... После фантастики не так-то легко перескочить к науке, но эта книга не стала бы научным трудом.
  
  Практически в ту же секунду, как мы сошли с трибуны, к нам приблизился высокий молодой человек, на лице которого сразу обращали на себя внимание глаза навыкат и грубо вытесанная челюсть. По случаю он был одет в серый костюм, переливавшийся, как мне показалось, фиолетово-бордовыми искрами.
  
  - Знакомься, Вадим, - представил его редактор, - это Максим Лисов, очень известный литературный критик. Макс, как ты уж знаешь, это Вадим Смолин, он же - Марцелий Славин. Кажется, Макс, ты ещё не анализировал его произведения?
  
  - Нет, - томным голосом отозвался Лисов, пристально разглядывая меня. - Если нужна моя рецензия, только скажите.
  
  - А вы любите фантастику? - поинтересовался я у Максима.
  
  - Пф... Нет, я не люблю эти воображаемые миры. Это к Владлену Пуртову. Он разбирается в религиозных вопросах... Всё фэнтэзи и фантастика - это к нему.
  
  - Но его тема же религия...?
  
  - А фантастика и религия не одно и то же? - с усмешкой отозвался Максим. - Он вам любого бога придумает и историю закрутит почище евангельской, так что поверите ей сразу же и верить будете крепче, чем церковникам... Правда, он сейчас занят, общается с кем-то новеньким... О, мне пора! Дамы зовут, не обессудьте...
  
  Попрощавшись с нами кивком головы, критик отошёл в сторону. Редактор, пожав плечами, поменял у официанта два пустых бокала на полные, один сунул мне в руки, а вторым быстро указал на человека в очках:
  
  - Ты же помнишь Владлена? На прошлом банкете он тебя очень хвалил...
  
  Однако он не успел продолжить. К нам подошла элегантная дама в сине-зелёном платье. Улыбнувшись редактору, она обратила на меня свои большие серые глаза. Я отметил её слегка полноватую фигуру, жестоко втиснутую в наряд на размер меньше, завитые в локоны светлые волосы и толстый слой косметики на лице.
  
  - Вы, конечно, меня не знаете, Вадим. Я - Елена Ганова, одна из...
  
  - Одна из наших уважаемых благотворительниц, - закончил за нею Яков Петрович. - Правда, не часто посещающих наш город...
  
  - Можно сказать и так... - кокетливо отреагировала женщина. - Но сегодня я не могла пропустить это мероприятие...
  
  - Кому вы благотворите? - не удержался я. - Издательству?
  
  Щёки дамы порозовели.
  
  - Всем... Особенно молодым авторам.
  
  - Вынужден, в таком случае, сообщить вам, что я не нуждаюсь в благодеяниях...
  
  - В самом деле? - в глазах дамы мелькнули разочарование и досада. - Я могу быть очень полезной...
  
  - Боюсь, у меня нет времени на благотворительность.
  
  Ганова вспыхнула.
  
  - Вот как? И чем вы заняты, кроме писательства? Детьми и женой?
  
  Я стиснул зубы. "Жениться пора", - говорили мне многие. "Зачем? - неизменно отвечал я. - Чтоб родить детей? Я не чувствую в себе воспитательских способностей. Я писатель и скорее теоретик, чем практик. Я не смогу правильно воспитать собственного ребёнка. Как это делается? Я не хочу, чтобы он рос шалопаем, стал бандитом, наркоманом или... проституткой. Если рассуждать теоретически, то я хотел бы, чтобы он стал хорошим человеком. Но всё будет зависеть от того, как я его воспитаю, куда я направлю его энергию и смогу ли я показать ему, что в мире лучше творить добро, чем угождать злу. Вряд ли смогу...". "В таком случае вам, вероятно, писательство заменяет секс, - язвительно замечали мне. - По Фрейду сексуальную энергию можно направить на что-то другое". "Я свою сексуальную энергию направляю во все русла". Не надо им, злопыхателям, знать, что я делаю и с кем. В конце концов что плохого в том, что известный писатель спит со своими поклонницами?! Не для того ли слава, чтобы использовать её по своему усмотрению? И поклонниц я предпочитаю помоложе, чем эта дама...
  
  - Впрочем, я слышала, что у вас нет жены... - продолжала Ганова, распаляясь. Редактор сглотнул и жестом показал официанту принести ему ещё алкоголя. - И правда, с вашим талантом к масштабным романам... - она покачала головой. - Не остаётся совершенно никакого времени на личную жизнь. Хотя в вашей ситуации есть своя прелесть. Ведь вы пишете, словно мечтаете. Я и рыцари, я и драконы, я и принцессы... Фантазия, фантазия... Куда только не заведёт она, и что только не представит мужчина... Что ж, продолжайте жить в своей квартирке, а могли бы переехать в большой дом...
  
  Фыркнув, она поджала губы и отошла.
  
  Я чуть не откусил край бокала, после того как почти залпом выпил игристое вино. Ещё квартирой попрекать будет. "Квартирка"? То есть три комнаты - это уже мало? С каких пор? Или нынче модно иметь дом? Да, конечно, я мог купить собственный дом. Но это только американцы могут нормально и спокойно жить в коттеджах. Я вспомнил, как образно отвечал одному корреспонденту: "Вы видели американские фильмы? Натурально, такие коттеджи - рай для наших домушников. Двери хлипкие, окна открываются снаружи, заборов нет. И живут они - вдвоём в двухэтажном доме с кучей комнат. Зачем? И у каждого машина, причём не то что у семьи, а у каждого в семье своя машина. И пешком почти не ходят, живут за городом, домой ездят с работы на машине, за покупками - на машине, квартал пройти - всё равно на машине. У нас же - попробуй заведи себе такой домик. Да тебе его спалят и с землёй сровняют... Взломают твои двери, обыщут дом. А у них? Один человек может жить в огромном доме вдали от города, на своей земле. И что? К нему кто-то полезет, его кто-то вздумает ограбить? Нет. Воры знают, что в стране разрешено иметь оружие, и чуть только они заявятся незваными на чужой участок, так рискуют получить пулю...".
  
  От воспоминаний меня отвлёк Яков Петрович.
  
  - Кто это стоит с Пуртовым? Пойдём-ка узнаем. Идём... О, правда, там с ним сейчас ещё общается Брамс... Ну, в любом случае тебе будет полезно также с ним познакомиться...
  
  - Она ведь подошла к нам и заговорила о благотворительности не потому, что вы рассказали ей о...? - я выразительно посмотрел на редактора, отчего тот несколько стушевался.
  
  - Ни в коем случае.
  
  Я глубоко вздохнул. Я немного поиздержался и периодически начинал жалеть, что бросил практику. С другой стороны освободившееся время я мог заполнять так, как хотел. Понятно, что я не собирался заниматься благотворительностью в каком бы то ни было виде - будь то спонсорство молоденьких девиц, волонтёрство, или посещение детских домов, больниц.
  
  "Найти бы цель в жизни, - думал я после успеха первой книги. - Цель писателя - писать. До каких пор? Пока писательский труд приносит доход и пока он востребован у читателей? Сейчас я живу в достатке, есть работа, семьи, правда, пока нет. Кто-то скупает яхты, кто-то - бриллианты, кто-то рвётся к власти. У меня, например, нет политических амбиций. Я не хочу лезть в политику, меня совсем не привлекает идея играть в кино или постоянно участвовать в программах по телевидению. Там ты всё время на виду... Многие хотят быть президентами. А у президента работа публичная. Очень публичная, если можно так сказать: каждый день под прицелом камер, фотообъективов, слова (любые слова) записываются, публикуются, разносятся по всей стране, а то и миру. Не дай Бог чего-нибудь не то ляпнуть... карьере конец! Я хочу известности, публичной славы, но добытой честным, трудовым путём. Я хочу быть знаменитостью, писателем, о котором будет говорить вся страна, весь мир. Мои амбиции - это писательская слава, моя цель - мои книги повсюду".
  
  Оставим благотворительность на совести тех, кто хочет просто отдать деньги ближнему. Нет, я не такой. Я на всю жизнь запомнил слова родителей: если у тебя есть деньги, ты не всякому помогай. На улице нередко просят подаяние, в том числе и на операции - а как проверишь, действительно ли так? Одно дело - видно, что без ног, да и то не факт, что их лишился он в Чечне или в "горячей точке". Может, это всего лишь бродяга, которому предприимчивые дельцы отрубили ноги и заставили пахать на них? А может, сам их отморозил зимой после выпитого одеколона. Жестоко? Цинично? Но так бывает!
  
  Однако мне пришлось ввязаться в своего рода "благотворительность". При написании первой книги я взял кое-какие материалы у девушки, с которой тогда жил. Узнав, она начала меня шантажировать. Пришлось пообещать ей крупную сумму. Правда, уже на будущее, поскольку гонорар за первую книгу был мал. Получив деньги за вторую книгу и аванс на третью, я смог прикинуть, хватит ли мне средств на существование, с учётом купленной квартиры и жизни, если не на широкую ногу, то во всяком случае безбедной. Добавив кое-что из своих накоплений, я заплатил ей за молчание, оставшись почти без гроша за душой, но зато в собственной квартире и не отягощённый долгами. Кажется, она свалила в Москву на радостях... Надеюсь, она больше не будет тревожить меня своими надоедливыми письмами.
  
  Яков Петрович очень удивился, когда до выхода книги в свет я попросил у него дополнительный аванс, "выручку вперёд", как я сказал. Пришлось "открыться", что я спонсирую лечение одной маленькой девочки. "От жадности", - подумал я, получая деньги. Аронову тогда я сказал довольно пафосную речь: "Я делаю это не для заметки в прессе и не ради славы. Слава - она пусть остаётся для книг, для фанатов. А деньги... если мне их некуда девать, так почему бы и не помочь тем, кто действительно нуждается в помощи? Это не вложение денег, как в бизнесе, это не ожидание встречных выгод. Это благотворительность, пожертвование. От чистого сердца, от души...".
  
  Редактор при всём при том посоветовал участвовать в различных мероприятиях на телевидении и в прессе. Я согласился, но при непременном условии, что это оплачивается. Естественно, тут же распространились слухи, что я корыстолюбив и скуп. "Пусть завистники думают, что хотят, - заявил я редактору. - Если я пока не могу дать жизнь собственным детям, почему я не могу сохранить жизнь чужим детям?". Не зная правды, от этих слов можно было умилиться. Яков Петрович обещал защищать меня от нападок СМИ и не давать в обиду.
  
  - Владлен, - услышал я голос Аронова, - ты познакомишь меня и Марцелия с... новым автором, я так полагаю?
  
  - Не совсем, - худощавый Пуртов был явно недоволен тем, что ему помешали. Молодой человек рядом с ним довольно бесцеремонно разглядывал меня. - Леонид Ягуаров, наш... возможно, новый автор. Иван Серафимович хотел пообщаться с ним насчёт его книги.
  
  Мы обменялись рукопожатиями и приветствиями.
  
  - Да, Иван Серафимович ещё на минут десять точно задержится, - с сожалением ответил Яков Петрович.
  
  Тем временем я заметил рядом с Пуртовым ещё одного приземистого человека с рюмкой коньяка.
  
  - Антон, - словно перехватив мой взгляд, обратился к нему Аронов, - ты, я полагаю, ещё не знаком с Вадимом?..
  
  - Нет, только заочно. Чрезвычайно рад знакомству, - Антон блеснул глазами и протянул мне руку для приветствия. Одетый в шёлковую бежевую рубашку и чёрные брюки, он, как мне показалось, несколько жеманно складывал пальцы, унизанные золотыми перстнями, и изредка теребил короткие волосы, перебирая их, словно чётки. На виде ему было лет сорок, но могло быть и меньше: лицо его рано приобрело одутловатость. - Антон Брамс, к вашим услугам.
  
  - Что ж, - подытожил знакомство Аронов, - я думаю, вы найдёте тему для беседы... А я на правах исполняющего обязанности хозяина вечера вынужден отойти.
  
  Лучезарно улыбнувшись, он быстро удалился. Брамс поднял рюмку, жестом прощаясь с ним.
  
  - Я читал ваше "Древо познания", - глядя мне в глаза, начал Пуртов. - Сумбурно, прямо скажу, местами затянуто, но довольно, в целом, хорошо и философично. Вы интересуетесь религией?
  
  Леонид, как мне показалось, навострил уши. Антон тоже прислушался. Я пожал плечами:
  
  - Я интересуюсь религией постольку-поскольку. Бог, скорее, у меня внутри, в душе, чем где-то в храме, Бог, по моему мнению, не нуждается в обрядах, кадилах и свечах, пении и громогласии...
  
  - Это совершенно справедливо! - неожиданно подхватил Брамс. - Но подумай (он быстро перешёл на "ты") и вот над чем. Если "Бог у меня в душе", то можно задать логичный вопрос: "И что это даёт тебе? Бессмертие? Любовь ко всем людям? Чудотворения?". Ты не задавал себе этот вопрос, не размышлял дальше, Вадим? Если бог - или некое духовное существо - у меня внутри, во мне, то это должно как-то, в чём-то выражаться, какая-то от этого должна быть мне польза. Что с того, что бог у меня в душе? Я не могу сотворить себе из ничего завтрак, я не могу ходить по воде, я всё равно умру, как и все. Я ж не Иисус, чтобы воскрешаться самому собой, хотя и то про Него пишут, что Бог Его воскресил, а не Он Сам Себя. Но то - богословское, не наше, или твоё, Владлен?..
  
  Пуртов поморщился. Я был несколько ошарашен этой эмоциональной речью. Задело за живое? Где-то припекло? Никогда не знаешь, как и когда одно брошенное тобою слово родит десять...
  
  - Вот я, например, убеждён, - не моргнув глазом, продолжал Антон, - что во всём религиозном надо искать пользу себе. Всегда задавать вопрос: какая выгода мне с того, что я поверю? Рай после смерти? Неплохо. Чудеса при жизни? Отлично. Благополучие и богатство? О, да ради этого поверю, во что угодно!.. Вот где правда, Вадим, если уж ты намерен верить в бога в своей душе. Человек верит в то, во что ему выгодно. Внушаем он и хочет каяться - пожалуйста, кайся, раскаивайся, чувствуй себя хуже всякой твари. Хочешь денег и славы - о, и для тебя найдётся религия, есть такой бог, который тебе поможет. Поэтому - что внутри, что снаружи - бога можно найти любого по своему вкусу и по своему душевному устроению. Главное - что это даёт мне лично. Если мне выгоден бог внутри меня, в моей душе, то поверю в него, любого, какого воображу и захочу, и буду ему служить, то есть самому себе. Если мне угоден бог вовне, бог как мир, то буду служить миру, поклоняться луне и звёздам, животным и растениям. Если мне приятен бог вне мира, то объявлю мир злом и буду кланяться трансцендентности.
  
  - Ты сам-то во что веришь? - Пуртов был явно раздражён речами Брамса. Это читалось и в презрительном взгляде, и в пренебрежении, с которым он задал вопрос.
  
  - Я верю в свою удачу! - мгновенно ответил Антон. - В свою счастливую судьбу, в благосклонность сочетаний планет в момент моего рождения.
  
  - Вы верите в астрологию? - спросил я, не расположенный, однако, слушать лекцию на эзотерическую тему. Но поддержать беседу было необходимо. Пусть болтает, раз ему хочется быть в центре внимания. Это мой вечер, и я хочу повеселиться, слушая разглагольствования этого чудака. Надо ещё больше подзадорить его, чтобы было смешнее.
  
  - Скажем так, я верю в то, что верю. Совпадает характер человека с его знаком Зодиака - хорошо, пусть звёзды влияют на нас. Достигла магнитная волна - или что там исходит от планеты - до меня при рождении, повлияла эта сила на меня - пусть и она оказывает своё воздействие на мою жизнь. Я разве спорю? Есть какие-то влияния, есть схожие судьбы и черты у людей, родившихся в одно и то же время, в одни и те же месяцы. Кто-то заметит, что это банальная статистика - дней в году триста шестьдесят пять, месяцев, а точнее знаков Зодиака (кто нынче считает Змееносца?!), двенадцать, вот и выходит, что по статистике найти человека, подобного тебе по характеру, дата рождения которого близка к твоей, не составляет большого труда. Тем более, что и характеров-то, типажей не так уж и много... Кто там - холерик, сангвиник... Ай, всё время забываю. Нахватаешься всего понемногу - и потом рыщешь в хаосе в своей голове. То ли дело Шерлок Холмс - всё по полочкам, по чуланчикам. И главное - запомнить, какая полка за что отвечает, какой раздел за каким следует. Это уж мнемотехника... Блестящая вещь. А может, и не такая уж и нужная. Иногда хочется забыть нечто, так хочется, что сил нет, а мозг не сдаётся, а мозг всё подсовывает этот памятный файлик... Так о чём я? Верить нужно в то, что тебе выгодно. Создай сам свою систему координат, мораль и традиции, разложи сам по полочкам свои устои и установи правила. И следуй им, не ломай их... Это я вам всем советую, а себе - ломай, когда видишь, что они перестали быть тебе выгодными. Я всегда лучше пойду на сделку с дьяволом, если это сулит мне прибыль, чем буду ждать эфемерных будущих барышей от праведной жизни.
  
  - Почему же вы нам советуете устойчивую систему, а себе - гибкую? - стараясь не смотреть на мрачного Пуртова и его протеже, решил задать вопрос я, чуть не хохоча над тем, с какой серьёзностью он рассуждает на тему, которая никому, кроме него, не интересна и банально скучна.
  
  - Потому что я себя знаю. Я знаю, что я в погоне за выгодой пойду на любые грязные дела. А вам, по вашему виду, да-да, всех трёх, всё ясно: вам нужны рафинированные нормы. Без всяких взвесей и примесей, без серых тонов. Чёрное или белое... Кстати, я видел, что к тебе, Вадим, подходила Ганова. Яков Петрович называет её "благотворительницей", и это справедливо. Она любит молодых авторов, которых можно... побуждать к творчеству. Я в своё время был у неё в фаворитах. Написал дрянную, прямо и откровенно говорю, книжицу, но благодаря ей выпустил в свет и раскрутился. Потом стал пить чуть больше, чем обычно, и она быстро нашла утешение у другого писателя... Сейчас снова в поиске. Она выручит, если припрёт нужда. Только надо дать ей надежду. Ты ведь намекнул ей, что не прочь стать одаряемым?
  
  - Я сказал, что не нуждаюсь в благотворительности, - ответил я, едва разжимая губы. Вот это уже ты путаешь берега! Не надо менять тему, Брамс! Пуртов тоже в негодовании скрипнул зубами.
  
  - Очень зря! - Антон, словно ничего не заметив, покачал головой и приложился к рюмке. - Когда влезешь в долги, поймёшь. Ты написал уже третий неплохой роман. Отличный темп. Но если следующий будет провальным, то можешь остаться без средств к существованию, а она бы поддержала тебя... Надо немножко поступиться, поддаться, отдаться и забыться. Чуть-чуть. Или у тебя принципы? Или у тебя жена и дети? Нет? Тогда решительно не понимаю. У тебя много денег? Нет? Ты же, наверно, не держишь их в банке. Не бойся, не приду ночью искать их в твоём матрасе... Так почему бы не развлечься с богатой дамой? Тем более она сама к тебе лезет... Ну, всё-всё, вижу по разъярённому лицу Владлена, что мне пора ретироваться. Чао, господа. А я ещё выпью...
  
  Провожаемый свирепым взглядом Пуртова, он салютовал нам рюмкой и отошёл. Я тоже вздохнул с облегчением. Ладно бы продолжал нести свою псевдодуховную чушь, а то ещё переключился на советы, как жить. Только его психоаналитической консультации мне и не хватало!
  
  - Странный тип, - вдруг подал голос Леонид.
  
  - Странный, если не сказать больше, - Владлен, смотрящий вслед Брамсу, поднял вверх руку. - Иван Серафимович!
  
  Он не стал кричать, подзывая к себе главного редактора, который, как я успел отметить, уже был нарасхват среди скучающей публики. Лысеющий Новодубский, пожилой мужчина, одетый в ярко-белый костюм и белую рубашку, приблизился к нам и, приветствовав, внимательно посмотрел на каждого из-за тонких стёкол в изящной дорогой оправе.
  
  - Добрый вечер!.. Вот и познакомимся с вами, Леонид Юрьевич, - сказал он, обращаясь к Ягуарову после традиционного обмена приветствиями. Я отошёл в сторону, сделав вид, что не слушаю их разговор, будучи всецело поглощённым игрой на саксофоне приглашённого музыканта. - Хотел непременно сегодня, по горячим следам, поговорить с вами и успокоить вас. Я прочитал отзыв Владлена на ваш роман, его замечания в самом романе и должен вам сказать, что Пуртов был чересчур категоричен с вами. Правка, разумеется, нужна, местами - даже необходима. Однако в целом роман я бы назвал удачным. Никак не могу согласиться с ним в нескольких пунктах, но здесь будете решать в первую очередь вы. Вы как автор имеете полное право отвергнуть как мою корректуру, так и замечания Пуртова. Вас никто не принуждает принимать нашу точку зрения. Но в ряде моментов требуется новая редакция, и если вы принципиально возражаете против неё, то увы и ах - мы вынуждены будем отказать вам в публикации...
  
  - То есть, если я правильно вас понял, роман будет опубликован, когда я внесу в некоторые места ваши правки? - Леонид был спокоен и смотрел прямо в лицо Новодубскому.
  
  - Именно так, - кивнул Иван Серафимович. Пуртов тоже, очевидно, делал вид, что не участвует в беседе и несколько отстранённо стоял неподалёку. - Например, относительно эпизода в аудитории... Тимофей читает чуть ли не целую лекцию Льву, а тот, словно играя роль эдакого "подбрасывателя мысли" или "подзадоривателя", задаёт вопросы, никак не отвечая. Да, у вас есть тому объяснение: мол-де, Лев все свои мысли изложил ранее. Но представьте себе сами эту картину, нарисуйте её в воображении. Вы же художник, писатель, мастер слова, фантазёр высочайшего класса. Итак, представили? Теперь вспомните весь текст, вставьте его в вашу картину. Что получается? Утомительнейшее дело! Долгая речь одного и неестественная реакция другого. Это оппонент? Нет. Это плохой актёр из группы поддержки. Если вам так хочется изложить и именно в такой последовательности текст, разбавьте его описаниями, жестикуляцией, эмоциями, действием!.. Или разрежьте его на несколько частей и вставьте в другие главы. Думаете, что читатель забудет? Нет-нет. Но он поблагодарит вас за то, что ему не пришлось пролезать через массу слов, через сплошной массив букв и преодолевать трудные строки, пытаясь уследить за ходом вашей мысли. Не стремитесь всё уместить в один абзац. Не спешите. Вы же пишете роман, а не краткую заметку в газету. Вы меня понимаете?
  
  - Дело в том, - удивительно, но настроение молодого автора явно не ухудшилось. Он слушал его критику (а это была именно она!) и не обижался, не стыдился и не злился. Словно он думал: главный редактор прав, ему видней, и всё можно исправить. - Дело в том, что я удалил этот эпизод, а мысли... которые были в нём... гм... разбросал по другим главам.
  
  - Браво! - он звонко хлопнул в ладоши. - Тогда я хочу это видеть. Может быть, вы уже исправили всё, а я вас тут буду мучать устаревшими нравоучениями... Давайте текст! Пришлите тогда его немедленно, сегодня же, мне, я, даст Бог, ближе к полуночи прочту, и завтра утром мы с вами, быть может, уже заключим контракт.
  
  От этих слов у меня бы закружилась голова. Ягуаров же спокойно поклонился. Неужели он всё знал заранее?
  
  Заслышав хлопки главреда, к нам стали подтягиваться другие гости. Пуртов, что-то шепнул Леониду, и они принялись прощаться со мной и Новодубским. Я вздохнул. Красивая сказка. Ещё один человек стал писателем. Точнее сказать, автором, чьё произведение будет опубликовано. Каков будет его путь? Ограничится ли он одной книгой, или за нею вслед выйдут более качественные, запоминающиеся, те, что прославят его в веках? Останется ли и моё имя в веках, будут ли лет через сто-двести, или хотя бы десять-двадцать, помнить меня, читать меня, обсуждать мои творения? Этого я и хочу, чтобы меня помнили, знали, и не просто читали, а чтили!
  
  От этих мыслей меня отвлёк оклик подоспевшего к нам Аронова: "Вадим! Познакомься с...", и я, вежливо улыбаясь, шагнул вперёд.
  
  
  4
  
  Мечта сбылась. Сделай два дела: отправь главному редактору файл, и иди подписывай контракт. Вечер удался, и пока главный редактор ещё помнит, о чём вы говорили, следовало поторопиться и поспешить домой.
  
  Я с завистью проследил глазами, как этот Ягуаров пожимает руку Пуртову - тому, разумеется, нужно было остаться на вечере. Его тоже, вслед за главным редактором, уже рвали на части. Новоявленный писатель поставил на мой поднос пустой бокал и двинулся к выходу.
  
  Мой поднос опустел от полных бокалов и наполнился порожними. Какая-то дама в шелках забрала последнее шампанское, а её кавалер, стрельнув на меня глазами, скривился. Да, браток, тебе не хватило, придётся мне идти за очередной батареей тары, не ходить же, звеня порожняком... Хорошо, что не отпустил реплику в мой адрес. Официанта всякий может обидеть, такой уж мы народ - берём удары гостей на себя.
  
  - Серёж, нам ни к кому сегодня не пробиться! - услышал я голос рядом с собой. Рефлекторно я повернулся к говорившему и увидел в двух шагах от себя ярко рыжего молодого человека, в тёмно-синей, чуть мятой рубашке и чёрных брюках. По правую руку от него стоял могучий богатырь в синем костюме.
  
  - Да, Колька, - словно извиняясь, заговорил тот. - Аронов всё носится со Славиным, а Пуртов только-только расстался с каким-то новым писателем. Надо как-то пробиться к нему. Не унывай.
  
  Они стали протискиваться дальше. Я хмыкнул. Сколько людей хочет стать писателями, сколько людей жаждет продать себя в рабство системе!.. Сегодня что ни человек - то фотограф, блогер или писатель. Сегодня каждый, взяв в руки телефон, погружает себя в мир красок, слов и сменяющихся картинок. Что за жизнь! Но кто бы выбрал её, если б знал, к чему она приведёт, во что выльется, кто бы согласился стать собой, если б видел заранее всю свою жизнь, как на ладони, и принял бы условие: забыть всю её, забыть, что видел и слышал, окунаясь в пустоту, чтобы вынырнуть кричащим, красным, маленьким существом...
  
  Смотри же. Тебя вытолкнули в жизнь. Тебе было хорошо в утробе матери - питание доставлялось через пуповину, тебе не к чему было стремиться, и ты не знал, что такое смерть. Но потом случилось непоправимое, случилось неизбежное, если только неизбежным можно назвать случай, - ты родился.
  
  Тебя не спрашивали - хочешь ты жить или нет. Тебе не показывали жизнь на слайдах, или в кинотеатре не крутили плёнку твоей биографии. Нет, ты не знал, куда ты попал и что с тобой приключится дальше. Сценарий жизни на земле ты пишешь по ходу развития сюжета. Да ты ли пишешь? Или пишут за тебя? Колесо кармы, например, которое вроде бы неумолимо, вроде бы суперрационально, но почему-то за грехи наказывает жизнью в ещё более греховной среде. Странное колесо.
  
  Так вот, тебя не предупредили. Тебе не сказали, в какой стране ты родишься, кто будут твои родители, в какое время будешь рождён. Если бы у тебя был выбор, если бы тебе предоставили все варианты, какой бы ты выбрал? Если не знаешь всех предложений, то как понять, обладаешь ли ты лучшим из всех? Это сейчас ты говоришь, что выбрал бы то же время, тех же родителей и ту же страну. Не обольщайся - в тебе говорит привязанность, в тебе говорят чувства преданности и любви. В сухом же остатке, на трезвую голову, без истории и без прошлого - ты наверняка выбрал бы другой вариант своей жизни.
  
  Тебе не сказали заранее о смерти. О том, что придётся покидать этот мир, в котором ты уже успел удобно устроиться, придётся оставить на земле - безвестным потомкам и жадным наследникам - все свои земные богатства. Тебя не предупредили и о старости. Не сообщили о болезнях и не поведали о том, что всюду и во всё время жизни ты легко можешь быть покалечен, ты можешь подцепить заразу, с которой будешь маяться до смерти.
  
  Взгляни сам, каков этот мир, если смотреть на него объективно. Он немощен, он изгрызен своими болячками, он требователен и капризен. Попробуй, удовлетвори его потребности! Он дышит в лицо модой, он указывает на соблюдение приличий, он ставит рамки и разбрасывает ограничения. И ты всюду зажат, ты всюду вынужден быть предсказуемым, быть тем, каким тебя хотят видеть люди. Посему "неформатные персонажи" так популярны или кажутся идиотами - воистину одни их превозносят, другие проклинают. Тебя предупреждали о том, что ты должен подчиняться законам Ньютона и куче других законов? Иначе ты рискуешь угодить в кутузку, где тебя мало того, что ограничат в различных свободах и правах, так ещё и испортят тот остаток жизни, который ты надеялся провести по своему вкусу. Или ты умрёшь в попытке взлететь, как птица. Законы суровы, но ты ли их выбирал, ты ли голосовал за них? Они установлены до твоего рождения, и не в твоей воле их изменить.
  
  Новый полный полнотою бокалов поднос. Вечер ещё не клонится к концу. Правда, я успел отпроситься пораньше - разнесу последний поднос и могу быть свободен. Я должен сегодня навестить свою больную бабушку. Чтобы не прийти к ней слишком поздно (она ложится спать в девятом часу вечера), я вынужден был просить распорядителя отпустить меня. Конечно, ему это не понравилось, конечно, из моей зарплаты вычтут приличные деньги, но... Я должен отдать дань уважения, своё время, часть себя человеку, воспитавшему меня. Поэтому через каждые два дня я навещаю её.
  
  Пусть меня упрекают, что я равнодушен и пассивен, пусть судачат, что мне всё равно, что случится, что будет или чего не будет. Жизнь - вялотекущий процесс, хотя кажется, что она то убыстряет свой бег, то замедляет, переходя на шаг. На самом деле секунды всё те же, только движения человека из года в год становятся всё тяжеловеснее.
  
  Бабушка научила меня читать, считала даже, что из меня может выйти толк, когда я стал писать первые стихи. Но потом, когда мне было уже шестнадцать, и я стал увлекаться стихами о смерти, она, прочитав, сурово сказала мне: "Не пиши о смерти, не надо! Я хочу, чтобы ты жил! Думал о прекрасном и возвышенном, был счастлив и умиротворён". И помолчав - я до сих пор помню её слова, - произнесла: "Ты не поэт, Ростислав. Ты - писатель". Почему она так решила? Потому что мои "стихи" и тогда давно, и сейчас, когда мне уже двадцать три, не поэзия, а всего лишь рифмоплётство, даже нет, игра в стихи. И я отказался от стихов, не сразу, не одномоментно, но с восемнадцати лет я уже не писал ничего. То, что осталось, то, что есть, - это всё прошлое, оставшееся, "писательское". К которому я никогда не вернусь, но и которое я никогда не буду менять. Оно останется, как память, неизменным.
  
  "Снег будет падать целую вечность.
  И не уследить за гибелью звёзд.
  А потом в ночи гореть ярко будет месяц,
  Бросая тень на облачный бок.
  
  Эх, кто б на земле жил целую вечность!
  Нет, мы ищем лишь только к ней путь.
  Хоть много есть тех, кто верят, надеясь,
  Что в грешном мире её обретут.
  
  Бог может ждать целую вечность.
  А покаянья кому-то может не хватить.
  Нужна смерть, нужен конец человека,
  Чтоб вечно злу не царствовать, не быть.
  
  По кому-то плакать могут целую вечность.
  И не исцелить тех ноющих ран.
  А о ком-то не помнят и дети,
  Словно их никто не рождал.
  
  Нет, не жить на земле целую вечность.
  Но и вечно не ждать у окна.
  Вот - уже меркнет месяц,
  День приблизился, а ночь прошла".
  
  Я писал всегда нечто подобное. Не пытаясь никому показать, открыться, проверить свой талант, я тщательно скрывал стихи в тетрадках, записывая их по несколько штук в день. Я считал, будто я действительно могу писать нечто стоящее, что я наверняка талантлив, потому что писал сразу, влёт, почти не корректируя впоследствии. Теперь же от моего писательства остались лишь отдельные тетрадки, которые бабушка ещё не выбросила в урну.
  
  - Шампанского? - последний полный бокал так и не уходил с подноса. Николай и Сергей, разыскивавшие Аронова, кажется, нашли того, кого нужно. Толстый мужчина во фраке, шевеля губами, читал какие-то листы бумаги.
  
  - Нет, спасибо! - ответил мне Николай, и в этот момент толстяк объявил:
  
  - Неплохо, весьма неплохо!.. Я был бы рад прочесть полный вариант. Говорите, у вас пока только вот такие эпизоды?
  
  - Да, но в целом концепция у меня есть...
  
  - За сколько планируете написать целиком?
  
  - Эээ... Месяц-два, возможно. Видите ли, я работаю и пишу только на досуге...
  
  - Которого мало? Да, я понимаю, понимаю...
  
  Я отошёл от них, отчаянно пытаясь найти человека с пустым бокалом или без такового. На моё счастье сам виновник торжества оказался без выпивки.
  
  - Шампанского? - Славин, мигнув, посмотрел на меня, потом на поднос.
  
  - Пожалуй, - он протянул руку и вдруг спросил: Ты любишь читать?
  
  Я удивился.
  
  - Да, конечно.
  
  - Отлично! - писатель пригубил игристое. - А что-то из моего ты читал?
  
  Мой отрицательный ответ, кажется, расстроил его. Но я не мог соврать, иначе б он продолжил свои расспросы и выяснил бы, что я ничего не знаю ни про сюжет, ни про язык, ни про главных героев. Понятное дело, что он думал, будто весь город его читает, быть может, он даже рассчитывал, что весь город его знает в лицо. Как бы не так... Пока Славин не начал истерить (мало ли чего - задето авторское самолюбие!), я решил перевести разговор на другую тему.
  
  - Надеюсь, ваша идея о едином Мире будет реализована, - вот так, как бы поддержу его, покажу, что я слушал его речь. - Найдутся энтузиасты, которые возьмутся за создание такого цикла романов.
  
  - Думаешь? - он воззрился на меня, потом на бокал. - Впрочем, это неважно. Идея стара, кто-то, быть может, и решится. Пока что предложений не поступало.
  
  - Когда-нибудь...
  
  - Нет, нет! - Славин покачал головой. - Надо рассчитывать только на свои силы. Тут тоже находятся "благотворительницы", которые предлагают себя... Скажи "да", и Мир будет создан, скажи "да", и тебе простят то, что ты сделал... Кто знает, что в её власти.
  
  - Тогда будем ждать, - я взглянул на часы. Пора, пора! - Приятного вечера!
  
  - И тебе, - он поднял бокал, прощаясь со мной, и повторил вслед: Будем ждать!
  
  Надеюсь, я утешил его. Говорил ли я правду, были ли искренними мои слова поддержки? Какая разница? Всюду ложь, притворство и лукавство. Люди лицемерят и даже не замечают, что лгут. Говорят, что лгут ради блага других. И это должно быть оправданием? Если б о постоянной лжи предупреждали до рождения... А? Помнишь мои слова?
  
  Тебя не предупреждали о лжи. Тебя не предупреждали о пакостях, о коварстве людей. Тебе не говорили о том, что мир пал и все вокруг - носители бацилл греха. Если бы ты заранее знал обо всей сущности жизни на земле, ты всё равно бы родился? Всё равно бы сказал - я готов?.. Подумай сейчас, пока ты идёшь переодеваться и улыбаешься, каково было Сыну Божиему сойти с небес на эту землю. Он-то знал, что с Ним случится. А твоя душа - нет.
  
  Люди завистливы - их жжёт чужое счастье. Чужому горю они готовы посочувствовать, потому что это значит снизойти, но чужое счастье разделить они не готовы, ибо это значит подняться. Когда кто-то богат, говорят - он нажил богатство неправедно, он сжульничал. Когда кому-то удаётся шедевр, говорят - это случайность, ему повезло. И обязательно находят изъян, обязательно находят то, что равно им, что им понятно, что достигает их уровня. Ведь тогда можно сказать - тут всё понятно; здесь и без него всё ясно, или - зато у него то-то и то не так, зато у него в личной жизни нелады. Без устали люди сравнивают себя с великими. Будто у великих не те же человеческие тела, не те же страсти и не те же бациллы греха. Только кто-то преобразовывает их, кто-то усмиряет их, а кто-то - побеждает.
  
  Грех, страсть, Сын Божий... Бабушка научила меня верить. Но не так, как верят церковные люди. Она говорила мне: "В городе с низкой облачностью и непрекращающимся дождём не принято улыбаться. Если бы здесь всегда было солнце, люди были бы счастливы, у людей было бы меньше болезней и меньше поводов жаловаться на головные боли. Давление, стрессы, мрачная погода - и настроения нет как нет, а если всегда всем улыбаться, то тем самым ты противоречишь всему существу жизни города и раздражаешь его жителей".
  
  Она приводила меня в церковь и показывала подтверждение своим словам. Да, ты, рождённый не по своей воле, посмотри, даже в церкви люди напряжены и настороженны, отстранённы и угрюмы. Где-где, а именно в церкви, особенно в церкви Христа, люди должны радоваться жизни. Радоваться вере в Бога, радоваться тому, что они вместе, что Бог с ними, что они любят Его. На деле же они надевают чёрные одежды, поют заунывно и безрадостно, принимают такой вид, будто всё время постятся. Нельзя, нельзя!.. Будто всюду запреты, будто и в еде, и в удовольствиях жизни нет счастья, и нет дороги к Богу. Но это же неправда! "Неправда не в религии, не в учении Церкви, нет! - так и бабушка говорила мне. - Неправда в понимании людей, неправда в их восприятии Бога и Церкви". Они думают, что радоваться грешно, что веселие о Боге это как смех в обществе - заразный, резкий и пошлый. Да разве ж радость такова? Не смешивайте земную радость и земной смех с радостью божественной. Не уподобляйте хохот над пошлостью улыбке человека, прощённого Богом. И не сравнивайте свою "праведность" с невежеством язычников. Вам многое дано - но с вас и спросится столько же. Отчего вы уверены, что вы спасётесь, а они нет? Потому и грустны вы, потому и не улыбаетесь, что не надеетесь на рай? Зачем же вы в церкви? Зачем же вы верите, и в Кого вы верите? Во Всемилостивого Бога? В Саму Любовь? Тогда вы не пропадёте, вы не будете забыты. Но как же унылы вы в своих надеждах! Вам бы в раю с краю, вам бы только не в ад, а там уж - куда пристроят. Так любите ли вы Бога или боитесь Его? Видно, боитесь, видно, рабски исполняете, но где же любовь, по которой должны узнавать вас? Где радость, которой вы должны светиться и освещать других? Нет, вы - плохая реклама церкви. Неулыбчивые люди никогда не привлекут неверующих. Если в церкви нет радости, зачем идти туда?
  
  Твоя улыбка не нужна никому. Окружающие подумают, что ты или дурачок, или глумишься над ними. Ты можешь призывать их к радости, а они будут продолжать считать, что печаль более им к лицу. Даже смерть их близкого человека - его личная встреча с Богом - не обрадует их, они будут лить слезы маловерия. Они не надеются на то, что ещё раз, пусть уже и не в этом мире, увидят усопшего родственника.
  
  Улыбаясь, я ушёл с этого мероприятия. Нет, я никогда не стану ни поэтом, ни писателем. Я оставлю при себе своё творчество, никому не покажу его. Это слишком личное, слишком откровенное... И тетрадки... Может, я даже их сожгу.
  
  Я переоделся в свой обычный наряд - толстовку и джинсы. Накинув капюшон, я вышел из Дома Литератора.
  
  "У каждого из нас - свои на сердце боги,
  Прощающие, оправдывающие нас.
  У каждого из нас - свои тревоги,
  Обид и зла невидимая грязь.
  
  О, если б чем-то вечным жили!
  Но всё преходит, превращаясь в пыль.
  А сущности мы не уловили,
  Желая только чувства усладить.
  
  Себя не дарим и себя жалеем.
  Других и ближних отправляем прочь.
  И кажется, мы в вечность верим,
  Как вечны будто день и ночь.
  
  И наши боги тихо-тихо шепчут:
  "Ты всё бери, ты всё пройди, попробуй всё".
  А что потом? Всё же конечно.
  Нет-нет, уверят, ты-то не умрёшь.
  
  Ты веришь, им по-детски веришь.
  И не подумать: умирают все.
  Куда идут потом? Им - что боги шепчут?
  "Мир - вечный холод, тьма и смерть".
  
  Отбрось своих богов! Но как же,
  Как жить без них, как жить с собой?
  Жизнь каждому даётся лишь однажды.
  А после смерти - жизнь иль лишь покой?".
  
  Сейчас я быстро шёл к дому бабушки. Идти до неё было минут десять-пятнадцать. За это время чего только не передумаешь!.. Кто-то бы слушал музыку через наушники, но я не люблю отвлекаться от своих мыслей. Радость, и вправду где радость на моём лице? Где радость от того, что я живу, что я понимаю это, что я чувствую жизнь и вижу жизнь?
  
  Ведь мы все, рождаясь, кричим. От чего? От радости или горя? От недостатка кислорода или от голода, холода? Я был радостным ребёнком. В то время как другие дети плачут и "детским ультразвуком" мешают спать родителям, я спал мирно в положенное время, не кричал, когда не следует, и был рад, когда отец и мать склонялись над моей кроваткой. Так говорила мне бабушка. Родители погибли в автокатастрофе. Не по своей вине, виноватый сел, но сейчас, конечно, уже гуляет на свободе. Я не мстителен, я не буду искать его.
  
  Я думал всегда: ты можешь погибнуть в любую минуту. Даже сделав всё, чтобы избежать смерти, ты можешь умереть. Мои родители не были ни в чём виноваты, чужая безответственность погубила их. И этого я никак не мог понять: почему из-за чужих ошибок должны страдать не те, кто их совершает, а посторонние люди?
  
  Смотри же, смотри... Тебя не предупредили, что человек растёт. Он не может остановиться в росте. Ибо если он замедлит, то станет изгоем. Замедлился в росте физическом - карлик, урод, ничтожное создание. Замедлился в росте интеллектуальном - дебил, идиот. Замедлился в росте духовном... о, пожалуй, что ты герой-любовник, пожалуй, что ты герой своего времени и своего мира. Тебя не отягчает совесть, и не гложут воспоминания. Дух не трогает твою душу, а душа прекрасно грешит без духа. Но быть может, ты - нищ духом, может быть, ты остановился не потому, что не понимаешь сущности жизни, но потому, что понял - без Бога, без Его помощи ты не сможешь ни измениться, ни по-настоящему узнать себя? На самом же деле человек просто ленив и не требователен к себе. Некритично относится к своим поступкам и не привык соизмерять их с совестью. Что ему до развития духа, когда денежная масса в карманах не развита? Что ему до хлеба духовного, когда нет насущного?.. И даже когда есть хлеб, хочется масла, потому что мир подсовывает картинку идеального материального благополучия. Потому что мозг отравлен лицезрением материальных благ. Душа не может оторваться от них, душа прилепляется к ним, потому что тело управляет человеком, тело - становится центром всех желаний и ищет средства их удовлетворения. Нельзя остановиться, когда влился в процесс, нельзя остановиться в приобретении материальных благ, если ты уже начал скупать их и предавать себя им. Если озаботился земными благами, то так сложно, отлепившись от них, обратиться к духовным благам.
  
  Тебе не сказали, что ты должен чего-то добиться в этом мире. Получить хорошую работу, завести семью, родить детей. Поэтому так ненавистны людям мира сего монахи. Какая у них работа? Какая у них семья, где их дети? Ценности этого мира - не так ценны для них. Ты не монах, но скажи, что для тебя главное? Чего ты хочешь добиться в этом мире? Славы? Почестей? Богатства? Какие цели ты ставишь, и готов ли ты биться за них? Мечтать можно обо всём; мечтать, не прикладывая усилий, легко. Готов ли ты к трудностям на пути к реализации целей?
  
  Кажется, начал накрапывать дождик. Так всегда. Словно по заказу. Уже виден дом бабушки. Скоро я буду у неё. Тяжёлая болезнь подкосила её. Я перебиваюсь случайными заработками, ещё живу в общежитии, которое уже скоро придётся освободить и, судя по всему, переместиться вновь в тесную бабушкину квартиру.
  
  Возвращение на круги своя. Продолжать жить, продолжать бороться за эту жизнь. Отчего-то тут вспоминается, как бабушка учила меня: нет кармы, нет реинкарнации, нет вечной смерти. Есть только жизнь...
  
  К нам как-то приходил её одноклассник - философ. Услышав эти её слова, он тут же подвёл и философско-религиозную основу: физически человек проживёт и проживает три жизни. В утробе матери, земную и будущего века (вечную). Формы жизни перетекают одна в другую. Сначала полноценная душа входит в только ещё формирующееся тело, потом они вместе развиваются, всё более и более соединяясь друг с другом и составляя единого человека, но затем наступает разделение - когда душа должна оторваться от тела, с которым успела изведать так много нового, успела сродниться. В конце концов они вновь обретут друг друга, вновь человек станет единым целым в конце времён. Духовно человек проживёт три жизни - от зачатия до физической смерти, от Крещения до физической смерти и будущего века (вечную). Эти жизни могут пересекаться, а могут так и не пересечься. Человек может никогда не принять Крещения и значит прожить только две жизни. Разумеется, вечную жизнь не проживёшь - она нескончаема.
  
  "Ты так и не узнаешь, что такое вечность, пока не умрёшь, - говорил философ, и это так легко ложилось на моё восприятие жизни и смерти. - Какие бы представления ни были - они ничто по сравнению с тем, что откроется. Если бы ты, Ростислав, мог выбирать свою жизнь, значит ты бы обладал разумом до земного рождения. Какова была бы форма твоего существования в таком случае? Душа? Иное тело? Дух? И если бы ты не выбрал рождение на земле, то какая другая форма существования была бы у тебя в запасе?" "Ангельская", - радостно ответил я, словно это был правильный ответ.
  
  "Ангелы ниже людей, - неожиданно для меня ответил философ. - Ангелы строго функциональны. Их форма существования, их сущность жизни - другая. Но ниже человеческой. Они не умеют творить, они не знают искусств, литературы. Даже дьявол - бывший ангел, оставшийся им только лишь по естеству, по природе - не может написать книгу или сыграть музыку. Он может лишь лгать, имитировать, побуждать поверивших ему людей написать книгу, сочинить музыку, нарисовать картину. Человек выше ангелов. Но почему-то он вроде тебя, Ростислав, хочет быть ангелом. А он должен остаться человеком. Точнее - преобразиться из ветхого, земного человека в святого, праведного и чистого человека. Уподобиться первозданному Адаму, а значит и Самому Богу - Христу, Новому Адаму. И разве не радостно то, что мы предназначены к вечной жизни, Ростислав? Что мы - бессмертны, что мы, как бы ни старались, не исчезнем? Что смерть не властна над нашим существом, ей достаётся лишь только оболочка, только часть нас - как вздумавшему поймать ящерицу достаётся хвост. И в итоге - смерть будет посрамлена, побеждена и унижена. В итоге - мы всё равно победим, пусть и пройдём сквозь поражения (смерть, последние времена перед Вторым пришествием). Вот это должно радовать нас!".
  
  И тогда он сказал ещё одну вещь, которую я помню до сих пор. "Запомни, Ростислав, ты умрёшь, но не уйдёшь навеки. Мы расстанемся, но не навсегда. Мы ещё встретимся. Если я буду в раю (а я умру первее тебя, ты понимаешь) - я помолюсь о тебе, если в аду - буду надеяться на тебя. Ты же здесь молись обо мне, где бы я ни был. Если в раю, твоя молитва будет усилена, и ты получишь мою поддержку. Если в аду, я уповаю на то, что по твоим молитвам я буду спасён на Страшном суде. Прощай. Прощай всех, кто тебя обидел. Не держи на них зла, улыбающийся человек", - тогда он погладил меня по голове и отпустил восвояси.
  
  Я не оправдал твоих ожиданий, Мирон Саввич. Я хотел бы сказать, что ты умер не зря. Но мы, люди, не будем такими же, как и ты. Мы так же наденем серые или чёрные плащи, мы так же прихватим чёрные зонты, и мы так же будем суровы в транспорте и на улицах. И будем оправдываться, что город давит на нас, тогда как только от нас зависит - чьи мы рабы. Но нам комфортнее быть вечно недовольными, нам удобнее быть злыми, нам так легче. Всегда легче жаловаться, потому что отрываешь от себя боль, уменьшая её в себе. Всегда труднее радоваться, рассказывая о своей радости и выказывая радость другим, потому что ты отдаёшь её, и она тает в твоём сердце.
  
  "Как жаль, что в нас не горит вечная радость! - говорил философ. - Как жаль, что в нас нет неисчерпаемой радости любви, которой мы могли бы делиться со всеми, и она бы не уменьшалась в наших сердцах и душах. Потому что она вечна, потому что её источник - Бог".
  
  Я открыл дверь подъезда и вошёл внутрь. Меня встретила тёмная лестница. Знаю, Мирон Саввич, что ты ухаживал за бабушкой, что ты хотел быть с ней. Жаль, что ты ушёл так рано. Ты даже думал, что я могу оформить твои мысли в какое-то повествование, раз бабушка считает меня "писателем". Нет, я не смог и теперь точно не смогу это сделать. С "писательством" покончено!
  
  Я споткнулся и чуть не упал. Вот что значит погасшие лампочки... Хвала Творцу, что бабушка живёт на первом этаже. Я удержался на ногах и достал из кармана ключи.
  
  "Никто не хочет нести крест.
  Всем бы - золотые венцы.
  Но едва видят терн,
  Спешат отойти.
  
  "Где Бог? - злословя, говорят. -
  Как допускает страданья людей?".
  И каждый уверен, что он прав,
  И даже Бог его не умней.
  
  И кажется, дай таким власть -
  Весь мир перевернут.
  Каждый тешит собственную страсть,
  А со стороны не хочет взглянуть.
  
  И трудиться не хочет никто.
  Свечку поставь - благодать получи.
  И молитва - чтоб телом здоров,
  Мог бы дальше грешить.
  
  И в нетерпении небу кричат:
  "Пусть будет так, как хотим мы!".
  Всем веселиться бы и играть,
  Как будто и не лягут в гробы.
  
  И страданий - никак не снести.
  Но лекарства горькие пьют.
  Легче ехать, а не идти,
  Но хуже ещё - когда понесут.
  
  Никто не хочет нести крест.
  А если сказать: "Крест золотой.
  Тебе даётся талант, чтоб ты преуспел,
  Чтоб преумножил его"?
  
  Ведь каждый - имеет талант,
  И каждому силы даны...
  Но мало кто хочет их прилагать,
  И к Богу, благодаря, идти...".
  
  
  5
  
  Листы бумаги, исписанные мелким почерком, ворохом лежали на столе посреди рассыпанных ручек. Вперемешку с отрывками из произведений, завершённых и как будто цельных, с набросками для грядущих романов и повестей валялись счета, клочки чеков, рекламные буклеты и тонкие книжки.
  
  Я устало опустился в продавленное кресло и со вздохом взялся перебирать бумаги. Давно пора было это сделать! Сегодня уже мало кто пишет от руки, всё набирается на компьютере, ненужное - стирается, нужное - сохраняется и откладывается на потом. Прошли времена гусиных перьев и пишущих машинок. Сейчас нет ничего легче создать многостраничное произведение, не потратив ни кусочка бумаги. "Набил" на компьютере, отправил по электронной почте и жди результата.
  
  Новые технологии обгоняют мозг. Казалось бы, ещё недавно на лошадях доставляли письма, общались только вживую, а от мировых новостей пахло трёхдневной, если не недельной, "свежестью". Сегодня можно узнать, что произошло минуту назад на другом конце земного шара, увидеть и услышать это своими глазами и ушами. Мир меняется, и только и успевай привыкай, включайся, приобщайся...
  
  Я потянулся за листом бумаги, и мой взгляд скользнул по кисти руки. В молодости ты и представить не можешь, каким будешь стариком. Сейчас же смотри на себя, смотри - вот твои руки, с пигментными пятнами и узлами сосудов, твои ноги, вечно усталые и нетвёрдые, твоя голова, седая и трясущаяся... Это ты, тот же ты, новый старый ты. Жизнь, впившись в тебя и врастая в тебя, высушит твою кожу, выжмет из тебя соки, чтобы в один момент выйти, как облачко пара. Куда поплывёт оно? Растворится ли в воздухе или взойдёт на небо?
  
  Когда впереди тебя уже не ждёт молодость, когда впереди - ты знаешь - гроб и могила, не посещает ли тебя равнодушие и безразличие к жизни? Какой бы она ни была - она проходит, уже прошла, закончится. Что бы ты ни начал сейчас, в любую секунду это может быть завершено. Что останется после тебя? Ворох бумаги на столе, включённый телевизор, захламленная комната и немытая посуда в раковине. Дай Бог, найдут в скором времени, а то некоторых, случалось, находят и через год-два... Словно и не жил, не заметный и не известный никому. Никто не спохватится о твоей пропаже, никто не постучит в дверь и не сломает её.
  
  Хорошо, что не подкосила болезнь, и не пришлось тратиться на лечение. Я не мог представить себе, как бы я жил, если б приходилось сидеть в очередях, лежать на процедурах и операционном столе, отдавать бешеные деньги на лекарства... Бог миловал, мог сказать я. Для чего? Чтобы я мог потратить эти средства на другие цели?
  
  Нет, болезни не миновали меня, но они были терпимыми. Так, немного спина болит, так, чуть сердце прихватывает, так, глаза слабы, голова тяжела, мысль часто ускользает, и нога иногда сама собой вздрагивает. Это всё мелочи, не глобальные недуги, подтачивающие тело и душу, не жирующие на деньгах и не пожирающие всё время болезни.
  
  Чего я достиг к своей старости? - думал я, раскладывая бумаги. Работал, заработал на пенсию, писал какие-то стишки и рассказики, которые не пользуются спросом. За всю жизнь так и не создал крупного произведения, растрачивая себя на короткие истории и бессвязные цепочки мыслей. Может, кто-то окажется способен на основе этих отрывков написать роман? Может, кто-то, вдохновившись моими идеями, станет автором мирового бестселлера?
  
  Сколько авторов пропадают в безвестьи, сколько произведений пишется, и сколько наполняет сегодня Интернет... А сколько приходится читать издателям и редакторам издательств, сколько отсеивается бредящих и графоманствующих авторов. И сколько из них ещё продолжают считать себя непризнанными гениями. Жизнь рассудит, но в веках остаются немногие. Через сто лет и из тех, кто издаётся ныне, кто популярен и представлен в десятках книг, вспомнят ли хотя бы трёх человек?
  
  Я приблизил к глазам лист бумаги. Набросок для детективно-фантастического романа:
  
  "Он по одной ему понятной причине предпочитал называть это судно яхтой. Крошечный звездолёт вмещал в себя две каюты, молельную комнату ("мини-храм", как говорил он) и рубку, одновременно являющуюся и кают-компанией. Отстыковка от станции прошла успешно, пилоты сообщали, что готовы к перемещению, и он, по старой привычке, остался в своей каюте, как обычно отговариваясь фразой: "Я вам буду только мешать, там так мало места для троих". Следующим пунктом назначения значилась станция "Зельт", где Причастия ждало трое человек.
  
  Он с улыбкой наблюдал, как исчезает в иллюминаторе космопорт Харона, и с болью в сердце вспомнил о Марии. Эта раба Божия умерла у него на руках. Слава Богу, он успел причастить её и напутствовать перед смертью. Она до конца отказывалась от обновления тела, следуя традиции, хотя сам он всё же склонялся к тому, что в обновлении тела нет большой беды. Она отказалась и от аннигиляции тела, завещав доставить её останки на Землю. "В мире без кладбищ она захотела обрести покой, - думал он, вспоминая, как уверил её, что похлопочет об отправке гроба, и сейчас, когда всё-таки ему удалось уговорить префекта, он испытывал чувство удовлетворения и даже гордости за содеянное. - Кто нынче лежит в земле и на Земле? Это стоит громадных денег. Это дорого, слишком дорого - хоронить себя в земле. Дешевле раствориться в космосе, капсулой улететь в пространство, быть сожжённым и частичками праха осесть на дне печи. Кто умирает сейчас? Только те, кто погиб, только те, кто отказался от благ цивилизации, от обновления тела, от бессмертной жизни... Смерть стала редкой - от несчастного случая, от аварии, от катастрофы, которую не смогли предвидеть... Человек избавился от войн и вооружённых конфликтов, победил болезни и голод. Сегодня каждый может пожелать всё в пределах закона и получить всё, как он того хочет. Не жить за счёт других, но и не влачить жалкое существование. Никто никого не заставляет, потому что каждый чувствует свою ответственность за грядущие поколения. Умножается число бессмертных, но остаются и те, кто не хочет вечно обновляться, а хочет быть, как наши предки - старым, больным, потерявшим рассудок... Хвала Богу, Мария не потеряла память и не впала в детство. Она могла ходить и самостоятельно принимать пищу. Она не стала обузой ни для людей, ни для роботов. Она захотела прожить эту жизнь, как её мать - от начала и до конца без телесных изменений, без вмешательства в своё тело".
  
  Смешно! Я даже не помнил, как хотел начать завязывать узел этой истории, не говоря уже о развязке. Это ли начало процесса потери памяти? И опомниться не успеешь, как ты лежишь на больничной койке и не знаешь, проснёшься ли завтра.
  
  Как лучше умирать? Зная, что кончаются силы, что жизнь по капле вытекает из тебя, и ты чувствуешь конец, или покинуть этот мир внезапно, не успев ничего понять, во сне, либо неожиданно наяву? Иногда ощущаешь себя эдаким героем - ничего не страшно, хоть сейчас умирай, иногда приходит другое осознание: только не в этот момент, только бы не умирать сейчас...
  
  Хорошо уходить, оставляя на земле крепкие семьи детей и внуков, видя их благополучие и зная их доброту и высокую нравственность, хорошо уходить, не испытывая мучений и страданий, тихо угасать, сожалея, что ещё немного не успел насладиться этой жизнью, побывать в парочке стран и посетить тройку-другую достопримечательностей, не потратил ещё денег на благотворительность, но всё же - в силах сказать "прощайте" и "я вас люблю" стоящим рядом многочисленным родным и близким.
  
  А когда ты один? Когда один неверный шаг - и ты будешь валяться на полу, истекая кровью в ожидании смерти, не способный позвать на помощь. Или лежать, забытый, в палате, пока врач, наконец, не констатирует твою смерть. В другом случае - даже окружённый роднёй, ты можешь быть один, лёжа посреди хищников, ждущих твоей смерти. Или умирать на глазах у родных, зная, что последние деньги они отдали на твоё излечение, и теперь, с твоей смертью, им, отягощённым долгами, не на что будет жить. Нет, не дай Бог, чтобы смерть одного вгоняла в бедность семьи, продавала в кредитное рабство родных людей. Почему твоя жизнь должна обременять их, почему они должны заботиться о продлении её?..
  
  Я грустно усмехнулся. Мою жизнь никто не будет продлять. Я, пожалуй, даже буду рад, если придётся уходить. Сейчас, в силу самой жизни, от неё нельзя отказаться. Даже понимая, что обречён вечно копошиться в графоманстве, в "повторительстве" и самодовольной бездарности, ты будешь тешить себя иллюзией ценности своей жизни. Для кого? Для самого себя?
  
  Бог, говорят, дал эту жизнь. Он её и отнимает. Чья воля действует в руке человека, идущего на смерть? Не самоубийца ли, кидающийся на пулемёт, не самоубийца ли совершающий преступление, караемое смертной казнью, и полагающий, что его не поймают? А подростки, чья жизнь ещё вся впереди, чья судьба ещё не подвела итог, чья жизнь ещё может принести добро, свет и радость, зачем они убивают себя?.. А старики - зачем живут дальше?
  
  Кто верит, тому легче. Будто есть смысл, будто есть цель. Самосовершенствование, самоанализ, "самопокаяние"... А если ты - атеист? Если детей нет, цели нет, то что остаётся? Просто жить, покупая лекарства и хлеб? Смотреть телевизор и бояться гололёда? Чему посвятить себя, чему, кому отдать себя? И главное - зачем? Пойти в волонтёры, да кому нужен старик? Писать в стол - так ведь, когда найдут труп, сожгут все бумаги, разве что прочтут вслух друг другу, усмехаясь, пару листов, прежде чем бросить в огонь.
  
  Люди доживают свой век спокойно, без треволнений, когда есть идеалы и устремления, когда есть для кого прикладывать силы, или когда внутри бушуют страсти. Может, и легче жить злобным существом? Когда сундук с сокровищами тяжелит душу, когда хочется показать кукиш смерти и жить назло всем, когда порочность характера подпитывает жизненные соки, яд превращается в дрова для пламени, и пусть, пусть горит злой плазмой этот костёр, главное - он горит, главное - тело живёт...
  
  Бесцельно жить - что может быть скучнее? Ни в галереях, ни в музеях, кинотеатрах, театрах, ни на выставках, ни даже в книгах и телевизоре не видишь, ради чего жить. Ничто из них не наполняет жизнь смыслом. Ни унылые картины, ни дешёвая актёрская игра, ни странное современное искусство, ни вялые литературные сюжеты... На улице все куда-то спешат и зачем-то бегут, пересказывают сплетни и ничего не значащие новости. Где-то, как обычно, идёт война, кто-то снова умер, что-то опять подорожало. Будет ли конец этим ежедневным новостям? Будет ли хоть какая-то новизна в этой суете? И что принесёт эта новизна - разве какое-то качественное изменение жизни?
  
  Да, в просвещённый век компьютеров и гаджетов, в мире рвущейся ввысь и вширь, вглубь, во внутренности, механике и машинерии, кажется, интересно жить. Каждый день появляются новые игрушки, нечто, улучшающее жизнь, а точнее, подсаживающееся на деньги владельца, вытягивающее его время и забивающее его мозг. Молодёжь не оторвать от телефона, скоро уже в самом мозгу будет сидеть телефон. И - шальная мысль - как пророчат некоторые, будет управлять людьми... Хм... Может, сегодня тогда и умирать легче, зная, что всё вокруг скоро превратится в одну машину, в которой люди, перестав быть людьми, станут её винтиками. Мечта селекционера-эволюциониста: машинный мир, идеально спланированный, чёткий, предсказуемый и такой иронично-совершенный.
  
  Я нашёл листок с набросками будущего детектива и с лёгкой тоской разгладил его: "Две пары близнецов. Они - 1-й банкир (преуспевающий бизнесмен), 2-й - актёр (например, кино). Девушки - 1-я - юрист, 2-я - актриса (например, в театре). Должен состояться брак кого-то из 1-х и кого-то из 2-х. 1-й банкир и 1-я девушка умирают при странных обстоятельствах. Отравление? Но их опознают как 2-го и 2-ую (горничные, знакомые... По одежде, по тому месту, где они должны были бы находиться). Реальные 2-й и 2-я вынуждены играть роли 1-го и 1-й. Женятся. Через несколько лет - случайно - он или она узнаёт, что супруг - не тот, за кого себя выдаёт. И этот супруг умирает тоже при странных обстоятельствах. Кто убийца? Выживший супруг или кто-то ещё, кому стало известно о подмене? Дело - в наследстве или любви?".
  
  Можно было бы развернуть замечательный детектив. Да только силёнок маловато, навыков. Тем более я же не юрист писать подробности расследования дела. Здесь нужно знать работу полиции, ход ведения следствия и так далее. Попросить кого-то помочь? Это значит - обратиться в союз писателей? Или кинуть клич в Интернете? Вот - сюжет, вот - идея. Давайте вместе напишем?
  
  Неинтересно, - я отложил листок в сторону. Мысли прошли и оставили меня. Старые идеи приносят только разочарование. Вроде бы и хочешь за что-то уцепиться, вроде бы и чувствуешь биение жизни в них, но они вдруг кажутся неактуальными, жалкими и пустыми. Их безжизненность так очевидна, их безнадёжность так понятна... Что из них выйдет? Очередной блёклый сюжет и банальная развязка. Срастающиеся друг с другом фразы, тупые диалоги и совершеннейшая бессмысленность замысла. Зачем? Для кого и чего? Денег? Самореализации? Самолюбования?
  
  О, в каждом произведении преизрядно этой тщеславной гордыни. Этого чувства эгоистичного нарциссизма. Вычурности ума в превосходной степени. Игры с самим собой, отсутствия обратной связи с читателем и бесконечного переливания из пустого в порожнее. Читатель зевнёт и спросит сам себя: зачем я читаю эту галиматью? Зачем я взялся за этого безвестного автора и скучнейшего рассказчика? Да, читатель тоже читает в силу чтения. Мы живём потому, что не можем не жить, а читатель, взяв книгу, не может прекратить читать. Правда, усилием воли, разочарованный, он может бросить чтение и вернуть книгу автору. И разве начнёт упрашивать его автор - нет уж, милый, дочитай её до конца? На что мне эта ерунда, ответит ему рассудительный читатель, ты не сумел так хорошо написать, чтобы я взахлёб читал. Я ли, читатель, виноват в том, что не прочёл твою книгу до конца? Это ты виноват, что не сумел увлечь меня и не написал занимательно и интересно...
  
  А в жизни? Может, как и в самой бездарно написанной книге, даже в самой краткой и ничем не примечательной жизни есть своеобразный интерес? Даже в самой беспросветной глуши её, в дремучей некомпетентности и неграмотности, в неудачном изложении и примитивном сюжете, есть своя душа, своя движительная сила, свой талант?.. Хотя, я разорвал несколько листов прошлых произведений с безобразным слогом, если жизнь воспринимать по-животному, то ни о какой умилительной примитивности и речи быть не может. Бездарности, лишние люди - куда их девать? Невосприимчивая биомасса, послушное стадо... Вот она - цель материализма в конечном счёте: улучшенный человек, "золотой миллиард", лучшие люди, блестящие интеллектуалы и тонкие ценители изящных искусств, а не эти безмозглые толпы, поддающиеся на любые пропагандистские лозунги, слепо бредущие вслед за дудочкой крысолова...
  
  Я положил костлявые руки на стол. Так, значит, я думаю о людях? Кто думает иначе? Доброхоты, верующие, политики? В Интернете, на телевидении, в газетах и на радио, кто только не кричит о себе, что он умён, а народ - глуп и невежественен, кто только не уверяет, что он один знает, как правильно жить и к чему стремиться, что важнее для страны и кого вы, народ, должны слушать. Почему кто-то решает, что миллионы людей - серая биомасса, внушаемая толпа, почему кто-то, манипулируя сознанием, зная психологические приёмы, ведёт людей к своему благу, уверяя их, что это и их благо тоже?..
  
  Я вздохнул. Давно я говорил себе, что никогда не напишу ничего политического. Незачем лезть туда, в мир лозунгов и интриг, в мир пропаганды и митингов, власти и подчинения. Нужно разобраться в себе, понять себя, видеть, кто ты есть на самом деле и как это проявляется каждую минуту твоей жизни, так решил я для себя. Пусть меня за это осудят, заклеймят конформистом и себялюбцем. Я никому ничем не обязан. Это моя жизнь, это мой выбор.
  
  Мой выбор... Одинокая жизнь среди груды бумаг. В самокопании и поисках смысла своей жизни. Пойти ли в церковь, как это делают многие под конец жизни? Почему ж не начинают жить праведно в начале, в молодости, юности, почему, зная, приберегают своё показное покаяние на потом? Надеются пожить по своей грешной воле, надеются дожить до старости, чтобы потом говорить, будто в молодости "наделали ошибок"? Жалеют ли они искренне о своих "ошибках", считают ли они оправданными себя? Кто-то скажет: мне нечего стыдиться, я жил, как мог и как умел, в чём мне каяться и за что просить прощения? Да и в конце концов не благ ли Бог и не простит ли всех в итоге, введя в рай и Иуду, и Гитлера, и дьявола? Разве Он не всепрощающ? Как будут жить-то все после Апокалипсиса? Неужто на два фронта, неужто - на два мира?
  
  За входной дверью послышался шум. Опять внучок пришёл к бабушке. Поздновато сегодня. Рассказывала Прасковья, что внук хорошо писал стихи, потом вдруг воодушевился темой смерти, она его не поддержала. До сих пор себя этим корит, боясь, что испортила ему жизнь, и сетует, что он мог бы стать хорошим писателем, но из-за её слов разочаровался и больше ничего не пишет. Нет, Прасковья, напрасно опасаешься, что твой Ростик мог бы стать великим писателем или поэтом. Хотел бы - давно б продолжил писать, а раз уверяет, что бросил и больше о том не думает, стало быть никем и останется. Так и будет в услужении. Кем он там работает? Официантом? А кем хочет стать? Менеджером? Администратором в баре?.. Ну ну...
  
  Я посмотрел на свой кнопочный телефон. Звонить некому. Друзей нет, родные перевелись... Сердце пошаливает. Не сейчас ли ты, Боже, приготовляешь мне время? Не пора ли?.. Верю ли я в Тебя? И что будет, если Ты всё же есть? Ад? Я и так здесь один-одинёшенек, так в аду - в компании будет интереснее, а если буду один там - так я уж привык... Знаю, ад - это терзания грехов, которые будут жаждать насыщения. Знаю, ад - это мучения вросшей в душу плоти, с которой так сроднился за жизнь и которой так потакал. Знаю, ад - это позволение садистам делать злое над теми твоими членами, кои больше всего были склонны к греху. Тело останется здесь, да, но фантомные боли души будут вполне реальными для неё. А может, на сковородке тебя засунут в тело, созданное специально для мучений, и душа удобно расположится в нём, думая, что сможет грешить дальше, но не тут-то было... Ах, сколько фантазий... А вдруг где-нибудь в раю местечко мне припасено?..
  
  Я зашёлся в кашле и схватился за сердце. Да, всё точно... Успеть бы нажать кнопку, чтоб сразу забрали, а не выносили через год мумию... Ещё секунду... Теперь можно...
  
  Я упал на пол. Вот и всё. Был писатель - и нет его. Был бумагомаратель и перестал быть. Солнце не померкло, и небо не свернулось свитком. Всё будет так же жить и пахнуть, цвести и петь. А меня просто не будет. Люди всё так же будут смотреть кино, смеяться, ходить в музеи, пить сладкое вино, хватать ртом падающий снег. Новые и новые поколения будут рождаться, жить и умирать. Кто-то, известный, останется в памяти потомков на долгие годы, кто-то, более знаменитый, займёт своё место в учебниках истории во всём мире. Миллионы людей умирали и исчезали из памяти, миллионы имён не помнит никто, миллионы людей не оставили после себя ничего, кроме одежды, которую носили, возможно, дома, земли, и всё это отошло другим людям.
  
  Я попытался улыбнуться, получается только про себя. Как же умирать - без улыбки на лице?!
  
  После меня - что останется? Да... неприбранная квартира, которая отойдёт государству, в которой через несколько лет будет жить, наверное, счастливая семья. И эта семья, быть может, и не узнает никогда, что жил здесь до них старик, писавший нудные произведения, ничем не прославившийся и ушедший в инобытие. Он просто жил, населяя землю, он просто был одной цифрой в переписи населения страны, обычным человеком в обычной многоэтажке. И умер, как обычно умирают. Где его могила? Кто позаботится о ней, и нужна ли... смешно!.. могиле, костям чья-то забота?..
   Я закрыл глаза. Пусть будет так: Бог есть Бог живых, а не мёртвых, есть жизнь и после смерти тела, есть дивный новый мир, в который уходят все и радуются, когда о них здесь вспоминают. Есть продолжение мысли, есть восстановление личности, есть работа ума и души. Есть рай для всех, хотя бы и многоячеистый. Есть любовь Творца к творению, очищение, прощение и радость соединения. Пусть будет так. О, если бы было так!.. Сейчас, вот сейчас это мне и будет ясно.
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
Э.Бланк "Пленница чужого мира" О.Копылова "Невеста звездного принца" А.Позин "Меч Тамерлана.Крестьянский сын,дворянская дочь"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"