Аннотация: Рассказ о рождении защитника сил Света из бедного и несчастного мальчика
Глава 20: Тайна степной деревни
Сумрак не случайно упоминал в своем разговоре родную деревню. На самом деле, её история хранит в себе много неразгаданных тайн и открытий, и не один Кантемир вышел из её полей и лугов. Впоследствии она очень повлияет на развитие сюжета, поэтому необходимо рассказать одну историю, которую помнил даже сам главарь артистов. Может быть, именно её он вспоминал, когда ехал в разукрашенной карете.
Почему данная деревня называлась "Степное" или "Степь", решительно никто не знает. Ведь на первый взгляд, здесь преобладала растительность, её разнообразие даже в какой-то мере поражало: великолепные просторы разноцветных цветов и кустарников переходили в не менее красивые полулеса и леса, обеспечивая прилив вдохновения для лучших деревенских бардов. Сама деревня располагалась далеко на юг от города N, в частности, от озера, где убили Владимира Клеверина, и где началась фантастическая линия сюжета. Вообще говоря, эта местность была достаточно гористой, преобладали невысокие холмы, иногда переходящие до гор средней величины. В итоге мы получаем по истине райскую идиллию, землю, где поют соловьи, где прекрасные девы бегают по лугам, чтобы сплести венок своему любимому, где расцветают прекрасные деревья и солнце ласкает волны небольшой речушки. Неужели даже такую красоту могут одним махом раздавить людские пороки, злые умыслы, бесправие и надругательство над личностью. К несчастью, это действительно так. Великолепный пейзаж - это лишь внешняя сторона жизни общества, и "усмиряет" он своим видом разве что старушек или чересчур сентиментальных людей.
Багрово-красный закат над деревней - что может быть чудесней? Вот собирается толпа: молодые друзья, взрослые, пожилые люди, девушки, некоторые в обнимку со своими парнями, некоторые одни и.т.д. Праздник в деревне: все веселятся, танцуют, поют разные песни, выступают, конечно же, барды со своими новыми творениями, навеянными простором полей и бескорыстием лесных животных. Где-то в центре открытого как бы для площади места сидят на поваленном деревце две бабушки, нетерпеливо рассматривая веселящихся молодых:
- Эх, каковы нынче нравы, а? - удивляется одна. - А ведь еще вчера были молодыми, мы с тобой, да все наши товарищи!
- Да, время было золотое! - вспоминает другая. - Нынче-то уж и не так люди век проживают, уж явно говорю, что не так. Раньше вон, прости господи, парень девушку за талью взять лишний раз не смел, а сейчас ты только поглянь! Вон один бегает, так всех наших девчонок пообнимал, и радостный то-какой! И не стыдно ему, бесу, эдакий разврат творить!
- Так это ведь еще не разврат, ты ж разве не слухаешь, как молодые нонче выражаются? Без стыда уж без всякого, я тебе говорю! И там не то что до обниманий, так там...
- Ох нет, ох нет, не надо мне это говорить! Тьфу на них! - засуетилась бабулька, показательна пытаясь плюнуть в землю. - Экий разврат, свет такого не видывал за все свое свечение! Вон поглянь, Кальтрина-то одна стоит, никому она не нужна, зато всех других без умолку развлекают, смеху-то, смеху!
- Это явно уж, явно. Она девка боевая, учится исправно, от матери одни только похвалы да восхищения слышишь. Но, честно я тебе скажу, лицом она не вышла, может потому её и парни обходят стороной. Вон глянь лишь, Альхию группа та не покидает, шагу ступить не дает. А все почему? Так потому, что девочка красивенькая, симпатичная, всякому на неё поглянуть в радость. Куда уж там Кальтринке, когда такие красавицы свет усиливают небесный!
- Да, несправедливо все это, ох несправедливо! - все суетилась вторая, с трудом вглядываясь в черты девушки. - И почему умные, добрые девушки красивым место извечно уступают? Чего в них молодцы-то сысходят? Жена ведь умная нужна, хорошая, чтоб хозяйство вести умела! А в этих симпатичных простушках помимо красоты и ума-то не наблюдается. Им бы только пляски да ласки - а ни в доме, ни в поле чистом работать не будут. Не люблю я таких.
- Нет, нет, Ревина, вовсе нет, мыслишь ты слишком медленно, связь жизненную не видишь. - заметила первая, весело следя за толпой танцующих. - Разве не заметно тебе, что нонче работа наша, к которой мы сизмалалетства привыкли, не в почете? Бывало, утром как выйдешь в поле, так и возвращаешься к вечеру, спать сразу ляжешь, и грезишь о завтрашнем покосе, как о чуде великом. А теперь, вишь, образование покос сменило - куда нам, тёмным, когда здесь и купцы, и художники какие-то и прочие всякие работяги? Ум нужен, смекалка, а косой, наверное, много не накосишь, жизнь кончится быстро и бесполезно. Жизнь такова, не нам о ней судить, двум дурам старым.
- Да ну, какое там образование! - возмутилась Ревина. - Ты, Пульхерия, палку перегибаешь, куда ж нам без сена, как ж коров кормить, скотину всякую? Неужто все этого не надо больше? Быть такого не может!
- Как так не может? - усмехнулась Пульхерия, поудобнее устраиваясь на бревне. - Ты, раз не веришь, вокруг проглянь, кто нонче работает? Мужики да бабы, что из особо бойких, и то не все, едва-едва. Зато художников, сколько развелось, ужас просто! Я и сама, правда, картину купила, так зато дома висит, стену украшает. Так поглядишь - изба избой, а внутри окажешься - сразу чуешь, и тут еще красота жива.
- И зачем нам твоя красота, когда корову будет нечем кормить? Она ж так, бедная, и копыта откинет, иль исхудает до смерти! А художники твои потому и малюют, что больше ничего не умеют! Им бы лопату в руки, да на поле - вот где их ученичество поможет, аль нет?
- Да ничего ты, Ревина, не поймешь, хоть и бабка мудрая! - отмахнулась Пульхерия, бросив взгляд на небо.
Мимо них пронеслась толпа девушек, радостно хохочущих и кричащих что-то своим ухажерам. Платья на них были вышитыми, короткими почти до колен, блистающими своей оборкой и шелком. На некоторых действительно посмотреть было одно загляденье: вот красавица пробежала, вся стройная и красивенькая, платье на ней в обтяжку, до колена, разноцветными узорами поблескивает и по ветру шелестит. В ушках сережки, да такие красивые, что взгляд отвести нельзя, как от самого личика: все так правильно, грациозно и легко! Парни не отстают: каждый норовит подарить своему идеалу колечко, цепочку, что угодно, лишь бы внимание обратить хоть на долю секунды. Со всеми красавица мила, всем поцелуи воздушные рассылает, и от них мальчишечьи сердца начинают быстрее биться. И немало вовсе таких девушек, и вокруг них преимущественно сельская жизнь и крутится. Но не всем эта красота приятна: вот сидит паренек в растрепанной своей рубашонке, уныло следит за девушками, а подойти не решается - уж больно скромность мешает личному счастью. И знает мальчик, что красавица к нему в жизни сама не подойдет, да и он к ней никогда, потому и сидит грустный, только мечты его не покидают и в воздухе носятся. Зато есть и совсем иные примеры: поглядишь так, посмотришь, и поймешь, что для некоторых девушка ценности не представляет. Вот красивый парень пробежал, прибранный и причесанный, и то к одной подбежит, то другую обнимет, то с третьей поцелуется и вновь убегает. А чтоб в уме своем хоть одну посчитать своей единственной и неповторимой - сил никаких не хватит, уж на это они точно нужны. Потому сидящие мечтатели и за ними уныло взглядом бегают, неприятно им, что все их стремление поднять любимую на бесконечную высоту никак не приветствуется, а ветреность других сносится с большой радостью. Таковы они, эти красавицы, предмет сотен обожаний - нравится им самостоятельность, скорость и что-то внешне привлекательное. Никак этого старая Ревина понять не может, все на себя чужой кафтан примеряет, не понимая, что её одежда уже из моды вышла. А девушки между тем разбились в группы, и от каждой такой звонкий смех льется, такой свет, что даже самому хочется поэтом сделаться, и описать, во всех красках описать красоту молодой красавицы, её ветреность и прелестный нрав! Не чувствуешь при этом того огня, который, исходя от неё, может тебя самого обжечь, а любовные ожоги залечить можно только одним способом - новым огнем. "Clavus clavo pellitur", как говориться. Да только огонь этот нужно разжечь так, чтобы боль от него затмила боль от предыдущего. А можно и совсем разгорячиться, обрадовавшись, что наконец душу погреешь, наконец её жуткий мороз и синий холод уступят место любовной теплоте и красивой яркости! Потеряешь от счастья голову, да и не заметишь, как влезешь в самую гущь этого костра, едва не сгоришь; а вылезешь полуживым на простор ледяных ветров и ведь того же мороза. Вот тогда-то и придет боль, рана напомнит о себе с силой небывалой, от которой в жизни не спрячешься, отчего волей-неволей будешь ночевать в сугробе, то есть в ворохе жизненных проблем, чтобы рана от любовного огня быстрее зажила. Одна только надежда не умрет в душе - надежда ещё один костер найти, и возможно, чтобы вновь в него душу пустить...
- Засиделись мы с тобой, Ревина, ох засиделись! Куда нам с нашими мелкими жизненными вопросами в молодость лезть. Давай их оставим - пусть поступают, как им совесть подсказывает! - зевнула Пульхерия, вставая.
- Да, это уж истина точная! - отозвалась подруга. - Жизнь тут у нас спокойная, все тихо, спокойно и размеренно, а говорим мы - будто война какая идет. Да шут их разберет, этих парней да девушек! Может, им всякие поцелуи да ласки жить не мешают.
- Наверное, это ты ворчишь, так как у самой ничего подобного не было! - засмеялась Пульхерия, оправляя платье. - Зависть она и в старости зависть, видит Бог, что правду говорю!
- Да вовсе нет, все у меня было, но... не так же! Я троих внуков воспитала, сын и дочь в город поехали, а ты говоришь! Собирайся вон, темнеет уже!
- Хорошо, у меня у самой дома внук голодный сидит, поспешим, чтоб я его покормить успела, а?
Действительно начинало темнеть. Взрослые потихоньку начали расходиться по домам, изредка запевая какую-либо бойкую песню. Праздник, видимо, заканчивался, а детям на следующий день надо было в школу идти, родители не позволяли поздно гулять. Правда, толпа девушек и их друзей никак не хотела расходиться, и сколько бы бабушки им не кричали, никакого от этого проку не было. Наконец окончательно ночь наступила: даже растрепанный мальчик, мечтающий о прекрасной подруге, грустно побрел домой, чтобы, засыпая представить, что он рыцарь, стремящийся во что бы то ни стало спасти свою милую принцессу от жуткого дракона...
Этот, казалось бы, весьма смешной эпизод вовсе не является случайным. Сейчас перед вами была представлена "верховая версия" жизни деревни "Степное", но ведь нам ещё предстоит узнать её тайну, её ужасный внутренний облик и нравы жителей.
Огромное здание училища было как всегда мокро от дождя - в Степном уже начиналась весна, и с крыш уже летели большие куски снега. Расписная коляска, запряженная двумя белыми лошадями, остановилась у самого входа. Моментально навстречу выходящему эльфу выбежала крупная женщина, сжимающая в руке какой-то бумажный лист. Её лицо выражало лишь безграничную радость встречи.
- Директор Мильф? - тоже весьма радостно затараторил эльф, закрывающий дверь своего средства передвижения. - Какими же долгими зимами нас мучила судьба, ведь проверять школы мне не дозволяли! А теперь я вот - и готов встретить вас всех!
Это был высокий, стройный, как и большинство эльфов, инспектор. Одежда его сияла опрятностью и вшитыми драгоценностями, которые то и дело сверкали. Длинные волосы были как-то особенно уложены, и это в понимании эльфов означало "деловую прическу". Смотрящие из окна девушки подивились неожиданному гостю и наверняка многие из них захотели себе точно такого же мужа.
- Ах, вы как всегда поэтичны, Легид! - пролепетала Мильф, и протянула ему сверток. - Вот, это список всего, что вам требуется посетить. Но сначала вы должны уделить и мне часок! Женщина была действительно плотной, одетой в жесткое темноватое платье, но вовсе не лишенная красоты. На вид ей было лет тридцать пять, и можно было отметить про себя, что директор у этой школы весьма милое создание.
Оба рассмеялись и пошли по длинной лестнице школы, покрытой где позолотой, а где и реальным серебром и златом.
- Ну, рассказывайте, как вы тут поживаете! - улыбался Легид, то и дело мило смотрящий на учеников. Те сторонились его взгляда и пытались ещё издали обойти идущих, уж очень им не хотелось почувствовать стеснение.
- Ах, все отлично, все отлично, Легид! - ответил директор, указывая то на колонны, то на особенных учеников. - Видите, как мы школу отреставрировали? И не просто ради праздника, а так - на всю жизнь! Чтобы ученикам было приятно здесь находиться, и они так не спешили домой.
- Думаете, сможете дом заменить этим сорванцам? Им улица нужна, особенно старшеклассникам, чтобы там целоваться или даже курить, а вы так наивны!
- Курить! - засмеялась Мильф. - Не надо меня смешить! Да никто из них не курит вовсе! Я вам готова правое ухо отдать, если это не так! Наши ученики могут поспорить даже с учениками Шармстона, а ведь там гораздо больше школы, чем наша-то небольшая!
- Да, в Шармстоне красиво! - отозвался эльф, всё смотрящий по сторонам. - Да и у вас тут неплохо, я посмотрю. Только вот не могу разве что понять, а почему все ваши учащиеся одеты, кто на что горазд?
Вопрос, надо сказать, смутил директора. Она немного подумала, а затем, уловив напряженный взгляд инспектора, ответила:
- Против воли учеников нынче не поспоришь! Пробовали им запрещать - так все равно нарушают, ты хоть что делай! Самим не нравится, вот вам крест, поверьте уж!
- Это становится, честно говоря, опасно. Мы уже знаем случаи, когда богатые избивали бедных, шпыняли и смеялись над ними, и все из-за того, что они одеты хуже. Ужасная нынче обстановка с этим проклятым неравенством!
- И не говорите, Легид. Но я вам точно говорю, что у нас тут ни в жизни никто никого не тронет, ни за что и никогда! Все такие добрые, милые, учатся хорошо и знают столько много! Уж за половину учеников я ручаюсь, что они самые настоящие ангелы! А про форму эту забудьте, уж я вас прошу, и помните, что наша школа - школа для хороших детей!
- Что ж, посмотрим. - вздохнул инспектор, разворачивая свиток. - По вашему плану, мы должны посетить зал для упражнений.
- Это верно сказано, но пойдемте сначала выпьем чайку эльфийского, и я вам расскажу про всю нашу школьную жизнь.
Процессия подошла к кабинету директора, где уже был накрыт стол, на котором стояли несколько кружек крепкого чая. Мильф долго говорила, и успела выпустить все сантименты, которые кипели в ней до приезда эльфа. В этом рассказе было всё: от красоты школьных дверей до милого вида девушек-учениц. Эльф слушал даже с каким-то очарованием, и вскоре харизма Мильф сделала своё - инспектор полностью доверился её взгляду на школьную действительностью. Наконец чай закончился, и все пошли в спортивный зал для упражнений.
Зал представлял собой довольно большую комнату, в которой раздавались звуки ударов мячей об стены. Все прекрасно знали, что в этом мире мячи не используются, а вместо них дети кидают созданные специально для этого магами шары из определенного материала. Легид с интересом прикинул один из таких шаров в руке, подняв его с пола. Шар был абсолютно прочным, а внутри болталась синеватая вода. Зрелище, наверное, было красивое: в конце концов, мячи у всех были разными. У некоторых внутри было даже изображение домов, деревьев и.т.п. Физрук, подлетевший незамедлительно, пожал инспектору руку. Это был человек среднего роста, худощавый и весьма нескладный -светлая рубашка была заправлена в штаны. Физрук с притворным наслаждением указал рукой на зал.
- Вот, инспектор, какой у нас зал! - объявил он Легиду, смотрящему вновь по сторонам. - А ведь дети-то один другого лучше занимаются, уж я вам говорю. Стольку соревнований выигрываем, прямо не перечесть. В одном только этом году Шармстон, деревню "Опричь" выиграли, говорят, может нас даже в Ранд отправят...
- Да, это верно! - засмеялась Мильф, с любовью оглядывая учащихся. - И главное, что все одеты от иголочки, со спортом у нас действительно строго. Все-таки, к Ранду готовимся.
- А что они делают? - спросил Легид, уже вновь очарованный восторженной болтовней.
- Так это упражнение для отработки навыков. Игра сейчас процветает, называется "Бигталь", там мячи используют для акробатических упражнений, но правила вы, конечно, знаете. Очень популярно, особенно в Шармстоне, ведь других крупных городов у нас фактически нет. Но, если хотите, можете детей поспрашивать, как тут и что. Мне еще надо в тренерскую зайти.
- И я с вами. - поддакнула физруку директор. - Но скоро мы вернемся, уважаемый Легид. Действительно, поспрашивайте пока детей, они вам много хорошего расскажут.
Инспектор в усталости поднялся, понимая, что его окружают влюбленные в школу люди. Если честно, ему казалось, что от детей он услышит все то же самое, только может без доли оптимизма Мильф. Зал был набит учениками, и каждый отрабатывал свои приемы. Легид как-то в нерешительности начал искать, к кому же стоит обратиться. Тут были и девочки, скачущие через скакалки, тоже очень красивые, и старшеклассники, разговаривающие между собой, но внимание инспектора никто из них не привлекал. То ли ему не хотелось отвлекать детей от разговора, то ли от упражнений или просто чем-то они ему не понравились. Наконец он прошел толпу старших, и вдруг сразу же поглядел в угол здания. Совершенно пустое место, только вот один паренек стоит и медленно кидает меч в стену, затем ловит, вновь кидает... Парень был не совсем обычный по виду: черные волосы были по-особенному зачесаны назад, красивые черты лица - черные глаза, прямой нос и высокие брови - изображали отсутствие интереса к происходящему. Мальчику, по-видимому, было лет тринадцать, судя по его небольшому росту. Штаны его напоминали самые обычные эльфийские, только немного больше по размеру, чем это следовало бы быть. Красивая белая рубашка тоже была больше, чем надо, и болталась на его маленьком теле. Легид тут же узнал, откуда этот наряд - именно так одеваются эльфийские пехотинцы, когда идут на войну. Это показалось ему странным.
- Здравствуйте, ученик! - с интересом поздоровался инспектор. - Я проверяю школы, меня зовут Легид. Очень хотелось бы узнать, как вам здесь живется.
Мальчик уныло поглядел на него, не прекращая своего занятия. Наконец он заговорил.
- Меня зовут Родион Вознесенский. Я ученик из восьмого класса, и мне 13 лет. Я рад видеть вас здесь.
- Родион, а почему ты такой грустный? Взгляни вокруг, как все хорошо и радостно. Вы, наверное, и учиться сегодня меньше будете, раз я приехал?
- А что от этого проку? - уныло пробормотал мальчик, с силой ударив мечом об стену. В мече находился миниатюрный меч.
- Так что у вас здесь в школе? - смутился инспектор. - Где же твои друзья?
- У меня нет друзей. - вздохнул Родион. - Меня здесь все ненавидят, а этот урок, на который вы к нам пришли, просто мучение для меня. Ведь здесь я как не в своей тарелке - даже учитель, как бы не отнекивался и не говорил, понимает в самой глубине своей души, что я пришел не на его урок...
- Господи, откуда столько пессимизма! - возмутился Легид. - Директор рассказал мне, что тут все так мило и все такие добрые...
- Это для неё действительно так. А то, что у неё под носом, как раз и скрыто. Видите вон тех старшеклассников? (Родион махнул рукой в сторону учащихся) Их любимое занятие - кидать вот эти мячи мне в лицо, и только ваш приезд сегодня остановил их. Бьют изо всей силы, так что даже нос до крови разбивали. Но самое главное - сопровождают эти зверства совершенно идиотским смехом.
Легид побледнел. Он, после стольких уверений и восклицаний директора совершенно не ожидал ничего подобного. Дикое отвращение вдруг заиграло в нём и он воинственно посмотрел кругом. Родион продолжал.
- И кто из этих извергов будет со мной дружить? Вы когда-нибудь видели, чтобы боец дружил с чучелом, на котором он отрабатывает свои приемы? Никому бедные здесь не нужны. А вон тот, который богаче всех одет, сегодня даже пытался заставить меня отрекомендовать его перед вами. К несчастью, он поклялся доставить мне боль и явно он не шутит - сегодня его едва не заколотило от моего ответа, когда я отказался в весьма грубой форме. Я сам разозлился не по-человечески, и назвал его "проклятым вором", потому что его семья очень богата, и ни для кого не секрет, что является бандитской группой, издевающейся над бедными. Вся деревня от них на ушах, но никого нет, разве кроме меня, кто смог бы ответить им отрицательно.
Инспектор вновь передернулся - и не верил своим ушам. Мальчик, на которого указал Родион, действительно был одет в богатый черный костюм, и даже так было заметно, что он снисходителен к окружающим, смотрит на них с презрением. Вознесенский же не обращал на него никакого внимания, как раб, которого приговорили к неминуемой смерти. И виден был уже палач.
- Но... это невозможно! - сказал наконец он, даже обхватив голову руками. - А почему твои родители не пожалуются на них директору? Неужели богатым всё можно?
- Пробовали уже, но это бесполезно. - вновь вздохнул Родион. - У меня нет отца, он был пехотинцем в армии Шармстона, но в одной из битв за выход к океану его убили. Единственное, что мне от него осталось - вот эта белая рубашка, да офицерская маска, сделанная специально для него. Маска очень красивая, но только для меня большая и тяжелая. А вот рубашку я ношу уже давно, да ведь и одеть-то мне больше нечего. Даже штаны эти дареные, друзьями мамы, Ирины Владиславовны. А по поводу жалоб - мама приходила несколько раз, но директор лишь делал выговор той кампании, а разве Мильф способна на решительные действия?
- Я ей сообщу, я непременно сам ей всё расскажу! - встрепенулся Легид, уже ходящий взад-вперёд. - Это же просто беспредел, это безобразие! Какой, прости господи, похвалы заслуживает её школа, Родион?!
- Ваши усилия пропадут даром, дорогой... инспектор? Семью этих Солдатовых, как их зовут, вся деревня боится, даже глаза на них поднять! Да и я уже вынес урок из этой жизненной школы, раз мне предстоит в ней жить. Проклятые мечи уже надоедают мне своим видом, но благодаря им я начал стараться сделать так, чтобы в меня не попадали. Я научился уворачиваться! Уже не так просто в меня попасть, за бесцельные школьные дни я стал очень ловким, даже как-то прыгать стал удивительно легко и точно, так, что мячи пролетали мимо. Но, к несчастью, эти безжалостные твари всегда добиваются того, чего хотят. Я уже не смог увернуться от такого количества мячей, какое они кидают. Но даром это для меня не прошло. Поверьте.
Но инспектору уже не надо было верить. Он так удивился, что маленький ребенок говорит так о жизни, что даже не хотел слушать дальше, но, к несчастью, эта проблема полностью его поглотила. В душе заиграло такое желание помочь несчастному мальчику, что он готов был хоть сейчас понестись навстречу врагу.
- Нельзя так оставлять это дело, Родион, все равно нельзя! - уже едва не плача, заговорил он. - Я даже готов сообщить в полицию Шармстона, что эти Солдатовы терроризируют деревню, и пусть их проверят, как следует, в архиве, может, до чего и дойдут.
- Эх, инспектор, деньги властвуют над всем в этом мире! А с вами мы, возможно, говорим в последний раз, ведь этот парень знал, что делает, когда пообещал меня убить. И у нас, честно говоря, никаких физических средств против него нет. Однажды его взбесил даже вид моей белой рубашки, но не мог же я сменить её на что-либо другое, и тогда вражда начала принимать серьезный характер. А директору на это наплевать!
- Да как же так, наплевать! Скажи на милость, ты один подвергаешься этим издевательствам?
- Да что вы! Таких, как я, много, да вот только может, бедней меня и никого вовсе нет в школе. А те животные готовы наброситься на любого, кто слабее их или беднее, что верней всего. Впрочем, никто им ни слова в ответ, а я решил, что чем жить в страхе, лучше быть избитым, или самому хоть как-то противостоять лжи! Постоянные насмешки надо мной и моей мамой медленно убили во мне жизнерадостность и желание к чему-то светлому. Я не раз слышал, как какие-то старухи, знакомые, по праздникам болтают о девушках и о любви, но даже понятия не имеют о семье Солдатовых, из-за которых жизнь становится невыносимой. Знаете, я всегда мечтал стать большим и сильным, чтобы только одним взмахом руки пресекать несправедливость и безобразие, царящее в мире. А кто мне даст такую власть, как вы думаете?
- Никогда, никогда больше эта школа не получит моей похвалы, слышишь, Родион? Ты открыл мне глаза, и я готов уже сам растерзать чертову семейку! Хочешь, я провожу тебя потом до дома, чтобы тебе было безопасно?
- Вовсе нет, не беспокойтесь за меня. Тем более, я нашел в старом парке очень интересную вещь, и я лучше там проведу день, ведь Солдатов об этом месте ничего не знает. Все предельно просто, это моя любимая фраза.
- У меня уже просто нет слов, я готов прикончить и директора и...
- Учителя спорта? Да зачем же, он просто влюбленный в свою работу человек. Он однажды сказал мне, что если я не научусь бегать, то моя жизнь полетит к черту. Ребята злобно рассмеялись, ведь каждый из них считает бег своим "коньком". Но ведь бегу научиться можно, а состраданию... лучше бы он этому их обучал. Кстати, уже объявляют перемену, а ведь это был последний урок. Я лучше пойду, инспектор Легид, мне действительно необходимо. Я вам, честно сказать, не советую тревожить нашего милого директора, она с горя умрет, если услышит плохо о своих учениках. Да вот не знает лишь, что по многим из них уже эшафот плачет. Я, конечно, не про всех, но... прощайте.
Инспектор пожал ему руку и сказал, что постарается всё уладить. Родион же, увидев издали поднятый кулак и улыбающуюся рожу Солдатова, даже разозлился и поскорее побежал в коридор.
Все это время за разговаривающими следил ещё один человек, имя которого Вознесенский не упомянул. Это был Александр Нифторианов, единственный ученик, наверное, кто знал лично Родиона. Он был года на два старше, и про его гениальность по школе ходили легенды. Нет, он вовсе не представлял собой главного умника, вовсе не был забитым и молчаливым учеником. Александр - это чистейший пример человека, каких обычно называют "злыми гениями". Он мог рассчитать всё - подстроить дело так, чтобы оно развивалось в его пользу, сказать девушке такие фразы, чтобы она не задумываясь бросилась к нему на шею от своего парня, написать не свое сочинение таким образом, чтобы оно получилось лучше, чем оригинал, а сам оригинал при этом испортить легким движением до двойки. Александр даже над директором сыграл злую шутку - когда та была на природе, подкинул ей ужа, отчего несчастная Мильф свалилась в воду. Нифторианов спас её и стал, конечно же, любимчиком и директора и учителей. "Интересная штука", о которой говорил Вознесенский, чрезвычайно его заинтересовала, тем более что простая жизнь казалось ему скучной - что угодно он мог подстроить под себя, что угодно получить и кого угодно обмануть. (Даже Солдатова он свел с кампанией, от которой тот по пьяной лавочке схлопотал; все предварительно рассчитав в уме.) Александр выглядел тоже весьма необычно: волосы его были темными, зачесанными набок, а в чертах лица всегда выражалось некое подобие насмешки над всеми. Одежду предпочитал тоже тёмную, а за счет своей красивой внешности был любимцем девчонок, хотя любую из них мог всего за час сделать своей девушкой. Что сейчас было на его уме, никто не знал...
Родион несколько соврал инспектору, если можно так выразиться - сначала он решил пойти домой, а уже потому в старый парк. Дом его был самым обыкновенным, напоминал чем-то старорусскую избу. Но внутри всё было складно сделано, чисто и опрятно - старания матери, Ирины Владиславовны. Едва Родя забежал на порог, как в очередной раз её увидел: мама его была женщиной уже лет пятидесяти, очень поздно родила своего сына, и часто из-за этого раскаивалась, мечтая или себя омолодить, или его состарить, как это ни странно звучит. Но это были всего лишь шутки - мама очень любила своего сына, всегда старалась его защищать и оставалась для него тем самым, что ещё изображает в жизни свет. Черты былой красоты ещё не покинули её лица, она по-прежнему напоминала молодую девушку, разве только взгляд был неизменно взрослым и мудрым. Родион не знал, что ещё ему делать, чтобы хоть как-то её развеселить, хотя его разговор часто выполнял эту функцию. Вот и сейчас он прибежал к ней, чтобы лишь бросить на стол ученические тетради из тончайшего эльфийского дерева. Про свою беду он ей говорить совершенно не стал.
- Привет, мама! - уныло протараторил он, схватив отцовскую маску со стола и положив в свою походную сумку. - У меня сегодня всё... хорошо, я решил сходить в парк, мне там очень понравилось одно место.
- Ах, Родя! - заметила мама, стирая пыль со стены. - Что-то голос у тебя сегодня грустный такой? Неужели ты вновь с кем-то поругался?
- Да. - мрачно отозвался сын. - Но это у меня каждый день, я не могу больше ничего сделать с собой, не могу молчать!
- Это просто ужасно. - словно повторила слова инспектора Ирина Владиславовна. - Почему в тебе нет детской радости, Родион? Дети не должны быть такими, жизнь у них должна окрашиваться в яркие, красивые цвета, а не в мрачные и угрюмые тона. Каждый день ты просыпаешься с мыслью, что тебе вновь захотят убить, что жизнь ужасна и не стоит большого внимания. Почему?
- Я хочу другой жизни, Мам. Если бы мне дали такую волю, то я бы освобождал невинных, спасал нуждающихся и наказывал виноватых. Без действий жить скучно, ты же знаешь! И грех при всем при этом, если ты с закрытыми глазами смотришь на жизненные проблемы. Я так не поступаю, моя душа полна стремлений к чему-то новому, и именно это отличает меня от других.
- Но ты же губишь себя, ведь жить без настроения это значит вовсе не жить!
- Плохое настроение есть тоже настроение. И тебе не переубедить меня, как бы ты не старалась. Общество вокруг такое, что не позволяет мне спокойно засыпать.
- И почему это тебя так волнует? Какая тебе разница до общества, ты же ребенок, чрезмерно начитавшийся и рано осознающий своё предназначение? Подожди, ты вырастешь, и тогда у тебя действительно будет сила для того, чтобы внести и свой вклад в мировую жизнь! Пусть твоя душа хоть сейчас отдохнет.
- К несчастью, я ничего не могу сделать. - вздохнул Родион. - Давай лучше поговорим об этом вечером, когда я вернусь из парка.
- Пойми, дорогой, что ребенок, у которого забрали детство - это очень несчастный человек, который живет без отдыха, и вспомнить ему нечего с радостью в голосе. Разве ты хочешь быть таким? Ответь.
Но Родион не ответил, а лишь поправил сумку на плече, и, не оглядываясь назад, выбежал из дома, стремясь как можно скорее найти то, что искал.
Парк был настолько древним, что деревья, растущие в нём, заслонили весь солнечный свет, исходящий сверху. Огромные кроны то и дело покачивались на ветру, и ветер шелестел оставшимися листьями. Здесь и было место, которое искал наш маленький герой. Он осторожно шёл по зелёной весенней почве, вдыхал влажный воздух, который только что освободился от зимних объятий. Родион очень хорошо помнил каждый свой шаг, ни на секунду не теряя уверенности, что цель его поисков совершенно оправдана. Между тем всё было тихо - даже до ужаса тихо в районе, где ещё сохранились признаки жизни. "Тишина - тоже звук." - в который раз повторил себе мальчик, продираясь сквозь густую растительность. Лес вокруг начал сгущаться, и последние жалкие домишки перестали быть видными. Никакого зверья поблизости не было - а ведь, как известно, подобные места чаще всего излишне заполнены всякими монстрами. Родион стал напряженно прислушиваться - его сердце почему-то застучало так сильно, что все другие звуки потеряли свою значимость. Он был как в бреду и забыл абсолютно про всё: про оскорбления и насмешки, про разговоры и про инспектора, который оттеснил его размышления в школе. Словно неведомая сила привлекала всё воображение, словно неизведанное само притягивало маленького мальчика в свои объятия. Ветви уже слишком сильно спустились вниз - Родиону приходилось даже ползти под ними, а после подниматься и продираться дальше. Наконец ему это надоело, и он вскочив, понесся вперёд через все эти растительные капризы природы и нежелания его пропустить. Так продолжалось минут пять или десять, но всё же Вознесенский прямо выскочил на открытую полянку, совершенно чистую от кустарников и мелких деревьев. Здесь и было то, что так долго и с таким желанием искал Родион.
На поляне, ближе к центру, ближе к высокой траве, которая здесь брала своё начало, располагался большой овальный камень, стоящий вертикально. С виду это был, конечно, самый обыкновенный булыжник, да вот только вся его лицевая сторона была исписана какими-то письменами. Впрочем, для мальчика это был известный язык - древенеэльфийский, который ими немного изучался в школе. Родион долго готовился к этому моменту, долго искал старинные словари и по одному слову старался прочитать и перевести старинную надпись. "Неизвестно, что скрывается за этими строчками! - мысленно повторил он. - Может, правда, какое-нибудь древнее проклятье? Но в любом случае, я ничего не потеряю. Наверное." Эти мысли несколько приободрили его, и он сел на примятую траву рядом с этим чудом природы. День наконец просветлел - высокое солнце осветило полянку, и на Родиона упала тень от камня, чем несколько успокоило его душу. Медленная тишина, как он её называл, захватила пространство вокруг, и стала наводить на философские мысли. Мальчик со вздохом достал из сумки отцовскую маску эльфийского воина, чтобы еще раз полюбоваться на своё сокровище. В ней отразилось солнце - сделана она была из очень плотного металла, который очень легко начищался любой тряпкой. (Родион не раз предполагал, что внутри этого сплава находиться или золото или даже платина) Описать узор маски достаточно непросто, но все же стоит это упомянуть. Сама маска представляла собой слегка искривленный прямоугольник, с вырезанными посредине прорезями для глаз, идеально точно рассчитанными. Снизу и сверху от каждой прорези протягивался к носу четырехугольник тёмно-золотого цвета, поэтому всего прямоугольников было четыре. Эти прямоугольники в левой и правой паре вертикально совмещались кривыми полосками по бокам, и вместо узора были испещрены короткими продольными линиями. Ровно над носом между двумя горизонтальными прямоугольниками вырисовывался уже оранжевый пятиугольник, соединенный с нижним основанием черным перекрестием. Свободное место слева и справа от глазных прорезей заполнялось изображением абстрактного пламени. Родион наизусть помнил весь этот узор, каждый день примерял на себя маску, но для его головы она была явно большой, да и тяжелой, так что даже стоять в ней нельзя было. "Когда я вырасту, я непременно буду носить её! - мечтательно пробормотал он. - И, может, тоже стану пехотинцем! Буду сражаться за справедливость, буду держать правое дело как истину! Это настоящая жизнь... Однако, мне нужно прочитать надпись."
Он неспешно встал и смахнул с камня налет пыли. Надпись словно немного осветилась, но, может, это были излишние домыслы Родиона. Самая первая строка наконец-то показалась ему знакомой и он быстро и тихо начал её читать. "Libri hinai misop orti... - с напряженным вниманием бормотал он, тут же переводя. - Когда луна втопчет солнце в песок... Хм... в песок! Denit igris arteh hosf... Найдет страждущий свою мечту..." И уже медленно, без посторонних мыслей, прочитал всё дальше:
Libri hinai misop orti,
Denit igris arteh hosf.
Didlo vibris purti cveno
Udri nicse cluma blost.
Тут же он сам попытался что-то такое спеть из перевода:
Когда луна втопчет солнце в песок,
Найдет страждущий свою мечту.
Дьявол закроет глаза на тьму
И уступит место свету...
- Это просто поразительно! - усмехнулся Родион. - Насколько странен этот язык. Никогда бы без словаря ничего не понял. Что ж, нужно перевести дальше. Кто же этот страждущий?
Дальнейший перевод будет интересовать нас более, чем сам оригинал, поэтому внизу представлена его законченная версия, которую Родион мысленно слагал в своём воображении:
Не будет ему прощения, за то
Что нарушил законы мироздания,
Но если его сердце не испещрено злобой и тщеславием
Он увидит дорогу на лунный свет.
Ищущий силы станет всемогущим,
Беспомощный властителем судеб грязных,
А нуждающийся богатство обретёт,
Которое вымостит ему дорогу в могилу.
Воспорхнет страждущий как ворон необремененный,
Но не падаль будет его мечтаньем,
А душевная боль
схватит мысль его,
И освобождать не станет.
Сила сойдется с мучением, бесстрашие с безрассудством,
И землю украсят два пути: либо крови, либо
Света бесконечного.
Не остановится буря в душе страждущего,
Пока не погаснет огонь в глазах его...
Таковы были последние строчки, которые сохранились на каменной надписи. Родион совершенно заворожился своим переводом, который он несколько раз перечитывал и пытался то дополнять, то изменять. В итоге он настолько устал, что аккуратно лёг на траву, ни на секунду не переставая думать о смысле прочитанного. Так, тихими стопами, и нашёл его сон, но не давал возможности забыть удивительную надпись. "Ворон необремененный... - уже засыпая, бормотал он, едва осмысливая сказанное. - Почему это так? И какая душевная боль не отпустит мысль его? Вот это поистине вопрос, над которым необходимо долго и много размышлять, во сне и наяву..." Но король воображений уже одолел его сознание, окончательно подчинил себе и прекратил эту душевную тираду.
Родиону всё чудилось, что он бежит по мосту, которому нет конца и который расположен высоко над морем или океаном. Но видение это наконец изменилось: прочный каменный мост разлетелся прямо под ногами несчастного мальчика, и тот упал в волнующуюся воду. Едва он поплыл в слепой надежде к берегу, как тут же ощутил твердую землю под ногами. Но что-то с ним стало не так, и он это чувствовал - словно вода поменяла всё-всё внутри. Удивительно туманный сон, как ему самому показалось, сам управлял окружающей действительностью. И как бы Родион не старался понять, что в нём изменилось, ничего у него не получалось. "Наверное душа, наконец отдохнула..." - как-то насмешливо проговорил он сам себе в дреме, и проснулся, вновь не заметив этого своего внутреннего перехода.
Мальчик хорошо знал это место, не раз бывал здесь в гордом одиночестве, и потому не хотел покидать его. Но уже смеркалось, оставаться здесь долее было невозможно. С какой-то странной болью Вознесенский подлез под первыми ветвями и начал повторять свой старый путь...
Всё вокруг так темно! Хоть глаз выколи. Маленький Родион бежит, бежит, боясь опоздать домой. На плечах у него болтается сумка, в которой бьются друг о друга словарь древнеэльфийского языка и маска офицера Шармстона. Почему его сердце так бьётся, в таком волнении и даже каком-то испуге? Словно боится он чего-то, словно старается добежать быстрее, словно... Вот уже и лес окончился, предстал перед глазами унылый ночной деревенский пейзаж. Медленно и неспешно поднимается вверх дымок из труб, ветер гонит его в сторону, не дает достигнуть желаемых высот. Родион как-то боязливо оглядывается по сторонам, опасаясь, как бы из-за ближайшего здания не выскочил на него волк или другой какой хищник - и такое ведь в деревне бывало. Слышатся ему голоса, голоса где-то вдалеке, но он им не внимает, хотя даже чудилось ему, что это его зовут. "Родион, Родион!" - слабым тоном прогудел ветер высоко над головой. Темнота не дает сосредоточиться, не позволяет выпорхнуть мысли из головы! Но вот под ногами вновь замелькала слабая вытоптанная тропинка, будто неизвестным каким зверем. И воздух такой свежий, такой чистый и приятный, что хочется спокойствия и отдыха. Но вот уже и дом родительский, знакомый сруб бревен и невысокое крыльцо, на котором по-прежнему стоит глиняный горшок, купленный матерью. Родион легко перемахивает через забор и мчится к раскрытой двери. Настежь раскрытой! Мальчик едва может видеть такое зрелище...
На полу и стенах заметны следы ещё не высохшей крови, посуда и жалкая старая мебель разбиты и раскиданы по полу. Перебежав две комнаты, Родион попадает наконец в спальню, где и видит то, что не дает его сердцу успокоиться. В центре комнаты кровать, на которой сидит окровавленная мама и навзрыд плачет. Появление сына даже как-то пугает её, она бредит, истерически что-то говорит, но потом всё же собирается с силами и падает на подушку. Мальчик вне себя от горя подбегает к ней и начинает целовать родительские руки, которые изрезаны и оцарапаны. "Родя... - слабым, но ещё ласковым голосом вдруг говорит его мама, не сдерживая слёз. - Родя, беги, я умоляю тебя! Солдатовы... они пришли и разбили весь наш дом, всё, что здесь было, а со мной вот что сделали, ты же... видишь. Но они сказали, что не позволят мне умереть, пока не убьют сначала тебя, милый! Проклятые..." Родион ничего не видел сквозь заплаканные глаза. Как бы ему хотелось сейчас уничтожить всех-всех подонков и грязных бандитов-убийц, с каждым словом мамы это чувство раскалялось в нём, подобно костру... "Беги, я зря это всё говорю... - едва-едва проговорила Ирина Владиславовна, обнимая его крепко. - Они ищут тебя, ищут! И не остановятся, пока твой труп не будет растерзан собаками перед моими глазами! Нам уже, наверное, (её голос дрожал от испуга) не увидеться... Эти бездушные твари всё мне рассказали, всё! Деньги затмили их разум, они готовы убить нас из-за собственной наглости! Беги, я умоляю, беги! Может, я и умру, но не позволю им отдать тебя собакам... не позволю!" "Я не могу, не могу! - лепетал в ответ сын, сильнее к ней прижимаясь и вытирая градом катившиеся слезы. - Как мне тебя бросить, как?! Я не такой, нет, не такой! Я люблю тебя, мама!" Оба они рыдали из последних сил и даже не услышали, как легко отворилась прикрытая Родионом дверь. Раздались тяжелые мужские шаги и грубые голоса. Через несколько мгновений трое или четверо огромных головорезов со смехом очутились в центре комнаты и злобно смотрели на них. Вперёд вышел один особенно грязный и обросший, сжимающий в руках крепкую палку и нагло присвистывающий. "Вот и пожаловал сам ненормальный! - захохотал он, вводя в неописуемый ужас маму Родиона, едва не потерявшую сознание. - Теперь уже без разговоров, прикончим обоих, но сначала этого идиотского мальчишку, чтобы он знал, как следует разговаривать с семьей Солдатовых!!! Готовься к смерти, щенок, и прощайся со своей вшивой матерью! ХА-ХА-ХА!!! " Родион вдруг почувствовал, как мама с силой отталкивает его, и лишь услышал при этом её истерический крик: "БЕГИ, БЕГИ!!!", крик ужаса, со страшной хрипотой. Не помня себя и в страшном бреду, мальчик проскочил мимо удивленных убийц, но один из них так сильно ударил его ногой вдогонку, что тот едва не разбил себе лицо, ударившись о дверной косяк. А главный Громила, не ожидающий такого разворота на дороге судьбы, с силой ударил Ирину Владиславовну палкой по лицу, выкрикнув при этом: "Заткнись, мразь!" Та почти безжизненно свалилась на кровать, на лице показался кровавый синяк и кровь потекла из носа. Ещё бы немного, и Родион бросился бы на обидчика с яростью демона, но что-то пересилило его и он, весь заплаканный и непонимающий, почему ещё остался жив, поднялся с окровавленного пола и со всех ног помчался из дому, чем даже удивил своих обидчиков, не ожидавших такой силы в маленьком мальчике. Было только одно место, в котором несчастный смог бы найти спасение, и именно туда он побежал, не разбирая дороги. Громилы тоже вырвались из дома в надежде поймать его, но в темноте ничего не могли различить. "Разделяемся! - проревел командир, подняв вверх руку. - Нужно добить проклятого уродца, не дайте ему уйти! НЕ ДАЙТЕ!" А Родион тем временем уже влетел в заросли старого парка, и этот жуткий голос лишь придал ему силы для бега. Убийцы громко откликнулись, и затем наступила напряженная тишина.
В этот раз путь пролетел фактически незаметно, так как несчастный мальчик бежал вперёд, не обращая никакого внимания на растительность. Как странный камень мог ему помочь, он решительно не представлял, но больше бежать ему было некуда и незачем. Ветки и кусты больно царапали ему глаза, раздирали лицо и шею, но он совершенно этого не ощущал, а летел вперёд, словно рыцарь на буйном коне. Кровь уже потекла по его лицу, и её солёный вкус лишь усилил душевный бред, наступивший от страшного зрелища. Вот и камень, вот и конец этой безумной гонке. Каждая секунда болью отдавалась в душе маленького мальчика, каждое мгновение он волновался за судьбу своей мамы. Сердце его вдруг наполнилось такой жуткой злобой, таким презрением к злодеям, что он с силой ударил по камню, призывно воскликнув тяжелым от слез голосом: "ГОСПОДИ! Не дай нам умереть, выручи и помоги, если ты только есть на этой белой глади, на НЕБЕ! УМОЛЯЮ!!!" И после этих слов он беспомощно рухнул на колени, ничего не видя и не ощущая, лишь чувствуя влагу и боль в глазах. Долгое время ничего не происходило, и лишь слышались его громкие всхлипы стоны. "Нет, нет! - уже из последних сил прокричал он, воздев руки к небу. - Да, я и есть страждущий, мне нужна... нужна сила, но чтобы совершить благое дело и не дать... не дать злу восторжествовать над СПРАВЕДЛИВОСТЬЮ!!! Я ГОТОВ, ГООТОВ ПРИНЯТЬ ВСЁ НА СВОЮ СУДЬБУ!" Более силы кричать в нём не оставалось... А камень совершенно безжизненно и безответно стоял, лишь отбрасывал странную тень в свете луны.
Вдруг раздался оглушительный порыв ветра, отчего Родион невольно привстал с травы, весь в ожидании лучшего. Волосы стали развиваться в сторону, разодранный лоб истекал кровью. Мальчик уже переставал видеть - начиналось невообразимое изменение где-то глубоко внутри. Он не мог этого чувствовать, не мог понять, как же теперь выберется, как спасёт маму... Одно лишь желание найти спасение жило в нём, и погаснуть было не в силах, словно нельзя потушить солнечный свет и наслаждаться тьмой. Ничего не было и слышно, ведь ветер, столь сильно завывавший в ушах, сменился началом проливного дождя. Дождевая вода потекла по лицу несчастного искателя спасения, больно смешалась со струившейся кровью. Но он уже совершенно ничего не чувствовал, а как завороженный протянул руки к камню, и и едва живым краешком мысли начал повторять магические слова, начертанные на этом странном предмете. Они вдруг вспыхнули, вдруг невообразимо сильный свет ударил из надписи, осветил тело маленького мальчика, совершенно независимо от его сознания. Едва Родион дочитал по памяти до конца, как ощутил чудовищную боль в спине и всех мышцах. Ему даже начинало казаться, что он раздувается, в прямом смысле этого слова. Большая белая майка натянулась невыразимо на груди, на мышцах рук, сапоги ещё в начале слетели сами собой, точно по заклинанию. Вознесенский даже не знал, в каком из миров он находится, и что же именно с ним происходит. Даже голова словно увеличилась, руки и ноги и всё-всё, что ещё ощущалось в обессилившем организме! Вокруг камня вдруг образовалась синеватая дымка, медленно расширяющаяся и становящаяся гуще. Непонятно откуда с неба начали сыпаться куски каких-то цепей, то длинных, то коротких, то толстых, то наоборот тонких. Некоторые были огромными по длине и повисали на ветвях деревьев, на кустарниках, на траве. Наконец странное шоу изменило своё представление - длинные цепи поднялись, как-то странно начали взлетать слева и справа от Родиона, то опоясывая его, то безжизненно падая на землю. Мальчик издал крик боли, в очередной раз с ужасом отмечая, как его рука увеличивается в размерах, как натягивается на ней майка, а потом то же самое происходит с другой, затем... до бесконечности! Этот процесс продолжался довольно долго, а в воздухе тем временем начинался нешуточный ураган - раздавались раскаты грома и хруст молний, лес зашумел своими верхушками, на некоторых ещё болтались обрывки всевозможных цепей. Что чувствовал в этот момент Родион, описать трудно. Перед его болящими глазами царила тьма, хотя изредка сменивалась необычными деревьями и воспоминаниями. Он вспомнил свой сон о мосте, вспомнил страшную картину расправы с матерью, вспомнил всё вплоть до приезда инспектора в школу. Необычные мысли приходили на ум его, ещё живой и невредимый: ему чудились то неведомые страны, то банды разбойников, но одна, основная терзающая его душу мысль - спасение обиженных и желание получить огромную силу во имя добра и справедливости - ни на секунду не выходила из головы. Какие-то красавицы, потом жуткие черные существа, бесконечная дымящаяся плоскость, костры, огни факелов, ручьи из грязной человеческой крови - начиналось нечто наподобие бреда. Вдруг боль в суставах стихла, перестали лететь с воздуха цепи, и даже ветер как будто утих. Родион начал приходить в сознание, с удивлением думая, что абсолютно новая кровь потекла по его жилам, новая сила наполнила и ум его, и тело. Он ощущал, ощущал, как сильнее стало биться сердце, как тихо и неспешно работает механизм, дающий жизнь всему организму, разнося потоки крови всюду по жилам и венам. Словно ничего внутри не было, но и одновременно что-то было, что-то новое, сильное и смелое, невообразимое и даже страшное. Наконец абсолютно всё утихло, наконец, приобрело черты реальности, из которых в последний раз уходил маленький Родион, желая всей своей широкой душой правдивой и святой мести человеческому бесстыдству и жестокости. Мир вокруг угомонился, успокоился, и вернул его на землю, изменив до неузнаваемости каждую черточку его, каждый волос и каждую клетку, оставив неизменным лишь один предмет, не умирающий никогда в добром человеке - душу.
"Что же стало со мной? - напряженно подумал Родион, едва вставая с мокрой от дождя травы. Ноги и руки его болели, словно он весь вчерашний день таскал железо. - Я чувствую небывалую силу в себе!" Кто знает, как бы отозвалось в нём это желание в полной мере ощутить в себе нового человека, но вдруг такой страшный порыв ярости подкатил к его сердцу, такая дикая боль сжала его, что более сил стоять не было. Воспоминание о несчастной маме горестно отозвались глубоко-глубоко, и Родион сжал в кулак всю свою волю и силу, до боли в фалангах пальцев. Вся майка на нем растянулась немыслимо, словно было меньше на пять размеров, и каждая железная мышца теперь проглядывалась удивительно четко и ровно. Словно изнутри толкнули Родиона вперёд, он помчался со страшной быстротой сквозь лесную гущу, мчался так, что даже ветки деревьев разлетались под его мощным движением. Не прошло нескольких минут, и лес уже остался позади, лишь проломанная дорога давала о себе знать - майка на груди слегка изодралась. Вот и родительский дом - и ничего не дает проклятая злоба и мстительность в душе разглядеть, словно зародилась она не в человеке, а в разъяренном быке. Вот раздался малейший шорох за спиной - а Родион чудовищно сильно насторожен, ни один лишний звук не дает ему покоя. Он разворачивается и наотмашь бьет куда-то вперед своей огромной ручищей, раздается приглушенный крик и звук падения на траву. "Проклятье! Да ты кто, черт раздери, такой? - со всхлипом кричит ударенный убийца, ещё недавно видящий Родиона как маленького мальчика. - Дьявол! Уйди от меня!" Но Вознесенский ничего не слышит. В его правой руке ни с того, ни с сего появляется с легким туманным облаком обрывок длинной цепи, едва он только хочет получить оружие. Жертва делает попытку встать, но очередной сокрушительный удар валит её с ног фактически со смертельным исходом, а затем раздается свист цепи по воздуху... Крики слышны повсюду: вот прошло несколько секунд, и из-за углов выскакивают ещё трое, с удивлением тараща глаза на Родиона. Прыжок, размах и удар ногой - уже никого, твердо стоящего на земле. Несчастные отлетают на приличное расстояние, их лица фактически превращаются в окровавленное месиво... Ужас и кошмар в глазах убийц, но ничего нет у них, что они могут противопоставить огромному верзиле, который с цепью в руках смотрит на них с высоты своего роста. Вдруг один из них ощущает холодное присутствие этой самой цепи на своем горле и резкий рывок. "Скажи лишь, где живет Солдатов, и я не дам тебе умереть!" - тихим, но бесконечно мрачным и злым голосом спрашивает его Родион, с силой приподнимая свою ношу. Несчастный лишь пытается неловко высвободиться от этих смертельных объятий, бессмысленно водит руками перед собой и лишь слабеньким голоском мямлит: "ПОЩАДИ..." Цепь на его шее сжимается вдвое сильней, раздается уже грубый и беспощадный голос Родиона: "ПОЩАДИТЬ?! Вы посмели тронуть мою МАТЬ, посмели поднять на неё свои грязные РУКИ, на самое дорогое и самое важное для меня в жизни! А теперь вы просите о ПОЩАДЕ?! Да чтобы ты..." Легким движением правой руки он вздергивает рыдающего бандита у себя над головой и бросает уже безжизненное тело в мокрую грязь. Никак бешенство не покидает разум, и никакие слезы УБИЙЦ не вносят в сердце жалость и печаль. И тут появляется новая цель для его изливания - из дома выходит командир, он самый, он, который при маленьком мальчике посмел ударить его мать! Резкий, быстрый и сильный удар абсолютно новой цепью, собранной из ниоткуда, из воздуха, и командир уже схватился за лицо руками, и кровь потекла по его лицу горячей струей. "Проклятый зверь! - мрачно замечает подошедший Родион, сжимающий в пудовых кулачищах тяжелую цепь. - Тебе следовало бы убить, даже не взглянув в твою мрачную рожу! Ох, как бы я не хотел быть на твоем месте, жалкий и ничтожный раб бандитской семейки..." Но едва он произнёс эти слова, как небольшое туманное облако скрыло всю его сущность, словно дым от костра помешал увидеть человека, а когда облако исчезло, растворившись в холодном воздухе, он с ужасным удивлением заметил, что превратился в точную копию командира убийц. Это было реально невозможно - два совершенно разных существа стали вдруг как две капли воды из Клирайна! Тело стало таким же неуклюжим и тяжелым, телосложение явно ухудшилось... исчезли огромные мышцы, и стали такими же, как у жертвы. Правда, даже на это Родион не обращает никакого внимания, лишь сжимает цепь вокруг командира (такими же точно руками, как у него!), и, глядя в ещё живые глаза на окровавленном лице, повторяет свой вопрос. Нависает дрянная и мерзкая для него пауза. Где-то вокруг шумит мелкий дождь, слышатся всхлипы и междометия раненного, а Родион с холодным спокойствием чувствует, как течет по его волосам и щекам целая гамма дождевых струй. Наконец, капитан пытается что-то промямлить, и внимание напрягается до предела:
- Я... я... за... что... же?
- ПРОКЛЯТЬЕ! - всё также злобно и мрачно рычит Родион, не обращая никакого внимания на свой изменившийся после превращения голос. - Ты позорное подобие человеческого существа, посмевшего ударить женщину, посмевшего тронуть её сына! Говори немедленно, где живёт проклятый Солдатов, говори!
- Я... ты кто, откуда... откуда тебе знать про это всё? Я ничего не делал!
- ДА КАК ТЫ СМЕЕШЬ МНЕ ВРАТЬ! КАК?! Ты дрянной убийца, беспощадный палач, а я - тот самый мальчик, которого твои мрази ударили об дверной косяк, но самое главное, что они едва не убили мою мать! Почему у тебя теперь есть вопросы, почему вы просите пощады, если смогли сделать такое преступление? А ведя я ещё щажу тебя, спрашиваю! ГОВОРИ, ГДЕ СОЛДАТОВ?!
- Ты... ты тот малец... неужели! Невозможно, невозможно!
За его шеей раздалось легкое движение воздуха и вдруг крепкая цепь образовалась там, а другой её конец сжал в кулаке Родион. Сердце разбойника забилось ужасно часто, он предчувствовал свою смерть, и это ощущение не давало ему покоя ни на секунду... Цепь скрутилась сильнее, едва давая дышать...
- Я ПОСЛЕДНИЙ РАЗ ТЕБЯ СПРАШИВАЮ, ГДЕ ЖИВЕТ СОЛДАТОВ? Или ты говоришь, или произноси последние слова, твоя жизнь, исполненная позором и бесчувствием, мне абсолютно не нужна!
Командир пытался кое-как разжать мертвую силу сжатия цепи, но против ужасной силы Родиона у него просто не было шансов. Оставалось только одно - попытаться заговорить.
- Сол... сол... Солдатов... отец семейства... да, да, я скажу, скажу! Только не убивай! - тихо-тихо, так, что даже дождь заглушал его слова, сказал командир. - Последняя улица, большой красивый дом... ааа! За что ты так, за что?
Родион ничего не ответил, но только с силой бросил цепь прямо в лицо бедолаге-разбойнику, а затем встал с колен. "Как же противно быть подобной тварью!" - плюнул он, и вдруг облако тумана вновь накрыло его с головой. Когда воздух развеялся, он увидел, что к нему вернулось его нормальное обличие, его стальные мышцы и уже растянутая белая майка. Одно мгновение - и он уже помчался.
Огромный прекрасный дом Солдатовых был неприступен на первый взгляд. Немало охраны не давало даже мухе пролететь в него без ведома хозяина, но что же было теперь? Раз, два, три - мертвенная тишина прерывается оглушительным ударом входной калитки! Из ниоткуда появляется тёмный силуэт, сносит входную дверь в особняк, отчего даже стены разлетаются в некоторых местах, и стоящая там охрана от нескольких прямых ударов замертво падает на разрисованный пол. В доме раздаются крики женщин, начинается жуткая паника, но никто ничего не может понять - один из охранников сломя голову бежит куда-то вверх по шикарной лестнице! Кто и откуда напал - решительно непонятно никому, и лишь только наводят на жутковатые мысли обрывки тяжелой цепи на полу. Охрана сбегается из всех концов здания, с поднятыми мечами наготове, но никого нет вокруг, лишь разломанные стены да мертвые охранники. Спустя мгновение раздается крик сверху - это сам Иван Солдатов, отец семейства, который и выполнил просьбу сына ради его мимолетной прихоти. Сам сын стоит тут же - поднятый переполох его ужасно пугает, он силится понять, кто же поднял эту кутерьму, но так ничего и не соображает. Мать кричит что есть силы - слышатся различные версии происходящего, но в общей беготне эти крики теряются. Вся семья бросается по лестнице на второй этаж, охрана опережает её, чтобы спасти от неизвестного гостя, но так никого и не видит. Дверь в комнату отца раскрывается с жуткой силой, за широкими спинами стражей мать совершенно не видит ничего, но пытается прорваться. Наконец ей это удается, но выбравшись в центр шикарной комнаты, она падает в обморок. Вся комната полна то ли туманом, то ли дымом... Окровавленный, уже не дышащий муж лежит вплотную к окну, с разбитого лица стекает кровь и собирается в широкую лужу на полу. Из окна к его горлу протянута длинная цепь, оканчивающаяся петлей, которая уже на улице привязана к стальному забору. Его задушили - а кто и как - нет никакого объяснения. Дети с ужасом разбегаются по дому, охрана замирает в нерешительности, в немом созерцании кровавого месива. Бородатый, жестокий Иван Солдатов, столько времени тиранивший всю деревню "Степь", избивающий женщин, детей, издевающийся и насмехающийся над всеми, теперь мертв. Неужели это Божья рука покарала его за смертельные дела и грехи? Ведь жестокость этого человека вводила в ужас бедных жителей, если ему кто-то не нравился, то несчастный тут же оказывался в могиле, если ему чего-то хотелось, то оно уже лежало на столе, когда он приходил домой после вечерней прогулки. Дети и взрослые боялись даже вымолвить слова его имени, боялись кровавой расправы, словно этот человек - сам дьявол и лишний раз про него нельзя вспоминать. А теперь... всё! ВСЁ! За какие-то несколько секунд деспот и тиран встретил свою гибель, принял её из рук огромного верзилы, которого не остановили ни охрана, ни стальные заборы, ни толстые каменные стены... Он не учел лишь одного - злодейства, кем бы они не были сделаны, всегда будут возмещены болью и страданиями, ведь твои бесчеловечные действия принесли несчастье другим, а с чего же ты взял, что ты сам не являешься одним из этих "других"? Только для иного человека, пусть даже не такого безжалостного и бессердечного? Невозможно сделать что-то так, чтобы место, освобожденное твоим действием в пространстве, осталось пустым. И нет никаких рамок и ограничений, ведь перед высшей силой все равны и не имеют каких-то особых привилегий. И кто бы знал, что богатейший, жадный до власти и бесконечно жестокий человек умрет от руки некогда маленького мальчика, в лице которого выступает сама судьба? И кто же подскажет, в каком обличии она придет к тебе? А ведь она обязательно придет!
Мама Родиона сидела на кровати и рыдала, когда дверь в комнату приоткрылась и в проходе, полном лунного света, показалась огромная плечистая фигура. Что-то в этом человеке было ей знакомо, хотя она и боялась поднять на него глаза, ожидая очередного удара по лицу. Зачесанные назад волосы, уже сильно растрепанные, белая рубашка и все то же мрачное и одновременно спокойное выражение лица... "Я вернулся." - спокойным и усталым голосом проговорил он, поднимая с пола оброненную когда-то им сумку, в которой подпрыгнула отцовская маска. Облако тумана окутало всю комнату, не давая ничего разглядеть - для Родиона этот белый дым уже стал привычным зрелищем - к ужасу едва дышащей Ирины Владиславовны. Но вот густая завеса спала, исчезла в окне, растворилась в ночной мгле, не успев взлететь в воздух, и взору мамы предстал её маленький, любимый сынок Родя, весь окровавленный и с разбитым лицом, но все же улыбающийся. Он со слезами бросился к ней, и она встретила его также - радости не было предела. Впервые в жизни Родион, хоть и чувствовал, что совершил немало грехов, был счастлив: у него появилась сила, сила, благодаря которой люди строят и разрушают города, наказывают и восхваляют, невообразимая внутренне и одновременно настоящая снаружи. Что-то глубоко у него внутри сжалось в ожидании великого, что-то ныло и просило ощутить бесконечную волю разума и чувств, которые только могли теперь существовать в нём. Да, пусть он принял не только магию пустоты на свою душу, а ещё и несмываемую кровь безжалостных убийц, но душа эта была всё также чиста и полна гордых, гуманных идей спасения несчастных людей. В маленьком ребенке родился великий защитник всего того большого и красивого, что только есть в этом мире...В мире, где борются добро и зло, где есть место самому страшному греху и самой великой благодетели, в мире, полном ошибок и великих идей, приходящих и уходящих свыше... Душевная боль действительно захватила мысль его, не отпуская ни на секунду, но появилась она впервые не в большом громиле с цепью в руках, а в простом, честном и добром мальчике Родионе Вознесенском. Он лишь вздохнул, и почувствовал, как всё человеческое и нечеловеческое существо в нём колыхнулось и вспорхнуло, поднявшись так высоко, что весь мир показался ему зажатым в свой кулак, такой маленький, и такой огромный одновременно...