Самыми страшными, пожалуй, были первые минуты. Володя стоял в центре тесной однокомнатной "хрущевки", неловко топчась на месте, все больше размазывая таявший под ногами снег. Старик понял сразу, он как-то тяжело вздохнул и опустил глаза. Володя смотрел на беспомощно сидящего деда, на его дрожащие руки.
-Значит, умерла у меня дочь, один я совсем остался... Старик не договорил, он внезапно заплакал и оттого, что заплакал мужчина, пусть и дед, Володе стало в двойне страшней.
-Степан Петрович, я... - душа металась внутри Володьки, никогда он не переживал так за чужое горе, а тут, сейчас, было еще хуже, это же дед, господи, боже мой, он в жизни столько натерпелся и такое ему в старости.
Похороны прошли. Поревели бабы и старухи из соседних подъездов, липкий, подтаявший, желто-серый февральский снег приставал к обуви и от того жизнь казалась еще тяжелее. Сначала, к старику ходили все соседи, шумно говоря с ним о погоде, о политике, о мире, но потом, как это, наверное, часто бывает, его стали забывать, забыли даже кошки, постоянно крутившиеся у входной двери в поисках пищи. Дед по долгу сидел в одиночестве, смотря с грустью на наступавшую весну. Лишь из редка, если бы удалось кому-нибудь незаметно войти в эту минуту в комнату и сесть, на старую скрипучую кровать рядом, то, присмотревшись, можно было заметить слезы, в поразительно голубых и ясных глазах старика. О чем думал Степан Петрович? А о чем может думать то поколение наших с вами стариков, последнее поколение, за которых всем, порою, бывает стыдно и если и всплывет в чьем-нибудь уме такая мысль о них, (уже почти забытых), то он гонит ее тут же и старается забыть всеми силами и не вспоминать, не возвращаться к ней больше, так как от нее становится горько и реветь хочется, сжав кулаки от своей беспомощности, от едкого чувства пронизывающего насквозь, чувства-понимания, что ты, счастливый мужчина или женщина, банкир или грузчик - есть ничтожество, потому, что и твоя вина в том, что ангелы порою плачут. Но это провидение быстро улетучивается, и все с радостью и легкостью могут существовать дальше. А Степан Петрович думал о молодости. Почему-то именно сейчас, в конце, прошлая жизнь развернулась всеми своими красками, а ярче всех горела молодость. Она пылала огнем и силой, силой любви, эмоций, труда и надеждой нового. Воспоминания сыпали иногда таким водопадом, что кружилась голова, от мельканья огней, но это было редко. Умирать не хотелось, вот так в одиночестве, а друзей ведь сколько было, да не найти уж ни кого, отжили. Дед шарил дрожащей рукой в темноте, ища клюшку, наконец, найдя, свесил еле разгибающие ноги на холодный пол. Свободной рукой он оперся о край стола и с трудом встал с кровати. Медленно, шаг за шагом он дошел до туалета и кое - как справил малую нужду, кряхтя, развернулся, и пошел обратно, по дороге подумав, что помылся бы хоть в ванной, да одному не справиться, тяжело. Так и придется Володьку просить, что бы помог. Вовка хороший, он поможет, эта мысль грела. Степан Петрович любил пацана, любил, как не каждый родитель любит, да и разучились уже любить так. Дедовская любовь это особое, это тепло предков, поколений, от которой тянет чем-то мощным, родным. Особенно чувствуют такую любовь внучата, никого они так не любят, как своих дедов, жаль, что с годами, мы черствеем, а потом поздно.
Девятого мая старик с утра отварил картошки, в сорок пятом, в Берлине, он, тогда закусывал ею. С улицы доносились звуки дикой музыки, молодежь начала праздновать, хотя мало кто толком из них знал что именно: победа, то ли над французами, то ли над немцами - праздник. Поев, Степан Петрович надел свой парадный морской мундир, сплошь увешанный медалями, не торопясь, аккуратно расчесался и вышел к подъезду, на лавочку. Деду нравилось, что в этот день его поздравляли, даже незнакомые. Мало ли что сейчас говорят про ту войну, тогда, перед ним, русским матросом, люди по всей Европе снимали шляпы и на разных языках говорили одно слово, которое было понятно без перевода: спасибо. День подходил к концу, а старик все сидел и с грустью смотрел на закат, он вспоминал свою нелегкую, но все-таки по-своему счастливую жизнь. Молодежь, веселившаяся недалеко, не обращала внимания на одиноко сидящего ветерана. И только Володя, устало шедший домой после работы, присел рядом и, всхлипывая, уткнулся, в начинающую холодеть руку старика.