Северо-западный шквальный ветер поднимал злую волну в Бискайском заливе. День и две ночи "Леопард" под одним лишь зарифленным грот-марселем держался носом к северу, спустив на палубу бом-брам-стеньги и фока-марса-рей. Высокие валы колотили в левую скулу, сбивая корабль с курса так, что нос его смещался на северо-северо-восток, хлестали по закрепленным двойными найтовами шлюпкам и запасным снастям, их пенные гребни летели через борта на палубу в чернильном мраке ночи. Но каждый раз судно вновь приводилось на прежний курс, четыре румба к ветру, а вода стекала через шпигаты. "Леопард", тяжело переваливаясь, карабкался на волну за волной - и каждый на борту знал, что неподалеку, за подветренным бортом, притаился скалистый берег Испании: черные рифы и черные скалы, о которые бьется чудовищный прибой. Как далеко до него - не знал никто, так как никакие астрономические наблюдения под низкими летящими облаками были невозможны, но близость земли чувствовали все - и множество испуганных глаз вглядывалось в темноту на юге.
Кораблю доставалось, доставалось даже по меркам Биская, его швыряло и болтало, словно ялик, особенно в начале шторма, когда норд-ост с воем понесся над идущей с запада волной, вызвав беспорядочную толчею волн, в которой корпус стонал и скрипел, а сквозь разошедшиеся швы хлынуло столько воды, что подвахтенные не отходили от помп. Но "Леопард" был хорошим кораблем, мореходным и послушным рулю, хотя его командир уже не рискнул бы назвать его "сухим".
Но испытания уже подходили к концу: вой ветра в снастях снизился на пол-октавы, в нем уже не слышалось истерической злобы, а в облаках стали заметны просветы. Капитан Обри последние двенадцать часов простоял на корме, у самого транца, в штормовом плаще, с которого потоками текла вода. Капитан искал пути выхода из передряги - и держал под рукой секстан. Теперь секстан был направлен в примерном направлении на Антарес, в надежде уловить проблеск звезды в разрывах туч - и вот, не прошло и часа, как благородное светило явилось, словно несущееся к северу по длинному узкому облачному ущелью. Оно явилось на достаточное время, чтобы зафиксировать его в окуляр и привести к горизонту. Горизонт был так себе, больше похожий на горную цепь, чем на идеальную линию, но даже так результат оказался лучше, чем ожидал капитан: "Леопард" имел в своем распоряжении достаточно пространства для маневра.
Он вернулся к штурвалу, цифры продолжали крутиться у него в мозгу, проверяемые и перепроверяемые, и результат получался все тот же: все в порядке. Затем капитан был вынужден отойти к релингам, дабы извергнуть из себя только что проглоченные стакан марсалы и черствую булочку Бат-Оливье. Эта жертва морю принесла привычное облегчение, и Джек обратился к вахтенному офицеру:
- Мистер Баббингтон, полагаю, вы можете ложиться на курс. Корабль вполне выдержит фор- и грот- стаксели. Курс - юго-запад и еще полрумба к западу.
Произнося эту фразу, Джек заметил заросшую физиономию квартирмейстера, мелькнувшую в свете нактоузного фонаря: тот пытался рассмотреть содержимое склянки, в которой верхнюю колбу уже покидали последние песчинки.
Колба опустела, квартирмейстер пробурчал: "Пошел, Билл," - и закутанная в брезентовую робу фигура, пригнувшись навстречу дождю и брызгам, заторопилась к носу, крепко держась за страховочный линь, протянутый вдоль палубы, чтобы отбить семь склянок полуночной вахты - полчетвертого утра.
Баббингтон потянулся к мегафону - командовать "свистать всех наверх" к постановке парусов.
- Стойте, - остановил его Джек. - Полчаса погоды не сделают. Начнете в восемь склянок - и булини по левому борту оставьте как есть.
Ему очень хотелось остаться до смены вахты и посмотреть за выполнением маневра, но он имел в лице Баббингтона прекрасно подготовленного лейтенанта (он сам вырастил этого офицера), и остаться на палубе - значило проявить недоверие, и тем унизить подчиненного. Он постоял еще пять минут, и спустился в каюту, где кинул штормовку на бочонок и вытер лицо, залитое смесью соленой морской и пресной дождевой воды специально приготовленным полотенцем.
В спальном отделении злющий Киллик, выдернутый из объятий своего сокровища всего лишь через неделю с небольшим, перестилал койку, насквозь промоченную течью с подволока, и бормотал: "Проклятые конопатчики с верфи... хоть бы чуть знали свое долбанное дело... уж я б их проконопатил... я б им молотки раскалил докрасна - и забил бы в их..." Представленная картина развеселила его, насупленная физиономия разгладилась и он почти вежливо произнес:
- Ну наконец-то, сэр. Сейчас будет готово. И вы не высушили волосы.
Последняя фраза звучала укором: волосы Джека висели вдоль спины мокрыми желтыми сосульками. Киллик отжал их, словно мокрую одежду, бормоча что ведь не так это сложно, и вот по нескольку раз на дню приходится, заплел в тугую косицу - и вышел.
Обычно Джек засыпал моментально, не обращая внимания на такие мелочи, как непогашенная свеча, но сейчас со своей раскачивающейся койки он не отрывал взгляда от контрольного компаса над своей головой. Ждать пришлось недолго, и вот низкий гул, что складывался из рева шторма, ударов волн в борт "Леопарда" и передающегося корпусу звучания на ветру бесчисленных натянутых до предела снастей, усилился и стал глубже - открылся кормовой люк, выпуская вахту левого борта (средний и носовой будут закрыты еще четыре часа). Почти немедленно картушка компаса пришла в движение, вращаясь по мере того, как "Леопард" уваливался под ветер. Северо-северо-восток, северо-восток, и, все быстрее, юго-восток (шум ветра почти стих), юго-запад (вращение картушки замедлилось), и, наконец, она замерла на курсе запад-юго-запад. "Леопард" завершил поворот фордевинд, и теперь шел правым галсом вдоль волн, раскачиваясь, словно на гигантской спирали. Глаза Джека закрылись, рот открылся, и из него (он лежал на спине, и рядом не было жены, чтоб ткнуть его в бок) понеслись глубокие, скрежещущие, гортанные рулады невиданной мощи.
Скрипы, крики, свистки боцманских дудок и беготня на юте, в нескольких футах от головы спящего, совершенно его не беспокоили, его лицо оставалось безмятежным, иногда по нему блуждала улыбка, а один раз он засмеялся во сне. Но какая-то часть разума моряка бодрствовала, так, что, когда в две склянки дневной вахты капитан Обри пробудился - он сразу знал, что: волнение за остаток ночи еще ослабело, ветер склонялся к югу, а "Леопард" делает добрых пять узлов.
- Этот кофе разогревали. Его вообще кипятили! - капитан с отвращением смотрел на красноватую жижу. Физиономия Киллика приобрела выражение ущемленного достоинства, на ней крупными буквами читалось: "Если некоторые валяются в койках часами, пока другие трудятся не покладая рук - то пусть получают потом, что заслужили!" Но поскольку кофе и правда кипел, а в глазах капитана это почти тянуло на повешение - Киллик ограничился демонстративным фырканьем и словами:
- Сейчас подам другой кофейник.
- Где доктор? И убери палец из масла.
- Работает с шести склянок утренней вахты, ваша честь - сказал Киллик со значением, затем понизил голос:
- Не стоит оно того.
- Тогда беги на нос и скажи ему, что тут есть злодейски вскипяченный кофе, если он в состоянии это вынести. И мои приветствия мистеру Пуллингсу, и я рад буду его видеть.
- Доброе утро, Том, - воскликнул Джек при появлении первого лейтенанта. - Сядьте, выпейте чашечку. По вашему виду вам это не помешает.
- Доброе утро, сэр. Совсем не помешает.
- Вижу, у вас довольно паршивые известия? - на лице офицера сквозили беспокойство и озабоченность.
- Именно так, сэр.
- Надеюсь, мачты не треснули?
- Ну, не настолько, сэр. Но осужденные забили своего надзирателя, а их врач упал в трюм и сломал себе шею. Сейчас все заключенные помирают от морской болезни, одна женщина в истерике. Ну и все там в дерьме, можете не сомневаться. Я поставил у люка морских пехотинцев, на всякий случай - но они сейчас и с мухой не справятся, лежат пластом - даже стонать у них сил нет. Но в остальном, сэр - ну, кроме забитой носовой помпы, перетертых фалов формарселя, и ватервулингов - все в порядке, в полном порядке.
- Забили, говорите? - присвистнул Джек. - Он мертв?
- Метвее не бывает. Его мозги разлетелись по всей палубе. Не иначе, своими кандалами воспользовались.
- Врач их тоже мертв?
- Тут точно не скажу, сэр: доктор забрал его в лазарет.
- А, ну, доктор приведет его в порядок. Помнишь, он вскрыл черепушку канониру на "Софи", чтобы вправить ему мозги? А, вот и ты, Стивен! Доброе утро! Вот блюдо с неплохой рыбой, эй! Но осмелюсь спросить, ты привел их врача в порядок?
-Нет, - отрубил Стивен. - Я не умею сшивать перебитый спинной мозг. Он был мертв, как подстреленный кролик, еще до того, как его принесли ко мне.
Они молча посмотрели на Стивена: он был в совершенном расстройстве, таким они редко его видели, обычно все ограничивалось лишь повышенной сварливостью. И уж точно не из-за пары "шпаков", которые (хотя никто не скажет такого вслух над не погребенным телом) были парой гнуснейших подонков, что когда-либо рождались на свет. Конечно, ни Джек, ни Пуллингс не знали, что все существо Стивена томится по своей обычной дозе, но видели, что ему чего-то не хватает, но у них не было ничего, кроме своего расположения, кофе, тостов, апельсинового мармелада - что они и предложили, вкупе с табаком. Ничего из этого не могло удалить специфическую жажду, но все вместе произвело успокаивающий эффект, и, когда Пуллингс сказал:
- Да, сэр, я забыл: когда мы вытаскивали их врача из трюма, мы нашли "зайца"!
Стивен, весьма заинтригованный, воскликнул:
- "Заяц", на военном корабле? Никогда о таком не слышал.
Вообще-то, на военных кораблях встречалось много чего, о чем доктор Мэтьюрин не слышал, но он недавно все же ухитрился выучить, в чем разница между шкаториной и слаб-линем. Теперь он не без гордости заявлял о себе: "Я становлюсь неплохим водоплавающим", чем доставлял изрядное удовольствие своим товарищам.
Потому они поспешили согласиться, что "заяц" вещь на военном корабле необычная и вообще неслыханная. Джек слегка поклонился Стивену и предложил:
- Перед тем, как мы приступим к своим печальным обязанностям в форпике, давайте взглянем на эту "rara avis in mara, maro".
"Заяц", худосочный молодой человек, был введен сержантом морской пехоты, который скорее поддерживал его, чем держал. Он был очень бледен, очень грязен, даже недельная щетина не могла сделать его кожу темнее. Одет он был в рубашку и рваные бриджи. Он шаркнул ногой и произнес:
- Доброе утро, сэр.
- Не сметь говорить с капитаном! - крикнул сержант командирским голосом, тряхнув за локоть задержанного. Тот немедленно упал, и сержанту пришлось его поднимать.
- Сержант, посадите его вот сюда, на рундук, и можете идти, - распорядился Джек.
- Итак, сэр, как вас зовут?
- Хиапас, сэр, Майкл Хиапас, к вашим услугам.
- Ну хорошо, мистер Хиапас, и чего ради вы спрятались на борту этого корабля?
Тут "Леопард" черпнул подветренным бортом, зеленая вода с тошнотворной неторопливостью потекла по остеклению люка, Хиапас позеленел ей в тон, прижал руки ко рту, и зашелся в мучительном сухом рвотном позыве. Между сотрясающими его тело спазмами он смог лишь вымолвить:
- Прошу прощения, сэр. Прошу прощения. Мне нехорошо.
- Киллик, - крикнул капитан, - устрой этого человека в гамаке в кубрике.
Киллик, жилистый, похожий на обезьяну, поднял Хиапаса без видимых усилий, и, словно куль, уволок его, приговаривая:
- Осторожней, тут косяк, приятель.
- А я его видел раньше, - заметил Пуллингс. - Он явился на борт сразу после того, как осужденных провели в трюм, хотел завербоваться. Ну, я видел, что он не моряк, он это и сам подтвердил - и я сказал, что у нас нет мест для "салаг", и выставил его, посоветовал записаться в армию.
Про "салаг" - это была чистая правда, их в экипаже не было, за исключением тех, что остались из первоначального экипажа. Капитан с репутацией Джека Обри, требовательный, даже жесткий, но справедливый, не "кнутобоец", да еще и удачливый в захвате "призов" - не имел трудностей с комплектованием экипажа, точнее, с доведением первоначального экипажа до полного комплекта за счет добровольцев, как только новость о наборе достаточно распространялась. Всего то и надо было: напечатать несколько прокламаций, и устроить несколько встреч в подходящих заведениях - и вот уже экипаж "Леопарда" укомплектован.
Былые сослуживцы капитана, первоклассные матросы, только им известными способами избегавшие облав и вербовщиков, возвращались к нему с улыбкой, часто приводили пару друзей, в надежде (чаще всего оправданной), что их звания и имена помнят. Главной трудностью с экипажем, где даже подвахтенные могли брать рифы и стоять за штурвалом - было уберечь его от адмирала порта. Адмирал урвал свое в последний момент, когда, получив приказ выпихнуть немедленно, во что бы то ни стало, в море "Дельфин", он ободрал "Леопард" на сотню моряков, подсунув взамен шестьдесят четыре постояльца блокшивов - рекрутов и персонажей, что предпочли море тюрьмам графств.
- Но тогда, сэр, - продолжал Пуллингс, - он очень огорчился, и я сказал ему, что это немыслимо - образованный человек на нижней палубе. Он не выдержит тяжелой работы, он сдерет всю кожу с рук, боцманматы будут жучить его, возможно даже, что его доведут до карцера и порки - и он никогда не станет своим для матросов. Но нет, он жаждал пойти в море, просто рвался. И я посоветовал ему обратиться к Уорнеру на "Эвридику" (у него некомплект в сто двадцать человек) - и он очень вежливо поблагодарил меня.
Стивен также встречался с молодым человеком раньше. Как-то, возле кофейни "Парад", Хиапас заговорил с ним, спросив дорогу и время. Он, видно, был не прочь поговорить, но Стивен был чересчур подозрителен - многие до этого пытались разговорить его, некоторые из них даже носили иностранные мундиры. И хотя данный собеседник был явно слишком жалок и наивен для исполнения подобной роли, доктор предпочел не углубляться в беседу, тем более в состоянии глубокой апатии. Он пожелал Хиапасу доброго дня, и удалился в кофейню.
Но Стивен не упомянул об этом эпизоде: отчасти из-за скрытности своей натуры, отчасти потому, что подумал о миссис Воган, с которой он еще не встречался. Он не считал ее заслуживающей особого внимания, но впереди было путешествие длиной в девять месяцев - стоило постараться. Упоминала Дайана его имя или нет? От этого зависит подход.
Джек осушил последнюю чашку кофе и изрек:
- Хорошенькое у нас вышло отплытие.
Они вышли на яркий дневной свет квартердека, солнце уже поднялось высоко слева по корме, в бледно-голубом небе бесконечной вереницей плыли на северо-запад белые облака. Промытый дождем прозрачный воздух словно искрился, волнение было еще сильным, но редким, сама форма волн казалась совершенной. На "Леопарде" с изумительной быстротой исправлялись повреждения от прошедшего шторма, корабль шел теперь левым галсом в фордевинд, делая добрых семь узлов. Может, в нем не было изящества фрегата (те напоминали Стивену игривых рысаков), но зато была величавость двухдечника. Брам-стеньги еще лежали на палубе, но боцман уже выделил партию из тех, что восстанавливали поврежденный бушприт, и теперь формарсовые суетились вокруг, мокрые после заведения новых ватервулингов, похожие на огромных пауков, восстанавливающих паутину поврежденных снастей. Корабль еще не приобрел парадного вида, но, увидев его, вряд ли хоть один "салага", и даже редкий опытный моряк могли бы догадаться, что лишь несколько часов назад "Леопард" выдержал жесточайший шторм Бискайского залива.
Джек оценил обстановку коротким взглядом профессионала, но тут же нахмурился. Два гардемарина, облокотившись на релинги, вглядывались в темную полоску мыса Финистерре, показывавшуюся на горизонте в моменты, когда корабль поднимало волной. Молодым джентльменам не было позволено облокачиваться на релинги ни на одном из кораблей, которыми командовал капитан Обри.
- Мистер Везерби, мистер Соммерс! - загремел капитан, - Если вы желаете изучить географию Испании, марс будет более подходящим местом - оттуда вид получше. И захватите-ка с собой подзорные трубы, будьте любезны. Мистер Грант, остальных молодых джентльменов - на бак, пусть помогут боцману с бушпритом.
Батенсы и парусину уже убрали с люков, и Джек прошел к носу через шкафут, спустился по баковому трапу и далее в главный люк. Там, умоляя Стивена "хвататься за релинг - вот здесь", ибо море все еще было бурным, он скатился вниз и как раз успел обернуться, чтобы увидеть, как ухваченный Пулингсом за фалды мундира доктор болтается в воздухе, растопырив локти подобно черепахе.
- Пора бы вам, доктор, научиться как следует держаться, - заметил Джек, принимая груз от помощника, и аккуратно устанавливая на нижнюю палубу.
- Мы не можем допустить, чтобы и вы сломали себе шею. Давайте, шагайте - и держитесь - одна рука за себя, другая - за всю остальную команду.
Они прошли вдоль по темной нижней палубе, мимо массивных двадцатичетырехфунтовых орудий, крепко принайтовленных у задраенных портов, снова вниз, в кубрик, мимо уложенных в бухты тросов, где Джек кликнул провожатого с фонарем: лишь слабый отсвет доходил сюда от решетчатых люков где-то наверху.
С тех пор, как это место было отдано под размещение осужденных, ноги капитана здесь не бывало. На верхней ступеньке трапа, ведущего в форпик, он остановился в задумчивости.
Хотя капитан Обри был на борту первым после Бога, впереди лежал другой мир, прочно отгороженный от его владений - и снова стать частью отлаженного механизма военного корабля он сможет лишь после того, как его обитатели "со всей возможной поспешностью" будут доставлены в Новую Голландию. Автономный мир, с собственными запасами, собственными властями, из которых с капитаном общался лишь суперинтендант (его подчиненные решали все проблемы своего контингента).
Обитателей в этом мире хватало, ибо полудюжина осужденных, призванных "замаскировать" высылку миссис Воган, придав ей вид обычного события, стараниями чиновников разрослась до двух десятков, с суперинтендантом, доктором и капелланом - и это кроме обычных охранников и надзирателей.
Весь этот люд, арестанты и свободные, занимал носовой кубрик и форпик ниже ватерлинии, где они никак не могли повлиять на управление судном в походе и в бою, и где, как капитан надеялся, про них можно будет просто забыть. Капеллану и доктору еще разрешалось подниматься на квартердек, остальной же персонал, включая уязвленного и негодующего суперинтенданта, мог дышать свежим воздухом только на баке. Столовались они все вместе в бывшей боцманской каюте.
- А вот тут разместили женщин, - Джек кивнул на дверь плотницкой кладовой.
- Много их там? - поинтересовался Стивен.
- Трое. И одна дальше по корме, ее зовут миссис Воган.
Джек подобрался, крикнул:
- Эй, внизу! Свет! - и начал спускаться по трапу. К носу от битенг-нагелей было выделено треугольное помещение с белеными стенами, кормовая переборка его была оббита железом. Освещение давали несколько мутных фонарей, на полу грязная солома плавала в жидких нечистотах чуть не в фут глубиной, мерно колыхавшихся в такт покачиванию корабля. И в этой массе повсюду лежали люди в разной степени изнеможения: несколько сидели на корточках вокруг степса фок-мачты, некоторых все еще тошнило от приступов морской болезни. Никого, похоже, не волновало, в чем он лежит, на всех были кандалы.
Вонь стояла невыносимая, воздух был такой спертый, что когда Джек опустил фонарь, язычок пламени замигал и стал тусклым и темным. Морские пехотинцы выстроились снаружи, внутри, у самой двери, их сержант и пара охранников
встали над телом суперинтенданта. Голова бедняги превратилась в месиво, и Стивену с одного взгляда стало ясно, что умер он давно, возможно еще до начала шторма.
- Сержант, бегом на корму, мистера Ларкина и старшего трюмного - сюда. Мистер Пуллингс, двадцать человек со швабрами, немедленно. Помповые колодцы и шпигаты забиты этой соломой, их надо немедленно вычистить. Парусину и парусного мастера - зашить тело. Хотите осмотреть тело, доктор?
- Больше нет, - Стивен нагнулся и приподнял веко покойника, - я уже узнал все, что мне нужно. Но могу я предложить, чтоб покойного унесли немедленно, и установили виндзель? Этот воздух смертельно опасен.
- Выполняйте, мистер Пуллингс, - распорядился Джек. - И проведите рукав через клюзбак, это даст нам доступ к носовому колодцу. Плотнику передайте: пусть бросает все и чинит носовую помпу.
Джек повернулся к гражданским и спросил:
- Знаете, кто это сделал?
Нет, они не знали: они осмотрели все кандалы, хотя сами еле держались на ногах, а приказа у них не было, но в этом жидком дерьме одну пару кандалов от другой не отличить. Понизив голос, один из надзирателей кивнул на почти голого, ободранного, костлявого высокого заключенного, совершенно не реагирующего на доктора, переворачивавшего его тело с боку на бок:
- Думаю, вон тот, сэр. Здоровый, черт. С дружками, не иначе.
Мистер Ларкин, штурман "Леопарда", скатился по трапу в сопровождении своего помощника. Джек моментально пресек их жалобы, отдал несколько точных распоряжений, и, повернувшись к люку, заорал:
-Швабры, швабры сюда! Черт вас возьми, швабры! - голосом, который слышно было и на юте.
Как только работы начались, Джек, приказав старшему надзирателю следовать за ним, потащил Стивена вверх по лестнице, в относительную чистоту и освещенность канатного ящика. Здесь было посуше, но видимо-невидимо крыс: при сильном волнении трюмные крысы всегда поднимались на ярус-другой, а "Леопард" все еще сильно болтало. Джек профессионально пнул одну, остановившись перед плотницкой кладовкой, и приказал надзирателю отпереть дверь. На полу и тут была солома, но почище и посуше. Две женщины были почти без сознания, но третья, девушка с широким и простым лицом, села, моргая на свету, и спросила:
- Вроде, уже закончилось? И, джентльмены, мы не то, чтоб давно ничего не ели, не дни напролет...
Джек отвечал, что с этим успеется, и добавил:
- Вы должны одеть халат.
- Не то, чтоб у меня не осталось совсем одежды, но они украли мою синюю кофту и желтую батистовую с муслиновыми рукавами, которую мне отдала хозяйка. А где моя хозяйка, джентльмены?
"Боже, помоги нам," - бормотал капитан по пути к корме, мимо бухт тросов, все еще пахнущих портсмутской грязью, с кучей кишащих в них крыс, мимо плотницкой команды, работающей с носовой помпой, и дальше к кормовому кубрику.
- Здесь мы поместили еще одну. Миссис Воган, ее требовалось разместить отдельно.
Джек постучал в дверь и окликнул:
- У вас все в порядке?
Изнутри донесся неясный звук. Надзиратель открыл дверь и Джек вошел.
В тесной каюте сидела женщина, и при свете сечи ела неаполитанский бисквит, несколько их лежало на крышке рундука. На вошедших она взглянула с негодованием, почти злобно, но когда капитан произнес:
Последовала неловкая пауза, буквально неловкая, поскольку бимс нижней палубы, деливший небольшую каюту (или, скорее, просторный чулан), вынудил Джека, низко наклонившись, застрять в дверях - еще шажок, и ему бы пришлось боднуть миссис Воган. Перед ним, скромно потупившись, стояла молодая женщина, явно хорошего происхождения, с честью выдержавшая выпавшие на ее долю испытания (чистая койка, чистое покрывало, горшок убран). Джек не знал, что сказать, вернее, как сказать, что ее свеча, ее единственный источник света - на корабле, да еще в такой близости от крюйт-камеры, граничит с преступлением. Он уставился на огонь, и произнес:
- Однако...
Продолжения не последовало, и миссис Воган произнесла:
- Может, присядете, сэр? Сожалею, что могу предложить вам только стульчак...
- Все хорошо, мэм. Но, боюсь, мне некогда рассиживаться. Фонарь, вот что. Надо повесить на бимс фонарь. Вам так будет гораздо лучше. И, должен сказать вам, что голое, эээ, ну то есть обнаженное, тьфу, открытое пламя на борту недопустимо. Это чуть больше, то есть, чуть меньше, чем преступление.
Слово "преступление" в разговоре с молодой осужденной показалось ему неловким, но миссис Воган лишь тихим голосом, полным раскаяния, что не знала об этом, что она просит прощения и больше это не повторится.
- Фонарь пришлют немедленно. Есть у вас еще какие-нибудь пожелания?
- Если это позволительно, я бы хотела иметь при себе свою камеристку, это было бы удобно для нас обоих - а то как бы бедняжка не попала в беду. И если бы мне разрешили прогулки на свежем воздухе... если это не чрезмерная просьба. И если бы кто-нибудь сжалился и убрал крысу - я была бы весьма обязана.
- Крысу, мэм?
- Да, сэр, вон там, в углу. Мне в конце концов удалось ее стукнуть туфлей по голове, здесь кипела настоящая битва.
Джек пинком отправил труп крысы за дверь, сказав, что все будет исполнено, а фонарь пришлют тотчас же, пожелал даме хорошего дня, и ретировался. Отправив надзирателя решить вопрос со служанкой миссис Воган, он присоединился к Стивену, который, стоя под решеткой сухарного погреба, держал за хвост злополучную крысу, и внимательно ее осматривал. Крыса была беременная, на позднем сроке, весьма блохастая, и с обилием ран, не считая последней, фатальной, от удара каблуком.
- Вот она какая, миссис Воган, - заметил Джек. - Было интересно взглянуть на нее после всего, что про нее сообщили. А тебе она как?
- Дверь и так-то узкая, а ее еще напрочь закупорила твоя немалая туша. Так что я даму даже не видел.
- Опасная женщина, как мне передали. Угрожала то ли пистолетом премьер-министру, то ли взорвать Парламент. В общем, что-то ужасное, о чем не следует говорить громко - так что мне было любопытно взглянуть на нее. Редкой смелости особа, в этом я теперь уверен: жуткий четырехдневный шторм, а ее каюта сияет, как медный гвоздь!
- Боже, Стивен, - Джек и доктор сидели в кормовом салоне, сменив изгвазданную внизу одежду, и любовались на кильватерный след "Леопарда", белый на ярко-синем, - видел ли ты когда-либо более жуткий бардак, чем нынче в форпике?
Джек был в отчаянии, как только он вспоминал о форпике, его грызла мысль о том, что он не справляется со своими обязанностями: камеру не следовало встраивать так, чтобы ее могло затопить, а высокое основание, на котором она была надстроена, сработало, как дамба - теперь это было очевидно. Но, по крайней мере, теперь так же очевиден был и простой способ исправить ситуацию. И ему следовало бы требовать отчетов от суперинтенданта. Хотя тот и не обязан был отчитываться чаще раза в неделю, и еще до выхода из Спитхеда было ясно, что тот за фрукт - все равно надо было требовать отчетов. А сейчас этот злосчастный злобный надутый индюк мертв, а, значит, Джеку надо взвалить ответственность за узников на неграмотных полоумных надзирателей - или взять ее на себя. И тогда, пойди что-нибудь не так - на него обрушится гнев не только Адмиралтейства, но и Морского министерства, отдела перевозок, отдела снабжения, министерства по делам колоний, государственного секретаря... И еще не меньше полудюжины сановных туш - и все потребуют отчетов по счетам, ваучерам, квитанциям; посыплются выговоры офицерам - за перерасходы сумм, и нескончаемая официальная переписка.
- Нет, - отозвался Стивен, вспомнив все виденные им тюрьмы, - не видел.
В испанских тюрьмах было так же грязно, в подземных казематах Лиссабона было не менее мокро - но их хоть не швыряло во всех направлениях. Там можно было умереть от истощения и еще от кучи разных болезней - но не от морской болезни (позорнейшая смерть).
- Точно, не видел. И сдается мне, что теперь, когда их врач окончательно и бесповоротно мертв, мне придется заботиться об их здоровье. И мне необходим второй помощник.
Как врачу на корабле четвертого ранга, Стивену были положены два ассистента. Несколько вполне квалифицированных специалистов, включая недавних сослуживцев, обращались к нему, ибо доктор Мэтьюрин не был обделен вниманием коллег. Его "Соображения об улучшении корабельных лазаретов", "Мысли о профилактике болезней, свойственных морякам", "Новая методика надлобковой цистотомии" и "Трактат о путях заражения лихорадкой" были прочитаны от корки до корки всеми мало-мальски смыслящими хирургами Королевского Флота, вояж с ним означал профессиональный рост и карьерные перспективы в дальнейшем. А то, что он служил под началом Счастливчика Джека Обри, обещало неплохие призовые суммы: помощник судового врача "Боадицеи", например, уволившись со службы, на свою долю призовых купил практику в Бате, и уже держал собственный выезд. Но верный принципам конспирации, предостерегавшим от обзаведения доверенными слугами, Стивен никогда не брал дважды одного и того же помощника. В этот раз он не только отклонил предложения тех, кого знал, но и вообще решил ограничиться одним человеком, Полом Мартином: отличным анатомом с Норманнских островов, рекомендованным Стивену его другом по "Отель Дье" Дюпютреном. Мартин, будучи поданным Короны (точнее, герцога Норманнского), большую часть жизни провел во Франции, где и опубликовал свой "Оссибус" - работу, что произвела фурор среди разбиравшихся в костях по обе стороны Ламанша. По обе, ибо, несмотря на войну, наука по-прежнему не знала преград - и Стивен тоже был приглашен обратиться к учащимся Парижского Института. Путешествие было разрешено обоими правительствами, и состоялось бы, если б не история с Дайаной Виллерс и еще некоторыми до сих пор не решенными обстоятельствами.
- Капеллан. Капеллан, как ты выражаешься, мог бы стать подкреплением. Я знавал священников, неплохо изучивших медицину, которые могли прекрасно помочь хирургу в бою. Не только псалмами и наставлениями, так что (а ведь и хирурги не бессмертны) - и они были бы вполне полезными членами экипажа. Поэтому меня всегда удивляло твое нежелание иметь их на борту. Я не беру в расчет варварские предрассудки слабых разумом насчет кошек, покойников и священников на борту - ты им не подвержен.
- Вот что я тебе скажу, - тон Джека был мрачен, - я уважаю духовенство, конечно, и Христово учение, но я не могу убедить себя, что священник уместен на военном корабле. Ну хоть взять это утро... В воскресенье на службе он бы увещевал относиться друг к другу как братья, не сотворить зла ближнему, ну, ты понял. Мы все говорим "Аминь" - и "Леопард" идет дальше - со всеми этими людьми в кандалах в дерьмовой дыре в носу. Но это только о том, что раскрылось мне этим утром, а вообще говоря, довольно странно, почти ханжество - призывать команду военного судна, готового к бою, возлюбить врагов своих и подставить другую щеку. Черт возьми, да все мы, до последнего матроса, тут затем, чтобы снести с поверхности моря любого врага, которого сможем. Если команда уверует всерьез - где будет дисциплина? А если не уверует - это насмешка над святыми вещами и прямой путь в пекло. Поэтому я предпочитаю читать им Военный Кодекс или рассказывать об их долге. На мне нет стихаря и прочей мишуры - так что меня нельзя понять превратно.
Джек собрался упомянуть жалкую мораль большинства виденных им судовых капелланов, и рассказать к месту анекдот про лорда Клонкарти:
Когда первый лейтенант сообщил тому, что их капеллана взяла желтая лихорадка, причем умер тот, приняв католическую веру, лорд отозвался, что, мол, тем лучше.
Первый лейтенант:
- Как же вы такое можете сказать про британского священника, сэр!?
Лорд Клонкарти:
- Ну, зато я теперь единственный капитан военного корабля, который может похвастаться, что его капеллан хоть во что-то верил!
Но, вовремя вспомнив, что Стивен и сам - папист, и может быть обижен, и что, в любом случае, анекдот может быть адресован в свете последних слов и в его адрес, он промолчал, отметив про себя: "Ты опять ухитрился уйти от подветренного берега, Джек".
- Именно, - отозвался Стивен. Этот вопрос занимал множество искренних натур, и я довольно далек от его решения. Думаю, мне надо прогуляться к носу, взглянуть на новых пациентов. Их, бедняг, уже должны бы перенести на бак, верно? И эта твоя миссис Воган - когда ей позволят подышать воздухом? Ибо, должен сообщить тебе, что я не отвечаю за их здоровье, если им не дадут дышать свежим воздухом хотя бы час в сутки, в хорошую погоду лучше дважды.
- Боже, Стивен, я чуть не забыл! - и Джек заорал:
- Мистер Нидэм! - клерку в приемной, - позовите первого лейтенанта! Секундами позже, Когда Пуллингс вбежал со стопкой бумаг:
- Нет, Том, сейчас не до счетов. Прошу, отправьте фонарь в маленькую каюту за канатным ящиком - там женщина-заключенная, которая содержится отдельно.
Затем Джек распорядился, чтобы Пуллингс также выяснил, что суперинтендант сделал для жизнеобеспечения осужденных: рационы, реальные запасы, и, еще про обычную практику на транспортах касательно прогулок заключенных.
- Есть сэр. А этот "заяц", сэр. С ним как быть?
- "Заяц?" А этот полудохлый парнишка... Ну, коль ему так хотелось в море - вот он и в море. Можете вписать его сверхкомплектным матросом-новичком. Бог знает, что за романтические бредни витают в его голове - но на нижней палубе их скоро оттуда выбьют.
- Может, он от девчонки сбежал, сэр? Двадцать молодых парней с вахты правого борта завербовались по этой же причине.
- Да, попадаются молодые хиляки с таким шлейфом беременных за ними, что твой деревенский чемпион, даром, что ходит с важностью племенного быка, просто само целомудрие рядом с ними. Или просто возможностей не было? Кто скажет? Может, пламя жарче в тонких формах? Или все за счет более привлекательных манер? Но его нельзя посылать на работы до восстановления. Такое истощение! Его надо кашкой с ложечки кормить каждую вахту, причем с маленькой ложечки - или у нас на руках будет еще один труп. Его можно убить добротой и куском свинины.
Стивен еще повозился перед уходом, дождался, пока Пуллингс удалится к своим многочисленным обязанностям, и тогда спросил:
- Джек, а ты вообще когда либо видел джентльмена на нижней палубе?
- Да, нескольких.
- А как ты сам себя почувствовал, когда тебя, гардемарина, твой капитан отправил в матросский кубрик за некомпетентность?
- Не за некомпетентность.
- Я точно помню, что он тебя назвал "бревном" (прим. перев. - бревно - прозвище матроса-новичка).
- РАЗВРАТНЫМ бревном! Я прятал девчонку в канатном ящике. Он имел в виду мою мораль, а не способности.
- Я потрясен. Но все же, как оно было?
- Ну, ложем из роз это точно не было. Но я прирожденный моряк, а кубрик гардемаринов - это тоже не розы. Но для новичка, мечущего харч, это может быть очень тяжело. Я знал одного, сын священника, попал в переделку в колледже - он не выдержал и умер. В целом, могу тебе сказать, что образованный человек, если он молод и здоров, если он попал на счастливый корабль и может постоять за себя - если он выживет в первый месяц - у него есть хороший шанс. Но только в этих обстоятельствах.
Стивен шел к носу по наветренному шкафуту, и, несмотря на горе, все еще живущее в глубине его сердца, и переполняющее его безнадежное чувство, настроение его поднялось. День становился все более ясным, ослабевающий ветер зашел еще на румб с кормы, и "Леопард" теперь ходко шел под нижними парусами, марселями и нижними лиселями - новенькие паруса сияли ослепительной белизной на фоне неба. Огромные гладкие выгнутые полотнища просто слепили и скорее угадывались, чем были видимы на фоне четких и ясных линий снастей. И повсюду струился теплый живительный возбуждающий воздух, он пропитывал все, с каждым вдохом проникал все глубже в легкие и заставлял хмурые морщины расправляться, а мрачный взгляд - оживать.
Он был приятно удивлен тем, что его помощник и фельдшер уже были на баке, и Мартин уже приготовил список заключенных, которые еще не пришли в себя. В большинстве, по счастью, пациенты уже вполне оправились, могли сидеть и даже стоять, и проявляли интерес к жизни. Две старшие женщины из этой группы (полоумная девчонка уже была отправлена к миссис Воган) стояли, облокотившись о поручни, и смотрели вперед, вызывая глухое раздражение матросов (бак был их заветной территорией, их единственным местом отдыха - и многие были в сильном замешательстве).
Одна из женщин была цыганка средних лет, худощавая, темная, вспыльчивая, крючконосая. Вторая, порочного вида, с таким отчетливо распутным выражением лица, что вызывало удивление, как она жива-то оставалась после пребывания среди мужчин. Но, судя по дородности, ее дела шли неплохо: хотя она явно исхудала в заключении и от морской болезни так, что ее изгвазданный ситцевый балахон висел на ней, она еще тянула на добрых пятнадцать стоунов. Редкие волосы морковного цвета у корней были бледно-желтыми, маленькие близко и глубоко посаженные тусклые серо-голубые глаза смотрели с невыразительного лица, сверху нависали несимметричные брови. Некоторые из осужденных были ее "кузенами", другие имели вид скорее мелких воришек, третьи сошли бы за обычных людей - смени они белье, а еще два были идиотами. У всех была характерная "тюремная бледность", и у всех, кроме идиотов, безнадежное, подавленное выражение на лицах. В своей изгаженной одежде и кандалах вид они имели приниженный и отталкивающий. Они сбились в кучу, подобно скотине, а моряки бросали на них неодобрительные, презрительные и даже откровенно враждебные взгляды.
Верзила, которого подозревали в убийстве суперинтенданта, был одним из худших случаев: его мощное тело все еще периодически сотрясалось в конвульсиях, в промежутках между которыми он производил впечатление покойника.
- Этому, - Стивен говорил на латыни, обращаясь к ассистенту, - нужна богатырская доза. Трубку в глотку и пятьдесят, нет, шестьдесят капель серного эфира.
Остальным он прописал настойку апельсиновых корок и хинной коры, заметив:
- Взять это можете в нашем сундучке. В свою очередь, я загляну в запасы их лекаря, посмотрю - что там есть.
"Там" было изрядное количество голландского джина, несколько книг и немного инструментов - дешевых, грязных инструментов (все полотно большой пилы было покрыто ржавчиной и засохшей кровью); и типовой набор лекарств, рекомендованных Министерством Внутренних Дел (аналогично типовым наборам, рекомендованным Адмиралтейством, что составляли обязательную часть снаряжения любого военного корабля). Взглянув на него можно было установить, что более всего министерство полагалось на ревень, ртуть и нюхательную соль, в то время, как Адмиралтейство предпочитало бальзам Лукателлуса (воск и терпентин - прим. перев.) и корешки дуба. К удивлению Стивена, в набор покойного входила и спиртовая настойка лауданума - три винчестерских кварты.
- Изыди! - возопил Стивен, хватая ближайшую бутылку, и подскочил к открытому люку. Однако, выбросив ее, он остановился и фальшиво-увещевательным тоном провозгласил, что оставшиеся необходимо сохранить - исключительно для нужд пациентов, так как показаний для применения настойки может быть множество.
Затем, задержавшись лишь за тем, чтобы позвать бледного потерянного охранника, он направился к корме - в каюту миссис Воган. Каюта была заполнена миссис Воган и ее служанкой, складывающими белье, причем девушка все еще была одета в одну лишь простыню, обернутую вокруг ее бюста. В последовавшей суматохе Стивен убедился, что миссис Воган способна к решительным действиям: она всучила девице сорочку и скромное платье, и, приказав охраннику отвести ее обратно, избавилась таким образом от обоих.
- Доброе утро, мадам, - поздоровался Стивен, когда охранник и охраняемая скрылись в темном проходе, хором визжа от пробегающих крыс. Он вошел, и миссис Воган вынужденно отступила назад, так что свет от подвешенного фонаря осветил ее лицо,
- Меня зовут Мэтьюрин, я врач на этом корабле, и зашел расспросить вас о здоровье.
На лице собеседницы не пробежало даже тени узнавания: либо она отличная актриса, либо и правда никогда не слышала о нем. Диана, подумал он с горечью, вряд ли сильно гордилась знакомством с ним, чтоб поминать в разговоре. Нет, он попытается еще, но тысяча к одному, что собеседница никогда не слышала о Стивене Мэтьюрине.
Миссис Воган извинилась за беспорядок, предложила ему сесть, и заявила, с многочисленными благодарностями за его доброту, что она чувствует себя неплохо.
- Но ваше лицо все еще слегка желтее, чем хотелось бы, - заметил Стивен,
- Дайте, пожалуйста, руку.
Пульс был ровный - она не притворялась.
- Теперь покажите язык.
Ни одна женщина не сохранит привлекательный вид с широко открытым ртом и высунутым языком - и в груди миссис Воган была заметна некая внутренняя борьба. Но Стивен употребил весь авторитет врача - и язык появился.
- Ну что ж, отличный язык. Я бы сказал, что у вас была отличная, доброкачественная рвота. Можно сколько угодно ругать морскую болезнь - но в эвакуации большого количества дурных жидкостей и грубых масс ей нет равных.
- По правде говоря, сэр, я вообще не болела, так, легкое недомогание. Я несколько раз путешествовала в Америку, и я не нахожу качку невыносимой.
- Тогда, возможно, следует назначить вам слабительное. Пожалуйста, расскажите, какой у вас стул.
Миссис Воган честно поведала о своем стуле, ибо Стивен обладал не только авторитетом врача, но и особым выражением лица ("маска Гиппократа" стала его второй натурой) - и этой мрачной маске женщина готова была довериться. Но едва она начала рассказ, он перебил ее, спросив, нет ли у нее причин ожидать беременности? Ее ответ: "Ни в коем случае, сэр", - был твердым и хладнокровным. Но в последующей фразе не прозвучало холода:
- Нет, сэр. Если я и в тягости - то только от того, что заперта и обездвижена. Рожать я не собираюсь. И мое желтое лицо - добавила она с мимолетной улыбкой - не связано ли с содержанием взаперти? Я не собираюсь учить доктора лечить, сохрани Боже, но если б только вдохнуть свежего воздуха... Я это говорила такому крупному джентльмену, офицеру, я полагаю, он заходил раньше, но...
- Ну, согласитесь, мадам, у капитана военного корабля полно других дел, требующих внимания.
Она потупилась, сложив руки на коленях, и произнесла она с тихой покорностью:
- О да, конечно...
Стивен вышел, довольный собой: его напыщенный, официальный тон - хорошая начальная позиция, с которой будет куда отступать - и отправился в форпик, ныне вычищенный, как никогда ранее.
Пока он любовался форпиком, наверху разверзся пандемониум под названием "команде - обедать". Обычный, привычный пандемониум, предваряемый восемью склянками и свистками боцманских дудок. Стивен задержал глубоко возмущенного, но, тем не менее, вежливого помощника плотника на почти десять минут, рассказывая о своем видении обустройства заключенных, а затем отправился на корму по нижней палубе, освещенной через открытые орудийные порты левого борта. Палубу заполняли более чем три сотни человек команды, рассевшиеся за подвешенными между пушек столами, и шумно поглощающие свои два фунта соленой говядины и фунт сухарей на каждого (ибо был вторник).
Матросы вскочили. Офицер на нижней палубе во время обеда - это было немыслимо, невообразимо в любой день, кроме Рождества, и те, кто не знал Стивена, были поражены и взбудоражены. Но многие из команды "Леопарда" либо уже служили с доктором Мэтьюрином, либо слышали о нем от товарищей - как о замечательном человеке, который, однако, выглядит слегка не в себе за пределами лазарета или капитанской каюты, будучи чудовищно невежественным в морских делах. Как кто-то сказал о нем: он же сущий младенец, не отличит орудийный порт от бакборта. Им хвастались перед командами других кораблей, как лучшим врачом, "самым ловким с пилой во всем флоте", но старались спрятать с глаз долой от греха в компании других кораблей.
- Да не беспокойтесь, прошу вас - выкрикивал он, проходя мимо рядов жующих физиономий, то дружелюбных, то ошеломленных. Он пребывал в мрачных размышлениях, сравнивая миссис Воган с Дайаной Виллерс, и только знакомое лицо вырвало его из этих размышлений - большое, красное, улыбающееся лицо Баррета Бондена, рулевого Джека Обри, что стоял, покачиваясь в такт движениям судна, держа в руке небольшую ложку.
- Баррет Бонден, что это у тебя? Да сядьте же вы все уже, во имя Господа!
Артель, восемь здоровенных матросов с "поросячьими хвостами" чуть не до пояса и девятый - хилый, штатского вида, дружно опустилась за стол.
- Так это, сэр, кормим Хиапаса. Том Дэвис растолок сухарь в бачке, а Джо Плайс смешал его в другом с соком, ну, и я кормлю его маленькой ложечкой, очень маленькой, как вы и велели, Ваша Честь. Киллик принес серебряную чайную ложечку из каюты.
Стивен посмотрел в первый бачок, где обнаружил чуть не фунт растолченных сухарей, и во второй, с еще большим количеством кашицы. Потом посмотрел на Хиапаса (которого едва можно было узнать в робе ревизора), чьи глаза с болезненной алчностью следили за ложкой.
- Ладно. Если вы дадите ему третью часть того, что в бачке, а остаток скормите за пять приемов, по одному, скажем, каждые восемь склянок, то вы скорее сделаете из него моряка, чем покойника. На будущее: не так важен размер ложки, как общее количество и консистенция каши.
В капитанской каюте он обнаружил капитана "Леопарда" посреди кучи бумаг. Было ясно, что ему есть о чем подумать, но Стивен собирался подкинуть ему предметов для размышления - как только Джек закончит со счетами от ревизора. А пока Стивен погрузился в размышления, сравнивая Дайану Виллерс с миссис Воган. У обех темные волосы и голубые глаза, обе примерно одного возраста, но миссис Воган на добрых два дюйма ниже, те самые два дюйма, что отличают женщину высокую от женщины среднего роста.
Нос, как у Клеопатры. Но, кроме прочего, миссис Воган была напрочь лишена той невыразимой грациозности, что переполняла восторгом сердце Стивена всякий раз, как Дайана проходила по комнате. Что до лица, вряд ли честно было бы сравнивать их после того, через что недавно прошла миссис Воган. Но, несмотря на желтизну и отсутствие румянца, в нем была привлекательность, явная привлекательность, которая бросалась в глаза и заставляла даже случайного встречного желать сблизиться с этой женщиной. Однако, по размышлении, Стивен решил, что ее лицо выдает некоторую легкомысленность. Выражение решительное, но, несмотря на ее статус опасной преступницы, мягкое, незлое, даже наивное. Чувствительная натура, должно быть. Если Дайана - тигр, то это - леопард. "Легкая фигура", пробормотал он, вспоминая виденных им леопардов, отнюдь не замеченных в мягкости и наивности. "Поменьше, меньший масштаб".
- Ну вот, мистер Бентон, - проворчал Джек, - с брасами и топенантами разобрались. И, как только ревизор собрал свои книги и вышел, обратился к доктору:
- Стивен, я в твоем распоряжении.
- Тогда склони свой разум к проблемам моих заключенных. Моих, потому что я теперь отвечаю за их здоровье, а оно, по правде сказать, то еще.
- Да, да. Мы с Пуллингсом уже говорили об этом. Повесим в форпике гамаки, никакой гнилой соломы. Люди будут выводиться на прогулку на баке - по дюжине за раз, днем и в первую "собачью" вахту. Вентилятор поставим еще до захода солнца, а, когда вы с капелланом поговорите с ними, решим: кого можно освободить от кандалов. А для физических упражнений их можно будет ставить к помпам.
- Миссис Воган тоже к помпам поставишь? Как врач я могу тебе сказать, что долго в сырой, зловонной и темной кладовой она не выдержит. Ей тоже нужен воздух.
- Ладно, твоя взяла, Стивен. Ну, и что нам с ней делать? Я нашел запись в бумагах суперинтенданта: ей позволено все, что не идет вразрез с безопасностью и должным порядком. То есть, собственная служанка, отдельные припасы в количестве полутора тонн. Но ни слова о прогулках.
- А каков обычный порядок на транспортах, если в Ботани Бей везут привилегированного заключенного?
- Не знаю. Я спрашивал надзирателей: но это же просто полудурки, сучьи болваны. Смогли мне только сказать про Баррингтона, карманника, помнишь? Ему было позволено столоваться с боцманами. Но это же ни к селу, ни к городу: он был просто шпана, а миссис Воган - настоящая дама. Кстати, Стивен, ты не заметил ее потрясающего сходства с Дайаной?
- Нет, сэр - отрезал Стивен. Наступила неловка пауза, в продолжении которой Джек успел пожалеть, что упомянул имя, возможно, причинило боль другу. "Опять занесло к подветренному берегу, Джек", - подумал он, одновременно задаваясь вопросом: с чего бы Стивен стал таким чертовски раздражительным в последние дни.
- Пригласить ее на квартердек я не могу, - вернулся он к теме разговора.
- Это совершенно невозможно, к тому же, она осужденная. Да еще опасная женщина, говорят: крушила всех направо и налево, когда ее брали.
- Конечно, тебе бы не хотелось приближаться к злодейке, хотя этот случай исключительный, был бы тут капеллан - он бы подтвердил. И ты совершенно прав, говоря об опасности, тут я полностью тебя поддерживаю. Несомненно, она ходит с парой пистолетов в кармане. Но, однако, позволю предположить, что она могла бы гулять на шкафуте в установленное время, а иногда, в хорошую погоду - на юте. Конечно, чтобы достичь юта, ей придется пересечь святой квартердек, но твои естественные опасения (не скажешь же про тебя "робость") вполне можно избыть заряженной картечью карронадой, наведенной на источник опасности. Ничего невозможного, как мне кажется.
Джеку было известно, с какой страстью Стивен защищает своих пациентов, особенно не имеющих отношения к морю, стоит им попасть ему в руки. Добавить сюда столь разительное сходство двух женщин, которое, видимо, и вызвало неадекватную резкость (Стивен говорил отнюдь не с улыбкой, напротив, в голосе его звучали злые нотки). Поэтому Джек сдержал рвущуюся наружу отповедь (что было нелегко, долготерпение и сдержанность к достоинствам Джека Обри не относились), что Стивену не худо бы попридержать язык. Он лишь сухо ответил:
- Я подумаю об этом.
К счастью, барабан забил "Старый английский ростбиф", призывая доктора Мэтьюрина на обед в кают-компанию.
На "Леопарде" была великолепная просторная кают-компания, где хватало места и офицерам, и их гостям, которых они любили приглашать с истинно флотским хлебосольством. Длинное помещение заканчивалось кормовым окном во всю ширину, а выглядело еще длиннее благодаря двенадцатифутовому столу посередине. С обоих сторон располагались лейтенантские каюты, а переборки украшали прихотливо развешенные многочисленные абордажные пики, сабли, пистолеты, томагавки и кортики. Сегодня, чуть не впервые с начала плавания, в кают-компании собрался почти весь офицерский состав - тяжелое путешествие по каналу и через Бискайский залив не позволяло собираться за столом более, чем полудюжине человек одновременно.
Сейчас же отсутствовал только Тернбулл - вахтенный офицер. В помещении было полно синих флотских мундиров, разбавленных алыми вкраплениями морской пехоты, черной рясой капеллана и голубыми робами юнг, замерших позади кресел - все чистое, не выцветшее, как всегда бывает в начале кампании. Цвета мундиров сверкали в солнечном свете, но это зрелище не в состоянии было улучшить настроение Стивена. Редко бывал он столь раздражителен и столь мало способен контролировать свое состояние - и потому только орудовал своей ложкой так, словно спасение его жизни находилось на дне тарелки.
В конце концов, так и вышло: крепкое пиво, густое и вяжущее, привело его сознание более-менее к гармонии с окружающим миром (не то, чтобы к полной, но спасибо и на том). Тем временем разговоры за столом были банальны до невозможности, сплошные вежливые трюизмы, что, впрочем, довольно естественно для людей, которым, хочешь - не хочешь, придется жить бок о бок в течении последующей пары лет - люди демонстрировали себя и изучали товарищей, стараясь не обижать и не обижаться, ибо обиду предстояло нести с собой десять тысяч миль, до встречи с антиподами.
Англичане (а большинство собравшихся за столом были англичанами), как было хорошо известно Стивену, крайне чувствительны к сословным различиям - и сейчас он улавливал отголосок сословных отношений в ежеминутных изменениях интонаций застольных разговоров. Приятнее всего было слушать Пуллингса, его чудный грассирующий южный говорок, исполненный спокойного достоинства, свидетельства скрытой силы. Стивен наблюдал, как первый лейтенант Пуллингс разрезает мясо (фантастически небрежно, надо сказать). Пуллингса он знал много лет, еще с тех пор, как тот был голенастым подростком - помощником штурмана, и с тех самых пор казалось, что тот наделен даром вечной юности, и взрослеть не собирается. Однако, так казалось только, когда он был рядом с Джеком - обожаемым им командиром, здесь же, в собственной кают-компании, он поразил Стивена: немалым, как выяснилось, ростом, и столь же высоким авторитетом. Становилось ясно, что юность его осталась в Хемпшире, и уже давно, и он твердо идет по пути всех тех сильных выдающихся командиров, что вышли с нижней палубы, таких как Кук и Боуэн, но до сих пор Стивен не замечал этих перемен.
Стивен перевел взгляд на человека напротив. Мур, капитан морской пехоты, слева от Пуллингса, затем Грант, второй лейтенант, средних лет, аккуратный. Макферсон - старший лейтенант морской пехоты, смуглый горец с необычно умным лицом, Ларкин - штурман, слишком молодой для этой должности, но отличный навигатор (но такая красная физиономия с утра - не лучший признак), Бентон, ревизор - веселый маленький кругленький человечек со слезящимися моргающими глазами, похожий на преуспевающего владельца таверны или лоточника. Его бакенбарды почти срослись под подбородком, он носил множество украшений, даже в море, и он был преисполнен восхищения собственной персоной, особенно же - мускулистыми ногами, и считал себя сердцеедом.
Справа от Стивена сидел молодой субалтерн. Этого юношу, если бы не форма, было не отличить от денщика Стивена - самого тупого из шестидесяти морских пехотинцев "Леопарда". У обоих были тонкие бледные губы, матовая кожа и глубоко посаженные глаза цвета устриц, а на лицах застыло потрясенно-обиженное выражение. Лбы обоих наводили на мысль о кости потрясающей толщины. Молодого человека звали Ховард, и, так как завладеть вниманием доктора ему было не под силу, он завел разговор с соседом по другую руку - приглашенным гардемарином по фамилии Байрон. Речь шла о пэрстве, и говорил он с таким энтузиазмом, что даже его большая бледная физиономия слегка покраснела.
Баббингтон, третий лейтенант, слева от Стивена, был еще один старый знакомый. Несмотря на его мальчишеский вид, он лечился у Стивена от неприличных болезней еще в восьмисотом году, на Средиземном. Его рано развившаяся постоянная страсть к противоположному полу, видимо, замедлила рост, но не сказалась на темпераменте: он с жаром повествовал о лисьей охоте, когда его вызвали наверх. Причиной вызова был его ньюфаундленд, пес размером с теленка - он охранял синий катер, на котором Баббингтон разложил свою тельняшку, столь ревностно, что никого не пускал в проход рядом.
Его уход открыл доктору чернорясую фигуру преподобного мистера Фишера, сидящего справа от Пуллингса. Стивен посмотрел на него с приязнью. Высокий, атлетически сложенный, лет тридцати пяти, довольно симпатичный, с участливым, но слегка нервическим выражением на лице, он в данный момент чокался стаканом вина с капитаном Муром. Стивен обратил внимание, что ногти на его руке обкусаны, а тыльная сторона запястья поражена сильнейшей экземой.
- Мистер Фишер, сэр, - обратился он к священнику моментом позже, - я не имел чести, мне кажется, быть представленным вам. Я Мэтьюрин, врач.
После обычного обмена вежливостями доктор продолжил:
- Я рад встретить на борту коллегу, ведь физическое и духовное столь тесно переплетены, что врача и капеллана вполне можно называть этим словом, даже без учета их необходимой совместной работы на борту. Сэр, скажите, вы читали что-нибудь по медицине?
Нет, мистер Фишер не читал. Будь он сельским священником - тогда конечно же, многие в сельских приходах учат медицину, ибо она помогает творить еще больше добра. Пастух должен уметь пользоваться смоляными припарками - и в буквальном и в переносном смысле. Ибо, как верно заметил доктор Мэтьюрин, надо заботиться и о физическом и о духовном здоровье паствы.
Ответ слегка испортил атмосферу обеда, хотя в целом не испортил мнения кают-компании о мистере Фишере: приятный человек и иметь с ним дело приятно. Конечно, кому хочется, чтоб его сравнили с гуртом овец, но священнику простительно.
Это мнение нашло отражение в дневнике Стивена, который он писал в своей паршивой каютке на нижней палубе в перерыве между обедом и похоронной церемонией. После церемонии они с капелланом должны были освидетельствовать заключенных, и составить отчет. Он, конечно, мог получить часть Джекова великолепия, просторное личное пространство, как он и делал до того, будучи гостем капитана, но на "Леопарде" ему не хотелось создавать впечатления, что врач имеет чрезмерные привилегии. Да и, в любом случае, окружающая обстановка была ему безразлична.
Он писал: "Сегодня я встретил капеллана. Довольно общительный человек, и начитанный. Не очень чуткий, но, возможно, это можно списать на избыток энтузиазма. А может, ему трудно оценить самого себя со стороны. Он нервный, до болезненности, явный недостаток самообладания. Впрочем, может, его занимала предстоящая служба. Я чувствую к нему симпатию, будь мы на берегу, я бы продолжил знакомство. Ну, а в море у нас просто нет иного выхода."
Далее Стивен продолжил запись описанием своих собственных симптомов: улучшился аппетит, чувство неутоленного желания уменьшилось, кризис расставания, похоже, позади. "Но так попасться, и такому старому другу! Те две винчестерские кварты из сундучка мистера Симпсона - это опасность, или залог безопасности, доказательство решительности и освобождения?" Стивен задумался, погрузившись глубоко в себя, его губы сжались, голова склонилась набок, а глаза расширились, невидящий взгляд остановился на футляр виолончели.
В таком виде его застал посланный гардемарин, после долгого громкого стука (безрезультатного) открывший дверь.
- Надеюсь, я не побеспокоил вас, сэр, но капитан думает, что вам было бы желательно присутствовать на похоронах.
- Благодарю, благодарю, мистер..., мистер Байрон, не так ли? - Стивен поднял фонарь, осветив лицо молодого человека. - Я поднимусь сейчас же.
Квартердека Стивен достиг, когда прозвучали последние слова и раздались четыре всплеска: врач, суперинтендант и два заключенных - единственные известные ему случаи смерти от морской болезни. "Хотя, - сказал доктор позже мистеру Мартину, - частичная асфиксия, истощение, хилое телосложение и длительное заключение тоже внесли свой вклад".
В вахтенном журнале "Леопарда" не было места резонерству и комментариям, там фиксировались только факты:
"Вторник, 22-е. Ветер Ю-В. Курс Ю-З27. Пройдено 45. Место 45гр40"C 10гр11" З, мыс Финистерре на Ю-В, 12 лиг. Свежий ветер, ясно. Экипаж на работах. В 5 тела Вильяма Симпсона, Джона Александера, Роберта Смита и Эдварда Марно преданы морю. Укреплены футоксы под грот-мачтой. Забили бычка на 522 фунта".
В свою очередь, капитан в очередном письме к жене был максимально сдержан: "ничто так не отрезвляет команду, как похороны".
Этим вечером не проказили гардемарины, что также было неплохо, ибо мало радости капитану, когда юнцы, впервые вышедшие в море, и имеющие смутное понятие о безопасности, устраивают гонки, взбираясь на мачты и скользя по бакштагам в бурную погоду. Мальчишка Бойл заставил сердце капитана взлететь к самой глотке, когда на мертвой зыби Канала попытался добраться до грота-галса, когда корабль плясал, как норовистая лошадь.
"У меня их целый десяток, - писал Джек, - и это превращает меня в сумасшедшую клушу, ведь я отвечаю за них перед родителями. Не то, чтоб большинству из них грозило что-нибудь страшнее побоев. Мальчишка, которого я поставил капитанским вестовым, скажем - форменный маленький злодей. Я уже запретил выдачу ему грога, и есть еще парочка среди старших, племяннички людей, которым я обязан - так они первые подонки и последние среди тех, кого я бы хотел видеть на моем квартердеке. Но, возвращаясь к похоронам. Мистер Фишер, капеллан, провел службу в весьма достойной манере, что понравилось всему экипажу, и, хотя я не люблю священников на борту, мне кажется, мы бы сделали все куда хуже. Он джентльмен, кажется, он хорошо осознает свой долг, и сейчас разбирается с арестантами в форпике вместе с несчастным Стивеном. Что до Стивена, то он стал дьявольски раздражителен, и, боюсь, ему далековато до счастья. Тут на борту есть женщина-осужденная, очень похожа на Дайану, и, мне кажется, воспоминания причиняют ему боль: он заявил, что никакого сходства не видит, и перевел разговор на свои дела. Поразительная молодая женщина, и, несомненно, важная персона: содержится отдельно, имеет служанку, в то время как остальные, помоги им Господи, живут и питаются в дыре, куда мы бы и свиней не запихнули. Но сейчас у нас хорошая погода сменила шторм, и установился юго-восточный ветер, о котором я молился. Дорогой мой "Леопард" показал себя остойчивым и весьма мореходным. Как я уже писал, мы сейчас имеем ветер на один румб в корму, и он уже выжимает свои девять миль в час, с самого утра. В таком случае (я думаю, ветер будет держаться все в той же четверти), мы достигнем Мадейры за две недели, даже учитывая снос. И Стивен получит солнце, купание, своих диковинных пауков - и взбодрится. Дорогая, ночью я думал о дренажных канавах в конюшне, и я прошу тебя наказать мистеру Хорриджу, чтобы он убедился, что они достаточно глубоки и выложены кирпичом".
Джек был прав и относительно грусти, порождаемой похоронной службой, и относительно низменной природы некоторых юных джентльменов, но вот про инспекцию осужденных он ошибался. Вид вздымающихся и падающих атлантических валов губительно подействовал на самочувствие мистера Фишера, и хотя, путем самоотверженных усилий он смог довести до конца службу, тотчас после он извинился и удалился: инспекцию Стивен провел в одиночестве. Сейчас доктор стоял прямо над головой капитана, на юте, разговаривал с первым лейтенантом и курил сигару.
- Этот молодой человек, который был на обеде, Байрон. Он что, родственник поэта?
- Поэта, доктор?
- Именно. Знаменитого лорда Байрона.
- А, так вы про адмирала? Да, не то внук, не то внучатый племянник.
- Адмирала, Том?
- Ну да. Знаменитый лорд Байрон. Его еще зовут Штормовой Джек. Его любой на флоте знает, знаменитость! Мой дед ходил с ним, еще когда он был гардемарином, а потом, снова, когда он уже был адмиралом, а дед - боцманом, на "Индефатигейбле". Им многое пришлось пережить в Чили, когда "Вэджер" потерпел крушение. А как любил хороший бой! Почти как наш капитан Джек. Вокруг только треск стоит, а ему хоть бы хны - только смеется. Но вот что он еще и стишки пописывает - этого я не знал. Я из за историй про него и пошел в море, дед особенно любил рассказывать о кораблекрушении.
Стивен читал отчет о крушении "Вэджера" в холодных штормовых неисследованных водах Чилийского архипелага.
- Но разве это не было ужаснейшее кораблекрушение? Это ведь не "Кифарея" - с коралловыми пляжами, пальмами и смуглыми девами, как из рога изобилия. Да и запасов Крузо им в руки не попалось. Как я слышал, им пришлось есть печень утопленников.
- В точку, сэр, неприятное было времечко, как говаривал дед. Но он любил оглянуться назад и поразмышлять над случившимся. Такой был он человек, мыслящий, хотя ничего не учил кроме азбуки да трех действий арифметики. И он любил поразмышлять о кораблекрушениях. Он за свой век пережил их семь, и говорил, что человека не узнаешь, пока не побываешь с ним в кораблекрушении. Его даже веселило: видеть, как что-то держится, когда все разлетается вдребезги. Дисциплина первой летит за борт, даже в действительно хороших экипажах, бывалые марсовые и даже мичмана рвутся к винным запасам и зверски напиваются, на приказы плюют, грабят каюты, наряжаются как майский шест, дерутся, грозят офицерам, кидаются толпой в шлюпки и топят их, как ополоумевшие салаги.
- На нижней палубе бытует старинное поверье, что если корабль сел на мель, или выбросился на берег - то капитан теряет свою власть. "Это такой закон", - говорят они, и ничто не выбьет этого убеждения из их тупых голов.
Пробило четыре склянки. Стивен швырнул окурок сигары в кильватерную струю "Леопарда", и оставил Пуллингса, сообщив, что должен подготовить отчет.
- Джек, - заявил он, войдя в капитанскую каюту, - я был несдержан в разговоре с тобой перед обедом. Я прошу прощенья.
Джек покраснел, и сказал, что ничего такого не заметил. Стивен продолжил:
- Я прервал прием некоего средства (решение принимать его было опрометчивым, возможно) - и эффект от этого, как у заядлого курильщика, отлученного от своей трубки. Потому иногда, увы, я могу срываться в раздражение.
- У тебя и так достаточно поводов для раздражения, со всеми этими арестантами, свалившимися на тебя. Кстати, я подумал, что ты прав насчет миссис Воган - пусть себе дышит воздухом на юте.
- Очень хорошо. Теперь о прочих. Двое, как выяснилось, идиоты, sensu stricto (в узком смысле, буквально - прим перев.), трое, включая здоровяка, подозреваемого в убийстве надзирателя - громилы. Среди прочих обнаружился один гробокопатель, а, так как, когда вдруг возникает срочная нужда в трупе, гробокопательство есть наибыстрейший способ ее удовлетворить - его бы следовало держать в привилегированном положении. Пятеро - мелюзга, хиляки и слабаки, взяты за неоднократные кражи из лавок и ларьков, а остальные - деревенщина, которым страсть как захотелось фазана или зайца. В общем, великих злодеев не обнаружено, ты можешь со спокойной душой поменять их местами с последним пополнением с блокшива. Там есть два брата, Адамы, уложили меня на обе лопатки - они знают буквально все, что может двигаться, в наших лесах. Говорят, в последний раз, чтобы взять их, понадобилось пять лесничих и три констебля. Вот список. Я рекомендую вообще убрать кандалы - из плавучей тюрьмы все равно не убежать, но тех, что помечены крестом, выводить пока на прогулку отдельно, во избежание.
- Но убийца, его-то необходимо держать в кандалах, пока мы от него не избавимся.
- Уверен, это было совместное предприятие. Суперинтендант издевался над ними с высоты своей власти, и, судя по тому, что я слышал, прикарманивал их деньги и те крохи провизии, что им полагались. Я думаю, они спонтанно бросились на него, кучей, в темноте, когда он уронил фонарь. Один человек, тем более, скованный, таких увечий нанести не в силах. Конечно, за полгинеи и спасение собственной шеи, многие из них готовы стучать, но к чему оно нам? Пусть гражданские власти занимаются своими грязными делами в Новой Голландии, а сейчас кандалы лучше убрать - они ведь могут послужить разве что оружием.
- Ладно. А что с женщинами?
- Миссис Хоуз, сводничество и аборты, мне кажется, лишена даже той малости человеческого, что была ей дана при рождении, а упорным трудом добралась до таких глубин злодейства, каких мало кто достигает, а уж превзойти не дано никому. Но нас она недолго будет беспокоить, однако: достаточно бы было одной печени, а тут еще и асцит и еще куча симптомов. Думаю, еще до пересечения тропика все закончится, но, тем не менее, посмотрим, что смогут ртуть, наперстянка, и хороший острый троакар. Сэлабрити Босвэлл, цыганка, напротив, словно сошла из века благородства. Ее мужа изгнали, как она выразилась (выслали за море), и она решила стать изгнанной тоже, чтоб соединиться с ним. Заставила его брата сделать ей ребенка - перекликается с обычаями древних иудеев, чтоб избежать каторги, и средь бела дня набросилась на судью, осудившего ее мужа. Можно ожидать родов через пять месяцев, где-то между Мысом и Ботани-Бей.
Охо-хо, - вздохнул Джек, - ну полным - полна коробочка. И это на военном корабле! Всегда я был против женщин на борту, и вот, полюбуйтесь!
- Ну, одна ласточка весны не делает, как ты часто говорил. Она мне и судьбу предсказала, не хотел бы послушать?
- Если позволишь.
- Меня ждет успешное путешествие, и, в скором времени, исполнение самого сокровенного желания.