Нашего кота мы кастрировать не стали. Надо было бы, но мы не стали. Ну во-первых, он уже 2 раза падал из окна и едва выжил, мы решили - достаточно с него потрясений. Во-вторых, его предшественника мы кастрировали, но он так и остался бешеным. Половозрелый домашний кот, не зная, что нужно метить территорию и выть на луну, ограничился траханьем. Но поскольку кошки у него в свободном доступе не оказалось, он каждый вечер трахает одеяло. Такое багровое одеяло из ангорки. За всем этим ежевечерне с недоумением наблюдает мой трехлетний сын. Сегодня терпение его не выдержало, он подошел к трахающемуся коту и гневно заявил: "Всё, Улисс!". Улисс продолжал заниматься гнусностями. "Нельзя, Улисс!", - вскричал Илюша и начал вырывать из пасти кота одеяло, вцепившись в одеяло и кошачьи усы. Кот не слушался, взирал гневно, занимался своим. Ребенок требовал, рвал усы, дошел до слез... Оба они упрямы донельзя, ребенок - потому что будущий мужчина, кот - потому что у него половой инстинкт. Меня упрямство раздражает, я просто ушла на кухню.
Наконец на кухню пришел усталый, вымотанный неравной и безуспешной борьбой с котом Илюша и заявил мрачно: "Всё, спать!". И ушел спать. А я вот сижу на кухне, ни с кем не ругаюсь, пью пиво, читаю книжку. И одеяло это мне нафиг не нужно, пусть муж им сам укрывается. Его кот, в конце концов.
В дверь скребутся - это Витя с работы вернулся. Заходит, первым делом мне пиво вручает, задабривает так.
- Ну что, - спрашивает, - что нового?
- НЛО, - говорю, - сегодня днем видела, когда с детьми в парке гуляли.
- Ого!
- Да, - говорю, - не повезло. Да мы и не пошли бы гулять, Тихон на улицу просится, а мне холодно. Руки-ноги дрожат, так замерзла. Погоди, - говорю, - Тиша, если кто из соседей гуляет во дворе - я тебя отпущу под присмотром. Выглядываю тихонечко в окно, а на улице нет никого. Странно даже, что нет: жара, солнышко ясное, пух тополиный ровным слоем стелется, а никому оно и не надо. Ну разве что на лавочке под окном нашим посиневший Иван Ильич сидит в тройке и при галстуке, все как полагается, греется да ждет кого-то. Дождался наконец, вышла к нему его вдова с черной ленточкой в желтых волосах и с маленькой черной сумкой под мышкой, в какую только кошелек и поместится. Пошли они в сберкассу, видимо.
День тишайший, на небе ни облачка, птички поют, самолетики летят. Мимо окна девушка взлохмоченная проходит. Коты друг от друга по деревьям прыгают. Комары в форточку норовят. Девушка взлохмоченная мимо окна проходит. Стая собак деловито пробежала, котов облаяла, в подвалы зыркнула, миновала, так и быть. Проходит девушка взлохмоченная мимо окна... третий раз подряд, черт побери, одна и та же, в одном и том же направлении!
Меня это встревожило на шутку. Слегка, словом. Не в квартиру же она ко мне, в самом деле, заходит и тут же исчезает в стене или в шкафу. Или даже в воздухе. Или даже в ванной. В ванной - самое страшное. Тихон мой один в ванне купаться боится. Либо со мной, либо с открытой дверью. Все ему кто-то под ванной мерещится. А вчера вообще в ванную заходить отказался даже ради умывания. Приснилось, - говорит, - как из-под ванны под ноги мне кинулась стая черных кошек и огромный белый кролик.
В общем, я решила, лучше сходить на улицу, чем сидеть дома в неведении.
Ну вот и стали мы на улицу собираться. Долго собирались, как всегда. То футболки меняли, то носы искали, то...
- Носки! - перебивает муж.
- Ну, носки. А я как сказала? Я и сказала - носки.
- Ты сказала, носы.
- Быть такого не может! Короче, собрались с визгами и плясками, вышли. Что, я опять что-то не то сказала?
- То, то, всё то.
- ...вышли, смотрим, а на улице...
- Мертвые с косами стоят?
- Очень смешно. На улице возле подъезда бабка стоит, ну вот из квартиры напротив.
- Кошатница которая?
- Во-во, она самая. А ты чего не ешь?
- Не хлебом единым...
- И чё теперь, пить постоянно? Ешь давай. Я, правда, салат пересолила, но это потому что мне нравится соленое. И детям тоже, я спрашивала. А у тебя просто вкус исковерканный.
- Чем это?
- Кем! Твоей матерью!
Витя послушно стал есть, послушно и очень быстро, может быть даже не жуя, как дрессированный домашний удав.
Комары искусно виражировали вокруг меня, стараясь не попасть под горячую руку. Я изловчилась и поймала-таки одного, заглянула в кабинку. В пилотируемом комаре сидел крохотный червь с кровожадными глазками и улыбкой Джоконды.
- Ну так что там кошатница? - напомнил удав.
- А! - отвечаю и червя аккуратненько на подоконник в спичечную тюрьму, к другим таким же червям, запускаю. - Да как обычно, в беленьком платочке, в кругленьких очочках в пол-лица, стояла с кошками болтала. Спрашивает серого в черную полоску: "Барсик, а, Барсик, а ты Масяню не видел? А то он второй день уже не появляется! Может, случилось что..." И кот ей, Барсик этот мявкает что-то в ответ! А бабка: "А, - говорит, - ну я так и думала. Ну ладно, что уж теперь, иди." Кот разворачивается и уходит! А Тихон мне на это шепчет:
- Мама! Я тоже хочу выучить кошачий язык!
А Прохор:
- А я хочу стать летучим змеем, когда вырасту!
А Илюшка за руку треплет:
- Мама, а почему я не голубь?!
Ну тут бабка меня выручила, спрашивает:
- Эти-то двое у тебя не близнецы?
- Нет, - отвечаю, - два года разница. Даже два с половиной!
- Сколько среднему-то?
- Пять.
- Надо же, а по нему и не скажешь... А в каком году он родился?
- Это зависит от того, какой сейчас год, - отвечаю. Ну тут бабка в раздумья ушла, и мы в парк двинули.
Пришли в парк, там мамаши с детишками выгуливаются. Мамаши лясы о мужиках точят, дети от жары ревом ревут и тень от единственной сосны меж собой поделить не могут.
Смерила я сосну взглядом, смотрю: в небе летит сверкающий шар, летит высоко, как самолеты летают, но с низкой, не-самолетской скоростью. Показываю на него Тихону, спрашиваю:
- Тиш, это что?
- Где? - отвечает.
- Ну как где, вон! - пальцем показываю.
- Да где?! - злится Тишка.
- Да вон же, вон! Это самолет?
- Там ничего нет! - визжит Тишка и чуть не плачет, даром что семилетний уже, а все равно слабонервный какой-то.
- Ну как же нет, если есть! Как же ты не видишь?
- Да где, где??
- Да вон, за деревом скрылся...
Смещаемся с Тишкой правее, чтобы кусок неба у дерева отвоевать, я смотрю - опа! - нет моего объекта, чистое небо. Первая мысль, конечно, делириум тременс. Вторая, что я избранная. Третья, что я спивающаяся домохозяйка. Далее, что они меня наконец-то вычислили.
Присела я озадаченная на лавочку, сумку под лавочку, волосы за плечи. Немного времени прошло, дети мои еще и нагреться как следует не успели, как вдруг подсаживаются ко мне, из-за спины вынырнув, трое: та самая взлохмоченная девица, которая мимо окна моего не единожды сегодня шмыгала, мужчина с плутоватыми глазами и темным лицом и какой-то неопределенный гнус средних лет, непонятно что слава богу себе под нос бормочущий.
- Проститутка? - оживился Витя.
- Почему проститутка?
- Ну как же, все совпадает: проститутка и ее сутенер.
- А, да, может быть, - неуверенно согласилась я. - А третий кто?
- Дед Пихто, наверно, - пожал муж плечами. - Ну и о чем они эээ беседовали?
- Да как-то вот понимаешь, - замялась я, - я особо-то и не запомнила, о чем. Поняла только, что они меня с лавочки сжить хотели.
- Ну это и так понятно.
- Да?.. не, ну может, я ошибаюсь...
- Да все правильно! Потому и подсели!
- Гм. Ну, в общем, девица лепетала что-то типа того, что в следующий раз, может, он сам к ней приедет? А он не соглашался ни в какую. А потом, вроде как, согласился, а потом опять отказал. Сказал, что если и приедет, то в сауну и с бабами. Хам, в общем.
- Да, ничего святого, - огорчился муж. Кажется, огорчился.
- Ну вот. А потом этот хам начал кому-то названивать и говорит такой: "Да мы тебе подберем, какую захочешь! Тебе кто больше нравится, блондинки или брюнетки?" И на меня смотрит! Вот тут-то я и поняла, что пора делать ноги.
Собрала детей в кучку и пошли мы домой. Но только другой дорогой, чтобы следы замести. Шли мы, шли и дошли до поганой речушки, вспухшей желтой водой, пластиковыми бутылками и мусорными пакетами. Переправились через нее по низкому, едва ли не с ней вровень, бетонному мосту, пришли в наш же двор, но с другой стороны.
За время нашего отсутствия ничего должным образом не изменилось. Ну вот разве что коты выдохлись, перестали орать, и собаки, не принимая их всерьез, с презрением обходили стороной их вялые тушки. А так все по-прежнему, никому ничего не нужно.
Дети распоясались, в родной двор попав: втыкали сухие ветки в землю и строили из них деревья. Я же, опасаясь проникновения во двор троицы, от этого дела детей оторвала и повела домой, чем вызвала в среднем из них затаенную злобу.
- Ну вот с чего ты взяла? - сквозь изрядный зевок выдавил из себя Витя.
- Что с чего?
- Что Прошка озлобился.
- А. Ну так дома отомстил же! Захожу я к ним вечером в комнату, а там все обои разрисованы! Илюшка с Тихоном в альбомах рисуют, а Прошка старательно - на обоях! Я чуть с ума не сошла! Отругала Прошку как следует, ушла к себе на кухню. И тут слышу из комнаты его тоненький голосок:
- Вот, я открутил все болтики у мамы, чтобы она умерла.
Тихон, конечно, тотчас прибежал ко мне в кухню ябедничать:
- Мама, а Прохор сказал...
И тут же из комнаты Прохор:
- Все, все, уже закручиваю!
- Я, это, спать пошел, - и Витя уплелся в комнату.
Я сижу, пиво пью.
- Иди ко мне спать, - Витя из комнаты зовет.
- Не хочу пока, - отвечаю.
- Ну иди!
- Нет.
- Ну пожалуйста.
- Не-а.
- Совсем ты меня за человека не считаешь! - и ну храпеть на всю квартиру!
Через какое-то время и я спать пошла. Сплю-сплю и вдруг вижу, над нашим домом шары светящиеся летают, высоко летают и прожекторами оттуда, с неба, по земле рыщут. Ну, я поняла сразу, что это по мою душу. Забилась в уголок, коленки руками обняла и замерла, будто меня и нет вовсе. Спряталась, в общем. И тут луч прожектора до нашего окна дотянулся, в окно нырнул и ползет, ползет по стене, по спящему мужу, потом на пол переполз, по полу давай ползать вокруг меня да около. А я сижу, как Хома Брут, и ни одной молитвы, как назло, вспомнить не могу! Кроме "чур меня!" ничего в голову не приходит!
И вот только я руку занесла, чтобы хотя бы перекреститься, как луч на моей ноге замер. И чувствую я, что ноге горячо становится. И все горячее и горячее! Открыла я рот, чтобы завопить от ужаса, а изо рта ни звука! Онемела! Они меня дара речи лишили! Самое святое отняли!
Ну тут уж я рассердилась и прошептала-таки:
- Витя... разбуди меня...
И проснулась.
Нога у меня затекла, та самая, которую луч обжег. Но я по кухне несколько кругов сделала, нога в себя пришла. Хорошо.
Дальше я спать не решилась. Сижу на кухне, нервничаю, чем заняться не знаю, а дело уже к рассвету идет.
И тут заходит на кухню Улисс и вперяет в меня свои глазищи. Странные все же глаза у кошек, вот только что зрачки щелочками были, иголку не пропихнешь, и тут же - опа! - размером с подзорную трубу. Неспроста это. Я это еще классе в пятом поняла, когда ко мне одноклассница близорукая подошла вплотную. Якобы чтобы домашнее задание спросить. Смотрит мне глаза в глаза. У меня-то, знаю, обычные, голубовато-зеленые с карими вкраплениями и зрачками наполовину распахнутыми, всё естественно и пропорционально, в зеркало не раз видела. А у нее, - мамочки мои! - зрачки во весь глаз! Вот-вот, кажется, еще шире распахнутся и заглотят тебя, как глубоководная рыба-удильщик. А фамилия у одноклассницы была Кукушкина.
В общем, я решила атаковать кота первой: встала тихонечко со стула, пока кот со мной, не дай бог, в беседу не вступил, и что есть силы его напугала. Кот с небывалого перепугу бросился было карабкаться на потолок, но не удержался и плашмя упал на пол. Я сложила его аккуратно, убрала в детские игрушки и отправилась восвояси. На улицу то есть. Тем более что и время было подходящее - либо спать ложиться, либо опохмеляться.
И тут со мной откровение приключилось: оказалось, что во всем нашем районе ни одного круглосуточного! Весь я его вдоль и поперек, как доску шахматную, исколесила, - ни одного! Хорошо, мужичок достойный на пути встретился, с лицом приплюснутым и красным, как свиной пятак, но чрезвычайно довольным. Указал мне должное направление. Зашла я куда надо и купила бутылочку Арбатского. Вышла и не знаю, куда дальше деваться. Сориентироваться чтобы хоть как-то, на небо посмотрела, как все бывалые путешественники.
Смотрю, летит среди обычных медленных серых облаков маленькая черная тучка. Быстро летит, торопится. Натолкнувшись на невидимую мне преграду, разлетается в воздухе грязными брызгами. Ртутно собирается в прежнюю черную тучку, целенаправленно летит дальше, мне дорогу указывает.
Шла я за ней, шла и зашла в какой-то доселе неизведанный мне двор. Во дворе березки стоят, под березками лавочки крестиком, на лавочках мужик в красной рубахе согбенно восседает, меня ждет.
- Ну, здравствуй, - мужику говорю, - Христос воскрес!
- Воистину, - живо откликается мужик и глаза пластилиновые трет. Пластилиновые почему? Потому что тер сильно, едва по всему лицу их не размазал.
- Есть чем открыть? - спрашиваю и Арбатское ему протягиваю. Мужичок сноровисто пробку веткой внутрь бутылки пропихнул, и стали мы с ним опохмеляться.
- Тебя как звать-то? - спрашивает, хорошенько глотнув.
- Аня, - говорю. - То есть Оля. А тебя?
- Сергей Иван Иваныч.
- Так Сергей или Иван Иваныч?
- Сергей. А Иван Иванычем отца моего звали. До шестидесяти всего дожил. Инфаркт. Вот, думаю, и я скоро того, откинусь.
- Не, - пророчески заявляю, с паузами должными, - ты до шестидесяти пяти доживешь.
- А ты откуда знаешь? - с подозрением спрашивает Сергей Иван Иваныч.
- Оттуда, - отвечаю и с ностальгией небо глазами охватываю.
В общем, допили мы с ним Арбатское, и вернулась я в восемь утра домой поживу-поздорову. А там все спят. И дети, и муж, и кот, и червь. Ну, и мне, стало быть, пора.