Аннотация: О рыбалке, судьбе и прощении. Опубликован в 2013 году в журнале "Рыбалка на Руси"
На воде
- Да ты что, отец, рыбы пожалел? У тебя весь чердак ею завешан. - Михаил был уже изрядно навеселе. Гости его шумели за стенкой - укладывались спать.
- Не тобой повешено, не тебе снимать, - буркнул Егорыч.
- Хороших людей твоей рыбой угостил. Тоже рыбаки. Вот, презент тебе привезли, - Михаил достал из-за занавески бутылку, в которой от резкого движения закачался красный плавничок перца.
- Не надо мне таких подарков, - огрызнулся Егорыч. - Рыбаки твои хоть бы раз за три дня к реке спустились. Только зенки заливают.
- Так завтра и спустятся, - заверил Михаил. - Вот как раз о том нынче и разговор был. Дай лодку, отец, а. У мужиков с собой только надувная, все не уедем, а мы хотели на мыс...
- Обойдутся твои рыбаки, - отозвался Егорыч. Поднял с пола пустую бутылку и пристроил в мусорное ведро. - На что им лодка? В стакане много не наловишь, что с лодкой, что без. Вот и приохотились чужую рыбу жрать. На чердак-то слазить не поленились, а под гору к реке - не в можах.
- Миша, папа. Ну что вы! - расстроилась Вера. - Взял-то всего десяток или полтора.
- Так и брал бы что похуже, - не унимался Егорыч, - а то чехонь мою ополовинил и сидит ангелом. Сам бы ловил, раз такой охотник до рыбы.
Михаил не выдержал, хмельное благодушие слетело с него, как чешуя с сорожки. Зять махнул со стола на пол воблу вместе с остатками ужина - костями, хлебными корками. Завалился на спинку шаткий стул. Покатилась бутылка.
- Забирай свою тухлятину! - рявкнул Михаил, потянулся поднять упавший стул. Но передумал, замахнулся на него кулаком и вышел, со всей силы хлопнув дверью. Вера бросилась подбирать чехонь, уговаривая отца не сердиться. Кот Мотька, уверенный, что упавшее на пол - котова добыча, лез под руки хозяйке.
Егорыч поднял стул, сел к столу, сжимая в кулаке бушевавшую ярость. Как было успокоиться? Ведь не впервой. В прошлый раз приезжали к Михаилу городские дружки - взяли лодку, а потом даже на берег не втащили. Так и оставили на воде. Михаилу после такой рыбалки спину прихватило - еще день "лечился". Пришлось Егорычу самому втаскивать. Сеть свою - самовязку, месяц работы - после отъезда гостей он за баней нашел. Уж взяли тайком, так разобрали бы и вернули. Так нет, бросили под орешину, перекрученную, всю в тине. Столько труда псу под хвост, и вся гадость эта от Мишки. Знал бы место паршивец да не пачкал, где кормят - было бы все тихо и мирно.
Уже давно смирился Егорыч, что завелся у Веры хахаль. Даже рад был. Тридцать лет они жили вдвоем с дочкой. Что уж кривить душой, привык старик к мысли, что не выйдет Вера замуж. К несчастью, уродилась в отца - худая как жердь, задумчивая. За пятнадцать лет не прибавила жирка. Где полнеть сельскому почтальону? Как берет утром до света велосипед или лыжи - так и носится до вечера из деревни в деревню. Кому такая жена нужна? Да и где взять здесь, в глуши, мужика хорошего?
Тут-то возьми и явись в их тихой, размеренной жизни этот Михаил. Причем нет бы свой, деревенский, волжский: со своим братом-рыбаком Егорыч отыскал бы общий язык. А с Михаилом никак не получалось. Приехал тот в деревню из города, как говорится - в одних портках. Только в сумке - рыжий наглый кот Мотька. Потянуло, что называется, к природе, к корням. Однако пустил Михаил корни отчего-то в доме Егорыча. Какое-то время снимал комнату у Наталки на другом конце деревни, а закрутилось у них с Верой - так и перебрался к ним.
Егорыч не противился. Дочь ходила счастливая, похорошела. И глядя на нее, Егорыч уверился, что как-нибудь проживет под одной крышей с этим городским проходимцем и его рыжим блохастым нахлебником, лишь бы Вера хоть чуть-чуть радости в этой жизни увидела.
Только иногда так тошно становилось, так муторно, что закрадывалась мыслишка - бросить все, уйти куда глаза глядят, оставив дочери дом. Река большая, берега всем хватит, а ему, старику, много ли не надо. Одно останавливало - не доверял он Мишке. Не мог оставить с ним Веру. Вдруг побивать начнет? Или запьет?
Мучимый этими мыслями, подолгу сидел Егорыч на берегу, глядя на заводь. Сидел и нынче.
Подошел август. Облепило берега бирюзовой пеной. Река зацвела. Словно закрыли огромное рябое зеркало бархатным зеленым покрывалом. Егорыч сидел над обрывом и смотрел, как чертит по этой зелени солитерный лещ. Крутит у берега, режет спинкой изумрудную воду.
Не шла из головы вчерашняя ссора. До сих пор клокотало внутри, вспоминалась разбросанная по полу чехонь. Вера подошла тихо, присела рядом на скамейку. Слышно было, как за домом рассаживаются, галдя, по машинам гости.
- Пап, - Вера погладила отца по темной от загара морщинистой руке, - Ну прости ты его. Ради меня. Не знает он деревни, вот и выходит плохо.
Егорыч фыркнул.
- Ты тоже хорош, - напустилась Вера обиженно, - Нечего фыркать. Научил бы его, как мужик мужика, растолковал, что к чему, вместо того, чтоб смотреть, как он шишки набивает.
- Так что ж я могу сделать? - Возмутился Егорыч. - Поперек лавки класть и хворостиной воспитывать его лет тридцать пять назад надо было. Где я тебе на такую задницу хворостину найду?
- Все шутишь, - сердилась Вера. - Вместо того чтоб шпынять, взял бы его с собой на рыбалку.
- Не пойдет, - засомневался Егорыч.
- Пойдет, как миленький, - заверила дочь, улыбаясь. - Порыбачите вместе, помиритесь. Хоть ради меня.
- Парня в горы тяни, рискни, - запел Егорыч вполголоса. Дочка нахмурилась и снова посмотрела на старика укоризненно. - Да не смотри, не смотри. Это же не я, это Высоцкий.
- Да хоть Муслим Магомаев, - не отступала Вера, - возьмешь Мишку на рыбалку?
Егорыч кивнул. Лещ в зеленой воде метнулся в сторону, нарисовав длинную петлю. Вера побежала в дом.
Михаил на воде притих. Протрезвевший и виноватый, сел было на весла, но натолкнулся на холодный взгляд тестя и пересел на нос лодки. Уставился в зеленую воду.
- Ты это, прости уж, отец. - Проговорил он глухо. - Нехорошо у нас с тобой вышло.
- Да куда уж, - отозвался Егорыч, выгребая по течению - Гости уехали?
Михаил кивнул.
- Рыбы с собой не дал? - поддел старик.
Зять отрицательно покачал головой, и, выдохнув для смелости, выговорил:
- Слушай, Василь Егорыч. Я ведь и правда извиниться хочу.
- Извиняйся.
- Извини.
До середины заводи молчали. Только поскрипывали весла в уключинах да плескала в борт зеленая вода. Ветер стих. Лодка шла медленно - Егорыч не спешил, ждал, что скажет зять. Но тот только напряженно смотрел на реку, словно ища спасения от неприятного разговора.
У правого борта вынырнул из зелени солитерный лещ, зачертил вокруг лодки. Михаил радостно сунул руку в воду, но тотчас выдернул и брезгливо отер с пальцев зелень.
- Это ведь больной, да? - спросил он, гадливо глядя на леща, - Его ловить нельзя?
- Отчего же нельзя, рыба как рыба, - ответил Егорыч. Но Михаил сложил руки на коленях, стараясь не смотреть в сторону кружащей возле борта рыбы.
- А ты знаешь, Миша, отчего лещ в глубину не идет? - спросил Егорыч. Зять пожал плечами, недоверчиво поглядел на старика.
- Я тебе расскажу. - С какой-то нехорошей, злой нотой в голосе пообещал Егорыч. - В реку он не идет, потому что дышать ему больше нечем. Посмотри на него. Видишь, какой здоровый. Шрамы у него на спине - значит, помоложе был, сумел из сети вырваться, а вот тот - верно винт лодочный. Тоже мимо смерть рыбья прошла - только шаркнула. Только теперь он старик совсем. Думал, доживет свой лещевый век тихо, здесь у нас, в заводи. В сеть уж не попадется - навидался сетей. Если случайно зацепит - такой здоровяк любую леску оборвет. Лодки у нас все плоскодонки. Что не жить? Только завелся у него сосед...
Михаил заерзал, с тревогой поглядывая на берег, что с каждым движением весел делался все дальше. Егорыч продолжал:
- Казалось бы, велика угроза. Червяк. Таких он в былое время с удочек в одну секунду снимал, проглатывал. Только этот засел в брюхе, присосался и стал расти. И уж настолько обнаглел и отожрался, что под самое горло ему подобрался. Понял лещ, что не может он больше в родной реке, все внутри сдавил проклятущий червь. И все жрет, давит. Вот и плавает несчастный старик в этой зеленой жиже, хлебает ее, задыхается, и все чертит свои знаки, словно просит - добей меня, потому что мочи моей больше нет.
Егорыч замолчал, пристально глядя куда-то вперед - не на сжавшегося от стыда Михаила, сквозь него, на мерно дышащую грудь реки под изумрудным бархатом. И тут медленно, неспешно старый рыбак потянул из уключины весло, вынул, перехватил двумя руками.
- Эй-эй, отец, ты это чего?... Ты прости, отец. Не знал я, ей богу не знал, что ты так... Да, брось, прости, - забормотал Михаил, видя, как Егорыч заносит весло над головой. - Я завтра же уберусь, и живите как жили. Стой-стой!
Но весло уже резко пошло вниз. Рухнуло, рубанув зелень волны и серебристую спину леща. Охнул, осев, перепуганный Михаил. Лещ перевернулся на бок и замер. Весло рассекло ему хребет.
- Что смотришь? Вынь рыбу из воды, ты же ...рыбак, - бросил пренебрежительно Егорыч. Михаил принялся торопливо хватать за скользкий хвост мертвого леща, а старик пристроил на место весло и теперь медленно поводил им в воде, глядя, как появляются на воде темные петли и линии. По берегу в нетерпении бродил рыжий Мотька, ожидая свою долю улова хозяев.
- Куда леща-то положить, отец? - суетился Михаил.
- К берегу подгребем - Мотьке брось, - ответил Егорыч, но уже не сердито, а как-то равнодушно и устало. - Или выпотроши, посоли и повесь на чердак. Чтобы в следующий раз, как приедут твои гости, ты кормил их своей рыбой.