Заславский Кирилл : другие произведения.

Сны профессора Гофмана

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Постапокалипсис. Три истории, три поколения - три путешествия через мир, сожженный ядерной войной. Учёный, разделяющий вину за военные преступления прошлого; агент влиятельной секты, влюбляющийся в незнакомку; авантюрист-исследователь, мечтающий спасти человечество от надвигающейся ядерной зимы. Древнее зло, виновное в ужасной катастрофе, предстанет перед каждым из героев в разном обличии, и каждый по-своему ответит его зову.
  1.
  Год двенадцатый Третьей эры.
  Исаак.
  
   Я хорошо помню утро своего расстрела. Стоял поздний сентябрь, природа набухала ядовитой сыростью в преддверии сезона бесконечных кислотных дождей. Шёл двенадцатый год власти Собора, ничто не предвещало, что эта осень в Европе будет отличаться от одиннадцати предыдущих. Напротив, наши учёные предсказывали, что сезон дождей продлится дольше, чем обычно, и снег не выпадет нигде, кроме горных районов. Скорее всего, говорили метеорологи, дожди не прекратятся до конца февраля, и я знал, что это неминуемо снова приведёт к полному омертвлению почв и гибели любых посевов, а значит, к новой волне голода, по сравнению с которым даже голод первых послевоенных лет покажется пустяком.
   Но двадцать четвёртого сентября меня вели на расстрел, и я ощущал близость освобождения. Почти двадцать лет я не знал ни отдыха, ни покоя, а между прочим, приняв на себя каждодневную заботу за жизни миллионов людей, я уже был не так молод. И вот теперь, наконец, близился заслуженный отпуск: я шёл по сырой, глинистой земле мимо остовов мёртвых деревьев и был вправе ни о чём не беспокоиться. Десятки людей смотрели на меня: с настороженностью, гневом, ненавистью, страхом - а я уже не испытывал ничего, даже брезгливости. Они, наверное, ждали попытки побега или, может, угроз и обещаний утопить в крови их семьи, но, перевидавший на своём веку расстрелов больше, чем эти все вместе взятые, - я знал, что ни одно движение, ни одно слово приговорённого сейчас не имеют значения.
   Мои конвоиры и расстрельная команда были сплошь молодые рослые ребята арабского происхождения, среди них всего один лейтенант. Он страшно суетился, желая, чтобы всё прошло строго по протоколу. Своим усердием он только накалял для своих людей нервозность.
   Дело происходило на высоком холме, куда старенький грузовичок с трудом карабкался минут тридцать. Я не знал, почему мне избрали столь живописное место для казни, а не сделали этого в холодном тюремном подвале или, скажем, у меня в кабинете. С холма открывался вид на огромную равнину, в центре которой раскинулся почти нетронутым маленький уютный австрийский городок. Даже несмотря на войну, он сохранил европейское обаяние, будь я хоть капельку сентиментален, у меня наверняка могла бы навернуться слеза. Равнина же была совершенно чёрной: ни травинки, ни деревца. Всё высохло, сгорело, истлело под ударами бомб и ядовитыми каплями нескончаемых дождей - словом, не вынесло жестокости, с которой двухмесячная война прошлась по Европе двенадцать лет назад. Я был одним из тех, кто разделял за это ответственность, но даже на пороге смерти мне не пришло бы в голову раскаиваться. 'Мы всё сделали правильно', - эти слова Собор раз и навсегда выжег в наших сердцах, а заповедь Собора важнее, чем моя или чья-либо жизнь. И раз спустя дюжину лет, Собор принял решение казнить меня - значит, это было правильно.
   Молодой лейтенант держался на расстоянии до самой минуты, когда конвоиры остановились и приказали мне прижаться к обугленной стене. У него было бронзовое худое лицо и тёмные, почти чёрные глаза. Они не казались злыми - скорее растерянными. Эти арабские детишки, скорее всего, были потомками разгромленных Собором Коалиции Джихада - многочисленными наследниками ныне запрещённой религии, обманутой и истребленной расы, кровавой воинственной эпохи. Несколько секунд мальчик глядел на меня, старика, а затем двумя резкими движениями сорвал с моих плеч генеральские погоны. Я слабо улыбнулся, но тут же подавил улыбку, заметив на лице лейтенанта стыд. Он, конечно, меня не понял.
   Я - учёный - имел генеральское звание лишь как регалию, как одну из сотен почестей, которую соратники дали мне, когда мы с ними писали историю. Ни тогда, ни теперь эти внешние проявления 'чина' не имели никакого практического значения. За свою жизнь я ни разу не держал в руках даже пистолета. Оружие вызывало у меня отвращение, как и прочие атрибуты нашей ужасной эры - кровь, трупы, истерзанные лица переживших войну солдат...
  -Повязку? - спросил лейтенант.
  -Нет, спасибо.
  -Сигарету?
  -Я не курю.
  -Закурите, - вдруг попросил мальчик с таким видом, словно я был ему отцом.
   Я с удивлением глянул на него и протянутую коричневую папиросу. Снова захотелось улыбнуться тому, как эти ребята далеки от ощущения тихой радости, которое переполняло меня. Я сдержался и уставился в сторону.
   Лейтенант оставил меня в покое и подозвал шестерых солдат. Этим было лет по шестнадцать, и, в отличие от командира, они явно не испытывали большого уважения к приговорённому генералу. Они выстроились напротив меня в ряд с автоматами в руках. Вообще-то мне бы хватило и одной очереди, но для верности я тоже был согласен на шесть.
  -Готовсь! - крикнул лейтенант, и дети подняли оружие.
  
  ***
  Год тридцать первый Третьей эры.
   Макс.
  
   Я хорошо помню своё первое утро с Ташей и все мгновения предшествовавших ему вечера и ночи: часы истомы, желания, страсти, нежности, грубости, огня и освобождения. У меня отличная память, но вспоминать то горячее, июньское утро теперь приятнее всего.
   За окном простирался сияющий, залитый солнцем город. Он казался белым, сахарным: светлые стены и крыши маленьких домиков; дороги, вымощенные белым кирпичом, бледнеющие небеса и бриллиантовое, полупрозрачное солнце, заставляющее слиться перья облаков с морскими волнами.
   Окна нашей комнаты были обращены к воде, и именно ее искристая поверхность была первым, что я увидел, открыв глаза. Впрочем, ни Белый Город, ни океан не имели значения: рядом лежала Таша - моя первая любовь, о которой я знал так мало и которую в то же время чувствовал словно частицу самого себя. Она обернулась в белую, почти прозрачную простыню, её миниатюрное, хрупкое тело, казалось, заключено в кокон, из которого вот-вот родится и упорхнет светлокожий мотылёк. Он свет долгие шестнадцать лет до встречи со мной, а я не знал, ради кого мне гореть, - и вот, наконец, мы, двое слепых, встретились, и мир этим утром проснулся совершенно обновленным.
   У Таши были большие карие глаза. Когда я вновь увидел их утром, мне в тысячный раз показался знакомым её взгляд. Так было и в день моего приезда в Белый Город, когда завидев её издали, я угадал в ней стародавнего друга, соратника, любовницу, жену и мать - разом всех, кого хотел и мог любить, кого искал в своих пустых скитаниях среди обезображенных людей.
   Таша выбралась из своего кокона, и её горячая плоть слилась с моей. Мы молчали, и тепло наших тел не казалось утомительным. Белый Город был известен знойным климатом, но сейчас друг в друге мы обретали совершенное иное понятие о том, что такое жар. Мы сделались единым целым, и в охватившей два тела эйфории не было места ни холоду, ни теплу. В нашей крохотной Вселенной сгинули все звуки и запахи. В ней остался ритм, и пульсация наших тел творила особую, непередаваемую музыку счастья.
   Я держал её плечи, касался поцелуем чувственных, солоноватых губ. Я глядел в её полуоткрытые веки и ощущал желание, который бужу в ней. Во мне не было похоти, и вела меня отнюдь не жажда получить наслаждение - но дать его ей, продлить эти секунды, и как можно дольше оставаться с ней единым целым. Я ощущал её радость и не мог понять разницы между её счастьем и своим собственным. Я думаю, что в эти мгновения мы перемешались и перепутались: её клетки в моих и наоборот; я снова вспомнил о том, что всегда знал её, всегда разделял с ней это тело, значит, даже когда мы расстанемся, это единение не прервётся.
   Я умолял время остановиться, сделаться тоже белым, мраморно-неподвижным, полупрозрачным, как всё вокруг, но моей кипящей силе уже невозможно было приказать. Она лопнула оранжево-красным пузырём, изойдя из груди стоном облегчения; постепенно к рукам стала возвращаться способность осязать её влажную от пота спину, которая всё еще колыхалась подо мной. Таша отстранилась, в её глазах я продолжал видеть мостик, проложенный от сердца к сердцу. Я не имел понятия, что там, в глубине моей груди, так отчаянно рвётся к ней, но чем дольше я глядел в её глаза, тем ближе подходил к пониманию, что, возможно, мне и не нужен ответ. Достаточно знать, что она рядом и что так будет всегда.
  -Сколько тебе лет? - спросила Таша.
  -Я не знаю. Девятнадцать или двадцать. А может, семнадцать. Я вырос без родителей и никогда не обращался к врачам, чтобы узнать.
  -Откуда ты?
  -Я не знаю, - повторил я. - Я рос в Синем Городе, потом много путешествовал, никогда не задерживаясь на одном месте. У меня нет дома.
  -Я никогда не была за пределами Белого Города, - сказала Таша. - Никогда не говорила с пришельцем и никогда не... - она замолчала и отвела глаза. Я коснулся её бёдер и прижал голову к своей груди. Прямые чёрные волосы всё еще пахли цветами, двенадцать часов назад аромат был куда пронзительнее.
  -Это ничего, слышишь? - сказал я. - Тут нечего бояться: я здоров и ничем тебя не заразил. У меня есть лицензия Собора, и поэтому тебе не грозит никакого наказания. Ну а главное, я люблю тебя.
  -Любишь меня? Ты же ничего не знаешь обо мне.
  -Сейчас мне кажется, что я знал тебя всю жизнь.
   Таша молчала и удивлённо посмотрела на меня. Ходили слухи, что в Белом Городе есть какие-то свои порядки относительно близости между мужчинами и женщинами, но я не думал, что они заключаются в столь искреннем незнании языка тела и чувств. Потом в её глазах засверкала радость.
  -Я думала, что мне показалось, - прошептала Таша, и мы оба улыбнулись.
  Я прижал её ещё ближе к себе. Я хотел сказать, как восхищаюсь ею, как изумлён её красотой, грацией, невинностью. Ни в одном городе, где я побывал, ни на одном корабле, становившемся мне приютом, я еще не встречал женщин, остававшихся девственницами до шестнадцати лет... Но я не сказал ни слова: язык жестов и взглядов отчего-то проще доносит мысли, чем грубая, сухая речь. Она кивнула и уткнулась носом в мою грудь.
  -Ты возьмёшь меня в путешествие, когда будешь уплывать? - спросила Таша, её губы двигались у самого моего сердца, которое колотилось сильнее от сладкого запаха её кожи и волос.
  -Я не уплыву без тебя, - заверил я.
  -Спасибо, что нашёл меня.
  -Спасибо тебе, что нашла меня.
   Полупрозрачные занавески побеспокоил порыв ветра. Его дыхание вошло в убого обставленную комнатку отеля, где я по чистой случайности оказался накануне вечером, чтобы влюбиться в горничную, которую увидел первый раз в жизни. Она, должно быть, даже не запомнила моего имени, думал я, но отпустить её было выше моих сил. Это было странное, презираемое в нашем мире чувство, но оно плескалось во мне, наполняя смыслом движения и слова.
   Я гладил бледные плечи, спину, усеянную рубцами старых шрамов, оставленных кнутом её хозяина, и молился бриллиантовому солнцу, чтобы это утро никогда не кончалось.
  
  ***
  Год пятьдесят третий Третьей эры.
  Элемер.
  
   Я хорошо помню первое утро нашей экспедиции. Я тщательно изучил маршрут и выяснил всё, что мог, про точку нашего отравления. Это была самая дальняя база Собора под номером семнадцать: в радиусе по меньшей мере трёхсот километров не было ни одного населённого пункта или аванпоста, где мы могли бы найти союзников и пополнить запасы. Семнадцатая располагалась на берегу моря, посреди ледяных пустошей Восточной Европы, где в стремительной череде ядерных всполохов сгинули обитавшие там народы. И хотя это случилось всего около пятидесяти лет назад, никто из моей группы ничего не знал о территориях, куда нам предстояло отправиться.
   Был июль - самый тёплый месяц года, - однако над пустошами царила тьма, и вечный холод сжал их беспощадными тисками. Температура не поднималась выше минус тридцати по Цельсию, дозорные предупреждали, что в глубине континента, куда лежал наш путь, мороз достигнет вдвое больших значений. База представляла собой небольшую башню в порту мёртвого города, который когда-то назывался Рига. Никто из дюжины бледных дозорных, составлявших здешний гарнизон, не знал этого названия. Это были послушники Собора низшего ранга - получившие волю рабы. Свобода стоила им присяги несколько лет прослужить на богом забытом старом маяке, из стен которого они боялись высунуть нос. Холод, тьма, радиация и страх превратили их существование в тюремное заключение. Лейтенант, командовавший этим жалким гарнизоном, - единственный офицер в радиусе сотен километров - сообщил мне, что наш корабль - первое судно, прибывшее сюда за последние пять месяцев.
   Лейтенант был единственным офицером Собора на Семнадцатой базе, и я побоялся положиться только лишь на его лояльность. Глядя на несчастных голодных дозорных, не знавших, зачем они тратят драгоценные годы жизни в этой глуши, я приказал рядовому Седли остаться охранять корабль. Я опасался, что, возможно, здешние обитатели, отчаявшиеся и совершенно деморализованные, решатся похитить судно, и наша экспедиция будет обречена на гибель.
   Рядовой Седли была одной из двух женщин в моей группе. Она была красива и молода. Она была родом из североамериканского континента, где, по слухам, осталась всего дюжина обитаемых поселений. Седли три недели назад отпраздновала четырнадцатилетние и сразу поступила добровольцем в армию. Она попала в мою экспедицию случайно в последний момент. Мы снарядили её малокалиберным переносным пулемётом с пятью лентами патронов; при ней также был личный пистолет, и я дал ей указание запереться в машинном отсеке, если кто-либо всё же сумеет ворваться на корабль. Его невозможно будет сдвинуть с места, пока машинный отсек останется заперт...
   Без рядового Седли нас осталось шестеро. На трёх снегоходах мы отправились в глубь пустоши через один день после прибытия на базу Семнадцать. Это было шестое июля. Как и ожидалось, уровень радиации находился в пределах нормы, но я запретил снимать какие-либо части костюма без крайней необходимости. Ни у кого не возникло идеи возражать: я был учёным, их капитаном, старшим офицером и представителем Собора в одном лице, и мои солдаты - 'мои люди' - с готовностью следовали приказам.
   К концу первого дня пути мы достигли руин еще одного старого города, имени которого мои спутники не знали, - Вильнюса. Он находился в глубине континента, здесь было в полтора раза холоднее, чем на побережье. Ветер не стихал ни на секунду, порой порывы достигали ураганной скорости. Вокруг царила непроглядная тьма, и только далеко-далеко на западе бледная каёмка горизонта отбирала у густых чёрных туч власть над небом. Там, далеко на западе, остались наши дома и семьи, последние города-гавани, куда еще не добрался холод и Туча. Все мы плохо спали, думая о доме, и в ту ночь дозорный, которого я оставил на страже лагеря, пропал без вести. Может быть, его поглотил внезапный порыв ветра, а может, это сделал дикий зверь, но в любом случае никто из группы ничего не слышал и не видел, и на утро мы лишь напрасно потратили четыре часа на поиски: рядовой Кью исчез без следа. Теперь нас было пятеро, и старший сержант Каус вёл снегоход в одиночестве.
   Незадолго до первого привала, который должен был состояться в полдень, снегоход сержанта налетел на скрытую под снегом глыбу камня. Каусу очень повезло, так как он практически не пострадал от падения. Но его снегоход был выведен из строя, а ещё большую проблему представлял собой костюм сержанта. Дело в том, что хотя разгерметизации не произошло, сломался чип перерабатывающего механизма, найти ему замену в пустоши было невозможно. Неисправный механизм отвечал за принятие испражнений бойца и их преобразование в питательный раствор, который экспедиция потребляла вместо пищи и воды. Теперь Каус по меньшей мере на ближайшие трое суток (если давать нашей экспедиции наиболее оптимистичный прогноз) оставался без источника пополнения запасов.
   Сержант спокойно воспринял эти обстоятельства и заявил, что будет держаться столько, сколько потребуется. Я, однако, не был так уверен и приказал рядовому Сьюли - нашей спутнице-механику - попытаться соединить трубки костюмов, чтобы перекачать питательный раствор из её запасов в резервуар Кауса. Пребывая в неизменном полумраке, поскольку условные 'дневные' часы в пустоши почти не отличаются от ночи, и там всегда царит плотный сумеречный морок, мы потратили почти час на манипуляции с костюмами рядового и сержанта. К сожалению, в конце концов, Каус получил не более пяти процентов её запасов. С учётом остававшегося у него собственного резерва я предположил, что трое суток он действительно продержится, если будет соблюдать режим строгой экономии.
  Затем мы снова тронулись в путь, Каус стал третьим на нашем снегоходе. Мы вдвое снизили скорость, чтобы не налететь во тьме еще на какое-нибудь препятствие. Из-за всех упомянутых задержек лишь очень поздним вечером мы достигли руин Минска - точки нашего назначения. Температура здесь была минус шестьдесят пять, но к грязевым тучам из центра города поднимались клубы чёрного, как сажа, дыма. Он был виден за счёт алого зарева, расцвечивавшего останки центральной части города.
  Я понял, что мои давние теории подтверждаются: вот уже пятьдесят лет на месте бомбардировок не стихал пожар. Горели остатки кислоты, вылитой когда-то на большинство европейских мегаполисов Коалицией Джихада в первые недели войны. Чудовищный атомно-бактериологический молот переломил хребет странам Европейского Союза, обратил в пепел все государства восточнее Германии, привел к гуманитарной катастрофе Центральную и Западную Европу. Грандиозные территории от Карпат до Урала были обращены в огонь; находившиеся западнее - подверглись вдвое меньшему числу ракетно-ядерных ударов и были аннексированы в течение месяца. Мои оппоненты из учёной среды заявляли, что никакой пожар не смог бы длиться столько лет, но теперь, глядя на далёкое зарево, я убеждался, что предки наших предков обладали технологиями, способными нести разрушение даже спустя десятилетия.
  Чтобы приступить к основной задаче нашей экспедиции со свежими силами, я объявил семичасовой привал и на сей раз выставил двух дозорных. Я спал чутко и слышал, как ветер, стелящийся над руинами города, преображается в протяжный вопль-вой, похожий на волчий, - словно миллионы жертв далёкой войны, тоскуя по заволочённым небесам, всё ещё взывали к милости своих мёртвых богов, ангелов и святых.
  
  2.
   Исаак.
  
  Молодой лейтенант так и не отдал команды 'огонь'. Я безотрывно глядел на шесть наставленных на меня автоматов, когда ему на рацию пришло распоряжение.
  -Отставить! - звонко воскликнул мальчик, смерть ненадолго отступила.
   Я выдохнул. Тут же на мои плечи рухнула усталость. Четыре дня, в течение которых длился суд и оглашался приговор за мои военные преступления, я почти не спал и не ел. Освобождение ускользнул - похоже, этот мир просто не желал оставить меня в покое. Я отделился от стены, сделал шаг, но застыл неподвижно, чувствуя слабость в ногах. Щебет одинокой птицы и тихие голоса солдат вновь доносились до ушей.
   Подошедший лейтенант светился улыбкой. Он выглядел таким счастливым, словно сам только что избежал расстрела. Он достал из кармана сорванные минуту назад погоны и протянул мне:
  -Уверен, вас восстановят в звании, профессор Гофман.
  -Что произошло?
  -Отмена приговора. Немедленное освобождение!.. Такого у нас ещё не случалось...
  -Джерел, - вздохнул я. Лейтенант вновь улыбнулся, хотя ничего не понял. Внезапно он стал мне противен: он и его подобострастный взгляд. Он пялился на меня, как на какой-то чёртов идол, но за этим преклонением не было ни капли собственных убеждений. У них у всех, этих молодых 'исполнителей', были начисто промыты мозги, оставлена одна лишь вата между ушами. А ведь стремясь спасти человечество от невежества, мы когда-то открыли ящик Пандоры и раздули пожар войны.
   Передохнув и набравшись сил, я зашагал к дороге. Теперь уже никто не вёл меня, и никто не решался глядеть мне в глаза. Я подумал, что хочу вернуть Страуна - моего личного телохранителя-лейтенанта. Нас арестовали в один и тот же день. Двенадцать лет назад, едва я перебрался в Европу, охваченную войной, бывший офицер австрийской армии сделался моей тенью. Молчаливый, как камень, он не испытывал по отношению ко мне ничего, кроме ненависти. Это был один из немногих выживших, кто, встретив войну молодым человеком, знал историю не по армейским листовкам, но всё же не оставил службу, не был сломлен зрелищем растоптанной родины и сгоревшего мира. Это ставило его в моих глазах неизмеримо выше того необразованного стада, которое представляла собой 'новая армия Собора', поэтому я уважал его.
   Прямо перед военным грузовиком, в котором я со своими палачами трясся по пути сюда, стоял продолговатый шестиколёсный 'Мерседес' чёрного цвета. Это была армейская модель, и я понял, что бесконечная война снова догнала меня. За рулём сидел Страун.
   Он вышел из автомобиля и выполнил воинское приветствие. Я не ответил. Лейтенант развернулся и открыл заднюю дверь. Я посмотрел на его тощую, вытянутую под два метра фигуру, серое рябое лицо со следами химических ожогов на впалых щеках. Нет, никакое заключение не могло бы изменить его, подумал я. Страун затвердел навечно - намного раньше, чем стихла буря атомного пламени, и всё лишнее, человеческое, давно сгорело в нём. Этим мы и похожи.
  -Здравствуй, Джерел, - сказал я, устраиваясь в машине рядом с нашим спасителем.
  -Здравствуй, Исаак, - человечек кивнул, не поворачивая головы. Я не отличался мощной комплекцией, но рядом с ним выглядел атлетом: профессор-генерал Неске был щуплым, крошечным, невероятно худым старичком. Он был моим ровесником, но фигурой походил на ребёнка.
  -Не поздороваешься с женой? - спросил он, указывая на тёмный силуэт, неподвижно застывший в ряду кресел между нами и водителем.
  -Привет, Джин, - сказал я. Её голова, увенчанная черной шляпкой, шелохнулась в кивке. Двенадцать лет прошло с того дня, как наш сын исчез где-то в пепельных пустынях Англии, а я так и не смог заставить Джин снять траур. Интересно, подумалось теперь, заставили ли тюремщики?.. Она сидела к нам спиной, повернув голову, и смотрела в окно. Как всегда, я быстро забыл о её присутствии.
  -Твоя шляпа, Исаак, - сказал Джерел.
  -Спасибо. Думал, её обязательно потеряют.
  -Ты не в настроении, я смотрю? Не выспался? Или неужто это недоразумение с расстрелом вывело тебя из равновесия?
   Я промолчал.
  -С тебя сорвали погоны? Надеюсь, ты не обиделся. Понимаешь, это всё чёртовы законы военного времени - мы успели состариться, а оно так и не отменено. Забавно, не правда ли?
  -Да. Страун пришьёт их обратно, а я по-прежнему не буду носить эту форму.
  -Как тебе очередной порог смерти? - Джерел улыбнулся, я пожал плечами. - Исаак, ты же понимаешь, что в очередной раз тебя чуть не убила, а теперь спасла еще одна подковёрная интрига.
  -Мне это безразлично. Скажи только: в этот раз ты подписывал приказ о моём расстреле или помиловании?
  -Поверь, моё участие в произошедшем было минимальным.
  -Тогда вдвойне безразлично.
  -Тебе будет точно не безразлично другое: нас снова призывают к науке, Исаак.
  -Что? - я и впрямь оживился.
  -Война, политика, интриги Собора - всё отходит на второй план, мой друг. Ложа архиепископов дала мне карт-бланш на научные исследования. И если я расскажу тебе о планируемом масштабе, ты просто не поверишь.
  -Здесь, в Европе?
  -Да. Но давай мы доедем до вашего нового дома, и там ты увидишь всё своими глазами. Вы будете жить в Вене, точнее в том, что от неё осталось. Ты бывал в Вене, Исаак?
  -Довольно давно.
  -Надеюсь, ты ничего не помнишь о старом городе: сейчас это крайне печальное зрелище.
   'Мерседес' плавно тронулся, начал неторопливо спускаться по серпантину. Сквозь бугристые волны облаков пробилось солнце, золотые слёзы упали на бесплодную землю. Ветер раскачивал тощие ветки мёртвых деревьев, и с востока, со стороны горных хребтов, повеяло холодом и запахом серы. Не известный мне городок потерялся после очередного поворота.
   Я думал, наблюдая безрадостный пейзаж за окном: что если Джерел сказал правду, и наука вернётся в поглощённый суевериями мир? И что если мы променяем форму на халаты, а оружие - на приборы и инструменты? Что если в конце концов нам позволят заняться спасением человечества, а не беспомощным созерцанием его гибели?.. Я понял, что ко мне вернулась надежда, и в очередной раз поразился, как лёгок и живуч этот дух жизнелюбия, жреческий божок всегда грядущих, лучших времён.
  
  ***
  Макс.
  
   Хозяин гостиницы и всех приписанных к ней рабов, в том числе Таши, был мужчина-альбинос лет двадцати семи. У него было усталое морщинистое лицо, маленькие карие глаза и серый пушок на голове. Глядя на него, я невольно подумал о том, что человек-альбинос вполне мог бы занять место на гербе Белого Города, и эта глупая мысль заставила улыбнуться неприветливому старику. Он оскалился в ответ, демонстрируя белоснежные керамические зубы. Даже несмотря на имплантаты, улыбка скорее уродовала сухое, старое лицо.
  -Надеюсь, вам у нас нравится, господин ревизор?
  -Да, весьма, благодарю, - ответил я.
   Моя лицензия от Собора имела расширенный статус и третью степень конфиденциальности. Фактически, я мог представляться кем угодно и не вызвать сомнений. Но годы странствований показали, что в 'цветных' Городах лучше всего представляться именно ревизором: почти повсюду процветала такая коррупция, что окружающих буквально разбивал паралич, когда они слышали название должности. При желании я имел право допросить любое гражданское лицо, залезть в глубины финансовой истории любой организации... И почти все знали, что я раскопаю нечто, что погубит их.
  На самом же деле их кошельки не имели для меня никакого значения. Толпы 'настоящих' ревизоров в чёрных военных плащах колесили по Европе, напрасно истребляя воров и растратчиков, которых всегда сменяли новые, - моя же настоящая работа была куда тоньше и важнее для Собора и потому намного секретнее.
  Но я впервые оказался в Белом Городе. Я знал, что порядки и здешний образ жизни отличаются от всего виденного прежде. Мне были любопытны местные жители, их необычный акцент английского и собственный странный язык, о котом я слышал только из рассказов знакомых, - единственный довоенный язык, переживший свою эру. Мне было интересно, как они станут смотреть на меня - эти чуждые, необычные люди.
  -Как вас зовут? - спросил я хозяина гостиницы.
  -Аклак, - со смиренной улыбкой ответил тот и выложил на стол лицензию. На фотографии, сделанной восемь лет назад, его улыбка была красивой. Оказывается, ему было уже двадцать девять, и я не мог не признать, что в таком случае сохранился он отлично.
  -Уроженец Северных территорий. Номер после нуля - шесть тысяч тридцать семь. Гражданин Белого Города со дня его основания, то есть последние семнадцать лет. Лицензия включает права на размножение, управление роборикшей, наличный расчёт деньгами, владение тремя объектами недвижимости, занятие бизнесом в области туризма, ношение пистолета гражданской модели. Правда, оружия у меня нет, - добавил хозяин и опять улыбнулся.
  -Чудесно. Я, впрочем, не собирался вас проверять.
  -Нет?
  -Я же здесь постоялец и лишь хотел познакомиться, Аклак. Кстати, меня зовут Макс Сон.
  -Очень приятно, мистер Сон.
   Наметилась пауза, я уже пожалел, что заявил, будто не намерен проверять его, но тут Аклак сам подыскал нужное продолжение беседы:
  -Не желаете небольшую экскурсию по отелю, мистер Сон? Я был за городом, когда вы приехали вчера вечером, и потому не имел удовольствия предложить её своевременно.
  -Да, если вас не затруднит, я бы посмотрел, что у вас здесь к чему.
   Старик заковылял впереди меня и повёл по коридорам своей гостиницы, в которой, как я вскоре сообразил, не было ничего примечательного. Моё первое утреннее впечатление подтвердилось: здесь было пусто, как в склепе. Мы зашли в пустующий бар, где накануне я насчитал около двух десятков гостей и полдюжины рабов персонала. Далее мы поднялись на крышу: отель стоял на холме и благодаря этому со смотровой площадки был виден весь город - белоснежный, тонущий в солнечном сиянии и пугающе тихий. Мы зашли во внутренний дворик, где находился самый настоящий бассейн с пресной водой (впервые в жизни я увидел работающий бассейн), прогулялись по саду и даже зашли в небольшую картинную галерею - хозяин ей очень гордился.
  -Простите, если вам покажется этот вопрос бестактным, Аклак, - не утерпел я в конце этой скучнейшей прогулки, - но как вам удаётся сводить концы с концами, если здесь так мало постояльцев?
   Альбинос широко улыбнулся и ответил:
  -Я изыскиваю дополнительные способы заработать.
  -И какие это способы, если в Белый Город ограничен въезд с континента? Даже я за три года работы на Собор впервые здесь оказался.
  -У нас действительно мало туристов, - признал Аклак, - но большинство моих клиентов - элита Собора. Они обычно возвращаются сюда неоднократно, а со временем остаются в Белом Городе навсегда, чтобы встретить старость.
  -Для чего же?
  -В том числе ради наших услуг... особого характера, - лицо хозяина расплылось в довольной улыбке. Мне же было, напротив, не до смеха.
  -У вас здесь что, бордель?
  -'Бордель'? В Белом Городе? Нет, разумеется. У нас есть кое-что во сто раз лучше.
   Аклак зашёл за стойку регистрации, наклонился и достал маленький флакон духов. Хрустальный пузырёк был наполнен розовой жидкостью. Я поднёс его к носу и понюхал.
  -Знакомый запах, - пробормотал я.
  -Конечно, знакомый, господин ревизор.
   Аклак вновь обогнул стойку, прошёл мимо меня и открыл дверь, на которой была надпись 'Служебное помещение'. Через несколько секунд оттуда вышла Таша. На ней было подобие платья из полупрозрачной ткани. Оно обнимало её плечи, грудь, живот, бёдра и ноги до самых ступней, однако ничего не скрывало. Серая ткань, плотно прилегавшая к телу, позволяла видеть её всю, как если бы она была раздета и заволочена лёгким туманом.
   Несколько секунд я разглядывал её наготу, затем поднял взгляд на глаза. Хотя мы расстались не более часа назад, я не смог узнать их. Те же тёмные зрачки из-под длинных ресниц глядели совершенно иначе: это был насмешливый, лукавый, с каплей вызова и презрения взгляд незнакомки. Где была в ней встреченная мною любовь?
  -Господин ревизор, - чинно поприветствовала она, склоняя голову, но я не узнал её голос. Тот голос, напоённый морским ветром, запахом персикового нектара и сладкой близостью сердец, остался в памяти лучшим, что случалось со мной за долгие годы, а может, и за всю жизнь. А этот теперешний, холодный, усмехающийся, равнодушный... - что за шутку они пытались сыграть со мной?! В голову закрадывались самые тёмные подозрения, но я заставил себя отмести их: я любил эту женщину, и пусть знал её не больше одного дня, не смел усомниться в своём чувстве!
  -Вы уже знакомы с Ташей, мистер Сон, не так ли?
  -Да, Аклак. Это твоя рабыня?
  -Кто она мне - неважно. Важно то, кто она вам. Это девушка вашей мечты, так ведь?
  -Да, - глухо ответил я. Хозяин отвернулся к стойке и взял в руку флакон с духами. Он поднял его к свету, и в лучах пробивающегося меж штор солнца розовая жидкость изменила цвет на белый, а затем стала прозрачной.
  -Здесь, в Белом Городе, воссоздан рай, мистер Сон. Епископы и архиепископы Собора, а также капитаны кораблей и высшие чины армии уходят сюда на покой, и поэтому нам не нужны 'обычные' туристы с континента: здесь слишком хорошо.
  -И причём здесь это? - спросил я, указывая на пузырёк.
  -Это - одно из чудес Белого Города, мистер Сон, - аромат любви в чистом виде. Одна из величайших технологий, созданных в наше нелёгкое время.
  -Объясните, - выдохнул я, ощущая, как горький пузырь гнева поднимается к горлу.
  -Эта жидкость состоит из микрочастиц - нанороботов. Когда 'духи' попадают на тело женщины, они моментально входят в реакцию с её кожей и потом, с запахами и ферамонами её тела. Они создают эффект влечения для окружающих, но это не всё. Люди, тесно соприкоснувшиеся с ними, - носитель и его партнёр - позволяют микророботам считать информацию из сознания и подсознания: мечту об идеальной близости, идеальном чувстве, идеальной женщине или мужчине. Можно сказать, что эти штуки проникают в ваш мозг и узнают о ваших самых сокровенных желаниях, чтобы впоследствии внушить вам их исполнение.
   Когда Аклак замолчал, Таша приблизилась вплотную и пристально посмотрела в мои глаза.
  -Это уже проходит, Макс, - сказала она.
  -Но я же тебя... - я оборвался на полуслове.
  -Физическое влечение, а затем - ментальное внушение. И всё 'чудо' замешано на соке ваших желаний, её запахе и микроскопических умных роботах, - сказал Аклак. - Любовь в самом чистом, совершенном виде, в самом искреннем, наиболее доступном.
  -Белый Город дарит счастье, господин ревизор, - нежно сказала Таша. - Добро пожаловать.
   Я отступил на полшага назад. Меня трясло. Внутри моей груди столкнулись безумная ярость и нежнейшая тоска. Первая жаждала мести, наказания за обман; но вторая также властно удерживала от любых действий, наполняла тишиной, покоем и горчинкой разочарования. Это было так, словно во мне встретились потоки горячего и холодного воздуха, а я стоял посередине разразившейся бури, и сердце рвалось в две разные стороны, не в силах найти выход; на лбу выступила испарина, в глазах потемнело.
  -Он неважно выглядит, - обеспокоено заметила Таша. Аклак извлёк из-за стойки еще один флакон, на сей раз с жидкостью светло-голубого цвета, и, не долго думая, опрыснул меня.
  -'Противоядие', мистер Сон, если можно употребить это слово в данном контексте, - дружелюбно сообщил он.
  -Ах ты сукин сын! - взревел я в следующую секунду и набросился на него. Остатки здравого смысла спасли его от моего пистолета, который остался в кобуре, но я успел ударить его по лицу прежде, чем Таша схватила мою руку.
  -Что вы делаете?! Перестаньте!
  -А ты! Как ты посмела?! - закричал я скорее с отчаянием, чем гневом, отступая от упавшего хозяина. - Рабыня, шлюха! Ты хоть понимаешь, кто я? Понимаешь, кем ты пыталась манипулировать?!
   Аклак на удивление быстро поднялся на ноги и заслонил от меня девушку. На его лице всё еще играла мерзкая улыбочка, хотя он заметно нервничал.
  -Прошу вас, мистер Сон, успокойтесь, - поспешно заговорил он. - Мы лишь пытались угодить вам, подарить лучшее, что доступно в нашем отеле. Мы продаём самые острые ощущения, самые глубокие эмоции, но для вас это подарок - за счёт заведения¸ как говорится. И я уверяю вас, что Таша - не шлюха. Да, она моя рабыня, но у неё есть официальное разрешение на сношения с гражданами Собора. Она, как и вы, подвергалась эффекту духов и тоже была 'влюблена' в вас всю ночь. Мы делаем это уже много лет: кто-то приходит на одну ночь, а кто-то выкупает моих девушек, чтобы прожить с ними остаток жизни. Любовь - такая же внушаемая эмоция, как страх или сексуальное влечение, но разжечь её искру в тысячу раз сложнее. Это почти чудо, и этот вид счастья - один из многих, которые вы откроете для себя в Белом Городе.
  -Выпейте воды, - предложила мне Таша. И почему-то, услышав её голос, я испытал сострадание. Я не мог ненавидеть её. Чем бы ни было это светло-голубое 'противоядие', глубоко в моей душе продолжал теплиться слабый огонёк прежнего чувства.
  -Нет, я не хочу, - ответил я и перевёл глаза на Аклака - вот его я ненавидел с полным правом. - К чёрту вас, извращенцы!
  -Вы не должны сердиться на Ташу, - упрямо возражал мне хозяин, словно не понимая, что звук его речи приводит меня в бешенство. - Всё дело в духах: они 'узнали', чего вы хотите и дали это в её лице, а ей - дали в вашем. Для этого необязательна физическая красота или умелость в сексе - они дарят осязаемую иллюзию того, что вы ищете. Вы искали скромную, невинную девушку, и вот она - покорная девственница Таша. Вы искали бы изменчивую, властную, истеричную шлюху - и она стала бы в ваших глазах именно такой.
  -Я не останусь здесь больше ни мгновения! - воскликнул я. - Вы совершили большую ошибку, ставя на мне эксперименты, не спросив согласия.
  -Но нам приказали сделать это, господин ревизор. Поверьте, я предостерегал вашего друга и говорил, что это может иметь самые дурные последствия, но он настоял на своём, - голос Аклака дрожал от страха, но мне показалось, что он не лжёт.
  -Кто приказал вам? У меня нет друзей.
  -Он не представился, но это капитан корабля, на котором вы прибыли.
  -Капитан? - изумился я. - Он никогда не упоминал ни о чём подобном.
  -Он впервые появился у нас несколько месяцев назад и интересовался именной Ташей. Думаю, кто-то рассказал о ней как о своей любимицей, и, наверное, он решил сделать вам своеобразный подарок.
   Я замер, поджав губы, чувствуя себя весьма странно: с одной стороны, эти люди всё еще вызывали во мне негодование, с другой же выходило, что мой покровитель, наставник, мой названый отец - капитан Стэл - был виновником этой неудачной шутки. Следовало немедленно отправиться к нему за объяснениями. Взглянув на Ташу один последний раз, я вышел из отеля и поспешил в порт.
  
  ***
  Элемер.
  
   Семь утра - час нашего подъёма - внешне ничем не отличался от вчерашнего вечера - времени, когда я объявил привал. Ветер дул с прежней силой, и вне надёжных костюмов-скафандров царил смертельный холод. Ну а главное, непреходящая тьма - окутывала этот край, эпицентр многочисленных взрывов, унёсших невообразимое число жизней.
   Я смотрел на восток и видел очертания уродливых руин, напоминавших торчащие из земли клыки железобетонных чудищ. Покрытые толстым слоем сажи, они освещались зловещим заревом многолетних пожаров. Наш путь лежал туда - к неведомому источнику сигнала, ради которого я собрал экспедицию. Нам предстояло пройти через самое сердце разрушенного, сгоревшего города, ставшего в последнее мирное десятилетие вторым по величине в Восточной Европе. Если верить архивам, описывавшим довоенную историю Минска, долгое время он был заурядной столицей небогатой страны - осколка некогда грандиозной 'Красной' империи (чья величина в теперешние времена казалась почти мифической). Спустя несколько декад независимости страна превратилась в фактического сателлита более крупного восточного соседа; но затем политическая реакция позволила повторно обрести свободу, и государство пережило короткий период 'Золотого века'. В течение не более чем восьми лет оно стало частью другой, на сей раз Западной империи, которой уже тогда, задолго до войны и Джихада, тайно манипулировал Собор. Город быстро разбогател и расцвёл, стал научной и военной столицей Восточной Европы.
   Впрочем, напоминал я себе, мы шли не за прошлым - нас влекло будущее. Очередная слабая надежда для Собора мерцала в останках мёртвой столицы, и мы были лишь очередной отчаянной экспедицией, брошенной на поиски химерического спасения. У Собора оставалось всё меньше сил, чтобы уберечь мир и учение от надвигающихся с востока туч. 'Туча' была проклятием Европы, пожиравшим её последние на протяжении десятилетий; ею пугали маленьких детей, от нее не было защиты даже под толстыми куполами. Циклоны радиоактивной пыли надвигались с востока, застилали небо раз и навсегда, погружали последние 'цветные' города в объятия тысячелетней ядерной зимы...
   В своих многочисленных путешествиях я своими глазами видел, что ждёт остатки наших территорий, когда Туча достигнет их. Моя вера в самого себя подвергалась теперь испытанию. Ведь это я убедил епископа в том, что в сигнале из этих руин может крыться нечто ценное или спасительное: быть может, уголёк древних знаний, или схрон драгоценных ресурсов, или указание на очередной позабытый в хаосе войны клочок истории, который укажет, куда мы ещё можем отступить перед лицом катастрофы... Это именно я доказал, что риск экспедиции к одному из эпицентров оправдает себя; я выпросил себе отряд солдат, хорошее оружие, высокотехнологичные костюмы-скафандры, но главное - корабль.
   Количество исправных кораблей уменьшалось с каждым годом, и флот сделался чуть ли не самым ценным ресурсом в руках Собора, по мере того, как жизнь становилась возможна практически исключительно в узкой прибрежной полосе. На судне нашей экспедиции, хоть это и был всего лишь небольшой катер, могли найти спасение сотня-полторы беженцев, он мог забрать раненых и больных с отдалённых дозорных станций, мог транспортировать еду и воду из города в город... - но вместо этого его бессрочно отдали под моё командование. Больше того, меня официально произвели в капитаны. Во все времена Третьей эры это было самым почётным, хотя и тяжелейшим бременем: я нёс ответственность за жизни людей, за сохранность судна, за нашу миссию и выживание Собора.
  
   Прежде чем оставить снегоходы и начать пеший переход через руины Минска, я подозвал сержанта Кауса и спросил, как он себя чувствует.
  -Я в прекрасной форме, сэр, - ответил боец, - и не оставлю свой отряд. Я стал командиром этого подразделения задолго до нашего задания, и люди нуждаются во мне. Если я так просто сдамся и покину их, боевой дух бойцов станет ни к чёрту.
  -Вероятно, вы правы, сержант, но путь туда и обратно займёт не менее двух дней. Выдержите ли вы в повреждённом костюме?
  -Задание важнее моей жизни и даже важнее вашей, сэр. Я не отступлю.
   Я знал, что за сутки его костюм потерял пятьдесят процентов запаса кислорода. Это означало, что в накопительном баллоне утечка. Датчик воздухоприёмника показывал, что чип очистки в клапане не поврежден, и значит, Каусу хватило бы очищаемого воздуха и без всяких запасов, но утечка, скорее всего, подразумевала другое: разгерметизацию и, как следствие, облучение.
  -Мы приближаемся к эпицентру одного из мощнейших взрывов в истории войны, - предупредил я. - Если вы подвергнитесь там хотя бы суточному облучению, то наверняка умрёте.
  -Я не боюсь смерти, - твёрдо сказал сержант.
  -Или, - продолжал я, - что еще хуже: радиация медленно начнёт воздействовать на ваши органы. Если вы выживите после экспедиции, неделями она будет разрушать печень, почки, сердце, мозг... И в последнем случае вы сойдёте с ума: это называется 'нуклиарное безумие', я видел это много раз в предыдущих путешествиях в пустошь, сержант.
  -Вы зря тратите время, капитан: я не отступлю и не сдамся. У нас есть миссия: мы можем выполнить её или можем продолжить эту беседу...
   Я знал, что могу приказать ему, однако решил оставить сержанта в экспедиции, тем более что он был самым опытным бойцом в отряде. Едва я отпустил Кауса, ко мне подошли рядовые Сьюли и Сата. Они поочерёдно дежурили ночью рядом с нашей стоянкой и оба были на взводе, ведь накануне рядовой Кью пропал без вести. В голосе Саты, обратившемся ко мне, я услышал плохо скрываемый страх:
  -Я бы хотел сделать рапорт о нашем дежурстве, капитан!
  -Слушаю, боец.
  -Дело в том, что мы оба слышали неподалёку странные звуки. Что-то бродило вокруг стоянки, сэр.
  -Что за звуки?
  -Похоже то ли на вой, то на вопль. Это было отчётливо слышно всю ночь: в оба наши дежурства. Да и прошлой ночью, когда пропал Кью, я тоже слышал нечто подобное, но решил, что это воет ветер...
  -Может быть, - вмешалась Сьюли, - мы привлекли внимание какого-нибудь хищника, сэр? Мы решили, что вам следует знать.
  -Безусловно. Идем, осмотримся. Возможно, если это зверь, он оставил следы где-то поблизости.
   Я решил не говорить солдатам, что слышал такой же звук, но принял его за зов пустоши. Мне также казалось маловероятным, чтобы причиной гибели дозорного сутки назад и сегодняшнего ночного вопля было одно и то же существо: слишком велико было расстояние, которое мы преодолели за день. Впрочем, до начала экспедиции, я был уверен, что никакая форма жизни не может обитать в таком холоде.
   Мы с рядовыми осмотрели радиус примерно пятидесяти метров вокруг стоянки. Особенностью снежного покрова в пустоши состояла в том, что фактически это был не столько 'снег', сколько крохотные, твёрдые кристаллы льда, перемешанные с радиоактивным песком и пеплом. Здесь в принципе не было никакой влаги, так как вот уже пятьдесят лет грязевые тучи изолировали грандиозные и всё ширящиеся просторы пустоши от любых воздушных потоков с запада. Вот почему твёрдую, как гранит, землю, промёрзшую на десятки метров, покрывала серая зернистая корка толщиной в пару сантиметров. Крупицы льда, не ставшие частью этого непробиваемого панциря, носил в не стихающий злой ветер. В конечном счёте, отсутствие как такового 'снега' и почвы и постоянный вихрь - всё это делало немыслимым обнаружение каких-либо следов. Мы убедились в этом, не сумев спустя десять минут обнаружить отпечатков собственных сапог. Мне ничего не оставалось, как отменить поиски и приказать быть начеку, следуя за мной.
   Снегоходы были оставлены в пригороде руин Минска, и мы шли пешком, растянувшись колонной. Нас вёл мой портативный сенсор, который указывал направление в самый центр руин. Там, меж рек горящих токсичных кислот, где-то за колоссальной воронкой ядерного взрыва, была скрыта цель нашего путешествия и, возможно, спасение для всего человечества...
  
  3.
  Исаак.
  
  Я смутно припоминал, что в последний раз был в Вене пятнадцать лет назад, за три года до первых взрывов. Какая-то научная конференция и очередная секретная встреча нашей ячейки Собора привела меня туда. Сейчас город выглядел так же, как и все европейские столицы после войны: опустошённым и сгоревшим дотла. Он превратился в огромное кладбище под толстым слоем пепла. Впрочем, по уверениям Джерела, это было наиболее густонаселенное поселение на пути к обезлюдившему Востоку. Дальше в сторону бывших границ Венгрии и Украины, говорил он, уходили лишь единичные отряды отважных разведчиков, и всего несколько маленьких городов и аванпостов раскинулось на огромной опустевшей территории Восточной Европы.
  Собор довольно оригинально решил задачу строительства наукограда поверх Старой Вены. Вместо того чтобы заниматься перекапыванием тысяч тонн радиоактивного мусора, под город был выделен небольшой участок земли в бывшем историческом центре. Площадь в двадцать квадратных километров была зацементирована и поднята над уровнем руин примерно на тридцать метров. Здесь раскинулись шесть геометрически идеальных квадратных кварталов, соединённых узкими улочками, прошитые всего одной четырёхполосной дорогой для военного автотранспорта. Строительство велось в архитектурном стиле старой Европы: кварталы были застроены сплошь двух-, трёхэтажными домиками 'тёплых' цветов со старомодными орнаментами на стенах, вычурными рамами больших окон, черепичными крышами и даже дымоходами в них.
   В северной части городка была построена десятиэтажная башня ратуши. Рядом же расположился сверкающий, роскошный храм Собора. Вместо извечных куполов и крестов его венчали овальные оранжевые сферы, до сих пор непривычные даже для меня. Ратуша и храм символизировали власть Собора, к ним примыкала военная база с трёхтысячным гарнизоном регулярной армии, а также резиденция нового епископа города - моего друга Джерела.
   Можно было подумать, что в странной погоне за архитектурной ностальгией Собор позабыл о главном - сооружении самого научного центра, однако, конечно, это было не так. В отличие от людей, наука согласна была неприхотливо обитать вдали от скудного солнечного света и унылых ядовитых облаков. Под её нужды переоборудовали сохранившуюся часть подземных коммуникаций и городского метро. Взрывы прилично повредили их систему, но тысячи солдат и бесправных неклассифицированных рабочих усердно трудились день и ночь, вдыхая в подземный мир дух новой жизни.
   К моменту моего прибытия подземные лабиринты простирались уже на много километров, оборудованные под нужды самых разнообразных исследований. Наш почти игрушечный городок был заселён учёными и их семьями на две трети, все они приехали в течение последних четырёх недель и лицезрели новый дом с тем же изумлением и восторгом, что и я.
  -Объясни мне, Джерел, - сказал я во время экскурсии по новеньким лабораториям подземного города, - как вышло, что я ничего не знал об этом? Ведь всё это не могло возникнуть ни за год, ни за два, не так ли? Сколько уже ведётся строительство?
  -Это моё детище, Исаак, и предмет моей гордости, - сказал сияющий Джерел. - После того, как безмозглые фанатики стали заправлять делами в Соборе, а нас, его основателей, сослали на 'почётную пенсию', я тоже понял, что миру вскоре придёт конец и мы лишь напрасно погубили его. Но, в отличие от тебя, я не сдался. Пока ты сидел над мемуарами и оплакивал погибшую цивилизацию, я выгрызал себе место в епископской ложе и боролся за наши идеи. И, наконец, два года назад, я кое-чего добился.
  -Да, смог уйти из армии и перейти в ложу епископов, я знаю.
  -Это не всё. Мы с Хаилом (ты помнишь моего друга, доктора Кристофера Хаила?) объединили вокруг себя всех, у кого осталась хоть капля разума. Мы сумели создать самую настоящую фракцию и убедить, заставить или подкупить достаточно архиепископов, чтобы они проголосовали за строительство этого места. Мне были вручены самые широкие полномочия в пределах Старой Вены и предоставлены ресурсы.
  -И сколько же времени, Джерел? Неужели всё это было создано за два года?!
  -Сегодня у Чёрного Города - так мы называем это место - маленький юбилей, Исаак: пятьсот дней. И, как видишь, нам есть, чем гордиться.
  -Действительно, ты вправе гордиться, - восхищенно сказал я.
  -Наконец-то твои глаза блестят, - удовлетворённо заметил Джерел, - я знал, что война не сломала и не изменила тебя. У тебя есть интеллект - кое-что, ради чего мы и затеяли своё дело, ради чего привели Собор к тому, что он есть сейчас.
  -Но всё было построено втайне, даже от меня.
  -Все живут с предчувствием скорой войны. Собор по-прежнему переживает кризис: он медлителен, в ложах нет единства, неклассифицированные регулярно поднимают восстания и требуют дать им гражданство и дать доступ к нашим ресурсам; неохристиане окончательно превратились в террористов, регулярно покушаются на наши храмы и клириков; то и дело у границ наших территорий появляется очередное бандитское королевство... Словом, как и положено постъядерному миру, он безумен и залит кровью. Ты бы знал об этом, если бы почаще читал мои письма, но, впрочем, правильно делал, что не читал. Мы прятали этот город от глаз врагов, как будем прятать и остальные.
  -Остальные?!
  -Несколько совершенно новых городов, Исаак! Ресурсы наших врагов вскоре иссякнут, но Собор будет твёрдо стоять на ногах благодаря этим оплотам, будет продолжать править миром. Но можешь не ревновать: вся наука или почти вся - сосредоточится здесь. У остальных городов иные функции, но я введу тебя в курс дела чуть позже.
  -Но почему же я должен ревновать? Пускай лаборатории построят всюду, пускай наука опять станет смыслом и целью Собора! Ведь это и было нашим замыслом, Джерел, нашей мечтой!..
   Мой друг рассмеялся и сказал:
  -Сколько учёных, по-твоему, получили докторские степени за последние двенадцать лет? Сколько студентов поступило в университеты? Сколько детей пошло в школу?.. Увы, мы оба знаем ответ. Исаак, это блестящее начало, но это пока всё, на что способна старушка-Европа. Мы потому так берегли наш секрет, что боялись, не начнут ли фанатики из упрямства охотиться за учёными и истреблять их, лишь бы мы не начали создавать здесь иную реальность. До тебя они едва не добрались...
  -Я понимаю, о чём ты. Но мы обязаны открыть здесь университет, привлечь молодежь, организовать курсы и работать над своим будущим, не покладая рук!
  -Всё это будет, Исаак, я обещаю. Вы сделаете это.
  -А ты? А доктор Хаил?
  -Пока что мой удел - политика, - Джерел невесело усмехнулся. - Я обеспечу вас всем необходимым и защищу Вену от козней в ложах, а вы - сумейте не потерять время даром.
   Я, почти шестидесятилетний старик, в ответ весело рассмеялся и вдруг почувствовал себя зелёным юнцом. Словно передо мной открыли новую, захватывающую главу книги, о которой я давно мечтал и едва не потерял веру; словно затяжной дурной сон сходил с моих плеч и там, где царили сумерки, воцарялся светлый день ... Я был счастлив, я был молод, я был окрылён...
  
  ***
   Макс.
  
   Я не мог припомнить такой жары, какая стояла в это утро в Белом Городе, ни в одном поселении, куда заводило меня служение Собору. Стоило выскочить из прохладного холла отеля, как меня будто окатила волна сухого жара. До полудня оставалось еще три часа, но раскалённый воздух уже подрагивал под знойными лучами белого солнца.
   Подняв голову, я увидел глубокий лазурный конус. Ни со стороны моря, ни со стороны отлогих гор на западе не было ни облачка. Голубое небо казалось объёмным, словно в него можно было подняться, завернуться, скрыться в прохладной сизой выси. Однако края его становились бесцветными там, где четыре горизонта утопали в дымке морской дали. И, спускаясь с холма, я не мог понять, где кончается океан, а где тают макушки гор и каменистое побережье, гладкое и пустое, словно инопланетный, стеклянный мир.
   Город выглядел абсолютно пустынным. На белокаменных улицах не было машин, на тротуарах, вымощенных кирпичами кремового цвета, не встречалось пешеходов. Мой отель находился примерно в получасе ходьбы от причала, где пришвартовался наш корабль. За тридцать минут мне так и не повстречалось ни одного человека.
   Сказать по правде, внешняя чистота здешних переулков и дорог и коматозное полузабытье, в котором, казалось, дремлют дома и башни храмов, уже не вызывали у меня восхищения и трепета, как накануне. У меня перед глазами стояло Ташино лицо, вернее два Ташиных лица: вчерашнее и сегодняшнее. Я не мог найти между ними внешних различий, но угадывал лежащую между ними пропасть, и это знание причиняло боль. Я словно 'знал', какой Таша должна была быть - в канувшем мираже - и не мог смириться с тем, какой она оказалась. Какая-то невероятно крепкая, скрытая часть меня убеждала рассудок, что ей известно про Ташу больше, чем ей самой о себе, чем весь мир может знать о ней.
  Я не мог отделаться от ощущения, что весь Белый Город соучаствовал в обмане и надломил меня: и с одной стороны, меня захлёстывали эмоции, пропитанные нежностью и состраданием; с другой же, я наполнялся ненавистью и презрением к себе и людям, сыгравшим со мной эту шутку. Они не знают, бормотало моя чёрная, маслянистая злоба, мешающая дышать широко, - не знают, кто я и на что способен... И если они солгали о том, что капитан подговорил их манипулировать мной, они поплатятся!.. Моя месть отнимет у них гораздо больше, чем просто достоинство или их жалкие лицензии...
  Едва поднявшись на палубу, я увидел капитана. Его серые глаза из-под густых бровей смотрели на меня с улыбкой. Капитан сидел под зонтом на пластиковом шезлонге. На овальном белом столике перед ним был накрыт завтрак на две персоны.
  -Привет, Макс, - сказал он, не поднимаясь. - Садись, поешь со мной.
  Я кивнул. Ко мне приблизился мальчик-матрос и принял с моих плеч прозрачную накидку, являвшуюся признаком принадлежности к высшей категории клириков, и, кроме того, защищавшую от безжалостных вредных солнечных лучей. Я также снял с головы волнистый прозрачный капюшон из имитирующих ткань волокон и остался в одних лишь белых армейских шортах свободного покроя. Сев напротив капитана, я не отстегнул от пояса офицерский пистолет, что было нормой этикета на корабле. Стэл, безусловно, заметил этот жест, однако не подал вида, что это его беспокоит. Напротив, не скрывая любопытства, он с прежней улыбкой продолжал разглядывать меня.
  Капитаном нашего корабля был человек, сам по себе являвшийся достопримечательностью. Он был одним из старейших людей, кого я знал. Он был из числа 'перерождённых' - так мы, второе поколение Третьей Эры, называли людей, переживших катастрофу и последовавшее за ней смутное время, Раскол и повторное объединение Собора. Я слышал, что в первую очередь физиологические свойства и менталитет людей, родившихся и 'созревших' до войны, не позволили большинству из них выжить в первое послевоенное двадцатилетие. Они были жертвами слишком живых воспоминаний о безвозвратно ушедшем старом мире и не могли принять новый. В массе своей они сгинули, оставив малочисленному поколению - нам и нашим отцам - наследовать Землю. Однако капитан Стэл был не таким, как большинство его ровесников.
  Это был стальной человек примерно шестидесяти лет. Когда он растил меня и воспитывал как родного сына в пучине бешеных событий гражданской войны, ему было уже около сорока. Для меня этот возраст казался немыслимым, ведь даже самые здоровые, крепкие люди, рождённые после катастрофы, редко жили дольше тридцати. Капитан часто сокрушался по этому поводу, но мне, напротив, представлялось чрезмерным излишеством дышать и есть так долго, как было принято в старой эре. С другой стороны, думал я, если большинство людей в прежние времена были похожи на капитана, они, возможно, заслуживали этого больше нас.
  Капитан был небольшого роста - около ста девяноста сантиметров - худощавый, жилистый, коричневый он загара и совершенно седой. Сам он, правда, утверждал, что его рост и цвет кожи считались для довоенных времён вполне нормальными: мол, люди раньше не были сплошь такими высоченными и бледными, вечно прячущимися от солнца под бесцветными накидками, но я воспринимал его слова скорее как обычное стариковское ворчание. У него были строго очерченные скулы, кривой нос, сломанный явно не единожды, светло-серые, ставшие к концу жизни практически бесцветными глаза, и тонкий рот с естественными, 'оригинальными' зубами. Это были его собственные зубы, то есть почти такие же старые, как он сам, - и мне не всегда верили, если я рассказывал, что знаю столь древнего старика без единого зубного импланта. Капитан к тому же был необычайно сильным человеком, отличался ловкостью и меткостью, не раз испытанной в бою. Я знал, что он не всегда служил во флоте: он стал капитаном уже после того, как я родился, а прежде состоял на службе Собора где-то в северных территориях. Впрочем, о той прежней жизни Стэла не знал никто, и я уважал его право хранить любую тайну.
  Когда я сел напротив, капитан приступил к завтраку. Он сделал глоток крепкого чёрного кофе, взялся за приборы и отделил маленький ломтик нежной белой субстанции от большого куска, лежавшего на столе.
  -Сыр, - сказал он, старательно прожевав своими античными зубами странный деликатес. - Одна из причин бывать в Белом Городе. Попробуй.
   Я неумело отковырял себе кусочек и положил в рот. Эта штука была очень мягкой и вскоре растаяла у меня на языке. У неё был действительно необычный вкус, скорее кисловатый, чем сладкий, - пожалуй, это больше походило на пряность.
  -Еда предков? - уточнил я.
  -Именно. Одно из самых простых и любимых угощений твоего старика. Делается из молока. Но нигде в Европе нет пастбищ, чтобы разводить под эти нужды коров или коз. Говорят, такие пастбища еще остались кое-где в Южной Америке и Африке, но я в этом не уверен. Здесь, в Белом Городе, построено единственное лицензированное предприятие в Европе по производству синтетического молока.
  -Ты ведь ненавидишь синтезированные продукты, - заметил я, пробуя ещё кусочек. Я запил его кофе, и сыр показался ещё вкуснее.
  -Верно, но я, во-первых, слишком люблю сыр, а во-вторых, Белый Город - это один сплошной центр по производству заменителей и суррогатов. Это что-то вроде правила: если ты прибыл сюда, попробуй всё, - старик высосал содержимое панциря мидии и улыбнулся мне.
  -Неужели это правда? - моя внешняя доброжелательность улетучилась.
  -Что, Макс?
  -То, что сказал паршивый альбинос в отеле. Ты подсунул мне ... это?!
  -'Это'? А как бы ты назвал произошедшее?
  -Этот... суррогат чувств!.. Эту шлюху!
   Капитан поднял руку в примиряющем жесте.
  -Есть причина, по которой в этот райский уголок закрыт доступ обычным гражданам Собора, Макс. Это своеобразный 'дом престарелых' для ложи епископов и архиепископов, генералов и капитанов вроде меня. В отличие от вас, молодых, мы понимаем суть наслаждения и то, как мало времени у нас осталось. Это место - единственное в мире, где Собор позволил сосредоточить практически все мыслимые наслаждения. Мне было весьма интересно, поймёшь ли ты, мой мальчик, что представляет собой Белый Город. Было необходимо, чтобы ты отнёсся к нашему визиту сюда как к отпуску, чтобы ты полюбил это место, чтобы понял, почему его нужно защищать...
  -Я не уверен, что так же хорошо, как ты, понимаю суть наслаждений, - угрюмо ответил я, - но мне кажется, заповеди Собора весьма условно соблюдаются всеми вами, пожилыми любителями сыра и искусственной любви. И ещё я хорошо понимаю, что ты что-то не договариваешь, как не договаривал вчера, отправляя меня в этот отель.
   В ответ капитан лишь хмыкнул. Его руки были перепачканы в лимонном соке: он смачивал в нём мясо разделанной только что креветки. Когда он съел несколько штук и отставил тарелку в сторону, матрос поднёс ему полотенце.
  -Ты проницателен, Макс, - сказал он, после того как мальчик удалился. - Это хорошее качество для агента Собора, но не забывай, что всё или почти всё здесь создано при согласии ложи архиепископов, и на поверхности ты всё равно не найдёшь нарушения заповедей или закона. Следует смотреть глубже, гораздо глубже...
  -Я и смотрю, отец, и прекрасно улавливаю все твои намёки! И ответь же, наконец, прямо: зачем мы здесь? Получается, это вовсе не отдых, а очередное задание, ведь так?
  -Я вижу, ты приободрился. Нет, дружок, так не пойдёт: я хочу, чтобы это был твой отпуск. Тем более он у тебя впервые за три года службы. Когда-то, еще до войны, мы могли уходить в увольнительную раз в несколько месяцев, а теперь... Впрочем, я опять за своё, - Стэл улыбнулся. - Ты умён, Макс, но я прошу тебя: ослабь хватку хотя бы еще на денёк и насладись.
  -Насладиться?
  -Да, насладись солнцем, теплом, шумом прибоя, красивыми пейзажами, здешними женщинами, в конце концов... В городе мало жителей, но ты скоро заметишь, что все они очень чистоплотны, ухожены, приветливы и почтительны. Сюда отбирались лучшие из лучших послушников! Согласись, Белый Город отличается от всего, виденного тобой прежде?
  Я кивнул.
  -Вот и отлично. Присмотрись к удовольствиям, которые здесь воссозданы. Я показал тебе одно из самых изысканных, остальное - за тобой. Признаю, это было немного жестоко, но я боялся, что ты никогда не решился бы на такое.
   Я вновь не ответил. Как всегда, в словах капитана было больше разумности, чем хотелось признавать. Я бы хотел дать волю той половине себя, что всё еще клокотала злобой, но спокойствие и логичность доводов приёмного отца охладили её. И ей же в противовес в моём сердце распускала бледный бутон странная, нежная тоска. В ней была горчинка плохо сознаваемой боли, смешанная с воспоминанием о запахе Таши; и лицо девушки вновь ненадолго заслоняло мрачные мысли. Я и не заметил, как потерял аппетит и надолго умолк, вспоминая звук её голоса и запах.
  -Что с тобой, Макс? - спросил капитан.
  -Я раньше, кажется, никого не любил, отец, - неожиданно для самого себя признался я и впервые за разговор увидел на лице Стэла недовольство.
  -Они дали тебе антидот?
  -Да, что-то такое было...
  -Он должен был нейтрализовать все 'чувства' и мысли о ней.
  -Так и есть. Я просто думал о самих эмоциях - не о девушке.
  -Это хорошо. Скоро послевкусие пройдёт... Если только ты сам не захочешь повторить.
  -Ты часто бывал у них?
  -Бывал пару раз, знакомился и с этой девицей, - капитан улыбнулся, и на одно ослепляющее мгновение я возненавидел его всем сердцем. Молниеносный приступ оказался столь мощным и внезапным и потух так быстро, что меня буквально передёрнуло. Как и любовь, я прежде совершенно не знал вкуса ревности...
  -Она хороша, - сказал я, пытаясь придать голосу спокойный тон, но, видимо, не слишком преуспел.
  -С тобой точно всё в порядке?
  -Абсолютно.
  -Помни одно про все эти так называемые 'чувства', Макс: неважно, внушены ли они тебе высокотехнологичными игрушками или естественными чарами женщины, - всё это лишь эмоции и химические реакции в твоём теле. Не дай плоти перехитрить тебя. Именно это случилось с миром, который умер: он слишком увлёкся 'чувствованиями' и страстями, и тогда горстка бессердечных людей разрушила и сожгла его.
  -Любовь уничтожила? - удивился я.
  -Мир уничтожили слепые эмоции, неуёмные желания и злодеи, ненавидевшие всё человеческое и манипулировавшие этим, - капитан помрачнел, произнося эти слова. - И мы заслуживаем умереть повторно, если не запомним урока. Именно по той причине, что удовольствия подвластны не всем, но подчиняют многих, в Белый Город допускаются лишь лучшие.
  -Я запомню это, отец. Я не просто человек, не просто какой-то там клирик - я оружие Собора!
  -И мой сын.
  -Да. Ты хорошо обучил меня: мой разум не затуманят никакие ухищрения города, меня не соблазнят его иллюзии!
   Я лгал о своих чувствах, но капитан смотрел мне прямо в глаза и, похоже, в конце концов, поверил.
  -Поешь ещё, - сказал он, вновь занявшись разделыванием головки сыра. - Разве тебе не понравилось?
  -Понравилось, отец, но я сыт. Лучше отправлюсь изучать обещанные чудеса, пока ты не надумал сообщить, ради чего мы здесь на самом деле.
  
  ***
  Элемер.
  
   Перед нами простиралась колоссальная воронка, её склоны зловеще расцвечивали языки пламени. Расплавленная при огромной температуре, земля здесь была сродни вулканическому камню. Под нашими ногами хрустел толстый слой замёрзшего радиоактивного пепла и песка, но идти было сравнительно легко, так как взрыв разгладил местность до состояния плоской равнины. В радиусе километра от воронки не уцелело ни одной постройки, изредка встречались лишь редкие обугленные куски металла и камня.
   Под нашими ногами лежала раздавленная цивилизация, в одночасье превращённая в однородную чёрную массу. Земля здесь, казалось, всё ещё гудит, памятуя о прокатившейся по ней волне немыслимого спазма ярости, боли, отчаяния и пустоты: четыре состояния самой разрушительной войну, на какую оказался способен наш вид, и которые сплелись и застыли навеки, чтобы напоминать о тёмной природе человеческого существа. Эти камни и гладкая выжженная земля на дне радиоактивного кратера - обращались к нам, потомкам похороненных здесь людей: 'Живите вопреки!'. Торжественная, не знающая сомнений - смерть, оскалив чёрную пасть, велела нам помнить и ценить, что по сию пор мы дышим и шагаем по освещённой стороне бытия. Наши сердца под толщью резиновых и нейлоновых прослоек костюмов стучали с отчаянной быстротой по мере того, как мы преодолевали это жуткое место, и каждый на свой лад думал об апофеозе войны. 'И впрочем, - я расправлял плечи, - даже этот апофеоз оказался не настолько силён, чтобы истребить нас'.
   К вечеру мы преодолели зону эпицентра, выглаженную огненной косой, и вышли к кварталам, более вразумительно очерчивающимся на фоне полыхающего пламени. Остовы некогда величественных зданий и башен, вздыбившиеся ущелья магистралей, клыкастые опоры стёртых в порошок мостов - всё это позволяло примерно представить, на что был похож город за секунду до рёва сирен. Мы шли очень медленно, вынужденные пробираться через завалы; каждый раз казалось, что за очередной грядой покосившихся стен, прибитых к ним автомобилей, раскорёженных кусков металлолома и пластов замёрзшей грязи начнётся открытое пространство, залитое светом пламени. Но всякий раз новые препятствия возникали взамен пройденных.
   Нас вёл тусклый огонёк на экране моего сенсора. Ради его жалкого мерцания, думал я, выбиваясь из последних сил, эти люди пошли за мной на огромный риск, и всё же они не ропщут, хотя знают меньше меня о том, что ждёт впереди. Я продолжал упрямо вести отряд, хотя давно бы следовало объявить привал, и вдруг заметил, что индикатор температуры на встроенном в шлем экране впервые за много часов изменил показания.
  -Сата, - я вышел на связь с рядовым, двигавшимся следом за мной.
  -Да, капитан, - ответил усталый голос.
  -Сообщи показания своего температурного индикатора.
  -Минус пятьдесят, сэр.
   Я переключился на общую частоту отряда и сообщил:
  -Бойцы, температура повышается. Это значит, что мы приближаемся к зоне пожаров и, вероятно, к своей цели. Осталось немного, это последний рывок на сегодня.
   Я полагал, что их взбодрит это объявление, но мне никто не ответил: все продолжили идти в прежнем темпе, безропотно и упрямо. Я обернулся, и тусклый фонарь, прикреплённый к верхней части маски, бросил луч света на лицо сержанта Кауса. Ему, приходилось тяжелее всех, ведь его организм был сильно обезвожен. Но в его решительных чёрных глазах я прочёл стальную непоколебимость. 'Я буду идти столько, сколько потребуется, капитан', - словно говорил он, и, хотя сержант не проронил ни слова, я зачем-то кивнул ему.
   Ещё через полчаса пути мы, наконец, вышли к первому открыто полыхающему пожару. Вблизи казалось, что нижняя часть огня окрашена в ядовито-зелёный, тогда как языки, взметающиеся в высь, распространяли оранжево-красное зарево. Огонь объял остатки квартала, который, судя по числу развалин, был когда-то очень плотно застроен. Следы десятков небольших воронок говорили о том, что кислотные бомбы падали сюда во множестве, в беспощадном стремлении исключить выживание гражданского населения. Было невозможно даже представить масштабы первоначального пожарища, ведь при подрыве кислота входила в реакцию с кислородом и заставляла пылать сам воздух, превращая атмосферу в концентрат смертельного горячего яда.
   Очевидно, не спасшиеся в первые минуты в специальных бункерах, могли не искать убежища ни в подвалах жилищ, ни даже в подземных коммуникациях города: горели небеса и самые недра планеты, горело всё. Стремительным росчерком пламя расправилось с большей частью города, укрыв его одеялом туч, пустив гулять по нему злые вихри. Не в силах вообразить масштабы катастрофы, я внутренне сжимался от эмоциональной кляксы, которую руины оставляли на сердце; я буквально осязал воцарившийся дух бессильного гнева, отчаяния, ощущения бесповоротного разрушения.
   Пламя, питавшее силы из не испарившихся луж кислоты, отвоевало у вечного холода право на плюсовую. Уровень загрязнения превышал зафиксированный час назад показатель в пять раз. Впрочем, при исправно работающих очистителях поступающего воздуха мы могли ничего не опасаться.
   Посреди площади, на которую мы вышли, находился обломок какого-то древнего памятника-обелиска. Я залез на него и с высоты нескольких метров убедился, что пожар ширится дальше на восток. Очевидно, город был поражён лишь одним атомным ударом, а его окраины и пригороды чуть позже настигла авиация, обращая их в пламя и застилая многолетней дымовой завесой. Этот дым даже теперь, полвека спустя, походил на гигантскую колеблющуюся стену от земли до облаков, и даже приближаться к ней было страшно.
   Но сигнал вёл нас южнее, в сторону от самых крупных пожарищ, обратно в темноту. Впрочем, видимость в том направлении составляла около километра, и вдали я различал очертания огромного фабричного комплекса. Он стоял особняком от пылающих жилых районов и казался не так сильно разрушенным. Сразу несколько дорог с разных сторон сходились у его стен. Когда-то - чем бы он ни был - завод окружал забор и широкая полоса отчуждения. Могучие кирпичные стены даже теперь выглядели монолитными, пусть были переломлены взрывной волной все трубы и выброшены из окон куски фабричных механизмов...
   Возможно, комплекс, имевший в среднем высоту семиэтажного дома, окружал лес, от которого теперь ничего не осталось, который принял ярость огненно-радиоактивного смерча. А возможно, пришла в голову шальная мысль, его построили уже после того, как ракеты и бомбы превратили мир в кладбище. Но, не тратя время на бессмысленные предположения, я повёл отряд вперёд.
   Ветер переменился на юго-восточный и задул нам навстречу. В нём вновь распространялся, обнимая пустошь широкими мрачными крыльями, вопль-вой. Он преследовал нас уже третьи сутки. Теперь я точно знал, что это не сон и не ветреный мираж, а настоящий зов, доносящийся из недр фабрики. Туда вёл нас сигнал.
  
   4.
   Исаак.
  
   Подземелья Чёрного Города ширились день ото дня. Их пропитывал технологический блеск, наполняли строители, инженеры и первые учёные. Среди последних я встречал немало знакомых и друзей, кого считал пропавшими без вести много лет назад. К исследовательской деятельности приступали пока немногие, но все мы были объяты предчувствием, что смутному времени варварства и запустенья приходит конец. Мы привыкали к причудливому дизайну здешних коридоров и лабораторий: к блеску компактных, похожих на тонкие портативные книги компьютеров, готовых по мановению руки сложиться на ладони или вырасти до размеров широкого экрана; к идеально гладким ровным стенам, прошитых изнутри сантиметровыми слоями кабелей и проводов; к искусственным окнам, рисующим, если взглянуть на них, пейзажи безмятежных равнин и гор; наконец, к встроенным прямо в стены роботам, которые сами по себе составляли целые комплексы подземелий, постоянно следили за чистотой, температурой и безопасностью.
   Помимо работ под землёй в октябре началось строительство и под низкими ядовитыми тучами. Мелкий дождь начинался несколько раз, но пока что прерывался, и наступление сезона беспрерывных осадков оттягивалось. Несколько тысяч солдат и гражданских строителей - в основном неклассифицированных жителей Старой Вены - занялись возведением над городом огромного стеклянного купола. По проекту он должен был походить на громадную теплицу: струны металлобетона схватывали пласты стекла, а те карабкались прямоугольными сотами наискосок вверх, на высоту девяноста метров, чтобы сомкнуться над нашими головами надёжным щитом от последствий отравленной экосистемы.
  -Здесь будет город-сад, - удовлетворённо говорил Джерел.
  -Здесь, по крайней мере, не будет сырости, - признавал я.
  -Технология, используемая для этих стёкол, аналогична тем, что применяется в псевдоокнах под землёй: они будут имитировать хорошую погоду, солнце, чистую внешнюю среду и даже перспективу с зелёными лугами и красивыми закатами. Мы подумываем, не создать ли переключатель времён года, чтобы хотя бы внешне всё выглядело, как в старые добрые времена...
  -Столько денег и сил тратится на футуристическую блажь!
  -Рекреационные условия тоже важны, Исаак. Собор отныне будет заботиться о тех, кто поведёт его к процветанию и исполнит первоначальную цель учения.
  -Это прекрасно, однако всё равно большую часть времени мы будем находиться под землёй.
  -Если не о себе - подумай о жёнах и детях этих людей. О своей собственной жене, в конце концов.
   Я вынужден был согласиться, когда вспомнил о Джин. Она сидела в нашем новом доме - двухэтажном особняке в самом центре городка - и круглыми сутками молчала, уставившись то в окно, то на фотографию сына. Уже дюжину лет она была фактически мертва. Призрак моей Джин, чья энергия покинула этот мир вместе со сгинувшим Джошуа, - вот что это было за существо, и я часто ненавидел себя за то, что мои скорбь и чувство вины даже на десятую часть не столь сильны, как её.
   На стройке я видел много арабов: взрослых и детей - и чуть меньше турок, африканцев, индийцев. Я вспоминал о печальной судьбе целых наций, которых мы ловко обвели вокруг пальца, которых заставили поверить в их мощь и победу - лишь затем, чтобы они дали жизнь первой искре всеобщей войны. Меньше двух месяцев продлился натиск, стёрший с лица земли всех наших врагов и многих друзей; но их победа над ненавистными Европой, Китаем, Америкой растянулась не более, чем на неделю. А следом мнимо разбитые остатки их врагов, руководимые нами - Собором, - сокрушили триумфаторов стремительным ответным ударом. Мы в одночасье отобрали все плоды их победы, вонзив Исламской Лиге и неисчислимому войску Джихада нож в спину.
   Мы сделали их, а заодно и большинство жителей обитаемых территорией 'неклассифицированными' - по факту рабами; и потомкам этих людей суждено было нести это клеймо вслед за отцами. Если, конечно, потомки эти выживут на руинах и свалках, на бесплодном пространстве сотен тысяч километров обезлюдившей земли. На территориях, откуда Собор мог черпать даровую рабочую силу и забирать в рекруты двенадцатилетних детей, теперь проживала целая новая цивилизация. Будь я историком или социологом, в своих трудах я бы прозвал её трагично: 'мёртвый народ' или, скажем, 'миллиард обречённых'... но моя патетика здесь была не востребована: большинство из них давно смирилось со своей судьбой. Они вымирали, в том числе и здесь, на стройке великой Новой Вены, в недрах наукограда под мрачным названием 'Чёрный Город', у меня на глазах, и я ничего не мог сделать.
   Но, размышляя об этом, я понимал, что не стал бы что-то менять, даже будь это в моей власти. Мы не обманывали себя ни во время заговора, ни годы спустя: мы разрушили старый мир не ради этих 'простых' людей. Пусть их истребят голод, радиация, адские условия труда, яды, способные за ночь иссушить внутренние органы и буквально сожрать человека заживо... - и нет, мы сделали это не для 'классифицированных' послушников Собора; и даже не ради собственного благополучия совершали мы свои преступления - не ради химерической религии по имени 'Собор'. В космическом, сверхцивилизационном смысле мы устроили своё поражающее масштабом жертвоприношение 'всего лишь' во имя прохлады лабораторных подземелий, чьи капилляры тесно переплетались у меня под ногами сейчас. Мы вычищали кровь планеты, достигали максимы учения Дарвина о видах и отборе, избавляя планету от груза полонивших её 'полых' людей.
  Наша цель - могучий техногенный великан, непоколебимый Вавилон знания и научного прозрения - непременно приближалась. Да, ей мешала блуждающая меж континентов война Собора с восставшими, но заранее обречёнными неклассифицированными, путь ей затуманивали подковёрные интриги в архиепископской ложе, её далёкое сияние размывал ядовитый дождь, а голос её перебивал пульсирующий в ушах стон голодной, больной земли. Но всё это было не более чем поводами для временной отсрочки...
   Грандиозный презирающий сверхчеловек близился. Он только-только родился, осенённый атомным пламенем, охваченный сомнениями и позывами слабости, но, несмотря ни на что, он приближался: я видел его очертания в туманах, покрывавших руины Старой Вены вечерами; я слышал его голос в отдалённом рёве, доносящемся со стороны необитаемого Востока, из края смерти и пустоты... Он шёл мне навстречу - великан, новый повелитель мира, следующий виток эволюции, как дыхание необходимый планете, чтобы взойти к очередному Золотому веку. И, впрочем, я знал, что он не задохнётся вредными испарениями, не ослепнет под лучами жгучего солнца или от воздействия отравленной воды, не лишится разума, разъеденный изнутри радиацией, не испугается призраков прошлого, их скорбного стона по старой эре. Нет, он будет стоять - мой наследник - думал я. Будет крепко стоять на ногах, возвышаясь над чистым листом своей судьбы. И своим полётом он оправдает даже моё падение в веках!
  
   ***
   Макс.
  
   Изящная конструкция из волокнистого материала, точного названия которого я не знал, поднималась ввысь бесшумно, стремительно. Она напоминала гибрид старинной летающей машины - вертолёта - и стеклянного скелета огромной птицы. Впрочем, справедливости ради, Икар последнего поколения создавался без использования столь хрупкого и тяжёлого материала, как стекло. Невероятно твёрдые, надёжные волокна лишь казались прозрачными: по ним можно было безопасно ходить, и прыгать, и даже стрелять. Миллиарды микрочастиц составляли переливающуюся, постоянно движущуюся прозрачную чешую летающей машины. Сквозь них я видел, как отдаляется поверхность земли, и всё вокруг утопает в сине-сером небе и горячих краях моря, заволоченного дымкой.
   Это был первый полёт в моей жизни. Более пятнадцати лет назад человечество утратило когда-то привычное для себя повседневное занятие по вине пылевых облаков, отсутствия достаточных источников топлива и разрушения огромного числа крупных и малых аэропортов, радиолокационных вышек и всей самолётостроительной инфраструктуры.
   Мой Икар, просвечивающийся на солнце, как и теплозащитные накидки на моих плечах, вздымал широкие крылья, черпая энергию из хитро замаскированных в зеркальной чешуе солнечных батарей. Он был одним из двух дюжин аппаратов, чьи очертания напоминали большие крылатые пузыри. Я различал фигурки остальных туристов: большинство Икаров вмещает двух, трёх и даже четырёх человек, и я подумал, что могу представить сейчас рядом лишь одного подходящего спутника - девушку Ташу из вчерашнего наваждения...
   Плотная дуга Икаров, поднявшихся уже на три сотни метров над океаном, словно по команде качнулась и прервала волнообразное восхождение в потоках воздуха. Теперь мы пикировали вниз, сердце сжалось от страха. Игла солнца съёжилась до невидимой точки, а камни и океанские волны, напротив, стремительно приближались. Я ощутил головокружение, тошноту и странное чувство, будто кровь и органы на миг подпрыгнули, но сразу уселись на место.
   'Сядьте в свои кресла', - настойчиво сигнализировало не очерченное голографическое табло над моей головой. Падение продолжалось около пяти секунд, но внезапно сложенные крылья двадцати четырёх Икаров одновременно издали резкий хлопок, обнимая свистящий воздух, предпринимая волевой мощный взмах.
   Мы заскользили параллельно поверхности океана, застывшего в штиле, и теперь наше воображение должна была поразить скорость, с какой неслись внешне неуклюжие птицы-пузыри. Горная гряда, Белый Город, пляж, усеянный белыми валунами - всё это удалилось, исчезало в мареве, и всюду вокруг осталась одна лишь животворящая, неподвижная лазурь. Солоноватый запах жизни вдохнул в мои лёгкие немного свежести, и я взобрался в кресло, к чему уже давно призывало неугомонное табло. В ту же секунду серебристые ремни крепко-накрепко обхватили моё туловище, руки и ноги, и мой Икар стал вращаться вокруг своей оси, набирая ещё большую скорость. Вращались и остальные пузыри, мы летели в один ряд, обманчивые тени прозрачных аппаратов заигрывали с поверхностью воды. Мы ускорялись, словно стремились обогнать само солнце, а в какой-то миг вдруг все пузыри одновременно взметнулись вертикально вверх.
  Белоснежное сияние звезды выстрелило прямо в глаза, я снова почувствовал головокружение. Мышцы расслабились; в конце концов, я отпустил в полёт и свой рассудок. Мы оба стали спокойны и величественны: я и мой Икар. Разум нашёл своё место в полёте, движении, или... - в невесомости.
  Мы обрели её внезапно, в одну секунду. Свободное парение, которому моментально отдалось моё тело, разорвало последнюю нить, привязывавшую мои чувства к земной тверди.
  'Действительно, - понял я, всё еще ослеплённый белым диском, - гравитация утратила надо мной силу. Так неужели очередная забава Белого Города не ограничивается даже Землёй?'. Стало обидно, что так некстати я ослеп и ничего не увижу. Однако секунду спустя заполонившую мой взор белизну рассекла чёрная полоса, а затем ровный чёрный диск выделился по центру, и я понял, что зрение возвращается. Чёрное солнце зияло огромным круглым кратером в кремовых небесах, куда нас завела фантазия Икаров. Я огляделся и увидел остальные аппараты и висящих в невесомости туристов внутри. Мы были где-то невообразимо высоко: молочная белизна нежных перистых облаков занимала всё обозримое пространство, и я не мог с уверенностью сказать, как далеко и в каком направлении находится океан, или город, или хотя бы гряда горных пиков. Ничто земное не решалось оспаривать верховенство солнца на такой высоте. Оно опаляло распростёртые в невесомости тела туристов.
  Ремни давно не держали меня, и я пошевелил руками. Оказывается, внутри Икара я мог свободно летать, не касаясь чешуек тёплой оболочки пузыря. Несколько секунд я дрыгал ногами и руками, неуклюже познавая законы истинной свободы. Это были самые фантастические ощущения, которые я испытал в своей жизни.
  Я чуть не захлебнулся счастьем - в коротком отрезке безвременья, подлинного одиночества, подлинной свободы. Время утратило привычную тяжесть, и когда внешне короткие сорок секунд свободного полёта закончились, я не испытал ни горечи, ни разочарования. Я знал, что в моей душе они останутся бессмертным тёплым шрамом, который будет возвращать покой в холодные, мрачные минуты.
  Меня цепко ухватили всё те же серебристые ремни, и тяжесть тела возвратилась. Мои пальцы, руки и ноги снова обрели силу, мысли - стройность, разум - пресловутую ограниченность.
  Однако, может быть, лишь эта последняя позволила мне осознать и оценить звуки музыки, разлившиеся внутри пузыря. Крылья Икаров мерно вздымались и опускались - в такт вкрадчивым аккордам, и под ласковые нежные звуки мы неслись обратно к городу. Мы плыли по воздуху под чарующую скрипичную мелодию, перемежающуюся переливами флейты, овеянную бризом клавесинного дыхания, и сверх того в наши купели проникал тихий, но властный голос девичьего сопрано. Мне подумалось, не само ли солнце, чей чёрный силуэт давно скрылся позади, за перьями статичных облаков, поёт нам.
  Музыка лилась гипнотизирующим водопадом, и вскоре не казалось странным, что навстречу нам плывут волны красок алого, синего, зеленого, розового цветов, что они расплёскивают прямо посреди неба акварельные мазки. Сочные густые разводы красок и музыки, сопровождавшие наше снижение, едва не убаюкали меня в последние минуты полёта, и я не уловил мгновения, когда стих голос поющего солнца, растаял клавесин, ушли в небытие скрипка и флейта.
  Волшебный мираж цвета и музыки придал всему происходившему привкус изумляющей, ослепляющей фантазии. И я видел, бредя по чистому, белому пляжу, что далеко не единственный нетвёрдо стою на ногах. Люди уходили от своих Икаров молча, медленно - зная, что оставляют на берегу странную, иллюзорную часть себя - ангельскую часть...
  Но я, один из немногих, а может, наоборот, подобно всем прочим, не мог теперь сомневаться в том, куда идти. Только она - моя возлюбленная - могла теперь принять весь мой трепет и восторг и разделить его. Я медленно брёл в отель и в ранних сумерках, всё еще улавливая эхо солнечного пения, преисполнялся уверенности, что она там и ждёт меня. Иначе, думал я, и быть не может. Я сдался, подчинился своему непривычному чувству, поверил, что оно не может быть обманом.
  Стискивая зубы, я поднялся в свой номер и сел на край постели. К этой минуте в Белом Городе наступил вечер, и силуэты предметов в небольшой комнате едва угадывались. Однако я знал, что она здесь, и молча протянул руку.
  Таша вышла от тени, в которой пыталась прятаться от моих глаз и, не включая света, вложила свою ладонь в мою. Я поднял глаза и вновь смотрел на солнце, но больше оно ослепляло меня.
  
  ***
  Элемер.
  
  Мы провели семичасовой привал в нескольких сотнях метров от фабрики. Всю ночь оттуда доносился протяжный вой. Я почти не сомневался, что источник этого звука и сигнал, который улавливал сенсор, были каким-то образом связаны. Я допускал, что звук может носить техногенное происхождение, но склонялся к мысли, что внутри заводских цехов каким-то образом уцелела и развилась неведомая форма жизни.
  Наутро я по-прежнему шёл во главе колонны, внимательно следя за показаниями сенсора: источник сигнала был близко, до него оставалось не более семисот метров, и направление периодически приходилось корректировать. Сразу за мной следовал сержант Каус, а вереницей за нами, соблюдая дистанцию в два шага, - рядовые Сата, Сьюли и Альзар Масов.
  Комплекс занимал огромную площадь, и пока перед нами была только внешняя линия построек. Я разглядывал чёрные глазницы огромных окон, клыки устремлённых в небо труб, хитросплетения коммуникаций и проводов, торчавших из разрушенных стен. Я строил различные предположения и догадки о природе этого места, когда молниеносным движением сержант Каус свалил меня на землю. Толчок в спину оказался столь внезапным и сильным, что я не издал ни звука, пока падал, и едва успел выставить вперёд руки. Сержант придавил меня, а спустя секунду раздались выстрелы.
  Немного придя в себя, я спихнул Кауса со спины и, развернувшись, посмотреть на остальных членов отряда. Я увидел, что грудь рядового Саты изрешечена пулями. Его бросило на землю, тело несколько раз вздрогнуло в агонии. Смерть застала его столь внезапно, что он даже не успел вскинуть винтовку. Рядовые Масов и Сьюли рухнули на землю, спасаясь от пуль. Неизвестный противник неутомимо лил свинец поверх наших голов. Единственным спасением оказался слой хлама, редкие камни и остатки разрушенных строений, посреди которых нас застала стрельба.
  Нетвёрдой рукой я нащупал на поясе пистолет и не с первого раз извлёк его из кобуры. Я перевернулся на живот, оказавшись лицом по направлению к стрелявшему, и упёрся глазами в свой разбитый сенсор. Прямо сейчас это имело мало значения, но, если нам суждено было выжить в этом бою, проанализировал я, миссию ждут серьёзные трудности.
  Очевидно, враг имел хорошо укреплённую стационарную позицию, так как огонь вёлся практически непрерывно из малокалиберного пулемёта старого довоенного образца. Я определил это по частоте и шуму стрельбы. Тьма выплёвывала в нас одну непрерывную очередь в течение почти сорока секунд, а затем резко стихла. Воцарилась зловещая тишина, разбавленная лишь завыванием ветра. Рядовые за моей спиной вжались в бетонные осколки руин и не смели пикнуть; я судорожно сжимал рукоять пистолета, но знал, что мне не хватит никакой воли, чтобы сейчас приподняться и посмотреть в лицо опасности. Да, я имел теоретические представления о тактике ведения боя, изучил типологию оружия, основы командования отрядом, прошёл за годы путешествий множество мёртвых городов, где не раз оказывался в смертельной опасности, но ничто из этого не делало меня ни солдатом, ни храбрецом.
  Я посмотрел на Кауса, лежавшего по правую руку. Сержант глядел на меня, наши маски находились настолько близко, что, несмотря на темноту, я смог различить черты его лица. Его губы были стиснуты, лоб напряжён, глаза горели. Казалось, он был возбуждён, но ничуть не испуган. Я понял, что если кто и спасёт нас из передряги, то это сержант Каус.
  Он вышел со мной на связь, и сквозь шуршание динамика, видимо, поврежденного при падении раздался шёпот:
  -Это не люди, капитан. Это защитная турель, обороняющая комплекс. Похоже, каким-то чудом один из механизмов до сих пор работает.
  -Что же нам делать? - спросил я, пытаясь придать своему голосу максимум хладнокровия.
  -Я попытаюсь предпринять обходной манёвр, - быстро шептал сержант. - Я надеюсь, что там не больше одной такой штуки. Я проползу насколько можно дальше под защитой этой плиты и зайду во фланг турели. Одна или две гранаты должны её успокоить.
  -Если даже она там одна, что помешает ей повернуться и накрыть тебя?
  -Вся надежда на мою реакцию и ваш прикрывающий огонь, капитан, - сержант коротко улыбнулся. Я понял, что в его глазах сверкает ни что иное, как азарт.
  -Мы отвлечём огонь в свою сторону, насколько это будет возможно, а ты попытайся атаковать её. Возьми мои гранаты.
   Я отцепил от пояса два чехла с маленькими разрывными снарядами, но Каус принял только один.
  -Вторую оставьте себе, сэр. Мои шансы не так уж велики, а если я погибну, вас ожидает затяжной бой.
   Я обернулся, чтобы поглядеть на пятнадцатилетних Масова и Сьюли. Я не мог разглядеть их лиц, но даже в том, как они держали свои винтовки, как вжимались в укрытия, читался страх.
  -Будь осторожен, Каус, это приказ. У нас каждый человек на счету.
   Сержант кивнул и, закрепив винтовку на спине, пополз вдоль плиты по диагонали на юг.
  -Всем выйти на общую частоту, - приказал я отряду.
   В динамике маски послышались два новых дыхания.
  -Включить приборы ночного видения. Фонари не использовать.
   Окружающая обстановка окрасилась в тёмно-зелёные тона. Я увидел, что бетонная плита, вдоль которой ползёт Каус, имеет в длину более тридцати метров и опускается в глубокую воронку. Достигнув её, сержант смог подняться на ноги, не опасаясь обстрела, и теперь крался быстрее в поисках подходящей позиции
   Приступ паники, охвативший меня минуту назад, понемногу прошёл, к мышцам вернулась сила, движения приобрели большую осмысленность. Я пополз налево, к другому краю плиты. Через три метра она рассыпалась на мелкие осколки, не дававшие укрытия.
   Я вытянул шею, высматривая противника. Сердце бешено колотилось. Впрочем, пока что механизм, оборонявший фабрику, не спешил обдать меня очередью. Несколько секунд я вглядывался в угрюмые разводы полумрака, где трудно было угадать что-либо определенное. Прибор ночного видения ничем не помогал, пока я не вспомнил о возможности приближения изображения. К глазу придвинулась линза, а следом ещё одна и ещё, встроенный в костюм 'умный бинокль' позволил заглянуть на пятьдесят метров вперёд, к ближайшим подступам к таинственному заводу.
   Я двигал головой как можно медленнее, чтобы не упускать из виду ни одного участка, где под грудой мусора и обломков смог замаскироваться механический противник. И вдруг чёрно-зелёный пейзаж колыхнулся. Я замер, вводя команду на дополнительное приближение. Новая линза вдавила гряду стёклышек в самое веко и верхнюю часть щеки.
  -Сержант, - прошептал я.
  -Да, капитан, - не менее тихо выдохнул Каус.
  -Я вижу это. Ты закончил манёвр?
  -Я у края плиты. Провожу рекогносцировку. Пока не вижу ни этой турели, ни остальных. Прикажите попытаться сделать рывок на удачу?
  -Никак нет. Это не турель.
  -А что же?
  -Кажется, это довоенный бронетранспортёр. Очевидно, управляется компьютером... Похоже, нам повезло: я вижу, что у него повреждены колёса.
  -Но всё еще может стрелять, чёрт его побери... - добавил Каус.
  -Наверное, накануне войны эту машину запрограммировали защищать объект, - предположил я.
  -Она точно обездвижена, капитан?
  -Да. Я вижу только корпус, торчащий из груды хлама. Похоже, часть стены обрушилась ей на переднюю часть: она перекошена.
  -То есть башня с орудием находится не параллельно земле?
  -Нет, - я мигом понял, к чему подводит вопрос Кауса. - Сержант, я думаю, что большая часть обзора башни и основная зона обстрела приходится на твою сторону.
  -Итак, сэр?
   Я сглотнул. В мои планы, конечно, входило триумфальное возвращение из этой экспедиции живым героем - спасителем Собора и всего мира. Об этом мечтал все капитаны-авантюристы, получившие епископское благословение идти в древние руины за спасительными реликвиями прошлого... И всё же мне казалось, что даже сейчас, когда, возможно, решается судьба нашей крохотной экспедиции, у меня не хватит духу. Я набрал в грудь побольше воздуха и заставил себя на секунду не думать о смерти. Всего на секунду я превозмог её силу, но этого мгновения оказалось достаточно, чтобы решиться и сказать:
  -Я с Масовым и Сьюли предприму манёвр. Если повезёт, мы не попадём в зону обстрела и подберёмся насколько возможно ближе. Но ты должен привлечь её внимание и как можно дольше отвлекать от нас огонь.
  -Есть, капитан, - без колебаний ответил Каус.
  -Сьюли, Масов, за мной!
   Рядовые отделились от своих укрытий и, осторожно огибая тело мёртвого товарища, поползли ко мне. Они двигались медленно, каждое движение выдавало огромное напряжение.
  -За мной, - поторопил их я. - Ползти вереницей, не подниматься, - затем обратился к сержанту: - Каус, открой по ней огонь, привлеки внимание.
   Спустя пару секунд раздалось несколько винтовочных выстрелов. Мне уже не нужен был бинокль, чтобы знать, где вдали поджидает враг. Со своей позиции я видел, как громоздкая башня делает поворот, отводя дуло левее направления, куда она стреляла несколько минут назад, и следом тьму разрезало частое мелькание холодно-металлических вспышек. Беспрерывный поток пуль устремился в сторону Кауса, и бешеный грохот решительно проглотил ответный голос винтовки сержанта.
   Я полз насколько мог быстро и часто оборачивался, проверяя, за мной ли рядовые. Первые двадцать метров мы проползли параллельно очертаниям фабрики - совершенно беззащитные перед возможным огнём. Преодолев это расстояние, мы достигли маленькой ложбинки, а грохот пулемёта резко прекратился. Я посмотрел в сторону орудия и включил приближение: пушка поворачивалась в нашу сторону. Из-за деформации корпуса бронемашины угол поворота зловещего дула шёл резко вверх, и мы могли рассчитывать, что огонь нас не заденет. Однако, присмотревшись, я заметил, что само дуло имеет дополнительную ось вращения в основании, что позволит ему откорректировать угол стрельбы и без труда накрыть нас точным огнём. Во мне всё сжалось: наше нынешнее укрытие едва ли могло обеспечить защиту. Если Кауса достало...
  -Это было близко, сэр, - раздался голос сержанта. Я еще отчётливее слышал в нём азарт.
  -Она вот-вот накроет нас, - сказал я.
  -Я менял магазин винтовки, капитан. Продолжаю выполнять задачу. Держитесь.
   Сразу после этих слов, брошенных холодно и спокойно, я услышал стрельбу. Каус стрелял весьма метко: я видел искры отлетающих от брони машины пуль. Пулемёт прервал свой поворот в нашу сторону и возобновил огонь по позиции сержанта.
  -Мы обречены, - услышал я слова рядового Масова.
   Он произнёс их сдавленным, тихим голосом, и странно, что сквозь грохот стрельбы, отчётливо проникавший в маску, я вообще его услышал. В этом безвольном выдохе было нечто старческое, вялое, безнадёжное. Он всколыхнул во мне, зрелом мужчине, мысль о близящейся старости, и впервые в жизни я понял и пропустил через себя всю глубину её отчаяния. И без этой экспедиции мне оставалось жить не более пяти-семи мирных лет. Затем меня сожрут болезни и радиация, лишит сил очередное отравление...
   Я тряхнул головой и вскочил. Я выпрямился в полный рост, в то время как рядовые за моей спиной остались лежать неподвижно. Я бросился бежать, спотыкаясь о выпирающие куски металла и камни, поскальзываясь на покрытых льдом поверхностях, рискуя нарушить герметичность костюма или пасть жертвой пули... но я бежал. Дальше, за мраком, за вечной ночью и вечной зимой, я видел старика, слышал его выдох, сходящий с сухих, обескровленных губ:
  -Мы обречены...
   Его голос трескался, как трескалась песочного цвета, обезвоженная кожа его рук, шеи и лица. Он был седым, прикованным к постели мертвецом, он смотрел на комфортабельную палату, на лица встревоженных людей вокруг. Старик прожил длинную жизнь, но теперь она становилась лишь страницей истории. Странно, что несмотря на толщь прожитых лет, обилие виденных лиц, старик не смотрел на своё прошлое - он глядел лишь на меня. Он видел меня, произнося последние слова, - бегущего по пустоши капитана бесполезной экспедиции бесполезного Собора - и я был ему небезразличен. Ему было важно, чем окончится этот бег: достигну ли я злополучного источника сигнала или умру под чёрным небом, обрекая свой отряд.
  -Смотри же, - прошептал я, разрывая чешуйчатое брюхо безнадёги и ужаса. Мои движения наполнились новой, неведомой силой. Я бежал, содрогаясь под бешеным градом пуль, и на ходу отстёгивал от пояса единственную гранату.
   Моё тело следовало инстинкту и пульсации тысячи предчувствий, самостоятельно складывая мозаику отточенных, верных решений. Я перемахнул через очередную выпирающую из земли треногу старого забора, обогнул валяющуюся в груде хлама ветку колючей проволоки и в последнем рывке устремился прямо на противника. Упёршись ногами в бронированный бок машины, я подтянулся к её истерично палящей в темноту башне. Она бесновалась, выплёвывая свинец в паре сантиметров выше моей головы, но уже никаким образом не могла достать меня. Я пробрался к самому источнику огневой мощи механического врага. Здесь, под длинным дулом часто щёлкающего пулемёта, я закрепил гранату и тут же разжал руки.
  Пробежав пару шагов параллельно корпусу машины, я обогнул её и кинулся к стене фабрики. На раздумья не было времени, и я нырнул в первую попавшуюся щель меж двух покосившихся блоков. Секунду спустя взрывная волна толкнула меня в бок, но я устоял на ногах, вжавшись в укрытие как можно глубже.
  
   5.
   Исаак.
  
   Джерел не преувеличивал, когда говорили, что Новая Вена, или, как он больше любил называть её, Чёрный Город, соберёт в своих стенах весь сохранившийся цвет мировой научной мысли. Насильно и по согласию, сюда свозили всех специалистов довоенных лабораторий и научных институтов, каких только могли отыскать после многолетнего тумана анархии.
   Город начал разрастаться раньше, чем ему были определены чёткие границы. К середине октября, когда с малым опозданием начался сезон четырёхмесячного кислотного дождя, более пяти тысяч специалистов по десяткам областей и их семьи поселились в кварталах нового и старого города. Жизнь кипела, и во мне пробуждалось горячее желание как можно скорее заняться делом. Отдельные секции подземного чудо-города уже функционировали, но большинство пока стояли не готовыми. В отсутствие какого-либо постоянного занятия или толкового развлечения, мы бессмысленно слонялись по улицам, вечерами собирались в спонтанные клубы и кружки, где непрерывно о чём-то спорили.
   Вскоре я убедился, что отнюдь не всех Чёрный Город привлёк шансом возобновить исследовательскую деятельность. Многих, в особенности молодых волновала политика, передел власти и непрекращающиеся слухи о расколе в ложах Собора, неизбежности гражданской войны. Некоторое время я был уверен, что эти 'светские' темы будут не более чем способом поддержать беседу за чашкой кофе, но вскоре стало ясно, что далеко не все готовы ограничить своё участие в политической жизни её обсуждением. Многие были уверены, что в будущем Чёрный Город станет новой столицей Собора, потому как фракция Джерела уверенно отвоёвывала позиции в обеих ложах. Их главным преимуществом оказалось единство и сплочённость, и малыми силами они успешно противостояли большинству, расколотому внутренними противоречиями, завистью и абсурдным религиозным фанатизмом.
   Уже не боялись вслух говорить, что Джерел может вскоре занять должность консула архиепископской ложи, то есть стать фактическим главой Собора на ближайшие пять лет. Это заставляло его сторонников думать, что чем активнее будет их позиция при строительстве и укреплении Чёрного Города, тем больше привилегий они получат при грядущем переделе власти. Впрочем, хоть я ненавидел политику, голос интуиции подсказывал, что Джерел жаждет чего-то большего, чем просто возглавить Собор. Он хотел полностью перекроить и переделать его, придать ему новый дух и новое устремление, но какое - нам только предстояло узнать.
   Поскольку молодым не давала покоя идея отличиться во фракции Джерела, наш городок вскоре захлестнула самая настоящая буря по организации внутреннего самоуправления. Все ветви власти: исполнительную, законодательную, судебную, а заодно и военную, и религиозную - сосредоточил в своих руках епископ, но это не останавливало десятки, если не сотни учёных спорить до хрипоты, изобретая всевозможные городские советы, мэрии, органы самоконтроля, самообороны и так далее. Политическая возня продолжалась во не вмещающем всех желающих зале ратуши и искренне поражала меня. Ведь я знал, что никто в Соборе не сидит твёрдо на своём посту, и даже епископ зависит от скрытых, тайных сил ядра архиепископской ложи, которая одна решала судьбу мира как во времена заговора, так и годы спустя... И кто мог рассчитывать отвоевать у них какую-либо автономию, когда сам Джерел не знал, долговечен ли его трон?
   Впрочем, мой друг лишь рассмеялся в ответ на эти размышления и сказал:
  -Ну что ты, Исаак, конечно, я не буду ни разрушать, ни отнимать у вас ничего из того, что вы создадите. Демократия - это прекрасно. Как знать, может, сейчас и здесь вы закладываете основу нашей будущей государственности?
  -Ты находишь это остроумным? - спросил я. - Никто и никогда не будет править ни на одном клочке земли Собора без воли ложи.
  -Ты очень категоричен. Кроме того, моя воля в данном случае у вас есть.
  -Ты реформатор, Джерел. Ты занят тем, что в смутные времена никогда не кончается благополучно. Вспомни всех своих врагов, кого ты обманул и уничтожил на пути к власти, и подумай о том, что десятки людей желают так же поступить с тобой.
  -Дело не в том, что я кого-то уничтожил. Дело в предательстве! Нас с тобой сделали 'генералами' - посмешищем для настоящей армии. Тебе сейчас легко рассуждать, ведь двенадцать лет назад ты попросту отстранился от дел. А я остался и вынужден был безропотно наблюдать, как всю власть прибирают так называемые 'епископы' - фанатики и воинственные идиоты, пожавшие плоды нашего заговора. Эти пауки лишили нас - 'военную' составляющую - всякой силы! Двенадцать лет я боролся за то, чтобы отобрать у этих подлецов спокойствие и вновь вернуться в игру. Только благодаря моему месту в ложе появился шанс воплотить наши идеи!
  -Звучит неплохо, но не думай, что роба защитила тебя от ненавистников лучше, чем погоны. Рано или поздно они захотят отомстить за эти реформы.
   Я никак предполагал, что Джерел воспримет мои слова как намёк, но на следующий день он вмешался в бесконечные распри жителей города и положил им конец. Были объявлены выборы мэра и городского Совета. Неожиданно для самого себя я проснулся комендантом города и вновь из профессора превратился в 'генерала' Гофмана. Теперь, помимо своих исследований, я отвечал за организацию самообороны города, формирование добровольческой милиции и порядок на улицах.
   Главный подстрекатель всеобщей мании к политизации - доктор Хаил - стал спустя несколько дней мэром Чёрного Города. Когда этот ближайший соратник и друг Джерела торжественно заступил на свой пост, я понял, что за событиями последних недель стоит решительная рука и не сходящая с губ улыбка нашего епископа.
  -Если хотел дать своим друзьям немного поиграть в политику, мог просто назначить нас с самого начала, - заметил я. Мы трое сидели в просторной гостиной его резиденции перед камином и курили сигары.
  -Ты такой зануда, Исаак, - отозвался Джерел, - поэтому тебя я и назначил: понял, что ты никогда не решишься избираться сам. А вот Крис молодец - выиграл честные выборы, - он расхохотался.
  -Слишком тебя помотала эта политика, да, Гофман? - спросил Хаил, отпивая из бокала сладкое вино рубинового цвета - раритетную, невосполнимую роскошь из старой эры.
  Когда-то давно доктор был главой ячейки Собора в Стамбуле и немало сделал для нас в решающий момент, накануне Джихада. Однако он никогда не входил в ядро заговора, где мы с Джерелом и дюжиной соратников определили судьбу планеты.
   Хаил тогда упустил свой шанс оказаться на вершине, и много лет был в ложе епископов на третьих ролях в качестве одного из многочисленных секретарей-помощников. Я полагал, что он втайне ненавидит и Собор, и Джерела, но только сила последнего возвысила доктора - сейчас уже сорокалетнего мужчину, сгорбленного и изуродованного цингой и Стамбульским голодом, - поэтому он был предан епископу, как цепной пёс.
  -Политика выплёвывает человека, пережевав полностью, выпив все его соки, - сказал я, - и я не уверен, что она принимает его во второй раз.
  -В том, о чём мы разговариваем, нет системы, - махнул рукой Джерел, - это не наука, Исаак. Твои рассуждения упираются лишь в факт твоей собственной воли. Если ты решишься, то перепишешь историю и во второй раз. А если захочешь оставаться слабым и равнодушным - лишь Бог тебе судья.
  -Бога нет, - ответил я.
  -Великолепная ремарка для генерал-лейтенанта Собора, - Хаил рассмеялся, но я даже не удостоил его взглядом. Я видел, что епископ Джерел улыбается и кивает мне.
  
   Как только мэрия, городской Совет и ополчение Чёрного Города, коим командовал я, начали худо-бедно функционировать, одна за другой открылись почти все секции лабораторий. Не проходило дня, чтобы под аплодисменты не запускали новые испытательные площадки, не тестировали новейшее оборудование, не поздравляли новую группу исследователей, оказывавшихся при деле... Каждый день я наблюдал, как сверкающие коридоры, кабинеты и исследовательские комплексы наполняются людьми и оживают.
   Стартовыми целями исследований Чёрного Города были объявлены разработки в области оружия, кибернетики, нанотехнологий, роботостроения, биологии, изучение воздействия радиации на организм человека, поиск новых источников энергии и средств её транспортировки, а также анализ глобальных последствий Войны и способов предотвращения эколого-антропологической катастрофы. Последнее направление курировал лично Джерел, а ответственным за него был назначен я.
  Также под моим началом оказался департамент кибернетических исследований. Нашей целью было проанализировать текущее состояние мирового прогресса в области компьютерных технологий, разработать и реализовать проект квазиэкстранета взамен запрещённой Собором глобальной сети.
  Но я считал своей главной задачей продолжить ещё довоенные разработки по созданию так называемого 'сдвоенного сознания', или 'устройства тройной синхронизации'. Это была новаторская теория, в канун катастрофы обещавшая перевернуть привычный мир. Освоение этой технологии сулило реализовать давнюю мечту Собора - оцифровать, механически и виртуально представить нейронную сеть человечества, обрести осязаемый Вавилон науки, великую ноосферу - мир идей, памяти и всечеловеческого знания.
  Была найдена техническая лазейка в анализе мозговых волн, которые не контролируются сознанием. Особенно явственно читаемые у пребывающих в состоянии глубокого, 'длинного' сна - волны подсознания представляли собой математический код. В его основе лежала спираль чисел 'ноль' и 'один'. Бесконечное число комбинаций этих цифр создавало слабый, но, тем не менее, фиксируемый электромагнитный сигнал. Было доказано, что несознательная часть мозга беспрерывно производит серию математических расчётов, сводя их к череде импульсов, посылаемых от мозга к мозгу, приводя в движение огромную живую цепочку сознаний всех населяющих планету людей.
  Мы выдвигали смелое предположение, что возможно объединить поток сознательной информации мозга и бессознательной оцифрованной спирали с помощью компьютера-проводника. Машина-проводник выводила бы человеческое сознательное и бессознательное 'я' в колоссальную сеть ноосферы, соединяла как с подключенными, так и с посторонними сознаниями. Я допускал, что в конечном счёте мы сможем достичь и увидеть те самые пределы и лимиты человеческого мозга, о которых так много рассуждали еще учёные двадцатого века.
  Это обещало нам доселе невиданный уровень просвещения, дар преодолевать грани времени и пространства, путешествовать по сети сознаний в любую точку мира, и по генетическому коду наследовать память поколений, общаться через открытую сеть с бессчётным числом людей, осязать их мысли и даже эмоции. В перспективе разработки системы компьютеров-проводников мы могли превратить каждый человеческий мозг в передатчик, могли усилить проходимость сигнала до космических расстояний или попытаться использовать его как своеобразную машину времени. Межличностная сеть-экстранет, телепатия, аналог колонии муравьёв - мы могли лишь гадать, к чему ведёт потенциальный успех...
  В отделе кибернетики трудилось почти девятьсот человек. Гораздо меньше - не более пятидесяти - числилось за вторым, отданным мне в косвенное подчинение. Поначалу само название: 'анализ глобальных последствий Войны и способов предотвращения эколого-антропологической катастрофы' - показалось бессмысленным и, кроме того, чересчур неопределенным. Я не мог понять, почему Джерел так настаивает на приоритете этой секции. Но постепенно, занявшись анализом сведений, стекавшихся к нам со всего мира, из всевозможных источников: открытых дипломатических каналов, рапортов дозорных вышек и капитанов разведческих экспедиций, - я пришёл к выводу, что мой друг прав.
  С окончанием войны катастрофа не была исчерпана. Она приняла вялотекущий характер глобальной бомбы замедленного действия. Человечество стояло на пороге нового, необратимого коллапса: безвозвратно гибли экосистемы на площади тысяч километров, разрушались цепочки добычи, обработки и доставки ресурсов, исчезала дорожная инфраструктура, индустрии машино- и самолётостроения... - всего и не перечислить. Дыхание ядерной зимы ежечасно забирало у нас гектары территорий, где уже никогда не получится основать даже маленькой колонии. Я только теперь понял истинную цену строительства такого комплекса, как Чёрный Город, в условиях деградации всего и вся, дефицита добычи всех жизненно-важных ресурсов, материалов, промышленных мощностей, общемирового социального истощения, упадка человека как вида!
  О последнем особенно часто говорил и сокрушался доктор Хаил. Возглавивший отдел исследования воздействия радиации на организм человека, он уже через неделю опубликовал статью, в которой доказывалось, что синдрому преждевременного старения подверглось девяносто девять процентов детей, рождённых в пределах территорий, пострадавших от войны. Жители американского континента, Евразии и Северной Африки, писал он, обречены жить не дольше тридцати лет. Родившиеся до войны могли рассчитывать на мирную старость, как если бы ничего не случилось, но никто из их потомков не будет знать, что такое иммунитет и полноценное развитие внутренних органов.
  Статья доктора выносила нашим грехам - грехам отцов - беспощадный приговор: стать бичом десятков будущих поколений, чьи организмы в естественных условиях лишь по прошествии нескольких тысячелетий смогут приспособиться к ядам, радиации, смещению гравитационного поля Земли, солнечному ультрафиолету - трагичным последствиям нашей войны.
  'Кратковременный', - думал я, - вот еще один эпитет того великого человека будущего, во имя которого мы похоронили столь многое и продолжали убивать... Кратковременный, презирающий, могучий - исследователь будущего, предвидел я, не будет знать к нам милосердия. Он будет ненавидеть нас, безвольных и дряхлых, сдавшихся, не дошедших до конца, оставивших его одного на пути восхождения к величию... Но его проклятие не страшило меня. Главное, что пока мы трудимся день и ночь в катакомбах Старой и Новой Вены, у него будет время дышать, время мыслить, сражаться и побеждать!..
  
  ***
   Макс.
  
  -В Белом Городе рано темнеет, потому что солнце в шесть часов уходит за горы, и после этого мрамор 'потухает'...
   Я не знал, зачем после долгого молчания Таша произносит именно эти слова. Она сказала их очень тихо, почти шёпотом, и отпустила мою руку. Мы продолжили молчать. В моей душе вновь бушевало противоречие, но ярость явно проигрывала тёплой нежности, уступала ей, таяла в ней и податливо умолкала при каждом взмахе Ташиных ресниц... Я не отводил от девушки глаз. Наконец, она медленно попятилась и прижалась к стене. Мне показалась, что она дрожит.
  -Ты пришёл, чтобы убить меня, ревизор, - прошептала она утвердительным тоном, и вновь я ничего не ответил.
   Она зажгла свет. На ней было всё то же облегающее платье до пола из белой, полупрозрачной ткани, похожей на марлю. Таша коснулась ободка из плотных волокон на шее и провела по нему поглаживающим движением. Цвет ткани переменился: теперь её наряд сделался тёмно-зелёным, с вкраплениями золотых узоров. Оно перестало быть прозрачным - скорее обрело вид достойного вечернего туалета...
  -Здесь всё - иллюзия, - продолжала говорить она шёпотом. Её взгляду вернулось утреннее лукавство, но почему-то больше я не испытывал к нему ненависти. В глубине души я смирился с тем, что никогда не сумею возненавидеть Ташу, кем бы и чем бы она ни была. Потрясённый своим внутренним надломом, я сидел неподвижно, сложив руки на коленях.
  -Всё иллюзия, - повторяла она, осторожно приближаясь, - реален только ты. Но этот мерзкий отель, лишь позволь ему, - покажется тебе дворцом; я превращусь в твоих глазах в принцессу; а тьма за окном, лишь кивни ей, - сделается полчищем врагов.
   Она скользнула мне на колени и упёрлась коленями в мои бёдра. Её губы прижались к моему лбу; она дышала часто и прерывисто, и дыхание обжигало куда сильнее, чем любые слова. Оно говорило лишь два слова: 'Люби меня'. Я сложил ладони в вялом объятии на её ягодицах и смог испытать смутное удивление, отчего платье не рвётся, если её ноги так широко расставлены, и почему я ощущаю тепло кожи, а не шёлк ткани...
  -Я одурманен, - произнёс я, касаясь носом её ключицы, ощущая под своим дыханием обнажённую, часто вздымающуюся грудь. Я недоумевал, но мои слова не прозвучали как вопрос. Скорее я выносил себе приговор.
  -Что ты делал сегодня? - шёпотом спросила Таша.
  -Летал.
  -В одном из тех Икаров?
  -Да... Скажешь, они тоже иллюзорны?
  -Они? - она тяжело вздохнула. - Громоздки, как все механизмы. Лишь я легка - твоя королева-рабыня, понимаешь?.. Какой ты хочешь меня?
   Она откинулась назад, держась за мои плечи. Между нашими глазами было расстояние где-то в локоть, и, несмотря на то, что свет в комнате давно растаял, я определенно мог сказать, что она полностью обнажена. Лишь плотный белый ободок обхватывал шею. Я не испытал ни капли удивления.
  -Я спрашиваю, хочешь ли ты рабыню или королеву?
  -Королеву, - выдохнул я.
   Она улыбнулась, скорее усмехнулась, с торжеством и презрением и снова приникла ко мне. Её ладони повели мои руки вверх по спине. Я гладил бархатную кожу и понимал, что на ней не было ни одного рубца, оставленного страшными кожаными хлыстами, которыми злые хозяева порой наказывают нерадивых рабов.
  -Или, может, ангела? - со смехом спросила она и приподняла мои руки к лопаткам. Я нащупал странные костяные наросты, а через мгновение пара огромных белоснежных крыльев распростёрлась над нами, словно белоснежный купол.
   Лёгким толчком Таша заставила меня лечь на постель, и я видел, что её крылья закрыли весь потолок, они были огромны и невыразимо прекрасны. Ташино лицо преобразилось: обрело детскую мягкость, округлость, а глаза наполнились настолько глубокой синевой, что я едва не лишился сознания, заглядывая в них. Сапфировые очи влекли меня к сиянию тысяч далёких звёзд. Это были души из мифов старой довоенной религии о рае и праведниках, и все они воспевали красоту моей любовницы. Её тело вобрало их сияние, и комнату залил белый свет, словно за окном стоял солнечный полдень. Впрочем, Ташино тело не излучало тепла, и взмах крыльев обдал меня холодным сквозняком.
   Она вложила свои губы в мои, заражая ледяным пламенем порока. Этот в буквальном смысле 'холодный' поцелуй заигрывал со штормом в мой груди, сталкивающимися, клокочущими внутри эмоциями. Я понимал, что теряю над собой контроль, что эта женщина целиком овладела моими помыслами и движениями. Вскоре здравый смысл окончательно покинул меня, и я сомкнул на её талии вожделеющие объятия. Но Таша с улыбкой отстранилась. Комнату по-прежнему заливал поток белого сияния, и в нём она виделась даже прекраснее, чем в прошлую ночь. Будто прочтя в моём взгляде преклонение, она хихикнула, и что-то дрогнуло в моей груди.
  -Ересь, - пробормотал я.
  -Что ты сказал?
  -Ангелы... и это - ересь.
  -У тебя заплетается язык, Макс. Ты точно в порядке?
  -Ты и сама знаешь, что нет: я одурманен...
   Улыбка сошла с её губ, сияние сапфировых глаз потухло. В несколько секунд полумрак сожрал свечение её тела и пару огромных крыльев за спиной.
  -Так чего же ты хочешь, Макс Сон? - холодно спросила Таша, на сей раз не шёпотом, и звонкий живой голос немного отрезвил меня.
  -Я хочу...
  -Ну же?..
   На мгновение я показался себе жалким и раздавленным, ничтожным и безвольным. Однако никогда прежде я не знал себя более 'человечным', настоящим, подлинным. Моё сердце билось учащённо, объятое сладкой, непереносимой болью - словно чьи-то слёзы впервые оживляют его, заставляют чувствовать и существовать отдельно от остального тела. И ни один обет молчания на свете не удержал бы меня от следующих слов:
  -Хочу любить тебя: сегодня и всегда. Хочу не сомневаться в том, что люблю. И хочу, чтобы ты любила меня.
  -Ты всего лишь человек, Макс, - с улыбкой сказала Таша. Она прижалась к самому моему уху и обняла пальцами шею. - Ты человек, и потому здесь нет ничего зазорного или нового: как и все до тебя, ты лишь хочешь всего и сразу.
   Я молчал и смотрел на деревянные панели потолка. Горячая, кипучая часть меня всё еще отдалённо ощущала что-то вроде отвращения, но я сдался, позабыл о ней и терпеливо ждал. Я убедил себя, что в моей душе нет места ни похоти, ни даже вожделеющему любопытству. И если само Восхождение - апогей учения Собора - достигается через глубину эмоций, через овладение самоконтролем и таинством синхронизации, - мог ли я тогда противиться желанию вновь испытать это чувство?
   Моё влечение было органичным и естественным; оно было почти неосознанным, и я уже оправдал себя, когда Таша встала с постели и подошла к дальней стене комнаты. Она провела по ней ладонью, и помещение наполнил мягкий, приглушённый свет. Он вполне соответствовал интимности момента. Когда она повторно коснулась стены, та раскрылась, словно книга, и из её глубины появился маленький поднос с флаконом. Таша обернулась ко мне. На ней вновь было белое, марлевое одеяние, вернее иллюзия такового. Её лицо выглядело сосредоточенным, даже напряженным, и когда она заговорила, мне показалось, что желала произнести совершенно другие слова:
  -Эти накидки здесь ни к чему. Твои одежды слишком громоздки. В Белом Городе принято носить лишь это.
   Она коснулась своего ободка, и платье моментально преобразилось в костюм горничной: аккуратная белая рубашечка с голубыми, как у матросов, полосками, и свободные шорты до колен. Она вытянула заколку из колечек замысловатой причёски, и чёрные волосы легли на плечи.
  -Ты точно хочешь, чтобы я это использовала?
  -Да.
  -Это, мистер Сон, не будет 'подарком', вы же понимаете?
   Я вновь ответил утвердительно, но вдруг нахмурился и сел на край кровати. Видимо, её озадачил мой жест.
  -Я уверена, что Аклак согласится списать услугу в кредит, если...
  -Тихо, - я поднял указательный палец. - Чувствуешь запах гари?
  -Кажется, да... Может быть, где-то в городе пожар?
   Я встал и подошёл к окну. Запах сделался очень резким: видимо, плавилась проводка. Опустив голову, я увидел, что из окна номера этажом ниже выползает струя дыма. Окно было плотно закрыто ставнями, но даже сквозь створки виднелось клокочущее пламя.
  -Плохие новости, - спокойно объявил я, - в вашем отеле пожар.
   Таша изумлённо посмотрела на меня. Она позабыла о флаконе и стояла, остолбеневши.
  -Почему же не сработала тревога?
  -Не знаю.
   Я снял прозрачные наплечные накидки и протянул ей.
  -Нарушь традиции и надень это. Они защищают от высоких температур.
  -Надо вызвать пожарных, - пролепетала она.
   В этот миг по номерам и коридорам прокатилась череда тревожных звонков: сигнализация сработала с явным опозданием. Таша надела накидку трясущимися руками.
  -Идём, - скомандовал я, беря её за локоть.
   На нашем этаже мерцал тусклый ночной свет. Плотный чёрный дым уже стелился под ногами. Он распространял запах тления, но мне показалось, что столь пронзительную вонь могли скорее дать пары воспламенённой кислоты, нежели провода.
  -Возможно, вас подожгли, - пробормотал я, ускоряя шаг. Таша испуганно ахнула.
   Мы приблизились к лестнице и увидели, что языки пламени уже карабкаются по ступеням с нижнего этажа к нашему. Похоже, уже несколько минут там, внизу, всё было поглощено голодным пламенем. Дым валил страшными чёрными клубами, и я понял, что он может отравить нас даже быстрее, чем сюда доберётся жар и огонь.
  -Четвёртый этаж, - сказал я, - высоковато прыгать, хотя можно и рискнуть. Есть у вас лестница с внешней стороны здания?
  -Да, - закивала Таша, - там, на другом конце этажа.
   Было ясно, что, если мы срочно не достигнем этой второй лестницы, нас 'смоет', словно волной, завеса отравляющих газов. Что бы они ни подожгли внизу, это явно было специальное боевое вещество. Дым закупоривал поры тела, парализовывал лёгкие, лишал сознания и убивал намного раньше огня - на нескольких своих заданиях я сталкивался с подобным средством устранения. Я на ходу отстегнул от пояса коммуникатор и прикрепил к виску. Щелчок сигнала, со скоростью света пронзающий пространство, из звука преобразился в видеоряд, и на зрение левого глаза 'наслоилось' изображение отца.
  -Капитан, - вызвал я Стэла, - в отеле, где я остановился, пожар.
  -Что?! - в его вытаращенных глазах я увидел ужас вместо удивления и нашёл это странным. Он никогда не давал при мне слабину, - в какие бы передряги я не попадал.
  -Похоже на поджог.
  -Я еду. Держись, Макс.
  Вокруг сделалось темно, как в пещере. Я слышал неподалёку чьи-то голоса и крики, но, лишь наталкиваясь на кого-нибудь, определял, где же тут был человек. Глаза болели, дым заполонял глотку и замедлял работу мозга, голова кружилась, и предательская слабость в ногах возникла через считанные секунды.
  -Таша, держись, - сказал я всхлипывающей девушке. Похоже, она едва передвигала ноги, но, главное, что я крепко держал её руку - пока я был в сознании и вёл её, она могла ничего не бояться...
   Я врезался в какую-то стену и прокашлял:
  -Конец коридора!
  -Дверь слева, - отозвалась из тьмы Таша. - Рекреационный зал.
   Мы влетели в просторный холл, где постояльцы могли собраться для бесед, чтения, просмотра телепередач или просто ради праздного отдыха вне номеров. Дым еще не в полной мере заполнил помещение, и я увидел, как несколько человек гуськом пробираются вдоль стены к спасительному оконному проёму. Сквозь него виднелись звёзды, и мы устремились туда же.
  -Уже почти всё, - подбодрил я кашляющую Ташу, когда мы спускались по винтовой пожарной лестнице.
   Я с немалым удивлением увидел, что она обрывается на уровне второго этажа: следы спилов говорили о том, что кто-то специально отрезал последний участок спуска, словно стремясь заставить людей пройти через второй этаж. Но когда, кто и зачем это сделал?..
  Дыма на втором этаже было меньше, чем на четвёртом, и дышалось намного свободнее. Кроме того, под потолком ярко горели жёлтые аварийные лампы. Я увидел поток людей, спешащих по коридору в направлении центральной лестницы отеля. Несколько пожарных встречали там постояльцев и персонал и вели их вниз. Похоже, больше всего от пожара пострадал третий этаж, и я видел, что туда пробирается целая команда огнеборцев, затаскивая снизу большой шланг. Мне не было никакого интереса наблюдать за их сражением с пожаром, и вслед за остальными мы с Ташей начали спешить к центральной лестнице, чтобы наконец-таки вырваться из здания.
   Но стоило нам сделать пару шагов, как на всём этаже потух свет. Лишь фонари спасателей и зарево пожара освещали конец коридора. Ослепшая толпа испугалась и озлобилась, началась паника. Ничто до сих пор не заставило меня испытать даже позыва к страху, но когда по вине толкнувшего меня неизвестного наши с Ташей руки расцепились, я ощутил ужас. До меня донёсся её крик, и незнакомый голос рядом сказал:
  -Хватай её. Заткни ей рот.
   Новый истошный вопль был прерван через секунду, и я понял, что Ташу кто-то похищает. Увы, я никого и ничего не видел: воцарилась кромешная тьма, усиленная едким дымом. Мимо пробегали люди, но даже их силуэтов было не различить. В отчаянии я рванулся в направлении, откуда донёсся последний её крик.
  -Таша! - закричал я, и, несмотря на гул голосов и топот ног, расслышал сдавленный визг: ей зажимали рот ладонью.
  -Вали его!
   У них, скорее всего, были приборы ночного видения, поскольку удар по затылку настиг меня почти тотчас же. Он оказался недостаточно сильным, чтобы вырубить меня. Я развернулся и наотмашь ударил темноту. Мой кулак врезался точно в челюсть невидимого врага. Раздался звук падающего тела и крики: упавший увлёк за собой кого-то из бежавших мимо постояльцев.
   Я услышал за спиной тихий шелест металла. Мне был хорошо знаком этот звук: кто-то извлёк армейский кинжал класса 'Вепрь', с тридцатисантиметровым обоюдоострым клинком из ножен. Я подался в сторону, одновременно разворачиваясь лицом к предполагаемой цели. По-прежнему, невозможно было рассмотреть никого и ничего, но воздух слева свистнул, и я рванулся прочь. Было, разумеется, слишком поздно, и сталь настигла мою щёку, шею и часть ключицы. Тёплая и мокрая - рубашка подсказала, что я залит собственной кровью, впрочем, к счастью, клинок не задел сонную артерию.
   Я сорвал с пояса пистолет, рукоять быстро вросла в ладонь. Тревожно мигал красный огонёк, но я и без него знал, что враг рядом. Конечно, я мог начать палить во все стороны, наугад. Учитывая узость коридора и то, что враг избрал рукопашную, было почти несомненно, что очередь по широкому радиусу поразит его. Она также неминуемо задела бы и невинных людей вокруг, но в любой другой день я бы не раздумывал. Однако сейчас могли пострадать не только неизвестные мне 'они' - могла быть ранена Таша; и я понял, что не выстрелю.
   Я упёрся спиной в стену: отступать дальше было некуда. Меня вот-вот должен был настичь удар - скорее всего, смертельный. Пистолет, мой старый боевой товарищ, впервые оказался бесполезен, и только чудо могло спасти меня.
  
   ***
   Элемер.
  
  -Не сочтите за фамильярность, капитан, но должен сказать, ваш бросок выглядел весьма впечатляюще.
   Я не ответил. Сержант подошёл ближе и доверительным тоном спросил:
  -Какие у вас?
  -Что 'какие'?
  -Импланты. Я подумывал о внедрении ускоряющих, но хорошие оказались не по карману, а использование американских, говорят, вредно для нервной системы: к старости возрастает риск паралича. Поэтому у меня только реакция - категория 'Б'.
  -У меня нет имплантов, я же не солдат, - вяло ответил я. Похоже, мой ответ немало пристыдил Кауса. Он уже не улыбался.
  -В таком случае это было тем более впечатляюще, сэр. Вы бежали быстрее ветра. Еще несколько секунд, и башня бы развернулась и накрыла вас.
   Мной овладело странное безразличие и полное бессилие. Видимо, оправляясь после адреналинового шока, сердце забилось медленнее. Сержант еще некоторое время глядел на меня, затем отстегнул от пояса гранату и вернул мне. Тем временем к нам подошли Масов со Сьюли.
  -Солдаты! - взревел Каус так, что я вздрогнул. - Вы опозорили в этом бою не только себя, но и честь знамени нашего отряда! Вы не последовали за своим капитаном, хотя обязаны были поддержать его манёвр даже ценой своих жизней, если бы потребовалось! Вы трусы и заслужили трибунала!
   Рядовые, сомкнувшись плечами, не произнесли ни слова. Они стояли под потоком злой брани сержанта по стойке смирно и не смели шелохнуться.
  -Увы, у нас нет возможности устроить трибунал здесь же и решить на нём ваши ничтожные судьбы, но я как офицер вашей части полагаю, что нашего с капитаном решения будет достаточно.
   С этими словами сержант снял со спины винтовку и, приведя её в боеготовность, не долго думая, направил на рядовых.
  -Что ты делаешь?! - воскликнул я, выходя из оцепенения.
   Каус опустил ствол и развернулся. Он перешёл на другую частоту и обратился ко мне голосом, исполненным злобой:
  -Они бесполезны, капитан. Они не только слишком медлительны и неопытны - хуже всего, что они объяты страхом. Помочь они нам уже не смогут - пустошь сломала их. Не останавливайте меня: мы вполне справимся с заданием вдвоём.
  -Ты не понимаешь, что значит 'пустошь сломала их'. Сколько раз ты бывал в пустоши до этой экспедиции?
  -Ни разу, сэр.
  -А я провёл, копаясь в руинах, полжизни. Не знаю, чему вас там учат в ваших военных академиях, но они - наши люди, понимаешь? Они выполняют свой долг и будут выполнять его до конца. А ты не имеешь ни морального, ни легального права учинять над ними расправу!
  -Ваше право запретить мне, - громко отчеканил сержант.
  -Я запрещаю.
   Каус вновь закрепил винтовку на спине и вышел на общую частоту.
  -Капитан даёт вам шанс реабилитироваться и доказать, что вы не трусы. Я бы не был к вам столь милосерден. Впрочем, все мы обязаны следовать любым приказам капитана. И я напоминаю, что во всех опасных ситуациях вы должны прикрывать его спину, а не прятаться в окопе, как жалкие штатские крысы!
  -Есть, сэр! - практически хором отозвались рядовые.
  -Сьюли, - продолжал говорить Каус, - я хочу, чтобы ты вернулась к телу Саты и обыскала его. Сними с него оружие и боеприпасы.
  -Есть.
  -Подожди. Осмотри его костюм и извлеки перерабатывающий чип. Я хочу, чтобы ты починила мой костюм, понятно? Ты сможешь это сделать?
  -Так точно, сержант.
  -Иди. Бегом!
   Сьюли побежала искать тело товарища. Я подумал было предложить похоронить его, но понял, что это неосуществимо. Увы, Сату забрала пустошь, и в течение нескольких лет ледяной статики его телу суждено будет стать частью холодной земли, а душе - не более чем частью вездесущей тьмы.
   Пока мы ждали Сьюли, я решил осмотреть машину, которая едва не положила конец нашему путешествию. Бронетранспортёр перекрывал старые ворота фабрики. Похоже, он застыл здесь обездвиженным со дня, когда город был стёрт с лица земли. Моя граната мало повредила корпус. Даже башня, раскуроченная взрывом, продолжала двигаться - от неё лишь отлетело само дуло пулемёта. Я взобрался на броню и принялся дёргать крышку люка. Долгое время она не поддавалась - массивная, деформированная временем и взрывами. Но спустя минуту раздался скрип, и медленно, сантиметр за сантиметром, крышка стала подниматься. Ко мне на помощь поспешил сержант, и через некоторое время совместными усилиями мы, наконец, откупорили старую машину.
   Из её нутра вырвалось облако дыма и пыли. На нас повеял застоявшийся жар почти античного прошлого - довоенной эры. Я включил фонарь и заглянул внутрь. Поток света упал на два разрушенных человеческих скелета. Над их черепами мерцали мониторы компьютеров. Я оказался прав: даже спустя столько лет и даже после взрыва моей гранаты, машина не утрачивала немой жажды убийства. Я спустился в тесную кабину и начал рыться в пыли на полу в поисках каких-нибудь артефактов из прошлого.
   Я нашёл несколько сохранившихся довоенных фотографий и брошюр. Под лучом фонаря я разглядывал осколки Второй Эры человечества: цветущие аллеи огромных, густонаселенных городов, улыбающихся людей в непривычных одеждах, жизнеутверждающие плакаты и девизы периода глобальной предвоенной лихорадки. Я, потомок и наследник этих людей, смотрел в тени прошлого и, хотя всем существом чувствовал свою сопричастность к ним, не мог испытать сочувствия. Я всё еще тяжело дышал, но я дышал! Я оставался человеком, выжившим вопреки самой страшной войне в истории. Самим фактом своего существования я доказывал, что мы способны продолжать бесконечную битву с собственной сумеречной природой, неизбежно стремящейся к саморазрушению. Тысячелетняя битва с эволюцией продолжалась, и рано или поздно наши новые, цветущие города воспрянут поверх ледяной пустоши, и новые улыбки отпечатаются на карточках мягкого пластика...
  Несколько минут я пытался отключить компьютеры машины. Увы, они использовали язык, в котором я совершенно не мог разобраться. Кроме того, мне были незнакомы древние манипуляторы и устройства ввода. Не добившись успеха, я в последний раз огляделся и стал выбираться. На территориях Собора можно было неплохо заработать, принеся из столь глубокой пустоши весточку о старых днях. Сохранившиеся фотографии, плакаты, брошюры, механизмы и даже древнее оружие и одежда - вознаграждение выплачивалось практически за каждую мелочь, причём как частными коллекционерами, так и официальными властями.
  Однако, по правде сказать, наши города в последние несколько лет стали и так всё более напоминать довоенный мир. Лихорадочная эвакуация объяла большинство территорий: как полвека назад люди жили постоянном предчувствии катастрофы, так и наше общество не находило себе места, зная, что спустя какие-то пять-десять лет ему не останется места в обледеневшей Европе.
  Тьма ширилась, наступая с Востока, и, раз накрыв город, никогда не уходила. К спасительным берегам Западной Африки и южного окончания Америки каждый день уходили суда, перегруженные беженцами. Многие не были приспособлены для столь дальних рейсов и гибли в океанской пучине, но никто не останавливался перед опасностью. Люди бросали последние клочки еще тёплой земли и, прочь от наползающей тени, торопились в недостроенные лагеря и города, которые физически не были способны принять такое число людей. Тысячи умирали там от голода, болезней и волны преступности, поскольку Собор не в состоянии был обеспечить безопасность и старых, и новых городов.
   Впрочем, и те, кто бежал, и те, кто еще оставался, смутно догадывались о страшной истине этого последнего десятилетия нашей цивилизации: спасения в бегстве не будет. Земля истощена. Она при смерти и задыхается ядами; она стонет под ядовитыми ливнями, чахнет в ультрафиолете солнечных лучей. У неё нет сил на борьбу. Наши моря, реки, почвы и воздух отравлены, и планете даже неоткуда взять достаточно чистой воды, чтобы в поднебесье совершился полноценный оборот влаги. Конец близок...
  -Мне нужен мой сенсор, - сказал я, когда Каус помог мне выбраться из бронетранспортёра.
  -Сьюли, найди и принеси капитану сенсор, - скомандовал сержант в коммуникатор и обратился ко мне: - Я отправил Масова ей на помощь, скоро они должны вернуться.
  -Хорошо.
  -Здесь самое настоящее кладбище, вы заметили, капитан?
  -Что?
  -Вот здесь, всюду, - Каус спрыгнул с брони и прошёлся вдоль машины. Он указал рукой на пространство, которое я преодолел в броске к механическому стражу.
  -Видите, сэр? Кости и черепа. Видимо, машина защищала эти ворота от штатских. Наверное, они бросились сюда, спасаясь от бомбёжки.
   Я с вытаращенными глазами обозревал это заледеневшее кладбище.
  -Зачем они это сделали?
  -Может быть, здесь было какое-то бомбоубежище, где все эти люди надеялись спастись, сэр, кто знает? Узнаем наверняка, когда обследуем это место.
   Вернулись Сьюли и Масов. Они принесли мой сенсор, оружие и боеприпасы Саты, а также чип для костюма Кауса. Сьюли смогла заменить поврежденный чип сержанта за десять минут, и тот выдохнул с явным облегчением. Наш механик сказала:
  -Цикл переработки составляет шесть суток. Это значит, сэр, что с учётом прошедших трёх дней у нас осталось три дня активного запаса. После этого испражнения станут непригодны для выделения новых питательных веществ, и мы лишимся источника пополнения резервуара.
  -А как с водой?
  -Переработка возможна еще в течение пяти суток, и с учётом накопленного резерва нам хватит примерно на неделю.
  -Неважно, на сколько хватит наших резервов, солдаты, - резко сказал сержант, - у нас есть задание, и мы обязаны выполнить его ценой любых лишений и трудностей. Верно, капитан?
  -Всё верно, сержант. Идём.
   Вчетвером мы вступили на территорию огромной фабрики. Шум ветра остался снаружи, и мы шагали через помещения древних цехов, окружённые зловещей тишиной, будто через склеп. Мой сенсор не работал, но я надеялся попробовать починить его во время следующего привала. А пока мы медленно крались наугад, пугаясь эха собственных шагов.
  
   6.
   Исаак.
  
   Джерел Неске пригласил на встречу с архиепископом Австрии Филиппом Каделом глав всех департаментов исследований в Чёрном Городе. Встреча происходила в личных покоях нашего неутомимого епископа. Присутствовали в том числе я и доктор Хаил. Поздним ноябрьским вечером Джерел устроил что-то вроде презентации, посвящённой его проекту грандиозного переустройства послевоенной Европы.
  -Прошло двенадцать лет с тех пор, как атомное пламя очистило Землю и препоручило Собору заботу о судьбах человечества, - сказал он в начале своего выступления. - Остыл пепел не только Джихада и великой Реконкисты, но и всех 'остаточных' и гражданских войн. Утихает реакция неклассифицированных наций, и мы можем сказать, что добились главного: мир унифицирован. Он глобализирован даже в большей степени, чем был до войны (с поправкой на определенные издержки, разумеется) и теперь полностью принадлежит нам. Лишь будущий прогресс человечества имеет значение, и мы сделаем всё, чтобы очередной его рывок еще застало наше с вами поколение.
   Мы с моим старым другом, которого вы все знаете, - профессором Исааком Гофманом, - разработали особый план переустройства Европы. Он отличается от всего, о чём когда-либо помышлял Собор. Суть этого плана (за спиной Джерела включился виртуальный экран с ярко очерченной физической картой Европы) состоит в концентрации, - он особенно выделил это слово, - и я объясню, что мы имеем в виду.
   За двенадцать лет нас усыпила относительная стабильность нашего положения в мире, но она обманчива. Существует острейшая необходимость перераспределения наших ресурсов и промышленных мощностей, запасов пресной воды и очищающих предприятий. Поскольку Война задела практически все более-менее крупные города мира, выжившие нашли спасение в бегстве оттуда. Следствием этого стало появление огромного числа 'внешних территорий', которые мы не желаем и не можем контролировать, но где проживает более двухсот миллионов человек, чьими судьбами мы не вправе пренебрегать. Собор не имеет ни возможности, ни причин продолжать потворствовать тенденции рассредоточения. Образование множества мелких очагов жизни, свободных, самоуправляемых поселений, к тому же при не налаженной дорожной сети, вне нашего влияния приведёт к тому, что через десять лет Собор испытает кризис воспроизводства человеческих ресурсов, а через пятнадцать столкнётся с демографической и социальной катастрофой. Нам придётся либо силой возвращать в своё лоно все эти 'внешние территории', либо безвозвратно утратить позиции общемирового правительства.
  -Джерел, о чём ты говоришь?! - изумлённо вымолвил архиепископ, когда мой друг решил взять короткую паузу. - Сейчас только у нас есть регулярная армия, только мы имеем аппарат управления - и не просто 'территориями', а громадными пространствами, на которых живут десятки миллионов человек! Я не люблю громкие слова, но не будет преувеличением сказать, что мы и есть мир!
  -Собор поглощён внутренними распрями, мессир, - холодно отозвался Джерел, - политически и идеологически мы стагнируем чуть ли не со времен разгрома Коалиции Джихада. За более чем десять лет мы создали ничто иное, как нежизнеспособную тиранию! Думаю, это очевидный показатель необходимости срочных преобразований нашего общества и власти.
  Что касается упомянутой вами 'регулярной армии', я замечу, что всё еще являюсь её генералом. Мы опираемся на рекрутов из остатков старых воинских частей, имеющих еще довоенную подготовку, всё еще верных своим старым командирам и зачастую идеалам. Но помните, что через несколько лет эти командиры умрут, и знамёна их армий последует за ними. Кем тогда мы заменим их? Некласифицированными, которые ненавидят нас? Потомками исламистов, которые пропитаны жаждой мести? Или горсткой специальных войск послушников? Даже если так, эта армия деградирует технически: нет средств на новые исследования, на новое оружие, на подготовку офицеров. Если ничего не поменять, следующее поколение послушников Собора столкнётся с легионом ненавидящих его 'соседей', и никто не защитит его от этой угрозы.
  -Пока ни одно восстание даже не приблизилось к тому, чтобы поколебать нашу мощь, - кисло заметил архиепископ.
  -Наша мощь - временный, остаточный эффект. Основанная на деспотизме и жестокости, она будет сметена со временем, быстрее, чем вы решитесь это признать. И, в конце концов, мессир, вы же понимаете, что любое восстание - это война с самими собой. Мы должны олицетворять человечество, его лучшие проявления, а не уничтожать его.
  -К чему ведут все эти слова, Джерел? - в голосе архиепископа Кадела послышался гнев.
  -К тому, мой добрый старый друг, что уже давно необходимо, показать, что Собор есть светоч надежды, знания, процветания, милосердия...
  -Милосердия? - прервал его архиепископ и расхохотался. - Нашим предкам объявляли Джихад именно потому, что видели в них слабость, и зерно этой слабости в милосердии! Собор всегда вёл людей к самоотречению, к крепости тела и духа, к аскезе и силе. А силу может показать лишь тот, кто не ведает ни пощады, ни милосердия!
  -Вот они, фанатики ложи: проповедуют своё звериное учение, даже когда спор не касается религии, - шепнул мне на ухо доктор Хаил.
  -Люди должны двигаться навстречу нам, - говорил тем временем Джерел, и я поражался его выдержке. - Нельзя и дальше противопоставлять себя миллионам обездоленных и голодающих. Их пожирает радиация, им нечего есть, и их притесняем мы - горстка 'избранных'. В конечном счёте, их масса раздавит нас. Но если только мы станем мудрее... Разработанная нами концепция 'Радуга Городов'...
  -Сила Собора в том, чтобы держаться своих баз и монастырей, Джерел. Если ты задумал повсеместно организовать цирк наподобие этого города, боюсь, никто тебя не поддержит. Чтобы построить всё это, нам пришлось направить сюда тонны горючего, тысячи рабочих, целые поезда пластика, металла, стекла. Пятнадцать лет назад это не было бы проблемой, но всё поменялось: выгляни в окно, и что ты видишь?..
  -Что я вижу? Ваши базы, Кадел?! Сколько ты рассчитываешь держаться 'баз'?! Год, пять лет? Что ты и твои послушники потребляете там? Довоенные запасы воды и пищи? Но что будет, когда они иссякнут, если вокруг нет ни пригодных почв, ни фабрик? От каменного века тебя отделяет ровно тот срок, который займёт расходование старых резервов!
  -'Каменный век' не наступил после взрывов, не наступит и теперь.
  -Мы удержим то, что имеем, если сконцентрируем ресурсы и промышленные мощности в своих руках. При этом мы дадим людям хотя бы самое простое и необходимое: кров, пищу, воду, медицинскую помощь, безопасность и закон - и приобретём миллион послушников за один год. А еще через год за нами последуют все разумные жители планеты! Мы дадим им и средство, и цель!
  -Цель? И что еще за цель? - насупившийся архиепископ покачал головой.
  -Город-Рай. Чёрный Город, как и остальные, будут мостиками к нему, путеводными маяками, но от рождения до смерти новые послушники будут мечтать о Рае, и мы сотворим его на Земле.
  -Сколько Городов, Джерел? Я просто хочу услышать цифру...
   Моего друга не было нужды просить дважды. Схватив острую металлическую указку, он коснулся виртуального экрана, дрогнувшего, словно потревоженная поверхность воды, и начал водить по нему резкими движениями:
  -Красный Город, Оранжевый, Жёлтый, Зелёный, Голубой, Синий, Фиолетовый, - отчеканил он, указывая на области, где тлели руины Копенгагена, Амстердама, французского Бреста, Порту, Барселоны, Марселя и Генуи.
  -Радуга. Какой сарказм, - пробормотал Кадел. - А твой райский уголок? Где он, по-твоему, будет находиться, и чем ты обеспечишь его существование?
  -Здесь, - Джерел вонзил указку в точку чуть севернее сицилийской Катаньи. - По нашим расчётам, климат здесь дольше всего не подвергнется деформации. Зима придёт сюда не ранее, чем через сорок-пятьдесят лет.
  -Зима?
  -Это то, о чём я неоднократно пытался предупредить ложу! Исаак, прошу, расскажи его высокопреосвященству: у тебя, может, получится более красноречиво!
   Хаил широко улыбнулся, и я тоже счёл бы последнее замечание Джерела шуткой, не будь он сейчас столь возбуждён. Я встал с кресла и занял место по правую руку от своего друга. Поскольку мне казалось, что всё равно никакого красноречия не хватит, чтобы переубедить старого архиепископа, я опустил прелюдии и сразу объявил главное:
  -Мы обречены. При нынешнем состоянии экологии, ядерная зима будет расползаться подобно опухоли. Она распространяется из центра Евразии, где сформирован огромный холодный циклон, не пускающий тёплые потоки с запада и ширящийся во все стороны практически ежечасно. Каждый день тучи радиоактивной пыли закрывают небо над новыми и новыми территориями, и по нашим прогнозам, они не рассеются в течение многих, очень многих лет.
  -Неужели вы здесь, в 'научном центре', не способны выражаться в цифрах? - раздражённо спросил Кадел.
  -Пять или шесть веков, мессир, но может, и тысячелетия. По сути, облик Земли уже изменился безвозвратно, и процесс продолжается. Прямо во время нашей милой беседы, - я не смог сдержать улыбку: собственные слова, полные жестокости, лишённые милосердия, пробудили во мне какую-то хищную радость.
  -Вы шутите? - похоже было, что от природы смуглое лицо архиепископа побледнело. Джерел удовлетворённо усмехнулся.
  -Ничуть, - по-прежнему спокойно, даже безразлично, ответил я. - Туча будет лишь расти, затмевать солнце, пока не прервёт цикл вращения воды в природы окончательно. Земля под нашими ногами в течение шестидесяти лет омертвеет невосстановимо. Ни солнца, ни воды, ни чистого кислорода, как на Востоке: ничего, кроме тёмной ледяной пустоши. Гибель лесов приводит к образованию затяжных, многолетних ураганов и торнадо, которые со временем сотрут с лица земли все остатки цивилизации. И вслед за Америкой, Азией, Ближним Востоком и Северной Африкой нас ждёт та же судьба.
  -И как скоро это накроет Европу?
  -Как упомянул епископ Неске, у наиболее удачно расположенных территорий есть около пятидесяти-шестидесяти лет. Если мы не найдём способа остановить Тучу, то последуем за судьбой стран Исламской Лиги, Китаем и Россией.
  -Джерел, Исаак, если всё это правда, почему мы говорим здесь о каких-то городах и политических реформах?! Почему не обсуждаем своё спасение?
  -Именно ради этого мы и создали Чёрный Город, - сказал я. - Здесь работают лучшие умы мира. Если спасение существует, ключ к нему будет найден здесь.
  -Десятки экспедиций уходят на Восток каждый месяц, - добавил Джерел. - Исходя из последних данных, тучи полностью накрыли Россию и почти всю Украину. Чуть лучше дела на балтийском побережье, поскольку там еще сказывается эффект Гольфстрима. Мы основали несколько наблюдательных вышек в старых столицах: Риге, Вильнюсе и Таллинне. Последний наш храм на востоке - в Минске - передает информацию о движении циклона в глубине континента, но скоро людей оттуда придётся эвакуировать...
  -Всё это лишние детали, - махнул рукой Кадел. - Что еще? Что вы намерены предпринять?
  -Семь больших городов на морском побережье, - поторопился ответить Джерел. - Там, где до последнего будет тепло, где до последнего мы сможем производить всё необходимое для Чёрного и Белого Городов.
  -Белый Город? Катанья? Я так и не понял, зачем он тебе нужен.
  -У нашего общества, которое мы сплотим вокруг себя, должна быть надежда, физическое подтверждение того, что катастрофа не отобрала у нас человеческий облик. Белый Город продолжит стоять, даже когда остальные столкнутся с наползающей тьмой. Чёрный Город будет нашим аванпостом в борьбе за выживание, а Белый станет последним рубежом.
  -Очень романтично, - процедил Кадел, - но, по-моему, малоэффективно.
  Похоже, едва слово снова взял Джерел, к архиепископу вернулось самообладание. Я же почувствовал боль в ноге и вернулся на своё место. Презентация Джерела, переросшая в бесконечный спор с архиепископом, продолжалась еще несколько часов. Я не раз был свидетелем подобных перепалок, еще когда несколько месяцев состоял в ложе сразу после её основания, и, как и много лет назад, находил происходящее утомительным и гнусным, не достойным ума Джерела занятием.
  Мой друг долго и пространно объяснял, почему в скором времени станут невозможны регулярные полёты самолётов и вертолётов, как важно каждое морское судно в условиях постепенного исчезновения жизни в глубине континента, и как, по его мнению, сможет выжить под своим стеклянным куполом Новая Вена - город-лаборатория. Чёрный Город должен был сделаться не просто самым восточным поселением Европы - со временем он должен был начать питать технологиями город-сад на Сицилии, где Джерел мечтал видеть земной эдем.
  В глубине души мне не импонировала сама идея Белого Города, по крайней мере, в том виде, как её рисовал мой друг. Всё это выглядело чересчур утопично и бесконечно затратно. Но я давно понял, что Джерелу важна не только суть - ему был важен и фасад будущего, куда он на полном серьёзе собирался вести объединенное человечество. Для него имело значение возможность людей наслаждаться жизнью и комфортом, красотой и технологическим шиком. И даже если это было нерационально, и вместо Белого Города мы при тех же затратах могли построить ещё целую 'радугу' поселений на берегах Атлантики - Джерел готов был бороться за свою мечту.
  Никто из нас, собравшихся здесь стариков, или даже Хаил, не обладал достаточной энергией и харизмой, чтобы переубедить или переспорить его. Джерел дрался за свои идеи, как лев, и, кажется, не помнил ни о своём возрасте, ни о грузе прошлых ошибок. Ни одно сомнение не способно было поколебать его веры в свои замыслы; он клялся, что найдёт панацею для планеты либо приспособит жизнь под реалии вечной зимы, и верил больше нас всех вместе взятых: он один не видел смерти, маячащей перед самым носом. Но его вера при всей своей наивности не могла не увлекать. Он готов был убеждать, умолять, кричать, срывая голос, а я, мучающийся болью в колене (моя единственная за всю жизнь пулевая рана почему-то решила напомнить о себе именно в этот вечер), в конце концов, не выдержал и тайком покинул комнату, оставляя своего друга. Я предоставил ему в одиночестве сражаться с Каделом - старым лицемером и фанатиком, одним из послевоенных 'прилипал' в рядах Собора.
  Я улизнул, когда доктор Хаил вышел с докладом, намереваясь в очередной раз зачитывать свою статью о чудовищном сокращении срока жизни человека. Я уже почти наизусть помнил, что он скажет: об иммунной системе наших несчастных потомков, о новых формах рака и ментальных расстройств, о последствиях влияния солнца и воды, о зловещем наследии радиации... Он говорил об этом таким же равнодушным голосом, как я за час до этого рассказывал о скором конце света; и у меня не было ни малейшего желания слушать копию самого себя.
   Было далеко за полночь, когда я вышел из резиденции епископа и поспешил, насколько позволяла нога, вниз по улице, к своему дому. На мне была широкополая шляпа, и мой телохранитель Страун раскрыл над нами огромный купол зонта. Его ткань была сделана из материалов, специально разработанных, чтобы спасаться от кислотного дождя, но всё равно мы шли как можно быстрее, ведь в сезон ливней даже воздух становился вреден для здоровья.
  -Когда же они достроят этот чёртов купол? - пробормотал я, поднимая глаза наверх, но ни лейтенант, ни дождь не знали ответа.
   Не прошло и минуты, как я услышал за спиной частый цокот каблуков. Явно припозднившаяся леди следовала по улице вслед за нами. Я остановился, подумав, что, возможно, это Джерел отправил за мной своего секретаря. Мы обернулись, но сквозь плотную стену дождя никого не было видно. В целях экономии энергии в Чёрном Городе ночью не работал ни один фонарь, и лишь окна резиденции епископа заливали узкий отрезок мостовой мутным рыжим огнём.
  -Господин комендант, господин комендант! - раздался женский голос. - Господин комендант, ведь это вы? Постойте, прошу! Мне нужно поговорить с вами.
  -Я слушаю, - тихо пробормотал я, но она вряд ли услышала. Страун вытащил из кармана маленький фонарь.
  Из пелены ливня к нам вынырнула молодая женщина лет тридцати на вид. На ней был белый плащ и юбка до колен; голова была перемотана пёстрым платком, а на глаза надвинуты огромные чёрные очки. Оставалось загадкой, как она еще умудряется ходить в них посреди ночи. К моему ужасу, она бежала под дождём без зонта.
  -Стойте, леди, кто вы такая? - строго спросил Страун. Он выставил свою ручищу, касаясь её плеча, и помешал приблизиться вплотную.
  -Лейтенант, немедленно пустите её под зонт! - воскликнул я. - Леди, вы что, сошли с ума? Как можно выбегать из дома в таком виде под ядовитый ливень?!
   Она молча юркнула под защиту нашего купола, и теперь, несмотря на его размеры, мы трое оказались в довольно стеснённом положении. Я рассмотрел черты её лица: она действительно была весьма молода и, кажется, довольно красива, если бы не страшная, болезненная бледность кожи, впалые щёки и заострившийся из-за недоедания подбородок. Я знал, людям какого сорта свойственны все эти черты, и строго посмотрел в её карие глаза. На истощённом лице они казались огромными и странно блестели.
  -Благодарю, господин комендант, - сказала она, тяжело дыша, и даже не глянула на Страуна. - Я очень обрадовалась, когда увидела, что вы покинули резиденцию. Я ждала вас много часов...
  -Она неклассифицированная, и её пребывание здесь нелегально, - громко перебил Страун, озвучивая то, что и так было очевидно. - Отметина на шее.
   Лейтенант имел в виду большую чёрную точку чуть ниже затылка, которую теоретически Собор заставлял носить всех неклассифицированных. Фактически же её наносили лишь тем несчастным, кто, не получив статуса послушника, жил в достаточной близи от базы или монастыря, чтобы попасться под руку ревнителям протокола. Всем неклассифицированным также запрещали носить волосы длиннее уровня её нанесения: с одной стороны, это защищало от появления на голове паразитов, с другой - так легче было определять статус этих людей. Впрочем, сейчас мне, коменданту Чёрного Города, по какой-то необъяснимой причине было наплевать, какие правила нарушала стоящая передо мной женщина. Ей бы подошли длинные и густые волосы, вместо этого подумал я.
  -Вызвать полицию, сэр? - спросил лейтенант.
  -О нет! - взмолилась она, заламывая передо мной руки. Она по-прежнему игнорировала Страуна, словно это был злой дух, пытавшийся отвратить меня от неё. - Прошу, господин генерал Гофман, выслушайте меня, не арестовывайте меня, пока не выслушаете! Я же человек, такой же человек, как вы оба. Я еще прекрасно помню, что такое, когда все равны... Пожалуйста, выслушайте меня, пожалуйста, мне нужна помощь!
   Поверх ядовитых капель на её лице забрезжили слёзы. Она была готова разрыдаться, и вперемешку с брезгливостью я отчётливо почувствовал жалость - нечто, как верно заметил Кадел, запретное для слуги Собора. Страун был прав, заявляя, что следует арестовать её, и всё же вопреки здравому смыслу я сказал:
  -Хорошо, мы вас выслушаем.
  -О, спасибо, спасибо, господин комендант! - тут же вспыхнула она. - Меня зовут Кира Джеймсон, я англичанка...
  -У вас есть лицензия на фамилию? - строго спросил лейтенант, и на этот раз она развернулась к нему и яростно воскликнула:
  -Нет! Но у меня и без лицензии была, есть и будет фамилия! Фамилия моего отца - британского полковника, человека, стоившего сотни таких, как вы, лейтенантишка!
  Ни одна чёрточка на лице Страуна не шелохнулась. В его каменном взгляде я не заметил ни гнева, ни стыда, и прежним, не дрогнувшим голосом он сказал:
  -Вы арестованы.
  -Нет, - сказал я, повинуясь странному импульсу, и на этот раз брови лейтенанта колыхнулись в замешательстве. Он промолчал, а Кира рассыпалась в очередном потоке благодарностей. Я поспешил прервать её:
  -Что вы здесь делаете в такое время, мисс? И зачем вы искали меня?
  -Да-да, я знаю, что уже поздний час, и не отниму у вас много времени, - заторопилась Кира. - Я несколько раз пыталась обратиться к мэру, господину Хаилу, но он принимает просителей из внешних территорий лишь два часа в неделю.
  -Вы живёте за куполом?
  -Да, я...
  -Там много людей?
   На мгновение она удивлённо уставилась на меня, словно не сразу поняв смысл вопроса, и сказала чуть спокойнее, чем прежде:
  -Десятки тысяч. Строители, инженеры, множество чернорабочих, обслуживающий персонал - тысячи нелицензированных прибыли с тех пор, как Новую Вену начали отстраивать поверх мёртвого города. Сейчас это единственное поселение в этой части Европы, где можно найти работу и еду.
   Впервые за несколько недель, что я прожил в Чёрном Городе, мне пришло в голову поинтересоваться, есть ли в Вене что-либо, кроме наших лабораторий. Тысячи и миллионы людей, ради которых я должен был трудиться, оставались безликими переменными наших графиков, и лишь благодаря этой женщине на несколько мгновений обрели плоть. Это было лицо боли, которой я упрямо не желал сострадать...
  -Мы с сестрой приехали сюда, чтобы стать послушницами, - говорила Кира, перебивая шум моих мыслей. - Мы подали прошения одними из первых, еще полтора года назад, когда только затевалась стройка. Но ответа не было. Сначала я ходила к командиру гарнизона, который отвечал за сношения Собора с неклассифицированными, затем к пастору храма, затем в приёмную его преосвященства, и, наконец, когда избрали мэра Хаила, то к нему, но...
  -Мне жаль, но я не решаю вопросы прошений, - устало сказал я, вновь зарастая равнодушием. - Не знаю точно, кто этим ведает, но, наверное, вам просто придётся еще немного подождать.
  -Моё прошение сейчас не причём, господин комендант! - возмущённо воскликнула Кира, будто я уличил её в чём-то непотребном. - Я бы никогда не стала пробираться в город, искать и поджидать вас ради такого, я не сумасшедшая. Но я умоляю помочь мне в другом: моя сестра пропала три недели назад.
  -Как, по-вашему, я могу помочь? - я уже начинал жалеть, что не позволил Страуну избавиться от неё.
  -Она хорошая девочка, господин комендант. Она сумела получить разрешение на работу, хотя ей всего тринадцать лет. Она нанялась служанкой в воинскую часть на юге города: убиралась, мыла посуду, шила и помогала на кухне - всякая мелкая работа; а вечером возвращалась в Старый город.
  -И что случилось?
  -Три недели назад, как вы знаете, военную часть на юге расформировали. Солдаты уехали, и моя сестрёнка отправилась туда в последний раз: получить расчёт и поискать еще работу. Ведь она смышлёная девочка, и у неё есть это драгоценное разрешение... Но она не вернулась оттуда! Несколько солдат видели, как она входит на территорию Чёрного Города, но никто не видел, чтобы она возвращалась. С ней что-то случилось! Здесь, у вас в городе!
   Кира замолчала, и её огромные глаза вперились в меня, словно я мог знать, что сказать. В них была заточена разом мольба и горе, надежда, и ужас - но ничему из этого я не мог ответить.
  -Я не видел никаких девочек, - наконец, произнёс я, понимая всю нелепость своих слов.
  -Но вы же комендант, мистер Гофман! Вы же можете организовать поиски! Она же не могла остаться здесь просто так: кто-то похитил её или, может, убил, о Господи! Может быть, убил, понимаете! Это же преступление, она всего лишь ребёнок. Даже если мы неклассифицированные - она всё равно ребёнок, и её надо найти!
  -Я... мы..., - бормотал я.
  -Вот её фото, - Кира извлекла из глубины плаща карточку с изображением девочки. Оно было очень крупным и качественным. Опознать по нему ребёнка было бы несложно, если бы не одно 'но':
  -Этой девочке лет восемь, мисс.
  -Конечно, ей лет восемь! - воскликнула Кира с раздражением и одновременно отчаянием. - Это чудо, что где-то в руинах мы вообще нашли фотографа пять лет назад и что он отдал нам снимок. Сейчас ей тринадцать, но ведь черты у неё всё те же: её смогут узнать...
  -Как её имя?
  -Эмили! Эмили Джеймсон! - Кира принялась тараторить слова благодарности прежде, чем я успел что-либо сказать. Это было к лучшему, так как я весьма смутно представлял себе, как организую поиски какой-то безликой девочки-нелегалки. Я не мог ничего пообещать, но женщина явно рассчитывала, что я займусь этим чуть ли не завтра. Когда же она, наконец, умолкла, я нашёлся спросить лишь одну вещь:
  -У вас есть зонт, мисс?
  -Да, но я оставила его в лагере. Он порван и не защищает от дождя.
  -Ужасно, что вы ходите без зонта на такие расстояния. От дождевой воды и вредных испарений у вас может развиться пневмония или даже туберкулёз.
  -В молодости я жила в Лондоне, и там постоянно шли дожди, господин комендант, - Кира вдруг улыбнулась весело и очень искренне. Улыбка на секунду смыла с её лица печать боли и отчаяния.
  -Они были не так опасны, как эти. Я тоже жил в Лондоне, когда был молод, очень давно.
  -О, я понимаю. Что ж, я постараюсь найти зонт ...
  -Идёмте с нами, - вдруг вымолвил я и заметил, как дрогнули брови лейтенанта. Девушка тоже порядком опешила и, кажется, испугалась.
  -К-куда?
  -Ко мне, в мой дом, разумеется. У нас с женой двухэтажный дом прямо в центре города. Это в десяти минутах ходьбы отсюда. Вы переночуете на первом этаже, в гостиной, а утром лейтенант отвезёт вас в ваш лагерь и заодно купит вам пару хороших новых зонтов.
  -Вы... почему вы это предлагаете? - изумлённо спросила женщина.
  -Почему? Я не хочу, чтобы ваша белая, гладкая кожа слезла с вас, и не хочу, чтобы вы через год умерли от рака или чахотки... А вам всё равно? Вы хотите умереть?
  -Нет! Я не хочу умирать, мне всего двадцать девять, и у меня есть Эмили: я нужна ей!
  -Тогда идёмте со мной. Я вас не обижу, клянусь.
  -А он? - Кира покосилась на Страуна.
  -Никогда. Он умеет исполнять приказы - сказал я, и лейтенант едва заметно кивнул.
  -Хорошо, я пойду с вами, - согласилась она после секундного колебания. Похоже, она еще слабо верила в происходящее. Когда мы двинулись, она стала ступать тихо, словно кралась, и потуже замотала мокрый платок на голове, когда мы подошли к моему дому.
   Я и сам не смог бы объяснить, что творю и какие нахожу своему поведению оправдания. Но странное, 'равнодушное' милосердие (если оно вообще бывает таковым) овладело мной. Не желая за него ни награды, ни похвалы, ни прощения старых преступлений, я просто захотел защитить эту женщину - одну из бессчётного множества - и исполнил своё желание. С ним напрасно пытались бороться принципы Собора: я твёрдо решил, что в эту ночь выживет не только сильный; пусть живым и защищённым останется и слабый, и пусть злой ядовитый дождь начнёт потихоньку вспоминать, что такое человеческое сострадание и тепло.
  
   ***
   Макс.
  
   Дыхание участилось, уже не имело значения, как много чёрного дыма проникнет в мои лёгкие. Смерть играла бледными костяшками прямо перед лицом, и не страх, а скорее разочарование охватило меня в ту краткую секунду, что я ждал завершающего удара. Я вжался в стену и как никогда ясно ощутил, что обстоятельства действительно способны исказить восприятие времени. Мгновения, заволочённые полутьмой, наполненные шумом паникующей толпы, овеянные предсмертным ужасом, чудились необычайно долгими и сладкими. Они были наполнены значимостью и ощущением вечности. Оправдал ли я своим путём учение? Отыскал ли пресловутое Восхождение, за которым меня, когда-то лучшего послушника Синего Города, отправила длань всевластной ложи?..
   До меня донёсся странный скрежет, и я понял, что он исходит из-за моей спины; но в то же время совершенно ясно было, что оборачиваться нет смысла. Могучая сила, похожая на убедительность сновидения или гипноза, внушила мне, что скрежет исходит не из пространственного 'позади', а из временного. Пронзительный спазм предчувствия смерти наделил мозг способностью обозревать и осознавать, что после гибели тела моему взору откроется выбор: куда следовать по спирали десятилетий и веков. Я знал, что уже не повлияю на течение истории, но, с другой стороны, не было сомнений, что скрежет из прошлого настигает меня, именно чтобы переменить её ход.
   Несмотря на свою бестелесность, он разорвал волокна многих судеб и перекроил ради моего выживания чуть не целую вселенную... Дряхлый, немощный старик поднялся с постели и за минуту, сошедшую в полсекунды выдоха моего пылающего вечера, доковылял до окна. Он с трудом отталкивал железные ставни, и скверные петли издали тот самый жалобный скрежет.
  -Туча приближается, - хрипел он. - Почему же вы прячетесь, дети мои? Почему бежите?
   Открыв ставни, он тихо застонал. В его глаза вонзило лучи больное бриллиантовое солнце. Сквозь прорези ядовитых туч оно разбросало убийственные белые иглы на руины города. Вспышка озарила укрытую пеплом землю и мрачный подол небес, обожгла сетчатку сощуренных глаз старика. Тонкая марля век и слабая, трясущаяся рука пытались защититься от разгневанной звезды, но всё оказалось тщетно. Впрочем, мне достаточно было и одного мига озарения.
   Как и звук, волна света захлестнула мои плечи, пронзила насквозь вжатое в стену тело, залила бледным огнём коридор. На мгновение я увидел силуэт нападавшего и занесённый кинжал. Следуя инстинкту, такому же древнему, как человеческая привычка уничтожать своих сородичей, я рванул влево. Я услышал, как клинок проходит в считанных сантиметрах и вонзается в деревянную панель стены, злобно царапает её в поисках плоти.
  Я контратаковал: ударил своего обидчика в печень, схватил руку, держащую оружие. Видимо, от неожиданности он даже не попытался сопротивляться, и я сломал кость в области локтя, но нападавший не издал ни звука. Я понял, что имею дело с коллапсером - загипнотизированным рабом какой-нибудь банды, чьи главари не рискнули пойти на дело самостоятельно, а послали облучённого и введённого в глубокий транс десятилетнего подростка. Пытаться допросить такого было бесполезно.
  Одной рукой я взял его за грудки, а второй сорвал с лица очки ночного видения. Теперь, 'прозрев', я поспешил к лестнице, окликая Ташу. Через несколько шагов я увидел двоих мужчин, тащивших её к лестнице. Они по-прежнему зажимали ей рот. Один из них заметил меня, и в тот самый момент, когда я поднимал пистолет, кинулся бежать. Видимо, эти двое не были под гипнозом, так как и второй похититель бросил Ташу и помчался вслед за сообщником. Я не стал стрелять и позволил им уйти.
  -Они не ранили тебя? - спросил я девушку, усаживая её у стены.
  -Нет. Они ничего мне не сделали, просто я испугалась.
  -Это ничего, всё позади.
   Я бессознательно коснулся поцелуем её губ, и она кратко ответила мне.
  -Идём скорее отсюда, мне очень больно дышать, - сказала Таша.
   Первый этаж практически не был задымлён, но мы поспешили покинуть здание, и на улице столкнулись с Аклаком. Старик не просто сохранял спокойствие - он улыбался с той же безмятежной учтивостью, с какой приветствовал меня ранним утром. Его окружала целая группа молодых красивых девушек с белоснежными ободками на шеях.
  -Сочувствую вам, - сказал я Аклаку, но он продолжил улыбаться.
  -Пути судьбы неисповедимы. Я недоумевал, кому же оставить свой отель в наследство, если у меня нет ни детей, ни родственников. И вот всё разрешилось само собой, господин ревизор. О, я вижу, вы ранены. Позвольте предложить довезти вас до больницы.
  -Нет, это всего лишь царапина, - я посмотрел на свою промокшую от крови рубашку и снял её. - Оно только выглядит плохо. Лучше я отправлюсь за помощью в храм.
  -Как вам будет угодно.
  -Я вижу, у вас не так мало постояльцев, как кажется на первый взгляд.
   Улица была заполнена выбежавшими из отеля людьми. Многие выскочили в одном белье или ночных рубашках, некоторые были ранены и осаждали кареты скорой помощи, кое-кто торопился покинуть ярко освещенную улицу.
  -У меня приватный отель. Без крайней нужды никто лишний раз не афиширует свой визит. Можно сказать, сейчас здесь собрался настоящий форум, - Аклак тихо рассмеялся, - весь цвет Собора. Так что спасибо, что не начали стрельбу.
   Я поспешил застегнуть кобуру. В этот момент между пожарных машин на улицу протиснулась роборикша. Она остановилась в тридцати метрах от входа, и из кабины мне махнул капитан Стэл. Я простился с Аклаком и кивнул на прощание Таше. На её плечах осталась моя прозрачная накидка, нисколько не пострадавшая от огня и дыма, но я хотел, чтобы она сохранила её.
   Роборикша была единственным разрешённым видом частного транспорта в Белом Городе. Она представляла собой узкую вытянутую капсулу из прозрачных волокон, аналогичных тем, из которых сооружались Икары. По желанию пользователя волокна могли менять вид и имитировать кожу, пластик, металл и даже дерево. Капсула имела одно огромное колесо впереди и два маленьких сзади; сверху большого колеса восседала тонкая фигурка робота, отдалённо похожая на человека, которая принимала пользовательские указания относительно маршрута. Её внешний вид скорее имел декоративное, нежели функциональное назначение: в случае необходимости робот складывался в корпус, а компьютер воспринимал команды без видимости посредника. Основным преимуществом такого транспорта была необыкновенная скорость и способность стремительно маневрировать на узких улочках города, благодаря изящной, утончённой форме и безупречности навигационного механизма.
   Я сел рядом с капитаном в двухместную кабину, Стэл приказал роботу отвезти нас в другой квартал города.
  -Что здесь произошло? - спросил он столь обеспокоено, словно сам только что пережил пожар и покушение бандитов.
  -Я думаю, это был поджог.
   Капитан помрачнел еще больше, но ничего не сказал. Рикша остановился, и мы оба смотрели на зловещее зарево, вздымающееся через несколько улиц. Впрочем, оно уже сходило на убыль.
  -Ты ранен, - первым вышел из оцепенения Стэл, - и, как вижу, весьма серьёзно.
  -Ерунда. Бывало и хуже.
  -Давай отвезу тебя в больницу.
  -Нет, я хочу в храм. Мне нужно таинство.
  -К центральному храму, - приказал капитан роботу-извозчику, и бесшумная машина устремилась в путь. - Ты наглотался дыма? - спросил он.
  -Это был не просто дым, отец. Они подожгли какой-то химикат прямо в комнате под моим номером: пытались отравить меня.
  -Кому, по-твоему, могло такое понадобиться?
  -Ты шутишь? Я, к счастью, успел обидеть немалое число еретиков и предателей. Видимо, кто-то из недобитых решил поквитаться.
   Капитан тяжело вздохнул, и я, в конце концов, не выдержал:
  -Ради Бога, отец! Скажи уже, что тебе известно! Ведь ты всем своим видом показываешь, что знал и про нападение, и про нападавших.
  -Ты один из лучших инквизиторов Собора, Макс, и подобрал себе неплохое прикрытие в качестве ревизора. Но дело в том, что в Белом Городе никто не боится ни инквизиции, ни ревизии. Все привыкли к тому, что вот уже шестнадцать лет этот рай непоколебим и совершенно спокоен; и все знают, что Собор никогда не пошлёт сюда агента с открытой миссией, ведь этим он побеспокоит единственную мирную гавань империи. Что мне известно: этим людям нужен не ты.
  -Таша, - пробормотал я. - Они схватили её, но я не подумал о мотивации, так значит...
  -Они пытались похитить её?
  -Да.
  -Что ж, Макс, прости, но, видимо, это означает, что твой отпуск оканчивается. Мне жаль, что всё происходит так быстро, - строго сказал капитан. Мы тем временем добрались до храма.
  -Я весь внимание, отец.
  -Сначала прими таинство. Через час я заеду за тобой и расскажу о миссии.
  -Я должен знать одно: Таша в опасности?
   Он пытливо взглянул на меня, словно пробуя определить подноготную вопроса. Наши взгляды впервые вступили в противостояние, но я был твёрд в своих чувствах, и мне нечего было скрывать.
  -Нет, - тихо произнёс Стэл несколько секунд спустя. - Я думаю, в ближайшую ночь они не повторят попытки. Ступай. Вскоре мы всё обсудим.
   Я молча покинул стеклянную каплю и в тяжёлой задумчивости отправился к храму. Ночь поглощала звуки шагов над пустынной площадью, и я знал, что как никогда нуждаюсь в молитве и таинстве синхронизации. Я злился на отца за то, что он смеет что-то скрывать от меня - что-то, касающееся главного сокровища моей жизни. Впервые я не находил причин понять его, впервые я доверял ему меньше, чем своему неспокойному сердцу; впервые я любил.
  
  ***
  Элемер.
  
  -Мы разделимся, - объявил я отряду, когда мы вошли на территорию фабричного комплекса. - Масов и Сьюли пойдут на восток, а мы с сержантом - на запад.
   Каус поспешил перейти на выделенную частоту и обратился ко мне лично:
  -Простите, капитан, что опять позволяю себе спорить, однако вынужден заметить, что лучше не отправлять рядовых вместе.
  -Почему?
  -Стыдно признавать, но они испуганы. Страх не позволит им выполнить задачу должным образом.
  -Смерть товарища их деморализовала, - согласился я.
  -Больше, чем следовало! Они же солдаты: пусть привыкают к смерти, чёрт подери, или же погибнут сами!..
   Я переключился обратно на общий канал:
  -Я изменил решение. Сьюли пойдёт с сержантом, а я с Масовым. Я знаю, что вы устали, но в запасе не так много времени. Вскоре нам необходимо возвращаться для пополнения запасов, но я думаю, повторно отправляться сюда желания ни у кого не осталось. Поэтому нам лучше добиться успеха сегодня же. В этих развалинах точно что-то есть: мы видели это, мы слышали это, оно рядом. Горстка отважных - мы всё ещё можем найти спасение для своих близких и родных! Я прошу у вас еще немного терпения и смелости - не ради себя, но во имя Собора.
  -Мы не подведём, капитан, - энергично ответил сержант, рядовые промолчали.
  -У нас будет пять часов на исследование территории. Желательно осмотреть как наземные постройки, так и любые коммуникации и подземелья. Ищите всё, что может быть похоже на источник сигнала. Сегодня мы исследуем восточное и западное крылья комплекса, южный оставим на завтрашнее утро. Всем всё ясно?
  -Так точно, капитан - отозвались солдаты.
  -На удалённости более двухсот метров друг от друга мы потеряем связь, поэтому в случае экстренной ситуации или если кто-то что-то найдёт, используем светошумовые ракеты. Группа, которая заметит сигнал, поспешит второй группе на помощь.
  -Вас понял, сэр! - прокричал сержант.
  -Встреча через пять часов, - еще раз повторил я, и мы разошлись.
   Мы с Масовым отправились на восток, и, обернувшись буквально через полдюжины шагов, я не увидел ни Сьюли, ни Кауса: их уже проглотили тёмные очертания очередного безликого цеха.
  Строения комплекса пострадали от взрыва меньше, чем те части города, которые мы видели прежде, однако разрушенные элементы крыши, тонны стекла, стальные механизмы, скрученные огненным смерчем - всё это множило окаменевший слой хлама. Фонари были включены на максимальную мощность, но я понимал, что в такой темноте мы разве что при очень крупной удаче разглядим в тоннах мусора важную мелочь. Сигнал мог исходить от одного-единственного компьютера, погребённого под обломками, мог раздаваться из-под засыпанного пеплом люка в подземелье, мог, наконец, оказаться лишь фантомным воплем случайно проснувшегося довоенного маяка, запоздало возвещающем об атомной угрозе. И ни в одном из этих случаев четыре жалкие струйки света, бродившие по древнему техногенному кладбищу, не смогли бы помочь. Однако даже в мрачнейшей тьме человек не переставал быть человеком и следовал за надеждой.
  В динамике маски я слышал прерывистое дыхание Масова. Я знал, что ему страшно, да и мой собственный страх отнюдь не улетучился, хотя опасность осталась позади - его лишь немного притушила усталость. Мы бесплодно обыскивали территорию фабрики уже более часа, когда мне пришло в голову взбодрить себя и солдата ненавязчивой беседой.
  -Ты женат, рядовой? - спросил я первое, что пришло в голову.
  -Так точно, - с готовностью отозвался Масов.
  -Тебя ведь зовут Альзар, верно? Если не секрет, как тебе удалось получить лицензию на фамилию в столь молодом возрасте?
  -Это не моя заслуга, капитан, а моего отца. Он был личным секретарём архиепископа Зелёного Города в течение целых восьми лет. Его высокопреосвященство ценил моего отца и перед его смертью сделал этот подарок всему нашему роду. К сожалению, моих способностей не хватило, чтобы продолжить дело отца и прислуживать архиепископу, поэтому я пошёл в армию. Но даже если я не выживу, мои дети навечно унаследуют эту фамилию с полным правом.
  -Архиепископ был весьма добр к вам, - сказал я. - У тебя есть дети, рядовой?
  -Две девочки-близняшки, сэр. Они родились три месяца назад.
  -Ты не жалеешь, что пошёл в армию и оставил их?
   Я понял, что мой вопрос сильно смутил Масова, но всё же он ответил:
  -Никак нет, капитан. В наше время почётно быть солдатом, особенно когда все стремятся сбежать из Европы, а мы, наоборот, уходим на Восток. Я надеюсь, что однажды стану, как вы.
  -Как я? - я удивлённо обернулся к рядовому и наставил луч света на его маску.
  -Да, сэр, как вы, - капитаном судна.
   Я усмехнулся:
  -Хочешь узнать, как я стал капитаном и предводителем вашего отряда, Альзар?
  -Конечно!
  -В детстве и юности я думал, что стану учёным: у меня были кое-какие задатки, но, видимо, кровь сказала своё слово. Я не знаю наверняка, кем были мои родители: они умерли, когда я был младенцем, но первые три года жизни я провёл на корабле, и полагаю, они тоже были мореплавателями. После их смерти я, видимо, стал постоянной головной болью для всего экипажа, поэтому меня, еще совсем карапуза, высадили в порту Зелёного Города.
  Только каким-то чудом я выжил, не угодил в лапы к работорговцам или уличным людоедам. Через несколько дней меня подобрал профессор Алистер Дези. Это был выдающийся человек, возможно, ты слышал о нём прежде: он первый из учёных новый эры смог получить докторскую степень. Уже тогда, двадцать лет назад, Туча надвигалась на Европу и приближалась к границам Красного Города. Дези был одним из тех, кто искал спасение. Но ему было уже почти двадцать, и он не успел довести до конца многие свои начинания. До самой смерти он обучал меня наукам, приобщал к своим исследованиям, но я стал не более, чем хорошим ассистентом - продолжить его дело я бы не смог, слишком велик оказался разрыв в знаниях. Дези оставил мне массу проектов. Он занимался роботостроением, изучением климата, проектированием защитных куполов, исследованиями синхронизации... Именно изобретённые им купола до сих пор защищают наши последние города, они многократно превосходят те, что когда-то строили основатели Чёрного Города.
  Когда профессор умер, мне было уже тринадцать. Я стоял перед выбором: стать посредственным учёным или попытаться помочь Собору там, где многие испуганно отступали. Не стану лгать тебе, будто я очень смелый человек, но любопытства и смекалки мне не занимать. В четырнадцать я получил лицензию на исследования внешних территорий и присоединился к своей первой экспедиции. К тому времени отряды уже уходили во все концы мира, ища спасение: епископы отчаялись найти панацею в настоящем и обратились к прошлому.
  В пятнадцать лет я уже побывал на руинах Чёрного Города, мы нашли десятки, артефактов, потрясающих технологий, но ничего, что помогло бы против Тучи. Наши прадеды еще сорок лет назад знали об угрозе вечной зимы, но погибли, унеся своё знание. Они не нашли ничего, способного предотвратить конец света. После Чёрного Города мы двинулись дальше. Я много лет следовал то с одной экспедицией, то с другой: побывал в бункере Нового Стамбула, спускался в кратер Тель-Авива; затем мы ушли ещё дальше, к руинам Багдада и Тегерана... Ни одной зацепки к спасению там не было, и мы лишь напрасно углублялись на восток: в Дубай, Карачи и Мумбаи. А многие мои товарищи уплывали попытать счастья в Америку.
  Они погружались к морскому дну, чтобы отыскать довоенные научные центры под водами Тихо-Антлатического Океана. Сан-Франциско, Лос-Анджелес, Бостон, Хьюстон - ты вряд ли знаешь эти названия, но я лично знаком с людьми, возвращавшимися оттуда. И, увы, они поднимались с глубин ни с чем. Неважно, искали они способ остановить расширение Тучи или информацию о клочках суши, где можно было бы укрыться, - всё оказывалось напрасно. Впрочем, я всегда относился к первым: искать пути бегства было не по мне. Я точно знаю, даже теперь, когда моя жизнь подходит к концу, что где-то должна быть технология достаточно могучая, чтобы повелевать самой планете, чтобы укротить её...
  В конце концов, несколько месяцев назад я доказал, что сигнал отсюда, из Минска, совпадает с довоенным кодом, но исходит из источника слишком мощного, чтобы это был передатчик старой эры. С некоторой погрешностью я обосновал теорию, согласно которой кто-то или что-то пытается связаться с нами. Это нечто пережило войну и смогло послать сигнал, дошедший до нас; оно смогло выжить здесь, посреди холода, радиационного фона, в отсутствии солнечного света и каких-либо ресурсов, и значит, оно способно перехитрить катаклизм. Я убедил епископа Зелёного Города в обоснованности экспедиции, и впервые за многие годы мне доверили стать капитаном корабля. Так что, можно сказать, я шёл к этому всю жизнь, - подытожил я с улыбкой.
  В этот момент Масов коснулся моего плеча. Я обернулся к своему внимательному слушателю. Луч фонаря упал на его маску, я разглядел лицо рядового. Он двигал губами, но я не слышал ни звука. Рядовой активно жестикулировал, и тут я догадался, что он указывает мне на пропавшую связь. Я поспешил переключить частоту, но на всех царила гробовая тишина. Знаками я показал Масову, что тоже не слышу его. Тогда он закивал и указал на панель ввода команд костюму на левом рукаве. Я замер от ужаса, когда сравнил его и свои показатели. Все датчики, включая прибор измерения уровня радиации, показывали сплошные нули.
  -Что-то вывело из строя всю электронику, - выдохнул я, забывая, что меня никто не слышит.
  Стоило мне сказать это, как одновременно погасли оба фонаря: иссяк накопленный заряд батарей. Это означало, что питание костюмов отключилось уже семь минут назад. Я стащил со спины винтовку и жестом показал рядовому, чтобы он поспешил сделать то же. Не было сомнений, что кто-то атаковал нас, причём атака длилась уже некоторое время - с того мига, как враг бесшумным электромагнитным импульсом уничтожил все наши приборы. Я знал, что костюм и маска продолжат защищать нас от радиации, но критически важны были не только запасы переработанных испражнений и накопленного в баллонах очищенного воздуха: их должно было хватить на тридцать часов. Куда опаснее была потеря связи и кромешная тьма, против которой у нас не осталось оружия.
  Я показал Масову, чтобы он прижался ко мне и не отходил ни на шаг. Сомкнувшись плечом к плечу, мы продолжили вслепую топтаться на месте. Отдалённым эхом в наши обесточенные маски проникали звуки внешней среды: порывы ветра, треск стекла под сапогами, методичные удары металла о стены фабрики, когда на них в очередной раз наскакивал холодный вихрь...
  Масов затеребил мою руку и указал на офицерский пистолет у меня на поясе. Я непонимающе развёл руками. Мне казалось, что с винтовкой я чувствую себя увереннее. Тогда рядовой сам потянулся к моему оружию, но я остановил его руку и сам достал для него пистолет. Несколько секунд Масов нервно водил по корпусу, пока, наконец, не заставил вырваться узкую полоску света из подствольника.
  -Фонарь! - радостно воскликнул я и тут же оторопел. Перед нами возвышалась огромная человеческая фигура в длинном балахоне
   В высоту она достигала трёх метров и была накрыта одеянием из обыкновенной мешковины, капюшон которой надёжно скрывал лицо. Из-под просторного одеяния выглядывал архаичный топор с очень длинным древком. Прежде, чем я успел что-либо сделать, широкий балахон слетел с плеч фигуры и набросился на нас. Вблизи оказалось, что это ничто иное, как сеть из плотных металлических колец. Видимо, она была роботизирована, поскольку не просто обняла нас с Масовым, но начала крепко стягивать, усиливая давление со всех сторон. За мгновение до того, как быть схваченным, я всё же успел податься немного в сторону, и левая рука, державшая пистолет, осталась свободна. Я бросил на землю бесполезную винтовку и начал пальбу по тесно сплетённым колечкам, стремившимся придавить меня к земле. Через секунду раздались и очереди со стороны рядового. Пули без особого труда прошили сеть насквозь, и я что есть мочи рванулся прочь. Ноги, однако, заплелись в тяжёлых путах, и я упал.
   Масов тем временем, похоже, даже не пытался сбежать. Схваченный более цепко, чем я, он проделал брешь в плотном металлическом полотне и окатил робота длинной очередью. В том, что нам противостояла именно человекообразная машина, не могло быть сомнений. Она рванула назад, избегая прямых попаданий, исчезая во тьме, но стоило Масову прекратить пальбу, как с оглушающим грохотом бросилась на рядового. Я как раз успел освободить ноги и поднять свет подствольного фонаря в сторону своего товарища, когда справа на него обрушилось лезвие. Топор без труда пробил маску и вошёл глубоко в голову.
   Не соображая, что делаю, я полз на четвереньках в беспросветную темень, даже не думая о том, чтобы осветить себе путь. Только начав подниматься, я налетел на какой-то камень, и новое падение заставило немного собраться с мыслями. Я сорвал с пояса сигнальную ракету и выстрелил ею над головой. Ракета взметнулась высоко-высоко в небо и оглушительно взорвалась, опаляя разноцветным сиянием низкие грязевые облака.
   Оставалось надеяться, что Каус со Сьюли не исследуют какое-нибудь подземелье и что они в свою очередь не попали в передрягу. Я повторно вскочил и собрался бежать, но что-то мощное подцепило ноги и вновь повергло меня на землю. Схватив одним из манипуляторов ступни, безжалостная машина резкими рывками подтягивала меня к себе, одновременно замахиваясь топором. Я успел вцепиться в какую-то балку, и ноги пронзила страшная боль растягивающихся мышц. Наверняка, при этом рывке была повреждена герметичность костюма, но думать об этом было некогда. Плохо различая врага, я выстрелил в его сторону короткой очередью. Раздался звон отлетающих от металла пуль, но хватка ослабла.
   Высвободившись, я увидел, что атакующий робот представляет собой тонкую конструкцию из трёх полос металла, охваченных обручами. Под ними тускло мерцали огоньки внутренних систем, выполненных из неуязвимого сверхпрочного металла. Прежде я видел такие механизмы только на картинках, но довольно неплохо знал их параметры. По сути, у этой военной модели полувековой давности не было как такового ни торса, ни головы. Её называли 'сороконожкой', поскольку дюжина манипуляторов-конечностей разной длины и назначения составляли главное преимущество в бою. Робот мог одновременно нести двенадцать видов мелкокалиберного или холодного оружия и до шести видов тяжёлого.
   Помимо топора, я увидел в его верхней клешне огромный промышленный прожектор. Яркий луч света вонзился в глаза, ослепил фосфорной вспышкой. В течение нескольких мгновений я был совершенно дезориентирован и оглушён и сделался лёгкой добычей. Зрение вернулось лишь в тот миг, когда выпрямившийся в полный рост робот уже зажимал меня в тесных объятиях и вертикально поднимал над землёй. Впрочем, на моё счастье, рука, сжимавшая рукоять пистолета, осталась свободна.
   Длинной очередью я разнёс вдребезги прожектор, и плотный поток пуль смог прострелить один из манипуляторов, сдавивших мой бок. Щупальце разжалось, и робот выронил меня на землю. Рядом же рухнула его оторванная металлическая рука. На ходу стреляя в центр конструкции, я пустился в бегство. Машина устремилась за мной. Из-за 'спины' она вытащила габаритный тяжёлый огнемёт. Используя сразу шесть нижних конечностей, враг уверенно настигал. Пистолет разрядился, и правой рукой я нащупал болтающийся на поясе армейский кинжал. Я понимал, что он не защитит меня, но всё же рванул из ножен, приготовившись бороться до конца.
   В следующий миг поток огня догнал меня. Безумная боль поразила центр спины и моментально распространилась во все стороны, от копчика до затылка. Словно тысячью уколов, пламя разорвало многочисленные прослойки скафандра, сожрало тонкую гигиеническую марлю, в которую вместо одежды было замотано моё тело, и объяло кожу. Я закричал, едва не теряя сознание, и повалился на землю. Я был обречён в любом случае: пронзительный запах горящей плоти бил в ноздри, шум ледяных манипуляторов пульсировал в ушах. Теперь я был отдан на растерзание не только огню, но и поражающему холоду, ядовитому воздуху, радиоактивной тишине...
   Я горел заживо, но всё-таки сумел перевернуться на спину, начал кататься по полу, сбивая пламя. Пускай я знал, что мёртв, в эти последние секунды инстинкт отказывался сдаться. Натренированный тысячелетиями предшествовавшей мне борьбы за выживание - он сражался за меня. Клешни робота повторно подцепили меня и подняли над землёй к верхнему манипулятору.
  Он по-прежнему зажимал разбитый прожектор, но только сейчас я заметил, что это был не столько огромный фонарь, сколько сфероидный интерфейс для ввода команд: на нем виднелся поврежденный виртуальный экран и камера из сплава так называемого 'гибкого металла', устойчивого к большинству видов повреждений. Этот вид металла был изобретён после войны, уже в лабораториях Чёрного Города, почти сорок лет назад, смог подумать я сквозь приступ боли. Каким образом он оказался здесь, в тысячах километров от Вены?..
  В порыве беспомощной злобы я наотмашь ударил кинжалом по приблизившейся сфере, лезвие лишь напрасно чиркнуло по диагонали, не причиняя никакого вреда ни камере, ни дисплею. Робот отстранил манипулятор и занёс надо мной длинное копьё. Я приготовился к желанной, быстрой смерти.
  И вдруг громкий вопль-вой, слышанный уже столько раз в наше путешествие, раздался совсем рядом. Он перерос в рёв. Повернув голову, я увидел гигантского волка, застывшего под лучом света прожектора машины. Это существо было около пяти метров в длину, высотой метра полтора, имело на крепких лапах огромные когти и жуткие торчащие из разверзнутой пасти клыки. Пышная белая шерсть стояла дыбом, пока животное готовилось к прыжку, а пара огромных алых зрачков впилась в робота.
  Не долго думая, машина бросила меня на землю и метнула копьё в зверя. Описав дугу, острие вонзилось в горбатую спину волка, но тот даже не шелохнулся. Снова раздался вой. Когда же машина потянулась за огнемётом, чудовище прыгнуло. Оно повалило робота, словно тот был соломенным чучелом, и перекусило один из манипуляторов, которым машина закрыла от атаки сферу интерфейса. В то же время два нижних манипулятора описали широкую дугу и со всей силы всадили топор зверю в бок. Тот покачнулся, но остался на ногах. Жалобно заскулив, он придавил одну из клешней к земле и перекусил огромными клыками вторую. Похоже, лезвие попросту не сумело пробить толстую шкуру. Робот начал извиваться, словно червяк, и скинул с себя хищника. После этого, к моему немалому удивлению, он бросился наутёк.
  Волк остался стоять на месте, и теперь мы были одни посреди мрака и холода. Всё, что я видел, это пара горящих во тьме глаз, направленных на меня. Я полулежал, прислонившись к каменной глыбе, и не находил сил даже перезарядить пистолет. Я поднял кинжал перед лицом, лезвием поперёк, закрывшись от пасти хищника.
  Но волк медленно подошёл ко мне и коснулся ладони огромным языком. Он не рычал и не торопился напасть, внимательно изучая, принюхиваясь к запаху обожженной кожи и горелого мяса. Просторными крыльями смерть уже забирала моё сознание, но в последние секунды я начал понимать, что в продолжении всей нашей экспедиции это существо не угрожало нам, а лишь сопровождало, беспокоясь о моей безопасности. Почему я имел значение для него? Откуда в ярости поражённых болью глаз нашлось место для сострадания?..
  Горячий выдох древнего животного проник через негерметичную маску, и я опустил кинжал. В этот момент из-за моей спины раздалась короткая очередь. Она прошла чуть выше головы волка, и тот в мгновение ока растворился во мраке. Ему хватило одного прыжка, чтобы исчезнуть, скрыться от лучей фонарей Кауса и Сьюли.
  Меня оставили последние силы, я закрыл глаза. Сознание давало трещину, смертельный холод быстрым водоворотом увлекал в неё окружающую действительность и саму жизнь. Я знал, что руки солдат подхватывают меня, что Сьюли подносит к моей маске фонарик и пытается заглянуть в глаза. Но моё дыхание угасало посреди пустоши, такой могучей, непокорной, загадочной. Оно было согласно слиться со случайным порывом ветра и начать бродить по бесконечному кладбищу в напрасных поисках создателя. Но близкий вопль-вой доносился до моих ушей, звал к борьбе и выживанию, звал к будущему, и наперекор всему я продолжал дышать.
  
  7.
  Исаак.
  
  Когда я открыл глаза, в спальне еще было темно. В Чёрном Городе поздно рассветало из-за плотной облачности, но обычно в семь утра, когда я просыпался, свет уже понемногу начинал расползаться из-за восточного горизонта. Несколько секунд я соображал, что происходит, затем спросил у нависшей надо мной фигуры:
  -В чём дело, лейтенант?
  -Простите, что побеспокоил вас, профессор. Сейчас шесть утра, однако она отказывается уходить.
  -Кто отказывается?
  -Та женщина, - немного смущенно ответил Страун, - которую мы привели вчера ночью.
  -О Боже, - устало пробормотал я, выбираясь из постели. Меня почему-то скорее повеселило сообщение телохранителя и его растерянный вид, чем ввело в замешательство.
   Мне хотелось немного понаблюдать за ней, и, одевшись, я по возможности тихо спустился по лестнице и замер в дверях гостиной, где этой ночью на диване расположилась моя гостья. Мисс Джеймсон расхаживала вдоль дальней стены комнаты, разглядывая полки с фотографиями моей семьи, коллег и друзей. Теперь я мог рассмотреть её одеяние получше и убедился, что оно представляет собой нагромождение лоскутов разных костюмов, практически превращённых временем и дурными условиями в лохмотья. На Кире было сразу три юбки, две рубашки, остатки порванного жилета, не менее трёх шарфов, три платка, связанных в один, старые рваные туфли и перчатки без пальцев. Она нервно теребила свои огромные солнечные очки и металась от фотографии к фотографии, не задерживая ни на одной пристального внимания.
   Я приблизился к ней, когда она всё же замерла над одним из снимков. Заглянув ей за плечо, я увидел, что это фото нашей семьи, сделанное в Лондоне примерно за год до начала Джихада. На ней и моя жена, и наш сын улыбались, махая безвестному фотографу.
  -Вы в порядке? - спросил я, хотя мгновение назад намеревался выставить её без лишних разговоров.
   Кира вздрогнула и обернулась. В тусклом свете первых утренних лучей её лицо выглядело еще более бледным, чем ночью. Секунду она смотрела на меня и словно не узнавала. Её взгляд был полон внутреннего усилия.
  -Это вы? - наконец спросила она, указывая на фото.
  -Да, это я и моя семья примерно тринадцать лет назад. Джошуа в тот год заканчивал лондонский колледж.
  -Вас почти не узнать. А что стало с ними?
  -Мой сын пропал без вести, а жена сейчас спит этажом выше... Она любила Лондон, - зачем-то добавил я. По лицу Киры прошла судорога, но затем она улыбнулась.
  -Не так уж часто можно встретить старые снимки в наших лагерях. Почему-то они высоко ценятся некоторыми послушниками, и Собор скупает их в обмен на еду. - Кира умолкла и пристально смотрела на меня. - Умоляю, не сердитесь, господин комендант, но, может быть, у вас найдётся несколько старых снимков, которые вам не слишком нужны? Любые, старше двенадцати лет...
  -Вы должны уйти, - вмешался лейтенант. Он вошёл в комнату, уже одетый в длинное офицерское пальто, с двумя зонтами в руках. - Я отвезу вас в Старую Вену, собирайтесь.
  -Очень мило с вашей стороны, лейтенант, - холодно откликнулась Кира, - но с вашего позволения, мы с господином Гофманом, беседуем.
  -Господин Гофман очень занятой человек, мэм, - сказал Страун и навис над ней, заслоняя от меня. - Вам не следует задерживать его ни на минуту, в особенности памятуя о том, что вы находитесь в городе нелегально.
  -Сам комендант города разрешил мне здесь переночевать! Лейтенант, скажите, пожалуйста, сколько вам лет?
   Страун, похоже, растерялся от такой непосредственности и скосился на меня. Но я лишь сдержанно улыбнулся и вопросительно поднял брови.
  -Тридцать семь, - выдавил он. Кира обратилась ко мне:
  -Ваш телохранитель выглядит моложе своих лет, как ни удивительно, но теперь-то я понимаю, почему он всё время такой раздражительный: он у вас явно пересидел в лейтенантах! Сколько вам было, когда началась война? Двадцать пять? И сколько, получается, вы уже в этом звании?
   Вслед за Кирой я перевёл взгляд на Страуна. Практически с первых дней нашего пребывания в Европе он неотступно следовал за моей семьёй, словно тень, и не раз спасал мне жизнь в череде смутных лет послевоенного хаоса. Но я никогда особо не задумывался ни над его карьерой, ни возрастом. Лишь сейчас я осознал, что даже не знаю, когда у лейтенанта день рождения.
  -Вас не касается моё звание или выслуга лет. Я вполне доволен своим местом и работой, - процедил Страун. - А сейчас, будьте любезны, следуйте за мной.
  -Я последую за вами только после того, как господин комендант выполнит своё обещание и начнёт поиски моей сестры, - решительно объявила Кира.
   На сей раз пришла моя очередь опешить от её отважной наглости. В бойких, выразительных глазах я увидел остатки былого задора и жизнелюбия, которые сейчас скорее походили на отчаянную смелость загнанного животного. Но даже под угрозой смерти она, казалось, была готова биться с закостенелой системой террора, олицетворяемой мною и лейтенантом. Без сомнений, думал я, она должна знать, кто я такой, и должна ненавидеть меня.
  -Да, ваша сестра, - пробормотал я, - мы что-нибудь придумаем. Но раньше, чем что-либо начать, мы должны позавтракать.
   К величайшему неудовольствию Страуна, трапезу действительно накрыли на троих. По-прежнему лишь ломкие серые лучи наполняли дом светом, так как электричество и вода подавались на поверхность не раньше восьми утра. Впрочем, в столовой бормотало радио на батарейках, перебивая унылый стук капель о стекло. Несмотря на полумрак, мне показалось, что это утро, впервые за много лет разделяемое с кем-то, помимо Страуна, чуть светлее всех предыдущих.
  -Разве миссис Гофман не присоединится к нам? - поинтересовалась Кира.
  -Она всегда завтракает в постели, - ответил я со вздохом. - Лейтенант приносит ей еду в девять, когда я уже в лаборатории.
   Мы приступили к завтраку. Даже я, генерал, профессор и комендант целого города в одном лице, не мог позволить себе практически ни одного натурального продукта. Только хлеб, насколько мне сообщили, имел натуральное происхождение и был сделан из настоящей пшеницы, выращенной в Западной Африке. Всё остальное: масло, сыр, молоко, кофе, листья салата, огурцы, даже джем - было ничем иным, как продукцией заводов по переработке вторсырья, цехов по консервированию и лабораторий, выводящих устойчивые к радиации овощи из специальных, синтетических почв. Всё, что мы ели, было выжимкой из компоста старой эры, или оживленными влагой питательными смесями, или, наконец, продукцией машин-синтезаторов.
   Я увидел, что Кира не лишена знаний о манерах поведения за столом, однако с трудом заставляет себя следовать им - настолько сильно её соблазнял голод. Недоедание было одной из тысяч бед, с которыми сталкивались неклассифицированные в своих зонах. Кира нервно хваталась за всё, что видела на столе, и шла по второму и третьему кругу, не уставая благодарить слугу, который подносил ей всё новые порции по мере того, как гостья поглощала старые.
  Я заметил, что у неё начали дрожать руки, а на лбу выступили капли пота. Возможно, это было признаком резко подскочившей температуры.
  -Вы голодали? Там, в Старом городе? - спросил я, останавливая её руку, потянувшуюся за третьей чашкой кофе.
  -Еды очень мало, - тихо ответила Кира, поднимая на меня блестящие глаза. - Но сразу после войны было хуже: люди умирали тысячами от отравлений, и еще столько же гибло в стычках за гуманитарные грузы и старые склады. Сейчас, по крайней мере в Старой Вене, установлен порядок, и продукты распределяются регуляторами. Правда, их от этого не становится больше.
  -Сколько вы не ели?
  -Шесть дней, - чуть слышно сказала она с таким видом, словно в этом было что-либо постыдное.
  -Вы должны были сказать мне! Вам теперь нельзя вот так набрасываться на еду: организм не выдержит нагрузки, и вы умрёте.
  -Но всё здесь так вкусно, - жалобно сказала Кира, - О, но я действительно чувствую себя...
  Она недоговорила и вжалась в спинку стула. Было видно, что её мутит и жар многократно усилился. Я велел Страуну перенести её обратно в гостиную и уложить на диван. Но Кира оттолкнула его руки и пошла сама. Лейтенант последовал за ней, чтобы проследить, что она улеглась. Вернувшись в столовую, он глянул на меня с осуждением.
  -Отставить, лейтенант, - раздраженно сказал я и принялся ходить из угла в угол, что обычно помогало придумать решение неприятным проблемам вроде этой.
  -При всём уважении, профессор, - сказал Страун, раздувая ноздри, - вы рискуете слишком многим, приводя такую женщину к себе в дом, оставляя её здесь на ночь, а теперь еще и позволяя задерживаться...
  -Это не твоя забота, лейтенант. Поверь, моего влияния хватит, чтобы справиться с последствиями.
  -Моя забота - ваша безопасность. За двенадцать лет я научился распознавать, в чём кроется угроза вам или вашей жене. И у меня ни на секунду не возникает сомнений, что эта девица - источник опасности.
  -Господи, Страун, ты забываешься! - рявкнул я с таким гневом, что слуга, убиравший со стола, едва не выронил стакан. - Кто, по-твоему, может наказать меня за эту выходку? Я всё еще генерал, более того, я правая рука Джерела. В любой момент я вправе отдать тебе приказ убить её или вышвырнуть из города!
  -Но вы не отдадите?
  -Я хочу отнестись к ней по-человечески.
  -Я бы тоже хотел, - неожиданно признался лейтенант. - Но начиная со времён Джихада, таким, как я, внушили лишь одну мысль: воля Собора - закон. Если воля Собора - истребить половину человечества ради процветания второй половины, - значит это правильно. Я приучил себя к этому правилу, глядя в самое око шторма, в самую пучину всемирного краха... И вы, - голос Страуна на миг дрогнул, - не имеете права заставлять меня повторно ломать себя!
  В ответ на этот страстный монолог я лишь фыркнул.
  -Если ты хоть что-нибудь понял в Соборе, то должен знать мой ответ: огонь избавил нас от права на сомнения. Всякий, кто не способен принять новый мир и стать стальным, как того требует от нас будущее, не заслуживает ни снисхождения, ни привилегии стать послушником.
  -Это слова моего генерала, сэр, - кивнул Страун, и его взгляд приобрёл прежнюю гранитную непоколебимость.
  -Ты и впрямь слишком долго носишь это звание, - после паузы сказал я, - пожалуй, распоряжусь, чтобы тебя произвели в полковники.
  -Невозможно перепрыгнуть столько званий, сэр.
  -Я распоряжусь, Страун, можешь не беспокоиться об этом.
  Когда телохранитель вышел из комнаты, я приказал слуге включить коммуникатор и вызвать полковника Тереро - командующего регулярных войск Чёрного Города.
  -Комендант Гофман? Какой приятный сюрприз. Доброе утро, - растерянно приветствовал меня молодой полковник-испанец.
  'Коммуникатор' было всего лишь военным обозначением стандартного видеофона. Так его стали называть после войны, когда гражданским лицам запретили пользоваться какими-либо каналами связи до отмены военного положения.
  -И вам доброго утра, полковник. Простите, но я уже опаздываю, потому сразу перейду к делу.
  -Слушаю.
  -Скажите, как давно расформирована казарма на юге города?
  -Приказом от первого октября, сэр. Мы управились в пять дней и очистили помещения к шестому числу. Ребята всё сделали быстро. Кажется, его преосвященство Джерел обмолвился, что помещения казарм передадут под жильё для вновь прибывших инженеров и их семей.
  -А что с обслуживающим персоналом?
  -В основном мы использовали труд неклассифицированных, сэр.
  -И что с ними?
  -Не знаю, - полковник пришёл в явное замешательство. - Наверное, ищут новую работу.
  -Пропала девочка, Тереро, - начал говорить я, но вдруг осёкся.
  -Где? На территории казарм?
  -Где-то там... впрочем, это, кажется, случилось около недели назад.
  -Тогда, боюсь, вам лучше обратиться в полицию, сэр. Они занимаются розыском гражданских. Эх, в какое время мы живём, - вздохнул полковник.
  -Да-да, Фабио, спасибо вам. Не беспокойтесь, всего доброго.
  Я поспешил отключиться и сел в кресло. Что за странный инстинкт в последнюю секунду запретил мне сказать ему правду и просить о помощи?
  -Вы тоже не верите в эту историю про ребёнка? - раздался голос Страуна за моей спиной.
  -Что это? - я указал на небольшой свёрток в его руках.
  -Это сувенир из Старой Вены, любезно доставленный нашей гостьей.
  Он развернул плотную ткань и продемонстрировал маленький довоенный револьвер.
  -Он заряжен?
  -Только одна пуля. Думаю, для вас.
  -Ты обыскал её?
  -Только что. Она спит, у неё жар. Я думаю, сэр, она собиралась убить вас еще вчера, но ваше предложение соблазнило её больше: сон в тепле, да еще и бесплатный завтрак. Вас спасла случайность.
  -Но я не думаю, что она солгала про сестру.
  -Только самоубийца рискнёт нелегально проникнуть в город и притащить с собой оружие. Они знают, что за это грозит казнь.
  -Я разберусь, что с ней делать. Сломай пистолет, но верни ей - поглядим, как она поступит. Я не хочу впутывать в это дело Джерела или Тереро, поэтому прошу тебя заняться поисками мисс Эмили.
  Страун кивнул, спрятал револьвер в карман пальто и направился к двери. Он дождался, пока я переоденусь, и молча сопроводил до спуска в подземные лаборатории. Впервые за несколько недель я опоздал в свой кабинет.
  
  ***
   Макс.
  
  Центральный храм Белого Города был составлен из мраморных плит, чьи цвета сахара гладкие стены сияли в ночи, тогда как окружающие здания и сходящиеся к широкой площади параллели улиц не имели никакой подсветки. Несмотря на общую монолитность сооружения, каменные лепестки, опоясавшие центральную башню, выглядели воздушно. В то же время этот бастион новой эры был сердцевиной и наиболее крепкой опорой города. Как и во всех 'цветных городах', он исполнял роль главного оплота Собора и мог выдержать натиск взбунтовавшейся толпы, или миномётный обстрел террористов, или даже ярость взрывной волны атомной бомбы.
  Створки внешних врат бесшумно раскрылись, и я ступил на светло-голубой мрамор внешнего холла. В любое время дня и ночи сюда допускались все желающие: вольные граждане и рабы, обитатели внешних территорий и епископы Собора. В просторном зале не было освещения: лишь зыбко мерцал пол цвета морской бирюзы, и до моего слуха доносился ласковый плеск приливных волн. Подняв голову, я увидел бездонное звёздное небо вместо тяжёлого каменного купола. Крохотная капля бесконечной Вселенной была лишь ловкой имитацией, позволяющей видеть подол одеяния нашего измышленного Божества. Но зрелище напомнило об ангельском сиянии Таши, и моё сердце невольно замерло.
  Я пересёк холл и приблизился ко внутренним вратам. Они представляли собой две металлические створки, каждая из которых заключала в себе хитроумный узор лиан и огромных цветов. Пёстрые бутоны мерцали во тьме неоновым огнём и приглашали ступить на шаг ближе к великому таинству.
  Из тьмы мне навстречу вышли двое послушников, облачённые в матерчатые чёрные накидки, достигающие пола. Их поступь по лазурной глади камня была бесшумна, а походка - кротка. Ночные стражи покоя храма - они вышли приветствовать меня и убедиться в миролюбивости моих намерений.
  -Верен ли ты храму? - тихо спросил меня один. Я увидел, что это мальчик лет семи, и вспомнил, как когда-то тысячу раз на дню сам задавал этот вопрос, будучи в услужении маленького храма в порту Синего Города.
  -Я верен, и моя любовь пылает, обжигая, - ответил я. Это был один из десяти ответов, который клирик-привратник мог услышать от послушника. От нижней ступени служения до высшей - ответ различался, обозначая, кто есть кто в духовной иерархии Собора, - феномена, более глубокого и грандиозного, нежели любая религия сожжённой эры.
  Я знал, что предшествовавшие нам скитания духа, в которых предки не находили ни ответов, ни отдохновения, длились тысячи лет. Я знал их лучше не только юных привратников, но и самих епископов и даже капитана Стэла, заставшего времена их могущества на Земле. Я по долгу службы изучил их и пропитался ими, чтобы понять всю тщету и несостоятельность их слов перед идеей Собора. В наш золотой век постъядерного восхождения все довоенные религии стали моими врагами. Они были ересями, за которыми я неутомимо охотился всюду, куда ложе архиепископов угодно было простереть властную длань. Я уничтожал врагов учения в любом уголке внутренних и внешних территорий, и, как мог убедиться юный привратник, даже Белый Город не был исключением.
  -И да сожжёт твоя любовь останки старых времён, инквизитор, - с почтением ответил мальчик и поклонился.
   Я склонил голову в ответ, и несколько алых капель из моей раны упали на светящийся пол.
  -Вы ранены, - молвил второй привратник. Это оказалась девочка также не старше восьми лет. - Позвольте нам обработать вашу рану прежде, чем вы вступите во внутренний храм.
  -Хорошо, но поторопитесь. Я нуждаюсь в таинстве.
   Холодная металлическая трубка касалась моей кожи. Она следовала тем же путём, что и клинок коллапсера в задымлённом коридоре. Впрочем, её бесшумное ледяное дыхание, в отличие от жадной тёплой стали кинжала, не хотело моей крови. Напротив, в считанные секунды оно заставило её свернуться, а спустя минуту края раны начали отвердевать. Затем машина принялась сводить швы тончайшими иглами и параллельно вводить анестетик. Холодная трубка шла сверху вниз, от самого сильного пореза на щеке, к незначительной царапине на шее, чуть в стороне от сонной артерии и ниже, к более глубокой, но всё равно не опасной ране на ключице.
  -Останется шрам, - заметил привратник, когда медицинский робот закончил своё дело. Из цилиндрического корпуса машины, заменявшей дюжину врачей разной специализации, выдвинулось небольшое зеркало, и я посмотрел на своё отражение. Кое-где на теле остались следы сажи и крови, но от кровоточившей пять минут назад раны не было и следа.
  -Ничего страшного, - сказал я, проводя пальцем по шву. Он был холодным, будто стальным. Я прошептал: - Таинство, сейчас.
  -Следуйте за мной, мессир, - с улыбкой пригласил послушник.
   Он оставил меня одного в бутоне ослепительного оранжевого сияния. Это были закатные лучи старой эры, от которой всем нам суждено было отвернуться. И вместе с тем, это были распахнутые объятия эры новой, которой я и все рождённые очищенными принадлежали безраздельно.
   Я сидел на коленях, держа спину прямо, подняв голову так, чтобы сквозь сомкнутые веки зрачки заливал луч оранжевого пламени. Я мог не бояться повредить зрение, поскольку само солнце стало не властно надо мной в купине синхронизатора. В ней сливались мой дух, тело и воля; в ней я обращался в сияющую мысль: 'завтрашний день настанет. Он настанет, и нечего бояться, будто после заката придёт тьма и поглотит меня...'. Я нёс эту мысль по нитям мириад сознаний, сиявших вокруг, и чувствовал, что каждая мышца моего тела напряжена и с полной отдачей выполняет положенную функцию...
   Я бежал. Великим даром моего вида была способность к бегу, и я бежал. Я карабкался, перенапрягая руки, царапая о камни ступни, но всё же, вопреки завывающему холодному ветру, я продолжал лезть по отвесному склону на самый пик упрямо-вертикальной скалы... С меня ручьями стекал пот, но я жадно дышал; дыхание было пуповиной, превращающей меня в покорное дитя негостеприимной планеты, у которой десятки тысяч моих предшественников жадно отвоёвывали беснующееся право на жизнь!
   Продолжая сидеть неподвижно, созерцая путь поколений своих безликих предков, я обратил в стрелу физическую часть себя, ментальное выражение себя и духовное - скроенное из мистики сверхощущения и сверхпредчувствия бытия. Я был готов воплотить победу над страхом человека двух старых эр. Я глядел на него: бегущего, карабкающегося, задыхающегося - и говорил:
  -Закат не будет последним. Вслед за ночью придёт день и больше, о мой отважный отец, у тебя нет причин сомневаться. Я победил саму ночь, я укротил огонь, я очистился в огне!
   Безобразная полуобезьяна-получеловек падала, сломав ногу; срывалась со скалы в пропасть, не сэкономив силы на последний рывок; умирала, задохнувшись под слоем пепла, исторгнутого на племя гневливым вулканом. Мой предок умирал, напрягая все жилы, падая ниц в неизбежной агонии, но я смотрел на его муку и не испытывал страха. Я жил, уподобленный глыбе мышц, схожий с веретеном мысли, пропитанный духом борьбы и победы всех своих сородичей.
   Я промчался через Белый Город, слыша лишь звон ветра в ушах. Я выскочил на никогда прежде не виденную площадь и, не раздумывая, бросился к жилой башне на её восточной стороне. Не тратя ни секунды на прикидки, я перемахнул через ограду и стал взбираться по белоснежной стене. Редкие уступы стали моими проводниками, и, метр за метром, теряя силы, я отбирал у себя право на отступление. На высоту последнего, шестого этажа, я забрался меньше, чем за пять минут. Я перемахнул через выступ балкона, издавая победный стон усталости и нетерпения.
   Впрочем, я не посмел сразу же войти в комнату. Я сел в уголке балкона, подле теребимых ветром белых штор, и заглянул за их шёлково-волнистую поволоку. Я часто дышал и всё не мог отдышаться. Однако можно было не бояться привлечь её внимание. Таша не слышала ни звука из-за шума воды. Стоящая под прохладной струёй душа, обнажённая и прекрасная, она вела по идеальным изгибам тела тонкой бритвой, и я, как зачарованный, стал наблюдать за движениями рук, покачивающимися бёдрами, мимикой лица и тем, как вода омывает чёрные волосы, прибитые к плечам. Мои ноздри дразнил запах её бальзама - аромат цветений, давно исчезнувших в мире за пределами города-рая.
   Шум воды стих, и прозрачная плёнка растаяла по мановению Ташиной руки. Она замоталась в белое полотенце и осторожно переступила через жёлоб, куда стекли остатки воды. Труба и шланг скользнули в панель потолка, и комната приняла обыденный вид, словно никакой душевой здесь и не было. Девушка медленно улеглась на широкую постель и повернулась лицом к балкону. Она по-прежнему не могла заметить моего присутствия и пробормотала:
  -Экран.
   Мнимый сквозняк прекратил трепать шёлковые шторы. Их полупрозрачная белизна отвердела и превратилась в огромный телевизионный экран, вещающий новостной канал. Голос диктора был, как всегда, бодр и энергичен, но ни я, ни Таша его не слушали. Она закрыла глаза и моментально задремала. Я же как можно тише пробрался сквозь экран и встал над её ложем.
   Уже не первый раз она представала передо мной в ночи именно такой: беззащитной, желанной... Но только в эту секунду сомнения не терзали меня, и триединый порыв вёл меня, исключая любую неясность. Она ответила на мой поцелуй, не открывая глаз, и тихо выдохнула:
  -Макс... как ты здесь оказался?
  -Ты хорошо себя чувствуешь? - шепнул я, гладя влажные чёрные волосы, проводя пальцем по нежной коже.
  -Теперь да. Некоторое время болела грудь, но сейчас всё прошло.
  -У меня тоже.
  Она дышала немного учащённее, но по-прежнему не открывала глаза. Язык прикосновений вёл нас сквозь полумрак странной, обманчивой привязанности. Её власть преодолевала морок ухищрений любых высоких технологий, и мы не могли бороться с ней, пускай не знали, ни в чём она брала основу, ни к чему вела.
  -Твоя накидка, - прошептала Таша совсем тихо, так что я наполовину угадывал слова, - я оставила её Аклаку. Я не думала, что найдёшь меня.
  -Где бы ты ни была, я всегда найду тебя.
  -Скажи мне, кто ты?
  -Я тот, кто всегда будет рядом, Таша.
  -Ты говорил, что вечно скитаешься по миру, никогда не ищешь покоя...
  -Я инквизитор Собора, - сказал я, не желая иметь от неё тайн, - но тебе нечего опасаться. На нашем корабле всегда найдётся место ещё для одного пассажира.
  -Всю жизнь я прожила здесь, - помедлив, сказала Таша. Её тело было покрыто мурашками, и сердце билось очень часто, обгоняя даже горячее дыхание. Я прислушивался к каждой её реакции на мои слова и ласковые прикосновения, и не мог представить, как вновь должен буду отпустить...
  -Это место тебе не дом. Но я сделаю тебя свободной: я выкуплю тебя у Аклака, и ты больше никогда не будешь рабыней!
  -Почему ты это обещаешь, Макс? - спросила она прерывающимся голосом.
  -Потому что я люблю тебя.
  -Но разве ты можешь знать, что это не иллюзия?
  -Как далеко могли забраться эти штуки? - с улыбкой спросил я. - Не думаю, что так же глубоко, как я нахожусь сейчас в собственном подсознании.
  -О чём ты?
  -О синхронизации, моя милая. Сейчас я совершаю величайшее таинство, доступное послушнику или вольному гражданину Собора. Машина очищает моё сознание, избавляет его от лишней шелухи, делает чистым, как кристалл - идеально преломляющим лучи моих устремлений и воли. Я триедин, и никогда я не знал себя лучше, чем в этом состоянии.
   Таша, наконец, поняла, о чём я говорю, и распахнула глаза. Она уселась на кровати, подобрав ноги, и коснулась живота. Она провела по вспотевшей коже вниз, к бёдрам и паху, где секунду назад могла ощущать мои прикосновения, но поняла, что в комнате никого нет.
  -Макс, где ты? - не без страха спросила она.
  -Машина сделала меня импульсом, охватывающим всю Вселенную, но при этом не существующим в ней. Все мои чувства, эмоции и мысли превращены в крохотный сияющий узелок, способный вобрать в себя целый мир. Но я контролирую себя и не теряю голову. Мои мышцы напряжены, но мне неведома усталость; мой мозг работает быстрее компьютера, но я не схожу с ума; наконец, моя воля безошибочно определяет все мои желания, и в них я чист, как младенец, подлинен и бессмертен. Она едина с моим подсознанием и телом и безошибочно знает, что истинно во мне.
  -И что ты видишь в своём подсознании?
  -Ты и так знаешь. Более того, очень скоро ты сама увидишь это. Едва я сделаю тебя свободной, ты приобщишься к таинству и познаешь себя.
  -Я действительно знаю. Ведь нас никогда не одурманивали никакие духи, - улыбнулась она, и наши голоса слились в один: - Любовь.
   Тепло её счастья опалило меня и сделало оранжевое сияние, вонзающееся в веки, настолько ярким, что видение поколебалось и улетучилось. На миг я ослеп, а прозрев, увидел лицо послушника, склонившегося, чтобы отсоединить диоды от моих висков. Я схватил его за руку.
  -Что ты делаешь?
  -Вы пребывали в режиме сдвоенности сознания больше часа, мессир. Это огромная нагрузка на мозг.
  -Я принимал таинство, - прорычал я, и сомкнутые вокруг нас лепестки оранжевого стекла почернели. - Я сам решаю, когда прерывать его.
   Я сжал руку мальчика, так что он вскрикнул от боли, но неожиданно раздался голос капитана:
  -Хватит, Макс! Это я приказал отключить тебя. Нет времени ждать, пока ты придёшь в себя, увы. Мы должны действовать немедля.
   Я сорвал с головы провода и диоды и оттолкнул протянутую руку послушника. Выбравшись из всё еще чернеющей капсулы, я последовал за Стэлом, его походка и взгляд выдавали сильнейшее напряжение. Мы вышли на улицу, в объятия прохладной звёздной ночи, и направились к роборикше.
  
   ***
  Элемер.
  
  -Сержант, кажется, оно всё ещё преследует нас!
  -Тогда стреляй, Сьюли! Стреляй во всё, что движется, что только заметишь, чёрт подери!
   Но Сьюли ничего не видела в темноте, а фонарь лишь напрасно мельтешил вслед за поворотами её головы, не в силах поспеть за стремительным силуэтом огромного волка. Он не издавал ни звука, и в его преследовании, точно ощущал я, не было угрозы, однако мои люди не могли этого знать. Впрочем, моя уверенность в симпатии хищника была лишь предположением. Оно основывалось на странном, нелогичном, но, тем не менее, непоколебимом предчувствии. Минута осязаемой близости смерти была чем-то похожа на состояние сдвоенного разума: многие бессловесные образы-миражи вдруг начинали обретать очертания безусловных истин, в то время как иные иллюзии теперь выглядели очевидно ложными. Однако одно огромное различие было между привычной синхронизацией и предсмертными судорогами: в моём теле не было ни силы, ни твёрдости, ни уверенности, ни жажды победы - я был надломлен, повреждён и почти полностью разрушен. И мне было страшно.
   Лютый мороз щипал ожог на моей спине, и всё отчётливее в моём мозгу запечатлевался запах растерзанной огнём кожи и собственного горелого мяса. С запахом начинали перемешиваться звуки: топот солдатских сапог, вой ветра, напряжённое дыхание Кауса, взвалившего меня на могучее плечо. Именно этот отпечаток должен был стать последним, что я унесу в потусторонний мир, столь схожий с ледяной пустошью вокруг.
   Однако в дагерротип моего предсмертного кадра еще вошёл шум нескольких автоматных очередей, выпущенных Сьюли практически наугад. Они рассыпались по узким коридорам административного здания фабрики, и одна из последних пуль, видимо, достигла цели. Я услышал в отдалении сдавленный рокот, похожий на урчание, и звук падения чего-то крупного на захламлённый пол.
  -Ты ранила это? - крикнул сержант, не останавливаясь.
  -Думаю, да!
  -Хорошая работа, рядовой! Будь начеку, я слышу, что оно всё еще преследует нас.
   И действительно, волк продолжил следовать за нами даже после пули рядового, однако перестал быть бесшумным. До меня доносился скрежет его когтей о трухлявые перекрытия, обломки стен и ледяную корку. Каждый его прыжок казался всё тяжелее, и часто сопровождался подвыванием, переходящим в рык. Но по-прежнему он не отставал, по-прежнему был в паре дюжин метров за нашими спинами, и вдруг я догадался, что в его намерения входит отбить меня у Сьюли и Кауса. Но зачем? Чем его манил мой запах? Что за секрет хранил протяжный вопль, предназначенный лишь моему слуху?..
   После очередного поворота сержант нырнул куда-то вниз. Я трясся у него на плече и понимал, что он быстро спускается по длинной винтовой лестнице.
  -Сьюли, захлопни люк! - крикнул он, позади раздался грохот. По металлической крышке лязгнули когти моего белоснежного друга, и где-то над нашими головами распространился новый гул призывного воя.
   Казалось, мы спускаемся по этой лестнице целую вечность, но, наконец, беспросветную тьму разрезало несколько огней, и мы достигли продолговатого тоннеля, под потолком которого были развешаны оранжевые аварийные лампы. Каус сменил бег на быстрый шаг, не уставая, впрочем, приговаривать:
  -Держитесь, капитан, держитесь. Осталось недолго.
  -Это бесполезно, Каус, - сквозь кашель бормотал я, но сержант не слышал.
  -Главное, не теряйте сознание! Еще чуть-чуть!..
  Оставалось только дивиться его упрямству и настойчивости, но я уже закрыл глаза и очень отдалённо понимал, что Сьюли стаскивает меня с плеча и усаживает на пол, поддерживая руками так, чтобы я не касался истерзанной спиной пыльной стены...
  -Откройте! - кричал Каус, неистово барабаня по металлу.
  -Где мы? - спрашивал я замёрзшими губами, но солдаты не слышали, поскольку до сих пор на мне была неисправная маска.
  -Мне кажется, он потерял сознание, сержант, - испуганно сказала Сьюли.
  -Проклятье! Открывайте же, чёрт вас дери! Я знаю, что вы там! Открывайте!
  -Убирайтесь, мерзкие стервятники, - двигались мои губы вслед за шёпотом старика в серой палате. На его лбу выступила испарина: он был обессилен недавним усилием, понадобившимся, чтобы встать и распахнуть ставни на окне. Это был тот самый старик, которого я видел несколько часов назад, несясь навстречу древней машине, охранявшей фабрику.
  В комнату настойчиво постучали, а затем дверь скрипнула, и кто-то вошёл. Я видел, как старик шаркающей походкой движется к центру комнаты, защищая глаза от болезненно-белых лучей. Он повернул голову, и его взором я увидел медсестру. Она всплеснула руками и поспешила к окну.
  -Зачем вы опять открыли ставни? - спросила она. - Солнце очень вредно для вашего зрения. Вы что же, хотите ослепнуть?
  -Я хочу умереть, - проскрежетал старик, еле двигая бумажными скулами. - Разве не это меня ждёт после еще недели мучений?
  Он закашлялся и обречённо опустил взгляд. Я увидел следы ужасных ожогов на обеих кистях: огонь и радиация разъели его плоть почти до кости. Остальная часть рук была скрыта марлевой больничной рубашкой, но не было сомнений, что ожоги поразили большую часть тела, и лишь мощные дозы анестетиков и обеззараживающих антинуклиарных препаратов до поры спасают его от адских мук и быстрой смерти.
  -Вы напрасно отчаиваетесь, - ласково сказала сестра, - я видела оправившихся и от худших повреждений. Укладывайтесь в постель и отдыхайте: вам нельзя отсоединять эти капельницы.
  -Я и так только и делаю, что лежу и отдыхаю. Принесите мне хотя бы лист бумаги, чтобы я написал завещание!
  -Вам нельзя напрягать глаза. Доктор опасался, что вы можете ослепнуть. Они ведь болят, не так ли?
  -Болит всё и постоянно, так что какая разница!..
  В дверь снова настойчиво постучали. Старик с сестрой удивлённо переглянулись: похоже, в этой палате редко бывали гости.
  -Где моё оружие? - проскрежетал он.
  -Боже, о чём вы говорите?! Какое оружие?
  -Если они пришли арестовать меня, я лучше застрелюсь.
  -Никто не будет вас арестовывать. Ложитесь...
  Сестра помогла раскашлявшемуся старику улечься и накрыла его тонкой простынёй. Она поторопилась к двери, которая норовила слететь с петель от яростного, беспрерывного стука...
  ...Раздался скрежет металла, и стальные обручи разжали цепкую хватку многочисленных замков и запоров. Дверь, представлявшая собой монолитную стальную плиту, медленно отворилась. Она открылась внутрь, и из образовавшейся щели на Кауса высунулись сразу два винтовочных дула.
  Мы со Сьюли замерли, наблюдая, как сержант поднимает руки и медленно отступает назад. Мне было сложно отличать галлюцинацию от реальности, но я ощущал боль в спине, и поскольку шуршание голоса умирающего незнакомца больше не доносилось, то подумал, что зрение не обманывает. Из-за широкой двери в тоннель действительно вышли двое людей. Они были в костюмах старого, довоенного образца. На лицах вместо масок были противогазы. Вооружённые древними винтовками, они молча оттеснили Кауса к стене, и теперь мы втроём оказались зажаты на тесном освещенном пятачке, полностью в их власти.
  -Сьюли, положи винтовку, - приказал сержант, - мы пришли с миром.
  В ответ мы услышали слова на совершенно не известном нам языке.
  -Я не понимаю вас, - строго сказал сержант. Даже при поднятых, безоружных руках его голос сохранял нотку властности. - Меня зовут старший сержант Каус, я боец третьей сводной роты...
  Его прервал голос третьего вооружённого человека, появившегося из-за спин товарищей. Это был низкорослый сгорбленный мужчина - видимо, старик-'перерожденец'.
  -Вы говорите на английском, - сказал он, - но эти ребята его не знают. Я тоже с трудом понимаю вас. Что это за диалект?
  -Это не диалект, - ответил Каус, глядя в непроницаемые очки противогаза, - а общепринятый разговорный язык Собора.
  -Собора? - переспросил горбун. - Неужто Собор всё еще существует в Европе? Я потрясён. Я был уверен, что она давно обезлюдела.
  -Не меньше потрясены мы встрече с людьми в мёртвом городе в самом центре пустоши.
   Старик тихо рассмеялся и заметил:
  -Похоже, мы все думали друг о друге, как о похороненной цивилизации. Что ж, тем больше нам будет обсудить...
  -Прошу вас, помогите нашему капитану, он тяжело ранен! - вмешалась Сьюли.
   Ко мне приблизилось лицо в противогазе.
  -Получается, вы у них главный?
  -Пока еще да, - прошептал я, однако меня никто не услышал.
  -Пожалуйста, сэр, я умоляю вас поторопиться. Капитан очень страдает.
  -Потолковать с вами будет невероятно увлекательно, - сказал старик и обратился к двум своим людям. Он что-то сказал им, и они опустили оружие.
   Вместе с Каусом они подняли меня и понесли в сумрак очередного тоннеля. За нами захлопнулась дверь, а в палату умирающего старика, покрытого жуткими ожогами, вошёл мужчина в новенькой форме капитана военно-морского флота Собора. Он приказал сестре покинуть помещение, и она подчинилась. Однако я не услышал ни слова из последовавшей беседы. В очередном тоннеле оказалось невероятное тепло - скорее всего, плюсовая температура, - и державшая меня в полусознании боль перемешалась с жаром и стуком крови в висках.
  Реальность сузилась до размеров горячего чёрного диска над палубой эсминца, и капитан, смеясь, смотрел в мои закрывающиеся глаза. Еще несколько секунд я слышал шаги людей, нёсших меня по бесконечному коридору всё глубже под землю, а затем мир перестал двигаться и стих.
  
  8.
   Исаак.
  
  Был поздний вечер и, сам не знаю, зачем, я попросил слугу растопить камин в гостиной, где спала Кира. Её не разбудили ни его возня с сырыми поленьями, ни треск искр, ни всполохи пламени. Красные пятна принялись плясать по неосвещенным углам комнаты, изредка касаясь её щёк и лба.
  Я глядел на Кирино лицо, уже не такое бледное и худое, как неделю назад, когда она впервые повстречалась мне, но, несмотря на появившийся румянец, видел след глубокой усталости и тоски. Печать истощения была столь глубока, что вряд ли стоило надеяться, что последствия рассеются хотя бы через месяц или даже год.
  Кира тяжело и медленно дышала, и глубокая морщина, говорящая о сильном страдании, пересекала её лоб. Она вздрогнула, когда я потревожил дрова железной кочергой. Пламя вспыхнуло ярче, глотая новую порцию кислорода, и разбудило её. Она открыла глаза и внимательно посмотрела на меня и на камин, не меняя положения.
  -Здесь не холодно, - сказала она после долгого молчания. Несколько секунд я тоже молчал, затем озвучил одну из крутившихся в голове мыслей:
  -Огонь никогда не устаёт...
  -Потуши.
  -Почему?
  -Я боюсь огня. Боюсь с тех пор, как прозвучали первые взрывы.
   Я подозвал слугу и распорядился потушить пламя. Кира по-прежнему лежала на кушетке, не смея шелохнуться. Я сел на краешек рядом с ней.
  -Расскажи, как это было, - сказал я, когда слуга оставил нас наедине в бархатном полумраке. За окном шумел дождь.
   Кира молчала несколько минут и лежала, свернувшись калачиком, закрыв глаза, словно уснула, но дыхание её всё учащалось, и, наконец, она заговорила. Её голос был спокоен. Он казался отстранённым, словно она рассказывает о чём-то, случившимся в совершенно другой жизни. Я не заметил на её лице ни следа страха, хотя рассказ был полон кошмаров:
  -Огонь был всюду. Ракеты еще продолжали лететь, но я не знаю, зачем, ведь и без новых взрывов огонь был везде... Горел не просто целиком Лондон - пылал воздух вокруг него, и мир сделался чёрным от дыма и копоти: чёрными стали здания, земля, облака, вода и люди.
   Несмотря на неимоверное количество жертв с первых же минут беженцев было очень много, дороги были запружены машинами, поезда не ходили. Мы пешком спасались сквозь бесконечную дымную ночь, многие умирали, задохнувшись, а других настигал жар. И куда бы толпа ни устремлялась, горизонт всегда был в огне. Ни деревья, ни дома не способны были выстоять, но то, что оставалось, - воздух и земля - пылало у нас на глазах, миллионы людей сгорели заживо, а я продолжала бежать параллельно какой-то железной дороге. Я прижала к груди полуторагодовалую Эмили и бежала, совершенно слепая из-за дыма...
   Рядом со мной были и другие, но мы не слышали друг друга и не разговаривали: всех нас оглушили взрывы. Они не прекращались где-то на севере, в то время как мы бежали, не сговариваясь, на запад, туда, где, казалось, меньше всего огня. Это длилось день и ночь, но все часы были одинаковыми: жаркими и чёрными.
  Я не могу вспомнить ни одного лица, но знаю, что никто из моих друзей, с кем я покинула Лондон, не выжил. До лагеря беженцев в Уэльсе вместе со мной дошли их призраки, пугавшие малютку Эмили, и я не спала и не ела девять дней, пока, наконец, не увидела побережье. Оттуда люди хотели эвакуироваться в Ирландию.
  В первый день мы слышали, что её пока не атаковали, но в лагере я узнала, что горит весь мир, и что спасения нет и не будет, потому что нам объявлен Джихад! Я не понимала ничего из слов военных, сообщавших новости: я думала только о своей крошечной сестрёнке, которая плакала, не переставая. Она должна была выжить, она не могла не выжить, думала я... А потом снова завизжали сирены: они бомбили нас во второй раз! Началась паника и давка, мы прятались в каком-то подвале, с людьми, умиравшими у нас на глазах от лучевой болезни; а сирены не умолкали два дня, в том укрытии не было ни пищи, ни воды, кроме пайка сошедшего с ума солдата, который застрелился на второе утро. Я забрала его оружие и два противогаза и стреляла в тех, кто умолял меня поделиться воздухом или едой; а потом в подвал просочился отравляющий газ...
  Когда мы с Эмили вышли на поверхность, то оказалось, что, не считая нескольких сотен человек в защитных масках или противогазах, все беженцы погибли. Против нас применили бактериологическое оружие и кислотные бомбы, поджигающие атмосферу, так что людям было нечем дышать, а воздух на востоке, севере и юге продолжал гореть.
  Из шестнадцати эвакуационных кораблей только на одном выжила команда, и они готовы были забрать семьсот беженцев. Нам с Эмили и еще полутора тысячам выживших не хватило места, и матросы стреляли по толпе, рвавшейся на палубу. Я поняла, что сошла с ума. Я поняла это, когда увидела, как мать убитого ребёнка предлагает ему поесть плоть ещё живой сестры, думая, что от этого он проснётся. Я поняла, что это не может не быть моим кошмаром, что это не может происходить на самом деле, что я просто одержимая истеричка, бьющаяся головой о мягкие стены в палате для душевнобольных. Ничего из этого не могло быть реальностью, и не только я знала об этом. Я видела, как целые семьи кончают самоубийством: бросаются в море или расстреливают друг друга, потому что все поняли, что пребывают в чудовищном, необъятном сне, и что надо убить себя, иначе он никогда не кончится. А волна огня уже подбиралась к побережью, и я не убила себя только потому, что у меня на руках всё еще плакала Эмили.
  Она совсем не знала этого мира, совсем не знала, как он огромен и прекрасен, как я любила его и как беззаботно искала и ждала своего счастья. Моя реальность навсегда рухнула, нас окружала шестикилометровая стена пламени, взрывные волны снова и снова обходили планету и каждые пятнадцать минут сбивали нас с ног, - но ничто из этого не давало мне права отбирать у неё жизнь. Я не последовала за остальными, убившими себя в тот день, и не жалею об этом, хотя сейчас они счастливы, ведь их души вознеслись туда, где нет огня...
  Я объединилась с несколькими метавшимися по берегу людьми, и мы отыскали в деревне неподалёку катер и смогли завести его. Мы проплыли около трёхсот километров на юг, надеясь достичь Франции. Но, разумеется, топлива было недостаточно, и через несколько часов мы остановились посреди океана, без всякой надежды на спасение. Эмили по-прежнему тихо плакала, хотя любой ребёнок на её месте просто давно бы умер. Но я слышала её слабое дыхание, и это заставляло меня жить.
  Небо над нами было почти чёрное, а вокруг стоял такой плотный дым, что ничего не было видно дальше дюжины метров. Но, несмотря на это, спустя сутки нас каким-то чудом заметил и подобрал военный корабль. Это был иранский эсминец: на нём во Францию следовали войска Исламской Лиги, чтобы аннексировать то, что осталось от Европы. Но для меня это не имело значения. Я лишь знала, что Эмили должна выжить, должна вырасти и вкусить жизни, какой бы к тому времени она ни была. Она должна жить, а я в любом случае умерла вместе со сгоревшим прошлым и важна лишь постольку, поскольку способна сберечь свою сестру.
  ...Я слышала, что они не такие, но война превратила их в зверей, как любая война в любой век; так что ничего удивительного, что матросы изнасиловали меня, да у меня и не было сил сопротивляться или хотя бы умолять. Я была истощена, и когда меня швырнули в трюм, то лишь шептала имя сестры и просила отдать её мне.
  До сих пор я не знаю, почему они не убили нас, но корабль бросил якорь в порту Кале, и нас прогнали в изоляционный лагерь. Здесь я впервые за две недели увидела дневной свет: континент, оказывается, бомбили не так беспощадно, как Англию. Мы прожили там, пока по армиям Лиги не был нанесён ответный удар. Тогда мы еще ничего не знали о Соборе и его законах, и просто мечтали убежать как можно дальше от больших городов. На каком-то товарном поезде мы достигли Германии, но чуть позже переехали в окрестности Вены, которая еще горела в те дни.
  Даже осев здесь, я продолжала повторять себе, что сошла с ума, что это не может происходить со мной, и что из нас двоих хотя бы Эмили скоро проснётся и увидит вокруг себя зелёный, цветущий мир. Однако до сих пор этот кошмар продолжается. И самое страшное, что только могло случиться, тоже стало его частью: моя единственная ниточка, моя сестрёнка, моя милая Эмили, не боящаяся огня, пропала и плачет где-то в дали от меня! А я не в силах ни найти, ни спасти её. Я, в конце концов, хорошо знаю законы этого мира и не могу думать, будто она всё еще жива... Она мертва, Исаак, она мертва!..
  Кира захлебнулась в рыданиях, а я сжал её голову и плечи в крепких объятиях и, целуя волосы, умолял успокоиться и клялся, что девочка жива и будет найдена очень скоро.
  -Столько недель, - лепетала она в ответ, - она не могла выжить. Только не в этом мире...
   Вперемешку с клятвами, я произносил мольбы простить меня. Впервые в жизни я каялся в том, сколько горя принёс не великой громадине по имени 'цивилизация', а именно отдельно взятому, несчастному человеку. Я знал, насколько глубоко виновен в их страданиях, во всём, что Кира описала, не проронив ни слезинки, ни разу не позволив дрогнуть голосу...
   Только шум дождя удостоверял нас в том, что дыхание времени не прервалось. Оно всё так же меланхолично текло в пропитанном её болью вечере. Капли неутомимо барабанили по стёклам и крыше много часов, а мы продолжали молчать, схватившись друг за дружку, словно спасая свой крохотный, холодный мирок от языков пламени из Кириного рассказа.
  -Тебе часто снится огонь? - спросил я, когда она перестала плакать.
  -Почти каждую ночь. Мне до сих пор кажется, что мои волосы пахнут гарью и пропитаны копотью, хотя, возможно, так оно и есть. Вообще-то там, за границей Чёрного Города, что-то постоянно горит.
  -Я сделаю так, чтобы тебе никогда не пришлось туда вернуться.
  -А как же твоя жена?
  -Ты видела её хоть раз, пока жила здесь целую неделю?
  -Нет.
  -Вот и весь ответ... Она почти никогда не выходила из дома, а теперь перестала покидать комнату. Наверное, она знает о твоём присутствии, но вряд ли её это беспокоит. До последнего вздоха она будет предана трауру по Джошуа, и единственное, что я еще могу дать ей, - это оставить наедине с ним.
  -У тебя был только один сын?
  -Да.
  -Я бы хотела родить тебе сына, Исаак. У такого доброго и умного человека, как ты, не может не остаться потомства.
   Я невольно улыбнулся.
  -Наверное, ты единственный на планете человек, назвавший меня добрым. Ведь ты знаешь, что я...
  -Не говори, не упоминай больше, - шёпотом взмолилась она и приложила палец к моим губам. - Я знаю, что ты один не мог причинить столько зла. Более того, один человек не в состоянии даже замыслить или захотеть его... или даже представить!.. Тебя втянули в это, заставили стать соучастником этого... Но ты не хотел. Это они убили твоего сына и разрушили твою семью. И они свели тебя с ума в той же степени, что и меня.
  Мы, видевшие чёрное небо и огонь от горизонта до горизонта, мы все, пережившие те дни, - повреждены, но радиация тут не причём. Я убивала людей, чтобы спасти себя и Эмили, и ты, наверное, тоже внёс свою лепту во всеобщий кошмар. Однако нет кого-то одного, кто был бы несчастен настолько, чтобы целиком нести за него ответственность... И мы дадим новую жизнь. Наши потомки будут светлыми, невинными, как была моя Эмили, и они смогут преодолеть даже это зло...
  -Дело никогда не касалось 'зла', - я нахмурился. - Нас не волновали вопросы семантики или даже этики. Лишь одно мы знали точно.
  -Что же вы знали?
  -Что ключевым законом человеческой природы является разрушение. Что мы обуздаем его, что дойдём до самого пика, предела и заставим человека торжествовать вопреки самому себе. Что мы покажем ему, насколько он могуч, и станем патриархами второго закона - закона преодоления. Только непрерывное усложнение, восполнение жизни способно вознести людей, способно обратить их внутреннюю силу в явь...
   Я умолк, боясь, что разбужу её ненависть. В полумраке я видел два огромных, удивлённо распахнутых глаза. Впервые за очень много лет я не хотел разрушать, по крайней мере, одну невольно созданную иллюзию, и потому не сказал ей главного. Я не сказал, что тридцать пять лет назад, еще студентом, сознательно вступил в Собор и прошёл все ступени послушничества, сознательно участвовал в заговоре и не только приводил элементы плана в движение, но и среди прочих руководил составлением этого плана, и, главное, был горд им даже в этот миг...
   Но Кира ждала, что я закончу фразу, и я сказал:
  -Мы знали это когда-то давно, когда перенаселённый мир стоял на пороге экономического, социального, гуманитарного коллапса... Но, возможно, наши знания сгорели в огне, как и многое другое...
  -О, Исаак...
  -На этой неделе достроят элемент купола, который закроет городской парк от дождя, - я поспешил перевести тему, чтобы больше не лгать ей. - Мы должны сходить туда на прогулку.
  -Но я ведь нелегально живу в городе...
  -Да, верно. Мы это исправим. Когда ты будешь полностью здорова, я познакомлю тебя с моим другом Джерелом.
  -С его преосвященством Неске?!
  -Да, с его преосвященством. Он выполнит любую мою просьбу.
  -Он сделает меня послушницей?
  -Собор никогда не намеревался использовать фашистские методы власти. Так уж получилось, что именно здесь, в Европе, мы сосредоточили почти все свои ресурсы, и поэтому поставили в полную зависимость огромное население. Никто из этих людей, которых мы лишили всего и ничего не дали взамен, не сделал нам ничего плохого. Им просто чудовищно не повезло не попасть в число последователей Собора, но ситуация должна измениться.
  -Я согласна с тобой, - сказала Кира, - То, как вы 'классифицируете' людей, - это фашизм.
  -Сразу после войны это была всего лишь внутренняя классификация, помогавшая распределить ресурсы. Вы даже не должны были узнать о ней, но затем фракция фанатиков забрала всю власть, и многое пошло наперекосяк... Но Джерел борется с ними и скоро победит.
  -Ты очень веришь в него.
  -Только встретив тебя, я осознал, насколько он прав относительно необходимости реформ!
  -Неужели только я помогла понять это?
  -Да, и не только это. Ты помогла мне ожить, ощутить жизнь - нечто, что мало кому удаётся почувствовать в мои годы, - я улыбнулся. - Спасибо тебе.
   Она тоже улыбнулась и поцеловала меня. 'Странно, - подумалось мне, - я так долго и мучительно размышлял о разрушении, свойственном всем поступкам, пристрастиям, желаниям людского рода. Но вот у меня появилась, впервые за много лет, хоть какая-то привязанность и устремлённость, и я уже не так решительно верю в то, что она уничтожит меня. Я что-то ощущаю; нечто светлое, могучее колышется во мне, и оно - как раз часть той великой внутренней силы, умеющей преодолевать и восходить над тлеющей природой'.
   На крошечном, личном уровне, - на пороге смерти, - оно восторжествует во мне, забрезжит, как всё человеческое, - упрямо и бесстрашно против пасти небытия; и на последнее мгновение, быть может, оправдает перед богами жизни и распада, которым я приносил самые грандиозные жертвы, но которых так и не сумел усмирить в собственной груди!
  
  ***
  Макс.
  
  -Держи, - сказал капитан, передавая мне накидку. Я надел её на плечи и вопросительно глядел на названного отца.
  -Взял её у Аклака. Я беседовал с ним сразу после нашего расставания.
  -Что ж, весьма тебе признателен.
  -И ты должен знать: я перекупил у него Ташу.
   Я изумлённо вытаращил глаза.
  -Мои люди уже в пути, чтобы забрать её. Они перевезут её на наш корабль.
  -Отец, я хотел сделать это! - мой голос дрогнул. - И не просто 'перекупить' - я хотел купить ей свободу.
  -Это стоит вдесятеро дороже, - заметил капитан.
  -Я знаю!.. Я бы нашёл деньги.
  -Это уже не имеет значения. На корабле она будет в не меньшей безопасности, чем с тобой, ты это знаешь.
  -Отец, начни, в конце концов, объяснять, что всё это значит! - я едва контролировал себя.
  -Да, откладывать этот разговор больше нельзя. Отвези нас в парк роборикшей, - приказал капитан бортовому компьютеру, и мы бесшумно устремились прочь от храма.
   Единственная фара мощным лучом рассекала тьму. Мы следовали на запад, к дальнему от моря окончанию города. Я никак не ожидал, что несколько секунд спустя дорога под нами распахнёт объятия, и мы, ускорившись до девяноста миль, нырнём в струю движения в ослепительно сияющем тоннеле. Я увидел, что под тихими, безлюдными кварталами течёт настоящий поток транспорта. Роборикши, транспортные челноки и грузовые автомобили спешили на огромных скоростях по четырёхполосной дороге, идеально управляемой интеллектом регулирующих механизмов. В одном с нами потоке я насчитал не менее десятка машин, и все они, как и наша, подчинялись исключительно бортовым компьютерам, не нуждаясь в живых водителях.
   Более десяти лет назад Собор практически повсеместно запретил частный и общественный автотранспорт, свёл к минимуму грузовые перевозки по суше. Всё топливо распределялось на социальные, военные и, главное, флотские нужды. В результате для проживания больших масс людей стали пригодны лишь прибрежные территории, а портовые 'цветные города' сделались новыми мегаполисами Третьей эры, объединив все морские маршруты, сосредоточив в своих стенах большинство ресурсов и технологических разработок нашего общества.
   Вот почему зрелище подземелий Белого Города произвело на меня столь ошеломляющее впечатление. Подземная магистраль, залитая светом тысяч ламп, наполненная гудением десятков двигателей, заставила меня на некоторое время позабыть даже о разговоре с капитаном.
  -Всего два тоннеля, - сказал тем временем Стэл.
  -Что?
  -Под Белым Городом вырыто всего два тоннеля: они связывают между собой его дальние окончания.
  -Это всё личные роборикши?
  -В основном арендованные, хотя некоторые богатеи, бывает, забавляются покупкой такой штуки. На самом деле здесь слишком маленькие расстояния, чтобы это имело прикладное назначение. Поэтому почти все рикши имеют статус такси.
   Поскольку мы гнали очень быстро, путешествие продлилось не дольше пяти минут. Сияние тоннеля выплюнуло нас обратно в ночь так же внезапно, как до этого поглотило. Замедлившись, мы еще несколько секунд виляли по узким улицам, пока не остановились у огороженной парковочной площадки. Десятки рядов потухших стеклянных капель с понуро свисающими скелетами роботов-возниц зловеще отражали перламутровый свет полной луны.
   Наша капсула остановилась у ворот. Подняв голову, я увидел взбирающиеся к звёздному небу уступы горной гряды. Очевидно, это была западная граница города, которому поставила естественные пределы сама природа.
  -Эта рабыня - любимица одного очень влиятельного человека из числа епископов города, - сообщил Стэл, не поворачивая головы.
  -Кто он?
  -Это неважно, поскольку старик сейчас при смерти. Однако он мой близкий товарищ и наш с тобой общий покровитель. Единственная причина, почему мы оба занимаемся этим делом, - долг, который мы должны отдать его преосвященству.
  -Это он пытался похитить её?
  -Нет. Он попросил привезти тебя в Белый Город именно для того, чтобы защитить её. Я полагал, что твоего присутствия будет достаточно, однако враг, очевидно, решительно взялся за дело.
   Я задрожал от гнева.
  -Кто они и почему преследуют её?
  -Если я скажу, что ты предпримешь, Макс?
  -Я убью их, - ответил я и встретил взгляд Стэла с непоколебимой решительностью. Во мне горела жажда мести, и он не мог не почувствовать это. Улыбнувшись, капитан сказал:
  -Его зовут Кэй. Это человек и целый мир в одном лице. Вне этого города, там, за хребтом, он контролирует целое королевство величиной с большой остров.
  -Странно, что я никогда об этом не слышал.
  -Собор уже много лет игнорирует их существование. Кэй объединяет все поселения, возникшие на Сицилии после войны. Там процветает преступность, самоуправство и тирания. 'Королевство' существует дольше самого Белого Города и имеет статус нейтральных внешних территорий. Единственное правило, существующее уже шестнадцать лет: Кэй не трогает нас - мы не трогаем Кэй.
  -Зачем же им нарушать нейтралитет и вторгаться в Белый Город, чтобы похитить обычную рабыню?
  -Мой друг-епископ объяснил мне, что Таша - дочь одного из полевых генералов Кэя. Он-де много лет искал её после того, как продал ещё ребёнком, и теперь хочет вернуть себе.
  -Это надёжные сведения?
  -Данные внешней разведки Собора. Они следят за активностью в Кэе, чтобы предупреждать любые бандитские вылазки.
  -Значит, какой-то местный князёк ищет воссоединения с семьёй, - угрюмо пробормотал я, гладя дуло пистолета.
  -Не заблуждайся в его намерениях. Шестнадцать лет назад он продал её в рабство, чтобы поправить свои дела, и не сумел вовремя выкупить. Сейчас, к старости, он ищет её, чтобы, возможно, просить прощения, но в действительности - что он даст ей, лишив всех благ Белого Города?
  -Я понимаю, к чему эти речи, отец, однако можешь не утруждать себя. Я не отдам Ташу никому и никогда не отпущу её. И, кроме того, я ни дня не позволю ей оставаться рабыней!
  -Ты купишь ей свободу, когда вернёшься, - строго сказал капитан, - сейчас нельзя терять ни минуты. Отправляйся на запад сейчас же и уничтожь генерала и, если понадобится, самого Кэя. Только так ты защитишь её.
   Я напряжённо обдумывал его слова. Все мои чувства сосредоточились вокруг мучительной мысли: поспешить избавиться от источника угрозы или на еще один скоротечный час повидаться с ней, обнять её - теперь уже наяву - и, чего бы это ни стоило, подарить свободу, которой она так заслуживает! Но злая, пылающая энергия в моей груди оказалась сильнее. Её влёк запах крови достойного противника, а тонкий шрам, напоминание о недавнем бое, щекотал жаждой мести.
  -Позаботься о ней, отец, - тихо сказал я. - Через два дня я вернусь, освобожу её и женюсь на ней. Мне не интересно её прошлое и даже имя этого 'покровительствующего' епископа. Она будет моей.
  -Генерала зовут Тайло. Он один из главных приспешников Кэя.
  -Кем бы он ни был, я убью его.
  -Держи, - отец передал мне армейский рюкзак. - Запас воды и провианта. Еще там есть немного денег, 'валюты пустыни'. Возьми одну из машин, отключи возницу и управляй вручную. Следуй через тоннель на запад. К сожалению, у меня нет карты, но, полагаю, тебе стоит отправиться прямиком в столицу.
   Я вышел на прохладу ночной улицы, накинул рюкзак на плечо, проверил пистолет и кинжал.
  -Не хочешь взять больше оружия, Макс?
  Отрицательно покачав головой, я коротко обнял Стэла на прощание. Он странно улыбнулся, провожая меня взглядом. Далеко не первый раз я получал от него инструкции к очередному заданию, но впервые выглядело так, словно отправлять меня в неведомый край казалось ему забавным. Впрочем, через минуту, развив бешеную скорость в прозрачной капле из волокнистого стекла, я позабыл о каких-либо сомнениях. Мою душу одновременно наполняла светлая тоска и ненависть, однако больше они не разрывали надвое горячую грудь. Цельный, сосредоточенный лишь на миссии, я промчался сквозь тоннель и устремился навстречу судьбе.
  
  ***
  Элемер.
  
  -Дин, - позвал старик, - Дин, мальчик мой.
   Его слабый голос раздался посреди темноты, и я догадался, что наступил вечер, причиняющее боль солнце скрылось за горизонт.
  -Вам принести воды? - спросила сестра.
   Мы со стариком перевели на неё взгляд. Она сидела в углу палаты на маленьком складном стульчике и читала газету в свете ночной лампы. Её лицо казалось совершенно белым, а маленькие улыбающиеся глазки - выцветшими. Однако, в отличие от нас, она была полна жизни и смотрела на умирающего с жалостью.
  -Дин, - ворчливо сказал старик, - где он? Почему вы не пускаете его ко мне?
  -Господин профессор, вы прекрасно знаете, что доктор не терпит никаких животных на территории госпиталя.
  -Дин! - упрямо воскликнул старик, словно этим мог что-то изменить. - Ко мне, мальчик мой, ко мне!
  -Вам надо успокоиться и заснуть. Когда вы поправитесь, вам разрешат гулять с ним.
  -Но Дин, мой Дин... я только что видел его: он был здесь.
  -Боюсь, это был всего лишь сон.
  -Моего Дина никто не понимает. Все видят его клыки и боятся, потому что он всегда защищает меня, но на самом деле он добрый, ласковый пёс. Он спас мне жизнь...
   Я шелохнулся и ощутил ледяной вздох неведомой машины под своей спиной. Десятки острых спиц ткали моему телу новую плоть и кожу. Я понимал, что сплю и что в память вплетаются видения о сражении с роботом посреди мрачных руин, о спасшем меня чудовище по кличке Дин, о холодном, сыром воздухе на дне загадочного бункера... Моей реальностью была угрюмая палата в безвестном госпитале и добрые глаза сестры. Нас ждала одинаковая судьба с человеком, ни об имени, ни о судьбе которого ничего я не знал, но который прекрасно знал меня. Я был его тонким, осязаемым сном, и наша боль, наши цели и чаяния - были общими в сумеречной памяти эпох, однако ничего не значили для них...
  -Дин! Дин! - кричал старик, а бешеный жар и лихорадка пожирали его тело. Усилия докторов и сестёр были напрасны. Его крик сделался моим криком, и чудовищная тяжесть разочарования рассекла и сожгла наши сердца. Все предпринятые нами усилия спасти или воскресить мир оказались тщетными, горечь страшного опустошения звенела в моём разрушенном теле, перекликаясь с воплем разочарования умирающего десятилетия назад несчастного.
   Я распахнул глаза, и несколько секунд трясся в судорогах. Я не мог сориентироваться и понять, в каком из спутанных видений нахожусь. Волнообразная боль из снов старика сменилась на острую, режущую; и чьё-то неясно очерченное лицо склонилось надо мной.
  -Больше морфия! - эхом доносился голос из-за плотной пелены лет и расстояний, но по мере того, как мучительное покалывание прекращалось, он приобрёл знакомые очертания, и в доброй медсестре я узнал Сьюли.
  -Капитан, вы слышите меня? - ласково спросила она.
  -Сьюли, - прохрипел я. Свет вокруг сделался гораздо тусклее, и никакого окна в палате не оказалось.
  -Да, сэр, это я. Как вы себя чувствуете?
  -Почему ты не в костюме? Я же дал вам приказ: ни при каких обстоятельствах не снимать костюмы.
  -Да, капитан, я знаю. Вы помните, когда это было?
  -Шестого июля. Мы покинули Ригу шестого июля.
  -Сегодня двадцать третье число. Мы уже две недели находимся в этом бункере, сэр.
   Я ничего не ответил. Новость не вызвала ни шока, ни ужаса. Что в глубине ледяного кладбища выжили какие-то люди - с этим я уже успел свыкнуться. Но радости испытать не мог: даже если мы и нашли бы здесь какой-либо ключ к спасению, мне не суждено было вернуться домой. Думая лишь об этом, я набрался мужества и спросил:
  -Сколько мне осталось?
  -Что? О чём вы?
  -Ожог, разгерметизация, лучевая болезнь, - раздражённо сказал я. - Сколько я проживу с полученной дозой?
  -О, сэр, нет-нет, вы не умрёте, по крайней мере, не сейчас, - поспешила заверить Сьюли и улыбнулась. - У этих людей нашлись вполне высокотехнологичные препараты, выводящие нуклиарные элементы из организма, эффективно борющиеся с облучением. Что касается ожога, то они вживляют вам новые ткани мышц и кожу. К счастью, ни внутренние органы, ни позвоночник не задеты, и поэтому через несколько дней вы сможете передвигаться, как будто ничего и не было.
  -'Ничего и не было', - пробормотал я, - их робот убил Масова и чуть не прикончил меня... Я хочу видеть сержанта.
   Сьюли замялась, но под моим пристальным взглядом вынуждена была сообщить:
  -Сержанта сейчас нет в бункере.
  -Где же он?
  -На охоте, сэр. На поверхности.
  -На охоте за кем?
  -За животным, которое напало на вас и рядового Масова. Они называют его Чудовищем.
  -Оно спасло нас, а не напало. Эти люди лгут, - пробормотал я и несколько секунд глядел на переплетения труб и проводов под потолком.
  Затем, неожиданно для самого себя и Сьюли, резко приподнялся, усаживаясь на жёстком медицинском ложе. Тонкие ледяные спицы, к чьим частым прикосновениям я было привык, оставили спину в покое, но порванные нити искусственной кожи, уже присоединённые к нервным окончаниям, причинили боль. Я застонал, и рядовой начала призывать меня лечь обратно. Однако вместо этого я коснулся ступнями ледяного пола и с трудом выпрямился.
   Моё тело было по пояс замотано в тонкую белую марлю, но она нисколько не согревала, и по коже побежали мурашки.
  -Что это за лохмотья на тебе? - с раздражением спросил я у Сьюли.
  -Это одежда, которую они мне дали.
  -А сейчас расскажи мне, кто такие эти 'они'.
  -Старые и преданные слуги Собора, - раздался уже знакомый голос.
   В дверях стоял сгорбленный старик. Я сразу догадался, что именно он встретил нас на пороге убежища, куда Каус приволок меня несколько дней назад. Это был худощавый человек, без сомнения, 'перерожденец', в просторном пурпурном балахоне. Я вспомнил, что это был цвет одеяний епископов до Раскола. Старик рассматривал меня с не меньшим любопытством, но пронзительные голубые глаза излучали скорее холодную учтивость, нежели подлинное дружелюбие.
  -Меня зовут епископ Александр Нэро, - сказал он, - я возглавляю этот храм Собора вот уже двадцать шесть лет. Я принял этот сан вслед за своим отцом, на основании выбора жителей бункера, поскольку с тех пор, как почти сорок лет назад пропала связь с Чёрным Городом, мы полагали, что Собор прекратил существование.
  -Я Элемер Сон, капитан малого ракетного катера 'Эджер 5' военно-морского флота Собора, клирик первого класса. И, как вы, наверное, уже догадались, являюсь опровержением ваших догадок.
  -Ваши люди уже всё рассказали и о вас, и о Соборе, господин клирик, - с улыбкой ответил Нэро. - Гораздо интереснее мне услышать о вашей миссии и о том, как далеко продвинулся Собор в области науки: ведь когда-то мы были одной из его передовых лабораторий и очень гордились этим.
  -Прошу вас, ваше преосвященство, - вмешалась Сьюли прежде, чем я успел что-либо ответить, - позвольте капитану еще немного отдохнуть. Его раны еще не...
  -Сьюли, - сказал я, беря её за руку, чтобы она замолчала, - пожалуйста, оставь нас наедине с епископом и не возвращайся, пока я не позову. Это приказ.
   Больше не издав ни звука, девушка покинула палату. Епископ шаркающей походкой приблизился ко мне и с интересом заглянул в глаза. Это было довольно неприятно - будто он пытался выведать что-то в обход моих ответов. Впрочем, это могло быть и простым нетерпением.
  -Вы родились здесь до войны? - спросил я первым.
  -Да. Мне было двадцать лет, когда город окунулся в огонь, и я был одним из самых молодых послушников, кого взяли в укрытие, - благодаря моему отцу-епископу, разумеется. В городе было около трёх тысяч последователей Собора. Благодаря покровителям в правительстве, большинство вовремя укрылись накануне Джихада.
  -Это вы выставили машину снаружи?
  -Да. В храм допускались лишь послушники - остальным предоставлялось самим позаботиться о спасении. Город был оповещён о начале войны и бомбардировках за три часа до удара. Этого, на наш взгляд, было достаточно. Впрочем, условия здесь, в Минске, оказались гораздо суровее, чем в Западной Европе. Я сомневаюсь, что где-либо в радиусе сотен километров уцелел хоть один бункер, подобный нашему.
  -Собор давно классифицировал эту местность, как мёртвую территорию, - заметил я.
  -Мы в течение тринадцати лет поддерживали связь с Собором, из них последние два года - в основном через Чёрный Город. Его основатель был весьма, гм, энергичным человеком.
  -Старая Вена, - пробормотал я, усаживаясь на свою жёсткую койку, - я был там семь лет назад. Ничто из найденного в уцелевших архивах не указывало на вас.
  -Когда город погиб, с нами уже никто не выходил на связь. Мы решили, что Собор уничтожен гражданской войной, а Европа погрузилась в анархию.
  -На короткое время так и случилось. Но затем порядок был восстановлен.
  -Это потрясающая новость, - епископ улыбнулся вполне искренне. - Вместе с исследователями Чёрного Города мы работали над одним проектом, который должен был изменить мир и приблизить восхождение человечества. Умоляю вас, мистер Сон, скажите, был ли он доведен до конца? Была ли воплощена в жизнь концепция сдвоенного сознания - синхронизации?
  -Да, - ответил я, и лицо старика преобразилось.
  -Столько лет я не знал, покоя, - пробормотал он, - столько лет жил с грузом вины за то, что человечество осталось без этого достижения, а я не смог ничего сделать...
  -Собор превратил процедуру сдваивания в таинство, - сказал я, - в религиозный обряд, центральный для своего культа.
  -Сами вы не слишком-то религиозны, клирик, не так ли? - епископ усмехнулся.
  -В первую очередь я учёный.
  -Когда-то и я был погружен в науку. Но наших мощностей давно не хватает ни для новых исследований, ни даже для регулярного использования синхронизатора. Много лет назад мы пытались с его помощью связаться с возможными выжившими в Европе, но нейросеть оказалась нестабильна, не сформирована как система. Если Собор свёл процесс к 'таинству' - я догадываюсь, почему... Впрочем, мне не терпится узнать: как далеко продвинулись ваши исследователи?
  -Как я уже сказал, синхронизация стала в первую очередь выражением культа, его центральной опорой. Все приобщённые к Собору имеют право участвовать в таинстве в любом храме и в любое время. Мы практикуем создание единой нейросети, но лишь как средства познания - не общения. Регулярное вмешательство в чужое сознание: сдвоенное или нет - показало вредность для психики. Люди не стали телепатами в буквальном смысле слова. В то же время мы исследуем возможность осуществления прямых ментально-эмоциональных контактов между участниками-добровольцами, а также погружение в генетическую память, моделирование будущего и проекцию иллюзий.
  -И всё? - удивленно спросил епископ, когда я умолк.
  -Да. Вы ушли дальше?
  -Дело не в том, куда мы ушли, а в том, куда мы двигались, - старик, похоже, был разочарован и немного зол. - Целью проекта не были игры разума, мистер Сон. Всё, что вы перечислили, мы разработали и осуществили на стадии экспериментов, ещё когда был цел Чёрный Город. Но профессора Города обращались к нашей лаборатории, столь отдалённой, не просто так. Мы хотели пойти дальше нейроуровня человеческого социума. Подсознание человечества, целостная ноосфера, совокупность знаний и мудрости всех времён - вот, что мы искали. Мы должны были направиться в глубь пространства и времени, а помогла бы нам радиация.
  -Облучение как средство модификации сигнала?
  -Именно, мистер Сон.
  -На территориях Собора запрещены эксперименты по облучению живых существ, - заметил я, но епископ Нэро лишь фыркнул.
  -Мы испробовали сотни вариантов модификаций, чтобы создать в помощь компьютеру-проводнику проводника живого, способного ускорить импульс сознания за счёт телепатических способностей. Таким образом синхронизированный субъект не тратил бы ресурсы на усилия, контролируя собственный импульс, - его бы вела чужая поддержка, а сам он сосредотачивался на углублении в нейросеть, обнимающую человечество. Мы предполагали, что откроем путь к сверхсознанию целой планеты!
  -Но разве возможна исключительно нейронная, ментальная мутация проводника без физического повреждения?
  -Наш компьютер - я покажу его вам, - давно создан. Он позволяет совершать 'таинство', примерно аналогичное описанному вами. А вот нашу 'успешную модификацию' органического проводника вы уже видели.
  -Дин, - пробормотал я.
  -Как вы это назвали?.. Объект носил порядковый номер Т-107, но молодёжь набожно зовёт его 'Чудовищем'. Никак не могу придумать, как искоренить это, - старик криво усмехнулся.
  -Но, как я понимаю, вы вынуждены охотиться за ним. Он вышел из-под контроля?
  -Да, и более того, сбежал из бункера. Эта тварь сосредотачивает в себе мощь подсознаний сотен людей. У неё, тем не менее, не появилось даже отдалённого аналога абстрактного мышления или чего-либо схожего с нашим интеллектом, однако её инстинкты, способность к сверхпредчувствию выше, чем у любой машины-проводника, чем у любого человека-синхронизатора... Сама земля, ветер, радиация, непрерывное следование зову разрушения и распада ведёт её с тех пор, как он вырвался на поверхность. Я предполагаю, что оно также обладает гипнотическими способностями, благодаря чему избегает наших охотников уже много лет.
  -И когда же он сбежал?
  -Почти двадцать лет назад.
  -Вы двадцать лет ловите волка-мутанта и до сих пор не преуспели?
  -Он несколько раз был в наших руках, но всякий раз ускользал. Я дал охотникам строгий приказ не стрелять на поражение, поэтому у него всегда перед нами фора. Недавно мы отыскали в руинах функционирующего робота-'сороконожку'. Вы, впрочем, уже познакомились. Однако и его использование не дало результатов. Мы вынуждены продолжать охоту, поскольку мощностей лаборатории не хватит на выведение нового образца. К тому же, очевидно, что он уникален, независимо от условий появления на свет.
   Некоторое время я молчал, обдумывая сказанное епископом, затем медленно начал говорить, пытаясь нащупать вывод:
  -Этот живой проводник гипотетически способен связать сдвоенное сознание с 'мыслительной' волной целой планеты. Он способен расширить горизонт наших способностей до той степени, что сама Земля 'услышит' наш зов.
  -Божественно, не так ли, мой юный клирик-атеист?
  -Это может остановить распространение ядерной зимы по нашим территориям, - продолжал тихо говорить я.
  -Это вы искали в своих скитаниях по руинам, Сон?
  -Да, - я поднял взгляд на старика.
  -И разве теперь вы не хотите испытать это? - глаза епископа сверкнули мне в ответ.
   Я вновь попытался встать на ноги, но луч боли поразил позвоночник, пронзив его от основания черепа до самого копчика, и вынудил сесть обратно на койку.
  -Похоже, вам еще понадобится по меньшей мере день-два на восстановление, - сказал Нэро.
   Когда боль спала, я почувствовал сильную усталость и улёгся на спину. В ушах звенели отголоски разных реальностей: я слышал тяжёлое дыхание угасающего старика, клацанье манипуляторов робота-убийцы, а поверх шума медицинской машины и хрипа умирающего явственно раздавался вой Дина - волка, не просто спасшего мою жизнь, но способного спасти мой дом, наше прошлое, настоящее и будущее.
   Как тонущий готов видеть в любой соломинке спасение, я хотел поверить в призрачную теорию пятидесятилетней давности: узреть сквозь поволоку иллюзий, порождённых сдваиванием, образ осмысленной планеты. Оказывается, целое поколение учёных было увлечено мечтой о её разуме. Этот мир тысячелетиями сражался с человеком, пока не сдался его упрямству, жизнелюбию и голодному, хищническому инстинкту. Но мы, уничтожившие самих себя, вновь искали способ вернуть контроль, сделать его безраздельным, фантастическим. Здесь, в чудом уцелевшем подземном храме, я чувствовал себя посланцем из чужого, давно позабытого видения. Я был первопроходцем, встающим на путь приобщения к тайне.
   Но сон, увлекавший меня вслед за волнами инъекций обезболивающих средств, нарушил череду стройных мыслей. Словно тонкое стекло, они разбились и рассыпались во тьме, где целые десятилетия проваливались в небытие. Стало несущественным расстояние между мною и безымянным знакомцем. Он видел меня сквозь пелену вечного дождя и боли и отчего-то любил меня, словно был мне отцом.
  -Отец? - удивленно спросил я у потока оранжевых сполохов, когда это предположение мелькнуло среди прочих. Но морщинистая голова, лишённая радиацией бровей, и волос, отрицательно качнулась. Прежде, чем скрыться во тьме, старик шепнул тающей песчинке моего сознания два слова:
  -Чёрный Город...
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"