Когда последний критик умрет, земля утратит свой цвет,
Мы уйдем на заслуженный отдых - примерно на пару веков,
Пока Господь жатвы не призовет Своих слуг на работу вновь
И с радостью Божьи слуги хвостами летучих комет
Напишут картины на холстах, что натянут они средь планет
С натуры Петра и Павла смогут они написать
И будут не меньше вечности неустанно свой труд продолжать.
И только от мастера будет упрек или похвала,
И целью работы будут не деньги, да и слава там не нужна,
Но чтобы Мастер увидел, чтоб Мастер оценил,
Как они сотворили для него то, что Он для них сотворил.
КАРТИНА
Если вам доведется как-то проезжать по Западным горам, то обязательно остановитесь у поселка под названием Зеленый Склон. Да, тот самый. Место что надо. От трассы недалеко, поэтому поселок этот вы обязательно увидите, даже несмотря на сосны, которых у нас в горах хоть отбавляй. Эти туристические карты объясняют так, что сам запутываешься, поэтому расскажу своими словами. От Коровьего Ущелья ехать в сторону границы час с небольшим. Там дорога делает резкий поворот, и рядом стоит небольшая гостиница, а рядом - неплохой ресторан, где все еще умеют жарить баранов на вертеле. Попробуйте, не пожалеете. Я там хозяин, а потому все на уровне. Так вот, справа от ресторана идет тропинка вверх на гору - если что, я покажу. Тропинка эта и ведет в Зеленый Склон. Сейчас живут там главным образом фермеры и пастухи. Днем гоняют они овец по горам или выращивают помидоры и картошку на крутых склонах. По вечерам кто уже успел обзавестись девушкой - те водят дам гулять туда же, куда днем водят гулять овец, а кто еще на воле или уже женаты - те сидят в кабаке возле трассы и пьют пиво, которое я сам варю из местного ячменя.
Пиво, надо сказать, первоклассное, и потому наши глушат его до состояния полного падения. Среди поселян даже игры устраивались - после особенно бурных вечеров ребятки делятся на две команды и затаскивают напившихся до бесчувствия товарищей вверх по крутым склонам. Кто больше перетащит - тот победитель и на следующий вечер пьет за счет проигравших. А однажды неходячих оказалось много, а те, кто держался на ногах, были попросту не в состоянии поднимать такой груз в гору. Потому горцы выбрали делегатов, которые предупредили жителей поселка и семьи незадачливых весельчаков о том, что ночевать будут внизу. Жены вынесли ужин тем, кто еще мог есть, а наутро вся группа совершила восхождение ползком. Красивое было зрелище.
Так вот, когда на месте нынешнего ресторана с гостиницей была только небольшая кафешка без названия - бревенчатое строение с крышей из ветхого рубероида, жил в этом поселке один парень, звали его Андреем. Росту он был среднего, худенький да жилистый, волосы черные, глаза еще чернее, нос горбинкой. Одевался больше в черное или темно-серое. Обычный такой горец, овец пас, пьяных на гору затаскивал, горланил со всем ребятами "твои зеленые лосины во мне самом родят лося?". Пели тогда такую песенку, дело-то было более полувека назад. Тогда мне было чуть больше тридцати, а сейчас... Неважно. Родители его умерли когда парню было всего двенадцать и потому стал он сыном полка. Вырос человеком неплохим, с детства стал пасти овец (торговать ребятки помогали), и в семнадцать лет стал вполне самостоятельным. Единственное, что странным казалось - старался, бывало, быть в центре внимания, а выходило не всегда: ребятки любили опустить чисто по-дружески. Тогда он обижался и стихал, или выходил на двор и сидел у дороги. Что не получалось стать центровой фигурой в компании, то понятно - не всем быть пупом земли. Но обижаться из-за этого зачем? Мне стало интересно, в чем же дело, и как-то раз, осенним вечерком, когда его опять опустили в компании и он обиделся и вышел из зала, я последовал за ним.
- Заходи, - говорю, - а то скучно без тебя.
Тот явно обиделся:
- Скучно? Они меня что, за козла держат? Зла не хватает, а то набил бы им морды...
Ясно, надо парню мозги проветрить:
- Слышь, кончай это дело. Шутят со всеми, а центровыми фигурами все быть не могут. Не обижаться же из-за этого? Да пойдем, кому говорят.
Тот помолчал с минуту.
- Ну хорошо, пойдем.
Мы вошли и вечер прошел здорово. В конце концов я сам тащил Андрея по склону, а он в это время пел: "здесь вам не равнина, здесь климат иной". Так мы и сошлись. Он часто заходил ко мне выпить пива после работы. А иногда заваливал вместе со стадом, и в моем заведении было не протолкнуться, хотя людей (именно людей) было немного. Весной я познакомил его с Аней знакомой продавщицей из соседнего села. Девка, была что надо - фигуристая, статная, большеглазая и светловолосая. Характером тоже удалась. Андрей, кажется, этому знакомству обрадовался. Во всяком случае, теперь он старался пасти своих овец поближе к Аниному селу. А мне-то что? Он парень толковый, хоть и есть у него свои заносы, а Аня - та просто персик в августе. В общем, они сошлись. Через месяц они уже гуляли вместе по горным склонам, а еще через месяц Андрюха завалил ко мне в заведение. Заказал три кружки пива и завел разговор:
- Слышь, хозяин, я тут подумал: Анька девушка хорошая, мы с ней уже месяц гуляем, так может, разобраться с этим, а?
- Не понял. Объясни.
- Да вот, думаю: жениться или не жениться?
- Ну ты даешь! Да таких, как Анька, днем с огнем искать надо. Она хоть согласна?
- Вроде как да.
- Так хватай ее скорее, пока не передумала, и тащи под венец, а там живите долго и счастливо и рожайте толстых детей. Что это ты как задумавшаяся овца стоишь да ушами хлопаешь?
- Просто понимаешь, какой-то я последнее время отмороженный хожу. Вроде все чин чином: работаю, деньги есть, на хлеб да масло хватает, а места не нахожу себе. Будто идет стройка, и все работают, а я сачкую - развалился на солнышке и мыслю о бренности бытия.
Я как-то не совсем понял что к чему, но решил развивать эту тему дальше:
- Ну, если делать на стройке нечего, то отыщи прораба, пусть даст тебе работу и вкалывай себе по сходной цене. А еще лучше - объясни мне по-русски: кто, кого, за что и как.
- Ну, смотри. Ты доволен тем, что делаешь?
- Я? Да конечно! Работа идет, прибыль есть, ребята заведение мое любят. Конечно, доволен!
- А вообще жизнью?
- Жизнью? Да вроде как тоже доволен. Живу нормально: меня любят, без меня в селе вашем было бы скучнее. Вы сами мне это говорите. Так что, моя жизнь сложилась хорошо и жаловаться мне не на что.
- Вот. А у меня не так. Я, конечно, живу нормально, но чувствую, что здесь я не при делах. Может, после свадьбы все образумится? Ты как думаешь?
- Да что тебе сказать? От себя не убежишь, но жениться все равно надо. Ане лучше про печаль свою не говори, а то может и не понять. А лучше привыкни к тому, что героем, вроде этих мужиков из фильмов не станешь. Будешь жить как все и наслаждаться жизнью. Пасти овец и гулять с женой. Пить у меня в заведении и втаскивать на гору пьяных. Потом нарожаете с Аней детей, будете воспитывать. А там уже и внуки. Потом состаритесь. Потом умрете. Работа, любовь, отдых, дети, старость и смерть. Такова жизнь. Но при всем при этом жизнь - хорошая, блин, штука. И если найдешь в ней свое место - будешь счастлив.
Андрей помолчал чуток, потом проговорил:
- Думаешь, это так?
Я пожал плечами:
- Вроде как да.
- Ну что, тогда попробуем...
- Свадьбу отпразднуешь у меня. Если нет - обижусь и не буду пускать к себе с овцами. Вот только на свадьбе не напивайся и не наедайся как свинья, а то жене не понравится. И живите долго и счастливо.
Когда он вышел я, признаюсь, подсмотрел за ним в окно. Чудной он какой-то парень. Не от мира сего. Вышел от меня, перешел своим шатающимся шагом через дорогу, сел на склон (с другой стороны от трассы и моего заведения он идет вниз, к речке) и просидел там аж до темноты. Я, конечно, совет ему дал правильный, но не знаю, поможет ли это ему. Чувство такое, будто в его душе разыгралась буря, которую не смирить женитьбой. Такие страсти можно или укротить по-настоящему великой силой, или... Не знаю я. Я всего лишь хозяин питейного заведения, который глядит на жизнь из своих окон и вполне доволен этим. Здесь я бессилен. Я вижу только то, что видно из моих окон: остальное заслоняет для меня великая гора, на склоне которой стоит мой кабачок. С вершины видно лучше, но мое место не там. К сожалению. А может, и к счастью. Да и с самой высокой горы всего не увидишь - Земля-то круглая. Один большой склон, который никогда не даст ни мне, ни кому-либо еще увидеть всей картины. Картины? Можно сказать, что мир именно таков. Кем-то нарисованная картина, в которой у каждого есть свое место. Я знаю точно, что свое место я нашел. А где место Андрея - видать, где-то по ту сторону склона. Вот так.
Костюм для Андрея и платье для Ани я достал сам в городе. Я как раз починил свой джип, и теперь колесить по трассе и по горам для меня не было проблемой. Праздновали, ясное дело, у меня. Отгуляли как полагается и заночевали все у меня - затаскиваться и не пытались. Андрей тоже пытался нарезаться по-свински, но я через час после начала празднования вытащил молодоженов из-за стола, посадил в машину и отвез подальше от трассы вниз, к речке. Там я их и оставил вместе с транспортом. Живите, мол, долго и счастливо, только машину верните. Машину вернули, правда, с парочкой вмятин, но я Андрюхе все простил - в качестве свадебного подарка.
И жили они долго и счастливо. Пришла осень, и на бурой траве линяющих гор я нередко различал фигуры Андрея и Ани, гуляющих вместе по ущелью и бросающих камни в реку. Магазин свой Аня оставила и пасла овец вместе с мужем. Поэтому вместе я их видел часто. Ко мне он почти не заходил, но из редких разговоров с ним я понял, что все как будто улеглось. А потом была зима, и снег покрыл наши горы. Покрыл он и ту бурю, которая бушевала в сердце Андрея. Во всяком случае, мне так казалось.
Заподозрил я неладное снова когда по весне мой друг снова стал захаживать ко мне вместе с овцами, но без жены. Рассказывал про то, как неудобно ходить по мартовскому снегу, да еще и со стадом, как хорошо делают свое дело бараны и какая у него умница жена. Все-то хорошо, да вот только засиживался он у меня аж до самого вечера, когда приходили отдыхать от дневных трудов остальные поселяне, и тогда приходилось ему оставаться с ребятками до самого закрытия (а закрывается мой кабачок тогда, когда я валюсь с ног от усталости, а горцы - от моего пива). При этом он не буянил так, как раньше, а сидел тихо в углу, подпевал вполголоса "Если б было море пивом, я б дельфином стал красивым", а потом собирал овец (которые успевали за время попойки разбрестись по всему нижнему склону до самой реки) и вел их домой. Как-то я глянул на него во время одной из таких попоек. Вид был, надо сказать, незавидный - сидит, сгорбился и смотрит в кружку пустыми глазами, как будто ищет на дне сам не знает что. Ох, не нравится мне это. Что б такое сделать с ним? Зайти бы к Ане, узнать бы как он дома себя ведет. Да что она мне расскажет? Она не из тех, что сор из избы понесут, даже мне. И то это в случае если она о чем-то догадывается. Плюс ко всему, если Андрей узнает, что я захаживаю к его жене, при всей нашей дружбе он меня может не понять. Поговорить с ним? Но что это даст? Да и о чем говорить, когда сам не до конца понимаешь что к чему? Одни вопросы. Чужая душа потемки, а потому лазить там без фонаря как-то неохота мне. Остается ждать. Ждать чего? Ждать пока не появятся какие-то догадки. Или пока не случится что-то, что прояснит положение. А пока - пока вернусь-ка я к работе.
Тем временем бараны делали свое дело и впрямь отлично. Овец у Андрея становилось все больше, денег тоже, так что от посиделок в моем кабаке Аня страдать не могла, да и пил друг мой немного. Но все меньше блестели его глаза, когда он заходил ко мне, все меньше радости было в его разговорах и все больше тревоги было в моем сердце. Все чаще стал Андрей уходить незаметно (это он так думал, что незаметно) с попоек у меня в кабачке и как-то я решил проследить за ним. Оставив следить за порядком одного из знакомых (этот не подведет даже если напьется) я вышел вроде как подышать свежим воздухом и последовал вслед за Андреем. Он стал спускаться вниз по склону к самой реке. Я спустился вслед за ним и спрятался за деревом. Мой друг сел на берегу и стал с безучастным видом бросать камни в воду. Я видел только его спину и затылок, которые мало о чем говорили. Кажется настал удачный момент для разговора. Я вышел из укрытия и подошел к Андрею.
- Ну что, друг, снова загрустил.
- Да вроде как, - все с таким же безучастным видом протянул Андрей, - я уж и не знаю что это со мною.
- А именно?
- Трудно сказать. Кажется, захандрил я.
Ну, хватит с меня ходить вокруг да около, пора к делу переходить.
- Ну ладно, - говорю я ему, - рассказывай. Снова взяла нелегкая?
- Именно. Не знаю даже, что со мной.
- Идет стройка, все работают, а ты сачкуешь?
Андрей чуть не вскочил:
- Как ты догадался?
Я рассмеялся:
- Ты же мне сам это рассказывал, перед женитьбой твоей еще! А ты думал, что я забыл все? Ошибаешься. Ты опять не находишь себе места в этой жизни. Я прав?
- Прав. Не понимаю, что это за гадость во мне засела? Не пойму. Работа идет отлично, Анька - та вообще выше всяких похвал. А я - как гад какой-то, тыняюсь по жизни и не нахожу чем заняться. Мне уже все это надоело - бараны, ребятки, чтоб их, жена, хоть и хорошая она! Свалить бы отсюда к бараньей матери куда-то подальше и забыть про все это. Никаких гор, ничего. Не туда я свернул, совсем не туда; начать бы по новой все, может, и поменяется ...хоть что-то.
Глянул я тогда на него и удивился: молодой парень, деньги есть, жена красавица, что ж ему еще не хватает? Что это за буря такая мотает его, не давая покоя? Вот это влип человек. Знал бы в чем дело, так помог бы. А так? И вдруг я обратил внимание на его лицо: брови густые, нахмурился, глаза тусклые, чуть прищуренные, нос с горбинкой, губы сжаты в тонкую линию, тонкую, какой река эта с трассы кажется. А мускулы так и ходят под кожей. Ходит в нем вся его натура, вся сила его, ходит и не находит себе точки опоры. А если опереться не на что - то что же это за сила? Эх, найти бы Андрею занятие по душе, так он бы и развернулся в полную возможность, а так - мается, бедняга, не находя себе...места. Да, в этой картине, той самой большой картине, где я нашел себе место, у Андрея его пока что нет.
- Ты что, серьезно свалить решил? А куда, интересно?
- Не знаю. Главное - просто уйти отсюда. Граница недалеко, проскочить можно, если место знать. А горы я знаю лучше пограничников.
Уж и не знаю, как поступить. Говорят, от себя не уйдешь. Еще говорят, что жить нужно не для себя, а для других. Но удержит ли это его? Не думаю. Да и стоит ли?
- Послушай, Андрей, а овец кто пасти будет? А кто будет ко мне их водить средь бела дня? А ребята без тебя куда? Ты ведь не один на свете живешь! А Аню на кого ты оставить решил? Или ты ее с собой через границу потащишь?
Последние слова я уже почти прокричал. Не выдержал я - встал и ушел. Да что это за чертовщина такая? Ничем с ним не сладишь? Не думает, гад, ни о ком. Свалить захотел, а на меня, на Аньку, на всех наплевать ему. Наплевать ему, что я его вытаскивал постоянно, когда ребятки доводили его. Наплевать ему, что я его с Анькой познакомил, что я ему всю свадьбу сделал, что я...
Позже, сидя уже за стойкой у себя в кабачке, я, наконец, смог прийти в себя. Я, похоже, не меньший дурак, чем Андрей. Во всяком случае, мы оба не знаем, чего хотим. Чего я хочу - чтобы он остался? И портил жизнь себе и всем остальным (а до этого дойдет, я уверен)? Или чтобы он ушел и оставил Аню одну? От себя не уйдешь. Вряд ли Андрей найдет себе занятие по душе. Хотя кто знает? Там у него по крайней мере есть возможность попробовать. А здесь разве нет? Это может знать только он. А как бы поступил на его месте я? Я бы остался. Но мое место здесь. А место Андрея? Я этого не знаю. Вообще, в чужую жизнь лезть - дело опасное и неблагодарное. А когда пытаешься за кого-то решение принимать - так тем более опасное. Каждый человек ведь за себя отчет даст. Кстати, кому? Не знаю кому, а только становиться хозяином чужой судьбы я не хочу. Не хочу и точка. Ну, и что тогда остается? Ждать? Похоже, что да.
И я снова ждал. Ждал целую неделю, пока однажды ночью не раздался стук в мое окно. Спросонья оделся, прошел в зал и открыл дверь (отдельного выхода у меня нет). Это была Аня. Я пригласил войти:
- Заходи, садись. Что-то срочное, раз ты пришла сюда?
- Да. Андрюша не вернулся домой.
Как я так быстро смог сесть за руль и завести мотор - самому уже трудно вспомнить, а только меньше, чем через две минуты я уже гнал свой джип по горным склонам прямиком по направлению к границе. Аню оставил у себя - она бы все равно такой тряски не выдержала. Ехал я главным образом по памяти - все равно на такой скорости и при такой тряски мало что видно. А выжимал я из машины все, что только можно было выжать. Уйти Андрей мог только с наступлением темноты. Темнеет сейчас поздно, а разбудила меня Аня в пол-третьего. Навряд ли он далеко ушел, так что догнать я его скорее всего смогу. Но тогда что? Тогда не знаю что. Но сейчас это неважно. И так я мчался сквозь ночь - то почти на четвереньках карабкался на крутые склоны, то как сорвавшийся с цепи пес летел с этих самых склонов, то осторожно перебирался через бурные речки... я спешил изо всех сил сам не зная куда.
Уже светало, когда я наконец догнал его. Я выехал на самую вершину горы, откуда можно было осмотреться, и вышел из машины. Воздух был чистым - я мог осмотреть всю низину, и даже склон следующей горы. Там-то я и заметил его маленькую фигурку, медленно, но уверенно поднимавшуюся на вершину. Когда он был уже наверху, я окликнул его. Это было безнадежно - слишком далеко он был от меня. Вот сейчас перейдет гору, а там лес и мне с моей махиной там делать нечего. Жалко было бы. Но почему-то он услышал. Мой друг остановился, обернулся - и увидел меня. Так и стояли мы - в предрассветных сумерках, на вершинах двух разных гор, в нескольких километрах друг от друга. Мне было нечего ему сказать. Я тут бессилен. Чужая душа потемки и лезть туда как-то неохота. Все, что мне хотелось в то утро - это пожелать ему удачи. И я просто помахал на прощание ему рукой, медленно, неуверенно. И он точно так же неуверенно помахал на прощание мне - и исчез...по ту сторону склона. По ту сторону, заглянуть куда было не в моих силах.
За той горой пролегала граница. Перейди он ее (при желании сделать это несложно, тем более с его знанием местности) - и навряд ли что-то когда-то вернет его домой. Хотя - я думаю, что еще увижу его. Почему - я и сам не знаю. Просто предчувствие такое.
Назад я ехал не спеша. Не было смысла уже гнать машину по горам, поэтому я выехал на трассу и к восьми был дома. Дома, вернее, в кабачке моем, ставни были закрыты, и в зале было совсем темно. За дальним столиком одиноко сидела Аня. Она сразу поняла, что я приехал один. А я не мог просто промолчать. Не мог и рассказать как я помахал Андрею ручкой на прощанье. Ну что говорить тогда? Что я мог сказать ей? Вот я и сказал:
- Вернется. Куда он денется...
Лето подошло к концу, небо над вершинами гор затянулось серыми тучами, и часто в мои окна барабанил дождь. В такие ночи спится особенно хорошо, но я почему-то спать не мог. Долгие часы я просиживал, думая над тем, что с Андреем. Перебрался ли он через границу? Навряд ли его схватили - он у меня юркий, улизнет от кого хочешь. Да и если б схватили - приехали бы сюда, расследование проводить, допрашивать, уведомили бы Аню. Значит, перебрался он без проблем. Ну, а дальше что? Как ему там будет житься? Не думаю, что он найдет себе занятие по душе. Сойдется с дрянью какой-то, да и отыграются на нем все, кому не лень. А если и нет - то все равно счастья ему не будет: от себя не убежишь. Неблагодарное это дело - жить, когда не знаешь, зачем живешь. Все равно, что играть "под интерес": проиграешь - обидно, выиграешь - тоже толку мало. Посидели с ребятами, убили время и разошлись по домам. В таком случае интереса в андреевой игре нет. А тогда вряд ли он и вернется, ведь не все ли равно, где помирать - на чужбине или нелюбимой родине? Но все-таки что-то во мне говорило, что не все еще потеряно, что может, буря в душе у него уляжется. А может, я просто скучал по своему другу? Не знаю.
Потом была зима. Вид снега, лежащего на горах, обычно успокаивает человека. Успокоил он и меня. Как-никак жизнь продолжается. Вот я и жил. Горцы в кабачке у меня сидели по-прежнему, дела шли хорошо, пришла мода на песню "Я убью тебя, лодочник". Помогал я чем мог Ане - когда парочку овец пригоню, когда денег, когда еды притащу, когда вещей из города привезу. Ну, и сам оставался посидеть, поговорить - не скучать же одной бедняжке. Оно и мне не накладно, и ей приятно. А иногда она заходила ко мне в кабачок, когда уже ребятки расходились, или когда я их разгонял. Она рассказывала мне про овец, про то, как цены поднимаются (она снова устроилась работать в магазин). Я рассказывал ей про то, как из-за снежных заносов на трассе невозможно попасть в город, как пиво замерзает в погребе, если не топить. А иногда просто сидели и смотрели, как снег кружится за окном и падает на безлюдную дорогу.
Так и прошла та зима. Потом снег растаял, горы из белых стали темно-бурыми, потом зазеленели и покрылись яркими цветами. Аня уже меньше заходила ко мне, а я заходил так же часто, только засиживался меньше - передам что хотел, и иду к себе. Дела у меня были - зимой несколько таких же кафешек, как моя, снесло снежными лавинами, поэтому ко мне стал приходить народ из соседних деревень. Тех, конечно, жалко, но мне от этого одна радость: в зале у меня теперь не протолкнуться, деньги летят ко мне в карман прямо как те лавины, которые смели конкурентов. Купил себе телефончик мобильный, стулья новые в зал поставил, в общем, стал шиковать. Работы, правда, прибавилось. Думал даже работника к себе нанять, так потом передумал - мне и так хорошо. Дело шло к лету, проезжим туристам кроме меня, кушать было негде, так что прибыли ожидались немалые. И вот, кончался апрель, и я жил вполне спокойно, Аня тоже...более-менее. Одним морозным утром я выхожу на улицу, чтобы протереть окна (приходится все-таки держать марку перед гостями). И тут вижу, как по трассе навстречу мне идет человек в светлой куртке, бежевых джинсах и белоснежной рубашке, с сумкой на плече. Лицо его показалось мне знакомым, а походка - казалось, что он как это говорится, ушел в себя и думает о чем-то. Когда он подошел поближе, я не поверил своим глазам: это был Андрей. Не говоря ни слова, он подошел ко мне, и мы крепко обнялись.
- Ничего не спрашивай. Все расскажу потом. - Сказал он, после чего зашел ко мне и заказал кружку пива. Как он пил его - как будто каждый глоток длился целую вечность. Затем он быстро встал и вышел. Я посмотрел в окно - он поднимался по тропинке к поселку.
После этого я часто видел его вместе с Аней. Иногда он заходил ко мне и мы сидели вместе и говорили про овец, про цены в магазине, про прошедшую зиму, про то, почему в моду вошла песня "Малосольный огурец, вот какой я молодец". И каждый раз я просто диву давался: это же тот самый мой друг, который захандрил и сбежал из дому год назад. И вот на тебе: так изменился, что не узнать. Глаза, правда, мутные, но как-то по-другому. Ходит, тоже по-странному, но уже не так. Так, как он сейчас ходит, мой учитель по истории ходил, когда думал много. Одевается совсем не так, как раньше. И вообще, какой-то он другой стал. Говорит рассеянно, но так, как будто о чем-то думает и не хочет отвлекаться. Что в нем изменилось, не пойму, но что-то изменилось - это точно!
Он снова пас овец, а Аня следила за домашним хозяйством. Она больше ко мне не заходила - незачем это, только однажды забежала и попросила привезти из города кисти, краски и простыни. Красок я накупил им всяких - и акварельных, и гуашевых, и масляных, и каких только не нашел. Купил и кистей целую коробку, и простынями весь багажник забил. Денег угрохал кучу, но для Андрюхи не жалко! Интересно, думаю, зачем им все это? Зайду, думаю, узнаю. Зашел - и чуть не упал от удивления. Представьте только: в доме целая комната заставлена картинами, а посередине стоит треножник эдакий, а на нем - доска здоровенная, на ней простыня натянута. На картинах нарисованы разные штуковины, а больше горы, горные реки, овцы и люди. Кое-где - так вообще схемы какие-то, чертежи, скелеты в разрезе. Рисовали где карандашом, а где и красками. Моими, причем. Я аж испугался: сколько на земле живу, а такого еще не встречал. Знал, конечно, про всех этих Да Винч и Микелянджелов, слыхал даже, что один шутник черный прямоугольник на простыне нарисовал и денег на этом заработал немеряно, да только, чтобы такой вот объявился у нас, в горах - это вижу впервые. Ну, думаю, не полегчало Андрею моему, а наоборот, поехал парень совсем. Тем более, что картины нарисованы у него здорово, а когда я сказал Андрею это, он обиделся и целых полчаса расписывал мне, какой он плохой художник. Мистика просто.
Вернулся я к себе и стал думать. Видать, дело дрянь - пропал друг мой с концами. Так чего доброго скоро овцы перемрут у него, и придется Ане тащить все на себе. Хотя, думаю, если дело это картинное да поставить на коммерческую ногу, то с голоду семья не умрет. Андрей, правда не разрешит, но стащить из дома друга такую мелочь, как парочку размалеванных простыней, пусть и красиво размалеванных, не так уж и сложно. Спрятал я их у себя, и во время следующей поездки в город приценился и сдал картинки эти кому надо. На следующий день мне звонят, спрашивают где я такую красоту откопал. Пришлось признаться и стащить еще парочку. Деньги я тайком от Андрея передавал Ане, которая дивилась мужниному безумию не меньше моего. В конце концов картин у Андрея становилось все меньше, а денег - все больше. Тот заподозрил неладное и пришлось Ане во всем признаться. Пошел он тогда выяснять отношения со мной. Заходит, а я ему прямо с порога:
- Нет, это ты садись и выкладывай: что это с тобой такое и откуда оно у тебя.
Он явно не ожидал такой встречи и потому тихо сел. Я повторил:
- Ты обещал рассказать мне, что произошло. Рассказывай по порядку. Что с тобой было после того, как ты перешел через границу? Чем ты занимался? И самое главное - откуда у тебя взялась привычка пачкать простыни и ничего не рассказывать друзьям.
Несколько секунд он молчал, словно собирался с мыслями, а потом начал:
- Границу я перешел без проблем, осел в одном селе, работал на хозяина. Потом переехал в ближайший город (я скопил за время работы немного денег), сделал фальшивые документы, пытался открыть свой бизнес, а вместо этого связался с ребятками и стал перекупщиком краденого. Деньги зарабатывал неплохие, проблем с братвой не было, в общем, шло все хорошо. Да вот только я по-прежнему не находил себе места. Не было мне счастья за горами. Вроде все было новое, и денег хоть отбавляй, и развлечений столько же, но понимаешь, я-то остался прежним! И бежать теперь было некуда - от себя не убежишь. Потому я купил на все деньги парусную лодку, припасов побольше, и отправился вниз по реке (река протекала через мой город). О дальнейших планах думать не хотелось, хотелось только бежать. Бежать неизвестно куда неизвестно зачем. И я бежал. Вот только уже по дороге в порт заметил я, как в городском парке сидел старик и рисовал деревья. Он просто водил кисточкой по холсту, но под его рукой на холсте появлялись деревья, птицы, облака...он как будто создавал свой собственный мир. Понимаешь, ты сам творишь мир и творишь его так, как хочешь! Вот если можно было бы и себя таким же придумать, или чтобы тебя кто-то придумал как следует...
В общем, я отправился в свое безрадостное плавание. Плыл по течению, мимо каких-то городов и сел, полей и лесов, и мне было решительно все равно куда я плыву и что будет завтра. Так я доплыл до моря, а там взял курс неведомо куда. Плыл я так дня два, а на третий поднялся ветер, и разыгралась буря. По идее, мне должно было быть все равно - мне и так жить было незачем. Может быть, мне этого и хотелось - погибнуть в волнах, чтобы кончились мои мучения. Но вдруг я подумал: ну уж нет, меня так не возьмешь - и решил побороться, хоть в последний раз. И я боролся. Представляешь, впервые я решил пойти против течения, впервые я решил не сидеть, сложа руки, а бороться за свою жизнь. Я не знал, за что сражаюсь, ведь моя жизнь давно опротивела мне, я не знал даже, с кем сражаюсь, - то ли с волнами, то ли с самим собой, но я все равно сражался! Тогда мне впервые захотелось чего-то по-настоящему. Я хотел, чтобы волна не захлестнула мою лодку, я хотел, чтобы руль не сломался, чтобы канаты не лопнули, чтобы парус не сорвало ветром, чтобы нос на волну смотрел. Я будто ожил!
Но борьба с разбушевавшимся морем - нелегкое дело. Под конец хоть буря и поутихла, но и я сдавать начал. Сам уже не помню, как это случилось, но очередная волна сбила меня с ног. Я ударился головой о что-то деревянное и потерял сознание.
Тут-то все и началось. Мне вначале казалось, будто я пробираюсь сквозь черный лес, где растут высокие деревья с острыми шипами вместо листьев. Каждый из этих шипов впивался в мое тело, и кровь лилась из меня рекой. Мне совершенно не хотелось идти, но я все равно шел. И вот, среди тьмы и мрака, я вышел на свет. Я стоял на вершине высокой горы, с которой можно было увидеть весь мир - большие города и крошечные села, быстрые реки и бескрайние моря, зеленые леса и луга, пестрые от весенних цветов. Но одновременно с великим с той вершины я видел и малое - я видел людей, которые шли по городским улицам и которые пасли овец на горных склонах, которые собирали цветы и ловили рыбу по берегам рек. Я видел, как они смеются и плачут, и самое главное - я увидел, что весь этот мир был заключен в прекраснейшую раму, будто великая картина. Я уже не помню, как это могло произойти с круглой землей, но в правом нижнем углу я увидел подпись художника. Представляешь, этот мир - не сборище баранов, которые бродят куда нос поведет. Наоборот, он - как те картины, что рисовал старик в парке, где у всего есть смысл и у каждого есть свое место. И еще - у меня тоже есть место на этой картине. Тогда я спросил: какое же место? Вместо ответа мне просто показали на склон горы, на которой я стоял. Там сидел тот самый старик и рисовал деревья.
Это было все. Да и мне этого было достаточно. Я очнулся на берегу, весь мокрый и грязный, но зато уже не тот, каким был прежде. В кармане чудом сохранился кошелек (привычка носить деньги в кошельке, а кошелек в кармане оказалась очень кстати). Денег у меня хватило на обратный путь, а еще - на краски и кисти. И вот, сейчас я рисую, или, если правильнее, пишу. Почему? Потому что картина, которую я увидел, была так прекрасна, что мне теперь больше всего хочется попытаться как-то передать то, что я увидел. Понимаешь, я хочу, чтобы все узнали как прекрасно было то видение, та картина. Ведь не все видят это, многие думают так же, как я, что весь мир это просто случайность, бессмысленное скопление космической пыли, а не картина великого Художника. Не все веруют так, как уверовал я. А когда я вспомнил того старика - там все понятно, есть автор и есть смысл, и есть свое место у каждого. В своих картинах я пытаюсь выразить, показать ту, большую. Правда пока что не очень получается. То есть, получается, но все время чего-то не хватает. То чересчур весело, то чересчур серьезно, то ярко, то наоборот, блекло. Я ж не учился нигде. Но я чувствую, что художнику, тому, большому, нравится мой труд.
Вот, что со мной происходит. Вот, почему я пачкаю простыни. А почему не рассказывал тебе - потому что боялся. Я и Ане-то ничего не говорил. Ты тоже никому не рассказывай. А теперь твоя очередь: почему ты решил лезть в мою работу? Я понимаю, если бы это были настоящие картины, а то ж так, черновики, пробы...
Тут я (горный трактирщик) перевел дух и ответил:
- Ну, понимаешь, я в этих творческих штучках не сильный мастак, но людям твои черновики нравятся. Ты видишь то, чего не сделал, а они - что ты сделал. Ты-то смотришь на эту твою большую картину, а они - на маленькие твои. Так почему бы не доставить людям радость? Тем более, если они за эту радость с не меньшей радостью платят!
Андрей согласился.
Мы поговорили еще, и когда он ушел, я еще долго себя не мог прийти. Вот это делы! Оказывается, Андрюха мой не только справился с собой. А еще и смог заглянуть туда, куда никак не мог заглянуть я. Не знаю, что именно он увидел в этом видении, но я отдал бы полжизни за то, чтобы хоть краешком глаза взглянуть туда. С моего склона тоже видно достаточно, но увидеть землю в раме, да еще и с подписью автора - это стоит того, чтобы так мучаться.
А мне что? Я помогал ему чем смог - забирал у него картины, какие он разрешал взять (разрешал он немного, зато Аня приносила мне их сумками), продавал знакомым в городе, деньги отдавал Ане, кое-что забирал себе. Надо же комиссионные брать какие-то! Постепенно Андрей и сам не заметил, как разбогател. В конце концов, он подарил своих овец мне, а сам стал больше сидеть за своими художествами. Овец я стал держать у себя и потихоньку резал их на прокорм посетителей. Так мы складывали рубль к рублю, а десятку - к десятке, пока я не сплавил парочку горных пейзажей (и где я только таких словечек нахватался) парочке приезжих, а они оказались чуть ли не иностранцами. В общем, нарвался я на важных шишек. Так они так разнесли молву о "горном художнике", что к нам в Зеленый склон стали заезжать не кто иной, как туристы! Я и сейчас помню выражение на лицах Андрея с Аней, когда к ним зашли трое незнакомцев с фотоаппаратами и давай расспрашивать их про то, что подтолкнуло "неграмотного горца развивать свой самобытный талант". Андрей меня после этого чуть не прирезал. А потом незнакомцев с фотоаппаратами становилось все больше, а ночевать и обедать им всем нужно где-то. Я смекнул, подсобрал деньжат и пристроил к своему заведению небольшую гостиницу. А потом и расширил само заведение, перестроив его шикарный ресторанище. Теперь горцы местные сидели на дорогих стульях и пили мое пиво из хрустальных бокалов. Пели, соответственно, "Гуляй, шальная императрица". Естественно, самому теперь было не справиться, поэтому нанял я помощников. Им, конечно, пришлось платить, зато я был свободен для прочих дел. Деньги текли в мой карман быстрее, чем река, возле которой мы с Андреем чуть не поссорились. А сам Андрей - навряд ли он не был рад деньгам, которых у него теперь было хоть отбавляй, но он ничуть не изменился - разве что еще усерднее переводил простыни. А картины у него получались все лучше и лучше. Я аж диву давался - неужто здешний горный козел способен сотворить такое. А потом понял - это не он. Во всем виноват тот самый художник, который решил показать ему Свою картину. А Андрей - он просто копии делает, как хороший ксерокс. А может - не совсем копии. В любом случае, про художника он мне говорил постоянно. Потом, когда он купил себе машину, он стал частенько ездить месте с Аней в одно село неподалеку - там была церковь. Что он там делал, не знаю, а только и мне туда захотелось. Но об этом я говорить сейчас не хочу. Короче, зажили мы припеваючи. Андрей сидит за работой, я тоже. Оба довольны, оба счастливы. И было так, пока Андрей не заболел. Оно и неудивительно - к тому времени ему было уже за семьдесят. Сорок лет с небольшим он рисовал свои картины и даже насморка не было у него. Пора бы и заболеть уже. Но все равно жалко парня. Друг все-таки, даже больше, чем просто друг. Болел он так месяца три, а потом ко мне пришла Аня и сказала:
- Миш, приходи поскорее. Андрюша умирает.
Вот тебе, бабушка, и Юрьев день. Оно конечно дело житейское, все мы когда-нибудь сделаем это, а как-то не хочется, чтобы это случилось с тобой, или с твоим другом. Ну, хочешь не хочешь, а умирает Андрей, так что надо идти.
Андрей полулежал на кровати, а на коленях у него стояла очередная дока с натянутой простыней (только тогда я узнал, что это называется "холст"). В его дрожащих руках была кисть, на коленях лежала штука эта плоская с красками ("палитра"), а все одеяло было запачкано (одеяло за триста двадцать гривен, разве можно так). Он продолжал работу, даже тогда, когда был уже одной ногой в могиле. Я был поражен. Вот это да! Я попытался посмотреть, но он не дал - он никогда не любил. когда смотрели на его неоконченные работы. Закончив, он долго смотрел на нее, затем передал Ане, которая поставила ее лицом к стене. Андрей сказал:
- Михаил, мой друг, эту картину сможешь забрать себе. Эта моя последняя. Анечка, картина для тебя стоит за шкафом. Потом посмотришь. Я думаю, тебе понравится. Кажется, мы все понимаем, что мне осталось недолго. Поэтому, мои последние минуты я хотел бы провести с вами, моя дорогая жена и мой друг. Я хочу, чтобы вы знали, что все, чего я достиг, я достиг благодаря вам. Поэтому последнее слово вам - большое спасибо. Мне будет вас не хватать. Остальное вы все равно знаете. И еще - не скучайте. Мне там будет, я думаю, неплохо. А теперь - не поможете ли мне выйти во двор?
Как не помочь? Мы с Аней подняли его и вывели, вернее, вынесли из дома. После этого он попросил нас подвести его к обрыву. Мы послушались. Вид, конечно, оттуда был шикарный. Да еще и вечер выдался на славу - воздух чистый, небо почти без облаков, видимость - хоть белок стреляй в соседнем селе. Хорошо, наверное, умирать в такой вечер. Андрей посмотрел вниз, потом на небо, и вдруг, прошептал:
- Спасибо за все. Надеюсь, я все написал правильно. Если что - прости. Ну, здравствуй.
О похоронах я позаботился. Похоронили его как полагается, неподалеку от села. Поставили памятник (хороший, сам заказывал), поминки отгуляли у меня. Аня перенесла все с завидным спокойствием. Она еще жива, но вы к ней не заходите. Так лучше будет. После всего я зашел в рабочую комнату Андрея. Вот это склад - картин там было не меряно. Аня не знала что с ним делать. А я позвонил кому надо и через неделю у меня в ресторане прошел самый настоящий аукцион - продавали картины Андрея. А что еще с ними делать? Так, хоть пользу принесут. Денег мы с Аней заработали на этом не скажу сколько - все равно не поверите. Часть она отдала мне, часть - отнесла в церковь, часть себе оставила. Поэтому жить ей есть на что. Да и я временами к ней захаживаю. Друзья все-таки. В общем, кончилось все хорошо.
Единственное что - мне интересно, что сейчас с Андреем. Не то, что я заодно с теми проповедниками, но просто не может быть иначе на такой прекрасной картине. Кто-то толкует, что он пошел в ад, кто-то свято верит, что он просто сгнил в земле (что за интерес им - не пойму). Я-то знаю, что с ним на самом деле. Когда все это закончилось, он сбежал на ту сторону склона. Туда, где улицы вымощены золотом, а святые сидят в обнимку на облаках и поют что-то вроде "Под небом голубым есть город золотой". А Андрей мой не певец. Он пошел прямо к самому главному - к Тому, перед Кем куда-то девается все, кроме бесконечной радости. И Он без лишних слов вручил ему краски, кисти и сказал: "Ты молодец. Рад тебя видеть. Можешь продолжать работу - здесь у тебя получится лучше". И я уверен - Андрей работает.
А несколько картин его остались висеть у меня - две в зале, а одна в моей спальне. На тех, что в кабаке - там горы, леса, все такое. Посетителям нравится. А в спальню я забрал свою любимую. Ту самую, что перед смертью он писал для меня. На ней изображен старик, сидящий в безлюдном парке и рисующий деревья.