До восьми лет я рос беззаботно. Это были мои лучшие годы. Единственный ребенок в семье. Не могу сказать, что не получал ни в чем отказа. Нет, и наказывали, и запрещали. Но эти мелкие обиды и даже порывы навсегда уйти из дома сейчас кажутся забавными и смешными. Теперь мне понятно, что родители не чаяли во мне души, но кормить одним сладким нельзя.
Я мечтал о многом. Желания менялись по мере познания этого мира, и каждый год хотелось разного: то быть волшебником, то летчиком, то автогонщиком... И вокруг было столько соблазнов, которые преследовали меня даже во сне: игровая приставка, как у Пашки, горный велосипед, как у Валеры, железная дорога, как у Сашки, Анечка из моего класса... Что-то исполнялось, что-то не совсем, на смену чему-то приходило новое, более привлекательное желание. Но жизнь манила, словно нашептывая: "Это цветочки. Вот подрастешь, пойдут ягодки". И каждое утро я просыпался с надеждой: "Может, сегодня увижу что-то более интересное? Может, я стал взрослым?" Чуда, естественно, не происходило. Я оставался ребенком и продолжал ждать, когда у меня вырастет борода, я стану солидным дядькой и получу доступ ко всем удовольствиям этого мира, неподвластным пока хотя бы потому, что многие из них еще неизвестны.
Сейчас мне пятнадцать. Я изменился, и взрослым хочу стать только для того, чтобы уйти из этого дома. Уехать куда-нибудь далеко и забыться. А мечты? Они все исчезли, растворились в небытие моей прошлой жизни. Осталась только одна, навязчивая до сумасшествия. Я мечтаю лишь о том, чтобы умер Витенька...
-Лично мне не нравится, как протекает ваша беременность,-уставившись в стол, сказал врач, внешним видом похожий на доброго дедушку, который обязан сообщать только хорошее.-Не люблю говорить неприятные вещи, но поскольку я за вами наблюдаю, то придется выслушать правду. Все сводится к тому, что плод развивается неправильно.
-Что значит неправильно?-вмешался муж.
-Ровным счетом то, что вы станете родителями урода или неполноценного ребенка. Предвидя вопрос, сразу скажу: вряд ли вы в этом виноваты. Подобные ситуации нередки и в здоровых семьях. Гены, мутации... Словом, пока науке точные причины неизвестны. Просто в таких случаях я вижу два выхода: либо спровоцировать выкидыш, либо родить и отказаться от ребенка. Аборт делать уже поздно.
-А как же третий?-последовал вопрос от будущей матери.-Родить и воспитывать.
Врач внимательно посмотрел на семейную пару и, выдержав значительную паузу, продолжил:-Сказать честно, такой исход не одобряю. Да, я прекрасно понимаю, что это ваш ребенок, живое существо. Но... Возможно, из моих уст данное высказывание прозвучит странно... Я не сторонник поддерживания жизни среди неполноценных детей. Это мучения и для вас, и для нас. Чтобы вы не делали с таким ребенком, поверьте, не поможет. Как показывает практика, шансов на то, что все когда-нибудь изменится попросту нет.
-Бред какой-то. Вы, врач, делите детей на полноценных и неполноценных?-спросила с вызовом женщина, словно пытаясь зацепиться за слова доктора, чтобы уйти от сути услышанного.-Как вообще человек, говорящий подобное, может называться врачом? Поймите, это мой ребенок. И, в отличии от вас, я не могу вот так, небрежно развалившись, рассуждать о том, кто достоин места под солнцем, а кто нет. Сегодня вы отметаете неполноценных детей, а завтра?
-Понимаю вас,-протер очки врач.-Я не имею права запрещать вам рожать, но подумайте. Время еще терпит. В конце концов, у вас уже есть один сын. Так что особой трагедии тут нет. Да и будем надеяться, что это не последняя ваша беременность. Идите домой, и в спокойной обстановке обсудите все с мужем. Надеюсь, что вы здравомыслящие люди...
-Наташа, извини... Я скажу сейчас страшную вещь, но мне кажется, врач прав...
-Прав?! Да как ты можешь?! Это же твой ребенок... Я не понимаю тебя...
-Наташа, родная моя, ну посмотри трезво. Что он даст нам, кроме изнурительного ухода, и изматывания себя без какой-либо надежды? И ради чего? Где в таком материнстве счастье?
-Счастье в том, что это наш ребенок. Ни ты, и ни я не вправе лишать жизни человека. Тем более родного человека. Если ты сможешь жить с этим грехом дальше, то я нет.
-Да о чем ты говоришь?! О каком человеке? О недоразвитом зародыше? Я считаю, что нужен выкидыш. Даже не ждать родов, потому что будет еще тяжелее.
-Это тебе так просто рассуждать. Выкидыш. А если после этого у меня вообще детей не будет?
-Ну и хватит одного Сережки. В чем беда? Мы же не собираемся ставить на конвейер производство детей? А вот, если ты настоишь на своем, то беда будет действительно. Для всех нас.
-Ай, ладно. Закончим этот разговор. Ты никогда не был и не будешь матерью. И тебе с твоим кобелиным чувством отцовства не осознать, что я сейчас чувствую. Я решила, что буду рожать и воспитывать нашего ребенка, и не откажусь от этого. К тому же медики часто ошибаются. Мало ли, что сказал какой-то светило местного значения. Время покажет, кто был прав...
На этом месте стрелка весов, отмеряющих порции находящихся в вечном антагонизме добра и зла, окончательно застыла на отметке "Витенька".
Я ненавижу пробуждение этого урода, не меняющееся изо дня в день. Вот он позвал меня, запускал слюни, задергал своим перекривленным ртом и судорожно засучил тоненькими ручками и ножками, выходящими из конвульсивно вздрагивающего тельца. Теперь он так будет мычать, пока я не подойду к нему и, дотронувшись до его мерзкой красной конечности, которую в здравом уме трудно назвать рукой, не скажу через рвотные позывы: "Доброе утро, Витенька". Тогда этот монстр удивленно посмотрит в мою сторону, подергает своей несуразной головой и захыкает от какой-то своей непонятной радости. Пробуждение состоялось.
Иногда я думаю, а есть ли у него вообще мозг? Нет, мозг-то, конечно, есть, но вот серого вещества там не больше, чем у какого-нибудь насекомого. Вряд ли, кроме примитивных инстинктов у него вообще что-то проявляется. Ну, тут уж против природы не попрешь. Физиология, блин: жрать, спать, гадить, причем под себя, издавать практически нечленораздельные звуки и плакать при каждом удобном случае. Вот все, что умеет мой чертов братец. Я думаю, что он даже видит, как какой-нибудь крот, различая только яркий свет и темноту. Ну, может, еще какие-нибудь непонятные для него очертания. Хотя... Узнает же он мать и меня. Правда, этим все сознательное и ограничивается...
Витенька действительно воспринимал окружающий мир через свою призму бытия. Ему были неведомы ощущения и переживания остальных людей. Да он и не знал, что это люди. Просто, чаще всего вокруг него ходили некие создания, отличающиеся своим спектром и запахом от остальных мироощущений. Они издавали какие-то непонятные ему звуки и жили по своим правилам и соображениям.
Витенька все видел, причем довольно хорошо. Но взгляд его редко фокусировался на чем-то, раскладывая информацию на доступные мозгу образы. При определенном напряжении можно было сфокусироваться, но сосредотачиваться не хотелось. Витенька и без того чувствовал себя хорошо и не осознавал, что можно видеть как-то иначе, да и необходимости такой не ощущал. За все свое малое существование на этом свете он постоянно воспринимал мир, как череду сменяющихся расплывчато-цветных картинок. Набор линий, красок, расплывчатых мазков, в которых все сливалось воедино. Вот он где-то лежит. Вот его куда-то несут. Вот движущаяся картинка со вкраплениями явно живых существ, которых он почему-то воспринимает наиболее подобными себе. Вот он снова возвращается в привычное для пребывания место... Один большой фон, в котором живые пятна сливаются с неживыми воедино. Скучная мультипликация из рваной раскадровки.
Во всех этих картинках Витенька научился выделять только двух близких его душе существ. Он даже выучил, на что они откликаются. Мама и Сережа. Во всяком случае, когда он издавал такую последовательность звуков, именно они подходили к нему, кормили, ухаживали. Витенька не знал, почему именно эти существа были всегда рядом, но воспринимал их, как что-то нужное и дорогое для себя. Спектр и запах матери он впитал с самого рождения. Его тянуло к этому человеку. Он не мог любить мать, как все остальные дети, поскольку не знал любви. Тем не менее, Витенька постоянно ощущал острую потребность в ее присутствии рядом, в, своего рода, защите и опеке со стороны матери. Когда же он не ощущал этой близости, то на ее место приходила замена в виде Сережи. Брат всегда стоял на втором по значимости месте, но являлся достойным заполнением пустоты в отсутствии матери.
За столько лет Витенька привык к виду своих родственников. И даже радовался, когда они ему что-то говорили. Из их речи он выделял лишь отдельные слова, не вызывающие в нем каких-либо ассоциаций. Но, к примеру, твердо усвоил, что звуки, складывающиеся в "доброе утро", выражают радость от его пробуждения. Или что все его воспринимают, как "Витеньку". Поэтому некоторые созвучия с трудом для себя он выучил. Повторяя их, становилось проще существовать.
Витенька не испытывал каких-либо тонких чувств, доступных обычному человеку. Список его ощущений сводился скорее к некоему механически-рефлексорному минимуму: голод, желание справить естественные надобности, усталость. Среди доступных ему чувств имели место лишь огорчение, да примитивная радость. Все остальное было ему неведомо, да он и не сожалел об этом, поскольку жалость тоже входила в список чужеродного. Можно ли было назвать его добрым? Вряд ли. Да, Витенька был абсолютно безобиден, но лишь от скудности своего внутреннего мира. Он не знал злобы, не понимал, как можно доставить боль кому-то. А безобидность не является добротой...
Это чудовище родители привезли семь лет назад. Теперь-то я знаю, что мать его родила. Тогда же она ходила с большим животом, обещая мне, что скоро поедет за братиком. Потом мама уехала на несколько дней. Без нее было очень скучно и грустно, но папа успокаивал меня, рассказывая, что выбрать хорошего братика трудно. Нужно отстоять большую очередь на склад, который называется роддомом, а потом еще долго ходить вдоль огромного количества полок, где лежат дети. А выбрать хочется хорошего ребенка. Потому что потом не поменяешь. Мой одноклассник Пашка говорил, что это все чушь. Он толком не мог разъяснить, как рождаются дети, но знал, что роддом вовсе не склад, а самая настоящая больница. И полок там никаких нет. Просто, когда детям надоедает сидеть в животе у матери, они в этом роддоме выбираются. Но я тогда ему не поверил, решив, что Пашка говорит это из зависти. Он тоже всегда мечтал о брате.
Потрясение по возвращении матери оказалось для меня слишком сильным. Я увидел красного уродца с перекошенным на вдавленном с левой стороны черепа лицом. И эти ручки, похожие на тонкие кривые еловые ветки в лесу, куда не попадает солнце. Кривые ветки без иголок, находящиеся постоянно в движении, отчего все тельце братика постоянно передергивало. Я испугался этого монстра и одновременно разочаровался в маме. Мне было обидно и стыдно за нее. Столько времени выбирать и взять такое. И это называется самый лучший? Да ее просто обманули. Хотя сама виновата. Она же меня учила: всегда нужно внимательно смотреть, что берешь в магазине.
Первое мое знакомство с Витенькой закончилось для меня маленьким нервным срывом. Я зарыдал и бросился на улицу, где, забившись между гаражей, просидел в горьких думах, пока совсем не стемнело. Потом я еще с месяц не заходил в комнату, где теперь жил братец. Когда же, после долгого разговора с родителями, все же решился, то пришел в еще больший ужас. Сейчас я знаю, что любой новорожденный не выглядит красавцем, кроме как для своей матери. Витенька же с прошествием времени не проявил в себе задатки белого лебедя, как остальные дети. Наоборот, он стал еще страшнее и уродливее. И даже мать это медленно осознала.
Родители не настаивали на том, чтобы я бережно ухаживал за этим инвалидом и проявлял к нему какие-то родственные нежные чувства. Они спокойно относились к тому, что я продолжал избегать возможности лишний раз посмотреть на Витеньку. Вот только их пылкая любовь ко мне с появлением этого создания как-то угасла. На меня вообще все меньше обращали внимания. И это я расценивал, как вторую серъезную личную трагедию.
Так продолжалось полтора года. К нам перестали заходить знакомые. Лишь иногда забегала тетя Тома. Она распространяла на всю квартиру приторный запах духов, приговаривая "Какой ужас. Какая беда". Потом мать отводила ее на кухню пить чай, стараясь выпроводить до прихода папы. Мама с отцом все чаще начали ссориться. Особенно жуткие скандалы возникали у них после посещения Витеньки врачами. В конце концов папа ушел от нас.
Поначалу он навещал меня каждое воскресенье. Мы ходили в зоопарк, в театр, кино, просто гуляли. Отец старался казаться веселым и всячески делал вид, что очень меня любит. Потом его посещения стали все реже. Он приходил уже раз в месяц и постоянно пьяным. Вынимая из кармана грязного пальто слипшийся леденец или апельсин в крошках табака, папа плакал, гладил меня по голове и звал гулять на улицу. Я отказывался. А спустя полгода, когда он окончательно спился, ночью кто-то проломил ему голову ради пустого кошелька. Я тогда долго плакал, не понимая, как может человек превратиться из одного совершенно в другого. Но каким-то детским чутьем понимал, что без Витеньки здесь не обошлось...
Витенька не помнил отца. Он вообще не знал, кто это такой. Будь отец жив, то скорее всего стал бы для Витеньки не более, чем очередной мелькающей тенью среди десятков других. Пятном, не вызывающего у сына никакого интереса и не запоминающегося даже своим запахом.
Был ли Витенька проводником своего отца к подобному концу пути? Проводником человека, подарившего ему жизнь, и в то же время вследствие своей мягкотелости не перечеркнувшего эту жизнь одним решительным словом "нет". Олицетворял ли Витенька месть выпущенного на волю зла, или был его плодом, когда человеколюбивая сущность доброты побоялась поставить барьер? Да и можно ли вообще сравнивать со злом этого монстра, все-таки являющегося человеком по хрестоматийно-биологическим признакам? Человеком, беды от которого были столь минимальны по сравнению с тем, что можно ожидать от любого здорового члена общества в отношении окружающих. Или Витенька являлся тем биологическим сбоем, тем нонсенсом, когда гуманность создает зло, превращая ее проповедника в дьявольского породителя?
Маленькому монстру было наплевать на подобные вопросы. Он существовал в своем крохотном маленьком мире, вполне устраивающем его обладателя. Царстве для одного, куда остальным вход оказался запрещен без какой-либо надежды найти хотя бы мелкую обходную тропку. Витенька не задумывался, убог его мир или нет. Он просто растворялся в нем, воспринимая все, как должное, и познавая в силу своих запросов. Не рассматривая возможность существования чего-то лучшего и более правильного. В этом мире отшельника не находилось места отцу. И опасность анализа случившегося не грозила Витеньке. Так же, как и предстоящего выставления отца в лучшем свете наспех сочиненными для сверстников героическими историями. Сверстники в его мире попросту отсутствовали...
Самая первая моя личная трагедия произошла через пару недель после того, как я увидел Витеньку.
-Сережа, приходи ко мне на день рождения,-на перемене сказала Анечка.-Придешь?
Я промычал что-то невнятное и покраснел. Как и все мальчишки в нашем классе, я был безнадежно в нее влюблен. Каждый из нас старался привлечь внимание Анечки. Как правило, это ничем не заканчивалось. Первая красавица класса лишь опускала пушистые темные ресницы и делала вид, что ничего не заметила. И тут она пригласила меня в гости!
Просто просидеть хотя бы один урок с ней за одной партой считалось чем-то несбыточным. Мы страшно радовались в душе, когда соседка Анечки Ленка Курдюкова все-таки заболевала. Всеми правдами и неправдами каждый старался усесться на временно освободившееся место. Но ни одна попытка не закончилась даже мимолетной удачей. Ни одному счастливчику не выпала эта маленькая крупица счастья. И тут приглашение...
-Да, кстати,-развернулась на одной ножке Анечка.-Как твой братик?
-Как, как...-пробурчал я.-Нормально.
-Говорят, что он урод. Это правда?
-Кто тебе такое сказал?!-вспыхнул я.
-Пашка,-пожала плечами мисс класса.
-Сам он урод,-бросил я косой взгляд на это трепло.-Он-то откуда знает?
-Ему мать сказала,-приблизилась ко мне Анечка.-Послушай, а можно мне на него посмотреть?
От такой близости я чуть не задохнулся. Стоял красный и, насупившись, молчал, пытаясь вернуть лицу прежний окрас.
-Мне не надо подарков,-горячо зашептала Анечка.-Только дай взглянуть, хотя бы одним глазком. Пусть это и будет подарком. Ну, покажешь?
-Хорошо,-выдавил я из себя, отодвигаясь на негнущихся ногах подальше от нее.
-Как здорово!-загорелись глаза нашей красавицы.-Правда, я никогда не видела настоящих уродов. Он очень страшный?
-Увидишь. После уроков,-прохрипел я и, изображая безразличие, словно на костылях отошел к своему столу.
Все оставшееся время занятий в моей голове вертелись идеи, как отвлечь мать. Не придешь же и не скажешь просто так: -"Мама, это Аня. Она учится вместе со мной и хочет посмотреть на нашего урода". Но зародившийся план даже не пришлось осуществлять. Едва я с Анечкой переступил порог дома и начал мямлить, что нам нужно позаниматься, как мать одела плащ и, попросив меня приглядеть за братом, выбежала за молоком.
-Иди сюда,-поманил я, едва шаги на лестнице стихли.
Анечка, затаив дыхание, на цыпочках вошла в обитель Витеньки. Он спал, не переставая при этом совершать какие-то рывки тельцем.
-Какой страшный,-всмотрелась в его лицо моя гостья.-Ужас. А он весь такой, ну... уродливый? Или только лицо?
-Весь,-вздохнул я.
-Можно посмотреть?-с интересом вспыхнули глаза Анечки.-А то ничего толком не видно. Он же запеленанный.
-Что я тебе разворачивать его буду?-прошептал я.
-А что, трудно что ли? Покажу, покажу... А сам...
-Да как его потом назад завернуть? Я не умею.
-Ладно тебе, завернем. Я видела, как мать сестру пеленала. Ну, пожалуйста,-сгорая от любопытства взяла меня за руку Анечка.
В голове у меня все помутилось. Я небрежно начал разворачивать куль с братцем. Витенька проснулся, забился и заверещал.
-Да тихо ты!-прикрикнул я на него.
Похоже, это возымело действие. Братец затих. Лишь извивался телом и дергал высвобожденными паучьими лапками, пока я не представил на суд Анечки всю его безобразность.
-Ужас!-расширились от испуга глаза гостьи.-Он же монстр. Как в компьютерной игрушке. Он совсем не похож на ребенка! А можно я до него дотронусь?
Я достал Витеньку из кроватки и поднес к Анечке.
-Все как у человека,-внимательно рассмотрела она братца.-Только все какое-то... какое-то... как у мутанта.
-Ну, ты будешь его трогать?-поторопил ее я, стараясь подавить свою брезгливость.
Анечка аккуратно, словно дотрагиваясь до чего-то опасного и кусающегося, ткнула Витеньку пальцем в бок. И тут братец взорвался. Он даже не заорал, а завыл своим гыкающим нечеловеческим плачем.
-Мама!-взвизгнула Анечка и отскочила в сторону.
От неожиданности я уронил Витеньку на пол, отчего тот завыл еще сильнее. Гостья закрыла уши руками и выбежала из квартиры.
-Знаешь, не приходи ко мне! Считай, что я тебя не приглашала!-крикнула она в слезах на пороге и хлопнула дверью.
-И НЕ ПОДХОДИ КО МНЕ БОЛЬШЕ, УРОД!-стояло у меня в ушах.
Я не понимал, что произошло, но слова Анечки будто окатили меня ледяной водой. И даже воющий на полу Витенька не мог своими звериными воплями достучаться до меня. Я понял, что моя первая, еще детская, любовь никогда не станет взаимной...
Витенька не испытывал боли в человеческом понимании. Его нервные окончания находились в такой стадии атрофированности, что напоминали прогнившие телефонные линии, уже неспособные передавать достоверную информацию. Рефлексорно-чувственный отдел мозга вел себя подобно полоумной старухе, ходящей под себя на предсмертное ложе.
На любое внешнее воздействие Витенька реагировал лишь тогда, когда это нарушало целостность и незыблемость его внутреннего мира. Он мог спокойно отнестись к уколу, если не ощущал в этом непонятном действии какого-либо беспокойства, или абсолютно проигнорировать прислоненный к нему горячий предмет. В то же время Витенька начинал истошно кричать, когда ощущал холод или сквозняк, пробивающийся сквозь щели в стенах его крепости. Любой незначительный толчок, незначительное перемещение, могло вызвать в нем чувство боли. Боли в его понимании. Мир Витеньки при этом сотрясался, показывая своему хозяину насколько ненадежны оборонительные заграждения. От неожиданности внезапно изменившихся ощущений внутри расплывался страх. Страх, заставляющий дрожать каждую клеточку и приносящий этой резонансной дрожью боль всему организму...
Я начал помогать матери ухаживать за братцем, когда ушел отец. В тот день я вернулся из школы, как обычно. Мать встретила меня заплаканной, но ничего не стала объяснять. Пока я ел, она ходила по кухне из угла в угол, а затем неожиданно попросила приглядеть недолго за Витенькой и ушла.
Недолго затянулось до позднего вечера. Братец явно проголодался, но я ничего не мог с этим поделать. Мои попытки накормить его хлебом ни к чему не привели. Несмотря на то, что я видел в нем порождение зла, виновника всех моих жизненных последних несчастий, его вой вызывал во мне какое-то чувство жалости. Даже не жалости, а сострадания к голодному живому существу. Сострадание, переходящее в укор матери, бросившей меня на произвол судьбы с этим монстром.
Мать вернулась пьяной к ночи. Она еле стояла на ногах и могла передвигаться, лишь держась за стены.
-Нас бросил папка. Но это ерунда. Правда, Сережа?-услышал я с порога вопрос, заглушенный всхлипыванием.
Мать с трудом сбросила сапоги и побрела на вопли Витеньки. Я никогда не видел ее пьяной, а потому даже испугался. Забившись в кухню, мой мозг начал переваривать полученную информацию. НАС БРОСИЛ ОТЕЦ! Почему?! Как это произошло? И что, он никогда не вернется, как у Валерки? И я никогда его больше не увижу? Почему он ушел? Неужели из-за Витеньки?..
Из размышлений меня вывели крики матери. Я вбежал в комнату и увидел, как она воет на полу возле кровати моего братца.
-Ненавижу! Ненавижу тебя!-рычала мать.-Мерзкая тварь! Урод! Ты мне всю жизнь испортил! Я не могу тебя больше видеть!
Витенька даже не орал, а в своем неустанном дергании изумленно переводил рассеянный взгляд с нее на потолок и обратно.
-Что ты смотришь на меня?!-продолжала кричать мать.-Осуждаешь?! Осуждаешь свою мать! Да ты омерзителен мне! За что?! За что мне такое, господи...
-Мам, давай его убьем,-тронул я ее за плечо.
Она вздрогнула, вытерла рукой слезы и непонимающе посмотрела на меня:-Что сделаем?
-Убьем,-повторил я.-Ты его ненавидишь. Я его видеть не могу. Зачем он нам нужен? А так, может, папа вернется.
-Что значит убьем?-взяла мать меня за руку.-Ты понимаешь, что говоришь?
-Да я не хочу убивать. Можно было бы его отдать кому-нибудь,-засопел я.-Но только кому он нужен? Как ты могла такого выбрать в магазине? А если его просто выкинуть, так найдут и нам принесут обратно. Поэтому давай его убьем и позовем папу назад.
-Прости, сынок,-прижала меня к себе мать и тихо заплакала.
От нее пахло спиртным и табаком, хотя до этого она никогда не курила. Запахи были резкие, но я терпеливо стоял, не понимая, что вообще происходит. Наконец, мать отпустила меня, вытерла перед зеркалом размазанную по щекам тушь и молча побрела на кухню готовить еду для Витеньки. Я посмотрел на корчащегося братца и вдруг осознал, что на нас с уходом отца обрушилось горе. Мать осталась одна с этим корчащимся уродцем. И она никогда не позволит убить его. Потому что это ее сын. Ради него она готова даже пойти на то, чтобы папа больше не вернулся. На чью помощь у нее осталась надежда, так это только на мою...
Мать воспринималась Витенькой, как живой объект, призванный стоять на защите рубежей его маленького мирка, как один из механизмов обеспечения внутреннего комфорта внутри этих границ. Несмотря на то, что Витенька являлся представителем человеческого рода, он никогда не мог быть благодарен своей матери за подаренную жизнь. Точно так же, как и не мог проклинать ее за это. Само понятие жизни совершенно не укладывалось в его примитивном сознании. Он не задумывался над тем, правильно ли он существует и обязан ли этим кому-то. Жизнь воспринималась им как нечто должное, как обычный сопроводительный атрибут его бытия, и недостойное даже крупицы осмысления. Слово же "смерть" являлось для него понятием, заключенным в неподвластной кладези человеческой мудрости. В хранилище, закрытом на бесчисленное количество замков с утерянными навсегда ключами. Поэтому все вопросы, связанные с анализом отношения к матери в плане своего места под солнцем, Витенька неосознанно переложил на плечи брата.
Сергей не имел права осуждать мать. С сыновних позиций он даже не мог заподозрить, что она может быть в чем-то повинна. Тем не менее, удвоенный возложенной на него ношей Витеньки вопрос о вине матери постоянно точил Сергея изнутри, как червь, пробивающий себе путь в сгнившем дереве. И с каждым годом этот червь становился длиннее и сильнее. С каждым днем он отвоевывал себе все большее количество внутренней плоти.
С точки зрения гуманного общества мать, безусловно, была права. Никто из нас не наделен божьим ликом, чтобы решать, кому даровать жизнь, а кого лишать. Да и материнские чувства чего-то стоят. Встав же на позиции Сергея, можно, наверное, было вынести приговор "виновна". Виновна в том, что отмеченная дуновением свыше и даруя жизнь одному, она лишила детства другого. Другого, кому ранее даровала нормальную жизнь, а затем своей гуманной прихотью, прикрываемой заповедями и материнством, ввергла его в пучины адского существования. Поместила в невыносимый жизненный переплет, из которого зачастую невозможно выбраться взрослому человеку. Тем более ребенку, практически невластному что-либо изменить. И не было ли грешно, сохранив существование одному уроду, испортить жизнь трем нормальным людям, включая своего же родного сына?
У животных все проще. У них нет гуманизма. Нет советчиков. Там все решает природа. Слабые гибнут. И зачастую от рук своих собратьев и даже матери. Им нечего придерживаться, кроме законов выживания других, более сильных. И у них нет моральных принципов. Они - животные...
Я распахиваю окно. ПрОклятое окно. Солнце, и то старается не беспокоить этот мрак своими лучами. А если случайно и сбивает скорбную мелодию, то пытается съежиться до размеров заячьего пятнышка, спрятав всю жизнерадостную теплоту. Такое впечатление, что даже уличный воздух мечтает обходить стороной эту проклятую комнату. Любопытный вездесущий ветерок избегает открытое для входа отверстие, пугающее смрадным дыханием живого мертвеца. Но все же его любопытство берет верх, придавая храбрости. Свежий воздух начинает нерешительно проникать в комнату. Наступает время завтрака.
-Гы-а-а-ы,-стекает со слюной промолотая кашица по подбородку Витеньки.
Когда я кормлю его, мне постоянно на ум приходит ассоциация с каким-то живым растением из одной детской сказки. Навроде страшного большого чертополоха, пожирающего людей, вытягивающего из них жизненные соки. Был такой мультфильм. Хотя, был ли? Я не помню, когда последний раз смотрел мультфильмы. Да и смотрел ли вообще?
Часто задумываюсь, а мог бы я существовать вот на такой протертой жидкости? На этой гадости зеленоватого цвета, что пытается всосать в себя Витенька изо дня в день. Как-то я даже попробовал ее. Потом несколько дней мне было плохо. Нет, не потому что я отравился. Просто этот вкус мгновенно смешался внутри меня с уже въевшимися в легкие запахами Витенькиной жизнедеятельности. Точнее, его существования. Я понял, чем насквозь пропитан мой братец...
Витенька бездумно пытался проглотить вливаемую в него кашицу. Он не соображал что это. Но внутренние позывы говорили, что это нужно. Трижды в день Витенька испытывал непонятное чувство, идущее изнутри. У него повышалось слюновыделение, в нижней части тела что-то шевелилось и щекотало. Чувство это не было болезненным, но удовольствия тоже не доставляло. И проходило оно лишь после вливания какой-то протертой жижи. Потому Витенька не возражал против кормления.
Сейчас он старался съесть все, как можно быстрее. В раскрытом окне появилась она. Ее Витенька ждал всегда. Он различал ее довольно отчетливо. На удивление даже отчетливее, чем окружающие предметы или своих родственников. Она была удивительным существом. Существом, несущим непонятные ощущения, которые называются радостью. Вперившись в нее взглядом, Витенька переживал, наверное, самые приятные и счастливые минуты в своем кроватном существовании. И главное, благодаря ей, он держался на этом свете. Она давала мечту. Мечту для маленького монстра, который даже не мог ни над чем задуматься. Чувство, стоящее особняком в коротком списке бытия больного ребенка. Просто Витенька знал, что когда-нибудь это произойдет. И он карабкался на этом свете только ради того, чтобы когда-нибудь соприкоснуться с мечтой...
Она была обычной вороной, сидящей на дереве возле окна. И Витенька всеми фибрами своей уродливой души хотел дотронуться до этого дивного, на его взгляд, создания...
Денег, что исправно давал отец, катастрофически не хватало. Мы почувствовали это уже через три месяца, когда истратили все скромные семейные сбережения на черный день. Мать устроилась работать в вечер на какой-то завод. Получала мало, но на жизнь стало хватать. И даже на лекарства Витеньке, которые съедали большую часть денег в семье. Правда, некоторые дорогие пришлось заменить более дешевыми, российскими.
Как только заканчивались занятия, я сразу же несся домой. Обедал и, проводив мать, заступал на дежурство подле братца. Пока он спал, я по-быстрому делал уроки. Затем я кормил проснувшегося Витеньку и вывозил погулять. Возвратясь, я давал ему лекарство, гремел неизвестно зачем перед его носом погремушками и, когда он засыпал, вновь пытался что-нибудь вычитать в учебниках. А потом приходила мать, и я сдавал братца с рук на руки.
Несмотря на такой график, учеба моя не пошатнулась. Просто мне больше было нечего делать, как учиться. После случая с Анечкой, все одноклассники отвернулись от меня. В ближайшие выходные я вышел поиграть с мальчишками во двор. Анечка сидела на скамейке рядом с Валеркой, взяв его за руку, и смотрела, как несколько пацанов гоняют по площадке мяч. Увидев меня, она что-то шепнула ему на ухо, и специально отвернулась.
-Мужики, можно с вами?-крикнул я футболистам.
Они перестали играть и уставились на меня, словно в чем-то сомневались.
-Вообще-то у нас народа хватает,-нерешительно сказал Пашка.
-Я могу на воротах постоять.
-Пусть встает вместо Генки,-подтолкнул Пашку пацан из параллельного.-А то этот жиртрест все мячи пропускает. Серега хоть вратарь надежный.
-Нашли с кем связаться!-заорал со скамейки Валерка.-Гоните его на фиг! У него брат урод! А значит и сам он урод полный! Чего с ним разговаривать?!
-Да уж, это... Ты иди лучше,-промямлил Пашка.
Его слова потонули в свисте и улюканье остальных.
-Урод! Урод!-словно по команде заорали все и стали бегать вокруг меня.-Вали отсюда к своему мутанту! Покорми его с ложечки. У-у-у-у! Урод! УРод! УРОд! УРОД!
Кто-то со всей силы влепил мне мячом по спине.
Я не плакал тогда. Просто ушел за гаражи на крутой берег местной речки-говнотечки, где просидел с час неподвижно, так и не поняв своей вины перед пацанами. Усвоил лишь одно. Дружить со мной никто больше не будет. Из-за Витеньки.
В школе я начал сторониться одноклассников, хотя неизвестно кто кого сторонился. И даже стал сидеть один за столом, поскольку Пашка пересел к Валерке. Поначалу меня пытались дразнить, смеяться надо мной и моим братом. Но я твердо решил не обращать внимания на подколки и даже подножки одноклассников. Вскоре им, видимо, это наскучило. От меня отстали, хотя отношения не улучшились.
Гуляя с Витенькой, я увозил его в коляске подальше от глаз людских. Не то, чтобы мне было обидно за брата, но лишний раз встречаться с кем-то не хотелось. Именно в одну из таких прогулок я попробовал сам убить Витеньку. Этой мысли я не оставлял, хотя и понимал, что произойдет. Но боль, которую могла бы при этом испытать мать, не шла ни в какое сравнение с тем счастьем, которое я предрекал ей при избавлении от мучившего нас монстра.
-"Только столкнуть коляску вниз с обрыва, и все,-вертелось у меня в голове постоянно, когда мы проезжали по берегу речки.-Скажу, что случайно. Не удержал. Вроде, как не я даже это сделаю. Сам переломает себе все, а, может, еще упадет в воду и захлебнется"
И вот в одну из прогулок я решился. Барахтаясь в своей коляске на краю обрыва, Витенька естественно ни о чем не догадывался. Оставалось только разжать руки. Разжать и толкнуть коляску посильнее вниз. Я не испытывал никакого чувства жалости к своему братцу. К этому чудовищу, которое бездумно, лишь одним своим никчемным существованием испортил мне жизнь. Мне и моей семье.
Витенька мычал в свое удовольствие, пускал слюни, а я стоял, вцепившись в ручку коляски, и накачивал себя. Вспоминал все, за что должен ответить этот маленький монстр. Ну, прощай. Пусть с тобой уйдет вся чернота. Мне казалось, что я уже вижу отдаленные отблески солнца, но руки не разжимались. Ну же! Тряпка! Давай! Все будет нормально! Ради матери! Разжимай!..
Я не смог убить его. Уничтожить это зло, которое уничтожало нас. Вместо того, чтобы пустить его под откос, я изо всей силы оттолкнул коляску подальше от обрыва, упал на землю и заревел. Под вой Витеньки в ударившейся об дерево коляске, я рыдал, понимая, что не смог стать опорой матери. Что не вышло из меня настоящего сына, защитника той, самой дорогой на свете. Я просто ничтожество и недостоин называться мужчиной...
Никто не мог сказать, почему Витенька так запал на обычную ворону. Это был третий образ, выделяемый им из вечной череды двумерных картинок. Причем, на других птиц он не обращал никакого внимания. Его кровать стояла недалеко от окна. Летом и зимой Витенька видел через него лишь крышу соседнего дома, проглядывающую сквозь вершину огромного дерева во дворе. Крыша была неинтересна, как, впрочем, и само дерево, почти касающееся здоровыми ветками окна комнаты. Но вот это черное существо, издающее периодически звуки, столь приятные слуху Витеньки...
Он не знал, что это такое. Не понимал и того, что видит разных ворон. А зачастую вообще их прилетало несколько. Но почему-то он осознавал в себе нечто роднящее его с этими птицами. Казалось, Витенька понимал их. Ворона манила к себе своим черным оперением, до которого так хотелось дотронуться. Она олицетворяла ту самую птицу счастья, которую большинству не удается за всю жизнь не только поймать, но даже увидеть.
Птица Витеньки была черного цвета, поскольку и мир его выглядел в темных тонах. Но черный цвет вовсе не пугал маленького монстра, а наоборот был самым приятным. И вряд ли его взгляд остановился бы на вороне синего цвета. Это была та птица, на которую в лучшем случае человек не обращает внимания, но которая в мире Витеньки была олицетворением божественного. Божества, идола в восприятии отличном от других.
Витенька не собирался ловить свою птицу счастья. Он попросту не знал, что с ней потом делать. Его блаженством и радостью было лишь любование совершенством вороны. При этом Витенька мечтал о том невероятном высшем моменте, когда все же удастся провести по ней рукой, ощутив прикосновение к какой-то другой таинственной жизни и поняв, какое на ощупь это божество. Черные блестящие перья с идеальными формами вызывали внутри какую-то холодящую дрожь, которая, тем не менее, казалась приятной. Витенька пытался даже замедлить дыхание, чтобы случайно не спугнуть ворону. И когда подолгу эти черные каркающие создания не усаживались на ветки, Витенька огорчался. Он боялся, что каким-то неосторожным действием прогнал ее прочь навсегда. День без надежды был прожит напрасно...
Прошло три года. Витенька вырос до того возраста, когда нормальный ребенок уже ходит, говорит, впитывает в себя весь этот обрушившийся на него мир. Естественно, как и следовало ожидать, с моим братцем ничего такого не произошло. Он по-прежнему оставался в своем потустороннем мире, отгородившись от нас маской уродства.
Мать, до этого момента еще явно на что-то надеявшаяся, теперь окончательно поняла, что чуда не случится. Видимо, от этого взгляд ее потух окончательно. Каждый вечер она возвращалась с работы в состоянии подпития. Все чаще она срывалась на Витеньку, а то и на меня, если неудачно подворачивался под руку.
Одноклассники подросли и перестали бойкотировать меня лишь за то, что я вожусь с больным братом. Даже Анечка стала бросать украдкой на меня взгляды. Но дружбы ни с кем так и не получилось. Я не смог забыть своей боли, унижения и предательства. Пожалуй, кого как-то простил, так это Пашку. Просто не мог больше находиться в неком диком кольце одиночества. Того и гляди совсем бы двинулся без общения, подарив матери еще одного тамагоччи. Тем не менее, Пашку в друзья я записывать больше не стал. Лишь удостоил первого места в списке приятелей.
Теперь мои обязанности во время дежурства расширились. Я уже сам готовил еду Витеньке, убирал за ним продукты жизнедеятельности, ходил в магазин и аптеку. Научившись хоть как-то понимать его мизерные эмоции, пытался заменить отвращение чувством долга перед свалившимся на меня бременем. Но получалось это плохо. Скорее совсем не получалось.
Из-за пьянства матери денег опять стало не хватать. Пришлось жестко урезать свои запросы, поскольку на Витеньке этого сделать не получалось. Однажды я попробовал сэкономить на лекарствах. Просто не купил самых дорогих пузырьков, а оставшиеся деньги решил в выходные прокатать на аттракционах. Оказалось, что Витенька не смог продержаться без волшебного эликсира даже дня. За час до прихода матери он начал выть, задергался с двойным усердием, а изо рта пошла пена. Когда пришла мать, братец уже закатил глаза, а хныкающий вой превратился в рычание. Я же настолько испугался, что забился в другой комнате.
Тогда мать избила меня. Практически не оставила на мне живого места. Я пытался оправдаться тем, что хотел сделать как лучше. Чтобы этот урод не сжирал наши деньги, чтобы мы жили хорошо, а если он умрет, то еще лучше. Но от этих слов удары становились только сильнее. Тогда я вновь убедился, что мать будет защищать свое детище до последнего. Даже испытывая к Витеньке не самые приятные чувства. И еще, с синяками я запомнил урок: никогда не кради у ближнего. Мать же с той поры стала строго контролировать каждую потраченную мной копейку...
Пашка со своей идеей подвернулся в нужный момент. Словно кто-то наблюдал за мной со стороны и вовремя дал отмашку.
-Серега!-подбежал он ко мне в один из дней, когда я выгуливал Витеньку.-Хочешь заработать?
-Спрашиваешь!
-Хватай своего урода и побежали со мной,-возбужденно затораторил Пашка, хватая меня за рукав.-Да быстрее, опоздаем. Тогда денежки тю-тю.
Оказалось, он поспорил в соседнем дворе с парнем из соседней школы, что лично видел живого мутанта. Тот естественно поднял Пашку на смех. Когда дело уже подходило к драке, появились два старшеклассника и растащили спорщиков. То ли из любопытства, то ли от безделия, но они решили стать судьями. На кон поставили стольник, половину из которого старшеклассники сразу забирали себе в качестве оплаты за услуги. Пашка попросил полчаса, чтобы представить доказательства и рванул ко мне с бешеной скоростью.
Само собой, мы выиграли этот спор. Витеньку все восприняли исключительно, как мутанта. Он поразил их настолько, что даже спорящий пацан процедил "Во, бля" и без слов вытащил из кармана деньги. В итоге я получил свои заслуженные двадцать пять рублей и бесплатного агента.
-Ты понимаешь, что твой братец просто денежная жила?-спросил Пашка, когда мы под майским солнышком ели мороженое.-На нем же столько бабок можно сделать. Давай так, я буду ходить и с кем-нибудь спорить на деньги, а потом ты выкатываешь своего урода. И все. Заживем!
Я не стал возражать, поскольку в случае благоприятного исхода этой затеи вырисовывались радужные перспективы. Пришло время, когда Витенька мог приносить семье какую-нибудь пользу. Он сам станет зарабатывать, отдавая дань мне за потерянные годы.
-Только это,-сглотнул я слюну.-Почему поровну? Ты только языком мелешь, а я ухаживаю за ним. Вложения неравнозначные. Мы все-таки партнеры.
-Зато моя идея,-попытался удержаться на прежних позициях Пашка, но увидев мою ухмылку пошел на попятную:-Хорошо, тебе шестьдесят, мне сорок.
-Не согласен.
-Блин, кормить его большого ума не надо. А вот попробуй развести на то, чтобы кто-то клюнул за деньги.
-Семьдесят и тридцать.
Пашка открыл, было, рот от возмущения, но в этот момент рядом возникли знакомые старшеклассники.
-Слышьте, пацаны,-заговорил один.-Дайте посмотреть на вашего мутанта еще раз.
-Что, понравился?-буркнул я.
-Да нет. Показать хотим. Бабе его,-кивнул он на второго.-Рассказали, а она теперь говорит, что треплемся.
Неподалеку девчонка одного возраста с нашими знакомыми рассматривала что-то в небе.
-За просмотр деньги платят,-заслонил собой коляску с Витенькой Пашка.-Полтинник.
-Да ты чего, совсем охренел?-взорвался говорящий.-Полтинник! Я вот тебе сейчас по морде дам за такие слова!
-А мы милицию позовем. Мало того, что маленьких обижать, так еще и инвалидов с детства,-напрягся Пашка.-Как полтинник непонятно за какие услуги брать, так это не охренеть. А как за показ заплатить, так охренеть. Чего, на бабу жаба задушила?
-Ты еще нас пугать будешь?-отпихнул его в сторону старшеклассник.-А ну пошел отсюда! Зови свою милицию! Попросили, как людей.
-Да ладно тебе, Игорь,-удержал его второй.-Они правы в чем-то. Все по понятиям. Базара нет.
Он сплюнул, небрежно достал из кармана пятьдесят рублей и махнул рукой своей девушке.
-Экспонаты руками не трогать,-строго предупредил Пашка, когда вся троица окружила коляску.
-Ужас какой-то,-скривилась девушка.
-Слушай, а можно его подержать?-спросил заплативший за музыку.
-Еще полтаха,-сплюнул мой агент.-Сказано же не трогать. Если все втроем, то скидку сделаю, по червонцу с рыла.
-Короче, вот тебе еще чирик, и отвали,-отодвинул импрессарио старшеклассник.-Ольга, будешь держать?
-Боюсь,-отошла на шаг назад девушка.-Давайте лучше вы, а я посмотрю.
Парни достали Витеньку, потискали его, зачем-то перевернули вверх ногами, дали дотронуться Ольге и довольные ушли.
-Видал?-ткнул меня в бок Пашка.-Шестьдесят рублей ни за что. На ровном месте. Я их еще пожалел. Не стал на своем стоять. А то так клиентуру отпугнуть можно. Бизнес - вещь для хитрых и умных. Вот я сейчас и думаю, а что если нам...
Деньги, по нашим меркам, потекли рекой. Мы ходили по дворам и спорили, либо предлагали просто посмотреть. Цены взвинчивать не стали. Во-первых, чтобы никого не приходилось уламывать. Во-вторых, чтобы избежать лишних неприятностей, поскольку в случае со старшеклассниками Пашка был на волоске от гибели. За просмотр в течении тридцати секунд мы решили брать по червонцу. Еще за двадцать рублей разрешали с минуту подержать или потрогать Витеньку. Естественно, что редкий отказывался от такого удовольствия. Споры же разрешались от двадцатника до полтинника: в зависимости от внешнего вида жертвы.
Однако, вскоре спорить стало не с кем. Все уже знали о Витеньке. На удивление, мой братец стал каким-то модным экспонатом, о котором было принято говорить. Поэтому каждый уважающий себя пацан, даже из соседней школы, считал делом чести лично увидеть мутанта. Часто нас находили и девчонки. За какие-то полмесяца мы стали настоящими богачами в округе. Правда, прогулки с Витенькой пришлось увеличить до прихода матери.
Я уже раздумывал, как дать ей деньги, чтобы она купила недорогой телевизор. Наш мать давно продала. Начал копить на игровую приставку. Но случилась загвоздка. Интерес к Витеньке иссяк. Желающих поглазеть больше не было.
С неделю мы пытались получить еще какие-то жалкие остатки с запоздавших. Но было уже понятно, что бизнес закончился. Да и про Витеньку стали забывать, переключившись на другие новости. И тут Пашке пришла в голову новая идея...
В выходной мы отправились в парк. Я с коляской встал в тени дерева. Пашка же вышел на дорожку и взял на себя роль зазывалы.
-Уважаемые господа!-бойко кричал он.-Только здесь за десять рублей вы можете увидеть настоящего урода! Пришелец с других планет! Настоящий мутант! Чудо нашего времени! Страшное и загадочное! Кто он, монстр или человек?! Спешите видеть всего за десять рублей! Желающие могут лично потрогать экспонат за двадцать рублей!
Поначалу народ шел неохотно. Люди недоверчиво останавливались, но не спешили созерцать Витеньку.
-Эк, малец шпарит. И не хочешь, а посмотришь.Ну, гляди, если надул,-ухмыльнулся мужик с бутылкой пива и, дав червонец Пашке, приблизился к коляске.-Бля, люди добрые! Да здесь действительно этот... как его... мутант! Бля буду! Полный урод.
Трогать Витеньку он не стал, но зато показал пример остальным. Народ выстроился в небольшую очередь...
Идея оказалась явно на миллионы, если бы неизвестно откуда возле нас не вырос мент.
-Так, что здесь происходит?-угрюмо шмыгнул носом он.-Откуда ребенок? Граждане, чей ребенок?
-Это мой брат,-засопел я.
-А что за скопление?
-Мы, это... с ним гуляли. А нас попросили показать,-сделал я виноватый вид, чтобы раздобрить стража порядка.
-Наведите порядок, товарищ милиционер!-вмешалась какая-то старуха.-Совсем стыд потеряли. Больного ребенка за деньги показывают. На людском горе наживаются, прости их, Господи.
-Правильно. Давно пора. Совсем распоясались. Ничего святого,-зашумела толпа, еще недавно образовывавшая очередь.
-За деньги, значит?-все так же угрюмо посмотрел на нас мент.-Ну, пройдемте. Там разберемся, чей это брат, и кому вы тут чего показываете. Свидетели есть?
Свидетелей не оказалось, и даже старуха словно растворилась в воздухе.
Разбирались мы около часа. Наконец, я не выдержал и рассказал правду. Пашку заставили вытряхнуть из карманов наработанное и связались с нашими родителями...
Я пытался объяснить матери, что ничего страшного в этом нет. Витенька просто хотел отблагодарить нас, отработав как-то нашу заботу. Зато мы теперь можем снова смотреть телевизор. Потом я бы купил приставку, а все остальное отдавал в дом. И на лекарства бы хватало, и на выпивку. Ответом на мои доводы стали повторные синяки, только теперь еще и с применением ремня. И месячный запрет на прогулки с Витенькой, пока мать находилась в скоропостижно взятом на работе отпуске.
Итогом этой грустной авантюры стала еще большая моя ненависть к братцу. Только теперь за полное непонимание добрых намерений я стал холодно относиться и к матери. А еще мне вновь страстно захотелось убить Витеньку, поскольку пользы он уже приносить не мог...
Витенька был той силой зла, которую Сергей не мог преодолеть. Эта сила скрывалась в оболочке Витеньки и, питаясь братом и матерью, ехидно наблюдала за их беспомощностью. Мать вообще не представляла для нее никакой угрозы, открыв нараспашку все точки и давая этому голодному сгустку насытиться вволю. Действия же Сергея представляли опасность не большую, чем грозящий лапкой таракан, когда над ним навис тапок.
Несмотря на внутренние клятвенные обещания брата расправиться со злом, Витенька спокойно продолжал плести паутину благообразного исполнения человеческого долга. Эти сети все больше опутывали тех, кому он был обязан существованием. И надежды на освобождение у жертв становилось все меньше, а скорее ее и не было. Размахивания Сергея карающим мечом, способным разрубить проволочные путы, происходили за барьером. Барьером, который он не мог переступить, лишив в этом случае жизни пусть нечто, но живое. Мир Витеньки продолжал вкушать жизненные соки своей, уже постепенно перестающей биться, добычи...
Еще целый год я не находил себе места. Ненависть к Витеньке душила меня. Иногда я просто вскакивал со стула, подбегал к кровати с барахтающимся в ней созданием и смыкал руки на красной тонкой шее. Однако, уже спустя несколько секунд в ужасе отпрыгивал в сторону. Мне казалось, что Витенька смотрит на меня осмысленным взглядом, в котором написано удивление и беспомощность.
Часто я спрашивал себя: что меня останавливает. Моя ненависть не была предметом какой-то эгоистической избалованности, пасованием перед некими жизненными трудностями. Это была самозащита, стремление к солнцу сильного деревца, вырывающегося из-под прелого густого ельника. Природа брала свое над придуманными ее детьми законами. Тем не менее, даже с таким укоренившимся в сознании оправданием, я не мог своими руками убить Витеньку.
Однажды я попробовал отравить братца. Через Пашку я вышел на одного пацана, у которого мать работала в химической лаборатории. За двести рублей, которые я накопил от школьных обедов, он принес мне небольшой пузырек с прозрачной жидкостью.
-Без вкуса, без запаха. Классная штука. Убивает минут через пять. Причем сразу. Брык, и никто ничего не понял. Через час выветривается. Никто ничего не поймет. Вроде, как сердце остановилось,-пересчитывая деньги пробасил пацан.-Мое дело, конечно, маленькое. В бизнесе таких вопросов не задают. Но зачем тебе? Училку решил на тот свет отправить?
-Да я понимаю,-шмыгнул носом торговец.-Только здесь все продумать нужно. Чтобы наверняка и без подозрений. А то за такие дела. Начнут еще копать: чего, откуда. На меня выйдут. Знайте сразу, я ни при делах.
-Не волнуйся, все продумано,-небрежно сплюнул я.-Спи спокойно.
-Да мне что? Мне ничего. Ну, бывайте,-пожал руки пацан.-Вы если что, обращайтесь. Всегда рад.
-Он у матери часто на работе бывает,-посмотрел ему вслед Пашка.-Пацан толковый. В химии шарит. К нему, говорят, многие обращаются. Там охраны считай никакой, вот он реактивы и таскает. А ты серьезно насчет брата?
-Угу,-кивнул я.
-Понимаю,-вздохнул Пашка.-Я бы тоже, наверное, так не выдержал. Ну, удачи. А за меня не волнуйся. Буду молчать, как рыба.
На мой взгляд, я нашел самый верный способ отравить Витеньку. Смещать яд с едой, которой вечером накормит братца мать. Моя вина здесь выглядела опосредованной, вроде, как и не от моих рук. А мать вообще была оправдана, поскольку ничего об этом не знала...
-Мам, там кажется Витеньке плохо. Как-то сильно дергается,-зашел я вечером на кухню, когда мать готовила братцу очередную порцию кашицы.
Она выскочила, дав мне время спокойно вылить содержимое флакона в мешанину.
-Да нет, показалось тебе,-вернулась мать.-Все в порядке.
-Ну и хорошо,-еле смог ответить я, поскольку язык почему-то перестал ворочаться.
Когда мать пошла кормить Витеньку, у меня появилось странное желание выбить из ее рук тарелку с едой, которая несла мне облегчение. Несколько раз я порывался сделать это, и только неимоверным усилием воли заставлял себя оставаться на месте. Вскоре все закончилось. Мать мыла тарелку.
Я никогда раньше не понимал, как время может тянуться бесконечно. Пять минут приравнялись к годам. Внутри меня происходили какие-то процессы, напоминающие хаос во время урагана. Казалось, что я падаю на дно черной бездонной пропасти, затем что-то выталкивало меня наверх. Взгляд тупо уставился в сороковую страницу учебника, служившего прикрытием. Я ждал. Ждал в страшной болтанке. Казалось, что внутри меня все рвется. Все внутренности разделились на черные и белые. Оправдание совершенного постоянно отступало под натиском осуждения. И я ничего не мог с этим поделать, отдавшись безумному верчению в водовороте наконец-то осуществленного убийства Витеньки.
Пацан обманул. Вещество подействовало, но не так как ожидалось. Через двадцать минут у Витеньки начался сильнейший понос. Мать с причитаниями и руганью носилась вокруг братца, а я сидел все также над сороковой страницей совершенно выпотрошенный. Внутри была пустота, а все тело покрыла пелена какого-то неимоверного облегчения, от которого хотелось плакать. Я испытывал неимоверную благодарность этому пацану, который явно меня надул. И мне вовсе не было жалко потерянных денег. Наоборот, в тот момент хотелось найти его, расцеловать и дать еще в качестве награды.
Утром, глядя на побледневшего за бессонную ночь спящего Витеньку, я понял, что мысль об убийстве брата, покинула мой мозг навсегда. Теперь ее место заняла другая, менее страшная, но более навязчивая. Это было желание естественной смерти Витеньки. Я знал, что такие уроды не живут долго. И с этого момента все мои мысли были поглощены только одним: мольбами, чтобы его смерть произошла как можно раньше...
Ни Витенька, ни Сергей не просили такой жизни. Точно так, как не просили давать эту жизнь. Ее дали природные силы, не увидевшие ни капли протеста со стороны своих детей. Они лишь следовали догмам, придуманным этими, не думающими о последствиях, детьми. Последствия пожинал ничего еще не понимающий в этом мире ребенок, который не успел сделать ничего плохого, впрочем, как и хорошего.
Витенька тоже ничего не понимал. Он также ничего не совершил со своих позиций. Но при этом не испытывал на себе каких-то последствий произошедшего. Не видящий в себе жертву, не может ей быть в собственном понимании. Являясь плодом безмерного человеколюбия, Витенька не страдал, как его брат. Он не испытывал тех мучений, от вида которых впоследствии на глаза жалостливой женщины набегает слеза. Общество, обрекшее его на эти муки, теперь стыдливо в ужасе прятало взгляд, стараясь обойти свое прокаженное детище стороной. Каждый мысленно представлял себе, как тяжело живется больному ребенку, и внутренне страдал за него. А Витенька попросту не знал, что общество жалеет его, считая мучеником на этом свете. Он ничего не знал и о гуманных принципах, и вообще не имел претензий к кому-либо. Витенька просто наслаждался жизнью в меру своего развития, так, как мог...
Не знаю, почему я вспомнил именно эти моменты. Наверное, потому, что больше в этой жизни мне вспоминать нечего. Прошлое, до Витеньки, кажется мне сказочным, бывшим не со мной. В остальной же жизни, пожалуй, это самые яркие воспоминания, стоящие над вечным ухаживанием за больным братом.
Сегодня мой день рождения. День, ничем не отличающийся от прежних, кроме того, что мне стукнуло пятнадцать. Я вновь сижу подле Витеньки, опять желая его смерти. Только уже не так сильно, как поначалу. Теперь я знаю, что это все равно закончится. Если он не умрет, то через пару лет я обязательно уйду из этого дома. Смогу ли я бросить мать? Думаю, да. Потому что это кончится. И без чьей-либо смерти, без каких-то ужасных поступков. Я не нарушу ничего, о чем пришлось бы жалеть оставшуюся жизнь. Просто брошу мать, брошу эту опостылевшую страшную квартиру и постараюсь забыть обо всем.
Мне пятнадцать. А по ощущениям я думаю, что так все воспринимают старики. Внутри меня пусто, и жизнь больше не манит. Я не смотрю на этот мир в радужных красках моих сверстников. Полное ощущение, что я прошел какие-то высшие материи, позволяющие мне рассуждать и смотреть на все иным образом. В моем будущем нет никаких перспектив, кроме того, что я вытащу, наконец, когда-нибудь эту иглу из себя. Что будет дальше, не представляю. Дальше чернота. Но избавиться от этой непрекращающейся боли необходимо.
По странному стечению обстоятельств Витенька родился в один день со мной. Вряд ли это мистика. Чего в нашей жизни не бывает. Первое время отец часто шутил, что сделал хитрую вещь. Два брата празднуют в один день. Какая, мол, экономия средств. Витенька, конечно, не знает, что такое день рождения. Он не ждет никаких подарков, как до сих пор жду их я, хотя и не надеюсь получить. Тем не менее, я повязал братцу на шею бант. Выглядит он, как ошейник, но ладно. Пусть у этого существа будет хоть какой-то праздник. Надо же как-то отметить этот день.
Мне пятнадцать. Витеньке семь. Мать опять придет домой пьяной. Уверен, что она даже и не вспомнит о наших днях рождения. В последнее время помимо заботы о Витеньке, на мои плечи легла еще и забота о матери. Сейчас каникулы, и она работает сразу на двух работах. Одна зарплата уборщицы идет на нашу жизнь, а вторая - на "душевное лекарство". Вечерами, когда я укладываю ее в постель, мать мычит и просит у меня прощения, обещая, что это в последний раз. Каждый утро она с помятым опухшим лицом молча уходит на работу. И каждый вечер все повторяется. Я устал. Я так больше не могу...
К огорчению Витеньки ворона вспорхнула и слетела с ветки. Он хотел уже захныкать и расфокусировать взгляд, как птица неожиданно свернула со своего направления, влетев в открытое окно. Она уселась на перила кроватки, которая уже давно стала мала семилетнему инвалиду. Витенька обрадованно замычал и потянулся к ней своими кривыми ручками. Вместо того, чтобы улететь, ворона внимательно посмотрела на маленького монстра и придвинулась ближе, чтобы тому было легче дотянуться. Витенька дотронулся до крыла птицы, ощутил шелк оперения, хмыкнул и, как мог, погладил птицу...
Внутри него все взорвалось. Неизведанное ранее сознание счастья навалилось на него, поднимая в свои мягкие облака. Витенька не знал, как исполняются настоящие мечты, да и врял ли вообще понимал, что такое мечта. Но он ощутил то, что называется счастьем. То, ради чего зачастую умирают. Наверное, это и есть тот подарок, который многие так и не могут получить за всю свою жизнь. Выполнение самой заветной мечты. Нити радости и облегчения опутали его тело. Витенька вздохнул и улыбнулся. Ворона посмотрела на него умным глазом, расправила крылья и вылетела прочь...
Я никогда не видел таких наглых ворон. Она не обращала на меня никакого внимания. Я мог бы спокойно схватить ее, но вместо этого тупо стоял и смотрел на то, как Витенька гладит птицу. У вороны был действительно взгляд. Настоящий взгляд, который и остановил меня, когда ее глаз сердито посмотрел в мою сторону. Затем она улетела.
Я никогда до этого не видел Витеньку таким счастливым. Он лежал тихо, с улыбкой на лице, с бантом на шее и совсем не дергался. Витенька умер. Даже не дотрагиваясь до него, я понял это.
Сегодня у него настоящий день рождения. Точнее день смерти. Он даже получил подарок. Первый и, наверное, самый лучший в своей короткой жизни. Витенька избавлен от этого существования. Его больше нет.
Я тоже получил подарок. Самое заветное желание, которое у меня было за всю жизнь, выполнено. Но почему-то я не испытываю радости. Просто сижу рядом с бездыханным телом брата и тупо смотрю на глупый красный бант. Все кончено. Монстр ушел. А впереди полная пустота. Так же, как и позади...