Быть ангелом - это работа. И, если честно, - тяжёлая работа. И я её не выбирала. Это она меня выбрала.
Не знаю, кто и когда сказал, что мне изменили предназначение. Что моя судьба - совсем иная, нежели та тихая, осторожная жизнь, которую я веду. Но я с лёгкостью в это поверила. В такие вещи легко верить. Всегда кажется, что ты способен на большее, на нечто, только что-то мешает, только время не пришло...
С тех пор я стала жить с оглядкой, всё время ища - где же оно, моё предназначение, где то, для чего я родилась на свет, для чего я живу.
Мне всегда казалось недостаточным то, что считалось смыслом и сутью жизни женщины на протяжении веков: быть помощницей, любовницей, частью мужчины, родить и воспитать ребёнка (лучше детей). Может, я слишком жадная, но мне этого мало.
Может, эту мысль мне зародили родители в детстве, в том самом возрасте, когда дети интересуются, зачем они живут. Мне просто было сказано, что человек живёт, чтобы помогать другим людям. Я это приняла как руководство к действию и ринулась помогать.
Понадобилось много лет, чтобы понять, что в большинстве случаев моя помощь приводит совсем не к тем результатам, на которые я рассчитывала. То ли сил не хватало, то ли опыта, то ли чьего-то мудрого руководства...
--
Аз есьмь Бог! - провозгласила телефонная трубка.
--
А я атеистка. - сообщила я и хотела положить её.
--
Стоп, стоп, стоп! - голос сразу стал менее торжественным. - Рассмотрите меня с философской точки зрения!
--
И?..
--
Я могу быть той самой силой, которую в религии рассматривают как Бога, в фантастике - как сверх-разум... и так далее, можете продолжить в меру своей образованности.
--
Вы, конечно, можете быть кем угодно. Но меня как-то мало интересует, кто вы. А вот что вам надо?..
--
Хотелось бы предложить вам сотрудничество.
Я хмыкнула.
--
Я что, умею что-то, чего не может сделать Господь Бог?
--
Господь Бог не может разорваться! - отчеканил голос. - И потом, у него своих дел хватает... чего ему нашими заниматься...
Я подумала, что с логикой у говорившего неважно - только что представлялся Богом, и тут же говорит о нём в третьем лице.
Мне стало почти скучно.
--
Ну, у меня тоже своих дел хватает. Обращайтесь к кому-нибудь другому.
--
Если мы обращаемся к вам, значит, нам нужны именно вы! - настаивал голос.
--
Извините, но я сомневаюсь, что вы мне нужны. - сказала наконец я, закончив дурацкий разговор.
Я как-то не люблю приколы. Особенно розыгрыши. Особенно по телефону. И особенно тогда, когда у меня бельё в отбеливателе лежит.
На следующий день позвонили снова. Теперь голос был более официальным и вежливым.
--
Извините за беспокойство, но Вы действительно нам нужны.
Чертовски приятно это слышать!
--
Зачем?
--
Мы Вам предлагаем Дело.
--
Спасибо, но дел у меня достаточно.
--
Я имею в виду дело вашей жизни.
--
Очень интересно. - опешила я. На самом деле мне не было интересно, тем более очень, потому что надо было успеть пропылесосить и вытереть пыль. Но всё-таки рука, готовая бросить трубку, замерла.
--
У вас есть необходимые способности. У нас есть возможность предоставить вам Ваше Дело. Не ту работу, которую вы, как уверяете, очень любите, но после которой у вас почему-то болят ноги, "барахлит" желудок и мучает постоянная усталость.
Мне не понравилась такая осведомлённость.
--
Может, всё это вовсе не из-за работы!
--
Может быть! - охотно согласился голос. - А из-за того, что вы не нашли себе места в жизни, не видите цели и смысла...
--
У-уу! - взвыла я. - Всё, спасибо, свободны.
Лекций о смысле жизни я достаточно наслушалась во время учёбы.
Рука наконец завершила своё стремление и избавилась от трубки.
Честно говоря, кто-то попал по моему больному месту. Я действительно постоянно чувствовала себя, что называется, не в тему. Всё, что я умею, в современной жизни не требуется. А учиться тому, что требуется, я категорически отказываюсь. И поэтому всегда в жизни бываю некстати.
--
Ну, вы подумали? - раздалось на следующий день.
--
О чём? - недовольно спросила я, засыпая на ходу после заполошного рабочего дня.
--
О взаимовыгодном сотрудничестве! - радостно сказал голос.
--
О, господи! - сказала я и положила трубку.
--
Она нам не верит! - послышалось где-то рядом, и всё стихло.
"Глюки". - подумала я и легла спать.
Через два дня меня взбесил вкрадчиво-терапевтический голос, лезущий в дебри моих проблем в личной, социальной и сексуальной жизни. Если они действительно собирались пообщаться, то добились обратного результата - я выключила телефон. И расстроилась. А ещё задумалась: откуда они всё это знают? Я, конечно, трепуша, мало что скрываю про себя. Но есть вещи, которые я никогда никому не говорила, я даже думаю о них редко. Так и хочется поверить в мистику. Ещё пару лет назад я бы поверила...
В следующий раз меня потревожили через неделю. Правильное, в общем-то, время выбрали. Я чего только о них не передумала, иногда даже в некультурной форме, но как раз успокоилась.
--
Извините за причинённые Вам неудобства...
--
Так. Достаточно. Чего вы от меня хотите?
--
Вы согласны?
--
Я не могу согласиться, не зная, на что.
И почему-то я поняла, что голос прекрасно знает, что я уже согласилась, и мне плевать, на что.
--
У нас в штате освободилась должность Ангела-хранителя. - сказал голос. - Я думаю, вам это подходит.
--
А кого нужно хранить? - спросила я.
* * *
Дождь то прекращался, то снова принимался тихо моросить. Всё вокруг было сырым и противным. Прохожие то открывали, то снова сворачивали зонтики. Юльки это не касалось - у неё не было зонтика. Она шла мокрая и старалась даже руки держать подальше от себя, чтобы не прикасаться к мокрой одежде. Удавалось это плохо - все вокруг шли, не глядя на дорогу, и то и дело задевали Юльку.
Юльке было тоскливо. Она остановилась у перекрёстка. По идее - надо бы зайти в магазин, бабушка просила хлеба и молока. Но это ведь делать лишний крюк и мокнуть лишние двадцать минут! Сознательность перевесила, и Юлька свернула к магазину.
Дорога была препротивнейшая. Светофоры, как обычно, не работали, а машины ехали и ехали, с самодовольным превосходством игнорируя пешеходов.
Юлька и потопталась, и попрыгала немножко, и сделала шаг к бордюру, всем своим видом показывая, что ей НАДО перейти. Естественно, всем было наплевать.
В тот момент, когда Юлька тоже решила на всех наплевать и ринуться вперёд, под ногами вдруг кто-то пискнул. Юлька наклонилась... Ой, мама моя! Котёнок! Крохотюшечный! Мокрый! Просто смотреть невозможно!
Юлька присела, подхватила котёнка под брюшко. Он был одной с ней масти - рыжий.
--
Ну, и что ты здесь делаешь?
Рядом раздался визг тормозов, скрип, и занесённая Волга остановилась в каком-то метре от тротуара.
Если бы полминуты назад Юлька всё-таки отправилась переходить улицу...
--
Во как! - сказала она котёнку, спрятала его под куртку и пошла домой, решив, что мокрое животное будет достойным оправданием отсутствию молока и хлеба.
"Если исходить из теории вероятностей, то сегодняшний день является её противоречием", - думал Иван Сергеевич, подходя к подъезду. - "Вот если ещё и лифт работает..."
Лифт работал. Это было уже не просто странно - это было невероятно, невозможно.
Сначала с самого утра почему-то не стала хныкать и капризничать внучка, когда её собирали в детский сад, и Иван Сергеевич смог выспаться. Когда он встал, дома никого не было. Дочка с зятем на работе, жена спустилась вниз, к подъезду, посплетничать с соседками. Иван Сергеевич спокойно, не торопясь, пожарил себе яичницу, спокойно поел, вымыл сковородку и тарелку. Потом подумал и смазал петли на кухонной двери - они скрипели уже второй месяц, а зятю всё время было некогда.
Пришла жена, и Иван Сергеевич даже сжался, стараясь стать незаметнее. Обычно после подобных разговоров Антонина Степановна возвращалась с убеждением, что все мужики - сволочи, тунеядцы, козлы, пьяницы, неумёхи и тому подобное. Иван Сергеевич сочувствовал соседкам, догадываясь, что не от хорошей жизни они так считают, но каждый раз старался избежать общения с женой после её возвращения от подруг.
Но сегодня Антонина Степановна была странно молчалива. Можно даже сказать - обескураженно молчалива. Она молча порезала овощи и поставила вариться борщ, молча помыла раковину...
--
Вань, ты позавтракал? - наконец спросила она.
--
Да, позавтракал. - торопливо подтвердил он.
--
Может... - Антонина Степановна заколебалась. - Может, тебе прогуляться сходить? Как ты себя чувствуешь?
Иван Сергеевич прислушался к себе. Вчера и вправду кололо сердце, но сегодня всё было в порядке.
--
Ничего. Вроде фурычет. - сказал он и улыбнулся.
--
Там вон твои в домино играют... Хочешь, сходи к ним...
Антонина Степановна сама будто смутилась от своих слов. Сколько лет всё ворчала, что ерундой они занимаются, лентяи все, сразу видно, и очень не одобряла знакомств Ивана Сергеевича из доминошной среды.
Муж с женой растерянно смотрели друг на друга.
--
Знаешь, Тоня, я лучше в магазин схожу. Ты говорила, лук заканчивается... И хлеба, наверно, надо купить.
--
Сходи. - сразу согласилась Антонина Степановна.
Иван Сергеевич шёл по двору, когда из арки появился Игорь Григорьевич. Игорёк. Старый, невозможно давний друг. Который почему-то уже три года проходил мимо Ивана Сергеевича, как мимо пустого места. Не здоровался, не смотрел даже, не то, что посидеть вместе или в гости зайти. Иван Сергеевич замедлил шаг, раздумывая, куда свернуть, так тяжело было пройти рядом с бывшим... бывшим другом. И вдруг Игорь кинулся к нему с таким смущённо-радостным лицом, будто не видел его несколько лет, и неожиданно встретил в самый лучший момент.
--
Ваня! Прости меня, дурака! Ты не думай, я не со зла! Я по дури своей стариковской!..
Иван Сергеевич растерялся, хотелось не то заплакать, не то проснуться. Через два часа, сходив вместе с Игорем в магазин, позвонив жене и предупредив, что задержится, посидев с другом у него и наговорившись... нет, немного поговорив, но совсем не наговорившись, Иван Сергеевич вернулся домой. На душе было легко, как во сне, когда снится детство. Казалось, что по лестнице он просто взлетит. Но тут ещё и неожиданно заработал лифт, стоявший уже три месяца с небольшим.
--
Спасибо, Ваня. - сказала Антонина Степановна, принимая сумку с продуктами, вместо того, чтобы ворчать на задержку. Иван Сергеевич обнял жену, постоял немного, услышал:
--
Ну, ну, - супруги, но не раздражённое, а заботливо-нежное, и спокойно пошёл в комнату. До прихода детей можно ещё почитать газету, посмотреть телевизор, а можно и починить внуку портфель, скоро он из лагеря вернётся. Да и вообще - Иван Сергеевич огляделся - дел-то куча.
У Ивана Сергеевича был инфаркт. А быть его не должно. Чего же понятнее. Нужно ему жить. Ещё хотя бы лет десять. Лучше, конечно, дольше. Десять лет - это в задании написано. Но я думаю, пусть живёт и дольше, мне ведь не жалко. Только понять бы ещё, что этот инфаркт спровоцировало, потом просто убираю причину - и следствие устраняется само собой.
Я пролистала день инфаркта и задумалась. У моего папы тоже были проблемы с сердцем. И проблемы эти могло вызвать что угодно. Что угодно... Любая мелочь. А их было в жизни Ивана Сергеевича не считано. От переизбытка добросовестности я решила перестраховаться и свести на нет по возможности больше точек риска.
Катя не любит садик и кашу по утрам. Надо сделать так, чтобы ей хотелось пойти в свой садик, и она забыла о противности каши. Значит, в этот день её подруга Лена пообещает принести ей два платьица для Барби. Катя нейтрализована. Иван Сергеевич просыпается отдохнувший и с приподнятым настроением.
К кучке соседок я направила жену бывшего сотрудника Ивана Сергеевича. Та, как женщина в семейной жизни благополучная, и вообще справедливая, бабью болтовню послушала, послушала, да и вмешалась. Мол, кому бы говорить, да только не тебе, Антонина. Мы на работе всегда тебе завидовали. Иван и непьющий, и заботливый, сам и по магазинам, и посуду помоет, а какой внимательный! На любых праздниках посидит немного, со всеми поговорит, и домой собирается - жена одна скучает. Да это он сам по тебе скучал всегда!
Ну, и дальше в том же духе. Соседки заткнулись от обалдения, а Антонина Степановна задумалась. В принципе, она и сама всё это знала, но как-то не задумывалась. А дух солидарности заставлял поддакивать подругам, и невольно в голове оставалось одно - всё равно все они (мужики) паразиты.
Вот упрямый друг детства попался! Три года помнит такую мелочь! Три года игнорирует Ваньку, с которым прогуливал школу, с которым в первый раз раскуривал первую сигарету, с которым учился в институте и вместе ходил на танцы... И дачи у них вот уже пятнадцать лет рядом. Но вот не пришёл Ванька к нему в больницу, когда он с почками свалился. Три недели лежал, а Ванька так и не пришёл. Жена приходила, сын приходил, даже с работы пришли, а лучший друг не появился. Выйдя из больницы, Игорь Григорьевич перестал здороваться с Иваном Сергеевичем. На три года.
Что я могу сказать! Тяжёлый случай, дядя! Хоть бы кого додумался спросить, ему бы любой во дворе объяснил, что у Ивана Сергеевича как раз дочка в командировку уехала, зять попытался в загул уйти, а у Катьки воспаление лёгких началось. Антонина Степановна ещё работала, и с Катькой сидел он. С маленькой, больной, постоянно кричащей, кашляющей и захлёбывающейся внучкой. И каждый раз, когда она вдыхала и замирала на мгновение, у Ивана Сергеевича ухало сердце - задышит ли снова.
Игорь Григорьевич был не безнадёжен. Стоило только сказать про Катьку, и он сам пошёл извиняться. Господи, три года!
Я могла бы, конечно, убрать эти глупые три года бессмысленной неприязни. Я могла бы отменить командировку дочери, наставить на путь истинный зятя, я многое бы могла сделать. Но я не хотела менять его жизнь. Пусть изменится только один день. Иногда один день может стать целой жизнью.
Да, кстати, вечером зять, получивший на работе выговор, должен был накричать на Антонину Степановну за якобы невкусный ужин, Иван Сергеевич должен был вступиться, выслушать обидные слова о своей ненужности и бездарно прожитой жизни, выпить валидол, прилечь на кровать...
В общем, выговор отменили. А Антонина Степановна испекла вкусный пирог.
Всего один день.
Я смотрела на экран компа, на котором возникали новые строчки. Строчки о жизни, которой не было. Но которая есть. Боже, как странно, как невозможно, безумно... Эта жизнь - чуточку моя жизнь. Чуточку. Крупицу. Но теперь я могу говорить себе, что без меня её бы не было.
Я сидела, гладила экран, прижимала руки к щекам и не могла поверить...
Иван Сергеевич прожил ещё двенадцать лет. Мне даже не понадобилось больше ни разу вмешиваться в эти двенадцать лет. Хватило одного дня.
Сначала мне даже было всё равно, кого я спасаю, от чего, зачем... Это же действительно то, о чём я мечтала - помогать людям! И я бросалась от одного к другому, радуясь, что временные ресурсы у меня безграничны - сколько бы я ни занималась охранением, в моей реальной жизни проходила минута. Достаточно было остаться на эту минуту одной - в спальне, в ванной ли - и я спокойно могла исчезнуть. Иногда, особенно по первости, когда я сильно увлекалась, и мне всё казалось, что я не успею, я всю операцию по спасению укладывала в десять минут. Минуту на первую попытку - не получилось. Минуту на вторую, на третью, пятую...А потом минут пятнадцать на возвращение, то есть на обратную адаптацию. И тут мне компьютер был не помощник. Это когда я уходила "на дело" (какая-то бандитская терминология), он перекачивал в меня всё необходимое - информацию о деньгах, о моде, о политической ситуации, о географии города, о жизни подопечного, о его друзьях, о критической ситуации. Если я сразу не охреневала, я прыгала на место и там разбиралась. Если ситуация была сложной, а сведений в изобилии, которое ещё надо переварить и осмыслить, я сидела и осмысляла. Собственно, в реальности большая часть времени уходила именно на это - усвоить информацию и принять решение. А потом другое решение. А может, и десятое.
Как я пугалась, когда срывалась первая попытка! Первый раз я чуть не заревела. Да, меня поставили в известность, что у меня в распоряжении офигенное количество дублей. Не получилось раз - меняй тактику и пробуй по новой. Я это знала. Но когда три месяца ходила следом за этим чудиком, я уже болела им, он мне снился - то, как он встряхивает головой, откидывая волосы, как трёт большим пальцем правой руки левую руку, как закуривает и смотрит свысока на некурящих окружающих, как глухо смеётся... А потом он шагал вниз с двенадцатого этажа, и вся моя долбанная терапия псу под хвост... И я смотрела на лежащее тело (кстати, я тогда первый раз видела погибшего человека. Первый раз.), и пыталась хотя бы не впадать в панику. Я так себе и твердила: не волнуйся, в следующий раз всё будет нормально. А мозги исходили диким паническим ором, не в силах пока ещё осознать, что и в жизни, и в смерти есть дубли.
Я долго училась осознавать это. Глядя в пятый раз на распростёртое, размазанное тело, я уже не выла, хотя и хотелось, от накатывавшего сознания собственного бессилия, я просчитывала следующие варианты. И, если сначала ничего не придумывалось, казалось, что я вложила все силы ещё в самый первый раз, то потом варианты приходили сами собой. Наверно, фантазия тоже, как это ни странно, основывается на опыте.
А вообще это был тяжёлый случай. Мне тогда не повезло. Всего третий подопечный - и столько неудач... Он просто не хотел жить. Он не попадал случайно под машину, его не доводили до инфаркта родные, у него была хорошая работа, семья, друзья, много серьёзных перспектив... а он просто не хотел жить. Попробуйте дать человеку смысл жизни, если он этого не хочет. Я пыталась дать ему удачу. Я пыталась найти его любовь. Я пыталась обрушить на него ответственность. Я пыталась заставить бояться за свою жизнь (когда человек боится смерти, он не шагает с крыши, но этот шагнул).
Я рыдала. Здесь, дома. Потому что не хватало напряжения оставаться там дальше на новые попытки. Я рыдала здесь, а потом уходила туда и пробовала ещё раз. Мне хотелось попросить о помощи, но я помнила, что никто не поможет. Я одна. Это моё, только моё дело.
В восемнадцатый раз он стоял на крыше, курил, а я стояла внизу и плакала. Потому что у меня не было больше вариантов. Он докурил одну сигарету, достал другую. Представляете, он выкурил пять сигарет! Как его не стошнило?! Потом спустился, подошёл ко мне и спросил:
--
Ты чего ревёшь?
Я посмотрела на него и захлебнулась. Он постучал меня по спине. Я покашляла. Он достал сигарету, посмотрел на неё, скомкал, сунул в карман и пошёл дальше.
Больше он не прыгал.
Честное слово - я не знаю, почему.
Иногда каждая попытка длится не часы, а дни, а то и месяцы. Побегаешь неделю по Волгограду восемьдесят пятого, а потом сидишь в ванной и тупо соображаешь, какой сейчас день, какое время суток, есть ли кто дома, и что я собиралась делать и говорить. Позже я сообразила скидывать такую насущную информацию на тот же комп. Вернусь, просмотрю досье на саму себя, вспомню, где я, кто я и зачем, и иду жить дальше. Бывало, что от мужа шарахалась, когда он обнять пытался - отвыкала. Весёлая жизнь.
Одно правило - не интересоваться, чем важен спасаемый человек, если это не оговорено отдельно, и не узнавать, что с ним стало дальше, в его новой жизни. Это было сложно. Некоторые становились мне такими родными. Я ведь не только жила с ними, я умирала с ними... куда уж роднее... Но я всегда была послушной. К тому же в остальном ограничений практически не было. Я была всемогущей. Стоило только задать компьютеру список необходимой мне одежды, причёску, набор безделушек в сумочке, и всё это возникало само собой. Я решала, в каком месте мне нужно оказаться в какое время, и оказывалась. Я запрашивала любую обучающую информацию - по биологии, медицине, философии, танцам, языкам - через мгновение я знала и умела всё. Всё, что было необходимо в данной ситуации. Можно было, наверно, запросить вообще всё сразу, но мне как-то не приходило это в голову. Однажды мелькнула такая мысль, но к тому времени я уже наигралась со всемогуществом и научилась быстро определять, что мне нужно, а что нет. К тому же после выполнения операции всё полученное так же быстро испарялось из моих мозгов и тела. Сначала было жаль, потом ничего. Это слишком тяжело - столько знать.
* * *
Я достаю рубль, отсчитываю десять копеек... Первое время я смотрела на них с таким умилением!.. Деньги из детства. Люди из детства. Книги из детства.
Рассеянно улыбаюсь молодому человеку. Он рассматривает книжный прилавок, морщится и оглядывается на меня, как будто за поддержкой. Я улыбаюсь ему уже смущённо, выхожу из магазина. Захожу в ближайший переулок, исчезаю.
Расчёт следующего появления: то же место, сутки спустя. Сменить блузку, поправить колготки, слегка растрепать причёску.
Вхожу в магазин, улыбаюсь ему уже как знакомому, но тут же отвожу взгляд: я ведь не навязываюсь. Пристально разглядываю книги, спрашиваю продавщицу, не появились ли Стругацкие. Продавщица устало мотает головой. Молодой человек оживляется, смотрит на меня с интересом, как на свою. Я вздыхаю. Выхожу расстроенная, не глядя на него.
Следующая встреча: дня через три, рядом с магазином. Так, будет дождь. Я создаю зонтик. Так, лучше, чтобы он слегка заедал при открывании. Накинуть ветровку поверх платья. Как непривычно в платье такой длины! Дурацкая мода! Лицо несчастное, сумка мокрая.
Сталкиваюсь с ним перед магазином. Улыбаемся, причём я - как можно несчастнее. Он открывает передо мной двери. Бросаю благодарный взгляд.
Продавщица смотрит на него с неприязнью.
--
Стругацких нет. Булгакова тоже. - отчеканивает она. Мы стоим растерянно пару секунд, потом одновременно поворачиваемся к выходу и сталкиваемся. Хором говорим:
--
Извините! - улыбаемся, выходим.
Мой зонтик не открывался. Я дёрнула раз, другой... На меня капал дождь. Волосы быстро мокли.
--
Может, я попробую? - предложил он.
Я доверчиво протянула зонтик. Немного повозившись, он действительно открыл его.
--
Ой! Спасибо! - максимум благодарности и восхищения в глазах. Губы слегка дрогнули, будто сдерживая ещё что-то, что от смущения не выскажу. Пусть придумает сам.
--
Вам далеко? Может, я вас провожу?
Взгляд растерянный, слегка испуганный. Нерешительный кивок.
--
Меня зовут Алёша. - успокаивающе говорит он. - Алексей Рогов.
Всё. Первый этап окончен. Можно вернуться домой, передохнуть. Распланировать дальнейшие действия. Сколько встреч, какая одежда, что говорить... И всё это для того, чтобы через две недели он не пошёл на вечеринку у друга, а встретился со мной. Чтобы не познакомился с людьми, которые втянут его в неприятную историю, из-за которой его исключат из института. Из-за которой он не напишет того, что мог бы написать, не сделает того, что мог бы сделать.
А потом я исчезну. Не внезапно, нет. Просто отдалюсь постепенно, найду взамен чудную девушку, с которой у них сложатся замечательные отношения, и уйду из их жизни. Незаметно, тихо... никто не вспомнит, никто не взгрустнёт...
О, суббота! Благословенная суббота! Когда утром просыпаешься и видишь, что уже светает, в ужасе подскакиваешь: опаздываю!, и вдруг внезапным блаженством накатывает осознание - сегодня не надо на работу! Не на-до!!! И я ложусь досыпать, счастливо обнимая подушку, кутаясь в уютное одеяло, которое сегодня мне не нужно покидать резким рывком, давя в себе желание рухнуть обратно в постель. Я сплю. И просыпаюсь не от мерзкого "пи-пи-пи-пи-пи" будильника, а от того, что выспалась. Господи, бывает ли в мире большее счастье?
Я хожу по дому, автоматически умываюсь, чищу зубы, одеваюсь, смотрю на окружающий мир с удивлением: как это я дома? Это так непривычно, это так необычно. Не надо никуда бежать, не надо насиловать своё тело, можно просто ходить... захочу сесть - сяду, захочу полежать - лягу... И я брожу, растерявшаяся от подобной свободы, не узнаю собственную квартиру, потому что привыкла видеть её утром или вечером, когда ещё темно, а не днем, при свете. Такое же ощущение бывает, когда уезжаешь надолго, а потом возвращаешься и не сразу узнаешь комнаты, в которых живешь.
Что сделать? Прибрать? Постирать? Написать планы? Или просто лежать с книжкой, позволяя своему телу развалиться так, как ему удобно...
Короткий сигнал моего компьютера. Не звуковой, не световой, а просто - где-то в голове возникает осознание, что меня вызывают. Конец блаженству.
Собственно, и компьютер-то он только по моему личному называнию. Он больше похож на призрак компьютера. Возникает экран, на котором выводятся любые данные, которые я вздумаю затребовать. Ни процессора, на клавиатуры, ни мышки - достаточно моих мыслей для управления. Первое время я всё норовила ткнуть в экран пальцем, да и сейчас иногда пытаюсь. Но это не обязательно. Не нужно.
Читаю задание. Хорошее задание. Правда, долгое. На много лет. Опять возвращаться в свое детство. Впрочем, я часто в него возвращаюсь. Работать приходится именно в прошлом. День, год, десять... Но не дальше моего реального возраста.
Реального... Интересно, сколько мне теперь лет? Будет время, можно посчитать. А зачем?
Сейчас запишу насущную информацию. Какой сегодня день, число, что происходит в мире, на работе, что нужно сделать по дому, чего от меня ждут в понедельник на работе.
Теперь решаю, с чего начать задание. Хорошо, что муж умчался на книжный развальчик, можно не прятаться в ванную. Начнем, пожалуй, с начала. То есть с зачатия. Быть ангелом, так уж на полную катушку.
До свидания, реальность. Года через два вернусь.
Жаль, такая суббота пропадает.
Смотрю в зеркало. Соображаю - как замаскировать синяк на скуле. Называется, зашла в спальню переодеться. Через три минуты вся в синяках.
Понимаю, сама дура. Заторопилась. Решила, что убрать хулиганов с пути опекаемой парочки сумею в два счета. Очень не хотелось терять настроение. Мы с мужем в кои-то веки собрались в кино. Вместе.
Нет, хулиганов в конце концов разогнали. Но меня успели немножко побить. Мне и смешно, потому что все вышло ужасно глупо, и больно, и, главное, обидно. Какое уж кино в таком виде.
Пытаюсь запудрить. Смеюсь. Вдруг меня осеняет. Нажимаю кнопочки компьютера - и исчезаю в другую реальность. Думаю, через три дня синяки заживут. А настроение... Что ж, главное, чтобы оно сохранилось у мужа. Точно говорят: поспешишь - людей насмешишь.
Первый раз брожу в другом времени без дела. Странно - сразу накатывает неуверенность в себе, хотя все необходимые меры для адаптации приняты.
Это славный год. Это год, когда мне семнадцать. Это год, когда я влюбилась. Год, когда я мечтала, год, когда я летала. Год, когда я падала.
Брожу по тем же местам, где бродила тогда. Веранда, на которой сидела часами, замерзая. Делала вид, что читаю книжку, а на самом деле смотрела на его дом, думала о нём. Потом пальцы переставали сгибаться от холода, страницы не переворачивались, и я уходила домой, чтобы завтра вернуться снова.
Парк, куда я приходила опять-таки с книжкой. Пробегала его, стараясь не смотреть на сидящие парочки, находила свою скамейку, открывала книгу... и взгляд убегал в сторону, туда, где сквозь деревья виднелся вход в университет. Там учился он.
Дорога, по которой я шла, глотая так и невылившиеся слёзы. Я ему не нужна! Он влюблен в другую...
Какая ностальгия... По чему? По той боли, которой я тогда жила? Но даже та боль была светлой. Даже в ней была тихая, тайная уверенность, что всё изменится, что всё будет хорошо.
Где же она? Где та славная, наивная девочка? Застенчивая, но такая искренняя... Совсем не нужная одному человеку и не понимающая - почему...
Через несколько лет я, взрослая и умная, стала ему нужна. Я поняла, что соблазнить мужчину легко, немного сложнее влюбить... И вот он рядом. Со мной. Шепчет что-то, обнимает. А зачем? Ты нужен был той девочке - нежной, ласковой, ясной, но слишком неопытной для тебя. Но той девочки давно уже нет. Она была не нужна тебе, и она умерла. А той новой женщине, которая появилась на свет, совсем не нужен ты. Я просто узнала на тебе свои новые силы. И распрощалась.
Я вспоминала себя... Зачем? Чтобы растравить что-то в душе? Может быть. Чтобы обидеться на кого-то? Может быть. Чтобы пробудить в себе детскую чистоту? Может быть...
Может быть, мне надо было залечить не синяки?
Я долго была скептиком по отношению к людям, помешанным на своей работе, карьере, на профессиональном росте. Я понимаю, что именно они зачастую двигают то, что называется прогрессом. Но случается какая-нибудь неприятность, какой-нибудь неуспех - и всё, они считают, что мир рушится, что конец всему. И из-за них часто страдают их близкие, а иногда и совсем не близкие люди. Они видят только свою работу, они живут ею, дышат ею, болеют ею. И они не замечают тех, кто любит их, кто рядом, кто даёт им силы и вдохновляет на творчество - матерей, жён, детей.
Или ещё одна разновидность - когда люди не столько увлечены своей деятельностью, сколько просто ориентированы на свою значимость в обществе. А для мужчины это прежде всего означает карьерный рост. И он упорно растёт. А если вдруг что-то не удаётся, если карьера делается медленно, если его не замечают, не ценят по заслугам, и он вынужден заниматься мелочной, недостойной его работой с далеко не самым лучшим заработком? Он переживает. Или впадает в самоуничижение, или в обвинение всех окружающих. В первом случае очень способствуют родные, которые предъявляют ему обвинения типа: они для него делают всё, а он как застрял на младшем сотруднике, так и сидит там уже девятый год, и зарплаты приносит мало, и уровень проживания не обеспечивает, и детям не помогает... Во втором он не тихо страдает про себя, а упорно терроризирует этим окружающих: это вы мешаете мне работать, это из-за вас... и так далее.
Словом, сколько бессмысленных, ненужных ссор и порчи нервов из-за каких-то социальных фишек. Я долго не понимала важность и значимость работы. Может, из-за того, что я всё-таки женщина, и сколько бы внимания я не уделяла своей профессиональной деятельности, всё равно придёт время, когда я благополучно забуду о ней на несколько лет, потому как рожу ребёнка. Или нескольких. И тогда из моей головы вообще выветрится всё, что я когда-то усвоила во время учёбы, работы... Всё придётся начинать по новой. И, если я хочу хорошо воспитать детей, на первом месте у меня будут они, а не какие-то посторонние люди: коллеги, посетители, партнёры. А значит, работать я буду прилично, но не отлично. Я не стану жить делами, бумагами, разъездами, у меня найдётся, о чём думать, и гораздо более важном, нежели все дела на свете.
Поэтому я никогда не могла понять своего мужа, для которого как раз социальные фишки, то есть, в первую очередь, работа являлись если не всей его жизнью, то, во всяком случае, основной её составляющей. Во всём, что касалось его профессиональных дел, он был обязательным, ответственным, всегда выполнял обещания, постоянно что-то писал, куда-то ездил, где-то участвовал, а по вечерам приходил домой поздно, очень уставший. Выматывался он обычно до такой степени, что у него не хватало сил даже на то, чтобы хоть вкратце рассказать мне, что происходило у него за день интересного, какое у него настроение и чего бы он хотел вкусного. Я, естественно, обижалась и чувствовала себя заброшенной и обделённой. На домашние дела его, понятно, не хватало, обещания, данные мне, выполнялись редко, потому что их вытесняли профессиональные обязанности, внимания мне доставалось так мало, что порой хотелось плакать. И, честное слово, я никак не могла понять, почему это какая-то работа ему дороже и интереснее меня?
Я, конечно, ситуацию утрирую. Хотя бы потому, что сама я, хоть и считаю работу не самой важной вещью в своей жизни, так же пропадаю на ней допоздна, всё время пытаюсь что-то добавить, улучшить уже сделанное, постоянно думаю, где я сделала что-то не так, чтобы не ошибиться в другой раз... В общем, сама хороша.
Но, при этом дом и муж всё равно оставались для меня главными. Я всегда помнила, что мне нужно сделать по хозяйству (хотя и не всегда успевала), пыталась придумать что-то, чтобы порадовать супруга, планировала какие-то интересные совместные занятия. И ни за что не стала бы портить семейные отношения из-за того, что у кого-то горит план или проходит срочная инвентаризация.
Поэтому обида на мужа росла, расцветала, отношения всё-таки портились, и вдруг я сама с головой нырнула в Дело. И теперь муж отошёл на дальний план. Я долго не осознавала этого. Просто однажды я встретилась с похожей ситуацией, и мне долго пришлось работать с человеком, для которого крупная неудача перечеркнула долгий и кропотливый труд шести лет. У него опустились руки, он ходил сам не свой, и по первоначальному развитию событий, бросил всё, ушёл на другую работу, занимался совсем не тем, что его интересовало, но зато не приносило неприятностей, потерял вкус к жизни... На этот раз я не стала сразу напрямую выходить на этого человека. Я начала издалека выходить на его жену. Пожалуй, это была первая моя попытка настолько долговременной программы.
Сначала я работала воспитательницей в детском саду, куда ходила девочка. Я очень старалась объяснить детям, как важно не останавливаться на достигнутом, как важно стремиться к своей цели и преодолевать препятствия. Я говорила им о силе воли и о великих открытиях, о том, что не всегда одним огромным усилием можно решить все проблемы, иногда нужно терпение и умение не упускать мелочей.
В школе я проводила занятия по взаимодействию друг с другом, я старалась, чтобы они поняли, как важно уметь понимать другого человека, как важно быть внимательным к тем, кто рядом, проявлять заботу и чуткость. Я пыталась научить их выражать свои чувства не криком и резкостью, а точными, деликатными словами, которые бы не ранили того, к кому адресовались, а проясняли ситуацию и давали возможность лучше понять друг друга.
В институте пришлось пару раз заострить внимание девушки на случаях, когда люди выбирали работу, которая была им не по душе из-за денег или под влиянием родственников.
Наверно, возможно, всё можно было сделать проще, и эту ситуацию решить не такими окольными воздействиями. Не знаю, не пробовала. Хватило первой, хотя и очень долгой попытки.
Жена поддержала мужа в трудной ситуации, и не только с работой, но и с возникшими позже недоброжелателями. Позже, когда то, что не получалось, наконец получилось и стало развиваться дальше. Возможно, этот человек даже стал известен. И если бы я хоть что-нибудь понимала в физике, я могла бы где-нибудь услышать его имя. Но мне это было не важно. Я гордилась тем, что мне удалось сплотить одну семью, и мне было чертовски грустно от того, что я хорошо осознавала, что я бы не смогла быть такой заботливой и терпеливой, как эта женщина.
После этого задания я стала задумываться о некоторых мелочах семейной жизни, подкатывалась к мужу, пытаясь узнать, не могу ли я чем-то помочь, старалась быть весёлой и жизнерадостной, чтобы поднимать и ему настроение. Но муж на все расспросы отвечал односложно, что всё у него нормально, специально приготовленные вкусности съедал, не замечая, и на предложения сходить куда-нибудь или заняться чем-нибудь вместе не откликался.
Я поняла, что помогать другим гораздо легче, чем себе. А ещё - что пока я возилась со всеми этими чужими мне людьми, я где-то упустила очень многое в отношениях с близкими.
А может, это именно из-за того, что так не ладится всё у меня с близкими людьми, я и уделяю столько внимания посторонним? Ведь нужно же о ком-то заботиться, кому-то помогать. А другим помогать удобнее. Они о тебе не знают, ты не ждёшь от них благодарности. Но можешь радоваться, что сделала что-то для них. А от близких людей невольно ждёшь какой-то признательности, ответного внимания и заботы. И, когда не получаешь, становится обидно, и с каждым разом хочется делать что-то хорошее всё меньше...
Совершенно случайно я знаю этого человека. Всякое бывает. Совершенно случайно я терпеть его не могу. Но это не имеет значения. Работа есть работа.
Я могу сделать всё так, что даже не встречусь с ним. Не увижу его, не услышу и могу сделать вид, что помогаю вовсе не ему. Я ведь часто не встречаюсь со своими подопечными. Незачем. К некоторым боюсь привязаться, с некоторыми противно общаться, а мимо некоторых я мелькаю так быстро, что не успеваю узнать, кто они такие.
Это сначала было любопытно, невозможно было удержаться, чтобы не узнать, кто они - люди, жизнь которых я изменила. Я читала их досье, непременно вглядывалась в них издалека и запоминала каждого. Потом их стало слишком много, чтобы помнить всех. Да и не всегда хотелось помнить...
Что хорошего сделал этот человек? Чем он так важен, что я должна стать его тенью на несколько месяцев? Может, я чего-то не знаю о нём?
Я становлюсь подругой его секретарши, знакомлюсь с сестрой его телохранителя, выгуливаю вместе с его женой собаку... Я предотвращаю три покушения, причём один раз единственным выходом было подставить под пулю телохранителя... Я сделала всё, чтобы рана была не опасной. Я давно не делала столько дублей. Восемь. Последнее время я делала только разведывательные дубли, когда нужно узнать точную обстановку, освещение, детали... Но первые три плана сорвались, в следующих четырёх телохранитель так или иначе погибал. И, хотя у меня была на это санкция, я не смогла этого позволить. Я сделала так, чтобы он жил. На восьмом дубле.
А потом я отмазывала своего подопечного от суда. И мне было противно создавать обвинителю расстройство желудка, а неподкупному следователю - маленький пожар в управлении с полным уничтожением улик... Но это моя работа.
Я вернулась домой измученная, истерзанная, презирающая сама себя. Меня тошнило от взяток, лжи, безнадежности. Я вышла из комнаты, куда зашла пять минут назад переодеться. Я прожила восемь месяцев. Долгих, тяжёлых, стыдных. Но это моя работа. Я верю в неё.
--
У меня рубашки закончились. - сказал муж, не отрываясь от компьютера. Я посмотрела на него мутными глазами. Я вспомнила, что надо приготовить хоть что-нибудь поесть, потом постирать рубашки, да у меня ещё колготки все грязные...
И в эту секунду мне захотелось кричать. Я забежала в комнату, зарыла лицо в подушку, вцепилась в руку зубами... Не хочу!!!
Может, я слишком много требую от людей?
Это была не просто грусть, тоска, скука... Меня выворачивало от какой-то необъяснимой и непреодолимой безысходности. Полная уверенность, что никого нет и не будет рядом - доброго, хорошего, понимающего, того человека, ради которого, собственно, и стоит жить на свете... Всего лишь ради одного человека.
А впрочем, после всех моих дел, бесконечных встреч, разговоров, улыбок и взглядов, за которыми я легко читала ложь, мне уже стало казаться, что в мире вообще нет просто хороших, обыкновенных любящих людей. Так хотелось закричать, обругать их по какой-нибудь мелочной причине, сорваться, выплакаться, выругаться, выплеснуть нарастающее отчаяние!.. Я улыбаюсь, я шучу, я сглаживаю острые углы... я социально адекватна. Я лгу так же, как и все. Неужели и на моем лице написано, как я ненавижу их всех, как боюсь их, чужих и недобрых, как заставляю себя быть с ними, а не бежать, сломя голову, дальше, дальше, только бы не осталось рядом никого, ни единой души?!
Сейчас я посмотрю в окно на ночной город. Сглотну слёзы. Улыбнусь. Скажу себе: всё хорошо, глупая. Сяду за стол, включу компьютер и просмотрю очередное досье.
Звонок. Подруга. Тараторит что-то про свою симпатию и про мужа, который опять не обращает на неё внимания. Ещё вчера я бы сделала над собой усилие и начала убеждать её, что нужно что-то изменить в этой ситуации, а не сидеть и ждать, когда всё вдруг станет хорошо. Ты хочешь, чтобы что-то стало иначе - так иди и сделай что-нибудь! Хоть что-нибудь!
Я хорошо выполняю свою работу. Хорошо и беспрекословно. Но я уже не могу не влиять на людей. Это уже получается само собой. Я не могу просто проходить мимо, я невольно пытаюсь поправить ситуацию. Даже в реальности. Хоть это и не приветствуется. Но и прямо не запрещается. Наверно, поэтому у меня последнее время так много стало знакомых и друзей...
А сегодня я слушаю её и молчу. Ей, конечно, хватает и моих редких поддакиваний и восклицаний. Больше я ничего не хочу. Мне почему-то плевать и на её хлопоты, и на проблемы всех остальных, кто ещё собирается позвонить или поговорить со мной завтра, послезавтра... Не хочу!!!
Тихо возвращаюсь в комнату и стою. Как хорошо, что муж опять задерживается на работе. Как спокойно одной... Просто одной...
Вчера лежала, смотрела в потолок, на застывшую там муху. Господи, как спокойно!.. Слава богу, муж опять задержался на работе. Я была одна. Какой же кайф, просто запредельный, невыносимый кайф - просто быть одной! Не видеть, не говорить, не улыбаться, не сочувствовать, не угрожать, не понимать... Я просто одна...
Я поймала себя на том, что уже несколько дней кручу одну и ту же старую кассету. С такими наивными, глупыми, старыми песнями о любви. Вроде и голос у певца слабенький, вроде и песни ни о чём, но успокаивают своей наивностью и добротой. Добрые... Были же когда-то добрые песни... Почему сейчас, как ни включу по телеку музыку, у меня возникает ощущение, что я угодила в психушку?
Как славно, что есть такие песни...
Я поднялась, взглянула на кассету. Были..., подумалось невольно. Того, кто их пел, уже нет. Странно... Вот всякая дрянь есть, а его - нет. Сколько ему было лет?
Через минуту я уже залезла в его досье. Разумеется, без разрешения. Впрочем, до этого никому не было дела. Он был уже давно никому не нужен. А ведь ему было едва тридцать... И он пел такие добрые песни. А я порхаю вокруг всякой сволочни! А его нет и никогда не будет!
Я вспомнила, как в детстве, в далёком, категоричном детстве, говорила подруге, что наша эстрада - это ерунда, глупость и пошлость. А потом услышала его песню. Глупую. Добрую. Красивую. О любви. С тех пор я полюбила нашу эстраду. Столько музыки когда-то началось для меня с него. А теперь его нет. И это произошло так незаметно.
Разве так можно?! Я спасаю их всех, я дарю жизнь кому попало, и всё пытаюсь найти среди них хороших людей... А может, он и был хорошим... Не мог же недобрый, злой человек так спокойно, так просто и ласково петь...
Я откинулась от компьютера, засмеялась собственным мыслям. Вот идеалистка! Вечно хочу чего-то несбыточного, мечтаю о невозможном... Каким бы он ни был, его уже нет. Нет.
И мне стало страшно от впервые возникшей внутри меня мысли: его нет для всех, но только не для тебя. Ты в любой момент можешь вернуться назад. Увидеть, узнать,..
Я зажала рот руками, будто мысли могут вырваться из горла.
Нельзя. Так думать нельзя.
А как - можно?
* * *
Зал был полон. На сцене ломались группы для разогрева. Народ шумел, свистел, подтанцовывал, целовался... словом, жил своей жизнью.
Женя со скукой смотрел через дырку в занавесе. Никому не было дела ни до музыкантов, ни до него. Выходить не хотелось, петь казалось глупым после часового выпендрёжа этой рок-самодеятельности.
Бабуся в стороне что-то вязала. В проходе танцевали. Женя прыснул. И тут же замер. Кажется, в самые его глаза упёрся чей-то тяжёлый взгляд. Женя отпрянул от занавеса, потом аккуратно выглянул снова.
Взгляд принадлежал девушке. Похоже, она единственная пришла на его концерт и теперь недовольна той фигнёй, которая тянулась и не собиралась заканчиваться. Женя скорчил рожу, зная, что его всё равно никто не видит. Девушка в зале поёжилась. Её толкали, но она упорно смотрела в одну сторону, будто точно знала, что именно там, в этом самом месте, прячется Женя.
Он отошёл. К тому же пришло время выступать. Спел стандартные несколько песен и быстро смылся под недовольство зала.
Когда он садился в машину, ему показалось, что совсем рядом, у стены, стояла девушка из зала. Это было чем-то неприятно. Два дня Жене было не по себе. Потом он забыл странный взгляд.
Когда через два года он встретил в коридоре ту самую девушку, он, конечно, не вспомнил её и не узнал. Он бы и вовсе не заметил её, если бы та не разговаривала с его костюмершей, которая срочно ему понадобилась.
--
Я же просил спороть эти блестки с пиджака! - налетел Женя. - Уже петь, а они тут вообще не в тему!
Но дело-то было в том, что костюмерша эта была не только Жениной костюмершей. И таких костюмов ей приходилось переделывать несметное количество. Поэтому про Женины блёстки она просто забыла. У неё была забота пострашнее - одна певица опять располнела, и крючки на юбке отлетали от концерта к концерту. К тому же Женя ругаться не умел. И не любил. Поэтому костюмерша фыркнула:
--
Вас тут столько! Я не успеваю! - и уплыла. Она действительно не успевала. Концерт начинался через две минуты.
Девушка посмотрела на Женю с сочувствием.
--
Простите, а сами вы эти блёстки отпороть не можете?
--
Не могу! - рявкнул Женя, обиженный тем, что его проигнорировали, и тем, что он не настолько большая звезда, чтобы завести собственный штат, в котором была бы и личная костюмерша, и администратор, и... в общем, много кто там должен был быть.
--
Вот эти? - спросила девушка, указывая на пиджак, которым потрясал Женя.
--
Что? А, да, эти. Ну, я же совсем другую песню пою! И мода уже другая! А пиджак старый!
Женя вовсе не хотел этого говорить, чтобы не подумали, что этот пиджак у него один. На самом деле был ещё один... но он был ещё хуже.
Девушка не обратила внимания на его смущение, осмотрела пиджак.
--
Если только это, то давайте отпорю.
--
А вы умеете? - насторожился Женя.
Девушка фыркнула:
- У вас что, жены нет? Это любая женщина умеет, здесь ничего сложного нет. Где здесь есть ножницы?
После концерта девушка куда-то делась, да Женя и не вспоминал о ней.
А пиджак стал гораздо более современным.
Впрочем, скоро Женя стал выступать в рубашках.
И взгляд девушки из зала перестал замечать. То ли взгляд стал менее пристальным, то ли Женя привык. А девушка пересмотрела сотни его концертов, выслушала сотни мнений о нём, познакомилась с сотнями людей, которые когда-либо с ним работали и встречались. Она просто пыталась понять - хороший ли он человек. Хотя что же это такое - хороший человек - не знала сама.
Ночной город был очень красив. Так, что защемило сердце.
Цепочка огней вдали, слегка смазанных мелкой моросью, деревья, покачивающие мокрыми листьями, настырно пробивающиеся сквозь тучки яркие звёздочки... Хотелось кричать от неумения выразить свои чувства.
Я ходила рядом с несуществующими людьми. Я разговаривала, танцевала, сталкивалась на улице с людьми, которые жили десять лет назад. Это было неприятное время. Озабоченные лица, грязные улицы, постоянный рост цен и периодический выброс продуктов... Начало нашествия товаров китайского производства и выползания наружу подпольной мафии.