Джеймсу всегда не везло, а Джону всегда везло. Так повелось с самого раннего детства, когда они носились по окраинам Питтсбурга, крошечного городишки, ныне, как и десятки других, поглощенного и переваренного Чикаго. Именно Джеймс рвал за некстати попавшийся гвоздь новые брюки, именно под ним ломалась доска, по которой только что пробежал Джон, и разумеется под доской всегда обнаруживалось что-то липкое и вонючее.
Словно этого было недостаточно, Джон превосходил Джеймса еще и в умственных способностях. Чтобы не получить неудовлетворительную оценку и не быть в очередной раз выпоротым дома, Джеймсу приходилось часами корпеть над учебниками. Джон обычно заглядывал в учебник за пол часа до начала урока, по диагонали просматривал страницу и этого хватало, чтобы успешно ответить на заковыристые вопросы мистера Тэддла, старого пьяницы, который давно уже не начинал урок без хорошего глотка из специальной "учительской" бутылки. Бутылка хранилась в ящике стола, который каждый раз аккуратно открывался и закрывался, хотя руки учителя с каждым годом дрожали все сильнее.
Главным своим школьным триумфом Джеймс считал отношения с Салли Меган, главной красавицей школы. Джеймс был самым старшим в классе, и раньше прочих понял, чего хочет от женщин, поэтому Салли покорилась его напору и дешевым утренним сеансам в кино. Отношения продолжались ровно неделю, после чего Салли сама позвала в кино Джона. Джон удивленно оглядывался на друга, всячески жестикулировал бровями и вообще всеми силами показывал, что ничего для этого не делал и вообще никогда бы не стал мешать счастью друга. Это было правдой -- обычно люди, родившиеся с серебряной ложкой во рту, ведут себя как редкие сволочи, но Джон всегда проявлял редкую порядочность в любых вопросах, особенно если они касались Джеймса.
Даже тут он был лучше, этот Джон. Джеймс тогда впервые не разговаривал с другом неделю, но тот, кажется, этого даже не заметил.
Школа давно закончилась, а Салли вышла замуж за какого то бакалейщика с Бутчер-стрит, и каждый вечер освещала эту дрянную улочку роскошным фонарем под глазом. Но обида осталась, и грызла Джеймса долгими ночами.
Джеймсу иногда казалось, что он глубоко под водой. Все, что он делал, выходило натужно, с большими усилиями, словно он боролся с тяжестью грязной, мутной воды, которая текла по бесчисленным каналам Питтсбурга. Джону все давалось легко, с первого раза. Девушки искали его компании, морщинистые, прокуренные мужчины, при виде которых Джеймс неловко отводил взгляд, похлопывали его по плечу и дружелюбно называли "сынком", а деньги словно сами запрыгивали в карман его сюртука.
Разумеется, Джеймс научился и находить девушек, и нашел общий язык с суровыми мужчинами, знавшими все, что происходит в Питтсбурге, и денег у него, в общем, хватало. Но все это было как то вымученно, словно все эти люди делали ему большое одолжение.
То, что прочим давалось само собой, ему приходилось добиваться, переплачивая вдвое-втрое по времени, силам, нервам, а иногда и по деньгам. И вот сама суть этих переплат унижала его, словно давая понять, что он не такой как все, неполноценный.
После школы Джеймс пошел по стопам отца, начал торговать скотом, а Джон влился в бутлегерский бизнес. Звал с собой Джеймса, но тот не пошел. Не потому что боялся закона, и не потому, что верил в какой то там "честный труд", про которого им каждое воскресенье рассказывал пастор Шлоб, этот чертов коммунист, а просто... Просто пошел он к черту, этот Джон.
В Чикаго и окрестностях привыкли относиться к закону, скажем так, без лишнего догматизма. И Джеймс знал, что если он будет держаться Джона, его дела пойдут в гору. Именно поэтому он занимался торговлей, которую ненавидел, подсчитывал скудные барыши, прикидывая, что если так пойдет и дальше, то года через два он сможет купить себе третий грузовик. А главное, вел дела кристально честно, потому что знал - ему не повезет. Все, что может пойти не так, пойдет не так, приезжий аудитор окажется честным и главное, непьющим, у бухгалтера, через которого он обналичивал бы чеки, проснется совесть, чего не было со времен Авраама Линкольна, а на скамью подсудимых он попадет как раз к очередному ужесточению законодательства.
- Обычно мы вешаем таких ублюдков, - брезгливо процедит судья. - Но, в свете новых веяний гуманности и просвещения, я приговорю вас, МИСТЕР Шелдон, к казни на электрическом стуле.
Слова "мистер" и "гуманность" судья бы произносил так, будто отплевывался от попавшего в рот дерьма.
Джон тем временем переехал в трехэтажный особняк. Он имел несколько подпольных клубов, где подавали спиртное, налаженные каналы поставки, хорошие отношения с местными боссами и копов, готовых есть у него из рук. Прожженные воротилы не кидали его, проявляю завидную честную и пунктуальность, конкуренты как будто сами собой растворялись в небытие, копы ели с рук, а окружной судья дружелюбно с ним здоровался при встрече. Джон не боялся ни пули, не электричества, ни бетонных ботинок. Он не боялся никого и ничего.
При этом он не забывал своего друга. Каждую третью пятницу Джеймс заводил свою машину и приезжал в гости на партию в покер. Он надевал свой лучший костюм. Это был прекрасный костюм. И все равно он стоил меньше, чем ботинки на ногах Джона.
Словом, Джеймс ненавидел своего друга, от которого не видел ничего кроме добра. Иногда ему хотелось, чтобы Джон совершил по отношению к нему какую то подлость, чтобы можно было с размаху сунуть кулаком прямо в его вечно спокойное, улыбающееся лицо. Джеймс ни секунды не сомневался, что если дело дойдет до драки, его разделают, как бог черепаху. Просто ему казалось, что после этого будет как то легче.
Поэтому, каждое утро после того как в Чикаго появился неуловимый жестокий похититель, Джеймс брал свою утреннюю газету с каким то странным чувством. Примерно с таким чувством он брал бы билеты национальной лотереи, если бы был настолько глуп, что хоть на секунду поверил бы, что ему повезет. Это чувство было растворено в потоке зависти и ревности к госпоже Удаче, словно кофе в кипятке. Джеймс хотел, чтобы его друга похитил вымогатель, делающий с людьми такое, что даже закаленные полицейские извергали блевотину, густую и обильную, словно венгерский гуляш.
Надо сказать, народ в Чикаго был необычайно цепкий, кряжистый и упрямый. Большой Брендон Смолл каждую неделю в течение месяца вынимал пальцы своего сына из посылки и кидал их в банку с формалином, пока похитителей не поймали. На все вопросы он со смехом отвечал, что сын ему достался проще, чем состояние, и он не прочь завести еще парочку, если этот придет в негодность. Бен "Бык" Кац вытерпел и крики, и побои, и только когда похитители применили утюг, наконец... умер от разрыва сердца, оставив преступников ни с чем, кроме грандиозного срока. Говорят, когда его хоронили, на его губах была торжествующая усмешка.
Среди магнатов, пушеров и бутлегеров Чикаго существовало справедливое, в общем мнение, что выполнение требований вымогателей поддерживает существование этого явления, и похищение богача или кого то из его членов семья считалось своего рода проверкой на мужественность, не прошедший каковую не мог рассчитывать на уважение, кредит или прикрытие от полицейского рейда.
Все изменилось с появлением Чикагского потрошителя. Один из чикагских денежных мешков, знаменитый "мясной король", покорно оставил половину своего состояния на складах возле реки, после того как по телефону вместо приветствия услышал крик своего сына, отчаянный, громкий, абсолютно нечеловеческий, больше напоминающий визг забиваемой свиньи. Другой исчез, и через сутки вышел из неприметного дома на окраине. В правой руке он держал чтото, больше всего напоминающее перчатку. Это была кожа с левой руки. Он рассказал все коды сейфов в своем доме, где хранилось все, что ему отдавали сутенеры восточного Чикаго в течении дюжины лет.
В тот день Джеймс сидел за традиционной покерной партией. Как водится, настроение у него было прескверное. Оно всегда было таким во время встреч с Джоном. Друг неосторожно похвастался, что он недавно сильно расширил свой бизнес, и после этого можно было всерьез задуматься о карьере конгрессмена. Так и сказал, "считай что у тебя есть свой конгрессмен, Джей", значительно потрясая сигарой стоимостью в дневную выручку Джеймса. Джеймс подавлено кивнул и попытался изобразить улыбку. Удача Джона приковывала его к нему сильнее самых крепких цепей. Ты сколько хочешь можешь ненавидеть друга, но от своего человека в конгрессе будет отказываться только идиот.
Карта не шла. Она никогда не шла. Джон расслабленно наблюдал за кольцами дыма, поднимавшихся с кончика его дорогущей сигары. Периодически он проигрывал. Джеймс мог поклясться, что он научился мухлевать специально, чтобы подмешивать себе карты похуже. Так то Джон раздевал даже записных катал, не напрягаясь и не убирая свой фирменной улыбочки с лица.
Неожиданно Джеймс заметил странную шкатулку кубической формы на секретере. Черная с золотом, она выделялась среди в беспорядка набросанных бумаг и безвкусных фигурок пастушек и крестьян (у Джона было скверно со вкусом, пожалуй, это единственное, в чем он не был лучше всех)
- Дружище, - осторожно спросил Джеймс, - а что это за дерьмовина у тебя на столе?
- Что? А, эта.. Купил на гаражной распродаже у какого то сумасшедшего. Хочешь попробовать ее открыть? У меня так и не получилось.
Джеймс осторожно взял в руки шкатулку. На грани, которую он определил как верх, черное солнце злобно протянуло свои лучи к краям. Каждый луч был в окружении золотой бахромы, напоминавшей паутину. Рисунок лучей образовывал правильный, бритвенно-острый квадрат.
Джеймс аккуратно провел пальцем по краю солнца. Внезапно шкатулка с треском развалилась у него в руках.
Впрочем, две части не разъединились, а образовали сложное переплетение, которое с едва заметным скрипом начали вращаться вокруг своей оси.
Джеймс отвел взгляд от зловещей игрушки. С широко раскрытыми от ужаса глазами он оглядел комнату, затопленную холодным синим сиянием. Вместо Джона перед ним сидел чудовищный кадавр, с разорванным в клочья лицом. Из пустых глазниц шла кровь.
- Джеймс? Джеймс? Что с тобой?
Джеймс вздрогнул. Морок сошел, перед ним сидел его заклятый друг с обеспокоенным лицом. Шкатулка выпала из ослабших пальцев и покатилась по полу. Окурок сигары дымил в мраморной пепельнице.
- Да... я... кажется мне не хорошо. Я пойду домой, ладно? Тяжелая неделька выдалась, да еще этот твой виски... Из чего ты его гонишь, из скорпионов?
Пошатываясь, Джеймс вошел в свой дом. В руке была бесполезная шкатулка - Джон настоял на этом жутковатом подарке. Джеймса мутило, так что у него не было сил сопротивляться, и в целом он был в таком состоянии, что даже не слишком удивился, увидев, что ктото аккуратно вскрыл его пса, словно старую сумку. Кишки, набитые недавно съеденным мясом пополам с кашей, были аккуратно сложены рядом. Джеймс невольно прижал ребро ладони к основанию носа, борясь с приступом тошноты. В голове метались какие то глупые мысли, в основном о том, что связку свежих, вкусных сосисок, лежавших в холодильнике, придется выбросить. Вряд ли он сможет съесть их в ближайшее время.
- Привет, Джеймс. - голос раздавался из темного угла комнаты. Слишком темного. Словно там был клубок темноты, который не могли разогнать ни далекие огни улицы, ни слабый свет луны. Джеймс резко повернулся и направил в сторону голоса револьвер.
- Кто ты, ублюдок? Что ты сделал с моей женой?
- Твоя жена... наверху. С ней все в порядке. Собаку я тоже не хотел убивать, но она никак не хотела успокоиться. Не повторяй ее ошибки. Успокойся. И если ты еще раз назовешь меня подобным образом, я нарежу твой язык на бефстроганов и заставлю съесть.
Неизвестный посетитель говорил спокойно, как то даже лениво. Но что-то в его голосе заставило Джеймса немедленно спрятать револьвер в карман. Револьвер зацепился за подкладку и не хотел лезть в карман, что добавило Джеймсу смущения. Некоторое время он размышлял, не нужно ли ему извиниться, но потом решил, что это слишком.
- Я полагаю, вы здесь по делу. - церемонно сказал он. В желудке его по прежнему был ураган.
- Как ты уже догадался, я Чикагский Потрошитель. Ты открыл шкатулку. Я исполню одно твое желание. Самое главное. Самое сокровенное. Я убью твоего друга.
- Что? Нет! Я никогда не желал этого.
- Прекрати спорить. Я знаю что ты хочешь. Ты открыл шкатулку -- я исполню твое желание. У тебя нет варианта отказаться.
- Чтож... Если мое согласие не требуется... Тогда я не понимаю, что от меня требуется.
- Твой друг очень хитер. Не знаю, в курсе ты или нет, но он почти не выходит из дома в последнее время. От тебя требуется придти к нему в гости и открыть шкатулку. Дальнейшие инструкции ты получишь от меня.
- Я не знаю что вы за чудовище... - медленно, подбирая каждое слово, произнес Джеймс. - Но вы абсолютно правы. Я хочу смерти этого ублюдка. Я готов лично нарезать ремни с его спины. И если вы мне поможете.. Я сделаю это.
Тут желудок окончательно изменил ему, и он рухнул на колени, извергая тугую струю нечистот прямо на кишки своего бедного пса. Когда рвота кончилась, он выгнулся дугой и выхаркнул желчь пополам со тягучей, горькой слюной. Тяжело дыша, Джеймс поднял голову. Прямо на него огромными черными глазами смотрела его жена. Она была одета в белую ночнушку.
- Добрый вечер, дорогая! - улыбнувшись, сказал Джеймс. С губы его свисала тугая ниточка слюны. - Я дома!
Не проронив ни слова, жена развернулась и ушла.
Следующие несколько недель он пил. Подробности он помнил плохо. Наверное как то оттер блевотину от ковра, кажется, выкинул труп пса. К нему приходили какие то люди, чтото спрашивали про поставки скота. Зашел к своему знакомому на бойню, долго ходил среди покачивающихся сочащихся туш, делая вид, что собирается покупать. На самом деле запах крови и смерти его успокаивал.
Наконец, настало время новой партии в покер. Джеймс надел свой лучший костюм, взял со стола шкатулку и положил ее в портфель. Хотел пожелать жене хорошего вечера, но вспомнил, что не видел ее уже неделю. Проглотив ненужное пожелание, с улыбкой на лице он вышел за калитку и сел в свой верный "Форд".
Джон выглядел усталым и осунувшимся. Как и раньше, он крепко пожал руку Джеймса и пригласил его в гостиную. Там уже стояла открытая бутылка виски и ведерко льда.
Игра не клеилась. Джеймс всухую слил десять партий, отвечал невпопад и наконец, слишком много пил. Шкатулку он поставил на стол рядом со своей правой рукой.
- Джей, тебе не стоит столько пить. - обеспокоенно сказал Джон.
- Конечно не стоит - покорно согласился Джеймс, наливая себе еще. На этот раз он налил не два пальца, как обычно, а всклянь.
- Джеймс - холодно произнес Джон. -Передай мне, пожалуйста свой бокал.
- Ты смотри.... заботится! Наш золотой мальчик заботится чтобы старый неудачник Джей не пил! Что поделать, не все родились с серебряной ложкой в заднице. - Джеймс мерзко захихикал и погрозил Джону пальцем. Ему было страшно весело.
- Джеймс, я знаю, что с тобой случилось, но ты близок к тому чтобы вылететь из моего дома с отпечатком моего ботинка на заднице. Я даю тебе последний шанс уйти самому.
- Конечно, Джон, конечно. Ты же такой умный. Можно я заберу эту бутылку с собой?
- Я не думаю, что это хорошее решение, но ради того чтобы ты ушел, я готов пойти на это. Забирай. Завтра ты проспишься и тебе станет стыдно.
Джон встал и направился к выходу. Джеймс схватил бутылку за горлышко и с размаху ударил друга по затылку. Тот упал, не издав не звука.
- Превосходно. - Прозвучал знакомый голос из-за спины. - Теперь привяжи его у стулу. Веревку найдешь в шкафу. Не забудь надеть мешок на голову. Нельзя чтобы он меня увидел.
Джеймс повиновался. С трудом подняв свою жертву на стул, он крепко примотал его к спинке и надел мешок на голову. В течении этих манипуляций Джон пришел в себя, застонал и зашевелился.
- Ты что делаешь, ублюдок! Развяжи меня немедленно!
-- Отлично - голос продолжал раздаваться из-за спины Джеймса. Повернуться тот не смел. - А теперь выясни, где он прячет деньги.
- Что? Нет! - Джеймс неожиданно протрезвел, и внезапно понял, что он в одной комнате с кровавым маньяком, рядом истекает кровью его друг, и в этом виноват он сам. - Ты сказал что мне надо просто открыть шкатулку!
- Жаль это признавать, но так дело не пойдет. В этом штате за покушение с целью вымогательства полагается стул. Тебе нужны деньги, чтобы исчезнуть, Джеймс. И тебе придется их заработать.
- Пошло все к черту! Я вызываю полицию. - Джеймс повернулся к двери. Та с треском захлопнулась, словно от порыва ветра.
- Стул, Джеймс - с отеческой заботой прошептал голос сзади. - И наверняка контакт будет плохой или напряжение будет слабым. Ты же знаешь свое везение. Ты будешь умирать долго. Ты успеешь почувствовать, как твои кипящие глаза стекают у тебя по щекам.
Откуда ни возьмись, перед Джеймсом оказался стол, заваленный разнообразным хирургическим инструментом. Джеймс молча плакал, глядя на него. Джон затих, и только тяжелое дыхание говорило что он еще жив.
- Советую взять тот большей скальпель что справа - подсказал голос. - С ним проще всего управляться новичкам. И начинай уже, мы не можем позволить себе возиться тут всю ночь.
Джон продолжил дергаться и поливать предателя отборной чикагской руганью. Джеймс держал в дрожащих руках скальпель. Неумело и застенчиво, как когда то целовался с Салли, он провел лезвием по руке Джона. Кожа подалась, обнажив розовое мясо, покрытое тонким бисером крови. Джон, казалось, не обратил на это внимание.
В этот момент шкатулка, о которой все забыли, с сухим треском раскрылась сама собой. Откуда то изнутри, из внутренностей шкатулки, продолжало раздаваться повторение разговора месячной давности.
- Я хочу смерти этого ублюдка. Я готов лично нарезать ремни с его спины. И если вы мне поможете.. Я сделаю это.
- Заткнись... заткнись. Заткнись! Заткнись!!!
Джеймс раз за разом втыкал скальпель в кровоточащий, изрезанный мешок, в его ушах гулко раздавался собственный крик и заевшая запись, невесть как оказавшаяся в шкатулке. Потом Джон кричал через ткань числа кода своего сейфа, Джеймс вертел скользкими от крови руками тугой кодовый замок на дверце сейфа, сгребал доллары в портфель, бежал по враз ставшими тесными и темными коридорам дома.
Уходя, он схватил со стола шкатулку и с грохотом разбил ее об стену дома.
Потом было бегство, через всю страну, на автомобиле, поездах, и старых разваливающихся автобусах. Джеймс постоянно прикладывался к бутылке, которая все никак не кончалась, из за чего практически сразу лишился автомобиля -- тот врезался в дерево, оставив Джеймсу на память отпечаток своего руля на лице.
В то время неисчерпаемый поток человеческих отбросов рвался через мексиканскую границу -- преступники, скрывавшиеся от других преступников, бомжи, соблазнившиеся сказками о тепле и дешевой выпивке, проворовавшиеся бухгалтеры, должники, проститутки - нескончаемый поток вливался в душное чрево Мехико, чтобы остаться там навсегда.
Вместе с ними границу пересек и Джеймс -- с портфелем, полным долларов, прижатом одной рукой и бутылкой виски в другой.
В городе он немедленно купил дорогой коттедж и поселился там. Помимо неупиваемой бутыли, его соседями стали нескончаемые ряды текилы, дешевого кубинского рома и дерьмового импортного джина. Деньги он сложил в сейф, который в припадке странной ностальгии закрыл на тот же код, что и его мертвый друг.
Дни сливались в одно тоскливое серое марево. Спирт пропитал все тело Джеймса, у него клочьями лезли волосы. Кожа и белки глаз приобрели характерный желтоватый оттенок, и он прекрасно знал, что это значит: так выглядел мистер Тэддл незадолго до своей смерти. Печень увеличились в размерах вдвое, и вставая, он аккуратно придерживал ее рукой. Он был уже мертв, алкоголь убил его: но дух никак не оставлял его больное, разваливающееся на ходу тело.
Он почти не удивился, когда увидел в газете на первой полосе надпись "Мексиканский мясник наносит новый удар!" и фотографию. Больше половины фотографии было заботливо прикрыто цензурой.
Шли дни, в газете на столе менялась дата, изуродованные трупы находили все ближе и ближе к его дому. И вместе с печенью у Джеймса росло ощущение конца. К тому времени он почти перестал есть и в день выпивал почти галлон крепкого алкоголя. Иногда ему казалось, что если к нему поднести спичку, то он вспыхнет синим пламенем и истает в нем, словно сахар в горящем абсенте.
Сумрачное утро то ли весны, то ли осени (он давно перестал следить за сменой времен года),
Джеймс встретил сидя на кресле с бутылкой, мрачно созерцая шкатулку, стоящую перед ним. Рядом со шкатулкой лежал мешок. Обычный джутовый мешок. Но у Джеймса не было никаких сомнений, что это тот самый мешок.
Отложив бутылку, он осторожно взял шкатулку и провел большим пальцем по крышке, делая плавные, круговые движения. Та поддалась легко, словно давно ждала этого. Ничего не изменилось, только в комнате стало холоднее.
- Наконец то ты открыл ее. - раздался знакомый голос. - Я уже начал скучать.
Джеймс не отвечал, задумчиво глядя в шкатулку. Несмотря на малые размеры, дна ее не было видно. Может быть, его можно было нащупать, но совать внутрь шкатулки руки у него не было никакого желания.
- Давай, нам пора начинать. Одень мешок на голову.
Джеймс повиновался. После этого его взяли под руки и куда то повели. Он шел долго: несколько сотен шагов, хотя от его кресла до стены было от силы два метра, и дверь была в противоположной стороне. Ощущение ковра под ногами пропало, он шел сначала по какому то деревянному помосту, а потом зашлепал босыми глазами по гулкому, холодному граниту.
Наконец его посадили на какой то стул и крепко привязали. Он надеялся что с него снимут мешок, но этого не произошло.
- По моему, дело абсолютно ясное. - Раздался сухой, незнакомый голос. - У нас есть преступление, у нас есть труп, у нас есть признание. Подсудимый сам был готов убить своего друга. Вот цитата из дела: "я готов нарезать ремни из его спины"
- У нас нет самого главного. - ответствовал другой голос. На этот раз в нем слышалась не сухость пустынь и шелест многочисленных ножек разнообразных гадов по стенам древних пирамид, а лязг металла. - Каков мотив был у подсудимого? От потерпевшего он не видел ничего, кроме добра.
- Разумный вопрос, коллега. Подсудимый, почему вы убили вашего друга?
- Потому что он был сраный счастливчик. - Джеймс сидел, склонив голову. Голос его задрожал. - Потому что ему все давалось само собой. Это было нечестно! Слышите, вы! Нечестно! Бог создал нас равными, какого черта ему досталось больше удачи чем мне!
- Потрясающе - офткуда сбоку донесся глубокий женский голос. Темнота обострила слух Джеймса, так что он услышал, как ораторша возбужденно облизала сухие губы. Превосходный образец invidia. Левиафан будет лакомиться этим грехом долго.
- А мы будем лакомиться болью подсудимого. - вступил новый голос, напоминающий трубы военного оркестра. - Подсудимый, ваше последнее слово?
- Я бы послал вас к черту, да думаю, вы уже там. Я ни о чем не жалею.
- Очень хорошо. Приговор будет исполнять сам подсудимый. Начинайте.
- Ты сказал что мне надо просто открыть шкатулку! - внезапно раздался хнычущий голос рядом. Джеймс притих, тяжело дыша.
- Жаль это признавать, но так дело не пойдет. В этом штате за покушение с целью вымогательства полагается стул. Тебе нужны деньги, чтобы исчезнуть, Джеймс. И тебе придется их заработать.
Тяжелое дыхание, треск разрезаемой кожи. Джеймс пока почти ничего не чувствует: алкоголь притупил его нервные окончания. Затем раздается сухой щелчок - где-то рядом открылась шкатулка.
Казалось, боль будет длиться вечно. Наконец, Джеймс впал в забытье, сквозь пелену ощущая, как его тело продолжают неумело кромсать. Пришел в себя он на полу своего давно забытого дома. В руке у него был скальпель. Его пес злобно рычал на него.
- Заткнись. - Велел Джеймс. Пес продолжал рычать.
Аккуратно перерезав собаке горло, он не смог удержаться от соблазна вытащить еще живому созданию кишки. Закончив с этим, он вытер скальпель об брюки и поднял взгляд. На него внимательно смотрела жена.
- Иди наверх - приказал он. Та повиновалась.
Хлопнула входная дверь. Джеймс медленно повернулся.
Смотреть на себя со стороны было очень странно... И неприятно. Беспощадный глаз Джеймса подмечал неуклюжую, шаркающую походку, шарящий по земле взгляд, напряженное тело, готовое в любой момент дернуться от очередной неудачи.
"Какой же у меня паскудный забитый взгляд", подумал он. "Как у больной овцы. Какой же у меня отвратный вид. Какой же я ублюдок"