Зернов Павел Васильевич : другие произведения.

Мейерберг

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Это - повесть о городе моего детства. О стране, которой не стало. И о том, что стало... О любви и о смерти - о чем еще стоит писать?

МЕЙЕРБЕРГ

Посвящается человеку,

без которого этой повести

не было бы...

  
   До сих пор все мои повести грустно заканчивались. И я подумал - пусть эта, ради разнообразия, грустно начнется. Итак: однажды я родился...
   Солнце бывало в комнате Эрвина максимум двадцать две минуты в день - в зависимости от времени года. Его рыжая рожа показывалась в напоминающем прицел проеме между Магазином Игрушек и башней Суур-Йыме после обеда. Сначала - краешек, а затем и весь диск. Окно было закопчено настолько, что на светлый лик Эрвин смотрел, не боясь ослепнуть. Время солнечного посещения он старался проводить дома. Он закутывался в теплое юката из касури, расшитое танцующими аистами, поудобнее усаживался на дзабутоне, грея у котацу обутые в шерстяные таби ноги, и курил очень вонючий кальян, заправленный адской смесью из высушенных соцветий карьерной полыни и толченых желудей. Кальян сильно дымил, заполняя комнату извивающимися в солнечных лучах призрачными драконами и химерами... Эрвин блаженно думал о том, как изменился бы мир, если бы солнце было зеленым, а небо - лиловым. Потом солнце скрывалось за башней Толстая Маргарита, превращая древнее защитное сооружение из мшистых камней в вырезанный из черной бумаги силуэт, наклеенный детской рукой на оранжевый закат. Город из сказки... Трижды кричали петухи и Эрвин отрекался от себя. Сосед-Алхимик кашлял и гремел своими щипцами и ретортами, а его маленький Гомункулюс скакал по коридору на деревянной лошадке. И был вечер...
  
   В Мейерберге есть свой писающий мальчик. Настоящий. Его никто никогда не видел, но следы своего пребывания он оставляет буквально повсюду...
  
   ...За Ыйсмяэ дорогу уже не чистили, и машину сразу начало бросать по снежной каше из стороны в сторону. Джонни тихонько помянул Бабушку-Ванаема - праматерь всех поморов, и сбросил газ. Сидящий рядом Анастасий Филиппович (он попросил называть его именно так) облегченно вздохнул и отпустил ручку двери, за которую он до сих пор цеплялся, как Федерация за Базу. Черные деревянные скелеты тополей, стоящие вдоль дороги, плакали весенними слезами. Джонни выкинул в окно окурок и стряхнул пепел с куртки. Анастасий Филиппович покрепче прижал к себе потертый портфель.
  -- Что у вас в портфеле?
  -- Да так, - пассажир дрогнул толстыми щеками. - Всякое ...
  -- Оставьте. Он вам больше не пригодится.
  -- Можно, я его попозже оставлю? - пухлая ручка Джонниного клиента с
   намертво вросшим в безымянный палец обручальным кольцом судорожно погладила шершавую кожу видавшего виды саквояжа. - Мне с ним спокойнее как-то...
   Джонни пожал плечами. Пусть делает, как знает. Толстяк был ему интересен только как свинья-копилка, которую вот-вот разобьют. Даже не разобьют (хотя руки у Джонни так и чесались), а вытрясут из нее пятачки через узенькую прорезь в спине и, опустевшую, выкинут вон.
  -- Далеко еще?
  -- Терпите.
   В общем-то, это не имело значения. Джонни просто хотел отвезти глуповатого
   клиента подальше, чтобы он не так скоро вернулся. Или вообще не вернулся.
  -- Зачем вам Граница? - спросил Джонни. Вопрос был риторическим, но Эрвин
   любил классифицировать ответы на такие вопросы, и Джонни всегда спрашивал у клиентов, зачем им Граница - для брата.
  -- Не знаю... - промямлил Анастасий. - Так... хочется.
  -- Обычно отвечают : "Надо", - буркнул Джонни.
  -- Что?
  -- Да так... Ничего. Мы приехали. - Джонни остановил машину у обочины.-
  -- Вылезайте...
   Пока Джонни озирал малоприглядные окрестности - низкохолмье, поросшее
   редколесьем, Анастасий Филлиппович аккуратно укладывал портфель в придорожный сугроб. В последний раз он провел пальцем по его никелированным замочкам, выпрямился, снял шляпу, вздохнул и сказал :
  -- Я готов!
   Джонни даже не стал оборачиваться. Он просто указал рукой на юго-юго-восток.
  -- Идите в этом направлении и никуда не сворачивайте. Граница - там.
   Чиновник мелко перекрестился и шагнул с дороги, сразу провалившись в снег
   по... ну, скажем, по пояс; и побрел по сияющей целине указанным ему курсом.
  -- Шляпу наденьте, простудитесь! - Джонни щелкнул зажигалкой, посмотрел на
   огонек, но закуривать не стал.
   Анастасий Филиппович водрузил на лысину головной убор и обернулся.
  -- Скажите, а как я узнаю, что дошел до Границы?
  -- Узнаете, не сомневайтесь! - крикнул Джонни, и ветер унес его слова прочь.
  -- И поторопитесь, ночью похолодает!
   На прощание они приветливо помахали друг другу руками. Джонни терпеть не мог
   дураков и драл с них немыслимые деньги, зная, что до Границы им все равно не добраться. Эрвин ругал его за это, но Джонни искренне считал, что всякая глупость должна быть жестоко наказана.
   Когда уходящая в сторону Кохтла-Ярве черная фигурка всплеснула руками и скрылась из глаз, скатившись в какую-то лощину, Джонни подошел к брошенному портфелю и открыл его. Там, аккуратно завернутая в промасленную бумагу и перевязанная шпагатом, лежала жизнь Анастасия Филлипповича. Джонни разорвал краешек пакета, отщипнул кусочек жизни, сунул его в рот, разжевал, и, поморщившись от невероятной горечи, выплюнул. Пакет он засунул обратно в портфель, а портфель закинул в канаву...
  
   Герб Мейерберга разделен на три поля. Верхнее поле - серого цвета, как поморское небо. Средняя часть,символизирующая поморское море, окрашена в серый цвет. Нижняя часть поля герба - символ поморской земли, она - серая. В середине герба изображен исторический центр города - стена и башни, сложенные из серых камней. Символизирует уверенность...
  
   - ...суть вашего метода?
   Эрвин скрипнул креслом и мысленно сделал десять глубоких вдохов-выдохов.
   Анамнез: "Self-made men". Человек, сделавший себя сам и не догадывающийся о том, что результат получился так себе. Самоуверенность гипертрофирована, чувство юмора атрофировано. Активно занимался самолечением. Что-то слышал о Границе, но что это такое- толком не знает. Но о "методах" спрашивает. Деньги лучше взять вперед - потом все равно ничего не докажешь...
   - Суть нашего метода заключается в полной неожиданности предпринимаемых действий для кл... для заказчика, - начал вдохновенно врать Эрвин. - Он никогда не знает, в какой области Границы и каким способом он окажется. Вы понимаете, о чем я говорю... Последние слова Эрвин произнес вполголоса, перегнувшись через стол к Молодому Боссу. Тот отклонился назад и кивнул - дескать, понимаю...
  -- И еще, - Эрвин вернулся в кресло. - Мы очень дорого ценим нашу работу,
   потому что велик риск - и для нас, и для вас...
  -- Деньги - не проблема. - Молодой Босс отпер ящик стола и со всей возможной
   небрежностью бросил на стол пачку крон. Эрвин взглянул на верхнюю купюру. Юхан Лиив. Ого.
  -- Надеюсь, этого хватит?
  -- Я тоже... Надеюсь. - Эрвин убрал деньги в карман плаща.
  -- А риск... - Бос откинулся в свое необъятное кресло, - Я сам ищу его. Охотился
   на львов в Кении, прыгал с парашютом в карстовые пещеры, и, страшно сказать, даже гулял ночью по Мейербергу в районе Копли...
  -- Действительно, впечатляет, - Эрвин уже знал, что будет делать. Он оглядел
   кабинет, выдержанный в стиле хай-тек - за исключением аляповатой картины над креслом Молодого Босса - фотографически прописанного пейзажика с речкой. Хозяин кабинета явно сам повесил ее здесь. Значит, она ему дорога. Значит, ...
  -- Какая у вас интересная картина!..
   Необходимый эффект был достигнут. Молодой Босс оглянулся.
  -- Ах, эта! Друзья подарили на юбилей. Какой-то модный художник. Стоит
   бешеных денег. Хотел дома повесить, но жена не дала. Совсем ничего не понимает в живописи. Хотите почитать рецензии? Они у меня здесь...
   Молодой Босс повернулся к столу, и Эрвин мягко вдавил ему в лоб дуло револьвера.
  -- Я и без рецензий вижу, что картина - полное дерьмо. А у вашей жены, в
   отличие от вас, есть вкус. Граница вам не нужна, вам нужны острые ощущения. Но раз уж вы мне заплатили, то на Границе вам побывать все же придется. Сидите, не дергайтесь, и слушайте меня очень внимательно - повторить будет некому...
  -- Но позвольте!..
  -- Не позволю. Для вас есть только один способ увидеть Границу - перешагнуть
   через нее. Правда, боюсь, что это произойдет так быстро, что вы ее не заметите. Но это уже ваши проблемы.
  -- Что вы собираетесь сделать? - Молодой Босс слегка побледнел, но, в общем-то,
   держался молодцом. Только глаза заблестели.
  -- А вы как думаете? Правильно. Я вас убью.
  -- Но это же...
  -- ...совершенно законно. Вы подписали контракт, которым предусмотрительно
   освободили меня от всякой ответственности за возможные последствия посещения Границы. А несчастные случаи они, знаете ли, иногда случаются. - Эрвин достал из кармана контракт и пузырек с зеленкой.
  -- Вы всегда подписываете бумаги, не читая? Доверяете своим помощникам? Зря.
   И Эрвин принялся мазать зеленкой лоб Молодого Босса.
  -- Зачем это?
  -- Вам все еще интересно? Это радует. Чтобы пуля не занесла инфекцию в
   головной мозг. Не хочу, чтобы меня обвинили в излишней жестокости...
  -- Если вы меня пугаете... то это зря. Я играл в русскую рулетку...
  -- Это - не рулетка. У меня в барабане нет пустых гнезд.
  -- Вы не выстрелите.
  -- И тут вы ошибаетесь. Я выстрелю - вы умрете.
  -- А Граница?..
  -- Смотрите внимательнее - и вы ее увидите.
  -- Нет... Не надо! На кого я оставлю...
  -- Забудь обо всем, дурак! Ты сейчас умрешь - так сумей насладиться красотой
   момента!
  -- Не...
   Эрвин нажал на курок. Выстрел - и пуля, срикошетив от медного лба Молодого
   Босса, принялась с воплями носиться по комнате. В конце концов, она устала и упала на стол. Молодой Босс потрогал зеленую вмятинку у себя на лбу, окаймленную пороховым ожогом, взял в руки пулю и тотчас выронил.
  -- Горячая...
  -- Конечно, горячая... А чего вы хотели?
   Кабинет Эрвин покинул через окно. Молодой Босс смотрел на сплющенный
   кусочек свинца, как завороженный. Синдром Достоевского. Хорошая работа...
  
   Самое интересное всегда - это не то, что произошло, а то, чего не случилось...
  
   ...Сразу за Вирускими воротами Джонни увидел Юродивого. Юродивый передвигался очень неудобным способом - на корточках. Он нагибался к каждому булыжнику мостовой и целовал его. Тяжеленные ржавые цепи волочились следом. (Цепи были сняты с памятнику броненосцу "Русалка", это Джонни понял сразу.) Прохожие, как и положено, проходили мимо, не замечая Юродивого. Владельцы магазинов, занимавших первые этажи зданий на улице Пикк, выносили образчики своего товара - кто пару ботинок, кто часы, кто мягкую игрушку; и, прикинув с помощью компаса курс, которым двигался Юродивый, оставляли вещи на его пути. Не потому, что хотели (или могли) ему помочь. Просто существовало поверье - чей товар Юродивый возьмет себе, тому будет удача в торговле. Джонни хмыкнул - все приметы в Мейерберге были плюшево-хорошими. Верить в плохие приметы было единственной плохой приметой. Однако Юродивый ничего не брал, и рачительные поморы уносили товары обратно в магазины, отряхнув их от дорожной пыли. Юродивый постоянно плакал, оттого глаза его были красны, а отчего он плакал - не знал никто. Он полз и полз по самой Границе, никуда не сворачивая... Джонни огляделся, достал из-за пояса пистолет и положил его на камень, который Юродивый собрался было поцеловать. Юродивый замер на секунду, затем схватил оружие, неожиданно профессиональным движением выщелкнул обойму и, хитро глядя на Джонни, принялся извлекать из нее патроны и поедать их - один за другим, пока не съел все пятнадцать...
  
   -...Мы ведем наш репортаж из Мейербергского морского порта. Очередная группа скандинавских туристов покидает наш гостеприимный город после трехдневной экскурсии, и уже готова подняться на борт круизного лайнера "Оер Готс". Давайте спросим у этой пожилой супружеской четы, как им понравился Мейерберг...
   - Скажите, как вам понравился Мейерберг?
  -- Ota selaa maasvaremisse liine...
  -- Что? Простите, не понял?
  -- Intse palune omavabaduse seltsama!
  -- Э-э-э...? Говорите, пожалуйста, по-поморски!
  -- Minge jaa vaatage, kurdis!!
  -- Ммм... Что ж, уважаемые друзья, так мы и не узнали мнение этой пожилой
   супружеской четы о нашем городе, одном из красивейших в Еврооппэ!
  
   -...А где же все твои японские штуковины?
  -- Я их выкинул.
  -- Зачем, Эрвин!?
  -- Видишь ли... Никак не мог запомнить их названий.
  -- Ну и что! Зато они были красивые!
  -- Это их и сгубило.
  -- Вот как?
  -- Рядом с ними я острее ощущал собственное несовершенство.
  -- Знаешь, несовершенство свойственно людям.
  -- Иногда мне хочется стать алмазом, Джонни...
  -- Помнишь, в "Снежной Королеве"? И складывать из льдинок слово "вечность"?
   Старая песня. Просто ты не любишь жить...
  -- Оттого я и стал Пограничником.
  -- А я - оттого, что люблю!
   Дверь приоткрылась и в голую комнату заглянул Гомункулюс. Его голова
   помещалась в колбе, из которой он, собственно, и появился на свет. В колбе булькал какой-то зловещий раствор.
  -- Иди сюда! - Эрвин протянул Гомункулюсу конфетку. Тот схватил ее и
   выскочил за дверь.
  -- Любит конфеты до безумия. Правда, что он с ними делает - ума не приложу.
   Джонни только головой покачал...
  -- Холодно у тебя тут, братец... Ты бы хоть печку поставил, что ли...
  
   Когда я бегу, я задыхаюсь. Когда я не бегу - мне страшно...
  
   В руках у Эрвина была пачка купюр, которую ему швырнул бывший Молодой Босс. Эрвин стоял на оживленной площади у супермаркета "Кауплус" и пытался раздавать людям деньги. Но то ли поморы были слишком деликатны, то ли купюры слишком крупны, то ли благие намерения Эрвина вызывали сомнения - денег никто не брал.
  -- Возьмите... Ну, возьмите, пожалуйста... Это просто так, честное слово!- бубнил
   Эрвин, протягивая в пространство тысячекроновые бумажки.
   Кончилось тем, что Эрвин попытался всучить деньги одной старушке насильно. Та
   завизжала, появился полицейский, отобрал все деньги, а Эрвина препроводили в участок. Правда, его быстро выпустили. Но денег не вернули. Сказали, что фальшивые...
  
   В Мейерберге никто не плюет на асфальт. В Мейерберге вообще никто никуда не плюет - все тихо сглатывают...
  
   Джонни любил этот бар за то, что сюда никогда не заходили поморы. И не любил за обилие туристов. Винный погребок "Каннель", расположенный в подвале башни Кик-ин-де-Кёк, был достопримечательностью Мейерберга, занесенной во все туристические справочники. Здесь подавали жгуче-пряный глинтвейн и к нему - хрустящие соленые палочки с тмином. Для многих скандинавских туристов знакомство с Мейербергом ограничивалось исключительно "Каннелем" - их завозили сюда в шесть вечера, когда заведение открывалось... И выносили на руках, складывали в автобус и транспортировали обратно на лайнер поздно ночью. Затем "Оер Готс" плыл в Гельсингфорс и к следующему вечеру привозил оттуда новую партию лапландских алкоголиков.
   Зато Валдур играл здесь на настоящем каннеле мелодии, которые туристы и владелец заведения считали истинно поморскими, но на самом деле представлявшие собой изящную смесь кельтской свадебной музыки с русскими народными погребальными плачами. У Джонни было здесь свое любимое место - столик рядом с огромным камином, между барной стойкой и сценой. Огонь в камине не зажигали уже лет двести, зато на стенах пылали настоящие факелы, и тысячелетней копотью на низком потолке заведение гордилось по праву.
   Было еще довольно рано. Валдур только начал настраивать свой инструмент, а "Оер Готс" сегодня не ожидался по причине шторма в Заливе. Можно было рассчитывать на относительно спокойный вечер. Официантка в полосатой национальной юбке принесла глинтвейн в полулитровых глиняных кружках. Яника (Яааник'каа) сделала глаза большими и зелеными:
  -- Джоонни, тыы ше знааешь, што яаа не пьюю!
   Джонни улыбнулся без энтузиазма, а, проще говоря, покривился:
  -- Я знаю, что ты пьешь, и еще как! А еще я знаю, что ты можешь говорить без
   этого дурацкого акцента.
  -- Могу. Но должна же я как-то проявить свою национальную самобытность?
  -- Так выучи поморский, в конце концов! Говорят, это второй по красоте язык в
   мире!
  -- Но он такой сложный... А какой же первый?
  -- Не знаю. Не осмелился спросить. И потом, какая ты поморка?..
  -- Самая настоящая. У меня прадедушка был помор!
  -- Да-да... Не сомневаюсь, что он лично знал Калевипоэга... Пей, пока горячее.
   Потом будет невкусно.
   Яника отхлебнула глоточек.
  -- Ой... По-моему, уже невкусно...
  -- Лекарства вкусными не бывают, - и Джонни одним глотком отпил половину
   кружки.
  -- А это от чего лекарство?
  -- От всего. Читала Омара Хайама?
  -- Нет... А ты?
  -- Я тоже - нет.
  -- Тогда зачем спрашиваешь?
  -- А вдруг ты читала? Рассказала бы мне тогда, какой он - Омар Хайам...
  -- Да ну тебя... Зачем мы сюда пришли? Пить вино?
  -- Нет. Молчать.
   Яника кивнула и приложила свой прозрачный пальчик сначала к своим губам, а
   потом к губам Джонни. Заиграл каннель. Джонни пил глинтвейн и смотрел в глаза Янике. Там плясал свет факелов. Пограничных огней. Оболочка Джонни медленно растворялась. Факелы гасли один за другим. Яника. Каннель стих вдали, и не стало ничего...
  
   Карл от Клары удрал задаром...
  
   Эрвин возвращался домой. Идти туда не хотелось, но дом на то и нужен, чтобы было куда возвращаться. Традиционный промозглый ветер подталкивал Эрвина в спину - иди, мол, чего уж там... На всей Вяйке-Карью горел только один фонарь, и Эрвин пробирался по развороченной (на реставрацию) мостовой в кромешной тьме, рискуя переломать себе ноги. На эту улочку дома выходили почему-то задними фасадами, в которых не было ни единого окошка, отчего Вяйке-Карью походила на небольшое ущелье. Вообще-то Эрвин не любил здесь ходить, потому что его преследовал совершенно нелепый страх того, что стены домов сомкнутся и раздавят его в лепешку. Фонарь теперь только усугублял этот страх - он походил на приманку, этот зазывно горящий в ночи огонек.
   Фонарь все ближе. Эрвин увидел, что стена дома, на которую падает конус серого ртутного света, - розовая. Просто до невозможности розовая. Эрвин в ужасе остановился. Он просто не в силах был идти дальше и вступить в мир, где существовали только фонарь и освещаемая им РОЗОВАЯ стена... Из ступора его вывела кошка, как нельзя вовремя пересекшая пятно света на брусчатке. Раз уж там прошла кошка... И Эрвин пошел вперед. Стена оказалась не такой уж розовой - на ней было пятно, напоминающее тень человека со вскинутыми руками. Эрвин потрогал его пальцами - пятно было влажным, почти мокрым. И тут ему показалось, что улица стала немного уже...
  
   Мейерберг заложили датчане. В ломбард. И забыли выкупить. Так Мейерберг стал вольным городом.
  
   Слева были вертикальные бетонные плиты Набережной. Справа - холодный клокочущий свинец Залива. Под ногами - скользкие позеленевшие валуны, когда-то (давным-давно!) принесенные сюда ледником. Эрвин несколько раз срывался в обжигающую воду и с кряхтением выбирался обратно на камни. ( Джонни уже ускакал по их верхушкам далеко вперед.) Очередная волна плеснула под ногами и разбилась о неприступный бастион Набережной, обдав Эрвина облаком малосольных балтийских брызг.
  -- Джон, подожди!
  -- И не подумаю! - за плеском и бульканьем ответ был едва слышен. - Догоняй!
   Когда Эрвин нагнал своего младшего брата, тот разглядывал бетонную стену.
  -- Зачем ты меня сюда притащил?
  -- Затем, что мы давно не были тут. Я хочу, чтобы ты встряхнулся. И сам хочу
   сбросить с себя все маскировочные костюмы. Ты никогда не устаешь от Границы, Эрвин?
   Эрвин только пожал плечами. Джонни взял брата за отвороты плаща.
  -- Нельзя так жить, Эрви! Нельзя глядеть в бездну все время - она начнет глядеть
   на тебя!
  -- Это не ты сказал.
  -- Тот, кто сказал, уже давно умер. Сейчас это говорю тебе я. Послушай... Вчера,
   в "Каннеле", моя оборона была прорвана. Меня вытащила Яника. Если это случится с тобой - кто вытащит тебя?
   Эрвин вырвался и саданул кулаком в бетонную стену. Пошла кровь и сразу защипало - от морской воды.
  -- Почему ты мне не позвонил?! Я же просил - если что случится - звони сразу!..
   Идиот!!
   - Я и позвонил, - Джонни обиженно запыхтел. - Поэтому мы с тобой здесь...
  -- Извини, - Эрвин обмотал кулак шарфом... - Снаружи? Или изнутри? Откуда
   шел разрыв?
  -- Не знаю... - Джонни задумался. - Такого раньше не было. Я даже испугаться не
   успел, потому что ничего не предвещало...
   Эрвин прислонился к стене и закрыл глаза. Пахло весной и морем.
  -- Ты прав, надо отдыхать... На Границу не суйся недели две ... Как минимум.
   Алкоголь, трава - ни-ни. Транквилизаторы - обязательно.
  -- Я не...
  -- Не спорь.
  -- Да знаю я... Просто боюсь, что потом без них перестану справляться... Знаешь,
   сколько Пограничников съехало на "колесах"?
  -- Не хуже тебя... Как Янике удалось тебя вернуть?
   Джонни усмехнулся, расстегнул куртку, и оттянув ворот свитера, показал след от
   укола в сердце.
  -- Адреналин. Она всегда с собой носит, боится передоза...
   Эрвин покачал головой.
  -- Как она только решилась ...
  -- Да. Я бы, наверное, не смог.
  -- Ладно... Все-таки, посоветуйся с Мозговедом. Насчет таблеток... И говори
   скорее, зачем ты меня сюда притащил? Я промок и замерз.
  -- Помнишь, в детстве мы написали здесь, на стене, свои имена?
  -- Помню... Но не уверен, что именно здесь. И с чего ты взял...
  -- Да вот этот самый валун, с дырочками, посмотри! Мы тогда на нем стояли.
  -- Я не про это. С чего ты взял, что надписи еще сохранились?
  -- Хотелось бы... - Джонни посмотрел в море. - Ведь это были наши настоящие
   имена. Понимаешь?..
   Эрвин повернулся лицом к стене. Бетонный блок в три метра высотой...
   - Понимаю...
   Они осмотрели всю бетонную плиту, и еще несколько соседних, но ничего, конечно же, не нашли...
  
   В Мейерберге установлен единственный в мире памятник Эсэсовцу -Освободителю.
  
   При скорости в три сотни мир вокруг кажется слегка смазанным. Ветер высушил Кольцевую Дорогу, опоясывающую Мейерберг, а ранний час гарантировал отсутствие на ней машин. Джонни внял советам брата и решил расслабиться. А ничего более успокаивающего, чем быстрая езда, Джонни не знал. Если бы он ехал по прямой, то через полчаса достиг бы рубежей Помории. Приходилось мчаться по кругу. Маарду, Ласнамяе, Копли, Ыйсмяе, Палдиски, Маарду... Круг за кругом. Круг за кругом... Джонни продал душу своему "Ламборджини Диабло". Когда так несешься, не замечаешь ничего вокруг и ни о чем не думаешь - просто не успеваешь. Ничего нет, кроме дороги. Главное - удержаться на ней. Главное - не останавливаться.
   ...Загнанный мотор взорвался уже за финишной чертой. Набежавшие пожарные принялись извергать пену. Джонни вышел из машины и снял шлем. К нему бежали радостные инспектора дорожной полиции. Капрал Аантс размахивал секундомером:
  -- Девять, пятьдесят одна, тридцать две! Маршалл, это рекорд круга! Еще никто
   не выезжал из десяти минут! Качай его, ребята!
   Кто-то откупорил шампанское...
  
   Каждое лето в Мейерберг приезжал чешский Луна-Парк. Карусели, комната
   ужасов, гонки, тир, игровые автоматы... Но я ходил туда, чтобы посмотреть на живых чехов!
  
   Эрвин, скрючившись, лежал в углу своей комнаты и отрывал кусочки обоев, стараясь не повредить нарисованных на них цветочков. Из цветочков он складывал на паркете у себя под носом маленькую клумбу. Эрвин заболел после вчерашней прогулки у моря и его буквально избивал озноб. Но он был почти счастлив. Он добился того, чего хотел всю жизнь- у него ничего не было. Он был свободен от вещей. И от людей. Только...
   Эрвин чихнул, и клумба разлетелась по всей комнате. Комната. Когда он здесь, ему не хочется уходить. Когда вне ее - не хочется возвращаться. О собственном доме Эрвин мечтал всю жизнь. А теперь не было ни сил, ни желания хоть как-то его обустраивать. Его настоящим домом стала Граница - призрачный, колышущийся мир, радужная пленка между бытием внутри и небытием снаружи.
   Эрвин ждал, когда в окне появится солнце, но так и не дождался. Наверное, сегодня у солнца был выходной. Окно начало замерзать снизу, и с каждым выдохом Эрвин терял легкое, белесое облачко пара. Он представил себя паровозом, едущим неведомо куда, и ему стало легче. Стальные рельсы вели вдаль, и не было никакой Границы, мир стал безграничным - едь куда хочешь, и никогда не приедешь... Нет тупика, где тебя поставят навечно памятником самому себе, чтобы колеса приржавели к рельсам... В котле булькает, машина задыхается, задыхается... Приступ кашля прервал путешествие Эрвина. Он был долгим и мучительным, а когда закончился- паровозным гудком раздался вопль из-за стены. Наверное, шел встречный состав. Вопль не прекращался, и Эрвин понял, что уснуть навсегда на этот раз ему не удастся. Он поднялся, оторвав от пола примерзший плащ, и толкнул дверь в коридор. Теперь вопль стало слышно еще лучше, и Эрвин догадался, что это у Алхимика. Наверное, он пролил себе на ногу расплавленный свинец, или в задумчивости вырвал клок бороды и теперь горько сожалеет о случившемся. Но, так или иначе, надо было идти, и, если не помочь человеку, то хотя бы заставить его замолчать.
   ...Воняло уже в коридоре, но в клетушке Алхимика (он жил в мансарде, под самой крышей, и, как и Эрвин, никогда не запирал дверь) смрад стоял и вовсе невыносимый. Испуганный Гомункулюс забился в угол и жалобно булькал в своей колбе. (Эрвин подумал, что опять забыл купить ему конфет). Похожий на сильно постаревшего папу Карло Алхимик скакал вокруг кипевшего посреди комнаты котла, размахивая щипцами, в которых был зажат свежеиспеченный Философский Камень. В том, что это именно тот самый Камень, не могло быть ни тени сомнений. Ни одна вещь в мире не могла вызвать у Алхимика такого неописуемого восторга (даже Гомункулюс, получением которого он сильно гордился, но о воспитании коего не заботился совершенно). Заметив Эрвина, Алхимик сразу же успокоился и огладил свободной рукой растрепанную бороду.
  -- Нашел,- как-то слишком просто и прозаично сказал он.
  -- Вижу, -сказал Эрвин. - Поздравляю.
  -- Спасибо, - Алхимик осторожно положил камень на медное блюдо, а сам уселся
   на продавленный диван и вцепился в свои пейсы. - Подумать только, всего-то и не хватало, что выпаренной верблюжьей мочи. И как я раньше не догадался! Ты не представляешь, каких трудов мне стоило добыть настоящую верблюжью мочу! Сначала я ходил в цирк, но у них не оказалось верблюдов! Это просто уму не постижимо - что за цирк без верблюдов! Пришлось лезть в зоопарк. Пробрался я туда ночью, и...
  -- Ну, ладно, ладно, - Эрвин поморщился. - Это уже дело техники. Лучше скажи -
   что дальше?
  -- А что - дальше? - Алхимик даже слегка опешил. - Камень - это вершина
   мирозданья. Владеющий Камнем обладает неограниченной властью! Он может...
  -- Превращать любой металл в золото?
  -- Да... И не только это. Все, все что угодно! Философский камень может
   исполнить любое твое желание... Давай опробуем,а? - Алхимик снова вскочил.
  -- Вот ты, Эрвин! Чего ты хочешь?
  -- Я? - Эрвин на секунду задумался. - Да ничего, пожалуй. А ты?
   Пришел черед Алхимика чесать затылок.
  -- Гм... Раньше я хотел добыть Философский Камень. Камень - вот он. А дальше-
   то - что?
   И Алхимик принялся расхаживать по комнате, что-то невнятно бормоча по-латыни.
   А Эрвин опустился на диван и мгновенно заснул (разморило в тепле), успев только
   подумать, что надо было пожелать полкило шоколадных конфет. Ушел он рано утром - как ни странно, совершенно здоровым. Гомункулюс спал в своей кроватке, из которой он, по правде говоря, уже давно вырос, а Алхимик прикорнул, сидя на стуле и опустив голову на сложенные на столе руки. В правой он сжимал Философский Камень. В комнате уже почти не воняло. А, может, Эрвин просто привык к мерзкому запаху, как привыкаешь, в конце концов, ко всему на свете...
  
   Почему люди боятся умирать, а засыпать не боятся? Кто обещал им, что они проснутся завтра утром?
  
   Ночью прошел первый в этом году дождь и растопил остатки снега. По склону Тоомпеа бежали веселые ручейки, как будто Старый Тоомас потел от натуги, стараясь удержать водруженный ему на голову Вышгород. Джонни с Яникой лезли вверх по обрыву. Яника непрестанно материлась - совсем рядом была вполне комфортабельная лестница, но Джонни тащил ее наверх сквозь заросли терновника.
  -- Нафига, ты мне скажи? И это в благодарность за всю мою заботу о тебе?
   Думаешь, я каждый день протыкаю человека вот такенной иглой?
  -- Физические нагрузки полезны. Давай руку... Мне доктор прописал!
  -- Да? Но мне-то он ни хрена не прописал! Я вообще к докторам не хожу, чего и
   тебе желаю! Посмотри, я вся перепачкалась в этой серой глине... и порвала колготки о колючки! Все, я иду к лестнице!
  -- Per aspera ad astra!
  -- Чего-чего?
  -- Через тернии, говорю, - к звездам. Смотри, осталось совсем немного. Неужели
   ты сдашься? Претерпевший до конца - спасется.
  -- Кто сказал?
  -- Бог сказал...
  -- А-а... Ну, шут с тобой, тогда полезли...
   Наверху была смотровая площадка, где они долго и безуспешно пытались
   отскоблить от себя въедливую Мейербергскую грязь.
  -- С этой стороны город не защищен стеной - обрыв считался непреодолимым для
   вражеского войска. Но не для лазутчиков, вроде нас с тобой. Мы взяли город, гордись! Теперь он - наш.
  -- И все же - почему не по лестнице?
  -- Лестница - это часть Правил Игры. А завладеть чем-то по-настоящему, не
   нарушив Правил, нельзя...
  -- И что нам с ним делать, с городом этим? Черт, только колготки купила...
  -- Что? Давай надуем его, и отпустим. Пусть летит... Смотри, - Джонни развернул
   Янику лицом к Городу. - Последний раз я был здесь в семь лет, с родителями.
  -- У тебя были родители?
  -- Представь себе - были... С тех пор здесь ничего не изменилось.И уже тысячу
   лет город остается самим собой. Ему наплевать на нас. Ему наплевать, кто его покорил. Он просто - есть. Почему мы не можем так - просто быть, каменными и неизменными? Откуда в нас эта вечная тяга к движению, к расширению своих границ? Почему мы не можем сжаться в точку и закатиться в подвал Вселенной? Хотим объять весь мир, а внутри-то у нас ничего нету...
  -- Это точно. Позавтракать мы сегодня не успели, - Яника зевнула. - Сразу сюда
   поперлись. Может, зайдем к Эрвину? Хотя нет, у него всегда хоть шаром покати. Ну, так хоть от грязи отмоемся!
   Джонни взял Янику за перепачканную руку.
  -- Есть грязь, от которой не отмоешься...
  -- Можно от любой отмыться! Содой там, или бензинчиком...
   И Яника повела Джонни прочь от обрыва...
  
   В Мейерберге не принято громко разговаривать в общественных местах. А
   шептать собеседнику на ухо поморы считают невежливым. Приходится объясняться языком жестов.
  
   Вылазка Эрвина на крышу собственного дома имела несколько целей. Во-первых, надо было просушить постиранную утром одежду (она пропиталась запахом выпаренной верблюжьей урины, избавиться от которого оказалось не так-то просто.) Во-вторых, позагорать под весенним солнышком - здесь, под горой, в заветрии, оно уже припекало довольно ощутимо. В третьих - убедиться, что на крыше не живет Карлсон. И, наконец, - просто хотелось. Миновав коридор в мансарду (из-за двери Алхимика доносилось бормотание - старик все еще размышлял, на кой ему нужен был Философский Камень) и пыльный чердак, Эрвин выбрался наружу через слуховое окно. Дождик смыл всю грязь с закопченой крыши, и Эрвин с удовольствием ступил босыми ногами на прогретую солнцем черепицу. Все его имущество, мокрое и пахнущее мылом, лежало в одолженном у Алхимика тазу, а сам Маршалл был в чем мать родила. Солнце пригревало, но воздух был холодный, и от этого контраста сразу защипало кожу. Эрвин развесил одежду на проводе антенны, а ботинки надел на ее рожки. Затем он уселся на самом коньке крыши и предоставил солнцу выгонять из него зимнюю дурь. Чтобы не видеть города, он закрыл глаза, и так стало совсем хорошо. Снизу его никто увидеть не мог по причине узости улиц, а кто там смотрит на него сверху, с холма Тоомпеа ("Голова Сторого Тоомаса"), Эрвину было все равно. Для небожителей он был просто белым пятном на городском пейзаже. Сидел он так довольно долго, пока кто-то не спросил его:
  -- А вы, простите, кто будете?
   Голос прозвучал над самым ухом, и Эрвин чуть не покатился кубарем вниз по
   черепичному склону. Его глаза открылись сами по себе и увидели самого что ни на есть настоящего Трубочиста. Вообще-то, по Мейербергским приметам, встретить Трубочиста - это к счастью, но по Мейербергским приметам все было к счастью, а счастья все не было. К тому же, Эрвин был не одет. Оставалось, как всегда, сделать вид, что все идет по плану.
  -- Я-то? Небесный эксгибиционист. Получаю удовольствие от того, что Бог видит
   меня голым и беззащитным. А вы, я полагаю- Трубочист?
  -- Совершенно верно, - Трубочист учтиво приподнял свой черный цилиндр.
  -- Чищу трубы, с вашего позволения. И, если не возражаете, для Бога вы всегда
   голый и беззащитный, не только на крыше и в обнаженном виде...
   Выглядел Трубочист чрезвычайно эффектно. Черная бархатная куртка с медными,
   до блеска начищенными пуговицами, кокетливые короткие штанишки из того же материала, и полусапожки из черной юфти.
  -- Вы здесь по работе, или гуляете просто? - поинтересовался Эрвин.
  -- По работе. У вас, я смотрю, давно не чищено, - Трубочист провел рукой,
   затянутой в черную лайковую перчатку, по внутренней кромке трубы. - Угореть не боитесь?
  -- Не боюсь, - ответил Эрвин. - Я печь не топлю.
  -- А зря. Древние римляне и чукчи обожествляли очаг.
  -- Жаль, но я не имею никакого отношения к этим этносам.
  -- В конце концов, с зажженным камином просто-напросто теплее!
  -- Тепло расслабляет и усыпляет.
  -- А дома и надо расслабляться и спать!
  -- Потом трудно просыпаться и собираться с духом, чтобы выйти наружу.
   Кстати, чем вы чистите трубы? Где ваши щетки с гирьками?
  -- Щетками работают только халтурщики. Вы знаете мой объем грудной клетки?
  -- Нет.
  -- Сто сантиметров ровно. Все дымоходы Мейерберга строились испокон веку под
   этот калибр. Я чищу трубы самим собой.
  -- Как это?
  -- Увидите. Ничего необычного, простой профессиональный навык.
  -- Не страшно?
  -- Нет. Работа доставляет мне удовольствие. Что-то сродни космонавтике.
   Мчишься в черной мгле, толкая перед собой все сгущающееся облако сажи, пока не окажешься в самом низу, в подвале; и, когда черное облако рассеется, видишь в свежепрочищенном тобою дымоходе далекий кусочек неба...
   Часы на Ратуше пробили полдень.
  -- О! Спасибо за беседу! Полдень - и я исчезаю. Кстати, к вам пришли гости - я
   слышу голоса. Еще одно преимущество моей работы - я знаю, что говорят люди, когда они думают, что их никто не слышит.
  -- И что же?
  -- Поверьте - ничего интересного. Прощайте!
   И Трубочист сиганул в трубу "рыбкой", даже не сняв цилиндра. Он ввинтился в
   дымоход плотно, как пуля в ствол. Мелькнули серебряные подковки на каблуках, раздался шум, похожий на гул удаляющегося поезда в метрополитене, а затем, далеко внизу, -грохот. Эрвин заглянул в черный колодец, но, как и следовало ожидать, ничего не увидел. Зато услышал голос брата:
   -...говорю тебе, скоро вернется!
  -- Уже иду! - крикнул он в трубу, и эхо вернуло ему ответ: "Do! Do! Do!.."
  
   Поморы - очень музыкальная нация. Каждые четыре года на Певческом Поле
   Мейерберга проходят Певческие Праздники. На них поморы напеваются до полной потери национального самосознания...
  
  -- Эрвин!
  -- Что?! Ах, это... Извини, нечего было одеть, кроме собственной кожи.
  -- Неужто все раздал? Комиссар Поом рассказал мне о твоей выходке у
   "Кауплуса".
  -- Нет, просто постирал.
  -- Возьми мой плащ, прикройся!
  -- Да ладно! - Яника закурила и разогнала дым рукой. - Чего мы тут не видели?
   Кстати, почисти дымоход, там у тебя уже что-то падает.
  -- Падает? Дом вообще рассыпается! - Джонни ударил кулаком в стену и без
   особого труда пробил небольшую дыру в коридор.- Перебирайся ко мне, места всем хватит!
   У Джонни был построен собственный скромный замок в Пирита, на берегу Залива.
  -- Я подумаю... Да вы присаживайтесь!
   Все опустились на паркет.
  -- Где вы так извозились?
  -- Везде... Ванная у тебя есть?
  -- Да. Но вода - только холодная.
  -- Я тебе говорила! - Яника обиженно надулась. - Как я пойду по городу с такими
   волосами?
  -- Пешком. А, к черту! - и Джонни принялся срывать с себя грязную, промокшую
   одежду. - Проще новую купить!
  -- Конечно проще, - Эрвин стрельнул у Яники сигарету. - Дай прикурить...
   Спасибо... Раньше вещи служили людям годами, всю жизнь. А то и несколько поколений. Предки умели ценить вещи, потому что делали их сами. А мы ни хрена не делаем, и, как следствие, ни хрена не ценим...
   Джонни бросил ком одежды в камин. Теперь он тоже был в строгом костюме от
   Адама.
  -- Ты-то сам, ничего, конечно, не ценишь - Джонни опять уселся на пол. В руках
   он держал мобильник. - Тебе не нужны даже хорошие вещи, потому что ты не хочешь ни к чему привязываться. Потому, что не потерпишь боли от расставанья с полюбившимся кофейником, когда он прогорит. И с людьми ты так же... А я ценю только то, что у меня в руках, и только до тех пор, пока оно у меня в руках.
  -- Вы оба - психи, - Яника воткнула окурок в стену.- Только не подумайте, что я
   тоже стану раздеваться...
  -- Как хочешь, - Джонни показал ей мобильный телефон. - Потому что сейчас я
   наберу номер, и через полчаса посыльный примчится сюда с целым баулом шмоток от Лагерфельда. Мы с Эрвином приоденемся, и рядом с нами ты будешь выглядеть, как привокзальная чувырла. Я звоню...
  -- Э-э-э! Ладно, ладно! И с каких это пор тебя стало волновать, как я выгляжу! Яника принялась скидывать одежду, и, пока Джонни разговаривал по телефону,
   а Эрвин докуривал сигарету, оказалась с братьями на равных.
  -- Где ты только слов таких нахватался - "шмотки", "чувырла"? - вздохнул
   Эрвин.
  -- Не забывай, я - филолог в отставке, - огрызнулся Джонни.
  -- А что мы будем делать, пока не привезут одежду? - спросила Яника.
  -- Давайте делать ничего, - предложил Эрвин. И, поскольку других предложений
   не поступило, они стали делать ничего.
  
   Скажите, вам снятся чужие сны?..
  
   Замок Джонни стоял на песчаной дюне около моря. Его окружал ров, а во рву плескались крокодилы, облаченные в гидрокостюмы, чтобы не околеть от холода. За рвом была стена с башнями - копия Мейербергской в масштабе 1:10. Подъемный мост подобострастно опустился, едва завидев автомобиль хозяина. Во дворе к машине бросились восемь больших, рычащих,и, по глазам видно, - голодных псов. Кажется, доберманов.
  -- Чем ты их кормишь? - опасливо спросила Яника. Она была здесь не в первый
   раз, но к собачкам привыкнуть никак не могла. Хоть и знала, что ее-то они точно не тронут.
   Джонни вылез из машины и псы принялись ластиться к нему, поскуливая, точно маленькие щенки.
  -- Горем, ворами и дураками, -совершенно серьезно ответил Джонни. - Пойдем в
   дом.
   Одежда от Лагерфельда выглядела нелепо. На Джоне был порезанный на полоски кожаный фартук; на Янике - шелковая ночная сорочка с пятнами не то вина, не то крови. Эрвину достался костюм-тройка из золотой сетки, над которым он долго смеялся.
   - Почему Эрвин не поехал с нами? - Яника вышла из машины и захлопнула дверцу, покосившись на доберманов. Те не обращали на нее никакого внимания.
  -- Потому, что он горд, как сатана. Это - единственная настоящая причина.
  -- Скажешь тоже... Был бы он гордым - не жил бы в такой дыре, а отстроил бы
   дворец побольше твоего, - Яника кивнула на увитый плющом фасад Джонниного замка.
  -- Это худший вид гордости, - пояснил свою мысль Джонни. - Он называется
   пренебрежением.
   В дом вела тяжеленная дубовая дверь с железным кольцом. С глухим ударом,
   похожим на отдаленный пушечный выстрел, она захлопнулась за спинами вошедших. Внутри было темно.
  -- Да будет свет! - сказал Джонни и щелкнул пальцами. И стал свет.- Пойдем
   искать ванную. Надеюсь, найдем хотя бы одну. Карту дома я спрятал, а где - не помню.
   И они побрели по запыленным коридорам с рыцарскими латами и кабаньими головами на стенах, толкая наугад разные двери, но все было не то, что нужно.
   - Как у тебя грязно, - заметила Яника, в сотый раз чихнув. - Почему ты не держишь прислугу?
   - Потому, что это мой дом,- резко ответил Джонни. - И я не хочу, чтобы сюда заходили чужие люди, тем более для приборки...
   - А сам прибираться не пробовал?
   Джонни промолчал.
   - Не надейся, что я буду выгребать навоз из твоего хлева!
   - А я и не надеялся,- буркнул Джонни и на продолжительное время замолчал. Наверное, такая надежда у него все-таки была.
   Они блуждали по дому долго и безрезультатно. Наконец Джонни махнул рукой:
  -- Там, во дворе, есть бассейн. Напустим горячей воды и залезем в него.
  -- Угу. Осталось найти выход во двор!
  -- Пойдем обратно по нашим следам.
  -- Опять запутаемся. Мы собственные следы уже раз десять пересекали - как
   зайцы, убегающие от лисы...
  -- Гляди-ка, окно!
   Солнце горело в витражах. Одетый в пурпур пастух пас своих розовых
   овечек на изумрудном лугу у подножия бирюзовых гор. Джонни с Яникой подошли к окну и попытались разглядеть хоть что-нибудь снаружи, но стекла были волнистыми и сильно искажали мир.
  -- Давай откроем! Я задыхаюсь в этой пылище!
  -- Давай, - обломав себе ногти, Джонни откинул задвижку и толкнул раму, но
   окно и не подумало открываться. - Вот черт! Стекло, что ли, выбить?
   - Ну-ка, дай, - Яника отстранила Джонни. - Здесь петли - изнутри. Значит, надо на себя тянуть! Вот...
   Жалобно звякнув всеми своими разноцветными стекляшками, окно легко распахнулось.
   - Море! - выдохнула Яника.
   И тут поднялся ветер. Он дул из дома на море и нес с собой мусор и пыль. Джонни с Яникой вцепились в подоконник, но самум кончился так же внезапно, как и начался.
  -- Смотри, там внизу - бассейн! - Яника перегнулась через подоконник так, что
   едва не свалилась.
   Маршалл тоже посмотрел вниз. От вод бассейна поднимался пар.
  -- Вода горячая, - засмеялся Джонни. - Дом читает мои мысли. Иногда. Прыгаем?
  -- Там нет крокодилов?..
  -- Надеюсь...
   Брызги взметнулись до небес. Стало тепло, а потом - никак. Вода была точно
   температуры тела, и оно - тело, - совсем не чувствовалось, и Джонни с Яникой казалось, что их души парят в некоем пространстве посреди Вселенной, тем более, что туман над водой скрывал от них весь белый свет.
  -- Джонни, ты где?!
  -- Я здесь - голос раздался совсем рядом. - Плыви ко мне. Тут есть подводный
   туннель. Я точно помню, что он ведет прямо в спальню...
   - Я не стану туда нырять! Вдруг мне не хватит воздуха? И потом, ты уверен, что туннель ведет не в ров с крокодилами?
  -- Дались тебе эти крокодилы... Я ныряю!
  -- Джонни!
   Ответа не было.
  -- Джонни!
   Яника поплыла к краю бассейна, но почему-то не смогла до него добраться.
   Где-то неподалеку хором завыли псы, вода в бассейне стала стремительно остывать и туман начал рассеиваться. От ужаса Яника вдохнула поглубже и нырнула. Вход в туннель она увидела сразу - он был подсвечен красным. Она ничего не успела предпринять, как была подхвачена мощным подводным течением и буквально-таки втянута в туннель. Сквозь его прозрачные стены она успела увидеть перепутанные трубы системы коммуникаций замка, в которых что-то текло и пульсировало, и была выброшена на поверхность посреди самой обыкновенной лужи, засыпанной опавшими листьями. Здесь вообще все было засыпано ворохами опавших листьев.
  -- Не бойся... - голос Джонни отразился от высокого куполообразного потолка.
   Я сам собрал все эти листья осенью. Они хорошо сохранились, правда?.. В этой зале особый микроклимат. Чувствуешь, как пахнет? Обожаю осень. Самое лучшее время года.
   Джонни помог Янике выбраться из лужи, и она сразу же утонула в багрово-оранжевом великолепии умершей флоры. Опавшим листом рядом беззвучно опустился Джонни и взял ее за руку.
  -- Я помню здесь каждый лист...
  -- Сумасшедший, - засмеялась Яника. Длинные волосы Джонни щекотали ее
   лицо...
  
   В Мейерберге у всех граждан была особая форма. У дворников, почтальонов, полицейских, ассенизаторов, трубочистов, таксистов, кондукторов, продавцов, инженеров, нянечек в детсадах, жуликов, чиновников, бизнесменов - у каждого - своя. Традиция, освященная веками... Иначе как определишь - кто перед тобой?
  
   В первый раз Эрвин увидел Еву в городской библиотеке, на аутодафе. Согласно указанию Правительства, из фондов библиотеки необходимо было вывести книги, написанные на любых, кроме поморского, языках. Подлежащие списанию экземпляры грудой были свалены во внутреннем дворике, и гуманное руководство национального хранилища мудрости дало день, чтобы желающие смогли разобрать по домам томики несчастных писателей, виновных только в том, что в свое время они не потрудились выучить поморский язык.
   Эрвин пришел к библиотеке пораньше, надеясь произвести разработку словесной руды если не в одиночестве, то, по крайней мере, в малолюдстве. Но его встретили плотные ряды массивных задов учительниц литературы, дружно пропалывающих книжные грядки. За их спинами оставались только сорняки и жемчужины. Вздохнув, Эрвин пристроился во втором эшелоне грызунов знаний, среди пожилых интеллигентов в болоньевых плащах, фетровых шляпах и очках с шаровидными линзами, которые раскидывали книги тросточками, как грибники прелую листву. Третьим эшелоном шли старьевщики со своими тележками, забирающие на макулатуру никем не востребованные экземпляры. Таким образом, процесс поглощения книжной массы шел фактически безотходно. Эрвин встал на четвереньки, справедливо предположив, что это будет скорейшим и наилучшим способом исследования неликвидов, и пополз зигзагообразно по разъезжающейся под руками и ногами книжной куче. Чего тут только не было! Эрвин пожалел, что не захватил с собой грузовика. Сначала он стопками относил книги к отмостке фундамента. Потом, оглядев результаты своих трудов, понял, что все это просто не поместится в его клетушке. Перебрав уже отобранное еще раз, он понял, что все эти книги читал раньше и им просто-напросто овладела библиомания. Тогда он решил взять только какую-нибудь одну книгу. Так сказать, чисто символически поучаствовать в акции. Он вспомнил, что Философ рекомендовал ему Жиля Делеза, и принялся целенаправленно искать именно этого автора. Время шло, у Эрвина заболели локти и колени, учителя и интеллигенты уже разошлись с полными сумками книг, старьевщики пожирали остатки, как Кинговские лангольеры - вчерашний день, а Делеза все не было. Наконец, Эрвин добрался до вершины литературного Эвереста, где и обнаружил девушку, курящую самокрутку и близоруко уткнувшуюся в "Логику смысла" искомого француза.
  -- Простите, - Эрвин посмотрел на девушку снизу вверх, - вы не дадите мне
   книжку почитать, когда закончите?
   Девушка оторвалась от чтения и сощурила на Маршалла свои неопределенного
   цвета глаза. Она была похожа на Смерть - ее волосы, ногти и губы были выкрашены в черный цвет, а сама она была высокая и худая. Правда, балахон ей заменяли бушлат с нашивкой "Безымянный" и джинсы в легкомысленных сердечках.
   - Долго вам ждать придется,- голос у Смерти был низкий и хриплый. - Я не знаю людей, способных читать это произведение более, чем по странице в день. И я - не исключение.
   Запахло дымом. Эрвин оглянулся - это дворник поджег книги, как кучу прошлогодней листвы, и уже гнался, размахивая метлой, за проворно увозящими свои тележки старьевщиками.
  -- Нам пора уходить. До роли Жанны Д'Арк я еще не доросла. Я отдам вам книгу,
   только пообещайте мне одну вещь...
  -- Какую именно?
  -- Вы никогда не будете ее читать...
   Эрвин задумался, но пламя уже облизывало каблуки его ботинок, и он ответил:
  -- Я согласен.
   Девушка протянула ему книгу.
  -- Меня зовут Ева. Запомни, Эрвин, пригодится.
   И Ева исчезла за огненной стеной. Эрвин ринулся следом, закрыв лицо воротником
   плаща, но во дворике уже никого не было. Совсем никого. Только весело пылал костер. Маршалл бросился в арку, но что-то обожгло ему руку, и только тут он заметил, что подаренная ему книжка горит ярким пламенем. Затоптав огненные письмена, он оглянулся еще раз и вышел на площадь Вабадусе. Но и площадь Бабы Дуси, как ее любовно называло непоморское население Мейерберга, была пуста, если не считать почетного караула у мемориала эсэсовцам...
   Домой Эрвин пошел пешком, и возле касс "Помориан эйрлайнз" убедил себя, что никогда не встречал эту девушку раньше. Но она знала его имя, а значит, была Пограничником. Эрвин передумал возвращаться домой, поймал такси и поехал к Мозговеду.
  
   Национальное блюдо поморов - жареная кровяная колбаса с тушеной кислой капустой. Правда, они его не едят - по причине слабого здоровья. Туристам такое тоже не подашь...
  
   - Слушай, чем ты занимаешься?
   - Не видишь? Ногти крашу.
   - Вижу. Я не про сейчас, я вообще...
   - Пою в церковном хоре!
   - Это тебя там мучили? - Эрвин вывернул Янике руку и погладил пальцем истыканые иглами синяки.
   - Ай! Осторожно, руку сломаешь! А то ты раньше не видел... Не надо нотаций, мне и так тошно...
   - Ты видела героин под микроскопом?
   - Нет... Я что - дура, под микроскопом его разглядывать?
   - Он состоит из маленьких белых человечков. Сначала они пляшут и смеются, а потом - плачут и дерутся... - и Джонни дал сидящему рядом с ним плюшевому медведю такого подзатыльника, что он перелетел через всю комнату. - Вот так...
   - Ты что! - Яника запустила в Джонни пузырьком с лаком, но не попала. Склянка разбилась о стену и растеклась серебристым сверкающим пятном. - Это мой любимый медведь! Мне его мама подарила!
   И она заплакала. Сначала немножко, а потом все сильнее и сильнее, пока плач не перешел в настоящую истерику. Джонни поднял игрушку и перенес ее к дивану. Яника рыдала, натянув на голову свой китайский халатик. Медвежонок погладил ее лапкой по ноге и поцеловал в пятку. Не помогло. Тогда он вздохнул и посмотрел на Джонни: мол, теперь ты действуй. Маршалл осторожно подхватил Янику на руки (весила она не больше воробья) и принялся ходить с ней по заваленной мягкими игрушками и разноцветными подушечками комнате. Эту квартиру в Ласнамяэ, одном из самых престижных районов Мейерберга, Джонни снял специально для своей маленькой наркоманки, к которой он питал смешанные, но неизменно нежные чувства. Жить в его замке Яника категорически отказывалась. А здесь - обустроила норку в своем вкусе. Много вещей, и все - мягкие или блестящие. Джонни укачивал Янику, как маленького ребенка, напевая ей колыбельную про Серого Волчка, Яника сопела ему куда-то пониже уха и постепенно успокаивалась. Они отражались в многочисленных зеркалах, и Джонни-зеркальный не нравился Джонни-посюстороннему. Потому, что все время мелькал.
   Джонни подошел к выходящему в безмятежный внутренний дворик окну.
   - Смотри...
   В песочнице Юродивый, самозабвенно высунув язык, строил Мейербергскую стену с башнями в масштабе 1:1000.
   - Хочешь, я покажу тебе Границу?
   - Да... Тебе не тяжело меня держать?
   - Нет...
  
   Этимология названия "Мейерберг" неясна. Berg означает "гора" в ряде европейских языков. Был, значит, какой-то Мейер, (возможно, даже еврей) который изначально на этой самой горе жил...
  
   Иван Алексеевич Мозговед был человеком мудрым, и потому на Границу никогда не ходил. Но - теоретически - знал о ней все, и даже придумал собственную философскую концепцию, изложить которую он никогда не упускал возможности. Вот и сейчас Эрвин внимательно выслушивал ее Бог знает в который раз, чтобы не испортить Мозговеду (все Пограничники за глаза звали его Мозго...бом, и он об этом знал) настроения. В дурном расположении духа психиатр-философ ничем не сможет ему помочь. Это так же неоднократно было проверено опытным путем. Иван Алексеевич пользовался у Пограничников дурной славой, но по интересующему его вопросу Эрвин больше ни к кому не мог обратиться...
   -...себе некую сферу. Представили? Вроде воздушного шарика или мыльного пузыря, чтобы вам было понятнее. Внутри сферы находится некая среда, вернее даже, некоторая энергия, которая заложена туда изначально, при рождении сферы из точки. Снаружи сферы - другая среда, другая энергия. Кто-то называет ее Богом, кто-то - Космосом в широком значении этого слова, - не в названии суть. Важно, что она онтологически отлична от внутреннего содержания нашего "шарика". В противном случае не было бы феномена границы между этими двумя средами. Энергия внутри сферы не статична, и ее распределение - не равномерно....
   Эрвин зевнул в сторонку.
   - ...и не закономерно. От этого, как и от возмущений внешней среды, происходит деформация сферы, поэтому впредь мы будем называть ее сферой условной... Речь идет, конечно, не об ее геометрической форме, а просто о некоей неоднородности поверхности. Да вы меня совсем не слушаете! Неужели это вам не интересно? - Мозговед похлопал Эрвина по коленке.
   Маршалл с тоской оглядел плешь Ивана Алексеевича, обрамленную залихватскими кудрями, его боцманскую бородку, его выбеленный кабинет...
   - Почему же? Очень интересно...
   - Я думал, мои изыскания вы сможете пересадить на практическую почву.. На чем я остановился?
   - На неоднородности...
   - Ага! Так вот, внутреннюю энергию принято называть человеческой личностью; в более узком понимании - ее волей, желаниями, стремлениями; внешнюю - ну, скажем, судьбой, обстоятельствами... А граница между ними - та самая Граница, которую вы с завидным постоянством терзаете. Пользуясь математическими терминами - это предел, к которому стремится функция личности. Вы задаете клиентам некие критические аргументы, выводящие эту функцию в область граничных значений. И ваша основная задача - определить саму функцию. Я знаю, что свои методы вы держите в секрете, но я разработал целую серию тестов, позволяющих выполнять некие итерации, и, с достаточной степенью точности, рекомендовать...
   - Позвольте вас перебить, - вмешался Эрвин, чтобы избежать описания хотя бы тестов. -Хотите, открою один наш секрет? Просто нужно быть... мягче, что ли, пластичнее клиента. Тогда ты сможешь отпечатать его Границу на своей, полностью соприкоснувшись ими. И - при этом нужно знать свою Границу. Вот и весь секрет!
   Мозговед пожевал губами.
   - Гм. Сказано просто и незатейливо, но, пожалуй, в точку. Я сформулирую вашу мысль поотчетливей и включу в свою монографию... Продолжим, однако, наши размышления. Итак, Граница - это та поверхность, на которой человек, с одной стороны, еще сохраняет себя как личность - в некоторых своих проявлениях, а в некоторых - уже принадлежит внешнему. На Границе он постигает себя; свои, простите за тавтологию, границы... Сама же Граница состоит из неразрывно переплетенных между собою областей, в каждой из которых можно, однако, выделить наиболее ярко выраженный... м-м-м... цвет, что ли, если сравнивать с играющей на вышеупомянутом мыльном пузыре радужной пленкой. И каждый цвет - это наиболее яркое выражение какого-то человеческого, скажем так, самопроявления. Их набор, в общем-то, ограничен, как и в спектре всего семь цветов, а основных - и вовсе только три. Я бы выделил смерть, как разрыв границы и растворение внутренних энергий во внешних; безумие, медитацию и молитву, страх, секс, боль, психостимуляторы - алкоголь и другие наркотики...
   - И тишину, - добавил Эрвин шепотом.
   - Что? - переспросил Иван Алексеевич тоже шепотом.
   - Тишина. Послушайте!
   С полминуты они молчали, прислушиваясь к толчкам крови в ушах. Когда и они стали затихать, Мозговед встряхнулся и отчаянно замахал своими волосатыми граблями:
   - Ни-ни-ни! Ты эти свои штучки брось! Я теоретик, а не...
   - Иван Алексеевич! - Маршалл решил перейти к делу.- К вам обращалась девушка по имени Ева? Она - Пограничник...
   - Что вы, батенька! - Мозговед снял свои очки-половинки. Глаза у него были добрые и глядели в разные стороны, мимо собеседника. - Среди Пограничников нет женщин. Видите ли, женская психика...
   - Тогда откуда она взялась? - растерянно спросил Эрвин.
   - Понятия не имею... Я вам таблеточки пропишу, аменобарчик с бруциллинчиком... Попьете с недельку, и больше никогда ее не увидите...
   Мозговед повернулся к своему столу и заскрипел пером по рецептам. А Эрвин остался лежать на черной кожаной кушетке, и думал он о том, что отвратительные факты в состоянии испортить самую красивую теорию...
  
   Может ли зеркало увидеть свое собственное отражение?
  
   Яника, смеясь, слизывала с ладоней белые хлопья. Героиновый снег падал на героиновые барханы. Она сама была героиновой. Она превратилась в ангельскую пыль и растворилась в озере, оказавшемся чайной ложкой с раствором. Становилось жарко, озеро закипело... Откуда-то из-под облаков опустилось спасительное стальное жало и выпило Янику до дна. Холодный хрусталь шприца унял ее внутренний огонь, и она стала превращаться в кровь, затопляя собой всю землю, и так было семь дней и ночей, и скрылись под кровью самые высокие горные вершины, и только маленький ковчежец носило по багровым волнам, и в нем был Джонни. А потом она впиталась в землю, и выросла виноградной лозой... Ее сорвал Джонни, выжал из нее сок, который тотчас превратился в вино, протянул ей чашу (как тогда, в "Каннеле"), улыбнулся, и сказал :
  -- Пей!..
  
   В Мейербергских трамваях вагоновожатые регулировали скорость с помощью
   колеса наподобие рулевого. Странно, должно быть, вести такой состав - крутишь баранку в разные стороны, а едешь все прямо и прямо...
  
   Эрвин вышел на Нарва-теэ напротив швейной фабрики "Марат". Пропустив поток машин, он встал посреди проезжей части. В ста метрах на восток, у светофора, копилась очередная порция необщественного транспорта. Эрвин повернулся лицом к вонючей толпе машин и раскинул руки. Загорелся зеленый свет. Железные псы с рычанием бросились в атаку, и... Эрвин засмеялся - приближаясь, машины замедляли ход, тушевались, и тихонько объезжали его, забираясь на тротуар и на трамвайные пути. Никто не возмущался, не сигналил, не кричал из окон непристойное поморское слово munn... Волна схлынула. Эрвин опустил руки, и подумав, перебрался на трамвайные пути. Серый циклоп уже показался из-за угла. Эрвин закрыл глаза. Трамвай грохотал. Все ближе и ближе, затем - секунда тишины, и - все дальше и дальше. Маршалл открыл глаза и обернулся. Видавший виды вагон был уже далеко. Изогнувшиеся широкой дугой рельсы плавно огибали Эрвина слева...
  
   Парку Кадриорг, древнейшему в Мейерберге, триста лет и он умирает. Можно , конечно, спилить старые и посадить молодые деревья. Но тогда парк не будет уже таким древним и знаменитым.
  
   Под Эрвиновской дверью стоял Гомункулюс. Увидев Джонни, он стремглав убежал наверх, в свою мансарду. "Странно,"- подумал Джонни. "Впервые за столько лет здесь ничем не воняет".
   На стук Эрвин откликнулся сразу же.
  -- Входите! А, это ты... Сколько раз тебе говорить - не тарабань попусту, заходи
   сразу. Чем я, по-твоему, могу здесь заниматься?
  -- Допустим, спать. - Джонни вошел в комнату. Эрвин сидел на подоконнике и
   курил сигарету из забытой Яникой пачки. - Неужели тебе будет приятно, если кто-то зайдет сюда, пока ты спишь, сядет рядом и станет на тебя смотреть?
  -- Допустим, сюда за все это время заглядывали только ты и Гомункулюс...
   К тому же, пиплобоязнь надо изживать, при нашей-то профессии ... Да и пусть смотрят - если я буду спать, то этого все равно не увижу.
  -- Кстати, он стоял под твоей дверью...
  -- Кто?
  -- Гомункулюс.
  -- А... Ты дал ему конфету?
  -- Не успел. Он убежал. Боится, что ли... На, отдашь потом, - Джонни протянул
   Эрвину "Мишку на севере".
  -- Он всех боится. - Маршалл-старший взял конфету и положил ее на каминную
   полку. И правильно делает... Старик Алхимик совсем плох. Ничего не ест. Я пробовал его покормить - бесполезно. Придется вызывать "скорую", да, боюсь, у него нет страховки...
  -- А ты не пробовал...
  -- Пробовал. Чуть сам не погиб. Его защита рухнула. Полная
   деперсонификация....
  -- Хаос?
  -- Да. Я не смог уловить ни одного образа.
  -- У него же есть Философский Камень!
  -- Да... Но только он сам может им воспользоваться. Хотя теперь уже вряд ли...
  -- Грустно...Что же будет с Гомункулюсом? Без своего сумасшедшего создателя
   он погибнет...
  -- Ну, мы же не погибли!.. - улыбка у Эрвина вышла слегка натянутой. - Хватит
   ему прятаться в своей колбе, пора выходить на вольный воздух!
  -- А что потом? Сдашь в приют?
  -- Послушай! - Эрвин загасил сигарету о стекло и спрыгнул с подоконника. Он
   хотел ответить брату что-нибудь резкое, но сказал только:
  -- Не знаю... - и Маршалл-старший уселся в угол. - Гомункулюс, в его нынешнем
   состоянии, обречен. Алхимик каждую неделю подливал ему в колбу какой-то раствор. А какой - Бог весть...
   Джонни опустился в противоположный угол и братья надолго замолчали.
  -- Почему ты никогда не открываешь окно? Давай проветрим, тепло на улице!
  -- А оно не открывается в принципе. Конструкция такая. Только форточка...
  -- Разбей!
  -- Холодно будет... Да ты не переживай, я дышу через каминную трубу.
  -- Я вообще никогда не переживаю... Да, чуть не забыл! - Джонни засунул руку в
   карман своего кожаного плаща и достал оттуда небольшую коробочку. - Лови, это подарок. Я знаю, ты любишь такие штуки...
   Эрвин поймал брошенный ему картонный сундучок.
  -- Да это же паззл!
  -- Вот именно.
   Эрвин повертел коробку. Кроме надписи "Собери свой мир" на ней ничего не
   было.
  -- Вот уж спасибо... Думаешь, мне больше делать нечего?
  -- Думаю, так оно и есть. - Джонни поднялся. - Приятно тебе провести вечер!
   Эрвин не ответил. Он уже высыпал содержимое своего подарка на паркет и
   сосредоточенно его разглядывал.
   Когда Джонни вышел в коридор, то еще успел услышать топот ног, и он даже знал, чьих. Гомункулюс явно опять подслушивал ...
  
   Во что бы я превратился, если бы в жизни у меня получалось абсолютно все?
  
   Сначала Эрвин пытался собрать принесенную Джоном головоломку, но очень скоро убедился, что ни одна из деталей не подходит к другой...На каждой из них были фрагменты портретов, пейзажей, натюрмортов, батальных сцен, но сложить из всего этого общую картину не представлялось возможным... Маршалл усмехнулся, сложил все в коробку, и стал думать, что ему делать с этим напрасным и случайным даром...
  
   Поморы обладают одним бесценным качеством - они умеют ждать.
  
   Парадный подъезд клуба "Лембит" был точной копией ходовой рубки одноименной подводной лодки времен Первой Республики. К нему вел бетонный причал с чугунными кнехтами. Джонни залепил уши пластилином и походкой бывалого моряка двинулся вперед, поправив бескозырку. В клубе был строгий фейс-контроль - у посетителя непременно должна была присутствовать какая-нибудь морская деталь в одежде. (При этом настоящих моряков с Базы в Палдиски в "Лембит" не пускали). Сунув сотню крон рахитичным юнгам у входа, Джонни повернул маховик, толкнул тяжеленный люк и переступил через комингс, сразу упершись в плотную акустическую подушку. Бескозырку сорвало сразу же и унесло за порог. Благодаря килограмму воскового пластилина в ушах, музыки он не слышал, но зато ощущал ее всем телом. Маршалл подошел к ограждающим танцпол леерам и осмотрелся. В свете многочисленных красно-синих проблесковых маячков сверкала отполированная медь приборов и затейливых трубопроводов на стенах и низком потолке, переливалась неоном одежда танцующих. Лица посетителей были раскрашены фосфоресцирующими красками, и поэтому их глаза казались темными провалами в пустоту черепа. Собственно, никто не танцевал. Невозможно танцевать под ритм в шестьсот ударов в минуту. Люди на танцполе просто замерли в странном ступоре и мелко-мелко тряслись одной только кожей, словно их бил озноб. Джонни искал Янику. Он знал, что она бывает здесь, а поскольку в других местах ее не было, то она просто непременно должна быть здесь. Логика - суровая штука. Маршалл ступил на зеркальный танцпол и двинулся через зал. Он словно плыл в наполненном музыкой аквариуме среди снулых золотых рыбок. В свои двадцать он чувствовал себя стариком - здесь не было никого, кому на вид можно было дать больше шестнадцати лет. У многих тинейджеров из приоткрытых ртов стекали рвотные массы - организм, как мог, защищался от звуковой агрессии. Джонни заглянул в глаза нескольким склонившимся, с обвисшими руками фигурам и понял, что убираться отсюда надо поскорее - пока он еще помнит, где находится выход...
   Янику Джонни обнаружил возле самого ди-джейского пульта, который располагался на капитанском мостике. Ди-джей возвышался на нем неподвижно, как истукан. Он был облачен в адмиральскую форму и темные очки. Яника танцевала "Умирающего лебедя"Сен-Санса в свете направленного на нее мощного прожектора. Она была в матроске и синей короткой юбочке, и балетные па исполняла безукоризненно. Здесь, возле колонок высотой с двухэтажный дом, напор звука был так силен, что Джонни пришлось держаться за леера, чтобы устоять на ногах. "Штормит - баллов семь",- подумал он, и, улучив момент, когда Яника склонилась в его сторону, ухватил ее за талию свободной рукой. Но тут леер не выдержал, и Джонни с Яникой в одной руке и обрывком золоченого каната в другой, сухим листом пролетел через весь зал, крепко приложившись спиной к металлической стене. Это был последний аккорд. Музыка резко оборвалась, и все в зале повалились на пол бесформенными кучами, как брошенные кукловодом марионетки . У ди-джея отвалилась и откатилась в сторону голова. Из расшитого золотыми дубовыми листьями воротника торчали клочья соломы, и Джонни понял, что за пультом стояло чучело. Он отбросил канат, перехватил Янику поудобнее и, кряхтя, поднялся на ноги. Глаза Яники были закрыты. Она безмятежно спала. Джонни увидел на стене подобие стоп-крана с надписью "Аварийное всплытие". Маршалл рванул рукоять, и его вместе с Яникой выбросило на поверхность, во влажный вечер главного поморского города.
  
   Каждое утро, едва проснувшись, я надеваю часы. Приковываю себя ко времени золотыми наручниками...
  
   Философ жил в Кадриорге, в давно расселенном доме, приговоренном к сносу еще во времена строительства Карьера, но почему-то уцелевшем. Это было единственное жилье в Мейерберге, бывшее ему по средствам, поскольку он за него не платил. Дом располагался в очень живописном месте - в поросшем тальником овраге, прилепившись к сложенному из гигантских каменных глыб мосту. Мост настолько зарос мхом и лишайником, что казался нерукотворным. Кто, когда, и главное, зачем построил столь циклопическое сооружение - оставалось загадкой... Пробравшись к покосившейся развалине дома через горы строительного мусора, Эрвин отодвинул заменяющий дверь фанерный щит и вошел внутрь, спугнув пару обнаглевших крыс. На второй этаж вела лестница, но второго этажа уже давно не было, поэтому Маршалл просто прошел вперед по коридору.
   Философ по-турецки сидел на доске, заменявшей ему кровать, и, как обычно, читал. Солнце ярко светило через затянутые целлофановой пленкой высоченные оконные проемы; из-за рухнувших межэтажных перекрытий потолок был чрезвычайно высок, и Философ походил на не ведающий стыда цветок, выросший в заброшенной оранжерее из какого-то сора. Не отрываясь от книги, он хлопнул рукой по доске рядом с собой, что означало: "Заходи, старина Эрвин, присаживайся! Я чертовски рад тебя видеть!" Маршалл смиренно приблизился, перешагивая через ломаные доски, и, взобравшись на груду кирпичей, присел на краешек деревянного ложа нового Диогена. Он знал, что Философ не заговорит с ним, пока не дочитает главу, поэтому принялся пересчитывать висящих на стропилах летучих мышей. В прошлый раз их было двадцать семь, и с тех пор это число не изменилось. Наверное, они были в зимней спячке или просто умерли.
  -- Мыши спят, - Философ захлопнул книгу, подняв облачко пыли. - Они всегда
   спят днем. А ночью слетают ко мне и пьют мою кровь. Это - вампиры.
   Философ размотал свое кашне и показал искусанную шею.
  -- А...
  -- Да это не больно. Надо же бедным тварям что-то кушать. К тому же, их слюна
   стимулирует иммунитет. Опасаюсь только, чтобы они не спились...
   Философ был несчастным человеком. Из-за редкой генетической болезни его пищеварительный тракт все поступающие в него углеводы разлагал в спирт. Поэтому кусок хлеба, съеденный Философом, вызывал эффект, адекватный рюмке водки, выпитой нормальным человеком. Более-менее трезвым Философ бывал только после мяса и рыбы, но на такой диете долго не протянешь, поэтому он постоянно ходил вполпьяна. К этому привыкли все, кроме его жены, которая терпела уродство мужа довольно долго, но потом с треском выставила бедолагу из дому... Однако, он не пенял на судьбу. Именно благодаря своей особенности он и стал философом, поскольку с легкостью осилял научные труды, которые человек трезвый и в руки-то брать не станет. Здоровье, правда, у него было ни к черту, и в двадцать пять лет он выглядел на все пятьдесят...
   Эрвин взглянул на изучаемую Философом книгу. Это была пресловутая "Логика смысла".
  -- А я нашел такую же... Правда, она случайно сгорела.
  -- Ты пришел за книгой? Возьми. Надеюсь, она не утонет, не взорвется, и не
   погибнет иной страшной смертью, - рассмеялся Философ.
  -- Худшее, что ей может угрожать - это мое прочтение.
  -- Думаешь, она боится твоей неправильной интерпретации? Ты же знаешь, что
   любой текст существует только для вполне конкретного читающего... Короче, как ты книгу понял - то в ней и написано. Бери, не бойся...
  -- Угу. А если ничего не понял - то ничего не написано... Я пришел не за книгой.
   Я пришел просто так.
  -- От причинно-следственных связей свободен только один Бог.
  -- Хорошо, хорошо... Я пришел сюда потому, что встретил девушку...
  -- Давно пора! - усмехнулся Философ. - Может, чайку?
  -- Пожалуй...- крепкий зеленый чай был слабостью Философа. От него он
   трезвел. Зная об этом, Эрвин всегда приносил ему большую пачку. - Вот, завари...
  -- Спасибо! Славно посидим!
   Философ принялся растапливать буржуйку, а Эрвин тем временем наполнил
   закопченный чайник ржавой дождевой водой из специально приспособленной для ее сбора железной бочки.
  -- Вот так, - в буржуйке запылал огонь, Философ принял из рук Эрвина чайник и
   поставил его на "конфорку" - прорезанную в верхней части печной бочки дыру. Они перетащили доску поближе к тесной печурке, в которой бился огонь, и уселись поудобнее, завороженно глядя на пламя.
  -- Вот у меня, - сказал Философ, - печка маленькая, самодельная и до ужаса
   дымная. Но в ней горит огонь, дающий тепло. А у тебя дома такой здоровенный камин, и ты его никогда не топишь.
   Эрвин достал из кармана головоломку "Собери свой мир" и протянул Философу.
  -- Объясни.
   Философ взял коробочку.
  -- Да, в свое время я увлекался такими штуковинами... Признаю, моя работа. Ты
   открывал ее?
  -- Конечно!
  -- Зря. Видно, фильмы Дэвида Линча тебя ничему не научили... Шкатулка
   вернулась ко мне спустя семь лет. Люди много раз дарили ее друг другу, и никто не догадался сделать то, для чего она, собственно, и предназначена... Что ж, придется мне...
   И с этими словами Философ бросил коробочку в огонь.
  -- Что за девушка? - Философ снял вскипевший чайник с огня и высыпал прямо в
   него чуть не половину двухсотграммовой пачки зеленого китайского чая.
  -- Не знаю. Просто она немыслима для Мейерберга. Не вписывается в концепцию.
  -- Туристка?
  -- Нет... Туристы - неотъемлемая часть нашего города. А она...
  -- Послушай, - Философ отхлебнул глоток прямо из носика, хотя внутри чайника
   был голимый кипяток. - Ты думал о том, что ,собственно, Мейерберг тоже может быть чьей-то границей? Может быть, ее...
  -- А может быть - моей... - Эрвин, натянув рукава на ладони, принял из рук
   Философа чайник, но пить не стал, а только, сняв крышечку, подышал ароматным паром.
  
   Национальный поморский цветок - василек. Красивый сорняк, произрастающий в посевах полезной во всех отношениях ржи.
  
  -- Сколько же у тебя машин?- присвистнул Эрвин.
  -- Немного и все по делу, - Джонни погладил бок огромного, как танк, джипа
   "Шевроле Субурбан". Машина вздохнула и доверчиво дрогнула лакированной золотистой краской. - А на чем ты собрался ехать на Базу? На такси?
  -- Так ты к пограничникам? А я тебе зачем понадобился? Знаешь ведь, что я не
   люблю водку. Ну, во всяком случае, не настолько люблю...
  -- Поехали. Дело серьезное, мне одному не справиться.
  -- Что, неужто день рождения у Бати? Боишься, что столько не выпьешь?
  -- Хуже. Батя спятил.
   Приподнявшись на цыпочки, Эрвин открыл дверь джипа и по небольшому трапу
   молча полез внутрь. Батя - начальник Базы, полковник госбезопасности, человек со слоновьим черепом и пудовыми кулаками. В своей ладони он мог смять пятикроновую монету - или подчиненного - , как конфетный фантик. Он был настоящим солдатом, пограничником; но, как никто другой, был далек от Границы. У Эрвина и мысли не возникало, что Бате когда-нибудь сможет понадобиться его помощь. Да и вообще, чья-либо помощь...
   Джонни захлопнул дверь со своей стороны.
  -- Поехали?
   Эрвин в ответ только рукой махнул.
   На Пирита теэ машин почти не было. За бортом проплыли Олимпийский комплекс, развалины монастыря святой Бригитты и мост через реку Пирита с похожими на раздувшихся на холоде воробьев рыбаками. По Набережной тоже проехали свободно - до пляжного сезона было еще далеко. Пробки начались на Пярну мантеэ. Джонни шепотом ругался - надо было ехать по обводной дороге, через Новый Порт. Так выходило хоть и дальше, зато быстрее. Маршалл-младший отчаянно жал на сигнал, но поток машин еле двигался и ничего поделать здесь было нельзя.
  -- Давно пора обзавестись вертолетом, - сыронизировал Эрвин.
  -- Законы Паркинсона знаешь? Как только я куплю геликоптер, начнутся
   пробки в воздухе. Но за идею спасибо, - Джонни резко вывернул руль, перевалил через бордюр (небо скакнуло в ветровое стекло) и, распугав бабушек, кормящих голубей в сквере возле памятника "Русалке", ухнул на берег. В городской черте Залив был мелководен, чем Джонни и воспользовался. Они рассекали волны почти до Старого Порта (по пути обменявшись гудками с отплывавшим в Гельсингфорс "Оером Готсом"), и снова выбрались на земную твердь только возле пятьдесят восьмого яхт-клуба. (Где находились предыдущие пятьдесят семь яхт-клубов - никто не знал.) Джонни вывел "Субурбан" на Мере Пуэстеэ. Здесь тоже было много машин, но они, по крайней мере, двигались. Объехав пробки в центре, братья попали на Тарту мантеэ и уже без остановок пронеслись через Ыйсмяэ. Джонни медленно выдохнул воздух, который вдохнул на Пярну Мантеэ, и расслабился. Где-то здесь он отпустил на свободу Анастасия Филипповича...
   На солнечных косогорах уже появились цветы мать-и-мачехи. Тополя у дороги из черных стали желто-сиреневыми. По оврагам закраснел тальник. После грязно-серой зимы Джонни чувствовал себя исцелившимся дальтоником, а Эрвин просто опустил боковое стекло, шумно вдохнул пролетающий мимо воздух своим огромным разлапистым носом и сказал:
  -- Вясна!..
   ...После ликвидации Военного Училища и Морского Музея, База и Минная Гавань
   оставались последними оплотами Федерации в Помории. В Минной Гавани в Копли базировалась вспомогательная эскадра краснознаменного Балтийского флота - сторожевики, "охотники" и тральщики. Там же располагалась комендатура Мейербергского гарнизона. Да, собственно, и весь гарнизон,- после того, как его казармы на Пухасти были совершенно бескровно взяты штурмом женским батальоном поморского кайтселийта.
   База в Палдиски представляла собой центр прибрежного укрепрайона Федерации и включала штаб бывшего Поморского пограничного Округа и учебный центр для экипажей ядерных субмарин. (Правда, самих атомных подлодок там никогда не было.) Все входящие в Округ заставы были обесточены поморами, и пограничники вынужденно их покинули. Однако сама База была хорошо укреплена и имела полностью автономные системы жизнеобеспечения, поэтому максимум, на что решались отважные поморы - это выставить возле Базы пикеты из пацифистов и педерастов с плакатами, на которых было написано: "Okkupaant, mine kodusse!" На Базе никто не знал, что это означает. Подозревали - что-то про оккупантов.
   На Базу уже давно никто, кроме пикетчиков, не ездил, поэтому джип пришелся как нельзя кстати - дорога за зиму превратилась в заполненную водой колею посреди просеки. В город федералы не совались, чтобы их не захватили в плен и не поместили в концлагерь. Все сообщение Базы с внешним миром шло водным и воздушным пространствами, контролировать которые у молодых поморских ВВС и ВМС не хватало силенок за полным отсутствием боевых самолетов и кораблей...
   Машина лихо преодолевала ухабы, пока под колесами не раздался оглушительный взрыв. "Субурбан" накренился вправо, уткнувшись мордой в похожую на небольшой пруд лужу. Эрвин машинально распахнул дверь, собираясь выпрыгнуть, залечь под машиной и открыть ответный огонь, но брат схватил его за рукав:
  -- Ты что! Сиди, тут мины кругом! - Джонни приоткрыл окно и крикнул в голый
   лес:
  -- Эй! Это я, Маршалл!
   Эрвин и глазом моргнуть не успел, как машину окружили люди в камуфляже, с
   разрисованными лицами и ветками ракиты на головах. "Пограничники,"- догадался он. Самый главный пограничник (его ракита цвела) подошел к машине.
  -- Маршал, говоришь? Да хоть генералиссимус! Ну-ка, выходь из машины, руки за
   голову, лицом вниз! Не боитесь, туточки только колея заминирована...
   Автоматы Калашникова калибра 7,62 и явное недружелюбие мрачно сопящих
   воинов послужили достаточно вескими причинами для того, чтобы в точности выполнить поступившие указания. Погрузившихся в грязь братьев бесцеремонно обыскали.
  -- Та-а-ак... - старший группы с удовлетворением посмотрел на изъятые у
   Маршаллов пистолеты. - Шпиёны. Сообщи начштабу - двое вооруженных на бронетранспортере в охраняемой зоне... Сразу расстрелять или сначала помучить?
   Радист что-то зашептал в телефон насчет первого, десятого, портсигара и огурцов в
   маринаде. Старший (судя по погонам - капитан) тем временем рассматривал джип.
  -- Хорошая машина. Двести грамм тротила - а только шина порвалась. Запорожец
   бы вдребезги разнесло. Вам еще повезло, что на противотанковую не наехали...
   Радист кашлянул и осторожно протянул трубку в пространство.
  -- Товарищ капитан... Вас. Начштаба, открытым текстом...
   Пограничник взял трубку. Джонни приподнял из грязи один глаз и подмигнул
   Эрвину.
  -- Первый, я десятый... Да... Капитан Петров!.. Лейтенант Петров?.. - капитан
   скис, как молоко, и принялся машинально отковыривать звездочки со своих погон...
   ...Михаил Сергеевич, начальник штаба округа, тяжело дышал и размашистыми
   движениями утирал пот, катящийся по его лысине вдоль редких, аккуратно зачесанных волос. Свое титаническое брюхо он аккуратно пристроил промеж своих тонких и кривых ножек. На северном полушарии начштабовского пуза стоял поднос с бутылками пива знаменитого поморского сорта "Саку темное". (Нет нужды говорить, как это пиво называли оккупанты-федералы). Пиво было трофейным, добытым во время редких налетов на Мейербергские магазины.
   Из парилки выскочил докрасна раскаленный Джонни и с воплем плюхнулся в бассейн. Эрвин, бережно завернутый в простыню с казенным клеймом, тихо млел на смолистой скамеечке. Мрачный лейтенант Петров (еще так недавно бывший капитаном), выкрашенный гуталином под мавра, старательно обмахивал его полотенцем.
   - Потише, потише, ты его простудишь! - пробасил Михаил Сергеевич. - Это ж надо было - Батиных гостей - и лицом в грязь...
   Лейтенант скрипнул зубами и уменьшил амплитуду обмахиваний. Эрвину было
   немного жаль служивого. Собственно, он не был виноват, его попросту не предупредили об их прибытии...
   Джонни, как тюлень, вылез из бассейна, и, еле перебирая ластами, пополз прямо по полу к своей кружке с пивом. Два дюжих гренадера подняли его, упаковали в простыню и усадили рядом с братом. Батина банька славилась на весь Округ, редко кто мог покинуть ее на своих ногах.
  -- Есть хотите? - начштаба царственным жестом приподнял крышку со стоящего
   на полу огромного котла. По густому запаху Эрвин безошибочно определил, что внутри котла были макароны по- флотски.
  -- Под самогоночку, конечно... Эй!
   Петров проворно убрал поднос с пивом и водрузил на начштабовский бурдюк
   графин с искрящейся жидкостью. Братья переглянулись.
  -- Да вы знаете, - неуверенно протянул Эрвин.- Нам еще работать надо...
  -- Вот-вот, перед работой оно как раз самое то. К тому же, как говорится,
   трезвый пьяного не разумеет. А Батя пьет уже вторую неделю. Ничего не ест, только спирт пьет. И, кажется, не пьянеет...
   - Что ж, будем с ним на равных, - сказал Джонни. - Наливайте, Михаил Сергеевич.
   ...За десятком бронированных дверей, с офицерским караулом возле каждой, начинался бесконечный, незаметно уходящий вниз коридор, тускло освещенный редкими лампочками. Колеса тачек грохотали по бетонному полу. В первых двух везли Эрвина и Джонни, в третьей - начальника штаба. (Местная самогонка обладала двумя замечательными свойствами - она прочищала мозги, как кокаин, и напрочь отключала ноги, как хорошее грузинское вино.)
  -- Длина коридора - около полутора километров, - голос Михаила Сергеевича был
   просто эхом. - Реактор и пост управления находятся на большой глубине, под многометровыми перекрытиями. Мы хорошо защищены от ударов извне... Кто бы мог подумать, что беда придет изнутри...
  -- Как все началось? - спросил Джонни.
  -- Да никак. Просто он заперся там, и никого к себе не пускает... Эй, побыстрее
   можно?
   Солдаты, толкающие тачки, припустили рысью.
  -- Откуда у него там спирт?
  -- Из системы охлаждения реактора.
  -- В пост управления нельзя проникнуть другим путем?
  -- Шутите? Конечно, нет. Иначе мы не стали бы вас вызывать. Ну, вот...
   Приехали!
   Джонни подумал, что ведущая в пост управления дверь была точь-в-точь, как в клубе "Лембит"... Солдатики поставили тачки рядком и почтительно замерли в отдалении.
  -- Вам тоже лучше отъехать, - сказал Джонни. - Это небезопасно.
   Полковник хотел что-то возразить, но потом сделал жест рукой, и через полминуты
   вся кавалькада скрылась за поворотом.
  -- Кто скачет, кто мчится под хладною мглой? - внезапно раздалось из висящего
   на стене спикерфона. Голос был Батин, стихи - Гете в переводе Жуковского.
  -- Батя, это - я, - сказал Джонни.- Со мной Эрвин.
  -- Здравствуйте. Рад вас слышать. Вы пришли исцелить меня?
  -- Мы пришли поговорить с вами, - сказал Эрвин.
  -- Правильно. Исцелить меня сможет только Господь. Думаете, я не знаю про
   Слово?
   Эрвин посмотрел на Джонни. Тот только руками развел: дескать, я тут ни при чем.
  -- Жаль, что оно мне недоступно. А вы им балуетесь.
  -- Какое слово? - Джонни прикинулся дурачком. - Мы знаем много слов, Батя.
  -- Я читал Апокалипсис. На страшном суде Господь каждому человеку даст белый
   камень, на котором будет только одно Слово. Одно-единственное. И оно будет отражать сущность человека. И все прочтут, и узнают, какими их задумал Создатель, потому что это будет их подлинное, никому не известное Имя. И заплачут горько, потому что поймут, КАКИМИ они могли бы быть... Я хочу знать это Слово сейчас. Пока не поздно. Пока я еще могу что-то изменить в своей жизни... Скажите мне его. Скажите, или я взорву реактор к чертовой матери, и весь Мейерберг отправится прямиком на небеса! Поверьте, мне очень хочется устроить Апокалипсис сегодня...
   Все это, включая последнюю фразу, Батя произнес очень спокойно, даже равнодушно.
  -- Батя, - осторожно ответил Джонни. - Мы не боги. Откуда нам знать Слово, да
   еще и твое...
   Случай был действительно тяжелый. Каждый Пограничник знал, что увести человека с Границы куда тяжелее, чем привести на нее. К краю пропасти можно подтащить силой, но если силой оттаскивать - вниз сорвутся оба.
  -- Тогда зачем вы нужны? Автоматику я уже отключил. Осталось полностью
   выдвинуть стержни, и...
  -- Не самая мучительная смерть... - Эрвин попробовал вылезти из тачки, но не
   смог. - Я понял тебя, Батя. Ты всю жизнь защищал границу от внешних врагов. И вдруг ее не стало. Вообще. Нечего стало охранять...
   Полковник за дверью тихонько дышал.
  -- ...И ты отступил сюда. Теперь здесь твоя граница. Вот и неси службу.
  -- Кто я? - просто спросил Батя.
  -- Ты - Пограничник... Ты...
  
   На плацу был выстроен весь гарнизон Базы. Моряки и пограничники. Они молчали
   и смотрели на идущих вдоль строя Эрвина и Джонни. Возле "Субурбана" (колесо уже успели поменять) Джонни обернулся к семенящему чуть позади Михаилу Сергеевичу:
  -- Главное, не забывайте подливать спирт в систему охлаждения...
  
   На каком языке Адам давал имена животным? Поморские филологи недавно
   разрешили этот вопрос...
  
   ...захотелось побывать здесь одному. Увидеть дом, где он вырос. Зайти в свой подъезд. Подняться по знакомой лестнице. Позвонить в квартиру, где теперь живут совсем посторонние, чужие люди...
   На улицу Палласти Джонни приехал на трамвае. Серая пятиэтажка никуда не делась. Кулинарное училище, труба кочегарки, мусорные баки - все то же, что и раньше. Джонни смотрел на дом, а дом смотрел на него. В каждом окне был огромный, немигающий, очень внимательный глаз...
   ...Зайти внутрь Джонни не решился.
  
   В действительности все не так, как на самом деле...
  
   ...и тихо. Так бывает в комнате, где лежал тяжело больной. Вроде бы, ничего не изменилось, но исчезло дыхание - человек умер. Мимо своей двери Эрвин прошел на цыпочках, хотя там-то умирать точно было некому. Поднявшись в мансарду, он осторожно приоткрыл дверь и сразу же убедился в том, что недооценил Алхимика. Старик нашел-таки применение своему изобретению. Он слился с ним в одно целое, сам стал Философским Камнем, и теперь сидел за столом огромной сероватой, чуть переливающейся глыбой - памятником самому себе. Эрвин вошел внутрь. Под ногой хрустнуло стекло. Рядом с бывшим Алхимиком на полу лежал Гомункулюс. Он был неживой. Видимо, он расколол свою колбу о каменное колено собственного создателя. Рядом с Гомункулюсом валялась опрокинутая ваза с рассыпавшимися конфетами. Конфет было много- все те, что Эрвин ему подарил за эти годы. Среди блестящих фантиков белел блокнотный листок. Эрвин поднял его. На нем корявым почерком было написано: "Папе"...
   ...Гомункулюса Эрвин похоронил во дворе дома, под яблоней.
  
  -- Простите, вы не подскажете, как попасть на кладбище?
  -- Просто живи, сынок... Просто живи...
  
   Мейербергское кладбище было похоже на парк. Посыпанные гравием дорожки под
   кронами могучих сосен. Поморы были скромны и после смерти. Никаких памятников, могилок, оградок, столиков, скамеечек... Просто камень или небольшая плитка прямо на земле, среди аккуратно подстриженной травы. Все очень чинно. Мертвые лежат и отдыхают, живые прогуливаются сверху. Благолепие нарушала только фамильная усыпальница Маршаллов, воздвигнутая Ангелом Маршаллом после смерти его жены, матери Эрвина и Джонни. Это сооружение - облицованное черным мрамором, с золочеными херувимчиками по углам - было видно из любого конца кладбища. К нему-то сейчас и направлялись братья. Девятнадцатое мая, десятая годовщина смерти матери. Эрвин нес нес корзинку с небольшим розовым кустом, а Джонни, пыхтя, коробку водки.
  -- Давай поменяемся!
  -- Нет, спасибо, я уж как нибудь... Водка, по крайней мере, не колется...
   Они не любили здесь бывать. Потому что Ангел после смерти матери так
   возгоревал, что поселился прямо внутри склепа и никогда оттуда не выходил. Только за пенсией и за водкой. Спал он в своем собственном, заранее приготовленном гробу, а ел на мраморной плите, закрывающей могилу жены... Там стояли еще два гроба - для Джонни и Эрвина, но братья все как-то не могли собраться...
   Из склепа выскочила какая-то помятого вида гражданочка и шастьнула за деревья. Джонни тихонько выругался и брякнул коробку оземь.
  -- Щас я ему...
  -- Успокойся, - Эрвин взял брата за плечо. - Мы не к нему пришли...
   И, достав из пакета саперную лопатку, Эрвин принялся высаживать розовый куст
   рядом со склепом. Так он делал каждый год, но десять кустов еще не скрыли и одной стены нелепой, похожей на мавзолей постройки...
  -- Аха-гммм...- раздалось изнутри. Гулко, как из бочки...- Эрви, Джонни, это вы?
  -- Да, - ответил Эрвин.
  -- Нет, - ответил Джонни.
   Ангел выполз из подземелья наполовину. Верхнюю. Он был заросшим, серым и
   похмельным.
  -- Солнце, - сказал он. - Ишь ты...
  -- Кышь ты, - передразнил отца Джонни.- Забирай водку и лезь обратно.
  -- Не ругайся, - Ангел строго посмотрел на сына. - Зря ты так. Я тебе все-таки
   отец...
  -- Был отец, а стал... - и Джонни добавил в рифму нецензурно.
  -- Зря ты так, - повторил Ангел, утаскивая водку в загробный мир. - Зря...
   Эрвин не слушал их перебранку. Он просто сажал розовый куст.
  
   Броненосец береговой обороны "Русалка" перевернулся и затонул в 1895 году во
   время шторма в Заливе. Из команды никто не спасся... А ведь казалось, что он был неуязвим - четырехдюймовая броневая палуба и восьмидюймовые орудия главного калибра...
  
   Певческое Поле не было полем. Оно было склоном холма и кончалось огромной, косо воткнутой в землю стальной створкой ракушки, под кровом которой размещался амфитеатр для хористов. Со стороны моря сооружение выглядело огромной рекламой компании "Шелл". Оно было призвано улучшать акустику и защищать певцов от нередкого в Помории дождя. Полого сбегающий к морю, разровненный ледником каменный язык был распродолен рядами деревянных скамеек для зрителей, а поющие люди должны были переминаться с ноги на ногу, стоя на бетонных ступеньках под громадным навесом. Певческие фестивали проходили раз в четыре года, но ни на одном из пяти, пришедшихся на пребывание Джонни в дольнем мире, он так и не побывал.
   В детстве он боялся подниматься на сцену, потому что не хотел быть захлопнутым огромной устрицей. Ему часто снился такой кошмар - со скрежетом опускается железная раковина, а он бежит, бежит к все сужающейся щели, не успевает, и навеки остается в душной темноте... После чего с криком просыпается...
   Сейчас Джонни смело лез вверх по высоким, истертым ступеням. Где-то там, под самым сводом, жил Эх. Иногда он говорил дельные вещи...
   Джонни достиг акустического центра амфитеатра, помеченного нарисованным масляной краской кружочком с надписью на поморском языке : "Puupp". Маршалл встал на красное пятно и поднял голову. Эха не было видно, но Джонни знал, что он здесь, а потому начал разговор:
  -- Знаешь... В последнее время я ловлю себя на мысли, что мне не хочется
   выходить на улицу, чтобы не смешиваться с толпой... - сказал он тихонько.
  -- ...Пой! - раскатисто ответил Эх.
  -- Нет, я не мизантроп... Просто люди идут куда-то - неспеша, но упорно, как
   стадо гиппопотамов на водопой...
  -- ...Пой! - гукнул Эх.
  -- ...И иду ли я им навстречу, или вместе с ними - я всегда иду вслед за судьбой...
  -- ...Пой!
  -- ... Кажется, я буду идти вечно, пока Архангел своею громогласной трубой...
  -- ...Пой!
  -- ...не заставит меня обернуться и посмотреть на пройденный путь, а я не
   увижу следов позади...
  -- ...Пой! - заорал Эх так, что у Джонни заложило уши.
  -- Так что же мне делать, скажи? - крикнул он в ответ .
  -- ...Пой!!
   Джонни скакал вниз через три ступеньки, как горный козел, а его преследовал
   истошный вопль древнего Эха:
  -- Пой! Пой!! Пой!!!
  
   Даже то, что я съел и выпил, больше мне не принадлежит...Не говоря уже обо всем остальном.
  
   В окно лезла цветущая сирень, а ветер нес мимо белые лепестки с каштанов. Эрвин открыл форточку, сел за стол и принялся набивать обкусанную глиняную трубку крепчайшим турецким табаком. На нем была простая холщовая рубаха и просторные моряцкие штаны, а обут он был в поношенные деревянные башмаки. Над верхней Маршалловской губой колосилась молодая усяная поросль. Эрвин уже две недели работал смотрителем в домике-музее Петра Первого - днем он изображал великого российского императора перед скандинавскими туристами, а ночью - тоже изображал великого российского императора, но этого уже никто не видел. На туристов Эрвин зычно и заковыристо ругался матом. Потомки викингов ничего, разумеется, не понимали, но приходили в лютый восторг. Помимо зарплаты Маршалл получал гонорары за совместное фотографирование и был весьма доволен.
   Домик стоял на опушке парка Кадриорг. Он был прост и скромен, в отличие от соседствующего с ним огромного и напыщенного Екатерининского дворца с садами и фонтанами. Дворец посещали часто, домик - реже, и жизнь у Эрвина была спокойная. Все вещи в домике были подлинными, и это чувствовалось сразу, стоило только воспользоваться ими. Эрвин верил кофе в настоящей медной турке на настоящей чугунной плите, растопив ее настоящими деревянными дровами. Вертел глобус - настоящую землю, прогуливался по зацветающим аллеям в камзоле, ботфортах и треуголке, а по ночам спал беспробудным сном на genuine широченной кровати под балдахином, обмотавшись небелеными льняными простынями. Телефон и пистолет Эрвин утопил в Лебедином Пруду. Для обороны от непрошеных гостей у него всегда стоял наготове заряженный крупной дробью мушкет, а информацию он черпал из подшивки "Ведомостей" за 1713 год. А однажды ночью к нему пришла молодая Екатерина. Она была прохладной, гибкой, и пахла лавандой...
  
   Образование в Мейерберге общедоступно, но не общепонятно. Потому как ведется оно исключительно на поморском языке.
  
   На лицевой стороне тонкой золотой таблички была изящная гравировка: "Виктор Хеланди", а на обороте: "Паэ, 5". Визитку Джонни обнаружил в своем почтовом ящике. Бог весть, сколько времени она пролежала там среди бесплатных рекламных газет - Яника в очередной раз исчезла, Джонни искал ее и давно уже не бывал дома. Но раз уж Хеланди возжелал его увидеть... Через двадцать минут Джонни прибыл по указанному адресу. Это была школа номер двадцать пять в отставке, альма-матер и обоих Маршаллов, и Хеланди. Огромное серое здание с высокими окнами, крытое оцинкованным железом. После расформирования учебного заведения за отсутствием детей, Виктор купил его под свой офис.
   Джонни поднялся по истертым ступеням парадного подъезда и, хорошенько уперевшись пятками, потянул на себя тяжеленную дверь. Миновав темный тамбур, в котором местная шпана трясла когда-то копеечки у пацанят, он вошел в облицованный мрамором вестибюль. Дежурных пионеров здесь уже не было - их заменили кубические охранники в смокингах.
   - Kuidas? - спросили они.
   Джонни протянул им карточку, и двое-из-ларца-одинаковых-с-лица с поклоном расступились.
   - Вам направо, третий этаж. Бывшая учительская.
   По застеленным дубовым паркетом полам скользили сотрудники в специальных мягких тапочках. Джонни осторожно заглянул в дверь класса, куда первый раз он пришел с гладиолусами двенадцать лет тому назад. ...Столы, компьютеры, белоснежные спины и телефонные трели. Старая (хоть и свежевыкрашенная) доска на стене. Возле доски, с журналом посещаемости в руках, молча стояла Альбина Владимировна - первая учительница и Эрвина, и Джонни.
   - Здравствуйте, - тихонько сказал Джонни. Седая, сгорбленная женщина вздрогнула и взглянула на него, но, конечно, не узнала. Маршалл пошел дальше по коридору. Коротко прозвенел звонок. Бывшие учителя выходили из бывших классов. Никто из клерков не обращал на них внимания - мир знаний и мир денег были взаимно прозрачны, и только Джонни смущенно бормотал: "Здрасте... Здрасте...". Но, видимо, за последние годы он сильно изменился, потому что в ответ получал только недоуменные взоры.
   Джонни поднялся на третий этаж, миновав кадки с развесистыми фикусами, выставленные на лестничных площадках, и толкнулся в дверь с табличкой "Директор". Не заперто. Огромная приемная, секретарша-мулатка под пальмой.
   - Я к Виктору.
   - Вам назначено?
   Джонни подошел к секретарскому столу и вставил визитную карточку промеж пышных мулаткиных грудей. Что-то щелкнуло и распахнулась дверь в кабинет Хеланди.
   - Проходите, - чуть смущенно улыбнулась секретарша.
   - Входи, Джонни!- донеслось из кабинета.
   Когда-то Хеланди носил простую фамилию Хованский и начинал свою карьеру бизнесмена, продавая скандинавским туристам солдатские ремни с имперской символикой. Дальше - больше. А потом - еще больше и еще дальше. Теперь он восседал на троне короля Мейербергского андеграунда в горностаевой мантии, отороченной дурной репутацией - сильно полысевший и слегка обрюзгший.
   Хеланди протянул Маршаллу пять синих, холодных сосисок.
   - Здорово. Присаживайся.
   Джонни пожал руку Виктора и присел, сразу провалившись в мякоть кресла так, что его колени оказались около ушей.
   - Затейник ты... С секретаршей. Не перестаю удивляться.
   - А, - Хеланди вяло отмахнулся. - Ерунда, с жиру бешусь.
   Джонни огляделся.
   - Зачем здесь эти ковры?
   - Персидские...
   - Пыль и моль!
   - Что бы ты понимал! - Хеланди откинулся в свое кресло и откатился к стене. Перед ним на обнаженном столе стоял золотой письменный приборчик, а над головой к ковру была пришпилена изогнутая дамасская сабля.
   - Слушай, а что у тебя здесь учителя делают?
   - Какие? Ах, да, - Виктор зевнул. - Да оставил я их. Жалко выгонять. Учительские жалованья моего бюджета не отяготят. Самое интересное - приходят на работу, заходят в классы и стоят. Уроки ведут про себя. Молча, то есть. Пробовали их гонять поначалу, а потом рукой махнули. Привыкли и не замечаем уже...
   Они помолчали. Хеланди смотрел на Маршалла, Маршалл смотрел в окно.
   - Чем занимаешься? - спросил Виктор.
   - Все тем же. А ты?
   - А я - уже ничем.
   - Что, все так плохо?
   - Нет, все так хорошо.
   - Зачем же ты меня звал? Поговорить захотелось с однокашником?
   - Да. Мне надо было с кем-то поговорить. А ты - может, еще и поможешь.
   Джонни поерзал в кресле.
   - Чем смогу... И даже бесплатно, - сказал Джонни и сам удивился.
   Хеланди засмеялся и хихикал довольно долго, вытирая глаза платочком.
   - Бесплатно... Хр... хр... хрюк... Ик... Ой, извини. Про "бесплатно" - это ты хорошо... Я бы не додумался. - Хеланди резко оборвал смех. - Помнишь историю про царя, который превращал в золото все, до чего не докоснется? Это про меня. Образно, конечно, говоря. Видишь ли, достаточно мне что-либо пожелать - и я получаю желаемое!
   - И прекрасно!
   - Да?!
   В комнату заглянул молодой человек в очках.
   - Виктор Михайлович, я тут подумал, что вам нужно гусиное перо... Вот, я достал...
   Дверь захлопнулась, а Хеланди все вертел перо в руках.
   - Вот видишь, абсурд какой-то... Стоило только невзначай подумать - и на тебе. Знаешь, как тяжело мысли контролировать? Приходится держать себя в ежовых рукавицах. Мне тут один раз слона приводили... И это еще не самый тяжелый случай!
   О самом тяжелом случае Джонни благоразумно не стал спрашивать.
   - Что делать - просто не знаю... Весь извелся. А ты говоришь - ковры!
   Джонни задумался.
   - Послушай! Давай порассуждаем. Если твое желание не сбудется один раз, то логично предположить, что они перестанут сбываться раз и навсегда...
   - Пожалуй. Но я боюсь желать алмазную гору или золотое небо. Опасаюсь окончательно спятить, если и такое желание сбудется.
   - Плохо ты физику учил! Думаешь, ради тебя будут нарушаться законы природы? Сохранения энергии или там, как ее, термодинамики... Пожелай... ну, скажем, вечный двигатель!
   - Да? А если...
   - Да ты не бойся! Желай скорее!
   ...На крыльце Джонни остановился и глубоко затянулся немного пыльным майским воздухом. Сумка, туго набитая портретами президента Ахтисаари, приятно оттягивала руку, а откуда-то из самого нутра перло чувство собственной значимости. Маршалл гулко выдохнул и пошел к машине. На первой (или последней - смотря откуда считать) ступеньке он столкнулся с насквозь седым старичком в белых одеждах, который, кряхтя, тащил огромную коробку, в которой что-то скрипело, тикало и перекатывалось.
   - Вам помочь, дедушка? - Джонни захотелось вдруг извергнуть вовне что-нибудь доброе .
   - Спасибо, сынок, - старичок блеснул на Джонни хитренькими голубенькими глазками. - Сам справлюсь. Скажи только - к Виктору Хованскому-Хеланди - я по адресу?
   - По адресу. А что у вас в коробочке?
   - О! - дедок подмигнул Маршаллу. - Величайшее изобретение огромного научного значения. Мне пришлось изрядно потрудиться, чтобы Витька побаловать. Но - извини, сказать - не могу. Секрет-с.
   Джонни бочком-бочком обогнул престарелого изобретателя и размашистым шагом направился к стоянке.
   - Эй! - раздалось ему вслед.- Дверь подержи, я внутрь войду!
   Джонни сделал вид, что не расслышал.
  
   Летом Мейербергский пляж оккупируют тюлени. Они приплывают
   из-за моря и устраивают на протянувшейся вдоль берега песчаной полосе настоящие лежбища... Тюлени все, как на подбор, толстые, лоснящиеся, говорят на скандинавских языках и расплачиваются за пиво единой европейской валютой...
  
   Из петровского музея Эрвина выгнала комиссия ЮНЕСКО, возмущенная его панибратским отношением к памятнику истории. Хреновы археологи нагрянули, когда Эрвин уже задул свечу и укладывался спать. Они выломали дверь, и, что-то лопоча по-европейски, вытащили Маршалла из постели и выкинули за порог, лицом в горячий асфальт. Так он и побрел, гонимый легким бризом, в ночной сорочке и засаленном ночном колпаке. Комиссары долго преследовали его, закидывая тухлыми общечеловеческими ценностями...
   По счастию, последний трамвай еще не ушел - он дожидался Эрвина, потрескивая электричеством. Надвигалася гроза ой да с западной сторонушки. Складные трамвайные двери были распахнуты, и Эрвин вошел внутрь вместе с ночными мухами.
   - Больше никого не будет, я последний. Поехали! - сказал он, садясь в красное пластиковое кресло.
   Двери закрылись, и трамвай тронулся, повизгивая, как пришпоренная свинья. Эрвин думал о том, как хорошо не запирать двери. Если запрешь - все равно сломают, как это произошло только что. Теперь он едет домой - а там не заперто, и он сможет свободно войти.
   В этот поздний час в Мейерберге двигалась только одна вещь - трамвай, в котором Эрвин ехал домой. Он миновал кадриорговские развалюшки, густо перемешанные со скоромными особняками, и покатил по Пярну мантеэ. Дверца водительской кабинки распахнулась, и оттуда вышел добрый белый дедушка. Эрвин испуганно схватился за кресло:
   - А кто же ведет трамвай?
   - А чего его вести? Чать, на рельсах, никуда не денется! - старичок почесал правой ногой левую ногу и совершенно неожиданно сказал:
   - Молодой человек! Уступите место пожилому человеку!
   - Но вокруг сколько угодно свободных мест!
   - Нет, вы не поняли меня! Мне нужно именно ваше место! Все остальные - холодные, а ваше вы нагрели!
   - Пожалуйста! - Эрвин с готовностью поднялся.- А можно... Можно я тогда ваше место займу? Всю жизнь мечтал управлять трамваем!
   - Э! - дедушка опустился на освобожденное сиденье. - Чужое место занять нельзя. Так, посидеть маленько - это пожалуйста. Что ж, порули, ежели тебе охота. Все равно в сторону не свернешь...
   Маршалл осторожно вошел в темную кабинку и сел в ободранное кресло. Здесь не было ни педалей, ни рычагов - только одна большая красная кнопка с надписью "Пуск". Эрвин выглянул в салон. Дедушка уже задремал, его голова безвольно стукалась о стекло.
   - Простите! А как остановить?
   - А?!... Зачем? - встрепенулся водитель.
   - Так просто... Спросил.
   - Не надо останавливать. Пускай себе едет. Но, вообще-то, - старик пожевал беззубым ртом. - Вообще-то, надо нажать кнопку еще один раз.
   Рельсы вырывались из-под трамвая и инверсионными ракетными следами убегали по шоссе, расходясь в разные стороны далеко в темноте...
  
   Mu isamaa on minu arm, ke'll sudant andud ma; su laulan ma, mu ulem onn, mu oitsev Meierberg...
  
   - Говорят...
   - Говорят... Ладно, ты первый.
   - Говорят, твое имя занесено в списки врагов мировой культуры - сразу после талибов и багдадских мародеров?
   - Говорят, тебя разыскивает разъяренный Хеланди?
   - Брехня...
   - Точно...
   Братья сидели на краю орудийной площадки над Ласнамяэским обрывом. Прямо из-под их ног вниз уходил очень крутой склон, заросший кустарником и бетонными надолбами. Во время последней войны здесь располагалась батарея десятидюймовок, которая контролировала весь Мейербергский залив. Время ничуть не повредило могучему фортификационному сооружению, и ни одна травинка не смогла найти здесь дороги к солнцу. Где-то в подземных лабиринтах бродили мертвецы в истлевшей униформе, а снаружи погодка была просто замечательной и далеко, на самом горизонте, был виден Гельсингфорс. Позади простиралось бесконечное каменное поле, поросшее чахлыми сосенками.
   - Помнишь, мы здесь зайца видели? - спросил Джонни, оглянувшись. - Вон у той осыпи?
   - Помню. Он удрал, как ошпаренный... А как мы бегали здесь с автоматом на плече, помнишь? Под руководством военрука Гиббона?
   - Ага. И с мишенью на спине... Жаль, сейчас здесь пушек нету. Я бы стрельнул, - и Джонни символически плюнул вниз.
   - Куда? - Эрвин стянул футболку через голову и улегся было на бетоне, подставив белое пузо желтому солнцу, но тотчас сел. - Холодный...
   - Да так. В небо. Хочется...
   - А-а... Ты давно на Границу не ходил?
   - Давненько, - Джонни плюнул еще раз, теперь уже вверх, но сверху на него тоже плюнули и он едва успел увернуться.
   - Если Магомет не идет к горе, то в конце концов гора приходит к Магомету.
   - Уже пришла... Смотри, маяк у Госпиталя как-то странно моргает...
   Эрвин пригляделся, сложив ладонь козырьком.
   - Это морзянка.
   - Шпиёны?
   - Нет, - Эрвин морщился, пытаясь припомнить азбуку, которую давно забыл, а, может, никогда и не знал.
   - "Джонни".
   - Что?
   - Да не ты. Маяк сигналит: "Джонни".
   - Это, наверное, мне.
   - Пойдешь?
   - Нет, не пойду... Поеду.
  
   Гавань Мейерберга чрезвычайно удобна. Она глубока, спокойна и чиста, как душа помора. Зачем здесь вообще нужны маяки?
  
   К Маяку Джонни подъехать не смог - дорогу преграждала полицейская машина. Инспектор Поом неспеша приблизился, вращая полосатым жезлом, как пропеллером. Сняв фуражку и причесавшись, он просунул голову в окошко Маршалловского джипа.
  -- Нельсяяя. Фсрыфааюютт...
  -- Да ну? - Джонни нажал кнопку стеклоподъемника и намертво прищемил голову
   белокурой бестии-Поома.
  -- Ай!
  -- Терпи! - Джонни вышел из машины (Поому пришлось, семеня, отступить) и
   аккуратно закрыл дверь (Поому пришлось, семеня, приступить). - Сторожить!
   Он пролез под ограждением из красных флажков, переступил через роющих землю саперов и направился к черно-белой башне Госпитального Маяка, который продолжал моргать судорожно и несистематически. Навстречу ему, разматывая одной рукой провод с висящей через плечо катушки, а в другой руке держа сигару, двигался Андрей Балалун собственной персоной. Он был облачен в военную форму республики Заир и на шузах его лежала пыль многих, очень многих городов. Бывший Эрвиновский одноклассник успел послужить и в Почетном легионе, и черт-те где, а теперь осел, наконец, на малой родине, оказывая за умеренную плату мелкие, но неоценимые услуги новозданной поморской армии. Маршалл молча пожал его мужественную, по локоть в крови, руку.
  -- Дай закурить...
   Балалун протянул Джонни сигарный чинарик.
  -- Видал? Эти-то... Дристуны. - Андрей кивнул в сторону поморских саперов:
  -- Окапываются...
  -- Взрываешь?
  -- Да... Наследие, видишь ли, Империи. Долой его. Здесь хотел новый будут
   строить, дюже звездатый. С видом на Европу. Видал, как старик моргает напоследок?
  -- Там точно никого нет?
  -- Обижаешь... Хотя надо было загнать туда моих горе-подчиненных, чтоб
   детонаторы придерживали, - и бывший солдат неудачи коротко, по-уставному рассмеялся. - Я даже подстанцию отключил, но там где-то резервный источник, лень было искать. В автоматике сбой какой-то произошел, и Маяк стихи тарабанит. Морзянку знаешь?
  -- Откуда...
  -- Эх ты, пинжак... - Балалун задрал голову, глядя на мигающий рефлектор. - Вот,
   слушай!
  
   Звезда светила мне,
   И даже в новолунье
   Я знал,куда идти...
  
  -- Это хокку, японская поэзия, - прокомментировал Джонни.
  -- Да? А я думал, японскими бывают только мать да городовой. Ладно, отойди-ка
   ты в сторонушку, разудалый боярин...
   Не успел Балалун закончить фразу, как удар сгущенного воздуха сорвал с них все наносное, мимо пролетели осколки прошлого, засыпав поморов в их окопе, потом грохнуло, и Маяк осел в тучу пыли. Когда пыль рассеялась, Балалун отряхнулся и сказал:
  -- Сработано профессионально, но кнопки я не нажимал. Похоже, старик
   покончил жизнь самоубийством. Но что примечательно, мы остались стоять на своих ногах!
   Джонни его не услышал, в его ушах были сухие листья. Андрей расчехлил
   саперную лопатку и отправился откапывать бестолковых поморских саперов. Что-то вопил Поом, которого взрывная волна загнала в джипову форточку по самые ботинки. А Джонни пошел к воронке, невысоко над которой, подмигивая, висела первая вечерняя звезда. Он топнул ножкой, как балованный ребенок, и звезда, испуганно вздрогнув, упала к его ботинкам. Он нагнулся, подобрал ее, и съел, пробормотав:
  -- Внутрь, все внутрь.
   Звезда оказалась холодной и мятной.
  
  
   В каком-то там порту, с чем-то там на борту, кто-то там чего-то набивал.
  
   Нет, паруса не были алыми, но от этого они не перестали быть парусами. Посреди Залива ложился в дрейф огромный четырехмачтовый барк - красавец "Лисянский". Второй "Лисянский" отражался в зеркальной водной глади. Эрвин облокотился о парапет набережной и рассматривал снующие по реям малюсенькие фигурки. Потом с борта парусника спустили шлюпку, в нее соскользнули все те же фигурки, опустились и поднялись соломинки весел...
   - Любуешься?
   - Любуюсь, - Эрвин обернулся и поздоровался с вялым Хеланди. На дороге стоял его громаднейший джип и темноочковые охранники. Ветер красиво развевал их черные смокинги.
   - К нам плывут. Опаздывают, однако, - Витек посмотрел на свой "роллекс". - Кстати, ты брата давно видел?
   - Давно. Вчера.
   - А-а. Увидишь снова - привет передай. Пусть физику учит, я у него экзамен хочу принять...
   - Ладно. По делам здесь?
   - Сейчас сам увидишь.
   К берегу подъехала колонна грузовиков в сопровождении полицейских машин. Похожие на обезьян грузчики принялись складывать на берегу бастион из мешков и коробок. Комиссар Поом, позевывая, приблизился к Эрвину и Виктору.
   - Дооброе ууттро!
   - День уже, - Хеланди даже не взглянул на ассенизатора Фемиды. - Может, пустите их на берег? Чистая формальность ведь...
   - Никаакк нельсяя...
   Шлюпка приближалась стремительно. Это был внушительных размеров двенадцативесельный ял. Ритмично сгибались синие спины, а на корме в картинной позе стоял офицер в белом кителе.
   - Да и шут с тобой! Пойдем, Эр! - и Хеланди сиганул через парапет прямо в море, подняв тучу брызг. Эрвин прыгнул следом. Вокруг маленькими глубинными бомбами шлепались охранники. Июньская вода была неглубокой, но холодной.
   - Зачем самому-то трудиться? - Эрвин вытер лицо. - Чудишь?
   - Чужу. Чтобы форму не потерять, и подчиненные чтобы не расслаблялись. Да и знакомца своего давнего, по мореходке еще, хочу повидать. Вон он, фуражкой машет...
   Офицер в яле и впрямь размахивал своим головным убором.
   - Это Педро, ты его должен помнить.
   - Как же... Легенда школы! Помнишь, как он съел свои кеды на уроке физкультуры?
   - А то... Теперь вот в люди выбился.
   Ял приближался. К нему в кильватер уже пристроились полицейский и таможенный катера.
   - Контрабандишь помаленьку? - спросил Эрвин.
   - Нет, все законно. Иначе здесь не было бы Поома. Ты слышал про историю с фирмой "Рука"?
   - Откуда? Телевизора у меня нет, а газеты я использую по прямому назначению.
   - Какому же?
   - Я ими подтираюсь.
   - Неэстетично и непрактично... Ну, да ладно. Так вот, была какая-то афера в правительстве Федерации. Что-то они у этой не то шведской, не то швейцарской компании купили и не расплатились. А залогом была федеральная собственность, в том числе и "Лисянский". Он уже больше трех лет не может зайти ни в один порт в мире - его немедленно арестуют.
   - А в Федерацию вернуться?
   - Все равно, -пожал плечами Хеланди. - Опишут, как имущество должника... Так они и болтаются, как "Летучий голландец". Никто на берег ступить не может. Я вот помогаю, по мере сил...Там курсанты были, мальчишки - так они уже бородами обросли.
   По команде Педро гребцы затабанили в десяти метрах от Эрвина с Хеланди и попрыгали за борт, выстроившись цепочкой. Грузчики выстроили цепочку им навстречу и принялись проворно передавать заранее приготовленный груз. Инспектор Поом перегнулся через перила на парапете и следил, чтобы никто из угрюмых и молчаливых курсантов случайно не ступил бы на священную поморскую землю. Педро, шагая, словно цапля, подошел к Маршаллу с Хеланди и отсалютовал.
  -- Как оно? - спросил Виктор.
  -- Терпимо, - ответил дон Педро.- Девчонок привез?
  -- Как обычно. Не забудь высадить их в Амстердаме, я обещал Ван Гиллсу.
  -- Я тебя подводил когда-нибудь?
  -- Нет.
   Педро вздохнул.
  -- Что там про нас слышно?
  -- Без изменений. Вопрос решается в европейском парламенте.
  -- А-а. Ну, это надолго. Все равно, черта с два я им "Лисянского" сдам. Да и
   стошнит меня теперь, если я на твердую землю ступлю.
   Матросы тем временем принимали на борт яла визжащих и хохочущих кокоток. Пограничники с подошедшего катера ставили в их паспорта отметки об убытии.
  -- Пойду я, а то Поом, того гляди, шею себе сломает. Я не прощаюсь. - шкипер
   пожал руки Эрвину и Виктору и, рассекая волны (поднялся ветер) побрел домой.
   Курсанты столкнули ял с мели и заняли свои места. Педро запрыгнул в него
   последним. А через минуту все скрылось в невесть откуда взявшемся тумане и Эрвин остался совершенно один.
  
   Во время Олимпиады-80 в Мейерберге проходили соревнования по парусному спорту. Пользуясь случаем, экипаж, представлявший Империю, удрал тогда в Гельсингфорс.
  
   Парусный Центр, построенный югославами к Олимпиаде в устье реки Пирита, долго считался одним из Семи Чудес Мейерберга. Однако сейчас этот огромный бело-зеленый комплекс давно перестал быть привитым на Имперскую почву кусочком чужеродной жизни, на который местные жители, облизываясь, смотрели сквозь решетчатый забор. Джонни глядел на Центр, облокотясь на перила набережной в десяти метрах от группы похожих на маленьких бесенят японских туристов с огромными фотоаппаратами.
   Где-то высоко-высоко взорвался циклон, и западный ветер тащил его ошметки по земле. Накрапывал дождь, у причалов нервно прыгали яхты, чертя на сером небе невидимые знаки клотиками своих мачт.
   Туристы попрыгали в автобус и уехали в Японию. Джонни медленно побрел по набережной к волнорезу, широкой дугой уходящему в море. Под ногами было красно от божьих коровок, невесть откуда налетавших каждое лето сюда, на пляж в Пирита. Джонни старался не наступать на них, но больше наступать было некуда, и за ним тянулась цепочка клейко-желтых следов.
   Мутные волны - вода с песком и водорослями - монотонно жевали полосу пустого пляжа, докатываясь до посаженного аккуратными рядками соснового леса, пенясь вокруг раздевалок и скамеек. Джонни ступил на каменные глыбы волнореза. Прибой перехлестывал через него, и Джонни пошел по воде. Берег скрыла мгла и они остались вдвоем - возмущенная вторжением, волнующаяся бездна и Маршалл. В самом конце пути тускло горел обычный уличный фонарь, а под фонарем кто-то сидел.
   - Привет! - сказал Джонни и сел рядом, прямо в бурлящее море.
   - Привет , - ответила Яника, одергивая мокрое платье - синий ситец в мелкий белый горох.
   Очередная волна накрыла их с головой. Отфыркавшись, Джонни пристегнул себя и Янику к столбу брючным ремнем - чтобы не смыло.
   - Это девятый вал был, - Яника убрала со лба прилипшие пряди. - Теперь считай!
   - Раз!
   - Ну, это слабо плеснуло, даже до ног не достало... Ты раньше бывал здесь, на этом месте?
   - Два!.. Нет...
   - Я посмотрела карту - это самая крайняя точка Мейерберга, дальше - ничего нет.
   - Три! Для этого не обязательно было карту смотреть...
   - Ты когда-нибудь в своей жизни покидал Мейрберг?
   - Четыре!.. Нет. Дальше Маарду я не бывал...
   - Я тоже. Интересно, что там, за городом?
   - Пять!.. Наверное, геенна огненная...
   - Или рай на земле... Давай съездим как-нибудь, посмотрим, а?
   - Шесть! Ладно... Только вот сделаю дела, решу вопросы и немного отдохну.
   - Смотри, чайка! Это, наверное, дух Мейерберга покинул город!
   - Семь... Помоечная птица, хуже голубя...
   - Ничего не видно, только море навстречу... Мы как будто плывем в Гельсингфорс!
   - Восемь! То-то там удивятся! На волнорезе к ним еще никто не прибывал!
   - Земля! Смотри, впереди земля, ей-Богу!
   - Девять!!!...
  
  
   Мейербержцы как-то по особенному благочестивы. На Вышгороде, возле здания парламента, стоит жертвенник с надписью: "Неведомому Богу". Жертвенник выполнен в форме горшка для варки картошки.
  
   Полтысячи лет оставили от монастыря св. Бригитты две вещи: развалины и название. Развалины стали музеем, а название подобрали добрые и неприхотливые францисканцы, вычистили его, повесили на уцелевший фасад и стали им пользоваться, да так успешно, что за пару лет прибрали к своим рукам не только музей, но и прилегающие земли национального природного заказника. Сохранив средневековый внешний облик, монастырь стал довольно комфортабелен внутри. Туристов и киношников сюда пускать перестали, но Эрвин, пользуясь личным знакомством с аббатом (о.Иаков, брат Господень), иногда заезжал - прогуляться в тени дерев и подумать о вечном. Здесь его мысли о вечном обретали завершенность и заканчивались сытным ужином в приятном обществе. На ужин подавали только вареную фасоль, но зато - сколько хочешь. Уже неделю старший Маршалл, после своего изгнания из Домика Петра, злоупотреблял гостеприимством братии. Так долго он никогда раньше в обители не гостил. Выбеленная келья, кровать без матраца - аскетично, но зато есть крыша над головой. Ночью - шлепанье босых ног по коридору и смутно слышимые хоровые песнопения. В келье не было окон, только маленькая вентиляционная отдушина, куда вихрем уносился пепел Эрвиновских сигарет - он все-таки тайком курил. Маршалл тягостно скучал - в библиотеке все книги были на латыни, которой он не знал. Насельники монастыря были гражданами почти всех европейских государств и, кроме своего родного языка, знали только опять же латынь, посему общаться ни с кем, кроме полиглотичного о.Иакова, было невозможно.
   Эрвин выключил свет и улегся на койку. Никогда в жизни он не спал столько, сколько здесь. Он даже не смог бы сказать, сколько времени он проводит во сне, поскольку часов в монастыре не держали принципиально. Темнота и время сворачивались вокруг него тугим коконом и мысли тревожно замирали на полпути от сердца к мозгу. Наверное, это было земной моделью его персонального ада, или келья попросту находилось вовне, за пределами всего, Богом зданного.
   В дверь Убежища постучали со стороны сотворенного за шесть дней мира:
   - In Nomini Domini !
   - Именем Его! - ответил Эрвин, и зажег свет.
   В келью зашел фра Бенедетто, поглаживая ослепительную тонзуру.
   - Синьор аббат... - пробормотал он из затопотал на месте, забавно пыхтя - ни дать ни взять, Винни-Пух идет за медом. Аббат, мол, зовет, надо идти... Эрвин встал, препоясал чресла свои, надел обувь свою, взял посох свой и пошел вслед за фра Бенедетто по коридору, живо напоминавшему о временах инквизиции - неоштукатуренный камень и факела в кованых решетках. Строители - таджики ничего не тронули здесь при последнем ремонте монастыря - таково было условие правительственной комиссии, отвечающей за сохранность памятников старины. Зато келья о.Иакова напоминала офис топ-менеджера какой-нибудь транснациональной корпорации. Особенно умилял аквариум с пираньями, а о высоком духовном статусе хозяина напоминало только золотое распятие на стене да раскрашенная статуэтка Мадонны в красном углу.
   Истово перекрестившись, Эрвин подошел под благословение, и, повинуясь жесту о.Иакова, сел в кресло. Отец Иаков был молод, носил очки-"хамелеоны", а тонзуру прикрывал изящной шапочкой на манер кардинальской.
   - Добрый вечер, - сказал он, и Эрвин узнал, что сейчас вечер. У аббата была мягкая, приятная, почти без акцента речь. Откуда он родом, Маршалл так и не узнал. На прямой вопрос о своем происхождении о.Иаков улыбался и неизменно отвечал, что во Христе нет ни эллина, ни иудея. Можно было только предположить, что он, следовательно, не эллин и не иудей.
   Фра Бенедетто отвесил земной поклон и попятился было к двери, но о.Иаков попросил его остаться.
   - Друг мой! - отец Иаков отодвинул от себя ноутбук и поправил очки. - Я прошу прощения за то, что нарушил Ваше молитвенное уединение, но к этому меня вынудили чрезвычайные обстоятельства. Я рассчитываю на Вашу помощь, поскольку Вы являетесь крупнейшим специалистом в области экстремальной психологии и, надеюсь, не станете разглашать ставшую доступной Вам внутреннюю информацию ордена францисканцев...
   "Облажался, а теперь боится, что начальство узнает", - подумал Эрвин а вслух сказал:
   - Даже если бы меня не обязывало Ваше гостеприимство, наши давние дружеские отношения были бы достаточным основанием для того, чтобы Вы смело могли просить меня о любой услуге, которую я только в состоянии оказать Вашему Преосвященству, - и Эрвин смиренно склонил голову.
   - В таком случае, я изложу суть возникшей проблемы. Вы знакомы с братом Джироламо?
   Маршалл кивнул. Молчаливого, исполненного очей фра Джироламо, с орлиным клювом и львиной гривой растрепанных черных волос, он частенько встречал во время вечерних прогулок во внутреннем дворике монастыря.
   - Дело в том, что он впал в некое экстатическое состояние, из которого своими силами мы его вывести не в состоянии. Не угодно ли взглянуть?
   - Извольте... - Эрвин машинально оглядел кабинет, как будто фра Джироламо мог спрятаться где-нибудь под столом. Отец Иероним, мягко улыбнувшись, развернул ноутбук экраном к Эрвину.
   - Веб-камера, работает в инфракрасном диапазоне. Мы установили ее в келье , чтобы вести круглосуточное наблюдение.
   Эрвин посмотрел на экран. Серо-зеленый брат Джироламо стоял на коленях посреди кельи, воздев руки горе.
   - Давно он так?
   - Почти неделю. Он не двигается, не ест, не пьет... Пардон, надобности естественные не справляет. Мы встревожились, когда он два дня подряд не вышел к вечернему богослужению.
   - Что предпринимали?
   - Сначала просто уговаривали... Потом пробовали шоковую терапию. Даже проводили отчитку от бесов... Если и вы не сможете помочь - придется сообщить в Ватикан.
   "Что для тебя будет равносильно признанию собственной некомпетентности", -мысленно хмыкнул Эрвин.
   - Кажется, у него шевелятся губы. Он что-то говорит?
   - Да.
   - Что?
   - Не можем разобрать. В нашем монастыре собраны люди со всего мира, но никто не понимает брата Джироламо.
   - Может, древние языки?
   Отец Иероним опять улыбнулся - на сей раз снисходительно:
   - Я специализировался по мертвым языкам. Это не дреевнееврейский, не древнегреческий... Да и вообще, ни на что не похоже. Можно уловить только некоторые индоевропейские корни.
   - Глоссолалия? - Эрвин знал, что наступает аббату на мозоль, но не смог удержаться.
   - Вы имеете в виду феномен "говорения на языках", свойственный сектам пятидесятников? - поморщился о.Иероним. - Вряд ли...
   - Но не исключено?
   - Считайте, что исключено! - очки аббата сверкнули красным. - Скорее, психическое заболевание...
   Эрвин снова посмотрел на экран.
   - Камера транслирует звук?
   - Да. Я просто отключил, чтобы не мешало. Пожалуйста.
   Отец Иероним повернул ручку громкости на колонках и Эрвин вздрогнул.
   - Что с вами? Вы его понимаете?
   Отец Иероним шептал очень негромко... Но от этого шепота когда-то
   родилась Вселенная. Без Слов этого Языка ничто не начало быть, из того, что начало
   быть...
   - О, да. Я его очень хорошо понимаю.
   - Вы сможете помочь? - отец Иероним даже привстал из кресла.
   - Скажите, - спросил Эрвин, - Когда вы его слышите - вы ничего не чувствуете?
   - Ничего... - немного удивленно ответил аббат.
   - Какого результата вы хотите добиться? - вздохнул Эрвин. - Чтобы он стал таким, как раньше?
   - Хотя бы чтоб он поел... - растерянно пробормотал о.Иероним.
   - Фра Джироламо более не нуждается ни в пище, ни в питье.
   - "Я дам тебе воду, испив которой, ты не будешь более жаждать", - неожиданно произнес фра Бенедетто и Эрвин его понял.
   - Пойдемте к нему! - о.Иероним порывисто встал из кресла и одним шагом достиг двери. Фра Бенедетто и Эрвин бросились за ним.
   Келья отца Джироламо была совсем рядом. Когда они открыли тяжелую, размокшую дверь, то не увидели внутри ничего, кроме ослепительного, всепоглощающего света...
  
   На площади у театра Драмы находится скульптурная композиция ,первоначально посвященная расстрелу рабочей демонстрации в январе 1905 года: воздевшая руку женщина с прижавшимся к ее бедру ребенком. У ног женщины лежит держащийся за сердце мужчина. Сейчас это памятник бойцам за независимость Помории. Борьба была бескровной, но стоила поморам многих нервов, что теперь и призван символизировать памятник минувшей эпохи, эпохи Империи...
   В народе памятник окрестили так : "Мама, останови такси, папе плохо"!
  
   Под Вирусскими воротами, в зарослях плюща, в тени башни, прятался Юродивый. Завидев Джонни, он выскочил из своего укрытия и, упав на мостовую, вцепился, что-то бормоча, в полу Маршалловского плаща, пытаясь его поцеловать. Без привычных цепей Юрод был ничтожным и легким, поэтому Джонни не сразу заметил, что за ним что-то волочится... А когда заметил, вырвался из плаща и ушел прочь быстрыми шагами. А Юродивый, как бешеный пес, зубами принялся разрывать черную кожу сброшенного одеяния, мотая косматой головой и утробно рыча.
  
   Шпиль Мейербергской Ратуши венчает литой флюгер - легендарный Старый Тоомас. Фигурка воина в латах вот уже пятьсот лет хочет повернуться лицом на восток, чтобы хоть раз увидеть восходящее солнце, но все эти годы упорно, изо дня в день, дует западный ветер...
  
   На Ратушной Площади полукругом стояли фургончики с матерчатым верхом, старые лошади жевали цветы на клумбе и четверо оборванцев вешали на фасад ратуши транспарант с надписью : "Keskajale teaatri festivaal". Палачи в красных колпаках сколачивали похожие на эшафот подмостки. Женщина в средневековом костюме вылила ушат помоев прямо под ноги комиссару Поому, и тот в задумчивости замер посреди грязной лужи. Фестиваль - дело святое, запретить нельзя... Прогонишь артистов - что в Европе скажут? "Поморская республика не может изжить тоталитарное имперское прошлое?" Уж лучше в мокрых форменных брюках молча стоять посреди вонючей жижи...
   Эрвин поздоровался с комиссаром, тот в ответ приложил руку к фуражке. Джонни тихонько сделал непристойный жест в адрес Поомовой спины, и спина обиженно поникла.
   - Я хочу пить, - сказал Яника, вытирая пот со лба. Вместо платья на ней была тонкая стальная кольчуга. В ней было тяжело и жарко, зато сравнительно безопасно.
   - Давай попросим у артистов, - предложил Эрвин.
   Мимо как раз пробегал бородатый карлик в берете с пером. Вслед за ним по булыжникам громыхала увесистая шпага. Карлик нес булькающие меха.
   - Простите, вы не дадите нам попить? - вежливо спросила Яника у лилипута. - Что вы несете? Вино?
   - Пока еще нет! - рявкнул малюточка басом. - Сок. Только что надавили.
   Карлик мотнул бородой за спину - возле одной из повозок стоял деревянный чан, в котором топтались две увесистые женщины. Под их кривыми, варикозными ногами чавкала желто-коричневая жижа.
   - Что- то мне уже не хочется, - пробормотала Яника, отворачиваясь.
   - Из чего сок? - хладнокровно поинтересовался Джонни.
   - Из картошки... Больше ничего в округе не нашли.
   - Лучше бы одуванчиков нарвали, - хмыкнул Эрвин, кутаясь в рясу, которую ему подарил на прощание отозванный в Ватикан о.Иаков.
   - Не хотите - как хотите, - обиделся лилипут и нырнул под ближайшую телегу.
   - Тогда колы купим! - заныла Яника, но колы в очерченном повозками заколдованном полукруге не оказалось, и подруга Джонни, звякнув кольчугой, опустилась на пыльные камни. Эрвин пальцами босых ног вырывал траву, проросшую между булыжниками мостовой. Джонни широким движением сорвал с себя потрепанный плащ и воздел руки к небу:
   - Воды! Полцарства - за глоток простой воды!
   Вокруг них стали собираться артисты. Сползались нищие, калеки, проститутки, кондотьеры, короли и шуты, Бригеллы и Панталоне... Слепой, дряхлый Король выступил вперед:
   - Мы жаждем много лет. Мы ходим по пустыне иссохших душ. Никто не дал нам пить. И ты - такой же. С нами будь отныне. Тебя научим мы смеяться и любить...
   - Послушай, добрый старец! - Джонни взял Короля за руки. - Смеяться и любить - мы можем хоть когда! Ну, а сейчас - для смеха нет причины, и нам нужна обычная вода!
   - Или кола! - сказала Яника.
   - Все что мы можем дать - лишь яд... - ответил Король, - Иль сок картофеля - ты волен выбирать!
   - Мне - сок картофеля, - со страдальческой миной выдавила Яника, и тотчас из-под народных ног выскочил давешний карлик с бурдюком. Он проворно расшнуровал его и протянул Янике, улыбаясь во всю бороду:
   - Поверь - тебе понравится! Испей!
   Яника, морщась, сделала несколько глотоков. Сок потек по ее подбородку, шее, кольчуге... Блестящая сталь мгновенно потемнела.
   - Спасибо, очень вкусно... - пробормотала она.
   - А мне, пожалуй, дайте яду! - поднял голову Эрвин.
   - Ты что - с ума сошел? Одумайся! - воскликнул Джонни.
   - Пусть пьет, - вмешался сидящий на земле калека. - Я выпил - ничего! Остался жив! Все пьют, когда приходит время!
   - Пей! Несите чашу! Пусть выпьет!! - загудела толпа.
   - Послушай, брат, - Джонни склонился к уху брата. - Игра заходит слишком далеко! Ты посмотри на них - какие рожи! Отравят - и недорого возьмут!
   - Оставь его, он сделал выбор! - слепой Король своим жезлом отстранил Джонни от брата. - Скажи, ты сам - что будешь пить?
   - Пожалуй, ничего! - ответил младший Маршалл. - Уж лучше я живьем засохну, чем стану пить какую-то бурду! А если с братом что случится - отомщу жестоко!
   - Коль справедлива месть - ее мы не боимся! - гордо ответил Король. - Но брат твой будет жить. Прозрит он сущность всех вещей на свете, и будет вечно вечности искать!
   - И я хочу! - взметнулась Яника.
   - Пожалуй, поздно! - вздохнул Король. - Вспучится живот... Кто выпил сок картошки - ни с чем его он смешивать не должен...
   Яника надула губки. Джонни положил ее голову себе на плечо...
   Массовка расступилась, образуя живой коридор, по которому в круг, где стояли Эрвин, Джонни и Яника, медленно вошла женщина в костюме Смерти: балахоне "Motorhead" с капюшоном, закрывающим лицо, и в драных джинсах. Ее тонкие руки с искусанными ногтями крепко держали простую деревянную чашу с темной, мерцающей жидкостью.
   - Пей! - тонкие губы женщины дрогнули в усмешке.
   Эрвин взял чашу, коснувшись неожиданно горячих, тонких пальцев...
  

Занавес.

  
   Иван Алексеевич Мозговед выгуливал свою глупую, глупую собачку. В одной руке он держал поводок, в другой - совочек с пакетиком (для сбора продуктов собачьей жизнедеятельности). Мысли его, однако, витали далече, возвращаясь в рабочий кабинет, где в верхнем ящике массивного стола лежала почти готовая монография "Феномен пограничных состояний" - продукт многолетних теоретических изысканий и препарирования десятков Пограничников. Скольких из них он свел с ума, скольких загнал в могилу психотропными препаратами - не счесть. Уцелевшие прятались от него и друг от друга. Все, кроме Джонни и Эрвина - этих, казалось, было ничем не пронять...
   В тысячестраничном труде все было разложено по полочкам, классифицировано и систематизировано. Один только список использованных источников занимал никак не менее полусотни страниц. По старой привычке Иван Алексеевич поставил в нем на первое место ПСС В.И.Ленина, который, оказывается (к немалому удивлению ученого) многократно и пространно высказывался по теме монографии. Не хватало только заключения, итога... Мозговед смаковал небольшую незавершенность своей работы, оттягивая, елико возможно, тот торжественный момент, когда он поставит точку под монументальным трудом.
   Иван Алексеевич присел на скамеечку под цветущим жасмином. В уютной шкатулке двора играли дети и пенсионеры. Угрюмый поморский мальчик уселся на один конец качелей, и его не могла перевесить целая толпа хохочущих девчонок, повисших на другом конце приспособленного для забавы архимедова рычага. Благообразные, похожие на раскрашенных гномов старички, играли в "двадцать одно" на раздевание. Толстая домохозяйка выбивала красный ковер, клубы пыли заволокли двор. Мопс Ивана Алексеевича беспокойно заскулил.
   - Тихо, Фуня! Тихо!
   Из пыли родилась прекрасная, юная и стройная черноволосая девушка в бушлате и джинсах. Бушлат был надет прямо на голое тело - наметанный, похотливый глаз Ивана Алексеевича ошибок не давал. Девушка села на скамейку рядом с Мозговедом, взяла его мясистые щеки в свои нежные руки (он еще успел заметить, что ее лицо немного портят две вертикальные морщинки возле уголков рта) и страстно поцеловала его в слюнявые губы, пребольно укусив за язык. После чего, ни слова ни говоря, встала и опять исчезла в пыли. Во рту Ивана Алексеевича разлился металлический, горький вкус миндаля. "Вот молодежь распустилась!" - подумал он почему-то совершенно без всякой злобы. Ему даже захотелось догнать дерзкую девчонку, но он, конечно же, остался сидеть на скамеечке под жасмином. Необдуманные поступки были не в его духе, а произошедшее только что он еще не обдумал. Пыль рассеялась. Во дворе уже никого и ничего, кроме сумерек, не было. И тут мопс Фуня покосился на хозяина гноящимся глазом и сказал:
  -- Ну, что? Тебе нужен был финал? Пожалуйста... Лучше не придумаешь. Не
   уберег я тебя, Хозяин, не уберег...
  -- От чего, Фуня, ты должен был меня уберечь? - удивился Мозговед.
  -- От разговоров с собаками, разумеется, - иронично улыбнулся Фуня и высунул
   язык.
  -- Да?
  -- Нет, конечно! От общения с Пограничниками! - разозлился мопс. - Сладостра-
   стник! Зачем ты поцеловал девушку?
  -- Это не я!.. Она сама!
  -- Сама! - мопс огорченно опустил уголки пасти. - Хозяин, хозяин... Надо было
   тебе побывать на Границе несколько раньше, при более благоприятных обстоятельствах. А теперь - припомни-ка свою монографию, главу о медикаментозной коррекции аудиовизуальных пограничных образов. Это единственное твое спасение сейчас... Страница двести семьдесят девять, если я не ошибаюсь...
   ...Джонни, зашедший к Мозговеду за метадоном для Яники, застал психиатра мило беседующим со своей собачкой. Метадон Маршаллу пришлось искать самому. Немного подумав, он выгреб из стеклянного шкафа и рассовал по карманам все имеющиеся там нейролептики. Уходя, Джонни с плохо скрываемым злорадством вызвал "Скорую"...
  
   Когда нет ветра, кажется, что нечем дышать...
  
   - Тебе не кажется...
  -- Кажется. Мне только и делает, что кажется...
   "Каннель" гудел. Из-за шторма в Заливе рейс "Оера Готса" опять был отменен,
   и в кабачке оказались сразу две смены алкотуристов. Валдур невпопад перебирал струны - его все равно никто не слушал. Приветливо краснели щеки и груди официанток, пот капал в глинтвейн...
   - А я тебе говорил, не надо было пить! Янику до сих пор от этого сока выворачивает...
  -- Ее не от сока выворачивает...
  -- Я знаю. Я достал метадон... А ты - растерялся там, на площади... Надо было за
   угол отойти, да два пальца в глотку...
  -- Это была она.
  -- Ева?
  -- Да.
  -- Что ж ты...
  -- Всему свое время. Яд еще действует.
  -- Ты вернулся домой?
  -- Да... Я почти все время сплю и вижу странные сны...Слушай, почему мы
   никогда не уезжали из Мейерберга?
  -- А куда ехать-то?..
   Тем временем Валдур встал, подошел к камину, положил туда свой каннель и
   чиркнул зажигалкой. Сухое дерево вспыхнуло мгновенно - тяга была отличной, - и пылающий инструмент вылетел в трубу, сыграв напоследок так, как не играл никогда - настоящую, поморскую песню, песню моря и ветра... Все затихли, и только Валдур ничего не услышал, потому что вышел на свежий воздух, не в силах больше выносить духоту подвала...
  
   Поморские генетики вывели новый сорт папоротника. В Иванову ночь он цветет
   огненно-белыми цветами.
  
   Эрвин слушал голоса. Он знал, что добром это не кончится, но без голосов было бы совсем одиноко. Он лежал на полу своей комнаты и курил вчерашние окурки, когда в дверь осторожно постучали. "Добрая слава на дороге лежит, а дурная слава впереди бежит", - подумал Эрвин.
  -- Не заперто!
   Мужичок был так себе, невзрачный. Носатенький, сутулый, неуклюжий весь
   какой-то...
  -- Да вы присаживайтесь... Прямо на пол, здесь чисто, - соврал Эрвин.
  -- Помогите, - пробубнил мужичок, усевшись по-турецки. - Я -маньяк.
  -- Какой еще маньяк? - удивился Маршалл.
  -- С-с-с... Сексуальный, - маньяк покраснел.
  -- Что-то не слышал я, чтобы в Мейерберге такие водились...
   И тут мужичка словно прорвало.
  -- Да что!.. Я только!.. А они - сами!...
   Из сбивчивого рассказа Эрвину удалось уяснить суть проблемы. Перед ним был
   действительно маньяк. Он не мог спокойно пройти мимо женщины. Набрасывался, волочил в кусты, в подворотню, куда попало... Но все дело в том, что женщины не сопротивлялись. И уж тем более - не заявляли в полицию. Сказывался ли их поморский, огненный темперамент, или дело было в воспринимаемом ими на уровне подсознания диком запахе маньяка - неизвестно...
  -- Ну, и что же? - Эрвин снова лениво улегся на пол. - Другие мужчины вам бы
   только позавидовали, а вы жалуетесь!
  -- Доктор! - мужик встал на колени. - Я есть хочу! Я - спать хочу! Я в парке хочу
   гулять нормально, а не под кустом с дамой валяться! Я в кино хочу сходить чтобы фильм посмотреть, а не скрипеть креслами в заднем ряду! Я, в конце концов, хочу в женщине человека видеть, понимаете, человека!
   Маньяк заплакал.
  -- Я заплачу вам! У меня и деньги есть!.. Я их, понимаете, насилую, а они мне
   деньги суют...
   Эрвин сел, затем встал. Все тело ныло, паркет был твердый и неровный. Маньяк
   тоже подобострастно вскочил, рассыпая скомканные купюры.
  -- Ладно, - сказал Эрвин. - Я помогу вам. Денег не надо, только сходите за
   сигаретами... Найдите женщину по имени Ева...
  -- Где мне ее искать?
  -- Найдете, не волнуйтесь. Она ходит в бушлате. Скажите, что от меня. А там -
   посмотрим...
   "Не хотелось бы ошибиться," - подумал Эрвин, когда обрадованный маньяк убежал за сигаретами.
   -...Скажите, вы слышите голоса? Вот прямо сейчас?
   Вернувшийся маньяк выкладывал блоки сигарет на каминную полку. Он оглянулся и улыбнулся щербато:
  -- Конечно! Это в соседнем доме... Радио играет!
  -- Вот и славно, - пробормотал Эрвин. - Вот и славно...
  
   В течении всей своей истории Мейерберг не знал ни одного крупного пожара,
   поэтому сохранился практически в первозданном виде.
  
   Зарево Джонни увидел еще с моста через реку Пирита. Худшие его ожидания
   оправдались при подъезде к дому. Строения полыхали жарким, бесцветным на солнце пламенем, как будто были сложены из торфяных брикетов. В кипящем рву кверху брюхом плавали красные, вареные крокодилы. У ворот, по которым сноровисто бегали озорные огоньки, стояла Яника с зажженной зажигалкой "Zippo" в правой руке. Ее левая рука была перетянута резиновым жгутом. К ногам девушки, жалобно скуля, жались слегка подпаленные доберманы. Маршалл затормозил так, что передние стойки джипа стукнулись об ограничители. Впрочем, уже можно было не спешить... Медленно и бесшумно, как во сне, рушились башни - одна за другой. Пинками разогнав собак, Джонни оттащил Янику к машине, вырвав из ее рук зажигалку.
  -- Я только погреться хотела, - бормотала девушка. - Серые камни - такие
   холодные... Мне только нужно было немного тепла...
  -- Где ты взяла героин?! - рявкнул Джонни.
   Но Яника только открывала рот, как золотая, умирающая рыбка...
  
   Настоящее поморское пиво славится на всю Европу. Оно такое густое, что не
   выливается из бутылки. Между прочим, это очень практично.
  
   На стук Эрвина ответа не последовало и он тихонько вошел в логово Философа. Тот спал, раскинувшись на снятой с петель двери. Шарф на его шее был размотан. Вокруг, посреди сухих хлебных корок , храпели наглые летучие мыши - все двадцать семь. Горло Философа представляло собой сплошной кровоподтек, и Маршалл понял, что произошло. Привыкнув к крови вечно пьяного Философа, вампиры стали настоящими алкоголиками. Для удовлетворения своих потребностей крови им требовалось все больше и больше и, в конце концов, они убили своего кормильца - собутыльника...
   Пачку зеленого чая Эрвин на этот раз унес с собой...
  
   В Помории никто никогда не умрет от жажды - здесь можно пить дождь...
  
   - Зря ты с нами пошла..., - сказал Джонни, помогая Янике выбраться из машины.
   - Эрвин, хоть бы ты ей сказал...
   Эрвин молча захлопнул дверцу и, не оборачиваясь, пошел к воротам больницы. Джонни плюнул, запер машину и протянул руку своей синеватой подруге. Яника хромала на обе ноги и смотрела на мир черными, ввалившимися глазами...
   Мейербергская психиатрическая лечебница располагалась в бывшем гарнизонном госпитале, в парке Кадриорг, в очень живописном месте, над обрывом. Братья приходили сюда несколько раз в год, проведать коллег-Пограничников.
   За чисто символическую взятку миновав КПП, Маршаллы и Яника вошли на мощеную брусчаткой территорию больницы.
   - Как здесь тихо, - прошептала Яника.
   - А чего шуметь-то? - буркнул Джонни. Ему было не по себе, но он крепился. Эрвин разговаривал с главврачом - похожим на Николу-Угодника доктором Кару. Братья оплачивали содержание в больнице своих товарищей по цеху. Случись что, оплачивать их содержание здесь было бы уже некому... Впрочем, если бы это самое ЧТО случилось, им было бы уже абсолютно все равно...
   -...в порядке, - услышал Джонни завершение фразы, произнесенной Кару и подошел поближе.
   - Здравствуйте! - приветствовал врач Джонни и Янику. - Как самочувствие?
   - Не дождетесь! - огрызнулся младший Маршалл.
   - Скажите, у вас не найдется немного...- Яника облизнула пересохшие губы, Джонни прикрыл ей рот ладонью...
   - Пойдемте? - обратился к Эрвину доктор Кару.
   Внутри здание госпиталя было нестерпимо белым. Белые стены, белый пол, белый потолок. Даже окна были замазаны побелкой. ("Чтобы больных ничего не раздражало,"-пояснил Кару.) Толкнув белую дверь, доктор впустил гостей в белую палату, где белые больные сидели на аккуратно заправленных белых кроватях. Два здоровенных, белых санитара на всякий случай тихо вошли следом и молча замерли по обе стороны от двери. Черными здесь были только Джонни, Эрвин и Яника. И, наверное, они всех очень раздражали.
   - Здесь как в раю! - тихонько сказала Яника.
   - Я представлял себе рай несколько иначе, - ответил Джонни.
   - Почему они все здесь одинаковые?
   - Они - не одинаковые, - сказал Эрвин. - Просто их фактически не существует. И тем не менее - давай-ка я тебя со всеми познакомлю.
   Кровати были выстроены в линеечку. Пограничники сидели на них в одной позе - прямо, подняв голову и сложив руки на коленях. Так их усадили санитары.
   Посетители подошли к первой кровати в ряду.
   - Яника, знакомься, это - Пудинг! Пудинг - это Яника!
   Пудинг когда-то был толстым-претолстым, и жизнерадостно дрожал подкожным жиром при каждом движении, за что и получил свое прозвище. Теперь он был - как все. И на приветствие не ответил...
   - Ему стало тесно в своих границах. Его расперло изнутри, потому что он слишком много в себя вобрал. Лопнул, как воздушный шар. Теперь мы можем наблюдать только рваную оболочку былого Пудинга.
   - А это - Скептик, - Эрвин перешел к следующей кровати, и все остальные переместились за ним. - Прошу любить и жаловать!
   Любить сидящее на кровати сморщенное создание было невозможно, его можно было только жаловать. Яника осторожно потрогала скукоженную руку.
   - Не бойся, они все сидят на транквилизаторах, - сказал Джонни.- Они не смогли бы пошевелиться, даже если бы захотели...
   - ...А они не захотят, - подытожил Эрвин. - Скептик сознательно сжимал свою Границу - считал, что так она станет прочнее и насыщеннее. Пока не сжался в точку...
   - ...Вот Сфинкс. Ну, у него вообще все на лбу написано...
   Лицо Сфинкса и впрямь было густо покрыто татуированными письменами.
   - А что тут написано? - робко поинтересовалась Яника.
   - Я же сказал - ВСЕ! Это его и сгубило.
   Дальше Эрвин шел вдоль ряда кроватей уже не останавливаясь.
   - Это Анджей. Полная непроницаемость, окостенение Границы. Что там, внутри происходит - не знает никто... Это Ким, его сфера вывернулась наизнанку, заточив внутри кусок вечности, а самого Кима распылив во внешнем... Это Чудин. Его Граница слилась с границей клиента. Классическое раздвоение личности...
   Так они добрались до самого окна. Две крайние койки были свободны... Братья молча постояли над ними.
   - Это они себе приготовили, - шепнул Кару на ухо Янике. - Они - последние Пограничники... Они все заканчивают свой век здесь, это неизбежно...
   И доктор слегка куснул Янику за мочку уха...
   ...Джонни с Эрвином одновременно посмотрели на далекую, почти скрывшуюся в белизне дверь, которую охраняла пара архангелов...
  
   Белые ночи в Мейерберге на самом деле никакие не белые. Они - цвета тающего весеннего снега.
  
   Самый длинный день в году - Jaanipaev, Иванов день, - является поморским государственным праздником. Но главные торжества происходят, конечно, ночью - ночью накануне Ивана Купалы. Поморы, насильственно крещеные закованными в броню тевтонами, в глубине души оставались простодушными язычниками, поэтому праздик этот отмечали с размахом и по всем правилам. С озера Кохтла-Ярве велась торжественная телетрансляция - сам премьер-министр голышом кувыркался в воду через костер, оставляя за собой дымный шлейф...
   ...На берегу озера Юлемисте было многолюдно. Пищал дудками народный оркестр, горели костры, а огромное солнце уже укололо о вершины почерневших сосен свой багровый зад. Весь поморский этнос собрался тут, одетый в холщовые рубахи, в венках из терний и топтал мягкий, белый мох босыми ногами. Эрвину же под ноги попадались исключительно иголки да шишки, он постоянно охал, чертыхался и спрашивал себя, что он здесь делает... То и дело он кружился в каком-нибудь хороводе, на голову ему напялили ужасно колючий и пахучий венок из веток шиповника... Похожий на лешего старик, приплясывая, ткнул ему под нос корчагу с пивом, и Эрвин осушил ее до дна. Музыка сразу стала громче, а пляски - экстатичнее... Танцующие освобождались от одежды... Остался только ритм и нагие, горячие тела... Эрвина дернули за руку, и он упал в ракитник. Его накрыло мягкое, прохладное облако женского тела; ударила молния поцелуя...
   И грянул гром.
  
   ...На воду спустили плот с разложенным на нем костром. Пламя метнулось вверх, в светло-сиреневое небо, и вниз - в блестящее зеркало. На берегу тоже запалили огненный шатер; через него прыгал по двое, взявшись за руки. Кто-то благополучно приземлялся по ту сторону пламени, потирая обожженные ляжки; кто-то сгорал с громким криком, кто-то - превращался в пар и легким облачком улетал в сторону Большой Медведицы.
   Вода озера бурлила купающимися, как первобытный бульон, в котором зародилась жизнь. Зарождалась она и сейчас, и потихоньку выползала на берег.
   - Не холодно? - спросил Эрвин.
   - Нет, - ответила Ева. - Только комары кусают.
   Эрвин шепнул что-то, и вся кровососущая живность в Мейербегре издохла и невидимым дождем пала на землю.
   - Зря ты...
   - Захотелось воспользоваться Словом в эгоистических целях...
   Ночь шумно, огорченно выдохнула.
   - Зачем ты натравил на меня маньяка?- спросила Ева.
   - Подозреваю, что он убежал от тебя, как ошпаренный...
   - Убежал. Но "спасибо" он успел сказать!
   - Я хотел проверить...
   - Что?
   - Ты - не из Мейерберга.
   - Нет. У тебя свой мир, у меня - свой.
   - Тогда - что ты тут делаешь?
   - Тебя...
   Эрвин сел.
   - Я уже почти готов... Пойдем купаться?
   - Пойдем...
  
   В поморской полиции имеют право служить только те, чьи предки поступили в городскую стражу Мейерберга до 1154 года включительно...
  
   Комиссар Поом на ходу косился на свои плечи. Правым глазом - на правое, левым - на левое. На плечах были погоны, а на погонах - новые, сверкающие лычки. Неудивительно, что он столкнулся с Джонни, который смотрел себе под ноги. Их глаза , поболтавшись в орбитах, встретились.
   - О! Комиссар... - начал было Джонни.
   - Стаарший комиссаар! - вальяжно протянул сияющий Поом.
   - Поздравляю с повышением! Подвиг какой-нибудь совершили, наверное?
   - Таа неетт... Каккие пооотвикки... Таккк... Заттершаал неппольшуую паартию керроиина...
   - Как это вас угораздило?
   - На уулицце нашоол... В чеммодаане...
   - Разве вас мама не учила, что брать чужое - нехорошо?
   - Таа? Ну, токтаа я фсее отдаамм...
   - Кому?
   - Поккаа не знааю...
  
   На Ратушной Площади Мейерберга находится самая старая в Европе аптека. Там незадорого пускают кровь и ставят пиявок.
  
   Солнце больше не заглядывало в комнату Эрвина. Очевидно, брезговало. А в последние дни и вовсе скрылось за непроницаемым низким небом. И все время шел дождь. Шкуру Эрвина рвали черные ногти, душу - черные желания. Он пил Еву из ее крашеного черной помадой рта, крепко вцепившись руками в ее вороные, жесткие волосы... А потом они сидели на подоконнике лицом друг к другу и брызги дождя залетали в открытую форточку. Жестяной стук капель не давал им уйти в себя, и приходилось уходить друг в друга. За мутным мокрым стеклом, с которого дождь смыл всю сажу, расплывался Мейерберг...
   Они поднялись в комнату Алхимика. Ева устроилась на коленях у окаменевшего гностика, а Эрвин принялся перемывать в ржавой раковине с фыркающим краном закопченные колбы и реторты.
   - Почему? - спросил Эрвин. Это было первое слово, которое прозвучало в его доме с тех пор, как он привел сюда Еву.
   - Любовь не ищет своего, - ответила Ева. - Она ищет чужого.
   - Им должен быть именно я?
   - Нет, - улыбнулась Ева, и складки вокруг уголков ее рта разгладились. - Но почему бы не ты? Вернее, и ты тоже...
   - Кто ты?
   - Зачем ты задаешь такие вопросы? Тебе плохо со мной?
   - Нет. Просто я все время боюсь, что ты исчезнешь.
   - Я исчезну вместе с тобой.
   Ева достала из кармана бушлата мятую самокрутку, чиркнула спичкой о каменный лоб Алхимика и ритуально закурила.
   - Я заберу тебя отсюда.
   Эрвин уронил в раковину колбу, порезался об осколки, кровь потекла по прозрачному стеклу в Мейербергскую канализацию.
   - Нет...
   - Да. Разве ты не видишь знаков ? Твоя жизнь - это набор символов, а ты никак не можешь сложить мозаику...
   - Я не хочу ничего складывать!- Эрвин слизнул кровь с руки. - Я хочу просто жить...
   - Так не получится. В этом мире - нет.
   - У меня нет другого мира.
   - Зато у меня - есть! Вы придумали себе Границы и ползаете по ним, боясь уйти в глубину или подняться вверх!
   - Уход в глубину - это шизофрения!
   - Только в Мейерберге! Потому что здесь нет глубины, одна поверхность. На которой - ты, со своими фантазиями...
   - Скажи еще, что в твоем мире нет Границ...
   - Есть, но они недостижимы, - Ева слезла с колен Алхимика и подошла к Эрвину. Вплотную.
   - Если нет Границ - то это значит, что нет ни тебя, ни меня! - Эрвин обнял Еву. - Все перемешано, царят хаос и безумие!
   - Ошибаешься... Слышишь - я говорю... И ты - говоришь. У звуковой волны нет границ, но она несет в себе свою индивидуальность, свою информацию, свою энергию...
   - Как Слово...
   - Да. Слово. А ваши "слова" мечутся внутри Мейерберга, многократно усиливаются, отражаясь от его границ, создают ощущение всемогущества... Нельзя жить в коконе. Энергия накапливается, не находя выхода; происходит взрыв и мир гибнет... Твой мир готов умереть, Эрвин... Пора уходить.
   - Хорошо... Давай только подождем, пока не кончится дождь...
   А дождь все не кончался и не кончался... И капли крови Эрвина вторили ему, падая на пол: "Туп... Тупп... Туппп..."
  
   Когда на пятидесятый день после Воскресения Иисуса на апостолов сошел Дух Святой, они, начали говорить на разных языках... Но, в основном, конечно, на поморском...
  
   Джонни больше плевал, чем курил. Ледяные капли стекали ему за шиворот и железными когтями скребли спину. Насквозь мокрый Эрвин, понурясь, стоял перед братом и виновато смотрел в небо. В его глазах стояла дождевая вода.
   - Так, значит... - сквозь зубы процедил Джонни, разжевав и выплюнув давно погасший окурок. - А если она - это разрыв твоей Границы? Если это - начало конца?
   - Мне - все равно, - сказал Эрвин и поглядел на окно, за которым, почти невидимая, стояла Ева.
   - Как знаешь. Только меня в это не втягивай! - Джонни повыше поднял воротник плаща.
   - Поздно... Если она - из другого мира, если наш мир - замкнут, то у него должен быть только один творец и хозяин... Понимаешь?
   ...У Пограничников должна быть хорошая реакция. У братьев она была просто отменной. Пистолеты к голове друг друга они приставили одновременно. Так же одновременно они их опустили и рассмеялись.
   - Боги ссорятся... Понимаю, Эрвин... Понимаю... Но с чего ты взял...
   - ...Если это - ты, то ничего бы не случилось...
   - А если нет?
   - Дорогие сердцу воспоминания лучше убивать самому.
   - Правильно, - Джонни убрал пистолет за пояс. - Почему же ты не выстрелил? Боишься оказаться пешкой в чужой игре? В любом случае, решение принято. Ты - уходишь. Я - остаюсь. Мне здесь нравится! У меня есть Яника. И я разделю судьбу этого мира, какой бы она ни была. Прощай, брат!
   Эрвин и Джонни обнялись и хлопнули друг друга по спинам так, что эхо заметалось по двору и выскочило на улицу через низкую арку.
   Расходясь в разные стороны, братья не оглядывались...
  
   В парке Кадриорг каждую зиму строят снежный городок. Весной его аккуратно разбирают по кирпичикам и прячут в морозильники - до следующей зимы.
  
   Янике было очень плохо. Она лежала на скамейке в парке, подтянув колени к подбородку, когда мимо проходил старший инспектор Поом с чемоданом героина. Целый день он пытался отделаться от своей находки, сильно переживая, что подобрал не принадлежащую ему вещь. Однако все от него шарахались, как от зачумленного. Поглядев на Янику, Поом присел рядом, целомудренно одернул Яникову юбку, снял фуражку, и вытер себе слюни клетчатым платочком.
   - Простиитте! - Поом потряс Янику за плечо. - Ваам не нуужен чеммотаан с керроиином?
   Яника с трудом разлепила губы и открыла затянутые пленкой глаза. Старший инспектор наклонился, чтобы получше расслышать ответ девушки.
   - Иногда боги посылают нам удачу... - прошептала она.
   Щелкнули хромированные замочки, крышка чемодана открылась и Яника упала лицом прямо в манну небесную. Над скамейкой поднялось облачко ангельской пыли, которое и заметил Виктор Хеланди, растряхивающий свое чрево на вечерней пробежке трусцой.
   - Нет, вы поглядите! - Хеланди упер руки в боки. - Честному налогоплательщику уже и чемодан нельзя на улице оставить, сразу сопрут! И кто! Инспектор полиции!
   Поом смущенно чихнул.
   - А мои люди с ног сбились, ищут пропажу! Нет, я мог бы, конечно, просто сказать: "Хочу!" и все бы тотчас же исполнилось, но так - неинтересно... И накажу я тебя, инспектор, собственноручно!
   Виктор стал расстегивать молнию спортивной куртки, но Поом успел первым выхватить из кобуры свой "Магнум"... Красное пятно расплылось на белой майке Хеланди гигантским раздавленным комаром. Виктор выронил пистолет и рукой зажал рану.
   - Ах ты... Да чтоб тебя разорвало, проклятый!
   Раздался громкий хлопок, разлетелись неопрятные ошметки. Хеланди сел на запачканную красным, липкую скамейку рядом с Яникой, которая своим дыханием поднимала красивые героиновые фонтанчики.
   - Вот так... - сказал он. - Вот так!..
   ...Джонни слышал выстрел и последовавший за ним взрыв. Но когда он прибыл на место событий, время уже подошло к свому пределу... Джонни делал Янике искусственное дыхание, потом вскрыл финским ножом ее грудную клетку и руками массировал маленькое, беспечное сердце - все бесполезно...
   Маршалл пинком сбросил на землю чемодан и принялся окровавленными ладонями хлестать по лицу Хеланди.
   - Ты! Во всем ты виноват, сволочь!!! Из-за тебя девчонка погибла!!! -кричал Джонни, понимая, что виноваты здесь либо все, либо никто...
   - Исчезните вы... оба! - прошептал Хеланди свои самые последние слова...
  
   День Поморской Армии празднуется 14 февраля. В этот день в 1918 году боевой отряд юной поморской республики наголову разгромил интендантский обоз кайзеровских войск.
  
   Балалуновский "Хаммер" оставлял в раскаленном асфальте черную, дымящуюся колею. Андрей попыхивал короткой, толстой сигарой. На нем был бронежилет, а на лице - боевая раскраска индейцев племени сиу.
   - Я всех подключил, кого только можно было... Тел не нашли... - Балалун вильнул рулем, объезжая влипшего в асфальт белого голубя. - Только нож. На нем - "пальчики" Джонни и кровь Яники...
   Эрвин отрешенно смотрел в окно на белые, пушистые тополя. Ева взяла его за руку:
   - Это должно было случится, ты же знаешь...
   - Знаю, - ответил Эрвин. - Пограничники - не умирают. Мы еще встретимся с ним...
   ...Балалун позвонил Эрвину ночью и предупредил, что если он хочет убраться из Мейерберга, то сейчас - самое время, потому что на следующий день кайтселийт начнет штурм Базы, и в городе будет твориться черт-те что.
   "Тут всегда творилось черт-те что", - подумал Эрвин, но попросил Балалуна заехать за ним утром. Прощаться с городом Эрвин не стал. Он закрыл глаза и не открывал их, пока они не выехали из Мейерберга...
   Со стороны Базы доносились автоматные очереди и разрывы гранат. У поворота на Палдиски на дорогу вышел человек, широко раскинув руки. Балалун выругался и заторомозил. Лейтенант Петров ввалился внутрь машины. Его лицо было покрыто пороховой копотью, а посреди груди зияла огромная дыра, сквозь которую было видно спинку кресла...
   - Воды! - отчетливо сказал он.
   Ева протянула Петрову бутылку с минералкой. Тот начал жадно пить, но через дыру все выливалось. Тогда Петров заткнул ее беретом и, наконец, напился вволю.
   - Поехали! - сказал он Балалуну и откинулся на сиденье. - Давят, гады, но мы держимся! Меня за подмогой послали... Гони скорее!
   Балалун и так выжимал из "Хаммера" всех возможных лошадей. Граница стремительно приближалась. Все реже стали попадаться крытые соломой мызы, потом - пропали тополя вдоль дороги. А затем исчезла вообще всякая растительность и потянулись унылые песчаные дюны.
   - Ты бывал здесь раньше? - спросила Ева и Эрвин отрицательно покачал головой.
   На Границе стоял белый щит с черной надписью "Pomoori respuublikk". Надпись была перечеркнута жирной красной полосой. От полосы стекали вниз засохшие кровавыекапли, отчего она становилась похожей на скальпельный разрез. Дорогу преграждал полосатый шлагбаум . Яника и Эрвин вышли из машины. Балалун вытащил Петрова, положил его под щитом и закрыл пограничнику глаза...
   - Я возвращаюсь, - сказал Андрей. - И буду сражаться.
   - За кого? - спросил Эрвин.
   - За НАШИХ, - ответил Балалун, хлопнув Эрвина по плечу.
   ..."Хаммер" развернулся, мигнул на прощание габаритными огнями и вскоре скрылся за поворотом. Ева нырнула под шлагбаум.
   - Идем!
   Эрвин толкнул полосатый барьер. Посыпалась краска и ржавчина. Закрипел шарнир, и противовес поднял шлагбаум. Теперь он указывал прямо в небо. Маршалл переступил через проведенную на асфальте белую черту и оглянулся. Там, на западе, зажегся ослепительный шар, и в небо поднялась мерзкая ядерная поганка... Ударная волна стремительно катилась к Границе. Пыльный вал добежал до нее и замер клубящейся, медленно рассеивающейся стеной. Легкий ветер взъерошил волосы Эрвина. Звука взрыва он так и не услышал.
   - Батя... - сказал Эрвин. - Не сдал-таки Базу...
   - Пойдем, - сказала Ева.
   - Куда?
   - Куда угодно... Тебе жаль твоего прошлого? Его не было. Точнее, было, но совсем не такое... Ты все придумал сам. А с иллюзиями расставаться труднее всего ...
   ...Они отошли уже довольно далеко, когда Эрвин не выдержал и оглянулся. Над выжженной пустыней правильной полусферой висела желтая пыль. А на самой Границе бывшей Помории сидел Юродивый и, смеясь, пересыпал из ладони в ладонь горячий пепел...
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   51
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"