Зернов Павел Васильевич : другие произведения.

Имя для никого

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Это наш мир. Это мы. Здесь происходят странные вещи, смещающие границы привычного... Нет бега по кругу, но есть вещи, которые не меняются...

ИМЯ ДЛЯ НИКОГО

ИСХОД

...Есть город золотой...

А.Хвостенко

   Серебро ночи расплавило мой золотой город. Синяя штора. Красная штора. Снова синяя. Опять красная. Мигает реклама Напитка на соседнем доме. Мы с Ланой разговариваем - нам всегда есть о чем поговорить. Ну, или почти всегда...
   - Почему? - спросила Лана. - Почему синий и красный? Это дань традиции? Но ведь чем-то руководствовались, когда создавали традицию?
   Я натянул одеяло повыше и повернулся к Лане . Она была прекрасна даже в красно-синей гамме. Я дотронулся до ее лица, погладил пальцем густые стрелки широко разлетающихся от переносицы бровей, провел костяшками по переносице, взъерошил коротко остриженные волосы. Потом взялся рукой за ее острый подбородок и долго глядел в огромные, ночные глаза. В конце концов, Лана отвела мою руку:
   - Ты как Гамлет, глядящий на череп Йорика! Я еще живая, мне неприятно!
   - Это Инь и Ян. Красный цвет - символ желания. Синий - удовлетворение желания. Огонь и Вода. Буддистские и языческие символы. Они чуть помоложе этого мира. Поэтому.
   - Что за манера - отвечать на вопрос через пять минут после того, как он был задан!
   - Пять минут - это еще очень быстро. На некоторые вопросы ищут ответ всю жизнь. И даже дольше.
   Лана вздохнула и легла на спину. Я последовал ее примеру. Теперь мы смотрели в красно-синий потолок.
   - Сложно с тобой, - сказала она.
   - Прост только Бог. А мы вынуждены знать тысячи вещей.
   - Ненужных.
   - Да... И не обращаем внимания на то, что действительно важно.
   - А что важно?
   - Для меня - ты.
   - И - все?
   - Мне этого вполне хватает, чтобы жить.
   Лана снова повернулась ко мне, приподнявшись на локте, и хитро прищурилась:
   - А Золотая Крышечка?
   Боль прошила мою голову молнией - от виска к виску.
   - Да нет никакой золотой крышечки...
   - Нет, есть! - Ланин голос задрожал от возмущения. Она села на постели, придерживая одеяло у груди. - Неужели ты не хочешь найти Золотую Крышечку? Ведь тогда у нас было бы все, абсолютно все!.. Мы были бы счастливы!
   - Разве ты не счастлива - вот сейчас?
   - Да...- она поскучнела. - Но...
   - Ты противоречишь себе. Только что ты говорила, что не стоит забивать себе голову тысячей пустых и ненужных вещей...
   - Ничуть не противоречу!. Затем и нужна Крышечка - одна только Золотая Крышечка, - чтобы было все, и не надо было бы ни о чем думать!
   - Когда ничего нет, тоже не надо ни о чем думать.
   - Ты - зануда! - Лана отвернулась к окну.
   - Нет... Ты можешь обижаться. Можешь делать все, что захочешь. Я люблю тебя. Я думаю о тебе. Все время.
   Она взяла меня за руку, и мы говорили, но уже молча.
   ...Заполночь, и уже давно. Время, когда умирают короли и рождаются негодяи. Издалека, из-за двери, из другой, невозможной жизни - шепот. Потом топот. Удары в дверь и крики: "Он здесь!" Бесцеремонное вторжение. Меня ослепили ярким светом, схватили и понесли куда-то в чем мать родила - в джинсах и майке. Я вырывался, но невидимые руки клещами обхватили лодыжки и запястья. Низко-низко надо мной мчался потолок, и со всех сторон сыпались удары, сопровождаемые воплями: "Вот тебе! Вот тебе!" Тряска лестницы, лицом - по оштукатуренной стене...
   - Лана! Лана! - кричал я, но ее нигде не было. И я увидел звездное небо, и редкий, мелкий дождик падал на мое лицо. Еще - краем глаза - клумбу с навязчиво-синими цветами, толпу под черными зонтиками и разинутую пасть пещеры, о край которой я, кажется, ударился головой. "Лана!"- успел подумать я, и уж больше ни о чем не думал...
  
   ...Я опять стал думать о ней в тесной клетке с бетонным полом. Клетка стояла в подвале, на стенах смердели и коптили факелы. С потолка, как и положено, капала вода. Все болело - и душа, и тело - от жестокого обращения. Хотелось пить, и я поймал губами несколько мимолетных капель. Потом подполз к решетке, но не было сил даже покачать ее, чтобы проверить на прочность. Оставалось только думать. О ней. О своей любимой. О Лане. И я думал... А время шло незаметно и бессмысленно, превращаясь в эхо моей жизни. Гулкое, пустое, барабанное эхо...
   ...Эхо шло впереди людей. Я услышал их задолго до того, как они обступили клетку - молодые люди в бейсболках задом наперед, растянутых майках и приспущенных до колен широченных штанах. Шнурки их кроссовок были развязаны, и они то и дело падали, наступая на них. Сверкая кольцами в разных частях тела и гримасничая, тинэйджеры обступили мою клетку, стараясь просунуть голову между прутьями и корча гримасы. Все их действия сопровождались отвратительным гоготом. Они то и дело награждали друг друга тычками и затрещинами, не обращая, впрочем, никакого внимания на побои состадников. Вволю натешившись, они достали из бесформенных рюкзачков бутылки с Напитком и принялись протягивать мне, монотонно приговаривая какую-то белиберду вроде "оттянись-охладись" или "оторвись-зашибись", не разобрать. На всякий случай я перебрался поближе к центру клетки, где они уже точно не смогли бы до меня дотянуться. Детки зря пытались соблазнить меня Напитком - жажды я не испытывал, напившись потолочных капель. Наглумившись и таким образом, малолетний народец принялся поглощать Напиток - взахлеб, запрокидывая головы и шевеля кадыками (у кого они были). Кто-то включил музыку, и все начали танцевать. Ритмично подергиваясь, подростки встряхивали бутылки и обливали друг друга Напитком, как пилоты "Формулы-1" на подиуме. Несколько коричневых, липких капель попали и на меня; я поспешил стереть их со своей кожи. Мне было отчаянно неловко и противно созерцать происходящее. Я предпочел бы в тишине думать о Лане, но меня никто не спрашивал, все вопили и танцевали. Я заткнул глаза и уши, но навязчивый ритм и мелькающие тени все равно продолжали терзать меня.
   - Именем общечеловеческих ценностей! - прогремел железный голос и все смолкло. Я снова воззрел на полумрак Божий.
   - Гряди! - снова громыхнуло сверху и со всех сторон. Я поднялся . Почтительно притихшие подростки распахнули дверь клетки и расступились в стороны. Пришлось грясти.
   ...Я был растянут по темному коридору, а впереди был свет, и он не отдалялся и не приближался. Только нарастал гул множества голосов. Он сжимал мою бедную голову тисками, я двигался все быстрее, и вот, издав невольный вопль, я был выплюнут на окровавленный песок арены. Когда я собрал в кулак все свое мужество и поднял голову, то увидел переполненный амфитеатр Колизея, декорированный рекламными щитами Напитка, и DJ-пульт в ложе императора. За пультом возвышался сам Ди-джей - славный толстый парень. Тоннель, из которого я вышел, уже загораживали мрачные личности в темных очках и строгих костюмах . Во второй тоннель, который зевал на первый, рабочие сцены уносили чье-то бездыханное тело. Я попытался встать, но железный голос Ди-джея из многочисленных динамиков остановил меня:
   - Нет-нет, лежите, пожалуйста, если вам так удобнее!
   Между зрителями и телекамерами побежали обезьяноподобные люди, изображая аплодисменты и подавая еще какие-то непонятные знаки. Аудитория, потакая им, послушно захлопала в ладоши и засмеялась. Ди-джей самодовольно поправил темные, узкие очки:
   - Что же, шоу маст гоу он!
   За этим восклицанием последовала довольно длинная музыкальная заставка - соответствующая композиция группы Queen. Воспользовавшись паузой, я отдышался и приготовился к худшему. Фредди взял высокую ноту и умер от СПИДа. Ди-джей поднял руку, унимая взревевший амфитеатр. Когда воцарилась относительная тишина, он продолжил:
   - И мы продолжаем!! На нашей арене - отщепенец, не уважающий общечеловеческие ценности!
   - Б-у-у-у... - загудели зрители.
   - Он не ищет Золотую Крышечку от Нашего Любимого Напитка!
   Слабые вскрики. Кто-то упал в обморок.
   - Откуда вы знаете? - хрипло крикнул я, но мой микрофон, видимо, был отключен. Ди-джей моего вопроса не услышал и указал на меня перстом:
  -- Он не смотрит сериалы! ("Б-у-у-у!") Он читал Шопенгауэра! ("Б-у-у-у!")
   ШОПЕНГАУЭРА!!!! (Бурный, продолжительный свист). Может быть, кто-нибудь из присутствующих здесь хочет высказаться? Пожалуйста, пожалуйста, смелее, господа и дамы! Где ваши руки? Я не вижу ваших рук! - Схватившись одной рукой за причинное место, а другою размахивая над головой, ведущий исполнил несколько замысловатых па.
   - Итак!! Дама в заднем ряду, я слушаю Вас!
   Где-то на самой верхотуре с места поднялась толстенькая женщина, кокетливо одергивая платье. Была ли она молода или стара, я не мог разобрать с самого дна колодца амфитеатра. К ней тотчас подскочила обезьяна с микрофоном в лапах. Дама откашлялась:
   - А, скажите, он женат?
   Грянувший хохот спугнул голубей с крыш окрестных домов, и они серым пороховым пыхом поднялись в лазурную бездну. Ди-джей, снявши очки, утирал свои развеселые слезы. Отсмеявшись, он жестом собрал всеобщий смех в кулак, бросил его себе под ноги и безжалостно растоптал. Задавшая вопрос женщина спряталась за спинами вуайеристов.
   - Конечно, нет! - взвыл Ди-джей. - Ну кто польстится на такого убогого! Он же не умеет зарабатывать деньги!
   - Это неправда! - крикнул я в многоликую харю. - У меня есть девушка, которую я люблю! И деньги я умею зарабатывать! Не хочу просто...
   Меня опять не услышали. А с зрительских мест в вышину уже тянулась молодая поросль рук.
   - А правда ли, что он никогда не умывается?
   - Что у него татуировка во всю спину?
   - Что он круглый год ходит в кедах?
   - Что пьет огуречный рассол с похмелья?
   - Слушает этого... Егора Летова?
   - И... Хи-хи... Верит в Бога?..
   - ...Злобный, агрессивный хам! Я слышала, он покусал соседскую собачку!
   - А еще - тунеядец! - стихи бессмысленные пишет!.. Шпалы его укладывать!
   Я бегал кругами по арене, бросался, как бык на корриде, на огораживающие ее рекламные щиты Напитка, и брызгал кровавой слюной, и кричал, что все это ложь, и притом - преглупая; но мегаваттный голос Ди-джея все забивал:
   - Да! Да!! Да!! Он такой, и даже хуже!
   Все кружилось, особенно голова; солнце вязким, плавленым сыром выливалось в формочку арены. Я упал.
   - Он считает себя самым умным ("...Не самым!")! А, между тем, фактически, он ничего, НИЧЕГО из себя не представляет!
   И, лавиной с горних вершин:
   - Вон... Вон. Вон! Вон!! Вон!!!
   - Утопим его в Напитке!
   - Заставим съесть собственные стихи!
   - Смотреть рекламу, пока не ослепнет!
   - На работу его! К станку! Шпалы укладывать! - Опять. Басом, на этот раз.
   ...-Пить - хочешь? - тихо-тихо. Лицо, разбившее хрустальную поверхность неба. Гадкий вкус Напитка. Липкое на лице. Знакомый голос.
   - Уходи, Серж. Тебе здесь не жить.
   В фокус - и точно, знакомый. Ди-джей. Без очков.
   - Зачем, Алекс? Из-за Ланы?
   - Да. Уходи.
   - Я люблю ее. Я думаю о ней.
   - Я тоже люблю ее. Я ее творю.
   - Нет.
   - Буду творить.
   - Отступись.
   - Нет.
   - Я дам тебе Золотую Крышечку.
   - У тебя ее нет.
   - Я найду.
   - Нет, не найдешь. Потому что не ищешь. Лучше застрелись. Вот тебе пистолет. Раскайся и застрелись, не порти мне шоу!!
   Ребристая рукоять, ржавая сталь. Алекс-Нерон взмыл орлом в свою ложу. Я смотрю в ствол и смеюсь - он забит грязью. Курок нагана приржавел к рамке. Тишина. Барабанная дробь. Ди-джей ставит "Реквием" Моцарта. Амфитеатр встает и разевает рот. Я смеюсь ему прямо туда. Долго и безутешно. Небо смеется надо мной. Иду - второй тоннель - ворота. Миллион молчаливых взглядов щекотит спину. Вопль: "Стой! Р-р-р-рекламная ПАУЗА! Выключите камеры! Всем приготовится ко второму дублю! Внесите тело!" А у меня - длинный-длинный строй в серых шинелях и только узкая дорожка между двумя рядами солдат. Каждый бодро произносит неповторимо-заковыристое ругательство. Хлесть - хлесть, слева - справа! Я понимаю - гражданская казнь, так надо. Иду гордо, как рождественский поросенок. Матерщина по-уставному задорно звенит в казенном воздухе.
   Лето и город кончаются вместе с исчерпанием n! (факториал) возможных комбинаций из единиц русской нецензурной лексики. Войска под пение рекламных слоганов возвращаются на зимние квартиры. Полосатая будка, полосатый шлагбаум. Возле будки плюгавый, шмыгающий новобранец охраняет безмятежное, никому не нужное счастье. Он не ругается. Он щербато улыбнулся и накинул мне на плечи свою шинель из меха ежа.
   - Возьми. Замерзнешь там.
   - Где?
   - Скоро узнаешь... Тебя ждут уже.
   Утирая соплю, страж города указал на шоссе, начинающееся сразу за шлагбаумом. На дымящемся асфальте стоял и курил, облокотясь на зверского вида мотоцикл, толстый бородатый мужик в темных очках.
   - Иди. Нельзя тебе тут теперь... Не положено.
   Не уточняя, что именно и куда не положено, солдатик поднял шлагбаум и дал мне легкого тычка в спину. Пришлось перейти границу.
   - Привет, - беспечный байкер отбросил чинарик и посмотрел на меня невидимыми глазами. - Что, выгнали?
   - Да, - я пристроил наган в карман шинели.
   - Знамо дело, - толстяк рыгнул и почесал бороду. - Не ты первый, не ты последний. Ну, поехали, что ль...
   Байкер неожиданно легким прыжком оседлал своего вороненого коня.
   - Садись, тебе говорят! Время заждалось. Там у меня, на спине, ручка привинчена. Держись за нее!
   Ручка была наподобие дверной. К спине мотоциклиста она крепилась здоровенными шурупами. Я сел в седло и вцепился в оную ручку.
   - Ты кто?
   - Я-то? Волшебный байкер!
   - Зачем ты?..
   - Я - не зачем. Я - почему. Поехали, тебя ждут.
   Я не спросил - кто и зачем. Взревел "Урал", солдатик дал вверх очередь из автомата и закричал "Ура!", шоссе побежало прямо мне под ноги... И так оно бежало и бежало, ночью и днем, и черная спина заслоняла меня от ветра, и полы моей шинели летели следом, как сломанные крылья... И, видимо, я заснул.
   ...И, видимо, я проснулся. Холодно. Дождь. Ледяные струйки небесного пота по спине. Одинокий город под серым небом. В руках - ручка, на ней - окровавленные винты с прилипшими кусочками сала. Под ногами опять - дорога, и я зашлепал по ней мокрыми кедами, между тополями, постепенно согреваясь от дыхания и движения. Наган в кармане бил по бедру. Ручку я выбросил. Пусто было на душе. Даже о Лане как-то не думалось. Ни о чем думать не хотелось, и я ни о чем не думал. Так похоже на сон, когда бредешь, бредешь куда-то в сером призрачном мирке, а - стоишь на месте. Проснуться бы... Или не стоит? Кто-нибудь, разбудите меня, сделайте одолжение!..
   Три завернутые в целлофан женщины сидят на мокрой скамейке - как новые. Кукол принесли сюда из магазина, и не успели их распаковать, поиграться. Смотрят на меня, не моргая. Я - на них... Долго мы вот так вот смотрели...
  
   ...Светящийся апельсин фонаря - сочный такой - смотрит на меня сквозь задернутую штору. Вуайерист несчастный... Я лежу в продавленной, скрипучей кровати, укрытый по самые гланды ватным одеялом, заботливо подоткнутым по периметру моего бренного тела. В голове лениво плещется то, чем я думаю - прилив-отлив... Накатит-откатит... Мысли. Кто? Откуда? Не о том хочется думать. Хочется думать о том, кого любишь. Я кого-то люблю? Я никого не люблю? Я люблю всех?
   Жарко. Скинуть бы проклятое одеяло... Нельзя - запищат предательски пружины, кто-то из троицы обязательно проснется, не будет покоя. Подойдет, обнимет духотой: "Сереженька, горлышко не болит? Давай температурку смерим? Таблеточку выпей... А вот микстурки..." Раз уж болею, так хотя бы отдохну. Дождаться бы утра - гарем мой уйдет на работу, открою форточку, напьюсь осеннего воздуха вволю... Как тянется ночь - вся жизнь, дольше жизни... Хочется заглянуть в самый конец, узнать финал - да он еще не написан. Пусть пишут все, кому не лень. Я почитаю...
   Я плохо помню, как оказался здесь, в общежитии текстильного комбината. Я вообще плохо помню. Сколько уже дней, месяцев, лет я тут живу? Кажется, меня где-то подобрали - мокрого, замерзшего... Три добрые девушки свили для меня уютное гнездышко из своего пуха, запаха, разговоров... Не дали вовремя умереть. Выкормили и выхолили до дебелой белизны. Мне не оставалось ничего, как только искать смысла в том, в чем его нет и быть не может и смотреть свои странные, загадочные сны - о золотом городе, о девушке, с которой было о чем поговорить, о красно-синем, мигающем окне... Из той жизни у меня осталась только старая шинель с заржавленным наганом в кармане...
   ...Право же, я поспешил сказать, что жил безвозмездно и беззаботно. Мои девушки установили строгий порядок выполнения мною необременительных услуг, о характере которых мне не хотелось бы распространяться в силу природной скромности. Понедельник. Людмила. Вторник. Ольга. Среда. Лена. Четверг. Выходной. Потом все заново. Сегодня - четверг, и потому такой покой в нашей маленькой душной вселенной. Я отдыхаю. (То, что я простыл - в счет не идет. Больничные мне не оплачиваются.)
   Кто-то пукнул в тишине. Судя по мощи звука - Людмила. Плотно-энергичная конопатая хохотушка. Из деревни к ней то и дело приезжают бесконечные родственники. Неодобрительно косясь на меня, они, как фокусники, достают из покрытых платочками корзин страусиные (или гусиные, но по размеру похожи) яйца, полуторалитровые бутылки с молоком, банки со сметаной и творогом, а так же истошно визжащих поросят и предсмертно квохчущих кур. ( Живность сватья и братья привозят в неумерщвленном виде, дабы она не портилась дорогой). Поросят потом забивают в ванной, к шумному неудовольствию соседей по общажному блоку, а курям просто и бескровно сворачивают головы клювами к хвосту. С соседями происходит примирение посредством плотного застолья и обильных возлияний мутного термоядреного самогона. Я участвую тоже. Меня одобрительно хлопают по плечам , пошло подмигивают, подкручивая прокуренные усы - родственники пола мужеского; и строят заплывшие салом глазки - родственники пола женского. В полночь мы поем "Ой, мороз, мороз..." Стоя.
   На ночь все они густо устилают своими телами восемь квадратных метров пола и оглушительно храпят, а Людмила, пользуясь превосходством над не столь кланово-одаренными подругами, норовит влезть без очереди, но с позором изгоняется Ольгой или Леной, смотря по дню недели. Назавтра пейзане уезжают утренней электричкой, а мы еще две недели не ходим по магазинам.
   ... Ольга начала метаться во сне. Ей опять снятся кошмары. Днем она серьезна и молчалива, а ночью ее словно прорывает. Если бы я записывал ее полуночный бред, то вполне мог бы претендовать на Букеровскую премию. Но поскольку в премии я не нуждаюсь, то просто накрываю ухо подушкой и спокойно засыпаю. Единственное, что можно разобрать из монотонного сумбура - она была несчастна, несчастна сейчас и будет несчастна всю оставшуюся жизнь. Она коротко стрижется и носит очки. Ольга наиболее симпатична мне из всей троицы. Поэтому вторники и субботы для меня не столь безразличны, как понедельники, среды, пятницы и воскресенья. ( О четверге речь не идет, конечно же!) Это трудно назвать любовью. Скорее глухая, недоуменная жалость.
   Бревно на кровати в углу - это Лена. Из-под одеяла выглядывает тонкий сучок носа и корневища-ступни сорок второго размера. Кажется, что она даже не дышит. Леночка закончила филфак какого-то небывалого педагогического университета ( заочно) и даже во сне несказанно этим гордится. В некастанедовском плане бытия ее отношение ко мне и товаркам также носит некоторый оттенок высокомерия. В общем - изнасилованная королева в изгнании.
   Все три страстно хотят выйти замуж, и уж, конечно, добьются желаемого.
   ...Пошел Час Быка. Я все передумал и перемыслил. Оставалось - действовать. Пора.
   Пора спать...
   Стук в дверь нашей секции. Вовремя - я уже закрывал глаза и передо мной проносились смутные образы, обычно предшествующие погружению в объятья заспанного древнегреческого бога. Сердце на полдюжины секунд остановилось. Первобытный атавизм - резкие звуки на границе сна и яви пугают аж до холодного пота . Стук повторился - и мой моторчик снова пропустил пару тактов. Затем искра вернулась и сердце набрало повышенные обороты. Ну, пожалуйста, сделайте это за меня! Кто-нибудь, встаньте, выйдите в холодную ночь, откройте дверь страшной неизвестности... Все спят, как убитые. Когда не надо...
   Я избавился от одеяла, оделся и обулся. Назойливый дятел не переставал тарабанить в дверь. Подумав полсекунды, я накинул на плечи шинель и вышел в бесконечный, темный коридор. Входная дверь даже не заперта!
  -- Прекратите же, в конце концов! Люди спят!
   ( Это я сказал?)
   Мужичонка замер с поднятым сухоньким кулачком, медленно морща обезьянье
   личико малозубой улыбкой.
  -- В-о-о... А я уж уходить хотел!
   Я проклял себя за нетерпение. Подожди я три минуты, и этот тип убрался бы, исчез,
   как предутренний кошмар.
  -- Чего надо?
   Я хотел сказать: "Что Вам угодно?", но вышло именно так, немножко грубо.
   Неудивительно, впрочем, в три часа пополуночи. Пришелец тем временем деловито пошуршал своей полудетской ручкой в толстой сумке на ремне, висевшей у него на боку, поправил синюю форменную фуражку и протянул мне сложенный пополам листок бумаги.
  -- Телеграмма вам, - радостно объявил он.
   Странно. Перегаром от него не пахнет, а наркоманы до таких преклонных лет не
   доживают. Сумасшедший, как и я? Глаза слишком осмысленные и сияют неподдельным счастьем. Ну, точно - сумасшедший!
  -- Что же вы, берите! - телеграмма ткнулась мне мало не в нос. - Вам, вам, не
   сомневайтесь!
   Я взял ее.
   - Здесь вот распишитесь, напротив своей фамилии.
   Я заглянул в его раскрытый талмудик.
   - Где?
   - Вот чудак, - коротко рассмеялся мужичок. - Не знаешь своей фамилии? Вот, - ткнул он пальцем.
   По крайней мере, теперь я знал свою фамилию. В журнале я поставил крестик.
   - А почему ночью?
   - Ну дык срочная. Телеграмма-то.
  -- И до утра никак не подождет?
  -- Не-а. Никак. Сервис, да? Я - ночной почтальон. Подрабатываю таким образом, -
   мой собеседник гордо протер рукавом своей телогрейки приколотую к груди медную бляшку с цифрой "5". - Днем я, значится, по основной специальности работаю. На кладбище. Могильщиком. А по ночам разношу дурные вести.
  -- Почему же обязательно - дурные?
  -- Ну, сам подумай, - улыбчивый разносчик дурных вестей как-то незаметно
   перешел на "ты". - Кто ж ночью хорошие новости разносит? Для этого день есть.
  -- Логично... Я гляжу, работа вам нравится...
  -- Точно. Вот сейчас ты телеграмму прочитаешь, заохаешь, за сердце хвататься
   начнешь, лицо у тебя перекосится... Ну, давай же, читай скорее, не томи!
  -- Знаешь, в старину гонца, приносящего дурные вести, убивали. Хороший такой
   древний обычай...
  -- Э-э-э, парень! - телеграммщик сладострастно зажмурился. - Уж сколько раз мне
   доставалось! Вот, смотри, - он распахнул телогрейку, обнажив расчесанную чахлую грудь.
  -- Видишь шрам? - шрам и в самом деле был знатным. Багрово-синюшный рубец.
  -- Прям в сердце жахнули. Вот такенным ножом.
  -- А как же...
  -- Искусственное вставили. На батарейке. Экспериментальная секретная разработка
   одного военного института. Элемент питания надо только вовремя менять, а не то - каюк. Ты телеграмму читать будешь или нет ? Не задерживай, у меня работы полно. Я не могу тут всю ночь стоять. Смотри, полная сумка горя...
  -- Так я ведь уже расписался. Иди отсюда, я и без тебя прочитаю!
  -- Ну н-е-е... - почтальон номер пять по-детски накуксился. - Так неинтересно. Все
   удовольствие теряется...
  -- А, прости, зачем мне твое удовольствие нужно?
  -- Все равно прочитаешь, не утерпишь, - и нахал облокотился на перила в
   предвкушении моей истерики.
   Я развернул телеграмму. "Лана меня ха ха ха выкуп золотая крышечка тчк Злодей тчк". Из некоего Златограда. Отправлено два часа назад. Свернув послание, я убрал его в карман шинели.
  -- Оригинально. Как только такую цидулку к отправке приняли?
  -- А где же истерика? - обиженно поинтересовался почтальон могильщик. - Как,
   как... Очень даже запросто. Ихнее дело телеграммы передавать, а злодеев пусть милиция ловит. Им за это деньги плотють... Ну, так ты в обморок будешь падать или нет?
  -- Нет. Не буду.
  -- Почему это? Ты еще скажи, что никакой Ланы не знаешь?
  -- Знаю... - не совсем уверенно ответил я. Все промелькнуло за секунду - темная
   комната, мигающий свет за шторами, бесконечный разговор обо всем и ни о чем... И исчезло.
  -- И тебя совершенно не волнует, что она находится в руках негодяя?
  -- Нет. Я просто поеду туда, отдам негодяю золотую крышечку и увезу ее туда, где
   никаких негодяев нет.
  -- Крышечку? -почтальон хитро, по-ленински прищурился. - Да где ж ты ее
   возьмешь? Здесь про нее никто ни сном, ни духом...
  -- Находят там, где не ищут.
  -- Так, - потеряв к моей индифферентной персоне всякий интерес, разносчик
   принялся запихивать регистрационный журнал в свою видавшую виды сумку. - Застоялся я тут с тобою. А работы полно, и... - почальон пошатнулся. - Па... парень... Па... па... памаги!!
   Как пугало, под которым срубили шест, он рухнул на пол и быстро, почти мгновенно, посинел. Фуражка покатилась вниз по лестнице. Наверное, иссякла батарейка. У меня было несколько запасных, но я не был уверен, что они подойдут. Да и куда их вставлять? Я обернулся. Коридор секции был пуст. Ночной гость никого не заинтересовал, кроме меня. Недоуменно поморгав, погасла последняя освещавшая наш блок лампочка. Возвращаться туда, в темноту, очень не хотелось. Все, что я мог взять с собой, было при мне. Перешагнув через открытые глаза и рот поверженного садомазохиста, я пошел вниз по лестнице. Этажом ниже я в темноте (здесь тоже не горела лампочка) наступил на что-то мягкое и вздрогнул. Фуражка. Не стоит ли вызвать лифт ? Его гул разбудит вахтершу, а я хотел ускользнуть незамеченным. Я все в жизни хотел делать, оставаясь , по возможности, незамеченным... Так, скользя рукой по ариадновой нити перил, я миновал все девять этажей нашей густозаселенной вавилонской башни. ( Многоголосье и разноязычие привносили обильно селившиеся здесь торговцы с близлежащего рынка). Ни звука, только шорох моих шагов. Раз-два-три-четыре-пять-шесть-семь-восемь-девять-десять - вираж на площадке. Раз-два-три-четыре-пять-шесть-семь-восемь-девять-десять...
   Вахтерша, как и положено, безмятежно спала наотмашь, оглашая вестибюль раскатистым храпом. Я без помех отодвинул огромный засов, которым после 24.00 запирались двери нашего комплексного общежития, и вышел на улицу. В отпертые мною врата снаружи молча проскользнули несколько бледных юношей с горящими взорами. Тихонько лязгнул запираемый засов. Путь назад отрезан.
   На улице было довольно тепло. В воздухе висела тонкая водяная пыль - не то мелкий дождь, не то крупный туман. Я глубоко вздохнул - как хорошо после душной комнаты! - и посмотрел вверх, но ровным счетом ничего не увидел. Кажется, я выздоровел. Ну, или, по крайней мере, начал выздоравливать.
   Витрины круглосуточного магазинчика на автобусной остановке призывно светились. Пришлось пойти туда...
   В этом магазинчике я частенько покупал сигареты. (Зачем - непонятно; ни я , ни мои сожительницы не курили. Пачки бессмысленно копились под моей кроватью и исчезали во время субботних уборок. ) Раньше на его месте стояла разноцветная кособокая будка, грубо сваренная из неопрятных броневых листов. Ее густо зарешеченное окно манило возвращающийся с работы пролетариат разноцветными этикетками винно-водочных изделий. Совсем недавно этот гадкий утенок розничной торговли превратился в белого лебедя - ажурный павильончик с огромными витринами. Витрины уже пару раз разбивали.
   ...Дверь плавно закрылась за мной, звякнув колокольчиком. Я оказался в окружении стеллажей с выпивкой-закуской и прекрасной девушки-продавщицы по имени Ирина, которая, тихонько всхлипывая и утирая слезы белоснежным форменным передником, читала любовный роман в характерной мягкой обложке. (Такая маленькая книжечка карманного формата. "Выкинуть перед прочтением". ) Заметив мое появление, она встала, оказавшись со мной лицом к лицу. (Ира - девушка высокая, а я не удался). Мы смотрели друг другу в глаза и молчали. Я - потому, что мне нечего было ей сказать. Почему молчала она - не знаю. На исходе сорок третьей секунды напряженной тишины произошло ожидаемое - Ирина покраснела, потупилась и принялась теребить свою роскошную косу. Почувствовав, что пауза несколько затянулась, я сказал первое, что пришло мне в голову:
  -- Мне нужна золотая крышечка.
  -- Конечно, Сережа. Я ее давно для тебя берегу. Вот, - касса со звоном открылась, и
   Ирина протянула мне тускло мерцающую винтовую пробку от Напитка. Я взял ее в руки.
  -- Надо же... Действительно - золотая.
   Я заглянул внутрь крышечки. Там был оттиснут совершенно детский рисунок -
   солнышко с кривыми лучами. По кругу шла надпись: "Нашедший получает ВСЕ". Именно так: "ВСЕ". Благородный металл приятно холодил ладонь.
  -- Тяжелая...
  -- Мне она тоже сразу понравилась, - Ирина склонилась над прилавком и словно
   невзначай коснулась моей щеки своими густыми, тяжелыми волосами. - Такая необычная... Смотрю - блестит. Зачем она, Сережа? А?..
  -- Не знаю. Но там, откуда я пришел, ее все ищут.
  -- А зачем она тебе?
  -- Мне надо подарить ее одной девушке.
  -- Какой девушке?
  -- Одной. Для меня есть только одна девушка.
  -- А зачем... - голос Ирины задрожал, - зачем ей эта крышечка, когда у нее есть ты?
  -- У нее нет меня. Она есть у меня.
   Помолчали.
  -- Мне пора.
   - Не уходи-и-и,- завыла Ира, улегшись грудями на прилавок и крепко-крепко схватив меня за отвороты шинели. - Пропадешь ты без меня-а-а-а...
   Дурацкое положение. Провожали комсомольца на гражданскую войну... Я спрятал крышечку в карман и мягко, но решительно разжал нежные пальчики трогательной продавщицы.
  -- Ира...
   Объяснение не состоялось. Тренькнул колокольчик над входной дверью и что-то грубое уперлось в мой десятый позвонок. В заполненных слезами глазах Ирины я увидел отражение милицейской фуражки.
  -- Руки на прилавок! Не оборачивайся!
  -- А если я все же обернусь?
  -- Не умничай! Тогда... Тогда стреляю...
   Я все же решил обернуться, чтобы взглянуть в глаза своей смерти. Смерть была плюгавой и носила форму сержанта вневедомственной охраны.
  -- Ну я же сказал - не оборачивайся...- растерянно и немного обиженно промолвил
   вневедомственный сержант.
  -- Давно демобилизовался? - поинтересовался я.
  -- Два месяца как... Нагуляться не успел, а предки насели - иди мол, работай... Ты
   это... Не разговаривай. И руки...
  -- А то что?
  -- А то - выстрелю...
  -- Ой, товарищ милиционер...- заныла за моей спиной Ирина. - Не надо... Я просто
   так кнопочку нажала... Не хотела, чтоб он уезжал... Вы б его в тюрьму посадили... А я бы передачки носила, и ждала бы, ждала-а-а-а...
  -- Случайно, говоришь? Да вон у него из кармана рукоятка пистолетная торчит!
   - Это не пистолет, сержант. Это револьвер. Давай, стреляй. Дадут тебе медаль и часы
   именные...
   Мне было все равно. Или - почти все равно. Красно-синий цвет от маяка патрульной машины мелькал в окне... Как когда-то. Я должен был жить... Но в это время сержант отвернулся и потянул спусковой крючок. Ирина (я видел ее отражение в витрине) заткнула уши и зажмурилась. Вот и вся любовь. На всякий случай я тоже закрыл глаза.
  -- Нет...- раздалось в кромешной темноте. - Не могу. Ты ж мне, паразит, потом всю
   жизнь снится будешь.
  -- Буду, - с готовностью подтвердил я и открыл глаза.
  -- Ладно, хрен с тобой. - парнишка спрятал "Макарова" в кобуру. - Отдавай, что
   взял, и катись. Скажу, что был ложный вызов.
  -- Не могу. Мне это надо.
  -- Ладно, пошел отсюда! - рассвирепел вчерашний дембель. - Я только в тебя пару
   раз стрельну для отчетности. Не бойся, не попаду. Разве что случайно.
  -- Прощай, Ирина, - не оборачиваясь, чтобы не выпускать из виду сержанта, сказал
   я.
  -- Прощай, - выдохнула Ирина мне в затылок. - Жаль. Мне тебя жаль.
  -- Ну, развели антимонии, - малорослый милиционер опять достал пистолет. - Беги
   давай, пока я добрый.
  -- Не побегу я, - за время жизни с гаремом я обнаглел и разленился.
  -- Ишь, гордый какой... Ну, так иди. А ты, женщина, готовь ручку и бумагу, будешь
   писать заявление.
  -- Как?
  -- Я научу. Сейчас вот только провожу господина грабителя.
   Мы с сержантом покинули магазин. Я так и не обернулся.
  -- Что ж такое... - милиционер глубоко вздохнул. - Не могу выстрелить в
   человека.Хоть увольняйся...
  -- А ты на кошках потренируйся. Или на хомячках.
  -- Издевайся, издевайся...
  -- Пошел я. Счастливо тебе... Не научиться стрелять в людей.
   И я пошел прочь по хилой липовой аллейке. Сзади грянули два выстрела и к моим
   ногам упала убитая ворона.
  -- Эй, постой!
   Я остановился.
  -- На вокзал не ходи - повяжут. И, вообще, завтра твои непохожие приметы будут
   во всех отделениях, учти.
  -- Спасибо. За непохожие. Учту.
   Однозвучно прогремел колокольчик. Сержант ушел надиктовывать текст заявления
   волоокой Ирине.
  
   Ночью по улицам города ездят только такси. Их много, больше, чем всех вместе взятых машин днем. Местами даже возникают небольшие пробки. Едва я встал у обочины и поднял руку, как полдюжины украшенных шашечками автомобилей, чудом избежав столкновений, ринулись к обочине. Их шоферы пулями выскочили из своих таксомоторов и устроили небольшое побоище за право обслужить редкого клиента.
   Шмякнув защитой картера о бордюр и обогнув поле брани по тротуару и газону, меня чуть не сбила подержанная вишневая "девятка". Остальные шоферы, увидев нечестного конкурента, взвыли, и, позабыв про взаимные распри, кинулись к машине своего не в меру находчивого коллеги. Решив не дожидаться, пока они растерзают и меня в пылу схватки как львы шакала, я перескочил через капот, рванул правую дверцу и втиснулся на переднее сиденье. Взвизгнуло сцепление, и машина резко взяла с места, сразу оторвавшись от настигавшей нас орды диких таксистов.
  -- Пальто подбери, дверь не закроется, - сквозь зубы процедил водитель.
   Я последовал его совету и захлопнул дверцу. Таксист поморщился и спросил:
  -- Дома холодильник есть?
  -- Есть... А причем...
  -- Вот им и хлопай. Аккуратнее надо двери закрывать.
   В заднее стекло шлепнулся метко пущенный кем-то из аутсайдеров ком грязи.
  -- Не погонятся за нами?
  -- Нет... А погонятся - не догонят. А догонят - отобьемся, - водила цыркнул в
   приоткрытое окошко длинной слюной. - Куда едем-то?
  -- В Верхнюю Синячиху.
   Я помнил совет милиционера избегать больших вокзалов. В Верхней Синячихе жила
   до переезда в город Людмила. И, судя по культурному уровню ее родичей, вокзал там никак не больше дачного сортира.
   Шофер присвистнул.
  -- Далеко... Денег хватит?
  -- Хватит...
   Я покосился на своего драйвера. Он был весь какой-то оплывший, с плешью, редкими бровями и баклажанным носом. Ловелас на пенсии, подрабатывающий частным извозом и честно пропивающий все заработанное. Ничего волшебного и летящего на крыльях ночи. Но машину он вел уверенно, ехал быстро, а ничего другого мне сейчас и не требовалось.
   Огни придорожных фонарей сливались в полосы, туманная ночь мчала навстречу, пролетала сквозь меня и становилась небытием где-то там, позади. Мимо поста при выезде из города шофер проехал шагом. Гаишник спал, свернувшись калачиком в своей будке. Во рту у него был свисток, испускавший мелодичные трели при каждом выдохе. Ему снились богатые и глупые водители иномарок, один за другим запретно пересекающие двойную сплошную линию дорожной разметки. Ему не было дела до сомнительной яви, в которой вишневое такси с гориллообразным водителем везло заблудившегося пассажира с ржавым наганом в кармане...
   Недолго мы со свистом рассекали туман. Асфальт кончился, "девятка" запрыгала по колдобинам. Мой лихач-извозчик то и дело шептал что-то, отдаленно напоминающее нецензурную брань. По обе стороны от дороги тянулись смутноразличимые плантации не то брюквы, не то клюквы - я в сельском хозяйстве разбирался слабо. Ветер гнал молочную реку тумана в город, к кисельным берегам. Я увидел звезды - впервые за Бог знает сколько времени. Сверхъестественно огромная луна висела низко над горизонтом. Оказывается, все это время мы ехали прямо на луну. Но мне не суждено было там побывать...
   Мой водитель раскурил вонючую сигару, ловко откусив и выплюнув за окно ее кончик. Каждая затяжка озаряла красным светом его мрачное, тяжеловесное лицо. Он все чаще стал поглядывать на меня, и глаза у него при этом блестели нехорошим зеленым светом. Может, в них отражались огоньки на панели приборов, а может... Тревожный бег моих мыслей прервал вопрос таксиста:
  -- Чего из города-то драпаешь? Убил, что ль, кого, а?
   Я вспомнил про посиневшего почтальона и промолчал. Конечно, я не был виновен в
   его гибели, но все-таки ощущал неприятный осадок на самом дне души.
  -- За дело хоть убил-то? - любопытство моего спутника, похоже, не знало границ.
  -- За дело, - буркнул я, чтобы отвязаться.
  -- То-то, что за дело. Я тебя понимаю.
   Какой они всепонимающий народ, эти таксисты. Тьфу просто. Каждый в глубине
   души считает себя непревзойденным психологом и норовит вывернуть наизнанку, отстирать, прокипятить, прополоскать, отжать, высушить и прогладить душу случайного пассажира.
   Помолчали. В свете фар блеснул и погас указатель "Помидоровка". Погасшую деревеньку мы проскочили за пять секунд, переполошив всех собак и едва не задавив прикорнувшего на обочине аборигена.
  -- Далеко еще?
  -- Да верст двадцать будет. Не скучно тебе? - в очередной раз зыркнув на меня
   кукольными, пуговичными глазами, поинтересовалась восхитительная пародия на лидера самой массовой партии. Может, музыку включить? Или рассказать тебе чего?
  -- Обычно пассажира просят что-нибудь рассказать...
  -- А что ты мне нового расскажешь? Я о жизни все знаю, еще и тебя научить смогу.
   Я не стал спорить, потому что о жизни ровным счетом ничего не знал.
  -- Ты женат, а? Убийца?
  -- Нет. И я не убийца.
  -- Все мы убийцы. Просто кто-то убивает быстро и без мучений для жертвы,, а
   кто-то всю жизнь может из человека жилы на локоть выматывать. От меня вот жена-то ушла... - закончил он свою мысль без всякого перехода и без видимой логики.
  -- Сочувствую. А у меня и жены-то никогда не было. Была девушка... Да то ли она
   пропала, то ли я пропал...
  -- Не сочувствуй. Это расслабляет- и сочувствующего, и того, кому сочувствуют.
   - Ну... - я не знал, что возразить, да и стоит ли возражать. - Тогда разрешите вас с этим поздравить!
   - Вот... Вот так - правильно. Я не жалею. - Водитель выплюнул в окошко окурок сигары, который был не больше наперстка. - Сама убёгла. С молодым. - Он опять поглядел на меня. - Вроде тебя вот. Она и сама у меня молодая... Была. Ну, дак и нашла себе...
   Тут он ввернул нехорошее слово. Но меня больше встревожило употребленное им
   прошедшее время глагола "быть". Таксист резко затормозил и остановился на обочине.
  -- В чем дело?
  -- Вылазь! - заорал рогоносец в отставке. - Вылазь, падла!
   Я открыл дверь и вылез. Чем ехать с хамом, лучше дойти пешком.
  -- Куда пошел? - ночной извозчик тем временем тоже покинул свою машину.
  -- В Синячиху...
  -- Я-тте покажу... Синячиху. А заплатить? За все надо платить, парень. Иногда даже
   за то, чего не делал.
   - Пожалуйста. Сколько с меня причитается за то, что вы меня выкинули ночью, за городом, на полпути до места? - У меня было с собой сколько-то денег. Я, правда, понятия не имел, сколько.
   - Сколько? О, довольно много. Выслушать то, что я собираюсь тебе сказать. И - умереть. Здесь. Сейчас.
   Что ценного в моей жизни? А, между тем, ее пытались у меня отнять уже второй раз в течение часа.
  -- Простите, но сейчас - никак не могу. Уж очень тороплюсь. - Я развел руками.
  -- Хотите, я прибуду в ваше распоряжение... Ну, скажем, через неделю?
  -- Через неделю? Нет, так не пойдет. Не перебивай меня больше, не то я разозлюсь
   и твоя смерть будет более мучительна, чем твоя жизнь.
  -- Хорошо. Я - весь внимание.
  -- Так вот. Я уже говорил - жена от меня ушла пять лет назад.
  -- Я помню...
  -- Просил же - не перебивай! О чем я? Ага, вспомнил! Я убил их обоих, отвез в лес-
   тут, неподалеку, и съел.
  -- Сырыми?
  -- Нет. Зажарил. Ценю твой юмор.
   Безумен, как мир. Но он хотя бы наелся! А мне - мне что делать?
  -- С тех пор, каждый год, в этот самый день, я убиваю в городе и съедаю в лесу
   парня и девушку. Молодых.
   "Так. Меня съедят и высрут",- подумал я, а вслух сказал:
  -- Вы читали книгу Фредерика Перлза "Эго, голод и агрессия"? Прочитайте
   обязательно. Мне кажется, корень ваших проблем в том, что вас слишком рано оторвали от материнской груди. Видите ли, стремление к обладанию через поглощение...
  -- Все ясно, словесный понос, - водитель вытащил из салона монтировку. - Видали
   и такое. Бывает...
  -- Погодите. А девушка? Скоро рассвет, где вы возьмете девушку?
   Я стоял перед этим ублюдком в лучах фар, как Адам перед Господом, в сиянии Его
   Божественной Славы.
   - А девушка уже здесь. В салоне лежит, на заднем сиденье. Вас познакомить? Правда, она уже немножко того... Неживая. Но все равно. В некотором роде, твоя символическая супруга...
   Посмотреть я не захотел. Теперь мне припоминалось, что в салоне машины пахло,
   как у нас в ванной, когда там забивали поросят - чем-то теплым и тошнотворным. Или это самовнушение постфактум?
   - Ну, прощевай...- ужасный тип надвигался на меня, тяжело дыша. - Неча, значится, с чужими женами...
   - Не ешь меня, я тебе еще пригожусь, - в отчаянии сказал я. Что-то из детства. Не помню, из какой сказки.
   Водитель остановился, словно упершись в невидимую стену, и стоял вот так, покачиваясь взад-вперед. В свете фар он был просто черным силуэтом, окруженным мерцающим туманным ореолом. Со звоном, который разнесся по Вселенной и окрестностям, на дорогу упала монтировка.
   - Поверил, - облачком пара выдохнул таксист. - Поверил, - повторил он и засмеялся счастливым детским смехом.
   - Поверил! - заорал он и его крик эхом вернулся из леса, перекрывая шум незаглушенного мотора. - Надо же... Съем! Ха-ха-ха!
   И водила вприпрыжку поскакал по дороге по направлению к городу, крича уже что-то совершенно нечленораздельное. И только когда дикие вопли затихли вдали я вспомнил про лежащий в кармане шинели наган, годящийся если не для смертоубийства, то для напужания.
   Подойти к брошенной хозяином машине и заглянуть в салон я почему-то не решился. Запахнув шинельку, я быстрым шагом пошел прочь по дороге, в сторону Верхней Синячихи, удаляясь от распахнутого и иллюминованного "жигуля" со скоростью пяти километров в час, а от его владельца - со скоростью десяти километров в час, что не могло не радовать. За моей спиной занимался рассвет. Я быстро согрелся. Нащупал в кармане золотую крышечку, сжал ее в кулаке и стал думать о том, что означает надпись на ней. Что такое это ВСЁ, которое получает нашедший. И я все повторял и повторял это слово, ВСЁ ВСЁ ВСЁВСЁВСЁВСЁВСЁ... пока оно не потеряло всякий смысл, что вообще частенько происходит со словами от частого употребления. А в небе гасли печальные звезды - одна за другой.
   В Синячиху я пришел на подкашивающихся от усталости ногах одновременно с солнцем и с мыслью об отдыхе. Вышеупомянутое селение состояло всего из одной, зато предлинной, улицы, ведущей, как оказалось впоследствии, прямо к вокзалу. Деревня уже проснулась. За щербатыми заборами суетились представительницы прекрасного пола с грязными ведрами в руках. Они недружелюбно поглядывали на меня из-под низко повязанных косынок. За мной увязалась целая свора брехливых псов, которая почетным эскортом сопровождала меня до самой станции.
   Вокзал был деревянный снаружи и какой-то неопределенный внутри. Часы на фронтоне замерли навеки на 8.17 после неведомой Хиросимы. Дверь я открыл с трудом - видимо, это заведение посещали нечасто. Путешествовать жители Синячихи явно не любили. Весь интерьер здания составляло расписание поезда "Москва-Златоград", от руки написанное на тетрадном листке и пришпиленное возле наглухо замурованного окошка кассы. Тщательно изучив расписание, я уяснил, что интересующий меня поезд проходит здесь по четным числам в 9.35 по московскому времени, продолжительность стоянки - 38 секунд. Четное ли сегодня число, я не знал, и спросить было не у кого. Оставалось только дожидаться 9.35. Что я и стал делать, усевшись прямо на грязный пол и привалившись к стене. Наверное, я задремал, потому что ощутил плотную серую пелену, в которой капля за каплей растворялось мое тело. Когда последняя нить, связывающая меня с бытием, натянулась и и дрожала, готовая порваться, вежливый хриплый голос в один момент превратил ее в якорный канат линейного крейсера.
  -- Извините за беспокойство... Не найдется ли у вас закурить?
  -- Нет.
   Открывать глаза после бессонной ночи не хотелось. Да и что нового я мог увидеть?
   Судя по окатывающей меня гамме запахов - местного бомжа, и ничего более. Но произошедшее впоследствии послужило мне предостережением от вынесения скоропалительных вердиктов в отношении незнакомых людей.
  -- Жаль, - обладатель испитого голоса засопел разочарованно и уселся рядом со
   мной. - Не курите?
  -- Нет. Покупаю сигареты, а потом их выбрасываю.
  -- Тоже правильно. Может, тогда материально посодействуете их приобретению?
  -- Нет.
  -- Денег нет?
  -- Деньги есть. Если честно - мне просто лень лезть в карман.
   Судя по участившемуся сопению мой незваный собеседник охотно взял бы этот
   труд на себя , но побоялся... Или постеснялся.
  -- Да... Мне постоянно отказывают в безвозмездных взносах на первоочередные
   нужды, но с такой мотивировкой отказа я сталкиваюсь впервые. Что ж... Зато откровенно. Обычно люди прячут глаза и что-то тихонько врут... Или наоборот, выпучивают глаза и орут все, что обо мне думают. Хотя я их об этом не спрашиваю.
   Я открыл глаза и первым делом увидел освещенную взошедшим солнцем стену вокзала. Она была в несколько слоев расписана непристойностями и представляла собой срез целой эпохи, богатый материал для историко-этнографическо-фольклорной экспедиции. Я слегка повернул голову. И впрямь - бомж, да еще из самых колоритных. Мерзкая оплывшая рожа, вся в коросте, войлочная прическа и борода валенком. При все при том - весьма стильный, хоть и затертый, кожаный плащ и добротные ботинки. Потенциальную изящность брюк и рубашки мне не удалось оценить из-за их невероятной грязноты. Носки у бродяги отсутствовали, и можно было узреть ярко-красные, все в расчесах, лодыжки. Однако клошарский облик вопиюще дисгармонировал с используемыми его носителем речевыми оборотами.
  -- Вы, вероятно, не здешний? - спросил я для поддержания разговора и еще потому,
   что почувствовал вдруг совершенно необъяснимое чувство вины перед этим несчастным. А так, в общем-то, мне было наплевать на то, здешний он или нет.
  -- Точно! Неужели все еще заметно? -грустно спросил маргинал. - А ведь я так
   старался слиться с ландшафтом. Вы, конечно, можете мне не верить, но я - генерал-майор одной из наших спецслужб.
  -- Бывший?
  -- Ну почему? - вздохнул мой собеседник. - Настоящий, к сожалению.
   Я не поверил.
  -- Я вижу, вы мне не верите. Ну, да это и к лучшему. Видите ли, некоторое время
   назад руководству нашей богохранимой державы пришла в голову идея изучить жизнь простого народа изнутри... Вам знаком принцип неопределенности в квантовой физике? Он применим, когда любое вмешательство с целью наблюдения ведет к изменению свойств и параметров изучаемого объекта. Так и в жизни - приезжает чиновник в деревню и видит не то, что есть на самом деле, а то, что он хочет увидеть, и что все хотят, чтобы он увидел... Поэтому я здесь уже полтора года в секретной служебной командировке... Полное инкогнито. Раз в месяц шлю в центр доклады. - В подтверждение своих слов он похлопал себя по груди, и я услышал тихое шуршание. Хотя, скорее всего, он просто напихал за пазуху газет с целью утепления.
  -- Ну и как вам... Жизнь простого народа?
  -- Во! -секретный генерал показал мне грязный большой палец с обгрызенным
   синим ногтем и улыбнулся, обнажив черный лобзик зубов. - Спишь - сколько влезет. На работу ходить не надо. Жена не пилит. Красотища! В столицу и возвращаться не хочется. Кстати - меня зовут Николай Иванович.
  -- Сергей.
  -- Очень, очень приятно. - Николай Иванович схватил и энергично потряс мою
   Руку, едва не вырвав ее из плечевого сустава. Силушки этому государственному исследователю коллективного бессознательного (а так же сознательного, малосознательного и совсем бессознательного) было явно не занимать стать.
   - Прошу прощения, что не снимаю перчатки. Это нарушение этикета вызвано чисто гигиеническими соображениями. Видите ли, Сергей, я не без основания подозреваю у себя наличие некоторых малоприятных кожных заболеваний. За свободу приходится расплачиваться чесоткой. - и бомж-генерал улыбнулся так, что при желании можно было разглядеть его аппендикс. Впрочем, у меня такого желания не было.
  -- Очень мило с вашей стороны выказать такую предупредительность.
   Наш диалог совершенно незаметно из вежливого стал витиеватым. Некоторое время
   мы молча созерцали стену - граффити. На ней особенно выделялась выполненная углем утконосая карикатура на действующего президента. Работа явно недавняя.
  -- Нравится? - перехватил мой взгляд генерал. - Я рисовал. Только в столице
   никому не рассказывайте, а то выгонят меня с работы к чертовой матери.
  -- Я восхищен вашим талантом.
  -- Похоже получилось, правда?
  -- Лучше настоящего.
  -- Старался. Однако, как курить охота! - Николай Иванович огляделся, и, отлепив
   от стены окаменевшую жевательную резинку, запихнул ее в свою вонючую пасть, иронично заметив при этом, что свежее дыхание облегчает понимание.
  -- Вы, я вижу, налегке путешествуете? И правильно. Все мы барахло с собой через
   жизнь тащим. Ненужное. Да нам ничего не нужно. Уж позвольте поделиться с вами результатами своих наблюдений - из центра на мои депеши никакого отклика, связь односторонняя. Туда писать - как в Большой Каньон мочиться. А хочется узнать мнение... Чтоб, так сказать, подтвердили справедливость суждений. Или опровергли.
  -- Боюсь, я буду плохим судьей в силу своей некомпетентности в затронутом
   вопросе.
  -- Да? Странно. У нас каждый считает себя Соломоном, когда речь идет о вещах
   житейских - это я тоже вынес из своих двухгодичных экзерсисов. Но тем не менее. Хотите знать, в чем корень всех наших бед?
   "Византизм и славянство..." - промелькнуло у меня в голове - откуда? - и унеслось
   вдаль. Сейчас начнет философствовать. Что-то знакомое...
   - Мы не знаем, чего хотим. Идеи нету - ни на личном, ни на этническом уровне. Понимаете, где-то - семья. Где-то - деньги. А у нас - тоска. Оттого и пьем. Денег нет - пьем от безысходности. Деньги есть - пьем, оттого, что не знаем, куда их деть. Бога никто не видел и перстов в раны не влагал, оттого и веры нет. Вот скажи тебе - загадай желание, получишь все, что хочешь - и не сможешь ничего загадать, чтобы тебе же потом боком не вышло. Предел мечтаний - чтоб у соседа корова сдохла.
   - Мизантропия какая-то...
  -- Да нет же, мне и людей вообще, и себя в частности очень даже жаль. Уж так им,
   безыдейным, сочувствую - аж слезы наворачиваются. Иногда. А попроси у меня рубль на опохмелку - не дам. Потому, что или нет его, или самому нужен, или из вредности. Кстати, вот вам, вам лично - что нужно больше всего в жизни?
  -- Мне? Мне все нужно.
  -- Все и ничего - это одно и то же.
   Я не стал ничего ему говорить про золотую крышечку и про то, что на ней написано.
   - ...Поэтому и приходится на ходу выдумывать мнимые величины. Раньше как было? "Счастье - это когда тебя понимают". Спорный, между прочим, тезис. Вот мы с дружками, как самогонки накатим - очень хорошо друг друга понимаем. "Я тебя понимаю. Только не лезь мне в душу своими копытами и ничего у меня не проси". Но сейчас-то и того хуже - счастье, это когда у тебя белые зубы. Или когда у тебя нет перхоти. Каково, а? Да наши люди нутром чуют, что дерьмо это, а не счастье. И глубоко нам наплевать, с какими зубами и волосами тосковать о том, чего не существует...
   - И вы обо всем этом писали в своих... донесениях?
   - Многократно и в развернутой форме.
  -- И?
  -- А что они могут сделать там, в столице? Или даже он, - генерал от философии
   кивнул на карикатуру. - Или даже Он, - и Николай Иванович посмотрел на потолок вокзала. Я тоже взглянул, но кроме желтых разводов, ничего не увидел.
  -- И вы надеетесь ее тут найти?
  -- Кого?
  -- Ну... Идею?
  -- Уже нашел... - и ревизор народных помыслов блаженно зажмурился. - Ее зовут
   Анной. Мы вместе уже полгода. В моей душе цветут розы и хризантемы. Живем в бочке, как Диоген... В смысле, в цистерне - видели может, ржавая такая, валяется за околицей? Питаемся исхищенной колхозной картошкой. У нас ничего нет, а нам ничего и не надо... Кстати - это мысль. Национальная идея - всеобщий пофигизм... Гм...
   Николай Иванович извлек замызганный блокнотик, огрызок карандаша и принялся что-то записывать - очевидно, тезисы очередного доклада неусыпно радеющему о народном благе начальству...
  
   ...Кассирша в своем дупле долго ругалась с кем-то по хрипящему телефону, стараясь перекричать грохот мимолетящих товарняков, затем прогундела: "Билетов нет" и захлопнула окошко кассы так решительно, что я сразу понял - билетов на вожделенный поезд и в самом нет. Постояв немного в тягостном пустодумии, я вышел на воздух, получив от вокзальной двери на прощанье дружеский пинок под зад. Распогоживалось. С корявых столетних тополей стаивал ночной иней. Холодная капля упала мне на темя и затерялась в волосяных джунглях. Генерал уже давно ушел в свою бочку, оставив меня в одиночестве размышлять о всевозможных национальных идеях, из которых главной сейчас был поезд номер семьдесят один, протяжно гудящий где-то в лесах. Через минуту я увидел его - из-под кошачьего глаза семафора выполз одышливый локомотив, волочащий за собой выводок стыдливо-бордовых вагончиков. Проползая мимо меня, тепловоз еще раз, словно в насмешку, дунул в свою сиплую дудку: "Что, дескать, парень, не досталось тебе счастливого билета?" С привокзальных тополей сорвалась мамаева орда галдящего воронья. Кроме меня на перроне никого не было (только вдалеке, у кирпичной будки, маячила тетка в бордовом жилете, в ее руке торчком стояли свернутые в трубочку флажки).
   Пыхнув и лязгнув, состав остановился. Я подошел к двери ближайшего вагона и подобострастно посмотрел на нее снизу вверх. Когда истекли двенадцать из отпущенных на стоянку тридцати восьми секунд, врата рая отперла некрасивая девушка в синем бушлате и шлепанцах. Она была грустной и слегка растрепанной. Зябко поежившись, проводница откинула подножку. На перрон спустились двое мужчин в форме и с дипломатами. Они строго взглянули на меня, синхронно поправили фуражки и пошли к вокзалу. Проводница вопросительно смотрела на мою особу. Оставалось восемь секунд, поэтому я выпалил скороговоркой:
  -- Возьмите меня, пожалуйста! Мне очень надо уехать, а билетов нет.
   Тридцать восемь секунд истекли. Тетя в бордовых тонах воздела длань с флажками,
   локомотив взревел бешеным ослом... Грустная девушка сделала сложное движение головой, которое я истолковал как приглашение войти внутрь. Я ухватился за поручни и вспрыгнул на судорожно дернувшуюся подножку. Добрая фея со звоном захлопнула дверь, и мы прошли из промерзшего тамбура в домашнее, материнское тепло купейного вагона. Там гудел титан, и полная пассажирка в цветастом халате набирала кипяток в большую пластмассовую кружку. Я остановился, потому что дальше двигаться было невозможно. Однако проводница ухитрилась проскользнуть между стенкой и слоноподобной дамой и распахнула дверь в служебное купе.
  -- Заходи.
   Голос у нее оказался неожиданно приятным - грудным и глубоким. Толстая
   разукрашенная тетка забыла про свой кипяток и, открыв рот, таращилась на меня, пока кружка не переполнилась и вода не полилась на ее сосискообразные пальцы. Пассажирка взвизгнула и выронила кружку чуть ли не мне на ногу.
  -- Ой, я так извиняюсь... - пробасила виновница происшествия.
  -- Ничего, я затру, не волнуйтесь, - моя благодетельница уже извлекла откуда-то
   швабру с тряпкой и подняла на меня темные, огромные глаза.
  -- Ну, заходи же... Что стоишь?
   Пассажирка в халате наконец-то сочла нужным удалиться, и я получил возможность
   зайти туда, куда меня приглашали. В купе проводников было тесно, но уютно. Шторки с вышивкой, домашнее покрывало на койке, гобелен "Сотворение мира" на стенке и плетеный из тряпочек коврик на полу. На коврике - домашние тапочки с пушистыми помпончиками. Все очень мило. А главное - едет в сторону Златограда. Я присел на койку, на самый краешек. Некрасивая проводница, успевшая затереть лужу в коридоре, тоже вошла в купе-комнату и, заперев дверь на замок, села рядом со мной. Мы отражались в большом зеркале, висящем на стенке напротив. Наши изумленные отражения, в свою очередь, смотрели на нас.
  -- Раздевайся, что ли, - отчего-то вздохнув, сказала в конце концов хозяйка дома на
   колесах. - И кеды сними, грязи навозишь. Тапки вон надень. Полотенце на крючке, умойся сходи, если хочешь. Чай будешь? Меня Аней зовут.
  -- Сергей. Буду.
   Я привычно повиновался всем пожелательным указаниям - снял шинель, переобулся в тапочки, сходил и умылся в трясучем туалете, а когда вернулся, на столике стояла кружка с чаем, розетка с вареньем и вазочка с печеньем. Такое могло быть только во сне. Я аккуратно, чтобы не проснуться, опустился на койку.
  -- Пей чай, остынет а то...
  -- Спасибо.
   Большая фарфоровая кружка с синим паровозиком на боку приятно грела руки.
   Варенье из крыжовника оказалось замечательно вкусным, о чем я не преминул сказать.
  -- Понравилось? Старушки продают на станциях. Варю здесь же, на плитке.
   Девять...
  -- Чего девять?
  -- Девять лет уже тут живу. А ты - где живешь?
  -- Где только не живу...
  -- Понятно. Тоже, значит...- Аня на секунду отвернулась, но я заметил в зеркале как
   печально блеснули ее глаза. - Привыкла. Даже сплю плохо, когда не укачивает.
   Она коротко засмеялась.
   - Ты смог бы жить - здесь? В тесной клетке, которая день и ночь едет, и неизвестно куда?
   - Почему в клетке... Здесь очень уютно.
   - Потому, что нельзя выйти. Некуда. Там, - она кивнула за окно. - Ничего нет. И здесь тоже. Далеко едешь?
   - До Златограда.
   - Все туда едут. А я там видела только вокзал.
  -- Я покажу тебе город.
  -- Некогда. Надо будет прибрать вагон, сдать белье, залить воду. И ехать обратно.
   Ты поедешь обратно?
   - Не знаю...
  -- Значит, не поедешь. Жаль. Никто не возвращается. Никого я не видела дважды.
   Некому сказать "здравствуй".
  -- Здравствуй.
   Аня улыбнулась.
  -- Мы приедем завтра утром. День и ночь. У нас впереди день. И ночь. И немножко
   утра.
  -- Чем я могу тебе помочь?
  -- Договорись с партизанами, пусть взорвут рельсы...
  
   The rest is silence.
  
   Тишина. Я проснулся от тишины и неподвижности. Фонарь, ярче солнца, светит в окно сквозь штору. Немое мгновения проходит в попытке хоть что-то вспомнить, и я, к сожалению, вспоминаю... Купе, поезд, Аня, телеграмма, Златоград, Лана, Золотая Крышечка... Все здесь, со мной. Меня ищут. Я ищу. После бессонной ночи я проспал целый день. Звон по колесам. "Зачем ты стучишь по колесам, дедушка?" "И-и-и, милок, разве теперь упомнишь..." Все ближе и ближе. Баммм... Теперь - все дальше и дальше. Где-то с визгом захлопнулась дверь. Пустота. Честное слово, я совсем ни о чем не думал, даже о белой обезьяне. Дверь открылась, впустила свет, волну холода и Аню. Вечная проводница заботливо опустила глухую штору и проклятый фонарь погас. Я уже ничего не видел, я мог теперь только чувствовать. И я почувствовал, как моя судьба обрела плоть и села в моих ногах, и сидела там долго-долго, пока поезд не тронулся. И тогда я опять уснул, как спал, наверное, только в позабытом навсегда детстве.
  
   А утром был снег. Ослепительный, без грязи, грязь укрывший. Наверное, в раю все из снега. Может быть, мы въезжали в рай. Поднятая штора, низкое небо и белая земля. В купе никого не было, я вылез из-под одеяла и оделся. Подумав, аккуратно застелил постель. Если у Ани родится ребенок, она поставит колыбельку на столик. Тогда ей будет уже не так одиноко. Я попытался открыть окно, чтобы напустить холодного, пропахшего снегом воздуха, но не смог. Не получилось. "Закрыто на зиму,"- прочел я. Вдоль железнодорожной колеи потянулся бесконечный забор, заслонивший сияющую вечность. На заборе то и дело было написано "Пакля" и шестизначный номер телефона. Я накинул шинель и достал из кармана золотую крышечку. Она сверкала, как электросварка, я даже не смог разобрать надпись на ней...
   В коридоре было довольно свежо и стояла очередь из пассажиров, желающих пописать на родную страну. Они вежливо поздоровались со мной, видимо, приняв за проводника. Наверное, из-за шинели. Я набрал кипятку в железнодорожную кружку "2000 лет Златоградскому управлению путей сообщения". Забавная опечатка - лишний ноль. А, может, и не лишний. Может, запасной.
   Я не знал, где лежит чай, поэтому пил просто кипяток. Аня вошла, взяла свою волшебную швабру, и вышла снова. После ночи она не сказала мне ни слова. Впрочем, ночью она тоже слов не говорила. Как-то без них обходилась. Забор за окном не кончался до самого Златоградского вокзала. С Аней мы даже не попрощались. На перроне, в толпе, я обернулся. А она - нет.
  
   Вокзал Златограда походил на готический собор. Высокие стрельчатые арки, затейливая лепнина и скалящиеся отовсюду химеры. Над огромными воротами надпись потускневшим золотом : "Златоградъ". У ворот на табуреточке дремлет старичок-сторож. В его руках кольцо с одним-единственным ключом, вроде того, с каким в детских книжках рисуют Буратино. Пассажиры уже куда-то разбежались - растеклись по перрону и исчезли. В здание вокзала никто из них не зашел. В вокзальных воротах была еще одна дверка, маленькая, как раз по мне. Она оказалась незапертой, и в нее-то я и вошел, постаравшись не разбудить привратника. Но мои опасения оказались напрасными - дедушка сидел, словно мертвый. Мне показалось даже, что его веки заиндевели. Придержав за собой дверь, я вошел внутрь.
   Здесь было холодно, холоднее, чем снаружи. И очень пусто - ни скамеек, ничего. Только яркий свет лился через огромные окна. И я подумал, что здесь очень быстро меняется погода - только что небо было затянуто тучами. Мои шаги грохотали, как горный обвал, отражаясь от поднебесных сводов. Я шел и думал, что не стоило строить такую храмину ради одного-единственного поезда. Здесь был тупик, железная дорога заканчивалась. А вот вокзал никак заканчиваться не хотел. Я все шел и шел, и не был уверен, что не иду по кругу.
   - Тебе помочь? - проревел иерихонской трубой очень участливый голос. Я завертел головой, пытаясь понять, откуда он исходит, но из-за эха голос исходил отовсюду. Тогда меня хлопнули по плечу. Обернувшись, я увидел очень странного типа - ветхого деньми, с гривой седых волос, огромной карла-марксовой бородой и с небесно-голубыми глазами, полными отчаянной грусти. Одет он был в некое подобие рясы, поверх которой клочьями свисала разодранная телогрейка. Что примечательно - босиком. Огромные атриритные ступни, покрасневшие до полного сходства с лапами какого-то невозможного гуся, поочередно отрывались от пола и терлись о штанину камуфляжных брюк.
   - Прошу прощения, - прошептал юродивый. - Надо говорить тише, здесь оглушительное эхо.
   - Кто вы? - в свою очередь прошептал я.
   - Зосима. Ты хочешь выйти отсюда?
   - Даже не знаю...
   - Я тебе помогу. Иди за мной.
   Когда тебе хотят помочь, отказываться как-то невежливо. Зосима вприпрыжку шел впереди, я следовал в пяти шагах позади него. Холодное солнце безучастно светило в окна. Душа вырывалась на волю вместе с паром изо рта и поднималась ввысь, туда, где эхом отдавались шаги. Потом начался полутемный коридор, очень пыльный и захламленный. В тусклом свете лампочек можно было разглядеть рваные глобусы и карты, реторты, чучела и скелеты, рассыпавшиеся стопки тетрадок и еще много чего, не подлежащего опознаванию. Все это кончилось дверью с табличкой "Директор". За дверью оказалась дорога - обледеневшая колея в заснеженном поле.
   - Ну, вот, - обернулся ко мне Зосима. - Тебе в город? Это туда.
   Он махнул рукой в снежную равнину.
   - Очень далеко город от вокзала построили. Надоть идти пешком, автобус только к поезду приезжает. Сейчас он уже ушел. Если хочешь, я тебя провожу. Чего того, веселее будет.
   - Если вам не трудно...
   - Мне - ничего не трудно, только попроси, - рассмеялся Зосима.
   И мы пошли. На сей раз мой проводник уже не убегал вперед, а шел рядом.
   - Вы священник? - спросил я.
   - Да. Правда, с запретом в служении.
   - Кто же вас ... Запретил?
   - Как кто? Люди, конечно. Да я... Мне-то - ничто. Я и без того человекам помогать могу. Божья благодать-то со мной, и никто ее от меня не отымет.
   Я заинтересовался.
   - Чем же вы можете помочь?
   - Как чем? Да ей же, благодатью, и помогаю. Она, знаешь, как-то незаметно нисходит к нам, грешным. Бывает, поговоришь с человеком, просто поговоришь по душам, ничего не выспрашивая и не советуя, а гляди-ка - он уже совсем по другому смотрит ...
   - За что же вас выгнали?..
   - За любовь, - вздохнул батюшка. - Как обычно. За любовь-то завсегда больнее всего бьют.
   - Кого же вы любили?
   - Всех! - рассмеялся Зосима. - А надо было - некоторых. Избранных. Тех, кто в храмы ходит да посты соблюдает. А я как думаю - если Христос не к фарисеям ходил, а к мытарям и блудницам, то, кольми паче, нам, недостойным пастырям, должно окормлять в первую голову овец заблудших. Да и то, кто возьмет на себя смелость сказать, заблудшая пред тобой овца, или нет? И, вообще, кто овца, а кто - человек? Все мы несть достойны, однако со дерзновением ищем любви божественной, потому что Бог дождь посылает и на праведных, и на неправедных...
   Несколько минут или часов мы шли молча. Вокруг ничего, абсолютно ничего не менялось. Только, кажется, стало немного теплее.
   - Ты, поди, к нам в город крышечку золотую искать приехал? - нарушил тишину Зосима.
   - Нет, - я уже ничему не удивлялся.
   - Ну, и правильно. Потому, что ее там нет.
   - Я знаю.
   - Золотая Крышечка - у тебя в руках.
   - И это я знаю, - сказал я и на всякий случай засунул руку в карман и покрепче сжал в кулаке металлический кругляш.
   - Жаль, ты не знаешь, что с ней делать. А надо всего-то - подарить другому. Ведь тебе-то ее тоже подарили?
   Я на секунду задумался.
   - Да... Пожалуй, я так и сделаю.
   - Вот-вот... Не отдать в обмен на что-то, а именно подарить - за ничто!
   ...Сон. Словно я - старик, иду по дороге и даю прохожим мудрые советы.
   И мы снова надолго замолчали.
   - И я пытался стать всем для всех, чтобы спасти всех, если возможно, - без всякой причины заговорил вдругЗосима. - Пил с мужичками пиво в скверах, играл в домино и карты. Ходил на рок-концерты и там проповедовал Христа. Снимал проституток и отпускал их на волю. Да, приходилось материться. Да, и марихуану курить доводилось. Ведь и Христос пил вино на свадьбе в Кане! Все это сочли недостойным поведением и вывели меня за штат без предоставления пенсии. Но что может отлучить нас от любви Христовой? Теперь я сам бродяга, и несу Слово бродягам. Ты бродяга?
   - Бродяга, - охотно согласился я.
   - Тогда я скажу Слово тебе.
   Я все ждал, когда же он скажет Слово, но Зосима просто свернул с дороги и пошел в поля, по колено проваливаясь в снег...
  
   Шлагбаум был на прежнем месте, и солдатик у него стоял все тот же. Только шинель на нем была новая. Шел снег. Часовой стоял неподвижно, и на его плечах и шапке выросли маленькие сугробы.
   - Здравствуй, - улыбнулся он. - Я уж думал, ты не вернешься.
   - Здравствуй... - ответил я и облокотился на шлагбаум. - Я уж думал, не вернусь...
   - Хорошо, что я тебе шинель дал. Смотри, как холодно.
   - Да. Спасибо. Тебя за нее не сильно ругали?
  -- Не-а. Кому ругать-то, все ушли.
  -- Кто с поездом приехал?
  -- Все.
   Помолчали.
   - Пройти-то можно?
   - Проходи.
   - Так ведь шлагбаум закрыт?
   - Ну и что? Он теперь всегда закрыт. Кому надо - обходят. Или объезжают.
   Я пролез под полосатым барьером.
   - Что дальше?
   - Не знаю. Я - всего лишь солдат. Я не умею командовать. Да и не хочу.
   - Тогда - до свидания.
   - Прощай...
   И я пошел в город. Поперек улицы был натянут транспарант : "Добро пожаловать, обладатель Золотой Крышечки!", а на стене первого же дома написано масляной краской: "Пошел ты на ..., обладатель Золотой Крышечки!". Партизаны.
   Снег все падал и падал. Огромные, с кулак, снежинки. Я поймал одну, растопил в руках и умыл лицо. Где-то звенят бубенцы, все ближе и ближе. И вот - три белых коня, гривы и сбруя в лентах. Свадьба. Разукрашенные санки, полные визжащих девок в сарафанах и кокошниках. Невеста - в черном.
   - Лана? Лана!!!
   Санки остановились, девки заткнулись. Она смотрела на меня, но не откинула вуаль. Я не видел ее лица.
   - Лана, это ты?.. Прости, я не мог думать о тебе...
   Она улыбнулась уголками губ. И я понял, что сейчас умру.
   - Я думала о себе сама. Это скучно.
   - Почему ты в черном? Кто-то умер?
   - Да. Я. Выхожу замуж.
   - У меня для тебя есть свадебный подарок. Вот... - Я достал из кармана Золотую Крышечку и протянул ей, и разжал пальцы. С моей ладони вспорхнула птица и тотчас исчезла в снежном вихре. Я даже не успел ее рассмотреть. Лана проводила птицу взглядом.
   - Спасибо тебе... Подарок замечательный. Он не будет пылиться на полке. Извини, но мне - пора. Знаешь... Нет, не знаешь.
   Санки поехали. Я хотел побежать за ними - и не побежал. Так чего же я хотел?
   - Ну, и чего же ты хотел?!
   Алекс. Он плелся по санному следу, слегка покачиваясь. Его штаны были широки и приспущены, маечка сетчата, шнурки черными змеями ползли вслед за кроссовками, а глаза скрывали залепленные снегом темные очки.
   - Не знаю, чего я хотел; зато знаю, что все получил! - перекрикивая падающий снег ответил я. - А тебя - тебя что, больше никто не слушает?
   - Шоу закончилось, зрители разошлись. Я остался один. Нет, не один. С тобой. А ты мне совсем не нужен.
   Я достал из кармана шинели ржавый наган и кинул его Алексу.
   - Я слишком долго носил его с собой. В конце концов, он просто обязан выстрелить в финале пьесы. Давай, нажми на курок!
   Алекс поймал револьвер, снял очки и долго-долго целился мне в сердце.
   - Ты все испортил, Серж. Ты всегда все портишь, до чего не дотронешься. Зачем ты трогал Лану, что она тебе сделала? Она жила, как птица, и ничего не хотела. А теперь она стала хотеть ничего. Но все получишь ты, ты один...
   Алекс потянул спусковой крючок, но выстрела так не последовало. Последовал взрыв. Чапаевский наган разнесло в клочья прямо в руках у бывшего ди-джея. Алекс ничком рухнул в снег, а я остался стоять, где стоял. Как всегда.
   - Отличный выстрел, - сказал Волшебный Байкер. Он подкрался тихо, как смерть. Свой мотоцикл он катил по незаслуженно грешной земле.
   - Бензин кончился? - поинтересовался я.
  -- Нет. Кончилась охота ездить.
  -- Тогда одолжи мне свой байк. Я устал идти туда, куда меня тащат. Хочу ехать
   сам.
  -- Одолжить - не могу. Забирай насовсем. На.
   Я принял мотоцикл.
   - Где тут газ?..
  
   ...Полы шинели летели за мной, как крылья ангела. Снег слепил, мокрой плетью бил по лицу. Теперь я знаю, куда ехать! Но не вижу дороги. Только снег...
  
  
  
   ПЕПЕЛ
  
   Человек, яко трава дние его,
   Яко цвет сельный отцветет,
   Яко дух пройде в нем, и не будет,
   И не познает ктому места своего...
  
   Псалом 102
  
  
   ...Слова пришли не сразу. Сначала была темнота, затем образы- размытые пятна зеленого, синего и красного цветов. Затем ощущения - боли, влаги, соли. Так начался Я. Как совокупность ощущений и бесформенных образов. Нехитрый такой субъект. И только затем появились слова: "боль, цвет, соль...". Первый логический вывод - я лежу на твердой, шероховатой поверхности. У меня есть тело, которым я лежу, оно разбито и болит. Я приподнялся на руках и чуть-чуть открыл глаза. Больше не смог, потому что меня ослепил свет. Когда я смог видеть, то увидел кровь. Я обрел память о словах и их значениях. Голова кружилась, и я тихонько сел на асфальтовой дорожке среди травы. Потрогал рассеченный лоб. Кровь на нем уже запекалась. Огляделся. Я знал этот мир, но без имен собственных. Вдалеке виднелся город. Для меня это был не Город, а город, как понятие из толкового словаря. Наверное, в нем жили люди , но я никого не знал. Я вообще никого и ничего не знал обособленно. Воспоминаний, относящихся непосредственно ко мне, не сохранилось. Но я мыслил, и следовательно... Кто я?
   Рядом с моей дорожкой проходило шоссе, от которого поднималось знойное марево. Было очень жарко , пустынно и тихо. Я на четвереньках, обрезая руки о траву, вскарабкался по насыпи и уселся на обочине. Вдалеке, приподнятая над дорогой миражом раскаленного воздуха , показалась идущая в город машина. С трудом встав на ноги, я попытался отряхнуть джинсы и рубашку, но меня здорово качнуло, и от этой затеи пришлось отказаться. В кармане джинсов обнаружился довольно чистый носовой платок, и , плюнув на него пересохшим ртом, я попытался наугад стереть кровь с лица. Наверное, вышло не очень хорошо, потому что притормозившая было подержанная иномарка только прибавила газу, обдав меня бензиновым перегаром. И я пошел пешком. Немного кружилась голова и слегка тошнило, но вскоре я вошел в ритм и довольно бодро переставлял ноги. Город не приближался и не отдалялся, он просто висел вдалеке в облаке смога. Вскоре вдоль дороги потянулись тополя и аккуратные деревянные домики за повалившимися заборами. У колонки я умылся , почистился и выпил воды, спугнув старушку с огромным бидоном на тележке. Стало немного легче. Мне было все равно куда идти, и я пошел дальше по шоссе. Оставаться в придорожной деревне, где все так тихо и дремотно, было страшно - потому что похоже на сон. А мне хотелось ощутить себя частью жизни, убедиться в своей настоящести после рождения из ничего...
   После получаса машинальной ходьбы, когда мне уже опять становилось немного дурно, я достиг конечной остановки маршрутных такси. На асфальтированном пятачке у обочины столпились с полдюжины микроавтобусов. Водители их сидели за столиком у свежевыкрашенного павильончика. "Пиво",- прочитал я жестяную надпись над окошком и понял, что умею читать. Водители пили из пластмассовых стаканчиков - вероятно, пиво же. Или нет - за рулем, все-таки.
   Мимо примолкших мужиков я подошел к темному окошку.
  -- Пива, - прохрипел я в прохладную пещерку и обнаружил, что умею говорить.
   Женская рука , немного промедлив, поставила на прилавок стакан с пивом и пробасила:
  -- Пятнадцать.
   Я понял ее - она хотела денег. Порывшись в карманах, я извлек на свет пару мятых бумажек и протянул их жадной руке. В ответ выкатилась круглая монетка - пять рублей, так на ней было написано. Взяв пиво, я сел в тени ларька прямо на землю, потому что все места за белым пластиковым столом были заняты. Пиво было холодным и вкусным. Я пил маленькими глотками, чтобы не застудить горла, а водители молча смотрели на меня, забыв про свои стаканы. Так я допил до самого дна и вытянул ноги - мне стало хорошо, и идти пока никуда не хотелось.
  -- Ты что, бомж? - поинтересовался пожилой шофер в аккуратной бежевой
   рубашке навыпуск.
  -- Нет, - сказал я, потому что я был никем.
  -- Смотри , не хулигань тут.
  -- Я не хулиганю.
  -- Может, ограбили человека? - это уже молодой, стриженый наголо мордастый
   парень. - Смотри, у него вся голова в крови. Тебя как зовут? - Он вылез из-за стола и опустился на корточки рядом со мной. - Ты откуда?
  -- Не знаю. Не помню.
   Водители зашумели и обступили меня. Один из них принес из машины аптечку и заботливо ливанул йодом прямо на рану, чем вызвал вполне справедливый гнев своих коллег и мои жалобные корчи. Из киоска вышла пышнотелая обладательница пивораздающей руки . Я был уткнут носом в ее потную шею и заботливо перевязан. После этого я стал немым свидетелем обсуждения своей дальнейшей судьбы.
  -- В больницу его надо. Вишь, как саданули - всю память отшибло.
  -- Так его и возьмут - без документов-то. У тебя нет документов?
   Я отрицательно покачал головой.
  -- Вот... В трезвяк только, да и то вряд ли. Кому он там нужен без денег. У тебя
   ведь нет денег?
  -- Пять рублей есть, - ответил я.
  -- Вот... Наташка, может к себе возьмешь?
  -- Да?! А моего куда?
  -- Ты посмотри, этот же лучше, - все засмеялись. Мне стало неприятно, и я сказал:
  -- Пожалуйста, отвезите меня в город. В центр. Я увижу знакомые улицы и сразу
   все вспомню. - Это была неправда, но я очень хотел уехать отсюда.
  -- Ну, тебе видней... Смотри сам... А то может в ментовку обратись - найдут тебя
   по картотеке какой-нибудь...
   - Да уж, станут возиться... - загудели голоса. - Да вот Витек поедет, он тя и свезет - все одно те в город ехать надо, чтоб разобраться , чо да как...
   Сопровождаемый спиноломными похлопываниями, я был усажен в микроавтобус рядом с пресловутым Витьком. Витек носил кепку, мышиные усики и всю дорогу промолчал. Кроме меня пассажиров не было. Город оказался разным: сначала - пыльным и бетонным, потом- зеленым и старым, а посередине была река с плотиной.
  -- Останови здесь, - попросил я.
   ...Витек ,не попрощавшись, и не поинтересовавшись даже, вспомнил ли я что-нибудь ( а я ничего не вспомнил), хлопнул дверью и укатил. Я стоял посреди плотины мужественно перевязанный, как герой войны. Шумела река. Я подошел к чугунным перилам и посмотрел вниз. Подо мной был маленький водопад , белый от пены и желтый от грязи. Светились маленькие радуги, меня обдавало мелкими-мелкими брызгами. Было хорошо и уходить не хотелось. Кругом были памятники и зеркальное здание с надписью "Туалет". Пришлось пройти к нему, потому что пиво уже завершило свой кругооборот во мне, и отдать последние пять рублей привратнице- старушке, стоявшей у входа в санузел, как нищая на паперти. В туалете я, помимо всего прочего, хорошенько почистился и впервые увидел себя в зеркале. Было интересно разглядывать собственное отражение и не узнавать его. Я нигде и никогда не видел эти впалые щеки, тонкий прямой нос и сжатые губы. Незнакомец пристально и удивленно разглядывал меня светлыми глазами неопределенного цвета. Повязку я снял, потому что она была похожа на чалму и не нужна, кровь уже не текла. Рана на самой границе русого ежика волос и высокого лба была обширной, но, видимо, неглубокой. К сросшимся на переносице бровям тянулись несмываемые потеки от йода. В общем, вид был устрашающий.
   Когда я вышел обратно на плотину, все уже изменилось - как в сказке. По дороге шел плотный поток машин, а на тротуаре было полно людей. Кто-то прогуливался с женой, детьми, собакой, пивом, мороженым и воздушными шариками, кто-то любовался памятниками и водопадом. На туалет никто и не глядел. Я нырнул в толпу и не спеша поплыл по течению. Солнце скрывалось за домами, но было все так же душно. Асфальт нежно прилипал к подошвам. Я вдруг обратил внимание , что навстречу мне идут в основном девушки и преимущественно - красивые. Они смотрели на меня, я - на них, и я понял, что дальше так продолжаться не может.
  -- Здравствуйте, - сказал я одной из встречных красавиц. Та посмотрела на меня и
   молча прошла мимо. Я говорил "здравствуйте" и другой, и третьей, и всем остальным, но ни одна не отвечала. Я стал сомневаться в своей способности к связной речи. И тут меня окликнули:
  -- Эй, Щорс! Привет !
   Я обернулся. Девушка была стрижена почти под полубокс, крашена в каштановую масть, темно-бордовую помаду и палевые тени. Несмотря на жару, куртка кожаная с чужого плеча, рукава до колен. Уши похожи на кольчугу - столько сережек. Шорты из небрежно обкромсанных джинсов. Грязные кроссовки.
  -- Почему - Щорс?
  -- Потому, что голова поранена, кровь на рукаве, и след кровавый
   стелется по сырой траве... - она хрипло рассмеялась и закашлялась. - Песня такая есть, ты не знаешь, что ли? Ты дурачок, да? Идешь, со всеми здороваешься... Или из деревни?
  -- Нет. Просто я ничего не помню.
   Глаза моей собеседницы округлились, рот приоткрылся.
  -- Оп-па... Нет, ты правда, что ли? Придуряешься, поди? Как тебя зовут?
  -- Не помню.
  -- Сколько лет?
  -- Не помню.
  -- Родители, жена, где живешь?
  -- Ничего не помню...
  -- Как город называется? Какое сегодня число, какой год?
  -- Не знаю, - сказал я и заплакал.
  -- Не плачь, - девушка взяла меня за руку, из кармана своей куртки
   достала довольно грязный носовой платок и принялась утирать мне слезы. - Ты счастливый человек, не помнишь столько разной ерунды. Иногда стоит забыть обо всем и начать жизнь сначала. Пойдем со мной. Я буду тебя спасать.
   И мы пошли.
   Идти оказалось недалеко - до площади , на которой стоял памятник человеку, отгоняющему комаров кепкой. У подножия монумента было много белых столиков под полосатыми зонтами. Мы сели за крайний. На столе стояли грязные пластмассовые тарелочки, из которых кушали мухи и осы.
  -- Подожди, я сейчас.
   Через две минуты моя спасательница принесла пиво и сосиски в тесте - по одному
   экземпляру того и другого каждому, - сняла куртку и повесила ее на спинку стула. Под курткой оказалась не очень свежая белая майка с серпом и молотом и надписью "Забей и закоси".
  -- Ну, рассказывай!
   Я честно все рассказал - всю свою сегодняшнюю жизнь от начала и до конца,
   прихлебывая пиво и покусывая запеченную сосиску. Девушка тоже ела и пила, то и дело кивая и говоря : "Угму" с набитым ртом. Когда я дошел до нашей встречи и замолчал, она проглотила последний кусок и сказала:
  -- М-да... Случай тяжелый. Здорово. В самом деле, здорово. Воистину, круто. Для
   начала надо дать тебе имя.
  -- Может, не надо? - робко попытался возразить я.
  -- Имя - это первый шаг к “Я”. Ты хочешь стать “Я”?
  -- Даже не знаю... Мне трудно судить о том, что это такое.
  -- “Я” - это куча хлама у тебя в голове. У тебя она сейчас совсем маленькая...
   Подожди, не сбивай меня... Я придумываю тебе имя. Ведь надо же мне как-то называть тебя...
  -- А как тебя зовут?
  -- Я - Фишка. А тебя я буду звать...- Фишка посмотрела в небо, но увидеть небо ей
   помешал зонт. - Ты будешь Листом.
  -- Почему?
  -- Ты как ребенок, все время спрашиваешь “почему”! Потому ,что я напишу на
   тебе все, что захочу.
  -- А я захочу, чтобы ты писала на мне все , что ты захочешь?
   Фишка пристально посмотрела не меня.
  -- Ты умнеешь прямо на глазах. Можешь писать на себе сам, а я пойду.
   И она в самом деле встала, чтобы уйти.
  -- Не уходи. Я больше тут никого не знаю. Мне будет одиноко , если ты уйдешь.
   Все равно ты уже нацарапала на мне несколько слов и дала мне имя. Этого мне уже не стереть. Сочиняй меня дальше. Надеюсь только, что я не буду слишком уж страшной историей.
   Фишка молча протянула мне руку . Ладонь у нее была сухая, жесткая, и неожиданно
   сильная. Уворачиваясь от машин, мы перешли через площадь и оказались в чахлом сквере, мощеном бетонными плитами. Здесь тоже была толпа. Отовсюду неслась музыка и получалась какофония. Люди вращались вокруг раскладных столиков, с которых шла торговля всякой рукодельной всячиной - мулине, шкатулками, гипсовыми и пластмассовыми амулетами, бусами, вазами, масками, значками, картинами... Было довольно весело .(Если бы не толкотня. Мне два раза наступали на ноги и однажды пребольно пихнули локтем). Хотелось все рассмотреть, но Фишка упорно тянула меня вперед сквозь расступающиеся перед ней людские спины.
   Оказывается, мы направлялись к парнишке, сидящему на самом полюсе сквера под засохшей ивой - очень маленькому и жутко волосатому. Я едва не наступил на него, потому что Фишка протолкнула меня вперед, а он сидел на земле , поджав под себя ноги.
   - Эй, осторожней! - паренек прижал к себе большую папку, разложенную у него на коленях. Бородой он зарос до бровей, а на руках из-за черных волос не было видно кожи. Только кисти рук - тонкие, и словно в белых хирургических перчатках.
  -- Привет! - Фишка выглянула из-за моей спины.
  -- Привет! - расцвел маленький бородач, обнаружив длинный узкий рот с
   крупными зубами . Глаза у него блеснули как-то очень по-доброму.
   - Как оно - бытие?
  -- Сознательно. Познакомься- это Лист. Он ничего не помнит. Лист - это Кинг.
   Сокращенно - от Кинг-Конга.
   Кинг вежливо встал и протянул мне руку. Фишка была ростом мне по плечо, а он
   был по плечо Фишке.
  -- Очень приятно, - Кинг слегка заикался и почти незаметно картавил.
  -- Взаимно. - Рука у Кинга была холодная, словно густая шерсть не грела его даже
   в жару.
  -- У меня малокровие, - словно извиняясь сказал он. - Ну и... Прочие уродства. Не
   обращай внимания. Привыкнешь.
  -- А у меня амнезия и лоб разбит.
  -- Сочувствую. Я бы не согласился поменяться с тобой. Ты ведь никого не
   любишь...
   Я промолчал.
  -- Кинг художник, - обращаясь ко мне, прервала паузу Фишка. Я не успел никак
   среагировать, а она уже продолжила, обращаясь к Кингу :
  -- Лист тоже художник. Великий, - многозначительно добавила девушка, заново
   пишущая мою жизнь.
  -- Но...- только и успел сказать я.
  -- Ты ведь не помнишь, что ты не художник?
  -- Нет.
  -- Тогда с чего ты взял, что ты не Ван Гог? Кинг, сходи за пивом. Лист тебя
   подменит.
  -- Ладно. На, держи Кинг протянул мне папку и кусочек угля. - В детстве мы все
   гении, а ты сейчас как ребенок.
   Он ушел, а я сел на его место.
  -- Нарисуй меня, - сказала Фишка. - Для начала.
   Я не думал о том, как рисовать. Я просто смотрел на нее , а рука сама водила углем
   по бумаге. Фишка смотрела на меня немного серьезно и грустно. Глаза у нее были черные-черные. Все для меня исчезло, кроме ее лица и уходящего солнечного света.
  -- Вот, - я протянул Фишке рисунок. - Это ты.
  -- Это я, - подтвердила она.
   Подошел Кинг с тремя пивами. Посмотрел на портрет и сказал :
  -- У тебя получается так... Непредвзято, что ли... Ты точно не художник? Мне
   кажется, я видел, как ты продавал здесь, на Пятачке, свои картины, но у тебя их никто не покупал, и ты ушел... - он помолчал. - Нет, ты не художник. Художник так не напишет.
  -- Ты будешь помогать Фишке писать мою жизнь?
  -- Мы все пишем жизнь друг другу.
   Фишка все глядела на угольный набросок.
  -- Если бы у меня был дом, то у дома были бы стены, и я повесила бы твой рисунок
   на стене... А так... - она проворно свернула свой портрет самолетиком ("Зачем ?"- крикнул Кинг) и запустила его вверх. Восходящий от нагретого камня поток воздуха подхватил белую птицу и поднимал ее все выше, пока не унес за дома.
  -- Вот я и улетела, - бодро сказала Фишка и открыла свое пиво зубами.
   Вечерело. Народ на площади и в сквере редел.
  -- Пойдем, -сказал Кинг. - На сегодня работа закончена.
  -- Много? - спросила Фишка.
  -- Хватит, чтобы дожить до завтра...
   В близлежащем гастрономе мои новые и единственные знакомые купили хлеба, со-
   сисок и взяли бутылку водки. Водку Кинг никому не доверил, а все остальное, уложенное в пакет, тащил я. Мы снова вышли на площадь.
  -- Эх, гулять так гулять, - сказал Кинг. - Поедем на трамвае.
   ( "Обычно мы ходим пешком",- пояснила Фишка. "Тут недалеко.")
   Трамвай был услышан нами задолго до того, как он показал из-за поворота свою
   красную, улыбающуюся морду и со скрипом и писком вкатился на площадь. Остановка была почти у подножия монумента, и, когда двери закрылись за нами, улыбчивый памятник помахал нам кепкой.
   В салоне было полупусто. Перекрывая громыхание вагона, жужжала по стеклу оса. Она искала выход. Кинг подцепил полосатую тварь папкой и ловко выпроводил в открытую форточку. Мы сели в железные кресла возле передней двери - я с Фишкой, а Кинг напротив - лицом к нам. Пакет с едой я поставил к себе на колени. К нам подошла толстая женщина в шортах , с круглым значком "Кондуктор" на футболке и с неприятным лицом.
  -- Покупайте билеты, - сказала она.
  -- Зачем? - спросила Фишка.
  -- Как? - удивилась кондуктор. - Пассажир должен оплатить проезд.
  -- Мы его уже оплатили, -заявил Кинг.
  -- Чем это? - удивилась кондуктор пуще прежнего.
  -- Тем, что едем в Вашем трамвае. Подумайте, как скучно было бы вам ехать здесь
   совсем одной...
  -- Хулиганье, - проворчала женщина и устало плюхнулась в кресло. Пот градом
   катил с нее. - Водички нет попить у вас?
  -- Нет, - ответил Кинг. - Только водка.
   Он демонстративно взболтнул бутылку. За стеклом взвилась тонкая спираль
   воздушных пузырьков.
  -- В такую жару? - скривилась кондуктор. - Эх, молодежь, молодежь... И
   неожиданно затянула фальцетом:
  -- О- о-й мароз-мароз... Не ма-а-а-розь миня...
   Мы стояли на остановке, трамвай, визжа, уезжал, а из него доносилось : "Ма-а-ево
   ка-а-а-ня..." Я огляделся. Такое ощущение, что здесь никто не жил. Унылые облупленные домики пыльными, битыми окнами глядели на узкую улочку, всю проезжую часть которой занимали трамвайные рельсы, и вдоль которой стояли древние, в пуху, тополя. Фишка и Кинг уверенно нырнули в пролом дощатого забора. Я последовал за ними и попал в заброшенный сад. В его глубине, за яблочными ветвями, можно было разглядеть потемневший от времени дом, на крыльце которого сидел седобородый дедушка и то ли что-то лепил из глины, то ли выстругивал из полена - разобрать было трудно. Через сад вела тропинка. Я пошел по ней и вскоре нагнал своих спутников. Из сада мы вышли в узкий проулок между невысокой стеной из щербатого кирпича и задним фасадом серо-желтой двухэтажной коробки с зарешеченными окнами. Я все явственнее ощущал смрад, неизвестно откуда исходящий. Вонь усиливалась по мере нашего продвижения в лабиринте вросших в землю развалин.
  -- Чем тут воняет? - спросил я. - Мы на свалку идем?
  -- Нет, - обернулась Фишка. - Мы идем в зоопарк.
  -- Правда, там почти не осталось зверей, - добавил Кинг.
  -- А не слишком поздно - смотреть на зверей? Да и закрыто, наверное...
  -- Мы не будем смотреть на зверей, - сказал Кинг. - Мы там живем.
   Я обдумал его ответ.
  -- Что ж... Это не хуже, чем нигде не жить.
  -- А зверей мы будем есть, - оживилась Фишка. - Наверное, Каби решился-таки
   зажарить павлина... Чуешь, пахнет жареным?
  -- Я чую, что пахнет звериным дерьмом... - я догнал Фишку и Кинга и теперь мы
   шли рядом.
  -- Жаль павлина, - помолчав, сказал Кинг и переложил папку с рисунками из
   правой руки в левую, а бутылку водки - из левой руки в правую, чуть не уронив ее. - Павлин был красивой птицей.
  -- Надеюсь, что и вкусной, - буркнула Фишка. - Да только нам опять ничего не
   достанется...
   Мы обогнули купеческий особняк с провалившейся крышей, и вышли
   на небольшую, изрядно вытоптанную липовую аллейку, покрытую пятнами кострищ и усыпанную мятыми газетами. В дальнем конце аллеи виднелись рыжие железные ворота. Над воротами - изящно выгнутая арка с проржавевшей надписью "Зо...парк". В окошке неопределенного цвета билетной кассы стояла полинявшая картонка "Закрыто". Ворота и впрямь были заперты, но мои провожатые уверенно подошли к ним. Кинг извлек из кармана своей хламиды огромный ключ и не без труда отпер устрашающих размеров амбарный замок. Одна створка ворот со скрипом отворилась. Фишка скользнула туда, внутрь.
  -- Пойдем, - дернула она меня за рукав.
   Я вошел вслед за ней. Кинг вошел тоже и изловчился навесить замок обратно с
   наружной стороны.
  -- Вот мы и дома, - сказал он. - А что пахнет нехорошо - ерунда. Человек - не
   свинья, ко всему привыкнет. Пойдем туда, где костер горит. Видишь - там, за деревьями... Видимо, Каби и впрямь кого-то зажарил...
   Пока мы лавировали между пустыми клетками, Фишка рассказала мне, что Каби - это сторож, билетер и директор зоопарка, объявленного банкротом и постепенно ликвидирующегося усилиями вышеупомянутой особы, пожирающей одного за другим тех зверей, что еще не сдохли от голода .
   Костерок был разведен на искусственном острове пересохшего бассейна для тюленей. У огня сидел голый по пояс ( сверху), необыкновенно толстый человек . Его оплывший торс обвивала тускло переливающаяся змеиная шкура, в густых и черных взлохмаченных волосах вкривь и вкось торчали разноцветные перья. В руках он держал, поворачивая над пламенем, кое-как оструганную штакетину, на которую была насажена птичья тушка. Лицо толстяка лоснилось.
  -- Привет моим бледножопым друзьям! - Каби ( а это, без сомнения был он) поднял
   руку в знак приветствия. - Надеюсь, вы не станете делить со мной мой скромный ужин?
  -- Спасибо за приглашение, - хмыкнула Фишка. - Ты зачем туда залез?
   Островок на добрых два метра возвышался над дном бассейна . Его поддерживали железобетонные опоры.
  -- На обед я съел питона, - Каби указал на шкуру , которой он был опоясан, как
   матрос-балтиец пулеметными лентами. - И забыл закрыть дверь террариума. Гады расползлись по всему зоопарку, так что смотрите под ноги. Там была кобра, гюрза и еще неизвестно что. А сюда им не забраться.
  -- А как ты туда забрался? - удивился Кинг.
  -- Запрыгнул с помощью тарзанки, - Каби указал на растущий рядом с бассейном
   тополь, к мощному суку которого был привязан стальной канат, а к канату - лом.
  -- Я уселся на лом, взял павлина, дрова - и р-раз - перелетел сюда. Подальше от
   змей. Вы когда -ни будь пробовали питона, запеченного в собственном соку? Очень вкусно.
  -- А как ты собираешься перелетать обратно? - рассмеялся Кинг.
   Каби на секунду задумался, прикрыв свои узкие безбровые глазки, а потом тоже
   рассмеялся.
  -- Э, завтра придумаю, мой волосатый друг. А сегодня я буду петь и танцевать
   вокруг костра. Кого вы привели с собой, несчастные? Налогового инспектора или запоздалого извращенца?
  -- Это Лист, - вступилась за меня Фишка. Я почему-то молчал. Солнце зашло,
   наступали сумерки первого дня моей жизни.
  -- Ференц? - уточнил Каби. - Добро пожаловать в наш зоосад. Признаться, я думал,
   что вы уже умерли...
  -- Он ничего не помнит.
  -- Если бы я умер, я бы тоже ничего не помнил, - подытожил Каби и снял с огня
   бывшего павлина. - Хотите посмотреть, как я буду трапезничать? Учтите, ночью змеи выходят на охоту. Вам лучше спрятаться. Можно забраться на клетки. Будет жестко - подстелите доски и накройте их сеном.
  -- Как ты добр, - съехидничала Фишка. - Пойдемте, не будем смущать Каби. Он
   такой ранимый. Он будет есть фазана...
  -- Павлина, - поправил я.
  -- Он будет есть павлина и его будет мучить совесть, что его друзья всего лишь
   пьют невкусную водку и закусывают ее холодными сосисками... Пойдемте к пандам, там не так воняет - Фишка взяла под руки меня и Кинга и энергично потянула прочь от бассейна.
  -- Постойте, - Каби заволновался и даже встал на пухлые ножки. - У вас есть
   водка? Так что же вы раньше-то молчали? Милости прошу... Ну куда, куда вы?
   Он почти плакал, но слезть с островка не мог. А если бы и слез, то из бассейна
   ввиду своей комплекции не выбрался бы все равно. Так мы и ушли в темнеющие клетчатые дебри зоопарка под жалобные крики его прожорливого директора.
  -- Почему он - Каби? - спросил я.
  -- Глупый вопрос, - пожала плечами Фишка. - Почему ты - это ты, а я - это я?
  -- Его имя - Хабибулла, - сжалился над моим любопытством Кинг.
  -- Сначала мы его звали Хаби. Но поскольку он здорово похож на кабана, то мы его
   перекрестили.
   В одной из клеток внезапно шевельнулось что-то черное, метнулось к решетке, и на меня глянули из- за прутьев белые выпученные глаза. Животное протянуло лапу, схватило меня за рубашку и оказалось совершенно обнаженным здоровенным негром. Я запоздало вздрогнул. Негр залопотал что-то, указывая свободной от моего воротника рукой на сумку с продуктами.
  -- Патрис, не пугай человека, - Кинг разжал негритянский захват, а я , на всякий
   случай, отошел подальше. - Брось ему сосиску, он успокоится.
   Я бросил сосиску, черный человек схватил ее и скрылся за дверцей задней, бетонной стены своей клетки. Через секунду оттуда раздалось урчание и чавканье.
   - Я потерял память, - сказал я, - но не разум. Что это было? Я могу вспомнить почти все, не относящееся ко мне лично , но такого ...
  -- Пойдем , пока он не вылез снова. - Кинг сплюнул. - Спасибо, что он водку не
   заметил, а то бы так просто не отделались. Мы называем это чудо Патрисом Лумумбой, потому что по-русски он не говорит совершенно. Каби подобрал его возле Университета, где он приставал к студенткам, и привел жить сюда. Благодаря ему значительно возрос спрос на билеты. Особенно среди женщин среднего возраста. Каби его плохо кормит, поэтому он такой дикий.
  -- Интересно, - резко хохотнула Фишка, - Когда кончатся животные, Каби и
   Патриса употребит в пищу?
  -- Ну, - почесал в затылке Кинг, - после этого зоопарк уж точно придется
   окончательно закрыть. Охотников смотреть на Хабибуллу найдется немного...
  -- Вы давно живете здесь?
  -- Нет... С месяц, наверное. А так - мы везде живем, как было сказано в одном
   хорошем фильме...
   ... В вольере для панд ( как сказал Кинг, панды скончались своей смертью еще весной ) лежало множество засушенных эвкалиптовых листьев. Листья пахли приятно, и мы уселись прямо на них. Кинг напомнил было о змеях, но Фишка заявила, что, во-первых, Каби врет, как обычно, и кобру с гюрзой он сожрал сразу после Каа, а, во-вторых, она давно мечтала умереть во сне. Кинг развел костер ( эвкалиптом запахло еще сильнее ) , в огне которого мы стали жарить сосиски, нанизывая их на веточки. Каби ( его отсюда не было видно ) кричал , чтобы его забрали с необитаемого острова и что он всех простит, а Патрис выл из своей клетки на показавшийся в небе лунный серп. Стало совсем темно и очень уютно. Мы молча пили прямо из горлышка, потому что забыли купить пластмассовые стаканчики, передавая по кругу ритуальный сосуд, загадочно булькающий и поблескивающий в свете костра. Наверное, у меня все-таки действительно было небольшое сотрясение мозга, потому что очень скоро мне стало как-то не по себе, и я упал навзничь в пахучие листья. Надо мной завертелись звезды и лица собутыльников, потом все свернулось в тугую черную спираль, и я не то уснул, не то потерял сознание...
  
  
   Мне снилась кобра. Она наклоняла надо мной свой раздутый капюшон, смотрела прямо в глаза и покачивалась из стороны в сторону, облизываясь тоненьким раздвоенным язычком. Я испугался и проснулся. Ничего не изменилось. Кобра не исчезла, она по-прежнему глядела на меня черными бусинками глаз, в которых отражался красный , догорающий костер. Эта змея жила вечно, а сейчас свернулась кольцами у меня на груди и заглядывала прямо в душу, чтобы узнать, достоин ли я отведать ее яда. Но в душе моей было пусто, поэтому гадина пребывала в некотором замешательстве.
  -- Уходи, - беззвучно шепнул я и снова провалился в сон.
   Утреннее солнце высушило слезы на моем лице. Змей больше не было. Кинг тоже
   куда-то ушел. Фишка спала , укрывшись своей курткой и поджав колени к подбородку. Я подсел поближе и принялся ее разглядывать - вчера я постеснялся как следует ее рассмотреть. Теперь-то я увидел, что она очень молодая и очень красивая, хоть и перепачкана в пыли. И ступни ее ( снятые кроссовки аккуратно стояли возле кострища) были навряд ли длиннее моей ладони. И родинка была на тонкой шее. И, наверное, я люблю ее...
   Мы сидели в вольере , как две панды. Я ждал, когда Фишка проснется и скажет, что мы будем делать дальше, потому что у меня на этот счет идей не было.
   Маленькая панда проснулась, когда солнце было уже выше самых высоких пятиэтажек, окружавших зоопарк. Она потянулась, как котенок, и открыла глаза.
  -- Привет, - сказала Фишка и улыбнулась. - Давно сидишь?
   Я пожал плечами.
  -- Не знаю... - мне было немного неловко, что она увидела, как я смотрю на нее, и я
   спросил:
  -- Что будем делать?
  -- Жить, - засмеялась Фишка. - Нет возражений?
   Возражений у меня не было.
  -- Вот и славно. Разве ты не знаешь, что делают утром нормальные люди?
   Умываются, чистят зубы, заправляют постель , завтракают и идут на работу. Это ты помнишь?
  -- Помню.
  -- Забудь. Ничего этого мы делать не будем.
   Фишка обула кроссовки прямо на босу ногу , накинула куртку и встала.
  -- Поднимайся.
   Я поднялся и принялся отряхивать рубашку.
  -- Есть хочешь?
  -- Не знаю... - я и в самом деле не знал , хочу ли я есть. - А вот пить хочу.
  -- Это правильно. Завтракать вредно - все равно до вечера снова есть захочешь. А
   напьешься из колонки. Сегодня я буду показывать тебе город. То, что я больше всего в нем люблю.
   Мы прошли мимо спящего Лумумбы, раскинувшегося во всей своей африканской красе, мимо пустого бассейна с трубно храпящим Каби посередь острова... У ворот снаружи уже выстроилась небольшая очередь в билетную кассу.
  -- Безобразие, - возмущалась сухонькая бабушка в платочке. - Уже полчаса как
   должно быть открыто. Я буду жаловаться.
   Бабушка держала за руку флегматичную девочку в линялом платьице, лет четырех.
   Видимо, внучку. Видимо-внучка невозмутимо ковыряла пальцем в носу. Кроме старой и малой чуть поодаль стояли две нервно покуривающие, глядящие в разные стороны дамочки. Фишка с трудом сняла тяжелый замок и сказала:
  -- Заходите. Сегодня посещение зоопарка бесплатное. В честь нового экспоната -
   монгольского тюленя. Тюленя вы найдете в бассейне. Добро пожаловать.
  -- Баушка, хасю тюеня, - заныла девчушка и бойко потянула в ворота
   упирающуюся старушку. Дамы сделали вид, что им ничего не надо и еще сильнее стали смотреть в сторону, когда я и Фишка проходили мимо них.
  -- А куда ушел Кинг? - поинтересовался я. - Опять на площадь?
  -- Может, и на площадь. Может, еще куда. Может, его съел крокодил. Мы люди
   свободные...
  -- А я?
  -- Как хочешь. Вот колонка. Хочешь - пей и умывайся. А хочешь - балуйся и
   брызгайся.
   Через минуту мы оба были мокрые с головы до ног. Фишка хохотала, откидывая прилипшую ко лбу челку. Мне было больно смеяться, поэтому я просто улыбался - но зато широко и от души. Потом Фишка вытерла лицо подолом своей длиннющей майки ( в пупок у нее тоже было вставлено колечко) и достала из кармана куртки коробочку. В коробочке лежали краски, кисточки и маленькое зеркальце, которое Фишка протянула мне.
  -- Держи. Сегодня я хочу быть красивой.
   Зеркало пускало ей в лицо солнечных зайчиков, пока она подкрашивала веки, брови
   и ресницы. Потом двумя движениями нарисовала губы огрызком помады, стряхнув с него налипшие крошки.
   - Ну что, хорошо так?
   - Очень. - Мне захотелось дотронуться до ее лица, но я не решился. Мы смотрели друг другу в лицо, и я отвернулся первый. А Фишка взяла меня за руку и сказала:
  -- Закрой глаза. - Я послушно закрыл. - Ты должен полностью доверять мне.
   Доверяешь?
   Я кивнул.
  -- Тогда я поведу тебя , как слепого, а ты пойдешь за мной, и не будешь
   спрашивать, куда я тебя веду.
   - Пойдем, - сказал я.
   И Фишка повела меня. То и дело она предупреждала : "Перешагни, здесь бордюр", или : "Осторожно, яма...". Потом сказала:
  -- Стой. Глаза не открывай. - и отпустила мою руку. - Теперь шагни вперед. Не
   бойся.
   Я шагнул, и... полетел-покатился по чему-то сыпучему, успев услышать, как вскрикнула Фишка. Кажется, она пыталась меня удержать , но полетела следом. Полет длился недолго , и я упал спиной в воду. Пискнув, сверху на меня обрушилась Фишка.
  -- Ты живой? - всхлипнув, спросила она.
  -- Глаза можно открыть?
   Фишка приподняла мне веки. Я увидел ее глаза совсем близко.
  -- Ты ... Ты... - ее зубы стучали.
  -- Я . Это я.
   Она погладила меня по лицу, а я убрал мокрые волосы с ее лба и поцеловал в
   маленькие, пухлые губы...
   Вода была теплой, мы были наги, и река несла нас по течению, и принесла к маленькому пляжу под заросшим ракитником обрывистым берегом.
  -- Почему ты шагнул с обрыва?..
  -- Потому, что я тебе верю...
  -- И сейчас веришь?
  -- Сейчас - тем более. Ты - мое все. Мне больше некому верить.
  -- Где-то я это слышала - про все...
  -- Неважно. Это правда... А я - твое что?
   Фишка не ответила. Она принялась отжимать от воды свой скудный гардероб и
   одеваться со словами : "Ну вот - и вымылись, и постирались." Я тоже поспешно натянул джинсы, отвернувшись и прыгая на одной ноге. Потом мы стояли спиной друг к другу. Я смотрел на реку. Вода в ней была коричнево-мутной, но место, куда мы попали было красивым . Домов не было видно за густым кустарником, которым поросли берега. Но город оказался совсем рядом - слышался шум машин. Становилось жарко и мы стремительно обсыхали.
  -- Эй, - Фишка заговорила негромко, будто извиняясь.
   - Начнем экскурсию, которую я тебе обещала?
   Друг к другу мы повернулись одновременно . Фишка смотрела исподлобья и
   выглядела очень упрямо.
  -- Начнем. Прямо отсюда. Пусть мой мир станет шире.
  -- А я бы хотела не знать совсем ничего. Потому и позавидовала тебе вчера. Но,
   поскольку это даже для тебя , потерявшего все, оказалось невозможно, то я хочу узнать и понять все. Совершенно все, весь мир. Даже саму себя. Вверх или вниз по реке мы пойдем?
   - Вверх.
  -- Тогда - вперед.
   Мы перелезли через упавшую в воду осину и оказались у затейливого чугунного
   моста. Его перилами были пожирающие друг друга чудовища, а опорами - группы изнемогающих от тяжести пролета мужчин и женщин со скорбными лицами.
  -- Страшно, правда? - спросила Фишка. - Посмотри, как они мучаются, но не могут
   сбросить с себя эту тяжесть. А мы еще и ходим им по головам... Я не люблю здесь бывать. Но раз уж ты захотел идти вверх по течению, то должен был это увидеть.
  -- Но если мы хотим попасть на другой берег, нам непременно надо пройти по
   мосту.
  -- Зачем? - пожала плечами Фишка. - На самом деле здесь очень мелко. Реку
   запросто можно пересечь вброд , и незачем было строить дурацкие мосты. Айда!
   И в самом деле, вода нигде не дошла мне даже до колен. На том берегу мы снова
   обулись и поднялись наверх, на тротуар, по замшелой каменной лестнице.
  -- Теперь я покажу тебе одну собаку...
  -- Я знаю, как выглядят собаки.
  -- Какая ерунда! Если бы я предложила тебе познакомится с интересным
   человеком, ты что , отказался бы, потому что уже видел людей?
  -- Извини. Я не знал, что это особенная собака.
  -- Да не особенная она никакая... Самая собачная . Нам туда - до поворота и
   направо.
   За поворотом была автобусная остановка - четыре криво сваренных куска
   металла. Фишка тихонько постучала по стенке и позвала:
  -- Друг! Эй, Друг!
   Псина оказалась огромной овчаркой. Фишка присела на колени и облапила
   животное за шею.
  -- Друг... Друженька...
   Собака сдержанно лизнула Фишку в ухо.
  -- На, вот тебе. - Фишка достала из бездонных карманов своей куртки вчерашнюю
   сосиску , положила ее на землю у собачьих лап и встала. Собака подняла голову и посмотрела нам в глаза. На еду она не взглянула, хоть и была очень тощей.
  -- Гордый. Пока мы не уйдем, есть не станет.
  -- Он тут живет? Почему?
  -- Не знаю. Говорят, ждет хозяина.
  -- Хозяев так не ждут... Так ждут любимых.
  -- Потому я и называю его - Другом. Его все называют, как хотят. Про него даже в
   газетах писали. Я иногда прихожу, навещаю его. Кормлю вот. Он не от всех еду берет, интересно, да?
   Мы смотрели на Друга, а он отвернулся и глядел на дорогу, вдаль.
   - Скажи, - спросил я у Фишки, - а если бы здесь человек сидел и ждал бы кого-то, ты приходила бы к нему?
  -- Не знаю, - задумалась она...
  -- А вдруг он ждал бы тебя? Сидел бы здесь и ждал именно тебя, и никому бы об
   этом не говорил?
  -- Тогда бы, - уже уверенно сказала Фишка, - я это почувствовала. Пришла бы
   сюда, села рядом и сказала : "Ну, вот она, я. Ты меня ждал? Теперь мы вместе." Вот как бы я сделала. А теперь пойдем дальше, дадим Другу спокойно съесть сосиску.
   Переулок, в котором жил Друг, впадал в оживленную улицу, на которой толкались машины, а пешеходы прижимались к домам на метровой полоске асфальта. Улица шла в гору , и мы направились туда же.
  -- Представь, что все ходили бы пешком, как мы, - прокричала Фишка мне в ухо,
   пытаясь быть громче всех машин, когда очередной грузовик фыркнул в нас черной, дымной струей. - Как было бы здорово! Я бы ходила тогда посреди дороги, по самой разметочной линии. А вокруг - тихо. Можно дышать и разговаривать. Сейчас так только ночью бывает. Мы обязательно дождемся ночи и будем гулять по проезжей части!
   Я кивал и кашлял.
   Наконец мы свернули в тишину очередного узкого проулка. Машинам сюда хода не
   было и асфальт здесь вздыбился и зарастал травой. С одной стороны был забор с колючей проволокой и проходная какого-то завода ( наверное, жутко секретного) , а с другой стороны - тоже забор, но похуже - без колючей проволоки и проходной. За этим забором возвышалась огромная бетонная телебашня (судя по свисающим с нее обрывкам тросов и отсутствию стекол в окнах - недостроенная или уже разрушенная) . Фишка перехватила мой взгляд.
  -- Это Оркханк. Излюбленное место экстремалов и самоубийц. Но мы не будем
   прыгать оттуда с парашютом.
  -- А без парашюта?
  -- Без парашюта - тоже. Мы просто заберемся на самый верх и посмотрим на город
   и окрестности. Ты не боишься высоты?
   Я усмехнулся .
  -- Пока - нет.
  -- Голова не кружится?
  -- Кружится. После удара. После водки. После тебя.
  -- Тогда - полезли.
   До башни мы добрались беспрепятственно, миновав горы мусора и вынутого грунта.
   ( Мимо домика охранника шли почти на цыпочках, но домик был тих и выглядел совершенно пустым и безжизненным. )
   Внутрь обширного холла на первом этаже телевышки вел громадный проем, над которым было начертано черной краской : "Оставь надежду, всяк сюда входящий!" В холле лежал толстый слой цементной пыли и, кроме эха от шагов ,больше ничего не было.
   По лестнице без перил мы поднялись на второй этаж и выбрались через окно наружу на козырек холла, прошли вокруг башни и остановились у начала лестницы, ведущей наверх. Это были просто заделанные в бетон железные скобы и ничего более. Я потрогал холодный ( с этой стороны от башни падала тень) металл и взглянул на Фишку.
   - Боишься? - она пристально смотрела на меня. - Думал, наверх лифт ведет? А надо вот так - ручками и ножками. Сто двадцать пять метров. Двести ступеней, и на каждой можно сорваться...
  -- Сорваться можно где угодно. Где сорвался я до того, как пришел в себя на
   пустыре за городом? - сказал я и полез вверх.
   Скобы лестницы были ребристы, ладони удобно ложились на них. Фишка молча карабкалась вслед за мной, я слышал только ее прерывистое дыхание. Я не считал ступеней и не смотрел по сторонам. Передо мной рывками двигалась вниз серая стена, которая никак не хотела кончаться. Время исчезло. Осталась только тяжесть в руках и ногах, которые начали отказывать в повиновении, да накатывающая, тошнотворная слабость. Пальцы никак не хотели сжиматься, чтобы обхватить очередную скобу, а колени предательски подгибались, не желая больше выдерживать вес ставшего вдруг неподъемно-тяжелым тела. Вдруг я с ужасом осознал, что слышу только хриплый свист, вырывающийся из моей груди, а Фишкино сопенье куда-то исчезло. Я заорал отчаянно от осознания непоправимости произошедшего, и посмотрел вниз... Огромное пространство воздуха и света охватило меня со всех сторон. Мир вокруг стал вращаться и пальцы мои непроизвольно разжались. Я полетел куда-то - вниз или вверх, но властная рука прервала мой полет, шмякнула о бетонную стену , переломила через острую грань и потащила по горизонтальной плоскости. Но перед этим я успел заметить Фишку, которая просто немного отстала в нашем восхождении к небу. Я лежал на спине и смотрел на облака. Конечности мои жалко дрожали самой мелкой дрожью, я смеялся и плакал, пока кто-то сверху не крикнул мне:
  -- Вот урод, а! Я из-за тебя все локти ободрал! Витек, давай аптечку!
   Надо мной возникло перевернутое лицо человека, потрясающего окровавленным локтем, и что-то капнуло мне прямо на лоб. Со второй попытки мне удалось сесть, и мир встал с головы на ноги - я был на верхней площадке телебашни , дул сильный ветер, которого я не замечал, пока лез сюда, а прямо передо мной одна тощая бородатая личность в альпинистской сбруе протягивала бинт другой личности, похожей на первую, как две капли воды.
  -- Не , ты точно в рубашке родился, - сказал тот, что за шиворот втащил меня
   обратно в жизнь.
   Ко мне вернулся дар речи.
   - Я в самом деле родился в рубашке . И в джинсах. Прямо вчера.
   - Витек, гляди, оригинал попался! ("Другие сюда и не лазят,"- отозвался тот.) Помоги Фишке, я тут сам как-нибудь управлюсь. Крейзик этот мне поможет, если что, - кивнул он в мою сторону и присел на корточки. - На, подержи бинт.
   Витек исчез за краем площадки, а я попытался прижать бинт к предплечью его
   брата-близнеца негнущимися пальцами.
   - Санек, - представился тот, сноровисто бинтуя ссадины.
  -- Лист, - в свою очередь представился я.
  -- Лист... Если бы мы здесь не тренировались , да ты не заорал бы, полетел бы ты
   листом, да соскребали б тебя совковой лопатой и в ведро бы складывали. И поделом дуракам таким, из-за которых интеллигентны люди локти себе обдирают...
   Из-за края площадки показался Витек, он помог выбраться наверх Фишке. Она была бледновата, но в целом выглядела довольно бодро, если не считать того, что у нее сразу же подкосились ноги и она плюхнулась на бетон.
  -- Чего орал-то? - первым делом спросила она у меня довольно сердитым голосом.
  -- Испугался, что ли? Так вниз не надо было смотреть. Чего вниз глядеть? Вверх
   смотреть надо, только вверх.
  -- Испугался. Думал, что ты упала.
  -- Я!? Да я сто раз сюда лазала... Привет ,Санек. Спасибо, что Листа спас.
  -- Не за что... - снисходительно сказал Санек. - Это просто моя работа. Зачем
   только ты парня сюда потащила? Вон он хлипкий какой, едва не угробился. Как бы ты жила потом?
  -- А я б за ним прыгнула!
  -- Она такая ,- глубокомысленно сказал Витек, обращаясь ко мне.
   - Она бы прыгнула... Дай, я завяжу.
   Витек окончательно перебинтовал братовы раны и близнецы снова повернулись к нам.
  -- Чего лезли-то сюда?
  -- Я хотела показать Листу Город ...
  -- Ну, так показывай! Смотри, Лист, здесь мы выше всех, выше птиц!!
   И Санек заорал во все горло, а мы подхватили его крик, и сразу
   исчезли остатки страха. И я увидел горизонт, а до самого горизонта был город. Он то прерывался зеленью леса, то начинался снова, но охватывал собой все обозримое пространство. Я стоял в его центре, в центре Вселенной. Я раскинул руки, чтобы охватить ее всю - с востока до запада, с одного края небосвода до другого. Я понял, что имела ввиду Фишка, когда говорила, что хочет стать всем... И я опять потерял сознание. Когда я пришел в себя, моя голова лежала на коленях у Фишки лицом на запад. Оттуда на город шла гроза - пока еще очень далекая, она только-только высунула свой язык из-за горизонта.
  -- Смотри, - сказала Фишка. - Будет дождь.
  -- Гроза, - ответил я. - Это будет гроза.
  -- Послушайте, - раздался жалобный голос из-за Фишкиной спины.
  -- Развяжите меня, пожалуйста! Я больше не буду!
   Мы обернулись. Посреди площадки вертикально в небо уходил густой лес металлических прутьев. В этом лесу, привязанный к одному из штырей, сидел, съежившись, доселе незамеченный мной долговязый парень с длинным, унылым лицом
  -- Сиди, - строго сказала ему Фишка. - Раз ты уже мертв - считай, что ты в аду.
   Думаешь, там тебе было бы лучше?
  -- Ада нет, - захныкал парень.
  -- Есть. Он вот здесь, - и Фишка указала себе на грудь - туда, где, по ее мнению,
   должно было находиться сердце.
  -- Это самоубийца? - догадался я.
  -- Ага. Неудавшийся. Витек с Саньком в последний момент поймали его за штаны
   и привязали здесь, чтобы он маленько очухался. Пообещали, что если до обеда не передумает, то сами его с башни скинут. Похоже, он уже одумался. Ну скажи, чего тебе не жилось-то?
  -- Надоело, - буркнул суицидант. - Мы только жрем и испражняемся, изо дня в
   день - и ничего больше. Я устал.
  -- Да? От еды, по-моему, еще никто не надрывался. Да и сегодня ты, например,
   сюда залез - чем не разнообразие?
  -- Вам не понять всей моей мировой скорби, - и, обиженный в лучших своих
   чувствах, самоубийца гордо отвернулся.
   Фишка подошла к краю площадки и села, свесив ноги в бездну. Я подошел и сел рядом. Далеко внизу болтались на своих веревках братья- альпинисты, а по самой земле бегал зеленый человечек, что-то кричал и грозил кулаком. Мы смеялись и показывали на него пальцем. Блестела река, белел водопад на плотине. Над городом висел отчетливо видимый серый колпак, внизу суетилась муравьиная жизнь, а здесь, под самым небом, жизнь была большая и спокойная.
  -- Ладно ,- донеслось сзади. - Вы меня убедили. Развязывайте. Я хочу есть. И
   испражняться.
  -- Посиди еще, - не оборачиваясь ответила Фишка. - Осознай как следует простые
   радости жизни.
   Вволю наползавшись по башне и заставив до хрипоты накричаться и с позором уйти
   в вагончик охранника, близнецы выбрались обратно наверх.
  -- Насмотрелись? Давайте мы вас на тросах вниз спустим, а то по лестнице
   поползете - грохнетесь, не дай Бог.
   Согласившись, вы были вмиг опутаны причудливой сбруей и проинструктированы,
   как держаться за трос и как отталкиваться от стены ногами.
  -- До встречи! Спасибо вам !
  -- И вам счастливо...
   Началось скольжение вниз. На козырьке холла мы освободились от ремней и еще раз
   помахали братьям. В холле было все так же пусто. Над выходом было написано черной краской : "Оставь надежду, всяк отсюда выходящий!" По пути до забора мы подверглись нападению сторожа, который бросился на нас из вагончика с громким шепотом: "Ага, попались!" , - но провалился в какую-то ямину, а когда выбрался оттуда, мы уже перелезали через забор. После подъема на телебашню ходили мы с трудом, хромая на обе ноги. Но зато помаленьку я стал ощущать себя - собой...
   На улицу с машинами мы выходить не стали, а так и двинулись между двумя заборами в городские недра, опираясь друг на друга. Внезапно внимание наше привлек дикий вопль с небес. С башни падал человек, в котором нетрудно было узнать Самоубийцу. Летел он совершенно нелепо, размахивая руками и ногами. Фишка ахнула и вцепилась в мою руку, но тут от падающего отделился белый комочек, потянулись стропы и над ним раскрылся красный парашютный купол. Мы с Фишкой выдохнули и рассмеялись.
  -- Они его выбросили, как и обещали! - крикнула Фишка. - Эгей! - она стала
   размахивать руками. Самоубийца радостно помахал нам в ответ. Ветром парашютиста относило на восток под замысловатую ругань обретшего голос стража башни , и скоро его заслонили от нас дома и деревья.
  -- Похоже, ему действительно стало немного лучше, - заметил я.
  -- Да, - ответила Фишка. - Два раза не умирают. Давай пообедаем?
  -- Давай. Будем жевать лопухи или украдем что-нибудь более съедобное в
   магазине?
  -- Если бы у тебя хоть немного сохранилась твоя ремемба, ты знал бы, что воровать
   нехорошо. Обед мы заработаем.
  -- Как? Разгружать вагоны я не в состоянии. Рисовать нечем и не на чем...
  -- Знаешь, что ответил Пикассо, когда его спросили, что бы он делал, если бы ему
   запретили прикасаться к кистям и краскам?
  -- Естественно, нет. И что же? И кто такой Пикассо?
  -- Художник. Он ответил, что стал бы рисовать собственным дерьмом.
  -- Ты предлагаешь?..
  -- Нет. К счастью, все гораздо проще. Мы проведем маленькую рекламную
   кампанию. Вон, видишь кафе? Это наш объект.
   Из-под полосатого тента, под которым были расставлены многочисленные, но пустующие столики, доносилось заунывное бряцание какого-то восточного инструмента и выглядывало грустное усатое лицо не менее восточного человека. "Шаурма", - так гласила стилизованная под арабскую вязь вывеска.
  -- Заурбек!
  -- А! - хозяин заведения отвлекся от созерцания ползающей по стойке мухи.
  -- Фышка, дарагой, ай, здрастуй!
  -- Что, плохо, да?
  -- Вах, савсем плохо, нет никого, видиш?
  -- Бек, ну сколько тебя учить можно! Повесь нормальную вывеску: "Пиво
   холодненькое", музыку другую заведи, - и люди к тебе потянуться! Нет, мне надоело тебя спасать. Ты ничему не учишься. Смотри, такой бульвар оживленный - а народу у тебя нет. Да кто же станет шаурму в такую жарищу кушать! А от зурны этой заупокойной даже меня вот-вот стошнит! До свиданья, Бек. Возвращайся в свой Бишкек.
   И Фишка дернула меня за рукав:
  -- Пойдем , Лист, в другое кафе. Здесь нам ничего не светит.
   Заурбек чуть не выпал из-за стойки.
  -- Ай, Фышэчка, не уходи, да?! Ну, памаги, паследний раз прашу! Я
   тебя абед накормлю вкюсный, и мальшык твой, Страничка, тоже накармлю!
   Мы продолжали уходить.
  -- Э! И денга дам!
   Фишка остановилась как вкопанная и сказала:
  -- Сто!
  -- Народ пайдет, двэсти дам!
  -- По рукам.
   Фишка встала по одну сторону от входа, я - по другую.
  -- Что делать-то? - вполголоса поинтересовался я.
  -- Нести искусство в массы. Не продается вдохновенье, но кушать хочется всегда.
   Это нетрудно. Я начну, а ты подхватывай. Главное, кураж поймать, а там понесет - не остановишь. Главное, не напрягайся, и все получится. Побольше наглости. Народ это любит.
   Заурбек выключил музыку. Фишка картинно отставила левую ножку, подняла правую руку в театральном жесте и звонким голосом завопила на весь бульвар:
  -- Заходи, честной народ! Скушай с пивом бутерброд!
   Я подумал секунду и подхватил так же громогласно:
  -- Отдохни, интеллигент! Выпей пива сей момент! - и сопроводил свою тираду
   широким приглашающим жестом.
   Народ заоглядывался и заулыбался. Две голопузые подружки, застенчиво хихикая,
   проскочили мимо нас в кафе, где их бережно подхватил на свои руки Заурбек.
  -- Ну, дело пошло. - вполголоса сказала Фишка. - Про интеллигентов - это ты
   сильно . Я бы не додумалась. Только жесты , жесты посвободней. Едем дальше.
  -- Так приятненько в жару выпить пива поутру!
  -- Что ты смотришь? Заходи! Пива внутрь употреби!
  -- Если хочешь жить красиво - съешь шашлык и выпей пива!
  -- Пиво пей и толстый, и тонкий! Главное, плати монетой звонкой!
  -- Будет гладкое лицо, коль весь день ты пьешь пивцо!
  -- Выпей пива, человек ! Будешь ты красив, как грек !
  -- Заметьте: запрета в питании нет на пиво в любой из врачебных
   диет! (Этот слоган я видел на витрине гастронома. Правда, речь там шла о рыбе).
  -- Холодное пиво и чипсов пакетик - все, что нужно нам на этом свете!
   ("Ты и в самом деле так думаешь?" "Нет, конечно. Это просто рекламный бизнес с
   его суровыми законами.")
  -- Пиво пей, пока прыгает пробка! Отрасти себе жирную попку!
  -- Только тот, кто пиво пьет, так, как надобно живет!
   Такую и подобную чушь мы несли около получаса. В кафешке уже было битком,
   под ногами у Фишки валялось немало монеток, а мы совсем охрипли. В конце концов Заурбек сжалился над нами:
  -- Слюшай, хватит, да! Садысь, ешь-пэй!
   Шаурма у Бека была очень вкусной, пиво - холодным, а зазванные нами посетители
   - шумно-говорливыми. Вняв совету Фишки, хозяин сменил пластинку , и магнитофон пел что-то лирически-оптимистическое женским голосом. Провожали нас сам Заурбек и бурные, продолжительные аплодисменты.
  -- Вот видишь, - Фишка пересчитывала деньги, - это было совсем нетрудно,
   правда? Держи, это твоя половина.
   Я запихал бумажки в карман. После такого обильного обеда хотелось ничего не
   делать, и мы принялись ничего не делать в парке, на скамейке напротив пустого постамента.
  -- Что здесь было?
  -- Почему было? Есть. Это памятник Пустоте... Ай... Что ты делаешь?!
   Я посадил Фишку на постамент. Она была легкая, как воробей.
  -- Теперь это памятник тебе... - я подпрыгнул и уселся рядом. - И мне...
  -- Но мы еще живы! И будем жить вечно!
  -- Тогда мы будем вечными памятниками самим себе.
   Так мы сидели , прижавшись спиной друг к другу и смотрели в небо. Мы ждали
   грозу, которую видели , когда были высоко наверху. А грозы все не было. Как сказала Фишка: "Гроза всегда приходит, когда ее не ждешь. Давай думать, что и дальше небо будет безоблачным и жарким, и тогда ка-ак хлынет! И гром! И молнии !" У меня гудели ноги и голова, и, казалось, я слышал, как гудят ноги и голова моей маленькой подруги. Пух летел с тополей , будто ангелы спускались с небес и кружились маленькими хороводами. Синица села мне на руку, посмотрела в глаза и улетела. Фишка заметила ее и протянула:
  -- Слу-у-ушай, я чуть не забыла ... Снимай меня скорее отсюда, я тебе сейчас кое-
   кого покажу! И не смотри на меня так жалостливо, это недалеко и очень интересно.
   Идти оказалось действительно недалеко - немного по парковым аллеям, а затем -
   через кусты .
  -- Смотри, - Фишка осторожно раздвинула ветки. - Только тихо!
   Я посмотрел так тихо, как только мог. На полянке, под засохшим дубом стоял
   человек в старой солдатской шинели. Он стоял спиной к нам, и я не мог определить, молод он или стар, потому что волосы его скрывала полосатая шапочка- петушок. На руках, плечах, голове человека во множестве сидели самые разные птицы - воробьи, поползни, синицы, трясогузки ( названий прочих я не знал); пара белок. Птицы были на дубе, и вокруг, и вились в воздухе, а человек кормил их всех семечками из пакетика.
  -- Кто это? - шепотом спросил я.
   Фишка пожала плечами.
  -- Никто про него ничего не знает . Он ни с кем не разговаривает. Если ему
   мешают, просто разворачивается и уходит, пряча свое лицо. Лично я думаю, что это последний добрый волшебник на Земле. У него уже нет сил и желания помогать людям, и он просто кормит птиц.
  -- А... - хотел спросить я, но наступил на сухую ветку, которая треснула, как
   пистолетный выстрел. Фишка пихнула меня локтем в бок , но было поздно. Человек вздрогнул, затем надтреснуто рассмеялся, снял свой дурацкий колпак, обнажив гриву седых волос, и повернулся к нам. Я и Фишка ахнули от удивления. На нас смотрел глубокий старик с совершенно невообразимой величины спутанной бородой. Его лицо насквозь прорезали морщины, он улыбался абсолютно беззубым ртом, а глаза... Глаза у него были абсолютно детские - ясные и лучащиеся. Он не спеша подошел к нам, а мы словно вросли в землю, не в силах шевельнуться. Да что там шевельнуться - даже мысли прекратили в моей голове свой рассеянный бег. Старик протянул нам пакет с остатками семечек, и я машинально взял его. Дедушка коснулся моей руки своей приятно-теплой рукою, развернулся и довольно бодро зашагал прочь, сопровождаемый всем своим крылатым воинством. Мы смотрели ему вслед , пока он не скрылся за деревьями, и еще какое-то время после. Затем вышли на враз опустевшую полянку у старого дуба.
  -- А ты говорила...
  -- Ну, значит, мы ему понравились...
  -- Что будем с семечками делать? Может, здесь оставим?
  -- Здесь он их и сам мог оставить. А он их нам в руки отдал. Значит, мы должны их
   съесть.
  -- Ты уверена, что он дал их нам для того, чтобы мы их ели?
  -- А для чего еще нужны жареные семена подсолнечника? - удивилась Фишка. Она
   зачерпнула из пакета столько, сколько смогла вместить ее ладошка и принялась лущить дареное лакомство. Мне ничего не оставалось, кроме как последовать ее примеру.
   Когда мы вышли из старого парка, семечки кончились, а пакет я аккуратно сложил и выбросил в урну. А для чего еще нужны старые, рваные пластиковые пакеты?
  -- Куда дальше?
  -- Здесь неподалеку есть вход в катакомбы. Я любила там лазить, когда была
   маленькой... Хочешь?
  -- Стать маленьким?
  -- Нет. Лезть под землю.
  -- Там темно...
  -- Там стройка рядом. Сделаем себе факела - и будет светло...
   Битума на стройке было предостаточно, и факела из арматуры и ветоши получились
   просто отличные. Здесь строилось нечто грандиозное - в вышину по спирали уходили террасы, опоясывающие сооружение, напоминающее коническую башню. Стройплощадка, однако, выглядела весьма запущенной - кран заржавел, кругом валялся брошенный инструмент и даже спецодежда. Строительные вагончики вросли в землю. У многих были выбиты стекла. На вагончиках были надписи на турецком, сербском и еще каких-то , неидентифицируемых мною языках.
  -- Похоже, бригада здесь работала интернациональная. Что здесь строилось?
  -- Не знаю точно. Говорили, что торговый центр какой-то международный... А
   потом деньги кончились, вот все и остановилось.
  -- Мы не пойдем туда?
   Фишка поморщилась.
  -- Не люблю я эту недостройку... Если туда полезешь - то заблудиться - раз
   плюнуть. Видишь - там даже окон нет. Будешь бродить внутри, в темноте, пока не погаснет факел и не упадешь от усталости и безнадеги. Там только один вход.
  -- А выход?
  -- Он же и выход. Так зачем бродить в темноте, если все равно вернешься туда,
   откуда зашел, и ничего при этом не увидишь и не узнаешь, кроме собственного страха?
  -- Но ты же хочешь лезть под землю?
  -- Это - другое дело. Там несколько входов и выходов. Никогда не знаешь, в каком
   месте города снова вылезешь на поверхность. И потом, в катакомбах нет тупиков - куда бы ты ни пошел, в конце концов обязательно увидишь свет. А здесь...Нехорошее место... Посмотри, как все разбросано, как будто отсюда в панике бежали.
   Ко входу в катакомбы тропинка вела через заросли самой натуральной конопли, вымахавшей выше человеческого роста. Там и сям пробегали в ней голые люди, которых мы спугивали, как кузнечиков из-под ног.
  -- Наркоманы?
  -- Они. Пыльцу собирают, как бабочки. Не понимаю я их. Меня лично от жизни
   прет просто так, безо всякой "дури".
   Обещанный вход Фишка нашла не сразу - он основательно зарос очень жгучей крапивой, и через полминуты мы все были изжалены, особенно Фишка, поскольку была в шортах. Дыру в земле я обнаружил неожиданно - я в нее попросту провалился с шумом и треском. Я лежал на спине, глядя на льющийся сверху столб света. В свете возникла Фишка. Солнце нимбом сияло вокруг ее коротко стриженной головы.
  -- Эге, вот ты где! Первое меня нашел! Лови меня, я прыгаю!
   Я едва успел встать и подхватить ее.
  -- Давай факел...
   Фишка чиркнула зажигалкой, и наши тени затрепыхались на стене пещеры в
   тусклом и дымном факельном свете. Здесь было почти холодно, изо рта мало что пар не шел, но довольно сухо.
  -- Идем, - шепнула Фишка. - Только осторожнее. Я не была здесь очень давно.
  -- Тогда я пойду впереди.
   Пол в катакомбах оказался каменный и очень ровный. Моя тень осторожно шла в
   разведку впереди меня и через несколько шагов сливалась с темнотой. Потолок был высоким, я даже не задевал его головой.
  -- Смотри, - я посветил на стену. - Здесь рисунки.
   На уровне моей груди по стене тянулась полоса полустершихся пиктограмм:
   человечки - палочки охотились на столь же символически изображенных животных.
  -- Да, - Фишка присмотрелась к доисторическим изображениям. - Я их помню.
   Там, дальше, по-моему, еще рисунки будут.
   Рисунки не покидали нас почти все время путешествия в подземелье. Чего здесь только не было - люди с головами птиц и зверей, воины со щитами и копьями, бегущие атлеты... Потом - изображения рыб, якорей, пастух нес на плечах овечку... Потом - надпись из баллончика: "Маша и Витя были тут", нецензурное слово , и на этом все кончилось. Засмотревшись на настенное творчество, я споткнулся о ржавый канализационный люк. На люке была надпись мелом : "Вход в ад". Фишка выглянула из-за моей спины.
  -- Не было тут такого, - немного нерешительно сказала она. - Наверное, пылью
   было засыпано, а кто-то расчистил и глупо пошутил... Давай откроем, посмотрим, что там...
  -- Скорее всего, канализационный коллектор...
  -- А вдруг нет? Подержи-ка... - она протянула мне свой факел, присела на
   корточки и арматурной факела запасного попыталась поддеть люк.
  -- Давай я...
   Крышка с трудом, но подалась. Я сдвинул ее наполовину - дальше не решился. Под
   крышкой была просто темнота. Свет факелов не рассеивал ее, как будто колодец доверху был наполнен смолой. Как зачарованные, смотрели мы с Фишкой в эту чернь , не в силах отвести глаз.
  -- Эй, - тихонько крикнула Фишка в колодец. Эхо не вернуло ее слова.
   Я нащупал камешек и бросил его вниз, но сколько мы не прислушивались, звука
   падения не услышали. Может быть, потому, что в этот момент из люка засквозило настолько сильно, что воздух в катакомбах завыл и засвистел, как во время бури, задув наши факела. Фишка отчаянно заорала. Я испугался, подумав, что она оступилась и упала в колодец, но тут же почувствовал, как ее ноготки вцепились в мои плечи.
  -- Крышку закрой! Закрой крышку! - голосила она прямо мне в ухо.
   Я лихорадочно нащупал край чугунного блина и потянул его на себя. Снизу дуло
   холодом и сыростью. Я чувствовал животный страх, переходящий в ужас. Еще немного, и я бросился бы бежать, забыв и Фишку, и все на свете - только бы прочь отсюда. Но, к счастью, глухо звякнув и напоследок пребольно придавив мне пальцы, крышка встала на место. Ветер сразу умолк , стало тихо и темно. Фишка дрожала, меня тоже колотило.
  -- Фишка, давай зажигалку, зажжем факела!
   Слышно было, как она торопливо роется в карманах.
  -- Не... Нету. Я ее где-то выронила. Поищи на полу...
   Но сколько мы не шарили по камням, натыкались только друг на друга да на
   злосчастный люк, от которого мы отдергивали руки, как от раскаленного.
  -- Бесполезно. Пойдем так, только скорее.
  -- Куда?
  -- Все равно. Я же говорила, здесь все равно, куда идти...
   Я вооружился арматуриной (бывшим факелом), и , ощупывая стены рукой, а пол
   пробуя носком кроссовки перед каждым шагом, пошел вперед. Фишка плыла сзади на буксире. Продвигались мы не столь быстро, как хотелось бы, но так был меньше риск угодить в неожиданную пропасть. Потолок становился все ниже. Скоро мне пришлось идти согнувшись, затем ойкнула, ударившись головой о свод, и Фишка. Пару раз моя рука проваливалась в боковые проходы, но я твердо решил идти прямо и никуда не сворачивать. Свод продолжал опускаться. Я пошел гуськом, затем - на четвереньках.
  -- Ай!, - раздалось сзади и Фишка чуть не пролезла мне за пазуху через штанину.
  -- Что?
  -- Мохнатое что-то...
  -- Это крыса, - успокоил я.
   После этого Фишка уже не отпускала мою ногу. Проход становился не только ниже,
   но и уже. Мы уже ползли, извиваясь, как змеи. И когда я почувствовал, что вот-вот застряну и не смогу двинуться ни назад, ни вперед, я увидел впереди свет... Мои руки были плотно прижаты к туловищу, и только кое-как отталкиваясь ногами я выполз на свет Божий, под белое солнце пустыря, в пыльные лопухи. Вздохнул до судорог, и вытащил за воротник кожанки Фишку. Мы посмотрели друг на друга и расхохотались, потому что очень походили на слепленных из глины человечков - ровного серого цвета. У Фишки только глаза блестели антрацитово, да зубы жемчужно. Я , наверное, выглядел не хуже.
  -- Пойдем людей пугать? - предложил я.
  -- Зачем? - Фишка даже смеяться перестала. - Люди и так всего боятся. - Лучше
   смоем с себя грязь и будем чистыми, как дети... Смотри, видишь эту штуковину?
   На площадке неподалеку возвышалось нечто похожее на маленькую буровую
   вышку.
  -- Здесь машины поливальные водой заправляются. Пойдем купаться!
   Фишка встала под изогнутую трубу, а я открутил вентиль. Струя воды ударила так
   мощно, что Фишка упала на асфальт, и, хохоча , принялась по нему ерзать. Я почти не видел ее посреди фонтана брызг. Пожирая пыль, по площадке стремительно растекалась черная лужа. Я тоже вошел в водяной столб, оглушивший меня, поднял и обнял повизгивающую Фишку. И так мы стояли вдвоем, пока с нас не стекла вся грязь, и мы не стали чистыми и прозрачными до скрипа. Сквозь нас можно было смотреть, как через свежевымытое стекло.
   Потом мы сидели на бордюре, сохли и смотрели, как вода маленьким бурливым потоком бежит у наших ног.
  -- Смотри, - сказала Фишка. - Мы дали начало реке. Она потечет на юг, будет
   становиться все шире и шире, и , в конце концов, вольется в теплый океан. Но все равно будет нас помнить, потому что мы - ее родители.
   Потом мы лежали на заросшем одуванчиками склоне холма над одинокой
   трамвайной линией и смотрели на город. Под ногами у нас изредка грохотал трамвай. Солнце опускалось в грозовые облака ; поднимался ветер. Мы устали, нам не хотелось никуда идти, и, если бы это было возможно, мы остались бы тут навсегда - на склоне холма , среди одуванчиков. Но, к сожалению, даже если ты стоишь на одном месте, мир все равно будет двигаться вокруг тебя, создавая иллюзию твоего собственного движения...
  -- Ну, все, хватит валяться...- не открывая глаз, лениво пробормотала Фишка.
  -- Пойдем встречать грозу. Знаешь, где лучше всего встречать грозу?
  -- Знаю. Дома.
  -- Да. Но этот вариант отпадает. Над нашим вольером все равно нет крыши. Тем
   более дождь взбаламутит там залежи нечистот, и будет очень гадко... Зато вода наполнит бассейн и Каби сможет уплыть со своего острова, - рассмеялось мое счастье.
  -- Тогда давай поедем на трамвае, -предложил я. - Там такие забавные кондуктора!
   Будем смотреть на грозу оттуда, потом выйдем, где нам понравиться и будем гулять под дождем!
  -- Мне везде нравится... Давай сразу пойдем прямо по этой улице - смотри, какая
   она длинная. Пойдем по самой середине, между трамвайными путями. Люди будут смотреть из окон, и думать: "Почему они так идут?", а мы будем идти просто так, нипочему...
   Спуститься со склона оказалось труднее, чем подниматься на него - ноги сами бежали вперед и вниз, а бежать было нельзя, чтобы не упасть.
   Между путями идти было неудобно - то и дело приходилось обходить столбы. Мы встали на рельсы и стали гулять по ним.
  -- А если трамвай? - поинтересовался я.
  -- Объедет.
   Мы пробовали взяться за руки, но так, вместе, почему-то труднее оказалось
   удерживать равновесие, и дальше мы шли по узким стальным дорожкам сами по себе. И трамваи нам попадались только встречные.
  -- Это как пуля, - сказала Фишка. - Того трамвая, что нас переедет, мы не увидим и
   не услышим...
   Но трамваи сегодня не хотели нас переезжать - может быть, потому, что был вечер
   и они уже уехали спать.
   Грозовые тучи проглотили покрасневшее солнце; сразу потемнело и поднялся ветер. Он дул нам в лицо, поднимая с обочин метель тополиного пуха, перемешанного с пылью. Мы не отвернулись , только закрыли глаза. Оказалось, что вслепую идти по тонкому рельсу еще легче - когда не видишь своего пути и не думаешь о нем, все получается само собой...
   Ветер улетел за наши спины вместе с пылью, и я открыл глаза. Улица вела нас прямо в дождь, ее дальнего конца уже не было видно за серой, волокнистой пеленой, зашторившей половину города. В тишине сверкнула молния, и через несколько секунд ударил громовой залп. Жалобно завыли сигнализации на припаркованных вдоль дороги машинах.
  -- Вот здорово будет, - прокричала Фишка, -если молния ударит прямо в нас! Мы
   увидим такой свет, которого никто никогда не видел!
  -- Это - мгновение. А потом - тьма, которой никто и никогда не видел...
  -- Ну и что! Пойдем по дороге - смотри, машин нету... - и она потянула меня за
   руку на проезжую часть. - Обними меня - это на случай , если молния ударит...
   Первая капля ударила мне в лоб, как пуля, и слезинкой скатилась по лицу. Улица
   оказалась под обстрелом - кругом вздымались пыльные фонтанчики, рубаха мокрыми пятнами прилипла к телу. Опять сверкнуло и сразу же грохнуло - над самой головой.
  -- Эй! Молния! Молния!! Мы здесь! - прижавшись ко мне и подняв лицо вверх,
   орала Фишка. - Эй там, наверху! Мы - здесь! Мы - живем!!
   Небеса услышали нас, но из жалости (или из зависти) послали только дождь. Мы
   вымокли за секунду - в который уже раз за этот бесконечный день. От воды было трудно дышать - ее было столько, будто небо превратилось в океан.
  -- Это потоп! Наконец-то, давно пора! - Фишка захлебывалась от ливня и от
   восторга. - Все, представляешь, все и всех смоет, останемся только мы с тобой - чтобы все начать с самого начала! Но мы все сделаем лучше , не так, как было!
  -- А как?
  -- Еще не знаю... Давай танцевать - ты умеешь?
  -- Нет...
  -- Танцуй, как умеешь!
   Наверное, это было похоже на танец первобытных шаманов - мы кружились,
   выгибались, заламывали руки... Скоро я услышал ритм - его задавали дождь и гром, и подчинился ему... Дорога превратилась в реку - мы плясали по щиколотку в воде, и ничего не видели, кроме друг друга. А потом - Фишка исчезла. Мгновенно, словно ее и не было. Я остановился. Ничего, только потоки мутной воды.
  -- Фишка!
   Я посмотрел в небо, но и там никого не было. Я побежал, но не сделал и шага, как нога моя не нашла опоры. Кошачьим , инстинктивным движением мне удалось извернуться и не переломать себе кости при падении, но я все таки ударился коленом об асфальт до потемнения в глазах. Ощупав дорогу рядом с собой, я обнаружил бездонный провал.
  -- Фишка!!
   Это был нелепо открытый, доверху заполненный водой люк ливневой канализации.
   Отчаянно выгнувшись, я запустил в него руку и - о, счастье! - я тут же почувствовал, как в нее судорожно вцепились Фишкины лапки. Я обхватил ее запястье и одним рывком вытянул наверх, встал, вытащил на асфальт тощее безвольное тельце и перегнул его через свое колено, что есть силы колотя свободной рукой по затянутой потертой кожанкой спине. Фишка закашлялась, ее стошнило водой и шаурмой, но зато она судорожно вздохнула, извергла из себя еще один водяной фонтан и задышала самостоятельно. Кое- как она сползла с моего колена и легла навзничь, глядя сквозь меня помутневшими глазами. Я осторожно поднял ее на руки и понес вниз по улице, не сразу заметив, что дождь перестал, и что между тучами и горизонтом снова показалось алое солнце, и что земля дымится после сражения с небом... Фишка спрятала лицо у меня на груди и дрожала.
  -- Знаешь, - шепнула она мне прямо в ключицу, стуча зубами. - Меня кто-то дернул
   за ногу и утащил туда, под воду и под землю... Я хотела выплыть, но все время натыкалась на стены, выхода не было...
  -- Даже если тебя съели, у тебя есть как минимум два выхода.
   Фишка прыснула.
  -- Верни меня на землю. Пойду пешком, хоть согреюсь...
   Я послушался и сказал:
  -- Давай разведем костер.
  -- Да? Кругом все сырое и я потеряла зажигалку. Пойдем домой, в зоопарк. Там
   есть сено под навесом, оно сухое и можно зарыться в него. Знаешь, как мягко и хорошо!
  -- Пойдем. Только где он - зоопарк?
  -- Да, фактически, везде. А наш конкретный - тут, очень недалеко. Вот за этим
   забором. Мы замкнули наш круг...
   Найти в заборе дыру не составило труда, и вскоре мы шли уже знакомым междуклеточьем. Бассейн и впрямь был заполнен водой. Каби угрюмо сидел на бортике.
  -- Эй, Каби! Как дела? - приветствовал его я.
  -- Хреново. Столько посетителей - а я не мог продавать билеты.
   Вокруг меня весь день толпились, только недавно всех дождем смыло. Кто из вас додумался сказать, что я - это монгольский тюлень?
  -- Я, -откликнулась Фишка.
  -- Молодец, -Каби снял сапог и вылил из него воду. - Мне столько вкуснятины на
   остров накидали. Жаль только, какая-то тетка Лумумбу украла. Для личного пользования. - Как?! - удивился я. - Он же на замок был заперт!
  -- Видели бы вы ту бабищу, которая сперла нашего негритоса! Она разогнула
   прутья руками, схватила нашего Патриса под мышку ( к его чести, он отбивался, как лев) - и только ее и видели. К счастью, я быстро нашел замену.
  -- Еще одного негра?
  -- Лучше. Сами увидите. А теперь - ступайте. Я не ел целый час и выхожу на
   охоту. Собираюсь найти расползшихся гадов.
  -- И съесть?
  -- А то как же! - Каби нацепил сапог и поковылял к воротам - запирать. А мы
   направились к сеновалу. Клетку Лумумбы и впрямь будто самосвал протаранил. А в клетке сидел...
  -- Кинг! Что ты... - Фишка замолкла и прикрыла рот руками.
  -- Считайте это перфоменсом, - мрачно промолвил обнаженный Кинг,
   прикрываясь жестяной миской. - Авангардом.
  -- Но зачем ?!
  -- Честно? - Кинг смотрел в сторону. - Я устал . У меня творческий кризис. Хочу
   взять маленькую паузу и отсидеться здесь. Каби меня прокормит, а посетители любят смотреть на уродцев и будут подбрасывать мне съестное.
  -- Но ты же художник! - Фишка плакала.
  -- Где пролегают границы искусства? Кто скажет... - Кинг сел на подстилку и
   принялся сосредоточенно рассматривать пальцы своих жутко волосатых ног.
  -- Уходите, - тихо сказал он.
   Мы молча и не оглядываясь ушли.
   ...Второй день моей жизни сонно завершался в ворохе пересохшего и пыльного
   прошлогоднего сена. Когда мы подошли к навесу, Фишка разбежалась, прыгнула в душистую копну и уснула прямо на лету. Я разул ее, спящую, разулся сам и лег рядом. В носу защекотало, и мною овладел неудержимый чих. Прочихавшись, я попытался устроиться так, чтобы соломинки не кололи бока, но это оказалось вполне бесполезным занятием и я успокоился . Закат испустил последний, зеленый луч и почил с миром. Осмелев, зашуршали мыши. Фишка улыбалась во сне. Я тоже улыбнулся и провалился во тьму. В эту ночь мне ничего не снилось...
  
  
   ...И просыпаться было легко и приятно. Пахло свежим воздухом, кричала чудом уцелевшая райская птица и кто-то ласково гладил меня по щеке... Мне захотелось, чтобы это утро длилось вечно; ну, или, по крайней мере, лет сто.
   - Фишка...- прошептал я и открыл глаза.
   Это была не Фишка. Рядом со мной сидела на коленях тонкая, очень красивая девушка. Она была светловолосой, на ней было розовое платье и она была похожа на ангела. Увидев, что я проснулся, девушка осторожно отняла руку. В ее хрустальных глазах стояли слезы.
  -- Сережа, - голос у нее был, как рвущийся бархат. - Сережа, ты меня не помнишь?
  -- Нет...- мне стало грустно, что я не помню такую красоту. - Извини.
   Розовая девушка открыла свою розовую сумочку, достала розовый платочек и
   утерла свои розовые слезки. Но от этого слезы потекли еще сильнее.
  -- Сережа... А я ведь жена твоя... Вот... Машей меня зовут.
  -- Но я не... Жена? Так ты меня знаешь? Ты меня знала до того, как я
   позавчера родился?
   Маша взяла меня за руку.
  -- Пойдем домой... Пожалуйста...
  -- У меня есть дом?
  -- Ну , конечно... Просто ты иногда уходишь из него. Ты болен, Сереженька... Ты
   очень болен... Иногда ты теряешь память...
  -- Нет... Я теряю память всего один раз. А вот сколько раз это было для тебя?
  -- Много...
  -- И ты все время находила меня?
  -- Да... И каждый раз приучала к себе заново...
   В голове у меня работала бригада миниатюрных каменщиков, выстраивая из
   прямоугольных фактов-кирпичиков строгое, насквозь рациональное здание прежней моей жизни.
  -- Но я не хочу!, - крикнул я, крикнуло мое трехдневное, по-детски капризное "Я".
  -- Я не хочу так! Где Фишка!? Где она!?
   Я вырвал свою руку из узкой Машиной ладони и зарыдал от отчаяния. Так это все
   повторяется много раз! Скольких Фишек и Кингов встречал я прежде на этих спринтерских отрезках жизни, и всех, всех их позабыл! Я кого-то любил, кого-то ненавидел - и все это исчезло вместе с моей больной памятью... Кто же тогда - я? Есть ли вообще - я? Я выл в голос, и волки из соседних клеток подхватили мой стон об утраченном...
   Маша прижала мою голову к своей груди и молча гладила по волосам. И постепенно я успокоился. Мне стало все равно.
  -- Ты знаешь, - сказал я своей жене, - боюсь, что я тебе изменил. Я не знал, что ты
   у меня есть... Почему ты не нашла меня позавчера? Столько всего произошло...
  -- Это только два дня! Сережа, со мной ты прожил много дольше. Я вылечу тебя, и
   со мной ты будешь всю свою жизнь!
  -- С Фишкой я уже прожил всю свою жизнь... Позволь мне...
   И тут я услышал отчаянный Фишкин крик. И еще один.
  -- Прости, - сказал я своей забытой напрочь жизни и бросился вперед, в
   междуклеточье. Кинг отчаянно метался по своему загону, бросаясь на решетку, но он был заперт.
  -- Туда, - указал он пальцем в сторону ворот, - туда!
   Я побежал к воротам, но у бассейна на мгновение остановился. Под тополем лежал
   посиневший и явно неживой Каби, изо рта у него торчал змеиный хвост. Мне некогда было раздумывать, Каби ли подавился змеей или змея подавилась Каби, я спешил... У ворот стояли две большие машины и несколько больших людей запихивали брыкающуюся Фишку в один из своих джипов. Фишка заметила меня , но ничего не сказала, только замотала своей стриженой головой... Чего она хотела? Спасти меня? Я должен был спасти ее? Не раздумывая, я бросился в свалку и ударил кулаком в затылок ближайшую ко мне мощную голову. Это было все равно, что бить бетонный блок, я только отшиб себе кисть и привлек к себе внимание стоящих вокруг спортивных молодых людей в дорогих блестяще-черных костюмах. Через секунду я был аккуратно уложен лицом в пепел кострища.
  -- Лист! Я... - джип с Фишкой , взвизгнув, укатил. Я так и не узнал, что она хотела
   мне сказать... А меня тем временем рывком поставили на ноги. Я опять увидел загаженный сквер, джип , ворота зоопарка и подходящего ко мне человека со шрамом во все лицо и бобриком седых волос на голове.
  -- Ну, герой, тебе не повезло, - криво улыбнулся он. - Раз уж ты вылез, придется
   тебе дать кое-какие объяснения.
   Шрамоносец кивнул головой, и я не успел моргнуть, как уже сидел на заднем сиденье машины между двух бетонноголовых близнецов.
  -- Сережа-а! - услышал я сзади и обернулся. Машина тронулась, но сквозь заднее
   насмерть тонированное стекло я успел увидеть выбегающую из ворот Машу. Она размахивала руками, как птица крыльями, но в конце концов , споткнувшись, упала в пыль и пропала из моего поля зрения.
  -- Ну-с, молодой человек ,- обернулся ко мне седовласый начальник Фишкиных
   посетителей, - расскажи-ка нам, как тебя угораздило связаться со Светланой, более
   известной тебе, как Фишка?
   Я не ответил. Город проносился мимо с огромной скоростью.
  -- Не молчи. Скажи нам, мальчиш-хиппиш, свою главную хипповскую тайну.
   Бочку варенья не обещаю, но бить буду не так сильно. Почему она все время сбегает из дому с такими вот... - он по стариковски пожевал губами. - Недоделанными... Родители с ума сходят, а она с тобой по зоопаркам шляется... Ты знаешь, кто ее отец?
   И главный злодей поднял глаза вверх.
  -- Бог, что ли?..
  -- Почти что ... Ваше острячество. Сам понимаешь, у него на будущее своей
   дочери несколько иные планы, чем у тебя... или у нее самой. Поэтому Светлану велено найти, а для типов, вроде тебя, у меня имеется приказ - отваживать раз и навсегда... Так что не серчай. Лично против тебя я ничего не имею, но... Витек, давай за город.
   Дальше мы ехали молча. Я узнавал места , где мы бродили с Фишкой : башню, площадь со сквером и мужиком с кепкой, бесконечную улицу и недостроенный торговый центр, плотину... Скоро за окном пронеслась загородная пивная, где я покупал пиво и меня жалели водители... Предчувствие чего-то непоправимого заставило меня невыносимо затосковать.
  -- Останови здесь, -сказал водителю седой.
   Меня выволокли из джипа и поставили на обочине. Человек со шрамом встал
   вплотную ко мне, потирая кулак.
  -- Извини, - шепнул он мне на ухо. - Я только разок...
   ...Как он ударил, я не заметил.
  
  
  
   ...Слова пришли не сразу. Сначала была темнота, затем образы- размытые пятна зеленого, синего и красного цветов. Затем ощущения - боли, влаги, соли. Так начался Я. Как совокупность ощущений и бесформенных образов. Нехитрый такой субъект. И только затем появились слова: "боль, цвет, соль...". Первый логический вывод - я лежу на твердой, шероховатой поверхности. У меня есть тело, которым я лежу, оно разбито и болит. Я приподнялся на руках и чуть-чуть открыл глаза. Больше не смог, потому что меня ослепил свет. Когда я смог видеть, то увидел кровь. Я обрел память о словах и их значениях. Голова кружилась, и я тихонько сел на асфальтовой дорожке среди травы. Потрогал рассеченную бровь. Кровь уже запекалась. Огляделся. Я знал этот мир, но без имен собственных. Вдалеке виднелся город. Для меня это был не Город, а город, как понятие из толкового словаря. Наверное, в нем жили люди , но я никого не знал. Я вообще никого и ничего не знал обособленно. Воспоминаний, относящихся непосредственно ко мне, не сохранилось. Но я мыслил, и следовательно... Кто я? Господи, кто я?!!
  
  
  
  
   АРМАГЕДДОН
   Блажен, кто посетил сей мир...
   Пушкин А.С.
  
  
  
   Это был не лучший период моей жизни. Впрочем, не знаю, были ли они вообще когда-нибудь - лучшие периоды... Психиатрическая больница, пустая квартира по возвращении...
   " - Не волнуйтесь, психоз, которым страдает Ваш муж, неопасен. Он может прожить с ним долгие годы..."
   " - А я, доктор?!!"
   Не смогла... Я целыми днями лежал на милостиво оставленном в мое распоряжение тридцатилетнем диване и перечитывал полное собрание сочинений Франца Кафки. Глушить себя обильно водящимися в доме лекарствами не хотелось. Да и вообще ничего не хотелось. Питался я "быстрорастворимой" лапшой, а когда утомлял австрияк - параноик - спал, или безмысленно любовался грязным окном. Слегка растительный образ жизни, но иногда это даже неплохо. Жаль только, что меня никто не поливал и не удобрял, и я помаленьку сох и дох. Так продолжалось до тех пор, пока не кончились запасы лапши. Оставались еще таблетки, но они были горькие, невкусные и от них болела голова. Чувство голода не могли утолить даже Кафка и здоровый полусуточный сон. Воленс-неволенс, пришлось вырывать корни из своего лежбища и отправляться на поиски пропитания. Однако, как я и подозревал (правда, смутно), за еду всюду просили деньги, и только сердобольная бабушка, сидящая у магазина на деревянном ящике и торгующая плодами своего огорода, заглянула в мои собачьи глаза и угостила баклажаном. Скушав фиолетово-черный овощ, я призадумался. Очевидно было, что для дальнейшего влачения своего тщетного существования мне придется восстановить некоторые свои трудовые навыки, привитые мне ранее жестоким обществом. В противном случае пришлось бы умереть от истощения или идти сдаваться на милость психиатрам. Конечно, было бы интересно заглянуть за порог бытия (в мире сем меня уже ничто не держало), побеседовать с ангелами, а если разрешат - то и с Богом, но смерть от голода непереносимо мучительна, а насильственное прекращение собственной жизни в корне противоречит моим убеждениям. Вышеупомянутые убеждения - то немногое, что удерживало меня от необдуманных поступков. Например, мне очень хотелось отнять у доброй бабушки еще один баклажан. Однако я знал, что такая неприятная вещь , как совесть, будет меня за этот, довольно невинный и физиологически оправданный поступок, мучить так, что не только голод, но и даже душевные терзания Раскольникова покажутся мне сущим раем.
   Перспектива возращения в дом скорби так же не тешила моего воображения. Я успел надоесть мозговедам, а они - мне. Психиатр- хорошая специальность. Больные не умирают и не выздоравливают, следовательно, за результат лечения никто не спросит, ergo - можно делать с пациентом что угодно или не делать ничего. К тому же существовали опасения, что за "спасибо" меня держать там не станут. Особенно после того, что я вытворял в этом многоуважаемом заведении в период его последнего посещения.
   Домой я возвращался с тяжелой душой и привкусом сырого баклажана во рту. Войдя в подъезд, я обратил внимание на свой переполненный почтовый ящик. Из его перекошенной пасти неопрятным фонтаном торчали бесплатные газеты. Опростав жестяное вместилище печатных новостей, я поднялся к себе в квартиру и за кухонным столом принялся разбирать принесенную с собой груду макулатуры в поисках объявлений о работе. Такого рода объявлений было много. Но большинство из них либо радостно сообщало о наборе новых дураков в сетевой маркетинг, либо было ориентировано на высококвалифицированный пролетариат, либо предъявляло сумасшедшие требования к опыту работы. ( К первому типу относились объявления вроде: "Требуются сотрудники для работы на работе. Оплата деньгами." Ко второму: "Требуется зубодолбежник не ниже 9-го разряда с опытом работы на зубодолбежном станке ЗС-162 М." К третьему: "Развивающаяся компания ищет финансового директора. Высшее профильное образование, возраст до 30 лет, стаж работы на руководящих должностях не менее 20 лет. Наличие связей в регионах, полная материальная ответственность за принятые решения. Знание в совершенстве английского, французского и корейского языков. ПК - разобрать и собрать с завязанными глазами. Конкурентоспособная оплата труда".) Все это мне по понятным причинам совершенно не подходило. Грузчиков и дворников я боялся с детства и объявлений об их найме старался не замечать. Как ни странно, философы никому не требовались. Жаль. Я мог бы за умеренную плату мыслить на заданную тему целыми днями. А еще за небольшую мзду - излагать все надуманное на бумаге красивым почерком или печатать на машинке, по выбору работодателя. Посетовав некоторое время на несправедливость мироустройства, при котором мать всех наук оказалась в таком угнетенном положении, я обратил внимание на красиво оформленное объявление на третьей странице газеты "Подарок". Оно было заключено в витиеватую рамочку и гласило :
  
  
  

Требуются люди с прозрачной душой и открытым сердцем

(желательно - психопаты)

   на высокооплачиваемую работу

по обеспечению стабильности мироздания.

   Этот текст я прочел два раза - для верности - и попытался осмыслить. Вполне вероятно, что стабильность мироздания собираются обеспечивать за счет MLM-продаж новой линии косметических средств. В любом случае, компания, размещающая такое объявление, весьма незаурядна и сильно рискует - кто захочет признать себя психопатом, пусть и с тонкой душевной организацией? Я аккуратно вырвал объявление и спрятал его в карман.
   Почитавши Кафку и выпив литра два воды вместо ужина я с чистой совестью лег спать. Отщепенец встал на путь исправления. Он даже почти нашел работу!
  
   ...- Да-да, я слушаю вас! - приятный баритон в трубке. В волнении я скомкал бумажку с номером телефона.
   - Я по объявлению. Уг...- я проглотил комок в горле. - Насчет работы.
   - А-а-а! - голос оживился. - Очень приятно! Поздравляю! Вы первый, кто откликнулся! Психопат?
   - Даже справка есть...
   - Вдвойне приятно. Принесите. Стихи пишете?
   - Нет.
   - Досадно. А что пишете?
   - Кандидатскую диссертацию. "Онтология боли".
   - О! - голос проникся уважением. - Жду ВАС (прозвучало именно так) на собеседование. Когда ВАМ удобно?
   - Мне? Да хоть сейчас!
   - Жду. Улица Стеньки Разина, 14 офис 113. Найдете?
   - Конечно!
   - Ждем.
   Короткие гудки.
   - Ну, как? - каркнул Анатольич, прикуривая очередную сигарету от окурка предыдущей. Виктор Анатольевич был нашим знаменитым городским поэтом. Об этом знал он сам и еще два других знаменитых городских поэта. В свое время я имел глупость носить ему на рецензию свои стихи. Он говорил, что у меня талант, и исчеркивал вирши карандашиком так, что от моего собственного текста ничего не оставалось. Анатольич непрерывно пил и курил. Все предрекали ему неминуемую скорую кончину - вот уже лет пять только на моей памяти. Однако, несмотря на два инфаркта и перекосивший его лицо инсульт, он оставался жизнелюбивым краснолицым и жутко порочным стариканом. Его телефоном я время от времени пользовался. Платой с моей стороны за пользование услугами связи являлось выслушивание его воспоминаний о жутких годах коммунизма, когда ему не давали печататься (ложь, он даже получал гонорары!) и выспренной, с завываниями, декламации рифмованных сочинений на тему "какой я хороший поэт".
   - Как? - хлопком по плечу я осадил дедушку в кресло. - Все отлично, Анатольич!
   Он начал что-то пьяно лопотать, но я выскочил в прихожую и поспешил захлопнуть входную дверь снаружи.
   ...Жизнь-то налаживается!..
   У себя дома я принял душ (хотел побриться, но не нашел ничего похожего на бритву) и с головой погрузился в одинокий шкаф в поисках чего-нибудь чистого. В смысле одежды. Чистое я нашел без труда. Правда, и брюки и рубашка были жутко мятые, и погладить их, кроме теплых рук, было нечем. Утюг, как предмет первой необходимости, моя благоверная захватила с собой при отступлении. Как и почти все остальное. Удивительно, как уцелели обои, плитка и линолеум...
   Захотелось узнать, как я выгляжу, но и это оказалось невозможно - на стене вместо зеркала - только выгоревший квадрат. Ерунда, погляжусь в витрины... И, засунув в карман справку, я помчался навстречу судьбе.
   На проспект Сеньки Разина я бегом бежал, задыхаясь и потея. Почему-то боялся, что опоздаю, что меня не дождутся, а если дождутся - сочтут необязательным опоздуном, и т.п....
   Фасад здания за номером четырнадцать оказался похожим на рожу ирландца - красного кирпича, с желтой крышей и зелеными, зеркально тонированными глазами окон. Охранник в будке у входа покосился на меня, но ничего не сказал. Наверное, ему не платили столько, чтобы он у каждого входящего спрашивал, кто таков и куда направляется... Спросить у него, где находится офис сто тринадцать, я не решился, и наугад свернул из вестибюля налево по коридору. Странно - вполне прямоугольно-типовое снаружи, здание как-то интересно закруглялось внутри. Во всяком случае, выложенный плиткой коридор закладывал плавный вираж. Нумерация дверей начиналась с единицы. Я подумал, не стоит ли вернуться и пойти направо, но побоялся снова проходить мимо стража ворот. Таким образом до нужного мне офиса я добирался довольно долго, нарезав порядочный круг и миновав сто двенадцать одинаковых дверей. Перед той, что была мне нужна, я в нерешительности простоял несколько минут. Чего я ждал? Что меня пригласят войти? Что на аккуратно окрашенной поверхности появится надпись "Заходи, раз пришел"? Но кроме белой пластмассовой цифры 113 на двери ничего не было и не предвиделось. В конце концов я решил сделать первый шаг самостоятельно - громко постучал, повернул ручку и шагнул внутрь. Внутри не было ничего. То есть полная темнота. Я уж было испугался и хотел уйти, но голос из комнаты сказал:
   - Минуточку-минуточку! - и зажегся свет. И я все увидел - типовой набор офисной мебели, компьютер - ноутбук на столе, факс в углу на тумбочке в окружении кактусов, сейф, аквариум со странными, дюже головастыми рыбками, и посреди всего этого - белокурый розоволицый здоровяк неопределенного возраста; в очках, в костюме и в кресле. Окон в комнате не было.
   - Размышлял, извините, - мой потенциальный работодатель приподнялся с кресла и протянул мне руку. Я пожал теплую и влажную пятерню.- Да вы присаживайтесь, присаживайтесь!
   Я последовал его совету и опустился на скрипнувший подо мной стул.
   - Темнота, знаете ли, способствует мыслительному процессу. Читали о тьме божественного неведения?
   - Если не ошибаюсь, это у Дионисия Ареопагита?
   - У псевдо-Дионисия, если быть совсем точным. Меня зовут Михал Михалычем. Я - офис-менеджер этого офиса.
   Прозвучало сногсшибательно. Оставалось только в свою очередь представиться:
   - Сергей. Временно безработный.
   - Ну, мы это поправим, - Михал Михалыч лучезарно улыбнулся. - Справочку принесли с собой?
   - Извольте,- я протянул ему измятый документ. Офис-менеджер быстро прочел ее, щурясь и шевеля губами.
   - Ну, что ж... Вполне, вполне... В некотором роде, действительно гарантирует прозрачность души и открытость сердца. Как продвигается диссертация?
   Я в ответ только слабо махнул рукой.
   - Жаль, жаль, тема интересная... Вас, конечно, частично оправдывает болезнь, но, - тут Михал Михалыч по-отечески погрозил мне пальцем. - Ленитесь... Скажите ведь, что ленитесь расшевеливать свою мысль!
   - Ленюсь.
   - Вот то-то. Кстати, спасибо за честность. Это у нас тоже ценится. Если не возражаете, перейдем непосредственно к делу. Вы ведь на работу пришли устраиваться?
   - Да.
   - Пожалуйста-пожалуйста. Просто я хотел сказать, что это будет не просто работа. Как это ни банально звучит - образ жизни. Причем - очень необычный, смею вас заверить.
   Я поморщился. Наверное, все-таки "Гербалайф". Сейчас мне начнут рассказывать про чудеса, которые творят "новейшие патентованные средства", про командный дух и прочая и прочая. Моя гримаса не прошла незамеченной - Михал Михалыч отчаянно замахал толстыми пальчиками перед своим лицом.
   - Ни-ни-ни... Вы никоим образом не будете разочарованы. Это не торговля, и не реклама... Творчество, чистое творчество... Правда, с людьми все же придется работать, без этого никак. Вы - общительный человек?
   - Да. Начну говорить - не остановите.
   - Отлично, просто отлично. Понимаете, работа требует актерского мастерства, знания психологии...
   - В школе я играл в самодеятельности. И диплом по психологии написал за свою супругу,- поспешил отметить я, а сам подумал : "Наверное, все-таки продажа пищевых добавок..."
   - Вы, наверное, подумали : "А почему бы тогда не принимать на работу актеров или психологов?" - ( "А вот и не угадал!"). - Видите ли, Сергей, дело в том что эти люди не обладают должной метафизической глубиной. ( "Ого!" ). Они или играют, или манипулируют. А надо, чтобы наши сотрудники ЖИЛИ. Ну, пожалуй, достаточно я вас интриговал. ("Да уж...") Знаете, какая главная проблема современного человека?
   - Знаю. Одиночество.
   Михал Михалыч снял очки и пристально посмотрел на меня круглыми, совиными глазами. Снова надел свои окуляры.
   - Да-с, одиночество. Ранее человек ощущал себя частью целого - рода, общины, профессиональной группы. Нынче же настала полная атомизация социума, каждый - сам за себя. Результат - недостаток внимания, общения, затрудненность самоидентификации и самореализации. Отсюда -депрессии и рост числа суицидов. Наша некоммерческая корпорация занимается оздоровлением настроенческого климата человеческого общества. Выражаясь проще- мы делаем мир чуть лучше и светлее. Спросите, в чем наш интерес? Если бы вы знали, кто наш руководитель, то не спрашивали бы...
   - Да я и не спрашиваю...
   - И не стоит, я этого сказать не могу. Но уж поверьте, лицо это очень высокопоставленное и чрезвычайно заинтересованное в том, чтобы счастливых людей было как можно больше. Практически все выглядит очень просто. Для поддержания высокого жизненного тонуса отдельно взятого человека вовсе не нужны сверхъестественные чудеса и значительные финансовые затраты ( хотя, если надо, мы за ценой не постоим). Обычно достаточно просто подарить немного человеческого тепла, просто выслушать, в конце концов... Этим и занимаются наши сотрудники - дарят людям счастье. Причем основное требование - искренность побуждений. Вы действительно должны хотеть помочь тем, с кем вас сведет судьба... В моем лице. Ну, в этом плане я за Вас спокоен - иначе вы не выбрали бы такую тему для своей диссертации : "Онтология боли". Да... Оплата труда - достойная. Более чем. Плюс компенсация всех возникающих в процессе работы накладных расходов. Ну... Остальное, я думаю, решим в рабочем порядке. Вы - согласны работать у нас?
   - Да!!!
   Ну, еще бы я ответил по-другому. За два дня - один баклажан...
   - Отлично, просто отлично! Вопросы есть?
   - Да. Что это за рыбки у вас такие странные?
   Михал Михалыч повернулся к аквариуму.
   - Ах, эти! Это голованчики. Да вы посмотрите поближе, не бойтесь.
   Я подошел к зеленому стеклу. Рыбки были розовыми, толстенькими, с шаровидными, непропорционально большими головами. Удивительно - глаза у них находились не по бокам головы, а спереди, как у людей. Здоровенные такие, выпученные шары.
   - Они все понимают. Только не говорят. К счастью.
   - Первый раз таких вижу.
   - Редкий вид. Почти исчезающий. Я их привез из Месопотамии, тайком, фактически контрабандой. Могу дать парочку - на развод.
   - Нет... Спасибо. Жуткие они какие-то... А почему здесь нет окон?
   - Конструкция здания такая... Дурацкая. Темно, душно... Кондиционер приходится гонять постоянно. Да, забыл тебе сказать - сотрудники наши работают в связке, попарно. Если хочешь - подожди своего компаньона. Она сейчас подойдет.
   - Она?
   Михал Михалыч добродушно улыбнулся.
   - Она. А что такое? Просто специфика работы такая - для выполнения задания могут потребоваться и мужчина, и женщина. А я тебя пока что оформлю.
   Мой новый босс извлек из ящика стола печать, шлепнул ее в мою справку и расписался в ней. Вернул мне бумагу. На печати было написано "Принято", а подпись оказалась простым крестиком. Несолидно, конечно, но лучше такой документ, чем полное отсутствие документа.
   Я все еще разглядывал свое "служебное удостоверение", когда в дверь постучали. Михалыч не успел ничего ответить, как в комнату вошла она. Женщина. Моя напарница. Высокая, тощая и слегка косолапая. Простое лицо, длинные русые волосы. Она на секундочку сощурилась, собирая нас в фокус - наверное, сильно близорука.
   - Светлана,- голос у нее оказался хриплым, низким ("Много курит", -отметил я про себя.) и решительным. - Я насчет работы.
   - Проходите, проходите пожалуйста! - Михал Михалыч от усердия даже выбежал из-за своего стола и протянул даме руку. Она подала свою - резко, тычком. Я поспешно освободил стул и Светлана, сопровождаемая михалычевой рукой, села. Очень легко и изящно. Шеф вернулся за стол.
   - А ты вон на тумбочку садись. Мы здесь по простому, без церемоний... - это он уже мне. И я устроился на тумбочке - между стеной и факсом. Рыбки высунули из воды свои уродские головы и уставились на меня. Я цыкнул, и они занырнули обратно.
   - Можно курить? - и Светлана, не дожидаясь ответа, извлекла из сумочки сигаретную пачку.
   - Нет, - Михал Михалыч сдвинул очки на кончик носа. - Дурная привычка, бросайте. И вены себе больше не режьте, вы это все равно не умеете, да и не идет вам...
   Светлана раскатала рукава блузки.
   - Это давно было... И неправда.
   Дальнейший разговор напоминал диалог со мной. Отличия - Света оказалась художницей, справки у нее не было, она не знала, в чем заключалось несчастье человечества, и, тем не менее, ее тоже взяли на работу. За весь разговор она ухитрилась растереть в порошок все сигареты из своей пачки и ни разу не взглянуть на меня. Ее глаза я увидел только в самом конце собеседования, когда Михал Михалыч сделал удостоверение и ей (из промокашки), и, устало откинувшись в кресле, сказал:
   - Работать будете вместе с Сергеем - молодым человеком, сидящем на тумбочке и безотрывно на вас глядящим.
   Светлана посмотрела на меня, опять сощурившись на полсекунды. Глаза у нее были цвета неба перед закатом... Темно-сиреневые с искорками.
   - Очень приятно!
   Вежливая!
   - Надеюсь, вы сработаетесь... Ну, - устроитель простого человеческого счастья развел руками. - Если у вас больше нет вопросов, я вас не задерживаю. Завтра на работу - к восьми часам. Просьба - без опозданий. Да, рабочий день - ненормированный, предупреждаю сразу!
   - До свиданья! - я пожал руку Михалычу. Светлана молча кивнула, и мы направились к двери.
   - Обождите, совсем забыл! - и улыбающийся начальник протянул нам по конверту.
   - Здесь - небольшой задаток.
   О, лучезарная картина! На три вещи можно смотреть бесконечно: как горит огонь, как течет вода, и как тебе выдают зарплату... Я выскочил из кабинета, прижимая конверт к груди. Я настолько забылся от восторга, что даже не пропустил вперед даму! Она, правда, этого и не заметила, погрузившись в бумажный прямоугольничек чуть не с головой. Засмеялась грудным смехом, протягивая в пространство пачку купюр.
   - Смотри, сколько здесь!
   Она смотрела, уже не щурясь- привыкала к моему расплывчатому изображению. И я понял, что сегодня не умру.
  
   ...И все-таки чуть не умер. Съесть кило шашлыка, закусив мороженым и запив все красным вином - подвиг не шуточный. Тем более, после вынужденного длительного поста. На нашем столике в маленьком, уютном кафе еще стояло множество всякой снеди, а я уже бессильно откинулся в пластиковом кресле и тихонько расстегнул пуговицу на джинсах. Ветка (а она попросила называть ее именно так) рассматривала бокал с вином на свет. Она почти ничего не съела, но выпила прилично и все время курила. Ее скулы раскраснелись, глаза влажно заблестели, а язык развязался, и она говорила, говорила, говорила...
   - Знаешь, Серж... - бокал был возвращен на стол, а я, конечно же, ничего не знал...
   - Знаешь... Ничего-то ты не знаешь!
   - Конечно... Уж откуда мне...
   - Не ерничай... Мужчинам легче. Они не так сильно привязываются.
   - Неправда...
   - Правда-правда. Уж он и орал на меня, и бил... По бабам шлялся, не скрывая... А я все равно ничего не могу поделать. Потому что люблю. Придет пьяный в жопу, я к нему: "Сашенька..." А он мне с левой... Потом - с правой. Все зубы выбил... Почти. Поплачу, поплачу - да и опять к нему. А он картины рвать давай, меня красками мазать...
   - Боди-арт...
   - Тебе смешно...
   - Вовсе нет. Куда же он делся?
   - Пропал. Я уж искала-искала... Всех девок егоных обошла - нигде нет.
   - Искала? Мазохизм какой-то...
   - Да, представь себе... Позови он меня сейчас, позвони откуда-нибудь - так бы и побежала. Пьяная, голая, какая угодно...
   - Детей, значит, тоже не нажили...
   - Детей у меня никогда не будет...
   Мы были одни в кафе. Слышно было, как бармен болтает на кухне с официантками, а я сидел, и думал, какая это хорошая штука - жизнь... А потом меня долго и безутешно рвало в уборной. Опираясь друг на друга, мы с Веткой дошли до дома, уж не разобрать до чьего. У меня был жар, меня колотило, и кто-то всю ночь клал мне на лоб холодные тряпочки, а головастые рыбки читали Апокалипсис голосом Виктора Анатольевича...
   ...Ветка уснула прямо на полу возле дивана. Утром я аккуратно перешагнул через нее и бегом домчался до туалета. Выскочил оттуда, как ошпаренный, и с ужасом воззрел на часы - не хватало только опоздания на работу в первый же день! К счастью, было всего полвосьмого, но стоило поторопиться.
   - Ветка! Ветка, вставай! - я потряс ее за плечо.
   Бесполезно. Только перевернулась на другой бок.
   - Вставай же! Эй! Пошли дарить людям счастье!
   - Кто бы мне подарил,- сказала моя напарница совершенно отчетливо и открыла глаза - резко, разве что без щелчка. Ветка протянула мне обе руки и я помог ей встать.
   - То, что я осталась у тебя, ничего не значит, - вдруг ни с того ни с сего заявила она.
   - Все на свете что-нибудь да значит, - изумленно пробормотал я. - Уж поверь мне, как бывшему философу...
   - Все, кроме этого. Забудь. Я просто помогала больному человеку. У тебя есть зеркало?
   - Нет. Но могу сказать, что ты вся в пыли и волосы растрепаны...
   - Ужас! Как ты тут живешь! Надо за тебя взяться. В порядке шефской помощи.
   - Спасибо! Я уже был женат!
   Ветка не ответила - она рассматривала свою блузку.
   - Стирать надо... Дай футболку какую-нибудь, что ли... И сам переоденься... Небритый, заблеванный... Такой не то что счастья, простой радости не принесет... Есть что накинуть?
   - Посмотри в шкафу...
   Через пару минут мы выбежали на улицу- я в джинсах и футболке "Ария", Ветка - в джинсах и футболке "Nirvana". Воспоминание о годах студенчества и неформальства. Вспомнили, что карманы набиты деньгами, тормознули тачку и вбежали в офис без трех секунд восемь. Михал Михалыч - на сей раз он был одет гораздо более демократично ( слегка приспущен галстук ) - смотрел в свой ноутбук. Судя по доносящемуся из динамиков хриплому, басовитому похохатыванию - мультик про Масяню. Заметив нас, он заткнул Масяню и сцепил пальцы.
   - Ну-с, с первым рабочим днем вас на этом ответственном поприще! Садитесь, второй стул я украл у соседей.
   Мы сели спиной к аквариуму. На Ветку, как она потом призналась, голованчики тоже произвели отталкивающее впечатление.
   - Волнуетесь?
   Я слишком неважно себя чувствовал, чтобы волноваться, а у Ланы было похмелье, и этим все сказано.
   - Не волнуйтесь, все будет хорошо.
   Ни дать ни взять, отец родной. Интересно, у него волосы седые или он такой альбиносистый блондин?
   В факсе торчала пачка листов. Михал Михалыч извлек ее и протянул мне.
   - Почитай-ка. Ваше сегодняшнее задание.
   Я принялся разбирать бумаги, Ветка встала, и, наклонившись над моим плечом, стала дышать мне в ухо. Что тут была за белиберда! "Ангелина Ивановна Сидоркина, 1938 г.р., пенс., кот перс. утер. позавч. Сильно. Хохр.72-149" Или : "Иванов Саша, 1989 г.р. недр. дев. прыщ. суиц. Симуль.4-23", и так далее, в том же духе, по одной-две строчки на каждом листке. А сама бумага? Нежно розового цвета, с водяными знаками в виде сердечек... Тьфу, что за бумага!
   - Ничего не понимаю!
   - Я тоже, - шумно вздохнула Ветка.
   - Ну, как же! - Михалыч взял прочитанные мною два верхних листка. - Все очень просто, со временем привыкнете, - он поправил очки. - Вот, пожалуйста... Ну, это понятно... В общем, у вышеупомянутой пенсионерки позавчера пропал наилюбимейший кот персидской породы, по которому она сильно тоскует; адрес - улица Хохрякова, дом семьдесят два, квартира сто сорок девять... А это... Ну да, очередной прыщавый семиклассник, которого не любят девушки, подумывает о самоубийстве... Улица Симульмана. Таким вот, значит, образом каждое утро вы будете разбирать пришедшие за ночь заявки и по каждой принимать меры. Вечером - небольшой печатный отчетик. Страниц на десять, больше не надо. Шучу, шучу... Ну, вот... Думаю, суть вы уловили. Вопросы есть?
   - Есть, - сказала Ветка. - На такой работе у вас уже работал кто-нибудь... Вообще?
   - А как же,- просто ответил Михал Михалыч. - Конечно.
   - И что - получалось?
   - У кого как. Но кто старался - у тех получалось обязательно. Отработанные заявочки штемпелюйте и мне вот сюда, на стол. Если что не так - звоните мне сюда, телефон вы знаете. Еще вопросы?
   - Да,- встрял я. - А на текущие расходы?
   Признаться, мной двигали чисто шкурнические интересы и желание проверить серьезность намерений в отношении нас этой безымянной благотворительной организации.
   - Пожалуйста,- ничтоже сумняшеся, Михаил Михайлович отпер сейф и, не глядя, выхватил оттуда стопку сиреневых купюр. - Хватит? Машину я уже купил. Извините, не знал, какая вам понравится. Вот, возьмите ключи. Там, у входа в офис, "Шкода-Фелиция", госномер 777. Она не новая, но бегает хорошо. В машине - мобильные телефоны. И тут вам еще записочка.
   Он протянул мне листок бумаги, на котором было каллиграфически выведено: "Уехала навсегда. Твоя крыша." Я не знал, как реагировать, а начальник тем временем разразился громовым смехом:
   - Ха-ха, ой... Не могу... Пошутил я, опять пошутил! Люблю это дело!
   - Можно идти, или вы еще шутить будете? - осторожно поинтересовался я.
   - Идите, идите!..- Михал Михалыч ажник заикал со смеху и замахал на нас клетчатым, безупречной чистоты платочком.
   По круговому коридору я шагал походкой суперагента: широко, расправив плечи и подняв голову. И мимо охранника на входе прошел уже не содрогаясь внутренне, но гордо, преисполненный чувством собственного достоинства. Деньги и осознание важности собственной миссии на этой земле меняют людей весьма радикально.
  
   Вокруг бежевой красавицы-"Фелиции" мы долго ходили кругами. Ветка дохнула на стекло и что-то стала писать пальцем, но заметив, что я смотрю, быстро все стерла.
   - Слушай,- сказал я наконец. - Я ведь и машину-то водить не умею. У меня и прав нет.
   - У меня права есть, - сказала Ветка. - Но машину я водить тоже не умею. Так... Давным-давно Алекс меня учил...
   - Ну, значит ты меньше не умеешь, чем я. Лови, - и я кинул ей ключи.
   Ветка поймала ключи и тут же кинула их мне обратно.
   - Нет, не могу! Такая дорогая машина, ты что!
   Так мы перекидывались ключами до тех пор, пока нам обоим не стало смешно.
   - Ладно, - отсмеявшись, сказала Ветка. - Только чур, кто не спрятался, я не виноват!
   Лана скромничала - машину она водила неплохо. Во всяком случае, она никуда не врезалась и никого не задавила. Так, пару раз заглохла на светофорах.
   - Куда едем? - спросил я.
   - На улицу Симульмана. Кажется, я знаю, как помочь одинокому подростку.
   - Купим гель от прыщей?
   Ветка только загадочно усмехнулась.
  
   ...Прыщ с треском лопнул, забрызгав зеркало чередой мелких белых капелек. Санька поморщился и промокнул футболкой выступившую кровавую бусину. Затем совершенно механически протер зеркало, стараясь не глядеть на свою вулканическую физиономию. Кошмар какой-то. Сплошные алые бугры. Хоть маску носи, чтобы людей не пугать... Хотя маской, наверное, напугаешь еще больше - подумают, бандит.
   В свои тринадцать лет Санька, как и положено, вожделел, и вожделел люто. Но с такой рожей... Хуже всего было мучительное опасение, что это (прыщи, конечно, а не вожделение) - не возрастное, а останется навсегда. И никакая девушка ( пусть даже не очень красивая) не бросит в сторону бедолаги доброжелательного взгляда. Все чаще он задумывался о прекращении своих страданий и почти созрел для принятия рокового решения, колеблясь только в выборе способа ухода из сей жизни. Может быть, кто-нибудь из тех перезрелых красавиц из восьмого "Б", кто сейчас воротит нос от Саньки Иванова, одумается и прольет над его могилой скупую горькую слезу.
   От таких размышлений у него самого невольно слезы на глаза наворачивались и чесалось в носу. Санька знал, где мама хранила снотворное. Включить что-нибудь душещипательное, и уснуть навсегда...
   Раздался звонок в дверь. "Не пойду, - подумал Сашка. - Опять Лысый со своим футболом. Умру я скоро, какой тут, на фиг, футбол..." Однако, звонок не унимался. Пришлось встать, найти тапки и прошлепать в прихожую.
   - Кто?
   В ответ - тишина. Санька посмотрел в глазок. Выпукло-искаженная лестничная площадка была девственно пуста. От бессильной злобы на невидимых хулиганов он чуть не заплакал. Санька поплелся было обратно, но звонок коротко тренькнул снова. Как тигр метнулся Санек обратно к двери, вертанул замок, и рывком ее распахнул. Далеко внизу затих цокот каблучков и хлопнула подъездная дверь. Санька хотел рвануть в погоню, но заметил валявшийся на половичке сложенный вчетверо клетчатый листок. Он поднял и развернул его. На нем аккуратным, явно девичьим почерком, было написано:
  
   Сашенька, я тебя люблю!
   Света.
  
   Кровь со всей дури бросилась в Санькину голову и застучала в висках. Ничего, ничего подобного, никогда... В его глазах все расплывалось, и он пошел вглубь квартиры, слегка пошатываясь и позабыв закрыть за собою входную дверь. Судорожно вспоминал он всех своих знакомых Свет, всех своих знакомых, которые могли быть Светами, и по лицу его блуждала блаженная улыбка...
  
   - Думаешь, клюнет? - я пытался разобраться со своим телефоном и для начала хотя бы включить его.
   - Конечно, - посмотрев в зеркало заднего вида Ветка не преминула воспользоваться случаем и поправить волосы. - Всегда веришь в то, во что хочется ве...
   - Осторожно! - заорал я и тут же врезался головой в лобовое стекло. Ветка была пристегнута и меньше пострадала от резкого торможения.
   - На дорогу надо смотреть, -простонал я, держась за набухающую шишку. - Мы, кажется, кота переехали...
   Кот и в самом деле представлял теперь весьма неприглядное зрелище. Ветка отвернулась, одной рукой опершись на капот а другой прикрыв рот. Я поднял с асфальта лопнувший котовский ошейник.
   - Вася, - прочел я. - Хохрякова 72-149. Мир праху твоему, Вася... Погоди-ка, - осенило меня. - Что-то знакомое... Не тот ли это Вася...
   - Да, - Ветка опять встала ко мне передом. Ее лицо сильно покраснело. - Несчастный кот пенсионерки Сидоркиной.
   - Возвращать его хозяйке в таком виде не стоит, пожалуй...
   - Замолчи, пожалуйста... Мне и так дурно...
   - Конечно. Ведь молчание так многозначительно...
   Мы помолчали.
   - Может, нового купим? - отдышавшись, предложила Ветка.
   - Подделка? Заметит сразу. Она, наверное, дюжину лет с этим котом прожила... Лучший выход - пойти и честно все объяснить.
   - Ладно... Поехали уж... - Ветка села в машину. - Что-нибудь придумаем.
  
   ...В строгом платье и черной шляпке с вуалью Ветка была просто очаровательна. Я поправил галстук-бабочку и бархатную траурную повязку на рукаве смокинга.
   - Готова?
   Ветка кивнула, и я нажал пупочку дверного звонка. Пришлось довольно долго ждать, пока не послышалось неумолимое, как смерть, приближающееся шарканье шлепанцев и надтреснутый старушечий голос спросил:
   - Кто там?
   - Бюро по розыску пропавших животных! - Ветка четко знала свою роль. Дверь отворилась. Ангелина Ивановна оказалась сухонькой интеллигентной старушкой. Видно было, что она, несмотря на года, тщательно следит за своей внешностью.
   - Вы нашли моего котика? - искорка надежда светилась в ясных, бесцветных глазах.
   - Да, - вступил я, глядя на носки своих до блеска начищенных ботинок. - Крепитесь, Ангелина Ивановна, мы принесли вам скорбную весть.
   Бабушка гордо вздернула перманентно завитую голову.
   - Что ж... Это все равно лучше неопределенности.
   - Ваш Вася погиб смертью храбрых. Он заметил переходящую через дорогу в неположенном месте старенькую бабушку и бросился под колеса, чтобы своим телом остановить мчащуюся на нее машину. Водитель затормозил, но Вася... - я заметил краем глаза, как Ветка смахнула неподдельную слезу затянутой в нитяную перчатку рукой.
   - Где... - голос Ангелины Ивановны дрогнул. - Где он?
   - Не волнуйтесь. Мы похоронили его в городском парке, под плакучей ивой у пруда. Чуть позже мы установим за наш счет мраморное надгробие с соответствующей надписью. Вот Васин ошейник.
   Пенсионерка Сидоркина трясущейся рукой приняла металлическую пластинку и вознамерилась упасть в обморок. Я подхватил ее и донес до дивана. На столике в убого обставленной квартирке стояла Васина фотография. Ветка тем временем принесла стакан воды. Стуча вставной челюстью, овдовевшая бабушка испила живительной влаги.
   - Извините... Я готовилась к самому худшему, но не смогла с собой совладать. Простите меня.
   - Ничего, - я протянул пожилой даме свою свежеотпечатанную визитную карточку.- Обращайтесь, пожалуйста, в любое время.
   - А пока,- Ветка достала из сумочки маленького рыжего котенка, которого мы подобрали на ближайшей помойке. - Позаботьтесь, пожалуйста, вот о нем. Когда мы примчались на срочный вызов, он стоял над Васиным бездыханным телом и так жалобно мяукал, оплакивая его безвременную кончину, что на глаза невольно наворачивались слезы. Мы подумали, что вы сможете приютить у себя это беззащитное создание и как никто другой позаботиться о нем...
   - Конечно. Иди сюда, мой маленький! - Ангелина Ивановна взяла на руки сразу заурчавшего котенка. - Да ты кушать хочешь? Сейчас, сейчас... Да вы не волнуйтесь, я больше не буду падать в обмороки. Я еще крепкая старуха.
   - Что вы! - я изобразил искреннее удивление. - Вы еще совсем не стары!
   - Не льстите. Все мы смертны. Вот и Вася умер. Это не первый мой котик. И, как оказалось, не последний...
   Ангелина Ивановна вернулась с кухни с пакетом молока и налила его в, видимо, Васино блюдце. Котенок, покачиваясь, подбежал к нему и принялся лакать. Я посчитал, что наша миссия окончена.
   - Нам пора, Ангелина Ивановна. Еще такое множество пропавших животных нуждаются в нашей помощи!
   - Конечно, конечно! Не смею вас задерживать. Сколько я вам должна?
   - Нисколько. Наша организация - сугубо благотворительная,- поспешила ответить Ветка.
   - Вдвойне приятно,- Ангелина Ивановна поджала губы, отчего они стали похожи на курячью попку.- У пенсионеров с деньгами сами знаете...
   - Ах да! - осенило меня. - Вот, пожалуйста,- я отсчитал несколько купюр и положил их на столик в прихожей. - Это специальная кошачья страховка.
   - Но...
   - Нет-нет, не отказывайтесь! - и мы проворно выскочили за дверь.
   - Это вовсе нетрудно! - кричал я, сбегая вниз по лестнице.
   - И даже весело! - вторила мне Ветка.
   - Здорово! - кричала Ветка, заводя мотор.
   - Дарить людям счастье! - подхватил я, пристегивая ремень безопасности.
   Так, крича от нахлынувшего восторга, мы и ехали по городу. И все нам улыбались...
  
   Я с удовольствием поставил штампик "погашено" на два розовых листочка и протянул их Михал Михалычу.
   - Отлично,- он спрятал их в стол. - Но это, честно сказать, пустяки, разминка, проба сил. Вас ждут великие дела! Будьте готовы столкнуться с настоящим крушением судеб, с бурями страстей... А хуже всего - с черным горем, через которое почти невозможно пробиться к человеку. Но и награда велика...
   - Да. Чувствуешь себя добрым ангелом, - тихонько сказала Ветка.
   - Так устроено, чтобы, в меру сил, именно человек помогал человеку. От этого польза и помогающему, и помогаемому.
   - Теперь за это приходится платить? - поинтересовался я.
   - Да, приходится. Добро, сделанное за деньги, все равно остается добром.
   - Но существует предел нашим возможностям...
   - Вашим - да, - и Михал Михалыч улыбнулся так загадочно, словно его возможностям предела не существовало.
  
   ...- Это что-нибудь значит?
   - Что?
   - То, что ты осталась...
   - Нет.
   - По-прежнему нет?
   - Да.
   - Для тебя хоть что-нибудь что-нибудь значит?
   - Алекс. Я хочу его найти.
   Я замолчал. Ветка закурила. Я терпеть не мог сигаретного дыма, но ничего ей не говорил. Она сама привела машину к моему дому. Я ее не звал. Наверное, дома ей было одиноко. Мы лежали, не касаясь друг друга. Сначала было трудно, потом - я привык. Штор у меня в комнате не было, и нас освещал бесстыдный желтый фонарь. Ветка воткнула окурок в стену.
   - Спокойной ночи.
   - Спокойной.
   Я слушал ее дыхание - глубокое и ровное. А потом - заснул. Мне приснился наглый, голый, прыщавый кот.
  
   Утром я сказал Ветке:
   - Зачем нам столько денег?
   - Что? - переспросила она спросонья.
   - Смотри, они у нас тут валяются кругом. Надо бы подмести что ли...
   - Ага. И выкинуть!
   Ветка принялась не спеша одеваться. Я дипломатично отвернулся и спросил:
   - А почему Михал Михалыч просто не раздает людям деньги? Ведь скольких можно было бы осчастливить!
   - Ты у меня спрашиваешь? Почему ты отворачиваешься? Я что, некрасивая? Может, потому и не раздает, что слишком просто. И, наверное, не так уж много народу можно таким образом сделать счастливыми. По-настоящему.
   - Ты красивая... Просто я немного стесняюсь. Как ты думаешь, кто он такой?
   - Похож на сумасшедшего филантропа. Или состоит на службе у сумасшедшего филантропа. Какая нам разница?
   - Разница есть. От этого зависит, чем все закончится...
   - Узнаем, если доживем. Позавтракаем в кафе? Надо мне за твое обустройство взяться. Живешь, как на вокзале.
   - А мы и так на вокзале. И каждый ждет своего поезда.
   - Он пришел! Поехали!
   И мы поехали - позавтракали в круглосуточном сонном кафе, и ровно к восьми поспели на работу. Михал Михалыча на месте не оказалось. Впрочем, начальство никогда не опаздывает. В крайнем случае - задерживается. В приемном лотке факса уже лежала стопка розовой бумаги. Я взял сегодняшние заявки и принялся их читать. Смертельно больная женщина, забытая родственниками, беспомощный инвалид, брошенный муж... Я молча протянул бумаги Ветке и она так же молча их прочитала.
   - Ну? - спросил я.
   - Это просто наша работа, - вздохнула моя напарница. - Я беру на себя инвалида.
   - А я - смертельно больную... Подвезешь?
   - Да. Потом созвонимся. Подумаем, что делать с брошенным мужем.
  
   ... Ни на звонок, ни на стук в дверь никто не откликнулся. Не заперто. Я вошел и был сражен ужасающим, непередаваемым запахом гниющей плоти. Зажав нос, пробирался я вглубь квартиры и думал о том, чтобы не потерять сознание. Глаза слезились. Своим появлением я вспугнул тучи жирных, жужжащих мух. Слабый голос из угла комнаты:
   - Ты пришел... Я знала, что ты придешь. Сынок...
   Я подошел к продавленному дивану. Рак доедал эту высохшую, седую женщину. Ее глаза, покрытые гноем, наполовину закатились. Она не могла меня видеть.
   - Я здесь, мама... - что еще я мог сказать?
   Я взял ее за то, что когда-то было рукой и сел на пыльный стул рядом со смертным ложем.
   - Дай мне... Яду... - голос был тихий-тихий. - Я больше не... могу.
   - Конечно. Как скажешь. Только я тебя сначала умою.
   Грязные тряпки, постель умирающей, я сразу затолкал в мусоропровод. Перенес женщину в стоявшее у окна кресло. Как мог, переодел и обмыл губкой. Укрыл пледом и распахнул настежь еще с зимы заклеенное окно. Отдышался , облокотившись о подоконник. Шел дождь, и капли залетали в окно, смешиваясь со слезами в моих глазах.
   - Спасибо, Сашенька, что пришел... Я уж думала, никто не придет. - Голос у нее был тихий-тихий и слова она произносила невнятно. - Раньше медсестра приходила... Да вот что-то долго нет ее...
   - Как я мог не придти, мама... Ты есть хочешь?
   - Нет... Я пить хочу. Там, - она сглотнула. - В тумбочке, в пузырьке... Яд. Хотела сама, да сил нет... Дай мне... Пожалуйста.
   Обессилев, она замолчала. Я принес воды из кухни - пришлось долго пропускать ее, прежде чем пошла чистая.
   - Вот. Пей.
   - Это... яд?
   - Самый лучший.
   Глотала она с трудом, вода текла по ее подбородку, шее...
   - Спасибо... Саша... Помнишь... - и она попыталась улыбнуться. Я, как дурак, стоял рядом с кружкой в руках и не заметил момента, когда она перестала дышать. Никогда раньше не приходилось мне закрывать глаза покойникам. Покойник... Какой покой был на лице женщины... Я торопливо вышел на улицу и стоял под дождем, пока не промок насквозь...
  
   ...- Собес, говорите? Пришли мне новые руки-ноги приставить? - парень улыбнулся, и от этой улыбки Ветке стало жутко.
   - Как вам, кстати, квартирка?
   Лана огляделась.
   - Просторно. И... пустовато.
   - Вот-вот. Огромная клетка. Много света и воздуха. На пятом этаже в доме без лифта. Очень удобно для инвалида в коляске. Вы прибраться пришли? Или принесли продукты? Или, чем черт не шутит, родное государство расщедрилось на предоставление интимных услуг ветеранам восстановления конституционного порядка? Увольте, я в них уже не нуждаюсь!
   От обиды Ветка прокусила себе губу и теплая струйка крови потекла по ее подбородку. Толик продолжал цинично смотреть на нее исподлобья. Парень попал на минное поле, и от обеих ног и правой руки у него остались одни культяпки. А на левой не хватало двух пальцев.
   - Я пришла вам помочь! - Ветка вытерла кровь извлеченным из сумочки платочком.
   - А? Говори громче, я плохо слышу! - судя по интонации, ветеран издевался.
   Ветка откашлялась, подошла к инвалидной коляске и гаркнула парню прямо в ухо:
   - Я говорю, что пришла вам помочь!
   - Ты пришла говорить, что пришла помочь, или пришла помогать?
   - Пришла помогать.
   - Так помогай! - и девятнадцатилетний волчонок снова злобно улыбнулся.
   - Как?
   - А я знаю? Твоя работа? Твоя. Вот и делай ее !
   Ветка начала выходить из себя.
   - Во-первых, нечего мне тыкать, мы с тобой на брудершафт не пили. А, во-вторых, если ты сам не знаешь, как себе помочь, то никто другой тебе этого не подскажет!
   - Ты, сука! - Толик побледнел. - Я за тебя там свою кровь проливал, а ты... Ну-ка, давай раздевайся, да спляши тут на столе, поразвлекай меня, а не то...
   Ветка побледнела. Такие выходки она терпела только от любимого мужа.
   - Что : "Не то..."? Слушай, ты... Обрубок! Кажется, я знаю, что тебе надо! Ремня хорошего! Жаль, некому, да и возраст не тот! Все тебя жалеют, да? Все тебе теперь должны по гроб жизни? Да шиш тебе, ни хрена подобного! Давай-ка сам! Ну-ка... - и Ветка, как пантера, подскочила к креслу, в самом уголке которого испуганно сжался не ожидавший такого напора Толик. Он ничего не успел сказать, как его коляска с треском распахнула на своем пути все двери и запрыгала по ступенькам, врезавшись в трубу мусоропровода на лестничной площадке. Ветка подхватила инвалида, не дав ему упасть на пол, и направила коляску в очередной пролет. Так они миновали все пять этажей. Кричать: "Помогите!" Анатолию не позволяли растерянность и гордость. У выхода из подъезда они чуть не задавили старушку, едва успевшую посторониться и прошептать : "О, Господи!" Но это был не Господь - это два человека отчаянно боролись за то, чего им столь же отчаянно не хватало...
   Как Ветка затащила своего подопечного на заднее сиденье машины, она не помнила. Дорогая импортная коляска осталась стоять у подъезда. В зеркало заднего вида Ветка увидела, как с ней тут же начали играть невесть откуда набежавшие дети.
   - Коляска...- прохрипел Толик.
   - Она тебе больше не понадобится.
   Машина ревела и дергалась. Ветка походила на растрепанную фурию. Она одновременно жала на газ и тормоз и отчаянно сигналила. Скатившись в щель между задним и передними сиденьями Толик намертво там застрял и не видел, что творилось на дороге.
   - Куда едем? - только и смог спросить он.
   - Посажу тебя на перекрестке, будешь милостыню просить! Шучу. Помалкивай, сам увидишь...
   И бывший сапер, которому не повезло ( или повезло - как посмотреть), помалкивал. Что еще оставалось делать в его положении? Он снова видел войну. Кажется, он ничего в жизни не видел, кроме войны... Целое поле, усеянное минами-"лягушками", адская боль в ногах, падение... И рука тоже угодила на мину. Он не потерял сознания. Он помнил, как его тащили за оторванные ноги...
   Ветка подтащила бредящего солдата к обрыву.
   - Смотри... - смотри, как красиво!
   С высокого песчаного откоса был виден противоположный, лесисто-холмистый берег великой реки. Оттуда на город неотвратимо надвигался дождь. Тучи закрыли солнце. Это последнее, что успел увидеть Анатолий Сергеевич Семенов, списанный из жизни подчистую, перед тем, как его толкнули в спину, и он покатился с обрыва на манер бочонка...
   Вода в реке была теплой, ласковой и вонючей... Он поднял голову, чтобы не захлебнуться, и услышал голос сверху:
   - Вставай!
   - Я не могу! - простонал он.
   - Вставай и иди ко мне!
   - Я могу только ползти!
   - Ну так ползи!
   И он пополз вверх по песчаному откосу, хватаясь уцелевшей рукой за редкие кустики полыни и отталкиваясь обрубками конечностей. Сначала он плакал от жалости к себе и от бессилия. Потом молча карабкался из вдруг проснувшегося упрямства. А затем им овладело желание выбраться наверх во что бы то ни стало, чтобы еще раз увидеть красивую, но злую девушку, заросшие лесом горы за рекой и тучи, глотающие солнце. Пошел дождь. Стало скользко и трудно лезть. Саднили содранные в кровь культи и силы покинули его на самом верху. Он отчаянно взмахнул левой, похожей на крабью клешню, рукой, и полетел вниз. Но в верхней точке траектории в него вцепился Посторонний и вытащил наверх, на мягкую травку, и принял в ласковые объятия...
   ...Женщина и изувеченный мужчина, обнявшись, сидели под дождем возле машины, смотрели на бьющие в реку и куда ни попадя молнии, вздрагивая при каждом раскате грома, и плакали Бог весть отчего.
  
   ...Я не стал ничего спрашивать у Ветки, она ничего не спрашивала у меня. Мы сидели в машине, мокрые и красноглазые, и думали о том, что у профессии доброго ангела есть своя оборотная сторона. Мы никуда не ехали - сверху лилась настоящая река. Мимо прошел парень - он нес на руках свою девушку. И, хотя они прошли от нас не далее, как в двух шагах, их было почти не видно в сплошном небесном потоке.
   ...Я - душевнобольной. У меня болит душа. Это лучшее доказательство того, что душа существует. Когда у вас болит зуб, вы не сомневаетесь в существовании зуба. То, что болит, существует на самом деле - в этом сомневаться не приходится. (Кто желает - может прочитать мою диссертацию "Онтология боли" . Там я эту мысль развил достаточно подробно.) Сейчас моя душа болела особенно сильно. Можно ли сказать, что в этот момент она существовала сильнее, чем в прочие, или это просто обостренный модус ее восприятия неким связанным с моей личностью метафизическим субъектом? That's a question...
   - Сырое все... - Ветка с отвращением расстегнула и сняла блузку. - И одежда... И я сама...
   - И я. Сырой.
   Мы судорожно освободились от одежды.
   - Сегодня я видел смерть.
   - А я видела жизнь. Тоже страшно.
   Мы посмотрели друг на друга.
   - Знаешь, говорят, восемьдесят процентов американцев зачаты на заднем сиденье автомобилей...
   - Нам нужен американец?
   - Нет.
   - Тогда на заднее сиденье мы не полезем?..
   - А кто...
   - Молчи... Не говори ничего... Просто посмотри мне в глаза...
  
   К заброшенному мужу мы приехали уже поздно вечером, не придумав, что говорить и что делать. Мыслей не было. И не хотелось, чтобы они были. В машине было неудобно одеваться. И мы не стали. Тем более, что дождь не прекращался, вечер был совершенно непрогляден и унылый дом несчастного брошенца располагался на самом краю города, в частном секторе, где после восемнадцати ноль-ноль невозможно было встретить на улице живую душу.
   Дождь падал на кожу и с шипением испарялся. Ветка взяла меня за руку, и мы, отворив калитку, по щиколотку в грязи, пошли к покосившемуся крылечку, украшенному , однако, затейливой резьбой. В свете уличного фонаря удалось различить запечатленные в дереве библейские сюжеты. Это послужило причиной того, что на пьяный возглас : "Кто там?" я ответил :
   - Адам и Ева.
   За дверью послышался звон падающей стеклотары.
   - Войдите.
   Оказалось, что в доме только одна комната. Прямо напротив двери стоял стол, тускло освещенный настольной лампой. За столом сидел мужчина, его лица, погруженного в тень, мы не видели. И кругом - пустые, как предвыборные обещания, бутылки.
   - Здравствуйте. Проходите. Я знаю, что вы - порождение моего отравленного спиртом мозга, но мне все равно будет приятно с вами поговорить. Со времени ухода жены мне не с кем было поговорить... Да вы присаживайтесь, присаживайтесь!
   Присаживаться было не на что и мы продолжали молча стоять.
   - Как хотите... Где ваши одежды, которые вы сшили после грехопадения?
   - Они износились и их пришлось выкинуть ,- ответила Лана.
   - Понятно... - мужчина вздохнул. - Вот тебе, Адам, хорошо было... Только Ева, и больше никого... А я вот... Польстился и пал. Некоторым образом.
   - Ева, не Ева... Какая тебе разница? - молвил я словечко за Адама.
   - Конечно, разницы никакой нету... Особенно когда нет выбора. А все из-за вас, между прочим. Кто просил яблоко есть? Теперь вот мучаемся...
   - Мы, значит, виноваты...
   - Конечно!
   - А чем мы от тебя отличаемся?
   - О! Вы - редкие говнюки, прошу прощения... Я грешу потому, что самая моя природа грехом испорчена. Конечно, я могу преодолеть свои дурные наклонности, но каких трудов мне это будет стоить! Придется питаться акридами и диким медом, или зарывать себя в землю по пояс... А то и по шею. А вас-то, вас-то сгубило просто тщеславие с любопытством! Ведь никакой склонности ко злу в вас не было... А во мне - есть.
   - Ладно, мужик, крыть мне нечем,- вздохнул я. - Вопрос "кто виноват?" мы благополучно разрешили. Давай обсудим другой вопрос - что делать?
   - Что делать? А я тебе скажу. Ты сейчас там, у Бога. Ну, так замолви за меня словечко - мол, раскаивается, переживает очень... Пусть она вернется, а? Ну, бес попутал... Вы же меня понимаете, должны понимать... Люблю я ее... Пожалуйста...
   - А ты сам попроси.
   - Просил. Меня не слышат. Или слышат, но не хотят отвечать. А вы уж, так сказать... Лицом к лицу...
   - Ладно,- пообещал я. - Попросим. А ты пока ляг, поспи, что ли...
   Мои слова замерли в пустоте. Мужик уже спал, лежа лицом в стол, и лампа припекала его лысину. Лана выключила ее, и мы переглянулись в темноте.
   - Она вернется, - прошептала Ветка. - Я знаю.
   И я не стал спрашивать, откуда она это знает.
  
   В машине мы долго спорили, надо ли возвращаться в офис, но я в конце концов убедил Ветку, что стоит все-таки туда заехать. Переодевшись у меня дома, приехали "на базу", и, как оказалось, не зря. Михал Михалыч был тут и сосредоточенно разбирал какие-то бумаги.
   - А, явились! - поднял он голову при нашем появлении. Его роговые очки были сдвинуты на кончик носа, а тон речи не предвещал ничего хорошего. - Второй день работаете, а уже успели набедокурить! Вот,- он хлопнул по листу бумаги. - Полюбуйтесь! На вас пришла жалоба!
   - Кто жалуется? - опешил я.
   - Кто, кто, - пробурчал Михалыч. - Надо кто, вот кто!
   Ветка тем временем молча поставила штампики на отработанные заявки.
   - Да,- покосился на нее шеф, - сработали эффективно, не спорю! Но методы! Слишком много рукоприкладства! А аморальное хождение в голом виде? Впредь я попросил бы вас вести себя более пристойно!
   Мы ошарашено молчали.
   - Я ведь предупреждал, что контроль у нас строгий,- голос Михал Михалыча слегка помягчел. - Ладно, ладно, молодцы... - он улыбнулся. - Не обращайте внимания. Просто я сказал то, что обязан был сказать. За мной тоже строгий контроль. Но вы уж и впрямь... В следующий раз... Ну, помягче, что ли... Это же надо, инвалида, ветерана, обладателя ордена мужества... А вы, Сергей? Яд человеку дали...
   - Это вода была...
   - Иногда и вода может быть ядом!
   - Не виноваты мы ни в чем... - устало сказала Ветка. - Мы ведь только лишь люди.
   - Вы не только лишь,- Михалыч помотал у меня перед носом холеным пальцем.
   - Вы - аж люди! И старайтесь соответствовать.
   - Можно мы не будем сегодня отчет писать? - поинтересовался я.
   - Можно. Идите домой. Все обмыслите. Завтра в восемь я жду вас здесь. Ваши деньги...
   Мы взяли конверты.
   - Извините, сегодня - без премии.
   Нам это было безразлично.
   - До свиданья, Михал Михалыч!
   - До встречи...
  
   ...- Ты подумала о чем-то?
   - Да... Я все время о чем-нибудь думаю. Все люди все время о чем-то думают. Попробуй ни о чем не думать хотя бы минуту - ничего не получится...
   - Я не об этом фоновом псевдомышлении. Мысль - это нечто осознанное, рожденное усилием твоей души, а не то, что течет, как река. Просто почему-то я чувствую тебя так, словно наши нейроны срослись. Вот так,- я приподнялся на локте и прижался своим лбом к ее прохладному лбу. Она со смехом оттолкнула меня. - Почему так?
   - Потому, что я сделана из твоего ребра, Адам... Ладно, ладно... Я подумала об этой дурацкой неоновой мигалке, которую поставили на магазине. Теперь я не смогу уснуть.
   - Наоборот. Смена красного и синего цветов усыпляет...
   - Это только мужчины всегда спать хотят! Вас что угодно усыпит.
   -...Но на самом деле ты подумала не об этом.
   - Верно. На самом деле я подумала о... Ну, ты знаешь.
   - Я знаю...
  
   ...Михал Михалыч сделал вид, что дверью хлопнул сквозняк (которого в офисе не могло быть в принципе из-за отсутствия окон), а в ответ на наше приветствие едва заметно кивнул белой головой. Видимо, вчера он все-таки получил нагоняй от своего загадочного начальства. В приемном лотке факса было полно заявок. Часть из них даже просыпалась на пол. Как я понял, нам предстояло кровью смывать свою вину. Что ж... Ни слова не говоря, я достал розовые бумажки из аппарата, а Ветка собрала разлетевшиеся листки. Так же молча мы вышли. Следуя по коридору, я разбирал бланки. "Одиночество"... "Одиночество"... "Одиночество"... Бесконечное одиночество, пока я не заметил, что пролистываю заявки по второму разу.
   - Слушай, Ветка... Может знакомить их... Друг с другом... Насильно?!
   - Думаешь, поможет? Как будто дело в этом... Держу пари, половина из этих "одиноких" имеет семью.
   - А то и не одну. Тогда каков план наших действий?
   Мы прошли мимо вытянувшегося во фрунт охранника.
   - Как и раньше - следовать первому душевному порыву. И плевать мне на нравоучения нашего босса. - Ветка подняла голову вверх и громко крикнула:
   - Плевать!
   - Плеваться - нехорошо...
   Мы дружно обернулись. Возле изящной серебристой иномарки стоял молодой человек в строгом костюме и темных очках. Что характерно - брюнет.
   - Позвольте представиться - Джебраил. У меня к вам деловое предложение.
   - Нам некогда...- неуверенно сказал я.- Подойдите к нашему начальнику, он вас выслушает.
   - С вашим боссом я уже имел честь общаться. Правда, это было довольно давно. Он мои предложения отверг. И все-таки, позвольте отнять у вас несколько минут, это важно.
   - Говорите... - Ветка явно была заинтригована.
   - Дело в том, что мне известен характер вашей... работы. Я представляю , в некотором роде, конкурирующую организацию. Сущность различия между конторами нашей и уважаемого Михаила Михайловича состоит исключительно в подходе к решению проблемы... М-м-м... Всеобщего счастья.
   - Как,- я не смог скрыть своего удивления. - Счастье - оно и есть счастье. Человек всегда может сказать, счастлив он или нет. Вы не сможете убедить счастливого человека в том, что он несчастен, а несчастного- в обратном.
   - Я-то, как раз таки, смогу, - Джебраил поправил очки. - Но дело не в этом. А в методах, так сказать, осчастливливания. Методика, интуитивно используемая вами, обращает каждого человека, с которым вы ну, пока не работаете - вы еще дилетанты, а, скажем так, пытаетесь работать, внутрь себя. А между тем, человек - существо социальное, и корень его проблем объективно может лежать не в нем самом, а в его окружении...
   - Ну да... - сыронизировал я. - Это вроде того, "среда заела"?
   - Зря смеетесь, молодой человек. Умные люди это написали, между прочим. Проблема-то не в одиночестве, как таковом, а в том, что наши ближние не отвечают нашим ожиданиям. Жена толстая, дети тупые, начальник злой... Можно сказать - эгоизм. Ну, а если это - правда? Ну чем вы виноваты, если нехороший человек нацарапал гвоздем на вашей машине неприличное слово?
   Ветка ахнула, и, громко ругаясь и причитая, бросилась к нашей "Фелиции".
   - Вот видите... Это так, наглядный пример.
   - Угм... Не вы нам тачку испохабили?
   - Нет. Достаточно уродов и без меня.
   - Мы ушли в сторону от основной темы нашего разговора, господин Джебраил. Вы ведь так и не изложили сущности вашего метода...
   - Извольте. Метод заключается в воздействии на окружение.
   - Попросту говоря, устраняете нежелательные факторы среды?
   К нам подошла Ветка. Она была бледна, лицо искажено гримасой.
   - Ну что за подонки, а? Поубивала бы...
   - Вот-вот. Ну, к счастью, не всегда требуется столь радикальное решение... Но разве вы не испытали бы всплеск положительных эмоций, если бы этих пакостников как следует выпороли на ваших глазах.
   - Да я бы оргазм пережила...
   - Именно, именно! - восторженно захлебнулся слюной Джебраил. - Справедливость, справедливость, и еще раз справедливость - вот наша программа. Как говорится, мне отмщение и аз воздам!
   - Вы не в прокуратуре работаете? - не удержался я от очередной остроты.
   - Прокуратуре до нас далеко,- гордо заметил представитель конкурирующей фирмы. Даже если гипотетически предположить что эта организация способна восстановить справедливость, мы восстанавливаем сверхсправедливость!
   - Как это? - поинтересовалась Ветка.
   - Ну, например... Возьмем коммунальную квартиру, как концентрированный экстракт человеческих взаимоотношений. И соседка ваша постоянно плюет вам в суп...
   - Вы в ответ плюете в суп ей? В этом заключается сверхсправедливость?
   - Фи, как грубо...- Джебраил поморщился. - Но, в общем, верно. Око за око, зуб за зуб... Это не я придумал.
   - Да уж куда вам...
   - Обвинять легко. А посмотрите-ка на себя, на ваши методы. Ну, для примера...
   И он неуловимым движением выхватил лист из моей пачки.
   - Пенс. оч. од. бол.р. стр... Что за белиберда,- пробормотал он. - Надо же, на всем экономят... Наверное, это надо понимать так : "Пенсионерка, очень одинокая, больна раком, страдает..." И что вы собираетесь делать? Поедете к ней, будете разговаривать по душам, жалеть?
   - Именно это мы и собирались ...
   - А вы знаете, - перебил меня Джебраил, - что она сделала две дюжины абортов, и оттого и детей у нее нет, и ухаживать за ней некому, и раковое заболевание по этой же причине?
   - Ну и что? - возмутилась Ветка. - Все равно жалко. И потом, у Ахматовой, кажется, есть такое стихотворение: "Бог, не суди... Ты не был женщиной на земле!" А вы и не Бог.
   - Да...- наш собеседник покривился.- К сожалению... Я просто хотел предложить вам работать у нас.
   - Знаете, - ответил я. - Мы, пожалуй, обдумаем ваше предложение... Но ничего не могу обещать.
   - Да что тут обдумывать! - взорвалась Ветка. - Плевать в суп! Вот еще, мерзость какая!
   - Да не надо, не надо никуда плевать! И потом, мы будем платить больше, гораздо больше!
   - Раз уж мы имели неосторожность согласиться делать добро за деньги, то хотя бы не будем делать за деньги гадости!
   - Очень скоро вы поймете, что заблуждаетесь... Не было бы поздно. А пока могу пообещать, что очень скоро вы столкнетесь в своей деятельности с непреодолимыми трудностями!
   - Это угроза? - поинтересовался я.
   - Нет. Это факт,- грустно сказал Джебраил. - До встречи, идеалисты...
   Он уселся в машину, резко взял с места и укатил за поворот.
   - Смотри! - воскликнула Ветка. - Он что-то обронил.
   На асфальте лежал здоровенный гвоздь...
  
   ...Звонок заливался, не переставая. Нелегко было Анфисе Ивановне встать, но сегодня как раз должны были принести пенсию. Пришлось ковылять к двери - потихоньку, по стеночке. Отворив дверь, Анфиса Ивановна сначала ничего не поняла, а потом сползла прямо на пол, захлебываясь слезами, которые все никак не могли вырваться наружу. На лестничной площадке рядками сидели голые пластмассовые пупсы с поднятыми вверх ручками. Их было много, очень много... А посреди был воткнут лист бумаги, на которым корявым детским почерком было нацарапано: "Мама, мы пришли тебе помочь!"...
  
   Джебраил оказался прав - насчет трудностей. Как нам сообщил вечером Михал Михалыч, злосчастную старуху хватил инфаркт, прямо на лестничной клетке. Спасибо, не досмерти - вовремя подоспели соседи. Но, в сочетании с возрастом и основным заболеванием, эффект получился весьма плачевный. И как мы не объясняли, что собирались только лишь вызвать раскаяние в заблудшей душе, что готовы ухаживать за ней в больнице, что совершили за день множество добрых и полезных поступков согласно поступивших заявок, ничего не помогло - Михал Михалыч сказал, что должен будет нас уволить. Как он объяснил, мы не умеем порхать вокруг людей, трепеща от нежности и проливая слезы любви к ним. Он кричал и бросал в нас бумажками, а голованчики в аквариуме всплыли, и, перевесившись через край, недоуменно наблюдали за разыгравшейся бурей. Впрочем, речевой шквал довольно быстро утих.
   - Ладно, - успокоившись и вытерев пот со лба пробурчал наш начальник. - Работайте, как знаете. Все, что не делается - к лучшему. А теперь идите с глаз моих долой, и чтоб я вас до завтра не видел...
  
   ...- Как ты думаешь, сколько горя может поместиться в человеке? Есть ли предел, за которым человек скажет: "Все, не могу больше?"
   - Есть, сам знаешь...
   - А вот Бог говорит - нет такого предела. Все надо терпеть...
   - Ну, на то он и Бог... Чего это ты вдруг?
   - Так... Ищу смысл.
   - Если бы ты нашел смысл, было бы уже неинтересно.
   - Зато сейчас я чувствую себя идущим по дороге, с которой нельзя свернуть и конец которой исчезает во мраке... А сверху звезды светят - холодные и беспристрастные...Страшно.
   - Давай спать, а? Может, нам приснится что-нибудь веселое...
   - Ага... Что мы умерли и попали в рай.
   - Тьфу на тебя... Оптимист. С чего ты взял, что в раю - весело? Там - страшно.
  
   ...- Не мучайте меня!
   - Мы хотим тебе добра!
   - Тогда- расстегните наручники! - Джой дернулся, но упал на пол и заплакал.
   - Послушайте, я не вру... Мне в самом деле хреново... Если вы такие добрые, дайте мне ширнуться... Или хоть денег дайте... Скажите, что я на него сестренке мороженого купил... Никто не узнает...
   Я оглянулся на Джоеву сестренку - худосочного ребенка лет шести, которая, засунув в рот всю пятерню, стояла у двери. В дверях возвышалась мать семейства. Она смотрела на происходящее туманным взором, потому что была безобразно пьяна.
   - Что... Что вы... - только и смогла вымолвить она.
   - Ветка, уведи их... Пожалуйста.
   Ветка взяла девочку на руки.
   - Пойдем... Как тебя зовут? - Девочка не ответила. - Пойдем, поиграем с тетей...
   И, хотя малышка никак не отреагировала на это заманчивое предложение, Ветка унесла ее невесомое тельце с прозрачной душой в другую комнату. Мать семейства ушла сама и принялась на кухне невпопад греметь посудой. Я снова повернулся к корчащемуся на полу Джою, в миру - Кострыкину Александру Андреевичу, героиновому наркоману с двухлетним стажем, переживающему в настоящий момент период абстиненции. В заявке было указано, что он порывается выйти в окно, несмотря на четырнадцатый этаж, а так же бросается с ножом на сестру и мать. Правда, когда прибыла бригада ангелов, он только тихонько скулил, свернувшись хитрым узлом на диване. Но все же, во избежание эксцессов, я приковал его наручниками к батарее.
   - Позволь тебе объяснить, - терпеливо повторил я в девятый (я считал!) раз,- что все, с тобой происходящее направлено на пользу твою и твоих ближних. Потребление героина ведет к физической и нравственной деградации, быстро уничтожающей человеческую личность и представляющую собой опасность для окружающих...
   - Послушай,- взвыл Джой. - Мне на хрен безразлично, к чему это ведет и что из себя представляет! Я знаю только, что сейчас сдохну!!!
   И он принялся биться, как попавший в силок глухарь. В углах его рта выступила пена. Я усмехнулся:
   - Джой, я знаю, что наркоманы готовы устроить любой спектакль, чтобы получить очередную дозу. Знай, что я не пойду у тебя на поводу, какой бы трюк ты не выкинул. Поэтому...
   - Вра-ча... - прохрипел Джой, закатывая глаза и мелко-мелко трясясь.
   - Ну, знаешь ли...
   Но Джой уже ничего не знал, или, наоборот - узнал все, потому что умер. Это я понял сразу. Я поспешно отстегнул наручник, но было уже поздно - наручники теперь не могли его задержать...
   Окно с треском распахнулось. Я поднял голову. Снаружи на стальных тросах висела малярская люлька, и на подоконник из нее шагнули два дюжих маляра в касках. Под касками были непроницаемые лица, а еще ниже - заляпанные краской робы. Они грузно ступили на пол комнаты, как пушинку, подняли бездыханного Джоя и аккуратно уложили его в люльку. Все так же молча вылезли сами. Люлька со скрипом поплыла вверх. У самого моего лица мелькнули кирзовые сапоги и все исчезло. Поняв, что здесь больше ничего не произойдет, я вышел из комнаты. Джоева мать спала на полу кухни, раскинувшись морской звездой и безмятежно похрапывала. В комнате Ветка сидела рядом с девочкой на диване и читала ей учебник биологии за десятый класс. Что-то про гомо - и гетерозиготу, но девчушка слушала, не шелохнувшись - видимо, ей совсем нечасто читали книжки.
   - Пойдем, - хрипло сказал я.
   - Подожди, я не дочитала параграф!
   - Нам надо уходить.
   По моему голосу Ветка поняла, что нам действительно лучше уйти.
   - А как же она? - Ветка кивнула на сестру Джоя.
   - У нее есть мать, - я покосился на морскую звезду на кухне.
   - А что случилось?
   - Всё.
   - Девочка,- Ветка закрыла книжку и встала. - Я тебе в другой раз дочитаю, откуда люди берутся. А еще лучше - маму попроси почитать.
   Маленькая девочка с очень серьезным лицом отвернулась и стала смотреть в окно.
  
   Рыбки-голованчики уходили по коридору гуськом, в ногу, тихонько шлепая задними плавниками. Они выходили из-за поворота и за поворотом же исчезали, как будто шли по кругу. Их было много, много больше, чем в аквариуме. Приходилось идти очень осторожно, чтобы ни на кого не наступить. В офисе никого не было. На полу растеклась лужа от разбитого аквариума. Из нее к двери вела тропинка мокрых следов. К столу мощным ударом золотой перьевой ручки была прибита записка:
  

Се, оставляется дом ваш пуст.

   Перо прошло столешницу насквозь и с него на пол капали красные чернила. Я сел в кресло Михал Михалыча. Оно оказалось неожиданно высоким - у меня даже ноги до пола не доставали. На экране ноутбука застыла заставка к компьютерной игре "Сотворение мира". Бог-отец в задумчивости сидел над Хаосом на облаке, подперев могучей дланью бороду, и смотрел вниз.
   - Смотри-ка, - сказала Ветка, приглядевшись к факсовому аппарату. - А он не включен был все это время. Здесь ни проводов нет, ни розетки в стене...
   - Наверное, - заметил я, - все это надо понимать как приказ об увольнении?
   - Может, наоборот - о повышении? - возразила Ветка.
   - Тогда уж - возвышении... Скорее всего, высшее руководство признало затею неперспективной. Не окупающей вложенных средств.
   - Что будем делать?
   - Пойдем домой. Нет возражений?
   - Нет. Я так устала...
   - Мы все устали. Понимаешь? Все...
  
   Рыбок в коридоре уже не было. Не было охранника на входе. (Только сейчас я подумал, что за все время своей работы здесь я не видел в здании ни одного человека... ) Не было и машины у входа.
   - Сказка кончилась. Карета превратилась в тыкву...
   - Ну, нам, похоже, не досталось даже тыквы.
   - Вас подвезти? - раздалось сзади. Мы обернулись. Улыбающийся Джебраил выглядывал из окна своей неземной красоты машины.
   - Почему вы всегда появляетесь из-за спины? - возмутилась Ветка.
   - Это не я появляюсь. Это вы от меня отворачиваетесь. Что - накрылась контора?
   - Нет, - ответил я. - Просто начальник ушел.
   - Ну-ну... Кстати - мое предложение все еще в силе.
   - Оно у вас всегда в силе. Нет, спасибо.
   - Не стоит благодарности, - расплылся в улыбке Джебраил. - А вы, девушка?
   - Не знаю... Наверное, нет... Тяжело это. Стараешься помочь - и не можешь...
   - Потому что это невозможно - помочь!
   - Да, но как мне будет плохо, когда я буду стараться навредить - и это будет получаться...
   - Ну, кому вредить, а кому и бальзам на душу! Да и не вред это, а воспитание духа.
   - Плетью...
   - Ну и что? Раньше детей в школах пороли- и только на пользу шло! Давайте я вас подвезу, и дорогой мы с вами все обстоятельно обсудим...
   - Нет, спасибо,- я взял Ветку под руку. - Мы пешочком пройдемся. Вечерний моцион чрезвычайно полезен для здоровья.
   - Тогда можно я буду тихонько ехать за вами?
   - Сгинь! - рявкнул я. Завизжали колеса, взвился едкий серный дым, а когда он рассеялся, ни одного джебраила в поле зрения уже не было.
  
   Аллея была почти бесконечной. В одном ее конце было заходящее солнце, а в другом уже наступила ночь. Мы шли к солнцу, но скоро оно пропало за горизонтом, оставив только красно-фиолетовое зарево. Северный ветер обрывал умершие листья и уносил их на юг. В общем-то, было красиво. Только холодно. Я обнял Ветку. Она обняла меня. Так мы и шли, держась друг за друга.
   - Жаль, что у нас ничего не получилось, - сказал я
   - Не получилось? - Ветка посмотрела на меня и рассмеялась...
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   68
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"