Я шла с электрички через сосновый лес. Тропинка под ногами, песчаная с мелкими камешками, хрустела под ногами, рюкзак постукивал по спине. Удивительно хвойный запах волновал до воспоминаний о детстве, проведенном в сосновых пионерских лагерях. Такое же солнце, эти же тонкие прямые сосны, уходящие в голубое небо, бирюзовое, но прозрачное, как стекло, нет, не стекло, а поддельный сапфир, почти бесцветный, водянистый, но такой чистый и восхитительно голубой, когда тебе всего пять лет, а камень найден в луже около подъезда дома, мокрой, еще хранящей тепло только что прошедшего дождя. Здесь тоже недавно закончился дождь, и я обходила лужи, впрочем, приходилось и пошлепать по грязи. Слева журчал ручей.
Я вышла на шоссе. Через две минуты свернула с горячего асфальта на грунтовку, сняла кроссовки, перекинула через плечо и зашагала, с наслаждением обжигая ступни песком. Шла долго. Всего-то минут семь - но так реально все было вокруг, что мир словно остановился, загустел, а я завязла в нем. Солнце пропитало воздух, как сахарный сироп, и я вдыхала кожей свет и тепло, густой сосновый дух, терпкий, как аромат эфирного масла, свежий, как воздух. Я шагала - и мир шел рядом, терся об меня теплыми боками. Густо-зеленые елки росли вдоль заборов, загораживая дачные домики, только красные крыши высовывались. Под глазами стояла желтая дорога, лениво меняя узор коричневых веточек и синих камней. Желтое солнце забивало голубую глазурь неба, нежное, низкие белейшие облака, кучами, как белая пена, сладкая сахарная вата...
Ну, что возьмешь с писателя. Особенно женщины-писателя - уже смешно, правда? - которая по природе склонна к излишним чувствованиям.
Свернув на заросшую зеленой травой дорожку, мимо синей 'копейки' и черного, как жук, 'вольво', я зашла в свой Космический проезд, третий, которого бог любит. Кремовые шорты в поясе намокли от пота, синяя майка давно забрана под лифчик, оголяя легкий городской загар. Вот и голубой, как мечта, забор. Как сяду, как отдохну от всех, от шума городского, который над ресторанами, особенно по вечерам:
Взявшись за калитку, отдергиваю руку: коснулась не прохладного дерева, а теплого человека. Поднимаю привычно опущенный взгляд:
Зря!
Я чуть было не подумала, что смотрюсь в зеркало. Глупейший вопрос 'ты кто?' остался непроизнесенным. Я ведь узнала себя, да и слишком явно вопрос читался в моих же глазах.
Передо мной стояла я. По-дурацки зачесанные налево волосы, остальное - один в один. Майка заправлена наверх, через плечо перекинуты кроссовки, шорты мятые, ноги небритые, глаза ну очень заинтересованные: Я рассматривала себя, наверное, с неменьшим любопытством: всегда мечтала посмотреть на себя со стороны. В зеркале все же иная, вот и волосы не на правую бровь ложатся, и голову наклоняет к левому плечу: Но одновременно со мной!
Испугавшись, что повторяюсь, я дернула головой в другую сторона, я-она -- в тот же миг в другую сторону дернула голову.
Все мы читали понемногу фантастики чего-нибудь. Я ее даже пишу. Смешно. Я - мы - усмехнулись.
-Что смеемся? - спросила я - и она. Одновременно, в один голос.
-Мда, - сказали мы.
Что теперь? Что бы и где в мироздании ни повредилось, жить-то как будем?
Я мечтала отдохнуть недельку от людей, машин, вечного, постоянного, несмолкающего гула города, людей и машин, единой нити, которая тянется из уха в ухо день и ночь. А я жаждала тишины как раз ночью. Когда можно спать спокойно и безмятежно -- или не спать. Сидеть, поджимая ноги, коситься пугливо на колеблющиеся тени по стенам, писать, не видя ни букв, ни ручки, ни бумаги. И далекие и одновременно эти самые события обступают меня, картинка - вот она, прямо перед глазами, в ней я сама, да-да, именно сейчас, когда пишу эти строки, я стою там, перед, предположим, голубой калиткой:
Но сколько еще стоять здесь? Захотелось снять одежду и остаться в купальнике, окунуться в прохладу голубоватых солнечных лучей, выйти на солнцепек, прогреться в желтых солнечных испарениях:
Я схватилась за калитку - наши руки соприкоснулись.
-Ладно, идем, - сказали я. И втиснулись в калитку.
Ключи из карманов мы достали одновременно.
-Ну ладно, давай я, - сказали мы.
-Хорошо, давай ты, - ответили мы.
Кое-как пропихнулись и в дом.
Кажется, надо было сделать что-то с дурацкой манерой нашей делать все одновременно.
Мы сели одним движением и впали в размышление.
Пока она думала, я рассматривала ее. Себя то есть. Убедилась, что лоб не выдает гениальности - ни тебе залысин, ни тебе лба до макушки. Обидно! Искра безумия в глазах иногда проскакивает, но как-то неубедительно. Впрочем, что есть - то есть. Интересно, спать мы пойдем в одну кровать?
-Нет уж!-- воскликнули мы разом и засмеялись. Затем вновь задумались. Женщины - люди практичные, над причинами успеют поразмыслить, голова всегда с собой, а вот как сделать, чтобы не сталкиваться у плитки, умывальника или, еще лучше, над дачным унитазом -- вопрос первостепенной важности. Помолчали, поводили глазами по кухне в поисках здравой идеи.
Мне пришла идея: одна делает одно дело, вторая сдержится и займется иным.
-Делаем так,-- заговорила я -- и она. Ясно, подумали об одном. Это хорошо, конечно, когда можно обойтись без слов.
Кто начнет?
Мы вопросительно глянули на себя - и поняли, что обе сейчас уступим, но обе хотим быть первой.
-Кинем монетку, - сказали мы и вместе достали из кармана монетку. - Орел, - сказали мы - и снова расхохотались.
-Ладно, давай ты, - сказали мы.
Помолчали с легкой скорбью и встали, чтобы сделать хоть что-нибудь.
У плитки наши руки сошлись на ручке чайника.
-Хрр, - сказали мы.
Я потянула чайник на себя, она тоже. Тогда я отпустила чайник, чтобы взяться за ковшик с водой, - пусть она ставит чайник, надо же хоть как-то разойтись!
Чайник упал на ноги, и мы с визгом подскочили.
-С-собака! - сказала она.
-С-скотина! - сказала я.
-О! - сказали мы радостно в один голос - и чуток приуныли.
-Надо наконец что-то с этим сделать, - воскликнули мы вместе и сделали еще одну попытку разойтись во времени и пространстве. Мы взялись за чайник - и не решились отпустить его. Какое-то время пихали чайник туда-обратно, боясь расцепить пальцы.
-Ты: Нет, ты: Давай ты: Давай ты: Ладно, давай я: Ладно, давай я: Да я, я, давай его сюда: А ты его держишь? Да держу, держу, отпускай: Или лучше я: Слушай, давай хоть чаю попьем? Да давай, давай, держи только чайник!..
Чайник упал.
Я махнула рукой и пошла за тряпкой, чтобы вытереть лужу. В дверях мы снова столкнулись.
Поняв, что без решительных действий не обойтись, я принялась заталкивать себя, которая она, в кухню, и через минуту обнаружила, что в кухню втолкнули меня.
Я подняла чайник, оттолкнув ее руку, налила воды ковшиком из ведра и поставила на спираль. Ее руки стремились следовать моим движениям. Она сдержалась и ушла за тряпкой.
-Что дальше? - спросили мы, когда лужа была вытерта, а чайник благополучно закипал.
Еще раз столкнулись у холодильника, у сушилки, некоторое время перетягивали мою чашку, затем посмотрели друг на друга, дружно отнесли фарфоровую посудину на стол и только там отпустили.
-Я из нее пью.
-Ладно, ты.
Обе фразы произносились в два голоса.
Кое-как чашки поделили.
-Чай буду наливать я.
-Хорошо, наливай. А я бутерброды сделаю.
Опять хором. Беда какая-то!
Как-то все же налили чай, сделали бутерброды, вытащили из рюкзаков по пачке пряников. С облегчением сели по разные стороны стола и взялись за перекусь. Чай - это святое.
-Обязательно напишу об этом, - сказали мы. И дружно фыркнули.
После чая мы пошли в комнату переодеваться, оставив чашки на столе: чтобы не сталкиваться у раковины, да и вообще, пока я одна, буду делать, как мне нравится, - не намоешься чашек столько, сколько я чаю пью; не знаю, как она.
Там я застеснялась. Конечно, мы один и тот же человек - неясно, правда, откуда взялся, надо будет подумать, - но что-то вдруг поднялось в душе.
-Пойду наверх, - сказала я, подумав, что наверх могла бы пойти она. Или нет, лучше я, там ближе к небу и стол гораздо удобнее.
-Зато там окно не открывается, - подумала я и сказала она.
Мы обменялись понимающими взглядами, и я ушла на чердак. Пробралась кое-как через нагромождение древностей, кинула рюкзак на стул, тетрадь с книгой - на стол, переоделась в купальник - и быстро, украдкой, открыла тетрадь, накорябав скоро: 'Я и я. На даче встретила себя'.
Разобрать бы вечером эти каракули! Да ладно, не забуду. Но какой сюжет! Поистине, не додуматься никогда до того, что в жизни случается! Думаешь иногда - жить и жить, чего корпишь ночами над тетрадью или клавиатурой? Глаза тускнеют - а ведь еще такие ясные! Спина сгибается в дугу, как будто целый день на плантации сахарного тростника отпахала, а ведь только ночь за монитором провела на табуретке, как курица на насесте. Неужели в этих словах больше смысла, чем в играх ребенка, прогулке по городу, веселой шумной компании друзей - вот где юмор! а не в жалких потугах повторить то ли Гоголя, то ли Булгакова.
Кинула ручку в досаде - нечего зря скрипеть - и пошла вниз, шлепая тапками по деревянным ступеням, помахивая полотенцем, вообще делая вид, что дневник даже и не думала открывать. И с легким подозрением смотрела на себя, в таком же полосатом купальнике стоящую на крыльце и поглядывающую на меня с легким подозрением. Она тоже писала, поняла я. Вот веселье будет - обо мне, писателе, напишу я же! Мой компьютер умер бы от смеха, расскажи ему такое. Но терять сюжет - нет уж. За лето я ничего почти не написала - теперь наверстаю.
Мы заперли дом в четыре руки и отправились на озеро. Солнце разогрело воздух до состояния супа, мы шлепали в нем, как клецки.
Дачи были везде. Местность густо заполняли домики, разбавленные соснами с березами, разделенные заборами и елями.
Миновав заборы - деревянные и металлосетчатые, спустились в лес. Там, среди терпко пахнущих горячих сосен, на песке и хвое, не сговариваясь скинули мы тапки и насладились исколотыми ступнями.
Вокруг озера народу пребывало множество. Хотя меньше, чем ожидается в выходные: сегодня на пляже валялось, ходило и бегало порядка человеческой особи на квадратный метр. Так что мы легко нашли пятачок для полотенец и тапочек и кинулись в теплую воду.
Плавала она смешно - фыркала, неровно дышала, иногда глотала воду и плевалась, поднимая лицо; впрочем, как и я.
Мы доплыли до середины озера, полежали на спине, шевеля по поверхности пальцами ног, развернулись дружно и синхронно и не спеша поплыли к берегу. Вышли, потянулись, вдохнули глубже, посмотрели друг на друга - посмеялись (затем описываю все так подробно, что подхожу к моменту, от воспоминаний о котором и сейчас дрожу сладко и замираю сердцем, и ручка ходит в ослабевших пальцах; снова она и он, можно не продолжать:). Легли на полотенца, подставив спины солнцу, и зачали разглядывать воду и купающихся. На пляже столько людей, столько разных, можно найти любопытственные экземпляры.
Вон смешной белобрысый карапуз от силы года бежит, падая, и падает в воду, поднимая брызги, тут же встает - снова опрокидывается, и снова, и сосредоточенно так, но целеустремленно, представляя, по-видимому, себе так купание.
Вон девушка - какая фигура! Лицо веселое и непростое, а вот ее парень, толстый, вот смешно, а рядом пара наоборот - она пышная, тело в купальник не помещается, он худосочный мужичок в жидкой бороденке и интеллигентских очках.
Надо бросать перо. Ибо если можно еще описать его, то восторг и трепет не передать никогда. То был не типаж, не герой, не персонаж и не сюжет. Верю, не верю - здравствуй, счастье мое! Забыты вмиг разборки с любовниками и переписка с друзьями-приятелями, остался - только он. Можно не продолжать?
Кто-то думает, что женщину в мужчине привлекает внешность. Мол, все бабы вешаются на красавчиков. Древняя ветхая ложь, которой не верят сами женщины, разве что мужчины иногда думают нечто подобное.
Кто-то считает, что женщине плевать на внешность, а мужик должен быть умным, добрым, трудолюбивым, остальное ерунда. Чушь и клевета.
Женщина ценит в мужчине гармонию. Мужественность как недоступный идеал, та скрытая, но ощущаемая кожей сила духа, и изящество тела, от которого замирает душа. И взгляд: О единого взгляда достаточно, чтобы сделать женщину счастливой!
Он прям, легок, гордо приподнят подбородок, и скромно, чуть насмешливо опущены глаза: Короткий взмах длинными руками - тело входит в воду и исчезает под общий мой то ли вздох, то ли стон.
С исчезновением его наваждение рассеялось, и мы переглянулись.
-Все бы вам, бабы, на мужиков пялиться, - сказали мы, не замечая, что говорим в один голос.
-Снова она и он - старый, как мир, сюжет, - один смешок на двоих.
И мы перевернулись на спины, отвернув взоры от искушения на синее небо. Так созерцали мы высокое минут двадцать.
'Ну все, ушел', -- подумали мы и посмотрели на волнуемую ветром гладь.
И сердце остановиться бы радо, да только забилось сильнее.
Выходил из озера, блестя на солнце струйками воды, - он, и какое счастье, что никто не смотрел, никто не видел этого чуда:
Охваченный в моих глазах светом и блеском, он выходил из воды походкой принца. Мы со мной проследили безумным взглядом за чудом, увидели, как он растерся белоснежным с желтой полосой полотенцем, как кивком откинул мокрую челку с глаз - о, эти глаза! Глубина и блеск, сила и нежность, страстность и спокойствие, педантизм и смешинка, верность и буйство!.. Как он прекрасен, этот взгляд!..
Я пребывала в состоянии глубочайшего восхищения, некоторого даже эстетического шока. Даже раз в жизни не каждой женщине выпадает увидеть мужчину, воплотившего в себе все, что должно составлять настоящего мужчину. Мимолетное видение, постой! Остановись, мгновение!..
Одна из причин несчастья женской пишущей братии - и я не исключение - в том, что личная жизнь ей заказана. Не говоря о том, что вся она отдана одному - Искусству, но еще и, привычная работать с образами, она давно вкусила близости - пусть воображаемой! - идеального мужчины (по Юнгу Анимус, архетип мужика). Он всегда с ней, появляясь под все новыми именами в каждом произведении, иногда на правах возлюбленного главной героини, иногда лишь тенью промелькнув на страницах, но тенью мгновенной узнаваемой. Какое блаженство описывать его! Каждое слово проникнуто любовью, дышит нежностью и греет исстрадавшуюся по настоящему чувству женскую душу:
Светлый образ повесил полотенце через широкое плечо и пошел с пляжа.
Птица-птица, что делать!..
Я вскакиваю одновременно, хватаю тапочки, махровую тряпку - и иду следом.
-Зачем? - спросила я себя шепотом и хором.
-Посмотрю, где живет, - пробормотала я же на два голоса.
Влюбилась, что ли? - хмыкнуло внутри.
Да ну вот еще!
Но разве можно упустить прекрасный образ, явленный воочию, не наглядевшись досыта? Запомнить каждый жест, каждую тень на теле, движение брови и дрожание губ, легкость походки и это спокойствие и ощущение силы, разлитые вокруг: Ни истины, ни лжи - единый миг бытия.
Я вдвойне следовала за чистой красотой, волнуясь вдвое. О, какой изящный поворот, какая посадка головы, почему, почему я не скульптор! Где найду слова, чтобы отразить его, неотразимого?
Неотразимый легко шагал по дороге, мы сзади подпрыгивали босыми ногами на острых камешках. Идти ли за ним, если пойдет дальше моего дома? Идти, что за вопрос, конечно, идти! Бежать! Только бы не заметил или не зашел в гости к кому-нибудь: Принц, волшебник, усталый странник со светлым взглядом - все он, наяву, здесь, рядом, так и просится на бумагу!.. Ручку мне, ручку!.. Запечатлеть, пока не исчез!
Принц остановился, я замерли. Он наклонился, что-то поднял. Я не разобрала, заметил ли он нас, но лицо вспыхнуло и загорелось. Мама! Ваш сын прекрасно болен! У него пожар сердца!
Волшебник шагал дальше, в синих плавках и с белоснежным полотенцем с желтой полосой, золотой от солнца, иногда встряхивал русой челкой. Мы шагали, замирая и отмирая, едва дыша, соображая, до каких пор следовать за странником, и стоит ли? Вдруг он совсем не тот? Какой-нибудь козел, похотливый дурак, бабник и ловелас, или пресный хозяйственный супруг, обычный инженер или в жизни не открывал Гоголя, не читал Лорку, не цитировал Щербакова, не интересовался оккультизмом и прикладной магией, забыл сказки, не садился на коня, не держал в руках шпаги и - о ужас! - не знал латыни! Ведь не бывает, не бывает в жизни, настоящей, натуральной жизни таких мужчин, не-бы-ва-ет!
Осознавать свою противоречивость - ужаснее, чем просто иметь ее. Женщина-писательница - существо рефлексирующее, потому несчастное - безмерно, ведь подобное противоречит женской природе, - и навсегда, ибо невозможно, познав сладость мысли, отказаться от нее.
Тот, кого не бывает, снова остановился, присел на корточки и принялся внимательно, даже самозабвенно разглядывать что-то.
Я и я остановилась, нервничая. Долго он тут собирается торчать, в нелепой позе, словно ребенок, впервые увидевший муравья? А мы-то, мы-то - как на ладони! Еще заметит, что мы за его спиной ошиваемся, подумает что-нибудь, решит, что мы ради него стоим! Вот еще!
С дважды тяжелым сердцем я вдвойне прошла мимо: О, это слово, страшное, жестокое, бесчеловечное слово! Мимо - и прочь, прочь:
Мы передвигали ноги, зарывая их в песок, мечтая врасти в землю, подобно Дафне, что угодно, лишь бы не оставлять, не покидать на пустынной дороге его, быть может, без надежды увидеть вновь: Какой мужчина!
Но мужчина мечты вот приблизился, вот на миг задержался рядом - и остался сзади, удалясь так быстро, как медленно мы шли.
Или, может, остаться, остановиться, спросить, что интересного он нашел, разговориться, познакомиться:
Ногам становилось легче, чем дальше я - и я - отходила.
Мы все легче, веселее шагали, взрывая песок. Главное - что было! явление. Я его хорошо запомнила, дойду скорее до дома, схвачу ручку и набросаю образ. Желтая,. песчаная, обсаженная темно-изумрудными елями и оливковыми соснами дорога расплывалась в глазах, и я уже вижу темную мрачноватую комнату в башне, серые камни, кое-где прикрытые по стенам темными истертыми сырыми гобеленами, одно окно - слева, узкое, высокое, зарешеченное, ставни потемневшего влажного дерева открыты, и холодный ветер задувает по ногам, и ковер с длинным ворсом, темно-красный с синим узором, не спасает зябнущие пальцы:
Кровать под алым с кистями балдахином справа, ближе ко мне по ту же руку массивного дерева стол, крытый слоем исписанных пергаментов, загибающихся по краям, слева, под самым боком, - камин, жаркое пламя, мокрые дрова дымят, я кашляю, прикрываясь тяжелым алым шерстяным рукавом, из-под которого выбиваются белейшие шелка и кружева, тру тонкой бледной ладонью покрасневший нос: Скрипит дверь:
-Ваше величество, - шепчет над ухом дивный бархатистый баритон, густой, как вишневое варенье. - Я здесь по вашему приказу:
А у самого в глазах наглые зайчики прыгают.
Я внимательно изучаю его лицо. Безусловно он! Высокий лоб, прямой нос, впалые щеки, четкая линия губ, тонких, строгих, но нижняя чуть выпячивается, слегка прищуренные темные каре-зеленые глаза, суровый подбородок с ямкой, и этот насмешливый скошенный взгляд!.. Почему так любят женщины насмешников? Не черта ли они живо напоминают им?
-Ваше величество, - повторяет твердый голос и дрожью отзывается в груди, в самых костях - не в мякоти, если кто не понял. - Ваше величество, - и млею от шершавого голоса, - камень:
Что? Какой камень?
Я вздрогнула и увидела перед собой и передо мной камень - валун солидный, - который обозначал нужный поворот.
Неся бережно соблазнительную картинку, сворачиваю на дорожку, иду мимо домов, сворачиваю в еще одну щель между заборов, у калитки вновь сталкиваюсь с собой же:
-Слушай, ты не из моей фантазии? - догадываюсь вдруг, вздрогнув, когда вместо прохладного дерева ощущаю под ладонью теплую руку. Опять хором. Нет, такого я еще не придумывала, - сокрушаюсь про себя и проталкиваюсь вдвоем в калитку.
На крыльце мы почти сразу разошлись: я на чердак, я - в комнату. Теряя на лестнице тапки, бросаюсь к тетрадке с ручкой и, захлебываясь, глотая черточки и завитки, пишу, выливаю восторг, вдохновение, трепет перед красотой, гармонией, совершенством, человеком, мужчиной: О, зачем я только лишь женщина! Как далеко мне до этой силы духа, остроты ума, язвительности языка, холодности сердца, насмешливости взгляда:
Под ручкой сгустились сумерки. Когда буквы стали сливаться с синевой вечера, я отвлеклась, посмотрела вокруг, потрясла головой, сгоняя наваждение. Где я, что я? Find yourself in a looking-glass:
Внизу скрипнула дверь, и я нашлась. Не пора ли что-нибудь съесть? Вспомнила я, что сегодня ничего не ела, кроме жалкого куска булки с огрызком сыра.
На кухне с задумчивым видом я столкнулась с собою.
-Чаю? - мы кивнули друг другу и взялись за чайник. Рассмеялись, разделились по утреннему сценарию и соорудили чай с закусью. Намазывая бутерброды, вспомнили, что хотели поесть.
-Лень готовить, - поняли мы без слов и поняли друг друга.
-Есть идея, - сказали мы через минут пять отрешенного разглядывания узоров на клеенке, полустертых за старостью и еле различимых в тусклой электрической лампочке.
Если я придумала, она, значит, тоже догадалась, как можно попытаться разделиться хотя бы здесь. Если мы начнем, к примеру, читать разные книги, то перестанем быть одной и той же мной. Не знаю, как это отзовется там, где произошло то непонятное нечто, благодаря которому я оказалась здесь, и я же здесь же, но нам - мне и мне - наверняка станет легче. Хотя бы перестанем стукаться друг о друга.
С сожалением я вспомнила о зеленом с золотом Париже Богоматери и встала.
-Пойдем поищем.
В комнате мы обследовали угловой завал книг и старых журналов. Я на миг раньше успела схватить Шаляпина. Я - другая - посопела и почти наугад вытащила посеревшую 'Неву'. Полистала, показала:
-Буду Чуковскую об Ахматовой читать.
-Посмотрим, - сказала я,
-Что будет завтра, - сказала она.
И мы разошлись.
Я включила свет, залегла под одеяло, открыла книгу, прочитала страниц сколько-то. Отложила и задумалась. Все-таки прав, пожалуй, был один знакомый поэт, когда писал, что главное в искусстве - чувство. Как бы хорошо ни пел певец, а без чувства, правильной интонации - кто станет сопереживать, какой катарсис в бездушном эстетическом пространстве? Вот и Шаляпин то же пишет, а уж он пел так пел, за сердце голыми руками брал: 'И мужчина твой без любви - пустой звук, одно диафрагменное пение, стук костей, фотография:' - шепнуло в нутрях.
-Фигня, - сказала я сердито и читала дальше. Черная ночь прилипла к стеклу, стало тихо и жутко:
-Точно, говорю же - фигня, - обрадованно отложила я книгу. - Вот и Шаляпин говорит, когда певец чувствует то же, о чем поет, он перестает быть убедительным. Съела? Создать верный светлый образ можно, только не имея его в реальности! Персонаж должен быть отдельным и самостоятельным человеком, а писатель - холоден и беспристрастен и вообще себе на уме. Душу можно хоть наизнанку вывернуть, но сердце - сердце должно быть на запоре!
-Фу, какой пафос, - сказала я и пошла на улицу под елку.
С первого шага я провалилась в черноту, словно закрыла глаза. Хотя пялилась вокруг изо всех сил. Ступеньки пришлось нащупывать.
Но когда сошла с крыльца, я вдруг увидела. Видно только тьму, словно я попала на дно котла, и только за черными верхушками горит синяя луна, мертвый неживой свет, синий фонарь среди черных макушек, и я под всем этим, малюсенькая, и тишина, и только за углом кап, кап, капает: Жуть!
Вышла другая я, полив застывшую смолу ночи желтым масляным кривым прямоугольником.
Она зашла за угол, вернулась, сходила, выключила свет, и мы, прижимаясь друг к другу, долго наслаждались ночью.
И пошли - я так точно, не знаю, как она, - записывать.
'Что за жизнь, - в двух словах набрасывая ночь, чтобы только не забыть - хотя такую жуть забудешь! - думала я. - Не жизнь, а слова, даже не слова, а бумага с ручкой. Вот где настоящий кошмар!'
Выключив свет и дрожа под одеялом от холода и страха, я слушала тишину. Мечтала в городе об этом - чтобы ни единого звука. Нет на свете тишины! Когда отсутствуют звуки, в ушах стоит глухой шум где-то у горизонта слуха, то ли мысли в голове шуршат, то ли реликтовое излучение так воспринимается; похоже на свист тихо работающего в соседней комнате телевизора.
Тут-то я и заснула.
Проснулись мы часов в двенадцать. Я выползла из кровати, протирая глаза и зевая, как акула, умылась, зубья почистила и направилась к чайнику. Она как раз шла умываться. В дверях мы, конечно, столкнулись, но радовало, что хотя бы в разные стороны.
-Доброе утро, - сказала я, не сдержав зевка.
Зевнув, она отозвалась:
-Доброе, доброе.
За завтраком мы разговорились, как люди.
-Красота - это необязательно красота выдающаяся, - сказала я. - Вернее, это как раз невидимая красота, не красота как яркий, запоминающийся, броский облик:
-Я понимаю, понимаю, - деликатно сказала она.
-:Ну да, - сбилась я немного. - В общем, я все о том же. Иногда пишешь и думаешь: вот, чувство я показал, все прониклись и пустили слезу или там повеселились - вроде все замечательно. Но как практика показывает, писать надо предельно просто, без красивостей в языке, однако где же вообще тогда красота? Как написанное может считаться искусством, если оно максимально приближено к жизни? Кроме ведь сопереживания эмоционального должно быть и эстетическое переживание, согласись?
-В натуральном искусство тонет, - подсказал она.
-Вот, - сказала я. - Ну и?
-Игра должна быть такой тонкой, чтобы не придать произведению искусственного вида, но при этом условность создать. Мера условности.
-Вот, - показала я ей ладонь. - Именно.
-Каждый решает за себя.
-Опять все упирается в вопрос вкуса и знания классики.
-И современной литературы.
На кухне было прохладно, хотя в углу окна - которое занимало две стены - уже появилось солнце. Скоро в кухне будет нечем дышать.
-Читая 'Суперсилу', про элементарные и сверхэлементарные частицы (она тонко, с пониманием, улыбнулась), у меня сложилось устойчивое убеждение, что то, о чем писал Норбеков, есть сущая правда, объясняемая квантовой физикой.
-Или квантовая физика объясняется Норбековым. - хмыкнула она.
-Да нет, ощущение было такое.
-Читала я Чуковскую, записки об Ахматовой, и поражало меня, как Ахматова успевала многих и многих читать, современных ей поэтов, все время статьи какие-то они с Чуковской обсуждали: А сейчас столько всего, что не разобраться, где почем, зачем:
-Ну, это ты загнула:
-Всего не прочитаешь, - возразила она.
-Всего не напишешь, - улыбнулась я. Мы фыркнули.
-А у тебя на гитаре четвертой струны не хватает? - спросила она.
-Конечно. А ты что последнее играла?
-Хотела Natura non facit saltus спеть, да с аккордами не успела разобраться.
-Ну да, да, там их столько, что пальцы заплетаются, а скорость дай господин Б. А пишешь что? Новую статью по 'Вкусу вампира' обдумываешь?
-Да все думаю, а пора уже сесть и написать.
-Ага, - погрустнела и я.
В легкой общей задумчивости мы помыли посуду и вышли на огород. С час в молчании и с редкой согласованностью поливали огород, таская лейку и ведра. Затем установили козлы, вытащили поржавевшую пилу и под спекшимся солнцем напилили дров. Я приносила бревна, она затем напиленные колобахи скидывала в кучу.
-Сейчас колоть будем или сначала на озеро сходим?
Я посмотрела на запястье и какое-то время пыталась понять, сколько времени. Поняла, что часов нет, и пожала плечами. Утерла пот с носа тыльной стороной ладони, вздохнула, потерла выскочившую мозоль на правой руке.
-Давай сходим, - сказали мы вместе.
-Давай, - согласились мы.
Убрали козлы, сгребли опилки в сторону, унесли пилу, переоделись, вооружились полотенцами с тапками и двинулись.
-По крайней мере, ты точно не из антимира, - сказала я, когда мы вошли в засилье корабельных сосен, шлепая пятками по песочной тропинке.
-Или ты не из него.
-Да, никакой разницы, главное, что никто не аннигилировался, - хихикнула я, произнося умное словечко.
-Параллельные миры закоротило?
-А может, мы просто раздвоились в некоторой точке пространства-времени?
-Не понял. - Я наступила на корень, подпрыгнула и ругнулась. - И что теперь? Где и когда мы должны обратно слиться?
-А может, так и останемся вдвоем, - ляпнула она.
Я остановилась и уставилась на себя. Вот мы приезжаем домой: Ребенок видит двух мам: Бабушка: Какое счастье, у бабушки не найдется слов! Хотя наверняка и тут гадость какую-нибудь вывезет. Но слова ладно, вот мы ложимся в одну кровать: Это можно пережить: вот она хочет сесть за мой компьютер!!!
-Мой компьютер! - вскричала я в один голос. - МОЙ компьютер!!!
-Это мой компьютер.
-Нет, это мой компьютер!
Грянул гром, с грохотом пала молния, разверзлась земля:
То-то он весь такой - как никакой другой:
По тропинке прошел светлый образ. Я замерла, потеряв дар речи и мысли, и только смотрела вслед, на широкую спину, на гордую посадку голову, белоснежное с желтой полосой полотенце, и сосны оглушительно шумели вокруг.
-Ребенку-то как хорошо, - сказала я наконец,
-Одна мама за компьютером, другая играет с ним, - сказала она.
Мы переглянулись и вздохнули.
-Держите меня:
-Меня, - так сказать, супплетивная форма винительного падежа:
-Может, не пойдем? - спросили мы друг друга просяще.
-Надо бы искупаться, после дров-то?
И мы пошли. Из-за какого-то принца лишить себя чистоты, отдыха, загара? Да все идеальные мужики на свете не остановят меня!
И только коленки немножечко так дрожали.
Вода охладила горячую голову, и так как волшебник куда-то исчез, - пока мы искали по субботнему переполненному телесами пляжа местечко, куда можно было бы кинуть не только полотенца с тапками, но и собственные тела, - мы с чистой совестью полезли в озеро.
Когда плывешь, ощущаешь себя совершенно не тем, чем обычно. В воде как в воздухе. Под тобой бездна, ты лихорадочно раздвигаешь волны, болтая пальцами ног, и медленно проплываешь по поверхности, вокруг возвышаются деревья, ты словно под ними, и вода блестит прямо перед глазами, низко-низко:
Доплыв почти до середины, я перевернулась на спину. Когда лежишь вот так и смотришь в небо, оно кажется особенно высоким, далеким, синим, прозрачным, круглым и гладким. Оно сначала неподвижно зависает над тобой, затем вдруг вздрогнет и начнет заваливаться куда-то вверх, за голову, и ты лежишь на планете и вместе с нею медленно-медленно поворачиваешься:
Вода давит на уши, колышется около лица, иногда заливая щеки с подбородком. Я дышу порциями, выдохну, утопая немного, наберу воздуха полный живот - и всплываею, замирая, и только ты и плеск мокрой воды по лицу:
Слышно, как проплывает кто-то: утробные уханья упругой волной в ухо ударяют, толкают словно, постукивая как будто. Вот кто-то гребет, и я отчетливо слышу мерные движения рук, и не слышу плеска: Не под водой ли плывет? Как бы не врезался в меня этот рыб! Начинаю собирать раскинутые конечности:
Медленно, с удовольствием вгрызаюсь в тепло-прохладную воду и плыву к берегу. Ближе, ближе: приятная, слегка пугающая усталость рук и вечное 'а вдруг не доплыву':
Когда я разыскала наши тапки на всеобщем лежбище среди неровного гула, я уже сидела там, подтянув колени к груди и уткнув лицо в колени, закрыв голову руками.
-Ты что не загораешь? - удивилась я.
-Тихо, - шикнула она и дернула макушкой в сторону.
Я скосила туда глаз и замерла. Рядом лежало тело - но какое тело!
Я быстренько отвернулась и принялась лихорадочно втирать полотенце в голову.
-Если он не уйдет, я умру, - сообщила она.
-Да ладно, - сказала я. - Он вообще спит.
Было очень на то похоже: он лежал на животе, подняв руки и положив лицо на перевернутые ладони. Не шевелился, и мерно и невысоко поднимались лопатки.
-Подумаешь, - сказала я наконец, овладев собой, то есть мыслью и речью.
-Рядом с ним начинаешь задумываться о смысле жизни, - трагически прошептала она.
-Что? - не расслышала я.
-Рядом с таким мужчиной начинаешь задумываться о смысле жизни, - повторила она громче.
-Надо бросать перо, - кивнула я. - И в больших количествах рожать детей.
-Да ну, ты же понимаешь, о чем я. Начинаешь чувствовать себя женщиной!
Я вздохнула. Сколько можно говорить себе одно и то же!
-Ну, иногда хочется, - сказала я. - Но ты все равно мужчиной не станешь, даже если в жизни не увидишь ни единого мужика.
-Да при чем здесь это, - досадливо сказала она, отмахнувшись. - Ты же понимаешь. Быть человеком - хорошо, а иногда хочется каких-то таких вот переживаний.
-Любви, - фыркнула я.
-А хоть бы и так!
Я села рядом на мятую траву, накинула полотенце на плечи, задумалась.
-Ну хорошо, ну пусть любовь, - согласилась я. - Ну и что?
Теперь вздохнула она.
-Да ничего.
-Вот именно. Есть любовь, нет ее - а ты все равно в компьютере или за бумагой, или смотришь по сторонам, разглядываешь людей: Иногда вспоминаешь, что у тебя есть ребенок: Ну, что ж, доля наша писательская такая:
-Вот этого я и не понимаю. Почему люди как люди, а у нас вся жизнь в словах? Получается, по-настоящему мы не живем ни здесь, ни там. Ни на два даже мира, а где-то посередке сидим, на глаголах покачиваемся, за имя держимся: Должна же быть жизнь и у писателя? Иначе что он писать будет?
-А если он жить будет, то когда писать?
Она махнула чем-то, я не разглядела:
-Это все ясно, не о том речь ведь!
-О чем же?
-Ты и сама знаешь!
-Положим, не знаю.
Она как-то бессильно посмотрела.
-Да я и сама не знаю Иногда вроде услышишь, прочитаешь где - и диву даешься: вот же оно, вот, сказано, в этом дело все. А только начинаешь сама себе объяснять - и оказывается, что опять не о том говоришь!
-Напиши, - посоветовала я.
-Да напишу, - сказал она. - Куда денусь.
-А и где-то мы опять ошиблись:
-Нет, - вскочила она. - Не жаль!
Окружающие посмотрели на нас.
-Памятник, почему у тебя такие большие зубы?! - почти крикнула она мне. - Что, не дает ответа?!
-Тссс, - сказала я и потянула ее за руку. - Я-то что могу сказать, все мои слова не мои и говорю я в пустоту, ответить одному человеку не умею, не могу. Живому который. Чушь пороть в границах словаря - это да, а живому, которого тысячи поколений писателей не описали, - нет слов. Нет слов для живого человека.