Задняя левая нога зелёно-переливчатого жучка почесала бугорок семнадцатого глаза. Усики его зашевелились - когда жук думал, ему хотелось всё вокруг нюхать.
- Просто влюбляюсь и всё, - грустно отвечала прозрачно-медовая мушка.
Она вытянула в сторону ручейка ручки-ножки и закатила многоточечные глазки к небу. Небо запрыгнуло в них и тоже стало многоточечным. По нему вовсю забегали лиловые тучки.
- Тебя укусила Влюбляшка, понял. Меня она тоже кусала, кусала, кусала... Не могу вспомнить, когда она меня последний раз кусала, но вот предпоследний раз, помню очень хорошо.
- Расскажи, прошу тебя Хам Леон.
Рассказ жука:
"Не помню, когда это было, в какие времена недели, но точно помню, что не помню последнего раза, а раз не помню последнего, значит, это был предпоследний. Ух... Дальше рассказывать? Может тебе уже и не интересно, а мне-то как стало вдруг интересно: чего это я так разнервничался тогда, сейчас вроде бы спокоен, может быть это из-за последнего раза, о котором я предпочитаю ничего не помнить? Наверное, так... Ну ладно, иду я однажды по своим делам, перехожу с одной съеденной, совсем уже высохшей лепёшки на другую - она ещё совсем свежая, дымится, от утренней росы дымок серебрится - чудо, а не лепёшка... Ты завтракала, Мёдо Липка? Погоди, листиком утрусь. Голодно.
Переползаю, переползаю, довольно трудно было переползать, по росе вообще очень опасно ходить, чуть зазевался, крылышки намокли и тогда уж взлететь бывает трудно. Не тебе объяснять как это опасно, - коровы-то под ноги не смотрят, не нюхают дороги-то, и как же они вообще что-то нюхают, ведь всегда травой носы у них забиты, - а тут ещё у тебя, как назло, крылышки намокли. Замучаешься их сушить. Развернёшь панцирь, жужжишь, жужжишь, а они не сохнут и не сохнут - да как сохнуть, когда и ветер ещё не просушился - он влажный, от росы влажный, едва туман колышет. Что можно просушить без солнышка? Ничто. Иду, об этом думаю, тёмные коровьи тени обхожу, любуюсь на цель своего путешествия и, невольно, размечтался: как залезу сейчас внутрь, прогреюсь сначала, ночи-то ещё холодные, потом уже начну завтракать, а когда позавтракаю, пойду искать жучиху...
Не тут-то было. Лучик нежный, лучик серебристо-голубой, а по краям уже и беленький, прорвался на лужок, прорвался ко мне в траву, прямо под лапы светит и будто в воздух меня приподнимает, даже голова закружилась. И в этом сверкающем луче, вдруг возникает она - Влюбляшка. Конечно, не сразу я понял, что это именно она - тут же-же сделал бы ноги, кому ж страдать лишний раз охота - стою, смотрю, как в землю врос. И такой она мне показалась красивой, такой распрекрасной, что о лепёшках уже не думалось, а желалось одну только её - Влюбляшку. Потискать сокровище всеми лапами, усиками её огладить, запах её на весь оставшийся сезон в свою головогрудь впитать... Влюбляшечка серебрится, а на меня тень надвигается. Думаю - к Влюбляшечке бежать или от коровы спасаться, даже не знаю, чего мне больше хочется. Так ведь легко погибнуть и не заметить, как случилось завершение пути-жизни от лепёшки к лепёшке, когда Влюбляшечка рядышком.
Пока думал-раздумывал, слышу свист, страшный, будто тысяча соловьёв поперхнулась разом, а коровы в ответ ему замычали, затопали ножками, закачались густыми тенями и уже вдалеке я слышу - окрики злые, редкие, топающий шелест у реки затухает и в ропот воды переходит, всплески к другому берегу движутся. Ж-жжж. Ушло стадо, как и не было его на лугу, только лепёшки манят запахами - не будем голодными мы, жуки. Устремил свои ноженьки к Влюбляшечке - ничто уж не мешает. Как впился в неё, как обнял - весь мир закруж-ж-жился вокруг, вобрал меня в своё кружение и понёс. Несёт, несёт и прямо в счастье желанное, круж-ж-жевное забрасывает. Запутался я. Нити кругом серебристые, оплетают меня, ни вздохнуть, ни выдохнуть не дают, только и думаю, пришёл мой конец, пора складывать лапки.
Сложил лапки на брюшке. Жду. И тут, словно заснул! Представляешь, Мёдо Липка, - в такой момент и спать! Теперь уже понимаю - делала мне операцию Влюбляшка, поэтому и усыпила, это как больной зуб удалить, нужна анестезия. Сплю и кажется мне, что сердце моё уже в пятке, потому как оттуда удары выскакивают и тело моё, неподвижное в анабиозе, сотрясают. А потом укус последовал. Если не веришь, могу показать шрам под коленкой. Почему под коленкой? Да потому, что вся моя ножка после этого укуса до колена усохла, это она сейчас уже снова отросла, а шрам лишь под коленом остался. Дело, однако, не в этом. Только меня укусили, как сразу я и очнулся. Сердце болело как после инфаркта. Как только оно успело обратно на место проскочить, не пойму.
Смотрю я на луг и не узнаю его. Всё совершенно не такое, вся красота поблёкла, все соблазны гастрономические исчезли. Пусто вокруг, будто на луне я оказался. Мы жуки народ ко всему привычный, а я вообще не робкого десятка, ты это знаешь - помнишь того стрижа, который тебя съесть хотел, а я не дал тебя в обиду, плюнул ему в глаз. Всякими пустынями меня не испугать, но тут... Не в пустыне вокруг было дело, а в том, что пустыня у меня внутри образовалась и гораздо более страшная, чем в окружении. Такое было ощущение, будто из меня весь воздух выкачали, будто я велосипедным насосом работаю, только наоборот. Панцирь мой трещит, напрягается, сжаться в комочек стремится.
И тут появляется она - самая обыкновенная, не очень-то и красивая, даже чуть хромая и косая - всего-то шесть глаз, да и те на одной стороне от хоботка. Появляется, будто с листочка росой окропленного на спинке съезжает. Тут уж никакого значения не имело: что я о ней думаю, как о жучихе; о каком идеале жучьем мечтал, все мечты о прекрасном погибли в миг, не говоря уж об обрушении планов посетить свежую лепёшку, - теперь у меня была одна цель, одно желание... Нет, даже не то, о котором ты подумала, конечно, оно тоже было, но значения большого не имело, что особенно обидно. Смыслом жизни для меня стало - понравиться этой кривой жучеле. Неприятно это теперь вспоминать - крылом во сне и тем шевелил только по её желанию. Целую неделю как раб у неё был, ладно бы лишь еду ей носил. Это не сложно, в конце концов, но ведь и венки из соломы плёл, и бусинки из муравьиных глаз ей на паутинки нанизывал, - а ты знаешь, как связываться с муравьями, одного обидишь - весь муравейник на тебя устремляется, очень дружный у них коллективчик.
Однажды спешу по её делам, - в лукошке полно белья в стирку и дублёнок в чистку, - хромаю, нога ещё тогда не отросла, ничего вокруг не вижу, ни о ком, кроме как о ней, и об очереди в прачечной, не думаю и тут слышу, кукушка кукует. Знаешь, как они умеют неожиданно начать куковать. Раз прокуковала, второй, примолкла, потом опять начала - так уж я надеялся, что продолжит, но нет. Раз - и всё. Больше ни звука. Словно листик лопуха с моих глаз отпал. Очнулся я как от дурного сна. Вижу, какая вокруг красота, какой ветерок приятный веет, какие он запахи воли ко мне несёт, флюиды и посторонние феромоны так и струятся...
Отшвырнул я под ближайший куст с муравейником под ним лукошко с бельишком, развешал дублёнки на кустиках бузины - горите ясным пламенем. И так припустил в лес, так припустил... О том, что у меня есть крылья, забыл, только на самой высокой сосне, только на самой её макушке вспомнил о них, развернул, хорошенько просушил и полетел...".
Над ручьём разлился медовый закат, в нём уже начали мелькать пучки небесной бузины, кусочек месяца стыдливо в углу неба зарделся, а жук Хам Лео и мушка Мёдо Липка не спешили нарушить словами тишину, доверяли это важное дело волнам ручейка и начинавшим выбираться на вечернюю зорьку соловьям.
Наконец, Мёдо Липка сказала:
- Пожалуй, я сама не стану влюбляться. Подожду, когда меня Влюбляшка укусит...