Объявляю вам свою волю господарскую: срочно собираемся в поход. Господин, сжалься над нами, какой поход, ведь прибыли только домой. Вот и хорошо, не распаковывайте узлы, не сгружайте с повозок оружие, мы едем обратно в горы. Да, зачем, господин, - всех перебили драконов, всех половили призраков; как бы оно лучше было душу свою вам от скверны военной очистить, да занялись бы своим, сюзерен, замком - рушится всё в нём, пополнили бы запасы в погребах - пусты они, набили бы сундуки сокровищами, где как не дома богатство наживать, не привозили же с гор ничего ни разу, ведь ни камушка малого, полудрагоценного, у неверных в бою отнятое ордену рыцарскому жертвовали, а здесь крестьяне от рук отбились совсем и кормить даже с дороги не хотят, не то, что б налоги платить.
Хозяйство никуда не денется, прибью ещё одного дракона и приведу из похода даму, вот она и будет его поднимать, а то знаю я, как вы его поднимать будете, можно подумать в походах я не видел, как вы карманы свои набиваете, вместо того, чтобы неверных наказывать. Часто несправедлив бывал рыцарь к слугам своим верным и честным, да уж кто с ним спорить будет. Господин, какие же дамы в горах - козы, не дамы вовсе. Тяжело у рыцаря служить, ох, и тяжело, - даже просто одеть его тяжело утром и раздеть вечером, - а ещё и по горам надо тащить, конь и тот не всегда справится, тогда в руки носилки и вперёд, а тяжесть-то какая, - не удивительно, что к началу второй недели похода, все слуги из сил выбились и задумали против похода возмутиться.
Еле отговорил их Старый слуга, пообещал поход вскорости прекратить и без бунта. Сидит вечером Старый слуга один у костра, когда все уже спать легли, и думает: как задуманное исполнить, если и задуманного пока нет, одна лишь цель. В жизни Старый слуга повидал немало, а вариантов для рыцарского, успешного успокоения от дел рыцарских видел совсем немного. Первый вариант не очень удачен ни для слуг, ни для рыцаря - смерть в бою или от ран. Второй вариант - крепкую даму ему подсунуть, чтоб скрутила так, что воевать уж и не захочет и не сможет. Для слуг это было прекрасно, а рыцарь пусть как хочет такую житуху расхлёбывает. Хороший вариант, думал слуга. Где только взять такую даму.
Только задумался о третьем варианте, нехорошем очень, как невдалеке от лагеря коза заблеяла, да по голосу и не коза вовсе, а козочка - такой голосочек нежный, девичий. Пошёл слуга смотреть, что за чудо здесь обретается. Идёт по тропиночке, а сам невольно горами любуется, ночь ведь синяя, почти непроглядная, а вот и не скажи, всё видно: тропинка белой ниточкой вьётся, будто и правда на синем платье швеёй забыта молоденькой, а вершины как замки сказочные вокруг, да с башенками, да с мостиками, а над ними тучки пристроились на ночёвку. Красота путешествий дальних - вот одно утешение в жизни послужной.
Бедная козочка в расселине застряла, да как же этот получилось-то, чудо беленькое? Очень просто, спаситель мой, бежала я от дракона нашего, что ко мне пристаёт вечно, и со скалы прыгнула, да расселины и не заметила, хорошо хоть ножку не сломала, а дракон на краю пропасти крылья свои распустил, да и мимо пролетел, меня не заметил. Скажи, милая, а страшен ли дракон у вас тут, хорошо бы какой пострашней; уж больно до чудовищ всяких охоч наш сюзерен, глядишь и дальше бы его тащить не пришлось. Если бы страшный был от него бы никто не бегал, давно бы уж своими силами крылышки ему скрутили, а то ведь, наоборот, добряк каких мало, а знаешь, какие добряки скучные, всё у него одно и то же: замуж выходи за меня, замуж давай, люблю, говорит, представляешь, как надоел, когда же любить-то, если сразу замуж?
Как бы наш хозяин, о нём не узнал, ведь и разбираться не будет, сразу на пику его, или мечом двуручным рубанёт, Эскалибур называется, слыхала? Нет, не слыхала, а сам ты, как попал к хозяину своему? Меня хозяин с острова забрал какого-то, когда мимо проплывал арабов грабить. Я на большом острове Авелон жил, среди родных и друзей, поплыл рыбку половить, да в шторм попал, вот на маленьком островке и очутился, а хозяин меня спас, с тех пор ему и служу, жизнь свою отрабатываю. Сидят они около костра, дровишек в него подбрасывают и за жизнь потихонечку разговаривают, только смотрит Старый слуга, чем дальше разговор их заходит, тем всё больше козочка на девушку прекрасную становится похожа.
Сначала он и не понимал - что такое происходит - думал просто чудится ему; горы-то вокруг сплошь волшебные, чего только в них не бывает, но когда над ними пролетело страшное и огромное чудище похожее на клетчатое одеяло, и свет от костра упал на козочку не так, как обычно, а лег тенью, тут-то он и увидел, что глаза его не обманывают вовсе, а красавица перед ним, как есть вся настоящая. Некогда было уже думать, что и почему - к ним уже шёл дракон собственной клетчатой персоною, сапожки на нём были красные сафьяновые, рубашечка расписная узором расшитая, кушачком наш дракончик был подпоясан, да маленькая сабелька на боку висела, а на лапе часы Омега, хронометр.
Подходит он к костру и говорит: добрый человек, Принцесса, прекрасная, сколько живу в этих горах, а таких добрых и желанных гостей не встречал, всё какие-то рыцари в железках попадаются; может быть, поможете горю моему: козочку я свою любимую потерял, паслась она на моих лугах, стал я ей, как всегда, сказочку рассказывать, да уж в обычай вошло у меня, а под вечер особенно, замуж её звать, надоел ей, наверное, ужасно, вот она и побежала с моего луга, а куда никак не пойму; крылья свои клетчатые распустил, все горы свои облетал, а не нашёл; всегда находил, а тут не нашёл, помогите мне, подскажите, не видели ли вы мою козочку беленькую?
Старый слуга подметил, что Принцесса, а уж он теперь и не сомневался, что принцесса перед ним, а не козочка, жест ему делает запрещающий: не болтай друг, не говори, что принцесса я, не выдавай свою козочку, дракону - хорошему, но не любимому и скучному. Огорчить тебя должен, Дракон, любезный, не пробегала тут твоя козочка, и давно сидим у костра, а не видели её, прости старика, глаза-то у меня не те стали. Поддержала тут его и Принцесса: Дракон, уважаемый, не было здесь никакой козочки, не пробегала она, копытами по камушкам не цокала, хвостиком маленьким не виляла, рожками по кустикам не шуршала.
Расстроился тут Дракон не на шутку, заплакал как ребёнок: что мне теперь делать, как жить без козочки, не иначе на небо она улетела, в беленькую тучку превратилась, а мне за тучкой не угнаться, не выдержат мои клетчатые крылышки полёта такого высокого и вечного, самый я несчастный дракон на свете, пойду, разбегусь с самой большой горы, сложу свои крылышки, да упаду на острые камни. Сказал так Дракон, да и на разбег пошёл перед взлётом, чтобы искать самую большую гору, чтобы сброситься с неё и погибнуть.
Жалко стало, старому слуге Дракона, только хотел он его остановить, как слышит за спиной громкий хозяйский голос: дракон, вот он мой дракон, сейчас я его поражу мечом и в счёт свой рыцарский занесу. Босиком по камням не особенно побегаешь, да и без лат и щита непривычно рыцарю бегать по горам - подпрыгивает как кузнечик, высоко, далеко, а всё и без толка, да неловко так, не то, что в латах. Только он махнул перед Драконом мечом своим волшебным, а Дракон, как раз взлетел, вот и промахнулся герой. Дракон кружок над костром дал и видит - рыцарь какой-то странный, без щита, без лат, да пеший, что-то и не помнил таких рыцарей Дракон, за всю свою длинную жизнь, а уж скольких он пожёг, потоптал, да в пропасти побросал и не счесть, но такого первый раз видит.
Подумалось сразу Дракону, а ведь выход это почётный для меня: зачем с горы бросаться, когда запросто погибнуть можно от меча волшебного, рыцарского - почёт и уважение тогда в драконовом раю обеспечены. Сел он рядом с рыцарем и говорит: слушай, рыцарь давай с тобой сделку заключать - ты меня убиваешь, только не больно, а я тебе хвостом твоё имя на горе выведу, Ланцелот, например, чтобы тебя века все помнили, как самого знаменитого рыцаря, договорились? Согласен я, Дракон, да только вот вытащить меч не могу из камня; если поможешь, я тебя этим мечом и пристукну, меч-то ловкий, волшебный - больно не будет совсем.
Переглядываются между собой Принцесса и Старый слуга, да уж смех едва сдерживают, ведь ясно, что ничего у новых компаньонов не получится. Час проходит, другой, а Дракон и рыцарь уж сами посинели, а меч как стоял в камне застрявший, так и стоит. Взял тогда Старый слуга Принцессу за руку и говорит: переночуем в палатке рыцарской до утра, а там собираемся в обратный путь, эти ребята застряли тут надолго.
Принцесса под ручку к Старому слуге подольнула и говорит: замуж ты меня, я вижу, возьмёшь, а вот любить меня будешь ли? Ничего Старый слуга Принцессе не ответил, только улыбнулся загадочно и в палаточку, расписанную драконами яркими, повёл. Когда утром все слуги радостные покидали своего рыцаря и отошли уже довольно далеко, они всё ещё слышали: ну, ты и дракон, Дракон, упрись сапожком-то, упрись, кто же так тянет, давай я теперь...
Скороход
Жара. Солнце палит нещадно. Тёмный панцирь нагрет как сковорода для выпечки блинов. Он высох и стал светлый от выступившей на нём соли, кажется, что он потрескался. Мимо проносятся столбы и столбы, ничего больше. Вот и хорошо, что одни столбы, не отвлекает ничего, а то бы засмотрелась, и не дошла. Назад нельзя, когда дельфины бросали, то говорили, ползи только вперёд, там спуск есть с площадки, а назад не ползи, там только сцепка и пульмановский вагон. Хорошо услышала, пока летела, а то бы... не хотелось даже об этом думать. Что думать, когда надо просто ползти.
Хочешь не думать, а не можешь, вот до тех коробок это будет хорошо "думать", пока доползу, буду думать, а там тоже хорошо, что можно думать, просто уже надо будет хорошо думать, как переползти коробки, а пока... Океан качается мерно, вверх и вниз, это так приятно, когда не выплываешь на поверхность. Здесь намного приятнее качаться и солнце не слепит глаза, даже если чуть ослепит, то не страшно, можно посмотреть вниз прямо туда на землю, которая дно и ничего не увидеть, но как это бывает приятно ничего не видеть, кроме страшной толщи, которая чем толще, тем лучше, потому как это родина под тобой, кому мешала родина, никому, зато глаза отдохнут, спускаясь в зеленоватую синеву и можно будет посмотреть немного вперёд;
туда, где толща разбивается на полосы, тяжелые и лёгкие, на полосы, которые с такой лёгкостью пересекают скаты, они летят, так же как и ты, только медленнее и красивее; ей всегда нравились скаты, это такие великолепные мужчины, добрые и ласковые, но попробуй на них напасть, они быстро выставят свой ядовитый хвост, да ещё как поддадут, ой... Черепаха ударилась головой о коробку. Вот пока и пришла, да что ж такое, пока во что-то не упрусь, никогда не пойму, пришла или нет, безобразие; вот, куда теперь сворачивать направо или налево, что тут думать всегда шла налево к северу, так и сейчас туда же двину, пошли, эх, мои ножки, почему так коротки, почему я так медленно иду, ведь так хочется быстрее, быстрее и думать уже нельзя о хорошем, надо думать как обойти коробки, вот она, вот отличная щель.
Она поползла в щель, сначала медленно, часто оборачиваясь, всё время проверяя, проходит ли она по габаритам, но когда убедилась, что проходит, то пошла гораздо смелее, только охала, когда панцирь задевал за коробку, а нога проскальзывала по железному полу платформы, скрежет такой получался неприятный, что черепаха кривилась и жмурилась, не любила она такие звуки, но что это... Это не моя лапа скрипит, ой, поезд дёрнулся, коробки едут, ой, мой панцирь, как хорошо, что он такой крепкий, всё, кажется нормально пошли дальше, почему это я не иду; ноги идут, а я нет, странно, черепаха начала крутить головой, ноги её теперь болтались в воздухе, а панцирь был зажат коробками...
... господи, ну надо же быть такой дурой, думала черепаха, ведь скоро покажется океан, а я вишу здесь как в океане над бездной, только двинуться не могу. Над поездом мелькнула тень, мелькнула ещё раз, но черепаха её не видела, она поняла, что это совсем не хорошая тень, та которая бывает в воде от высоких прибрежных скал, а какая-то земная, противная тень, от которой можно ожидать чего угодно; так и случилось - тень выставила страшные когти и вцепилась в панцирь, выбрав самые удобные для когтей выступы; теперь тень хлопала крыльями, углубляла когти в панцирь и пыталась вытянуть черепаху из коробок, но у тени ничего не получалось, слишком сильно была зажата черепаха в них; тень отчаянно боролась с черепашьим панцирем и с коробками, ей ужасно хотелось поднять черепаху в воздух, пронести над прерией, а затем сбросить с высоты на кучу камней и выдрать вкусное мясо из треснувшего панциря, а потом отведать такого нежного черепашьего мяса, испачкать кровью свой клюв, зарыться в белые ослепительные кишки...
... всё больше не могу, сказала тень, и черепаха перестала слышать царапанье по панцирю, но когти задели ей незащищённую панцирем складку кожи, она начала кровоточить, черепаха слышала, как кровь её падает на железный лист и даже, казалось, слышит, как она по нему течёт; черепаха попыталась опять двинуться с места, но опять ничего не получалось. Вдруг поезд начал замедлять ход и, наконец, остановился, черепаха подняла голову и увидела красный фонарь, она даже испугалась, такой глаз бывает у касатки, когда она в холодных водах гонится за черепахой, но тут поезд резко дёрнулся, и черепаха больно ударившись о железо почувствовала, что совершенно свободна, она теперь не опоздает, ещё чуть-чуть и будет площадка, теперь надо встать на хвост, дотянуться лапами ...а....
Долго это ещё будет продолжаться, начала уже думать черепаха, чтобы не скучно было катиться по насыпи; она уже опять решила подумать об океане, но тут ещё раз очень сильно подпрыгнула, упала на живот и поехала на нём в прибрежные заросли, теперь она точно знала, что не опоздает, она продралась сквозь колючки и выползла на песок; песок был совершенно белый, и на нём ясно было видно, как рождается волнистый черепаший след, с одного бока он был красным и пунктирным, но черепаха не оборачивалась, она ползла и ползла, ей очень надо было успеть на пляж, вот и пляж.
Черепаха остановилась и стала осматриваться, взгляд её был полон надежды. Постепенно надежда гасла в её глазах. Она видела разрытый песок, множество пустых лунок и множество маленьких следов, они были похожи на её след, только они были гораздо меньше, и у этих следов не было пунктирной, красной линии сбоку; все следы были перемешаны, наскакивали друг на друга, а по перерытым следам продолжали рыскать большие крабы, но было поздно, все маленькие вылупившиеся черепашки уже были в океане, никого больше на пляже не осталось, черепаха ещё постояла немного, посмотрела на океан, развернулась и пошла обратно, ей надо было успеть на поезд, следующий на запад, она шла, и думала: угораздило же найти мужа из Атлантики, так и не увидишь никогда своих деток...
Синь и Сянь
Доброго тебе бодрствования, Синь. Привет тебе, Сянь, как спалось наяву? Великолепно, отдыхал больше, чем нужно, мой мальчик очень непослушен и его не могли оттащить от цветного ящика с картинками. А моя девочка капризничала, она не хотела снимать красивое платье и надевать полосатую пижаму; я вынуждена была целый час прыгать на одной ножке - попадала то в сон, то в явь, но, наконец, я показала ей маленького мохнатого мишку, и всё в ней успокоилось, мы можем теперь погулять. Куда же мы пойдём с тобой гулять, Синь? Может быть пройдёмся по берегу золотой реки, посмотрим на голубой мост, по которому катятся фиолетовые экипажи, а можно сходить в театр плоских фигур, которые сегодня дают представление о жизни шаров, что тебе больше нравится?
Мне больше всего нравится держать тебя за руку Сянь, но мы пойдём туда, куда ты только захочешь, мне только надо поставить в ухо моей девочке серебряный колокольчик, чтобы я успела к ней, когда она проснётся. Слушай, как хорошо, что ты мне это напомнила, как тебя увидел, так всё выскочило из моего духа, я тоже быстро поставлю маленькую флейту в нос своему мальчику, встречаемся на твоей тучке или на моём островке? Сянь, ты опять забыл, что мы хотели согласоваться, а ведь для этого необходимо немного потанцевать, а танцевать и слушать музыку лучше всего на тучках. Какой же я простак, Синь, прости меня, конечно, через пять минуточек, на твоей тучке под Звёздными часами у маленькой стрелки... Ах, Сянь, опять всё перепутал, мы всегда встречаемся под большой стрелкой, запомнишь, на этот раз...
Небо повернулось самым своим глубоким и красивым боком, к нежной дымке земли. Солнце упрямо плеснуло жёлтой волной с витым красным гребнем, оно забыло, что на земле сейчас ночь и можно особенно не стараться, ведь на той стороне, где день и так всегда светло. Большая стрелка Звёздных часов скрипела и мычала себе под нос: какая же я старая, неповоротливая, как же тяжело мне ходить по вселенной, болят мои старые косточки; и зачем меня создали такой длинной, и такой быстрой, могла бы быть и я короткой, тогда бы я так не бегала, не болели бы мои звёздочки и не сияли бы так ярко для бестолковых людишек... Скрипела она, да делать было нечего, шла как и положено.
Вот и я Сянь, ты долго меня ждёшь? Сколько бы не ждал, но это всегда не больше одного мига, ведь ждал я только тебя, моя Синь. Пригласишь меня на танец? ведь чтобы мы согласовались необходима музыка и движение, ты готов, Сянь? Разреши тебя обнять Синь? Вот неугомонные, как бы не заставили меня отсчитывать им такты, да ещё что-нибудь петь, спрячусь я пока в туманность, там и поскриплю, да понаблюдаю, пусть им кометы сыграют, какой-нибудь вальс, старенький, дребезжащий ледяными хвостами, зато такой приятный и нежный, что хочется его слушать, а не болтаться вокруг какого-то центра и не описывать всякие дуги - так скрипела большая стрелка про себя.
Кометы же всегда рады повеселиться и покрасоваться, они выбежали на орбиту и стали выписывать бесшумные ноты. Главная комета показала огромный скрипичный ключ и дала отмашку остальным кометам своим хвостом, чтобы они начинали. Послышалась тихая музыка, а, чтобы кометы не сбивались и не торопились, маленькие спутники вокруг одной страшной и огромной планеты, быстро вокруг неё замелькали; кометы видели то один спутник, то два сразу, а то и три вместе, так они и считали: раз, два, три; раз, два, три...
Синь и Сянь ничего не считали и не потому, что им не хотелось; они бы с удовольствием посчитали и спутники, и кометы, и солнце, но они не умели считать; они существовали совсем не для подсчётов и расчётов, они существовали для полной гармонии мира, который весь из них только и состоял. Они танцевали и во всем духовном мире в это время было спокойно, никто ничего плохого не делал; мальчик и девочка мирно спали и в ушке у девочки не звенел серебряный колокольчик, а в носу у мальчика не играла маленькая флейта.
Всё вокруг было спокойно, так спокойно, что Синь и Сянь уже начали мечтать, что так будет всегда, так будет вечно, - уже думали они, кружась в танце. Они теперь смогут сходить посмотреть на жизнь шаров в театре плоских фигур или слетать на голубой мост, по которому катятся такие красивые фиолетовые экипажи. Они, наконец, посмотрят как по реке, берега которой этот мост соединяет, плывут воздушные парусники, а в паруса им дует солнечный ветер, всегда попутный и добрый.
Вот сейчас, вот уже сейчас, не успеет даже скрипнуть большая стрелка Звёздных часов, танец комет кончится и они всё это полетят делать, но...
Как обычно, зазвенел серебряный колокольчик в ушке у девочки, и тут же заиграла флейта в носике у мальчика...
До завтра, Сянь. До завтра, Синь, я теперь запомнил, что мы встречаемся под Звёздными часами только у большой стрелки...
Пень и Гуселька
Поляна не поляна, вырубка не вырубка, может просто край леса. На краю том пень большой, уж и непонятно от какого дерева он образовался, коры даже почти нет, чтобы толком определить. Пень обычно побегами своими силён бывает, по ним всегда скажешь, что за порода у пня была, когда он ещё деревом был, а вот у нашего пня побегов почти и не было, так остался один чахленький, кто его знает от чего он вырос, да и будет ли дальше подниматься неизвестно. Но делать нечего, раз уж ты пень, то стой, как тебе и положено, трухлявься, но стой.
Постепенно тебя муравьишки растащут на дровишки для дома своего муравьиного, ветерок тебя разнесёт опилочками по травке разложит, да и иное разное произойдёт обязательно и настанет день, когда и самые старожилы, пройдя мимо пня, а то и прямо по нему ни чуточки не споткнутся, даже и не скажут: а вот помнишь, здесь когда-то пень стоял знатный, со щепой в боку здоровой. Не скажут, конечно, забудут, но пока и Пень стоял, и щепа из него торчала. Щепа, как щепа и что бы это нам о ней говорить, выделяя момент непутёвый, а вот повадился этой щепой медведь играть.
Событие это в лесу, когда медведь есть, а уж когда медведь музыкант, то вдвойне. Не беда бы была, поиграл себе косолапый да и убежал восвояси, так не беда бы вовсе, коли Пень наш молод был, да пригож, а ведь и нет совсем - пригож Пень и не был. Сядет Мишка на пень, голову склонит, чтобы лучше слышать и давай по щепе когтями водить. Звук раздаётся на весь край, на весь край леса щепа звенит. Ох, хорошо бы так, если б звенела-то, а то ведь дребезжит, как старая качель. Щепа тренькает простужено, надсадно, а Пню совсем плохо, того и гляди, развалится напополам. Все его трухляшки вокруг пораскидаются.
Мишка же упорный был, пока все в лесу уши не позаткнут, ни за что не успокоится. Уж и Сорока прилетала, говорила: Мишенька, родненький ты наш, пожалей, лучше вон иди корешки да вершки обменивай с мужиками или иди с Патрикеевной рыбку полови, да Волка за одно из леса на речку заберёте, хоть подышим чуток без вас, а ты всё гремишь и гремишь, словно Кащей кости на прогулку вывел, ведь лес у нас не Ковент Гарден какой, пощади, Миша... Уж и заяц приходил, вид делать, что музыка ему нравится, говорил: ох, пропишу я, Миша, об твоей музыке в газетёнку нашу по осени;
ох, пропишу об тебе, такое, брат, Миша, пропишу, что никто уже не скажет, что ты по ушам мастак бродить, все откажутся от чести такой, все прибегут на край наш послушать музыку настоящую, лесную, доморощенную, не будут в чащобу глухую за ней ходить, будут только тебя наслушиваться, до ушей опущенных, талант, ты Миша, настоящий талант, а басы у тебя непревзойдённые, а стаккато у тебя.... Долго говорил заяц, в таком же духе, пока дух его не распространялся далеко-далеко по краю; какой тут волк стерпит, если заячьим духом проносит, выходил и Волк, на край, тогда уж заяц со всех своих заячьих ног исчезал в кустиках.
Волк подходил к медведю и говорил: Миша, бросай это дело неземное, айда, быка завалим, во мяса будет у нас и тебе подгниём его в овражке для вкуса и мне достанется свежатинки, пошли, бросай инструмент, совсем его развалишь, уж и посидеть не на чем будет, когда из дальней дороги в родной лес приходишь, бросай, по-волчьи тебе говорю, по простому... Не слушал никого Миша, пока не наиграется или не проголодается, что одно и то ж по сути, ни за что не бросит свою музыку. Всё бы так и продолжалось, сколько уж и не знаем, не мы солнышком управляем, а вот однажды поселилась в Пне Гуселька малая, зелёненькая, прозрачная, такая красивая была Гуселька, что и Пень цвести начал во след за ней. Побеги у Пня появились, ясно сталоскоро, что порода у Пня была благородная, не трухлявая совсем, а мощная и даже музыка из него вытрескивалась щепой совсем не случайно, а от сердца дубового шла.
Гуселька хозяйкой оказалась хорошей, Пень весь излазила, трухляшки поскидывала с него, за побегами начала ухаживать, иногда, правда подъедала их, не без этого, но много ли Гусельке надо, не жалко совсем её и покормить. Жили они так, и всё было хорошо, до тех пор, пока не показался опять медведь. Шёл он вразвалочку, неспеша, по дороге отвлекался часто, присживался и чесался, с мухами играл, да только всё одно к Пню продвигался. Поняла Гуселька, что труды её все насмарку сейчас пойдут, и побежала быстро внутрь Пня, вытащила из него сердечко и убежала. Куда же Гусельке сердечко пристроить, да ещё от Пня старого? Поставила она его себе, прямо рядом к своему маленькому. Так теперь они и стучат всегда рядом, а Гуселька та давно стала бабочкой и летает над краем леса, на поросль молодую лесную отдыхать присаживается, цветочным нектаром сладким питается.
Сколько они так проживут бабочка Гуселька и Пень никто не знает, только, если на полянке или на краешке леса увидите бабочку самую, самую красивую, которая часто крылышки вместе складывает, то знайте, это она, наверняка это наша бабочка Гуселька с душою старого Пня.
Мимолётные
Два удивительных силуэта расположились на ржавой трубе, торчащей из черепичной крыши небольшого домика. На фоне бледнеющего вечернего неба, случайному прохожему, они были бы видны двумя яркими точками. Они были так похожи, эти точки, но всё же были разными. Были бы они видны любому и каждому, хорошо даже были бы видны, да прохожего-то никакого и не было. Улица была пустынна, вечер тих и, конечно, располагал к задушевному разговору.
Голубая с фиолетовым сердечком точка, пихнула в бок, оранжево-красную и сказала: слушай, а ты от линейной молнии родился? Наверное, я точно не знаю, но гроза была сильная, может быть истончился горячий канал по центру, тогда я и оторвался от огня, кто теперь это знает, а ты как родилась? Я из клубка выскочила, такой здоровенный клубок получился, когда к земле от тучи летели, а я взяла и из него выскочила, вот теперь с тобой тут сижу. Ну и хорошо, что сидишь, на вот тебе ниточку жемчуга, свяжемся ей и полетим куда-нибудь. Полететь-то можно, а вот куда?
Например, полетим в телефонные провода, там такие петельки интересные есть, повороты, лабиринты, можно хорошо побегать друг за дружкой. Боюсь я этих телефонов, вдруг выскочишь кому в ухо, а там и застрянешь, в раковине заплутаешь, давай лучше на самолётах полетаем, они такие вкусные, говорят, у них можно крылышки пожевать, сначала поджарить, конечно, а потом пожевать, а ещё интересно всяким электронным штучкам голову заморочить, вот смешно, когда эти людишки нервничают и не знают, куда лететь...
Давай лучше не будем, людишки такие хрупкие, чуть куда свалятся, уже и нет их, пусть себе летают на своих железках. Ты, знаешь, а моя бабушка однажды охотнику чай вскипятила, прыгнула ему в ведро с водой и вскипятила, а охотник очень умным оказался, бросил в ведро заварки, потом знаешь, как радовался, всё чай нахваливал. Мне бы ведро не осилить - ударной ионизации не хватит, я вот только ручку могу тебе погреть, смотри как посинела, наверное, уже тор твой остывает, не забыла в какую сторону ларморовские спирали пускать, может быть, ты их против часовой стрелки закрутила?
Я это могу, - часто лево и право путаю, особенно когда по незнакомой дороге лечу, а карты нету, но ты же мне расскажешь куда лететь, зачем мне думать? Расскажу, конечно, но вдруг тебе не захочется по моей дорожке летать. Как это не захочется, видишь, что мы с тобой уже двойные, у нас и ниточка жемчуга общая есть уже, не потеряемся. Тогда давай посветимся поярче, потрещим, пусть нас все видят, какие мы овальные, красивые, какие искорки умеем пускать, давай закружим хоровод вокруг этой трубы. Давай, держи меня за жемчужинку крепче, начнём кружиться с тобой, пока наши торы не закружатся.
Две молнии, одна голубая с сиреневым сердечком, а другая оранжевая с красным, взялись за жемчужную ниточку и начали кружиться вокруг ржавой трубы над домом с черепичной крышей. Они кружились и кружились, распускали яркие хвостики, веселились, смеялись и искрились. Им так хотелось оставить на небе след, но небо было таким большим, таким огромным, что они оставляли только небольшой след колечками вокруг ржавой трубы, а небо их даже не замечало.
Они продолжали свой танец и так крепко прижимались друг к другу, что иногда уже не было видно связывающей их жемчужной ниточки и не было уже понятно, где тут молния голубая с сиреневым сердечком, а где оранжевая с красным. Они так увлеклись своим танцем и своими сердечками, что не заметили, что уже задевают ржавую трубу, которая вдруг вцепилась в них и не захотела отпускать, молнии последний раз вспыхнули и исчезли в её горловине.
Вечер оставался таким же тихим, не было слышно ни одного шороха или треска, он по-прежнему располагал к задушевному разговору.
Колючка
Она была такая колючая, какой может быть колючей только колючка. Ей было совсем не страшно стоять одной посреди поляны и подставлять свои колючки холодному зимнему солнцу, влажному весеннему ветру, нещадной летней жаре и осенним бурям. Её колючки никогда её не подводили. Они исправно отгоняли непрошеных гостей, помогали задерживать влагу, собирали утреннюю и вечернюю росу, если была засуха. Если было много дождей, то вода быстро сбегала по колючкам на землю и колючка оставалась почти сухой на самом сильном дожде. Колючки давали приют полезным букашкам и кололи в брюшки жадных прозрачных тлей.
Колючка была очень довольна своими колючками. Она была очень довольна ими, пока в лес не пришли дети. Дети нарвали множество разных ягод, собрали грибов, орехов и вышли отдохнуть на поляну. Смотрите, какая противная колючка здесь растёт. Она заняла самую середину поляны, у неё самое лучшее место во всём лесу. Бедные орехи теснятся в зарослях, ягодки вынуждены сидеть на кочках, грибы одеваются сухими листами, а эта отвратительная колючка выставила свои ужасные колючки напоказ и только и делает, что хочет кого-нибудь уколоть. Дети попытались сорвать и потоптать колючку, но она была очень колючая и быстро поколола детям все пальчики и голые ножки.
Дети были очень сердиты на колючку, но они были очень ленивы и у них были тяжёлые корзинки с ягодами и грибами, только потому они не пошли обратно в лес за палкой, которой так легко было поломать колючку. Дети ушли, а колючка стала думать. Может быть дети правы, я правда такая некрасива, вредная. Это очень хорошо, если я никому не нужна и нравлюсь только сама себе, а если я всем мешаю, что тогда? Что мне делать, думала колючка. Я не могу вырвать себя с корнем и пересадить в лес в заросли к орехам. Я не могу себя засушить, ведь я такая неприхотливая. Я не могу умереть от болезни, меня болезни совсем не берут и откуда такое страшное слово "сорняк", которое говорили дети.
Я совсем не сорняк. Я колючка. Чтобы отвлечься от грустных мыслей колючка стала петь и сочинять стихи. Песни её были скрипучие и шуршащие, стихи её были протяжные и заунывные, как будто ветер свистел в её колючках. Колючку услышал соловей и стал ей подпевать. Соловей пускал трели, а колючка их продолжала шорохом колючек. Соловей так увлёкся трелями и подпеванием колючки, что упал с ветки, а колючка так увлеклась трелями соловья и своим шорохом, что потеряла свою сиреневую головку. Так они и стали поступать каждое утро. Соловей падать с ветки, а колючка терять голову. Потом им стало этого не хватать, и они пели и читали стихи уже не только утром, но и каждый вечер.
Наступил такой момент, когда они, - колючка и соловей, - совсем перестали расставаться, а жизнь их превратилась в сплошную песню и сплошные стихи. Так продолжалось довольно долго. Так продолжалось до тех пор, пока лес не загорелся. Лес горел медленно, он просто стоял и сгорал. Когда казалось, что гореть больше совсем нечему, то дерево на мгновение вспыхивало и исчезало в огне. Потом оно падало, и ещё очень долго на земле ярко сверкали угли. Кусты не делали даже так. Кусты исчезали, превращаясь в угольки и не падая на землю.
Они исчезали прямо в воздухе, только на миг, став красными кружевами. Трава исчезла ещё быстрее кустов, она не становилась кружевом. Она ненадолго обращалась персидским ярким ковром и, вся исписанная дымом, затаптывалась бегущим голубым ветром. Всё превратилось в огромное чёрное поле. Нельзя было понять, где закончился лес, а где началась поляна.
Посередине по-прежнему стояла колючка. Огонь и злой обжигающий ветер не смогли ничего с ней поделать. На самой макушке колючки сидел соловей.
Они не пели и не читали стихов. Они молчали. Они были живы.
Козявка и Чучело
Огромное чучело махнуло мне рваным крылом-рукавом и сказало: ты кто? Козявка я малая. Летаю по свету белому, почитываю объявления разные, присела на тебе отдохнуть. Какое же ты объявление прочитала на мне, чтобы присесть; у меня не лавочки, а плечики, да и костюмчик у меня хороший, ты попортить можешь, я уж и не говорю, что без приглашения козявкам ко мне нельзя, да и никуда козявкам нельзя. Сколько летаю, сколько сажусь, а от тебя первого слышу, что мне куда-то там нельзя, - куда захочу туда и сяду. Нам козявкам, путь не указан, начальства над нами нет, а вот тебя возьмут в любой момент и на аэродром поставят, а там вой такой и ветер такой, что быстро с тебя весь костюмчик-то и слетит.
Зачем ты пугаешь меня вредина такая, козявочка, лучше уж сиди на плече, ничего я тебе не скажу, только не пугай меня; я уж раз стоял на аэродроме, хорошо починили потом, да вот этот костюмчик-то и надели, расскажи-ка мне лучше, планы-то у тебя какие на жизнь, интересно знать, что у вольных козявочек на уме. Рассказала бы я тебе чучело, что на уме у меня, да ума-то и нет, одни мысли болтаются в лёгонькой моей головушке, одни чувства вместо ума-то. Сколько лет чучелом работаю, а чувств никаких никогда не видал, да и толком не знаю, что такое это, может, пока отдыхаешь-то, и просветишь меня старого и потрёпанного.
Перестанешь трясти костюмчиком своим пыльным, тогда просвещу, а то чихать начну, никакого просвещения не получится. Да, ты, не бойся, я сам-то и не могу ничего, это ветер меня потряхивает, а на счёт пыли сейчас договоримся, полезай мне в карман, спрячься на минутку. Чучело встряхнуло плечами и закричало не своим голосом: ветер, ветер, а ну вытряхни из меня пыль, да дуй не по земле, а по мне, да так чтобы я не упал, а то ещё больше испачкаюсь, сделай милость, дружище, дама ко мне в гости залетела, прошу, по дружески, выручай...
Налетел ветер, порывистый, ветер странствующий, ветер вольный, закидал, забросал всё вокруг пыльной бурей, только друга своего чучела не обидел, всего до ниточки вычистил перечистил, всю пыль да песочек старческий из него повытряхивал, стоит теперь чучело совсем как новое чучело. Эй, козявочка, ты жива там, ураган-то нешуточный пронёсся, жива ль? голос-то подай. В жизни такого урагана не видела, да не переживала никогда, ох, и страшно же было. Да много ли ты в жизни видела, козявочка, поживи с моё, постой на ветру и буря ветерочком свежим покажется, и не такое видывали, а ну-ка, глянь на мой пиджачок, топни по нему ножкой, смотри - ни облачка больше из него не вьётся. Ап-чхи, ап-ч-хи... Будь здорова, не болей, ну как?
Отлично всё, можно сказать, что сбросил, лет двадцать ты, чучело. Вот видишь, а ты боялась, рассказывай, а то зря, что ли старались мы с ветром, послушать уж больно хочется, что за чувства козявочек одолевают. Чувства очень простые, да рассказать их можно только на примерах, вот слушай: лечу я сегодня мимо тебя и что же вижу - стоит одинокое чучело, рожа расплылась вся, краска слезла, шляпа набекрень, штаны изорваны все, извини, чучело, но и пиджачок твой любимый, совсем не от Армани... От кого?
Да, неважно, слушай дальше: первое моё чувство такое было - проверить надо, ты кто такой по натуре своей? Добрый или злой, умный или глупый, весёлый или грустный. Бывает и меня любопытство разбирает, вот прилетят иногда воробьи, вроде бы птица знакомая, даже скажу, вредная для моей работы птица, только её шуганешь, а она опять норовит всё тут подо мной поклевать, а я всё одно сначала посмотрю - кто это прилетел, знакомая стая или нет? Если знакомая, то уж всё решено у нас давно - в малых долях всё расписано, а если нет, то зову их атамана перетереть вопросы некоторые возникшие. Говорю ему, ты знаешь с кем связался, на чью территорию прибыл, залётный. Тут уже толковище идёт по-разному, когда как, короче, козявочка - всякое в нашей работе чучеловской бывает, но как-то живём, поле почти целое, да и воробьёв стараемся не обижать.
Как ты, дорогой разговорился-то, о чувствах-то будешь слушать? Ладно, ладно, продолжаю, не обижайся, а то вон глаз поплыл краской, могли бы тебе его и масляной нарисовать, слушай, не куксись: к работе ты приспособлен хорошо, это сразу видно и нрав твой, не злой, видела я как ты с воробьями обращаешься, ласково их так попугиваешь, назидательно, делаем вывод - характер подходит; теперь другое у меня чувство возникает, главное, об остальных можно уж не говорить, а мил ли ты мне будешь? Как это мил, уж позволь тебя перебить, а мил-то зачем? Что нам с тобой жизнь, что ли коротать, так - посидели (постояли), да разошлись в разные стороны.
Это у вас, у чучел так, посидели (постояли) разошлись, а вот у нас, у козявочек, всё не так; нам, козявочкам, до самой глубины жизни надо добраться, чтобы решение положительное принять. Это, какое же такое решение, да ещё наклонное какое-то, ты, знаешь ли, козявочка, меня не пугай, наклонюсь посильнее, да переломлю свою палку-вешалку, как же я пугать-то всех буду, если положительно лягу? Да, в переносном я смысле это сказала (в сторону говорит: вот дуб-то опять попался, старый чёрт) не бойся, никто тебя ронять, да ломать не собирается. Теперь о других чувствах поговорим, о практических: как только я выяснила, что ты мне понравился, то есть - мил, для непонятливых - я начала вокруг тебя летать и место для приземления выбирать.
Вот теперь сижу и тебе внушаю: подхожу я тебе по всем статьям. По каким ещё таким статьям, я ничего у воробьёв деньгами не брал, только борзыми щенками... Да, какая мне разница, дорогой, чем ты на жизнь зарабатываешь, борзыми, так борзыми, лишь бы всё в дом шло, в наш дом... Поле мой дом, козявочка, подходит ли поле-то тебе? Так, ты, думаешь, что я с неба свалилась, тоже в поле родилась, вон под той крапивой на краю его, да зачем мне далеко от родного-то места отлетать, поговорим ещё, вразумлю тебя как мы с тобой жить будем дальше; да согласен ли, ты, чучело, со мною жить? Я согласен, только вот мне непонятно...
Так и стоят (сидят) они до сей поры в поле том, чучело рваное, да козявочка перелётная, о чём говорят? Да, всё о том же...
Карусель
Карусель скрипела и качалась, но крутилась. Она представляла себя кораблём. Шли затяжные дожди и капли, стекающие с крыши карусели, косо занавешивали парк от матросов на палубе. Вот боцман со свистком на шее - это белый медведь. Две лошадки, застывшие в единственной знакомой им позе с танцующими ногами, они всегда будут танцевать, даже если стоит карусель, их остановить невозможно, у них поводья нарисованные. Пара белых лошадок с синими сёдлами это юнги.
Что же тут делает и какая у него должность на корабле, у паровозика с огромной трубой, отлично, придумали - он будет свистком боцмана. Когда медведю надо будет подать сигнал свистать всех наверх, он страшно заревёт, все соберутся на палубе и тогда он скомандует: слушать мой свист, а ну-ка, паровозик, просвисти нам мою команду. Паровозик соберётся духом и как свиснет...
Зайчики это конечно матросы, но зайчики не умеют бегать по мачтам, ну и ничего страшного - они будут мыть палубу. Всем зайчикам нужно будет выдать швабры и тряпки, а ведра не надо, зачем вёдра, когда такой дождь, подойдут к моему борту и зачерпнут воды прямо из дождика в тряпку. Зайчики прекрасно с этим справятся, они отлично надраят палубу до блеска, ведь с корабля не убежишь, да и зачем им, зайчикам, бегать, когда лиса не собирается за ними гнаться, кстати, что у нас будет на корабле делать лиса? Может быть, ей доверить прокладывать кораблю курс, нет, это будет слишком, тут не хитрости нужны, а знания, бог знает, чему училась наша деревянная лиса, лучше кораблём не рисковать.
Наверное, лисе хорошо подойдёт должность медсестры. Да, пусть лиса будет симпатичной рыженькой сестричкой, повесим на неё изящную сумочку с красным крестом и не забудем надеть коротенький халатик. Жаль, что скоро она уйдёт с корабля. Симпатичные медсёстры долго медсёстрами не работают, их берут замуж седые носатые врачи и уводят с кораблей в уютные домики и квартирки. Ничего, наша карусель пока не останавливается, поэтому сойти на берег лисичка не сможет, по секрету скажем, что и не предлагал пока ей никто, ничего, всё впереди.
Так, а что это за весёлая компания, это обезьяны, вот они, несколько сразу, отлично, нам нужны матросы, которые будут ставить и убирать паруса, матросы, которые ничего и никого, кроме змей, не боятся. Обезьяны это прекрасные храбрые матросы, потому что на нашем корабле нет змей. Змей на корабле нет, зато вокруг сплошные змеи из тягучих дождевых струй, это небесные змеи, спускающиеся с лиановых тучек, змеи, падающие с облачных деревьев и зависающие на своих хвостах, они спешат к земле поодиночке, а на ней уже собираются в клубки луж, сливаются в огромные озёра и выбегают из озёр реками, поэтому змей так реками и рисуют на картах. Она, карусель, это видела, змеи на карте это реки, а вот карусели он не нашла, точнее, нашла, но постеснялась себя сравнивать с Антарктидой, хотя, почему бы и нет, ведь мы очень похожи.
Ладно, решила карусель, пускай на карте я буду Антарктида. Она такая красивая, Антарктида, такая белая, до неё так далеко, вокруг неё такой голубой, замечательный океан, но какая же она холодная, даже не знаю, становиться мне на карте Антарктидой или нет.
Вот так всегда, - думала карусель, - что-то для себя выберешь, кажется, уж совсем, совсем выбрала, а оказывается, всё только начинается. Сомнения начинаются, вдруг совсем и неправильно я выбрала. Да, что же это я разволновалась так. Всё равно никто сегодня в парк в такой дождь не придёт, никто и не заметит, глядя дома на карту, что это я такая гордая и холодная, прекрасная и белая, сижу на юге земного шара и кручу его, и кручу, я же всё-таки карусель.
Замок
Вьётся ленточка реки, вьётся и уходит в холм. На холме стоит замок. Стены замка продолжение холма, башни замка..., а вот башен-то у замка и нет. Не может такого быть, так не бывает! В волшебной стране бывает всё и замок без башен тоже. Хорошо, признаемся сразу, не будем вас мучить, есть одна, но только одна башня у этого замка, но не обманывали мы, когда говорили - нет башни - не так сказали просто: не нет, а просто не видно. Эту башню, если она тебе нужна, надо позвать; сказать, разумеется, как и положено, в волшебной стране заклинание и башня прибежит.
Не совсем прибежит, а приедет, она не может бегать эта волшебная башня, она только двигается по стене замка, вроде как по рельсам, ну, вы понимаете, не рельсы всё же стена замка, но похоже, очень на рельсы похоже. Башня волшебная и может отбить нападение любых даже волшебных врагов. Эта башня может даже говорить, мы точно не знаем, но возможно у этой Башни есть и душа. Вот одна беда только у Башни - нет в башне ворот. Нет и всё, а в этих волшебных странах, даже спросить толком не у кого. Не поверите вы нам, скажете, а откуда вы всё это взяли, да нам сейчас говорите; а вот и не обманываем - у нас путеводитель есть, да на русском языке, в нём-то всё написано и, как принято в сказочных путеводителях по волшебным странам, всё белым по белому обозначено.
Кто что хочет, тот то и читает - всё, что ему первое в голову придёт, поняли, наконец? Ну и хорошо. Вот подойдём и спросим у холма: скажи-ка, дружище, Холм, отчего это у вашей Башни, у которой даже душа есть, нет ворот? Холм насупится, лесок бровей нахмурит на своём крутом лбу и ответит: погодите, не мешайте люди добрые, мне речку надо проглотить, вот проглочу речку и тогда поговорим, как следует, по-холмовски, по-простому, по-дружески даже, только пока речку всю не проглочу, говорить не смогу. Ужас-то какой, ведь речка всё течёт и течёт, так когда же холм освободится - никогда уж, это ясно как день. Ясно, как день, а вечер уже, может, сами попробуем у Башни спросить, почему, Башня, нет ворот у тебя?
Какие вы ребята непонятливые, я же Башня боевая. Вы, знаете, какое самое слабое место у башен? Ворота; а я самая неприступная башня из всех башен мира, потому меня и зовут Волшебная Неприступная Башня, поняли теперь? Понять-то мы поняли, а что делать тем, кто хочет в замок войти? Мы ведь приступать его не собираемся, просто в гости пришли. Ох, и проблемы у вас, вы же в гости пришли! Пришли, так заходите. Ничего не понимаем, но идём и что самое странное - проходим, а вот, как и сами не знаем, проходим и проходим, проходим..., а где замок-то, да прошли вы его уже - это стены над нами смеются, а громче всех Волшебная Неприступная Башня смеётся.
Стоим, растерялись, на небо только посмотреть и можно, оно хоть привычное, такое же, как у нас голубое, а всё остальное, лучше даже не осматривать, всё не такое. Хорошо, где замок не знаем, но поесть-то в гостях можно, конечно можно, страна-то волшебная, чего тут только нет. Походим к столу. Тарелка к нам подползает: чего изволите, гости дорогие, да так это говорит, что мы вам только с догадкой это переводим, а на самом деле, кто её там знает, что она сказала. Вдруг свист раздаётся и ещё тарелки бегут, подносы разные бегут, чаны дымящиеся, а запахи такие, что в век не описать. Садимся за стол, начинаем есть, а сами друг на друга смотрим и глазами спрашиваем: чего это мы едим?
Ох, вкусно вроде, а вдруг не вкусное что дали, а мы просто об этом не знаем, страшновато как-то. Спросить не решаемся, пробовали уже один раз, спросили, так нам ещё столько же принесли всего, а так и не узнали, чего это мы поели, да с добавкой. Мы говорили уже вам - вечер на дворе, хотя уж и не знаем, как сказать, что тут двор, а что улица, никто всё едино не знает. Вдруг карточка волшебная из кармана у таксиста выскакивает и перед носом у нас крутится. Делать всё равно нечего, берём карточку эту, отдаём волшебные деньги за то, что прокатились недалеко, и пешком могли дойти, но страна чужая, волшебная, попробуй, выступи - вмиг заколдуют. Уж, куда привезли, там и остановимся, да и неплохо тут, если бы ещё понимать что-то, а так здорово даже, всё не так как у нас - отдыхаешь замечательно, все семь дней, семь ночей.