Причиной, побудившей меня вспомнить и по-новому отнестись к событиям более, чем сорокалетней давности, послужили три старые общие тетради с разрозненными пожелтевшими страницами, которые случайно попали ко мне во время одного из отпусков, проведенных мною в городе Шомске Новгородской области. При первом же взгляде на них меня сразу заинтересовал способ произведённых на этих страницах записей, напоминавших стенографическое письмо. Так как я сам в некоторой степени владею системой Соколова /в юности окончил курсы ГЗОС/, то у меня появился чисто практический интерес воспользоваться своими знаниями и расшифровать загадочные страницы. К моему удивлению, ни в одной из строчек я не нашёл знакомого мне слова или словосочетания. Поскольку Шомск был оккупирован немцами во время ВОВ, возникло предположение, что записи сделаны на немецком языке. Но и это не подтвердилось при дальнейших исследованиях.
Возможно, содержание записей так и не было бы раскрыто, если бы не встреча с товарищем по давней службе на флоте Н.Г.Харламовым. В разговоре с ним я коснулся заинтересовавших меня тетрадей, и он тут же предложил мне свои услуги, так как работал непосредственно с ЭВМ и хотел бы проверить её возможности в расшифровке текстов. А спустя месяц на моём столе уже лежали расшифрованные и отпечатанные листы рукописи.
Первое, что мне сразу бросилось в глаза, когда я перебирал страницы, написанные от первого лица, это промелькнувшая в них знакомая фамилия, очень редкая для наших краёв, принадлежавшая человеку, который в годы оккупации немцами Шомска вырвал меня из рук смерти своим искусством врачевания. Упоминание этой фамилии вызвало у меня ещё больший интерес к их содержанию и заставило отнестись к ним более внимательно. Для начала я собрал страницы в хронологическом порядке, и, просмотрев их, убедился, что они являются дневником, причем некоторые его страницы содержали в себе записи, явно свидетельствовавшие о безудержной фантазии автора, якобы раскрывшего тайну продления жизни человека. Но в то же время страницы дневника, описывающие жизнь его автора в селе Высоком и в Шомске в период оккупации, не вызывали никаких сомнений в правдивости изложенного, так как подтверждались известными фактами. Естественно, возник вопрос о достоверности содержания остальных страниц, и к ним следовало отнестись более критично.
И вот, наконец, последующее сопоставление записей в дневнике с изученными мною лично архивными материалами в Ленинграде, Свердловске, Иркутске и других местах, упоминавшихся в нём, постепенно подтверждало достоверность удивительных и невероятных фактов и событий.
По возращении в Ленинград я уже другими глазами смотрел на историю жизни героя военной кампании 1904-1905 гг., бывшего поручика 17-го полка Маньчжурской армии Шарапова В.И., человека с необыкновенной судьбой, ещё в 1909 г. раскрывшего тайну продления жизни.
Предлагая читателям роман "Тайна пожелтевших страниц", я всё же должен предупредить, что, хотя он и основан на фактах, изложенных в дневнике, мне приходилось заполнять пробелы, вводить новых действующих лиц, воссоздавать ход мыслей главного героя, чтобы придать повествованию последовательную и законченную форму. Недостаточно освещены в романе и события с 1919 по 1941 годы, поскольку многие страницы дневника, по всей вероятности существовавшие, так и не были найдены, а других источников о жизни Шарапова В.И. за этот период я, к сожалению, не имел.
Прошло более 20 лет после написания романа. За это время я тщетно пытался опубликовать роман через какое-нибудь из существовавших в советское время издательств, однако не смог пробиться сквозь различные идеологические и бюрократические препоны. Меня упрекали в восхвалении подвигов белогвардейского офицера и в недостатке, по мнению цензоров, патриотизма у главного героя, что не соответствует действительности. На самом деле, несмотря на тяжкие испытания, которые выпали на его долю, главный герой не только является нестоящим патриотом своей Родины, но на протяжении всего романа проявляет высоко моральные человеческие качества, посвятив всю свою жизнь служению людям.
Моё последнее обращение в очередное издательство закончилось получением рецензии на шестнадцати машинописных страницах, в конце которой дотошный рецензент проявил повышенный интерес только к дальнейшей судьбе изобретённого героем романа препарата БС /биологического стимулятора/. Получив последнюю отрицательную рецензию, я всё-таки испытал чувство морального удовлетворения, так как реальность описываемых в романе событий не вызывала у рецензента сомнений. После подобных рецензий я сдался и на долгие годы прекратил попытки издания романа.
В настоящее время, когда в некоторых странах и в России уже появились препараты, предупреждающие старение и даже омолаживающие организм, я полагаю, что тема моего романа стала более актуальной, и надеюсь, что роман будет с интересом воспринят читателями.
Пользуясь случаем, выражаю благодарность Н.Г.Харламову за оказанную мне помощь при расшифровке рукописи.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ.
ГЛАВА ПЕРВАЯ.
Зал был наполнен музыкой вальса.
Его мерные объёмные звуки волнами растекались над танцующими парами, окутывая их нежной мелодией, незримо кружились вместе с ними и, вновь вспорхнув, плыли дальше, в другую часть зала. Они проплывали над сидящими за столиками ресторана офицерами в парадных мундирах, на которых то у одного, то у другого в свете электрического освещения вспыхивало золото наград, над нарядными дамами в драгоценностях, дополнявших их красоту, и, наконец, над изысканно одетыми холёными мужчинами в штатском с дорогими сигарами в зубах, бросающими снисходительные взгляды на военных и всех остальных, которых они не считали людьми своего круга.
Оркестр играл вальс.
Усатый капельмейстер в расшитом золотом мундире, откинув назад посеребрённую сединой голову и, весь отдавшись своему искусству, размахивал дирижёрской палочкой, иногда с осуждением поглядывая на какого-нибудь незадачливого музыканта, если его слух улавливал лишний бемоль или диез, допущенный им в своей партии. Но вот он снова преображался и, слегка прикрыв глаза, чтобы полнее чувствовать музыку, продолжал вдохновенно руководить оркестром, добиваясь от него мельчайших нюансов, заложенных композитором в партитуре и тех, что подсказывало ему его собственное чутьё. Мелкие бисеринки пота, выступившие у него на переносице, говорили о том, что капельмейстеру приходилось затрачивать много энергии на, казалось бы, лёгкую работу, и лишь сведущий человек мог понять, каких усилий стоило подчинить себе оркестр из военных музыкантов, специализировавшихся на гимнах и маршах, а теперь привлечённых для игры в ресторане, чтобы услаждать слух изысканной публики.
А музыка действительно была прекрасной. Уже с первых её тактов стал постепенно смолкать разноголосый шум, создаваемый посетителями ресторана. Их взгляды непроизвольно обращались в сторону оркестра и танцующих пар, на губах застывали невысказанные слова, а в памяти всплывали картины уже, казалось, далёкого прошлого, навеваемого звуками вальса. Многие слушали с бокалами в руках, не прикасаясь к ним губами, чтобы слишком прозаическими действиями не вспугнуть восприятие прекрасной музыки, уносящей в то время, когда большинство из присутствующих ещё не думало о том, что вскоре судьба забросит их далеко от родных мест. И сейчас картины мирного прошлого медленно проплывали в сознании, сменяя одна другую, воспроизводя самое дорогое и знаменательное в памяти тех, кто был очарован льющейся музыкой.
Кружились пары.
Небольшого пятачка перед оркестром явно не хватало для всех желающих, и те, кто чувствовал себя в танце неуверенно, предоставили его хорошо танцующим, а сами довольствовались проходами между столиками, ограничиваясь несложными па. Наслаждаясь не столько вальсом, сколько близостью партнёра, они обменивались друг с другом взглядами, говорящими иной раз то, что невозможно выразить словами, нежными пожатиями рук, заставляющими трепетать сердца, и лёгкими движениями губ, шёпотом произносящих слова, совершенно неразличимые в звуках царившей над залом мелодии вальса.
А на пятачке кружились пары, словно соревнующиеся в лёгкости и красоте исполнения танца, в этом бесконечной вихре, от которого слегка кружится голова, а сам как бы находишься в состоянии невесомости. Видя перед собой только лица друг друга, пары безостановочно вальсировали, изредка включая в однообразный рисунок танца красивые па, поражающие художественностью исполнения.
Но вот то одна, то другая пары, не выдержав непрерывного темпа вальса, переходили на упрощённые движения и освобождали место на пятачке тем, кто продолжал вальсировать. Постепенно танцующих пар становилось всё меньше и меньше. Наконец, наступил момент, когда осталась только одна, приковавшая к себе всеобщее внимание. Почувствовав, что уже никто не стесняет их движений, партнёры начали с ещё большей лёгкостью вальсировать, заполняя собой всё оставшееся пространство.
Ведущим в этой паре был молодой офицер в звании поручика, который легко управлял своей партнёршей даже в самых сложных па, демонстрируя окружающим слитность исполнения танца. Портупея с широким поясным ремнём плотно облегала его спортивную фигуру, а идеально сидевший на нём мундир говорил об отношении офицера к своей форме. Лицо поручика было несколько смугловатым, но видимая иногда из-под воротника мундира белая полоска шеи свидетельствовала о том, что эта смуглость лишь результат длительного пребывания офицера на открытом воздухе. Привлекали к себе внимание тёмные глаза поручика с заметным прищуром и густые, чёрные, резко выделявшиеся даже на смуглом лице, брови, раскинувшиеся к вискам как крылья неведомой птицы. Брови придавали его лицу резкое, даже несколько жестокое выражение, но губы, подвижные и приветливые, с мягкой улыбкой, спрятавшейся в уголках, говорили о другом, как и открытый взгляд тёмных глаз, видевших в настоящее время только свою партнёршу. Нежно и в то же время уверенно, незаметным движением рук он заставлял её полностью подчиняться себе, проявляя подлинное искусство партнёра. Окружающие, кто с искренним восхищением, а кто и с чувством лёгкой зависти, наблюдали за ними, не в силах оторвать глаз от искрящейся весельем пары, от их милых улыбок и от самого танца, отличавшегося артистичностью исполнения. Иногда густая прядь тёмно-каштановых, слегка вьющихся волос спадала на глаза поручика, и он интуитивно, но в то же время не отрывая взгляда от партнёрши, делал резкое движение головой назад, отчего грудь его поднималась, и на ней в свете яркого электрического освещения, льющегося со всех сторон от хрустальных люстр и позолоченных канделябров, переливаясь золотом и бросая отражённые лучи на лицо и платье партнёрши, сверкали ордена и медали, подобно панцирю, прикрывавшему мундир поручика. Четыре золотых Георгиевских креста, орден Владимира и другие награды, - таков был "иконостас" знаков доблести молодого офицера, поражавший каждого, кто впервые видел поручика в парадном мундире.
Его партнёрша, миловидная блондинка лет девятнадцати, с простой, но аккуратной причёской из чистых золотистых волос, крупными локонами ниспадавшими на плечи, в светло-голубом платье, так гармонировавшем с её глазами, прикрытыми длинными густыми ресницами, казалось, с ещё большей страстью, чем поручик, отдавалась танцу, не сводя своего влюблённого взгляда с лица партнёра. Иногда её тронутые улыбкой, ещё не познавшие помады, губы шептали какие-то нежные слова, никому не слышные, но понятные одному поручику, и тогда с замиранием в сердце девушка чувствовала ответное пожатие его руки.
Даже капельмейстер, вначале стоявший спиной к танцующим, сейчас, насколько мог, повернулся к ним и, с явно выраженным удовольствием наблюдая за танцующей парой, старался извлечь из подвластного ему оркестра всё, что только можно было достигнуть чудесным мановением дирижёрской палочки. Нежнейшее пианиссимо, как бы переливавшееся всеми цветами радуги, постепенно переходя в крещендо, заканчивалось могучим форте и даже фортиссимо, напоминавшим собой раскаты грома, от которого начинали дрожать роскошные люстры, освещающие эту часть зала, и зайчики отражённого ими света казались лёгкими порхающими пушинками.
Оркестр играл вальс.
Молоденький мичман, нерешительно топтавшийся при входе в зал, с плохо скрытым волнением, пощипывая едва начавшие пробиваться усики, несколько минут робко выискивал прищуренным взглядом самый скромный столик, за которым можно было бы приобщиться к ресторанной публике. Наконец, недалеко от входа, в правом углу зала, мичман заметил столик, за которым в одиночестве сидел офицер лет сорока с погонами капитана медицинской службы. Облокотившись на скатерть обеими руками, он с пристальным вниманием наблюдал за оставшейся на пятачке танцующей парой, причём его брови сползли к переносице, а губы кривились в непонятной усмешке, открывая плотный ряд прокуренных зубов. Убедившись, что место рядом с офицером свободно, мичман слегка одёрнул, вероятно недавно сшитую, морскую тужурку, чтобы она, не дай бог, не оставила на себе складки, лёгким щелчком пальца стряхнул с неё несуществующую пылинку и слегка покачивающимся, неторопливым шагом "морского волка", для которого рестораны и кабачки были вторым домом после "коробки", подошёл к медику.
- Прошу прощения, господин капитан, - голос мичмана прозвучал глуховато и с хрипотцой, /после окончания Морского корпуса в Петербурге мичман значительную часть своего отпуска посвятил отработке этого хрипловатого тембра, который, как он считал, присущ настоящему моряку/, - у Вас не найдётся свободного места?
При этом он слегка склонил голову с короткой, но элегантной причёской и лихо щёлкнул каблуками.
Капитан не реагировал...
В отличие от окружающих, со снисходительными улыбками обратившими своё внимание на бравого мичмана, капитан-медик был полностью поглощён наблюдением за танцующей парой и, не заметив подошедшего мичмана, не расслышал его голоса. Он даже слегка наклонился в противоположную от мичмана сторону, выбирая себе более удобную позу для наблюдения.
- Господин капитан!
На этот раз петушиная нотка, проскользнувшая в тренированном баритоне мичмана, была услышана капитаном. Мельком взглянув на него, капитан доброжелательно махнул рукой, указывая на стоявший по соседству слева стул.
- Садись, мичман. Я здесь один.
Требовать сатисфакции за обращение к офицеру на "ты" мичман не решился. Тем более, что он только второй раз в жизни переступил порог ресторана. Первый раз это случилось в Петербурге, после окончания корпуса, когда его туда затащили друзья. Вполне возможно, что в среде боевых офицеров, уже понюхавших пороха, так принято. Всё же несколько шокированный оказанным приёмом, но, не желая портить отношения с капитаном, мичман, ещё раз окинув взглядом зал ресторана, как бы как бы выбирая наиболее удобное место за столиком, присел на указанный ему капитаном стул. И только тогда по настоящему огляделся. Столик оказался в торце одного из проходов к танцплощадке, а мичман сидел к ней лицом, так что он оказался даже в более выгодном положении, чем капитан, которому приходилось сидеть в вполоборота к танцующим, чтобы иметь возможность наблюдать за ними. Своё первое появление в "свет" мичман решил посвятить только знакомству с рестораном и его публикой, а танцевать он ещё стеснялся. Смотреть же отсюда на танцующих было удобно, да и вообще весь зал перед ним был как на ладони. Заняв место за столиком, мичман несколько растерялся, не зная, как он должен вести себя дальше, но его выручил появившийся откуда-то сбоку официант-китаец, в белом фартуке, с косичкой и неизменным полотенцем на сгибе левой руки.
- Чито желает господина капитана? - китаец изогнулся и уже в поклоне обратился к мичману на вполне понятном русском языке, но с присущим всем китайцам акцентом. - Шампанская, ликёра, наливка, - китаец выпрямился и заученным монотонным голосом перечислял ассортимент имеющихся в наличии вин. - Можно водка, - добавил он, заметив, что мичман не реагирует на вина.
- Водки и..., - взгляд мичмана упал на остатки закуски, стоящей перед капитаном. - Водки и крабов...
- Попить капитана хочет? - вновь изогнулся в поклоне китаец. - Чай, лимонада есть.
- Не хочу, - брезгливо скривил губы мичман, внутренне польщённый, что его повысили в звании. - Водки и побыстрее! - начальственным голосом добавил он, покосившись на капитана. Но тот, кажется, ничего вокруг себя не замечал, по-прежнему устремив свой взор на танцующую пару.
- Холосо! - официант исчез так же внезапно, как и появился.
В ожидании заказа мичман достал из кармана своей флотской тужурки массивный серебряный портсигар и стал медленно вертеть его в руках, загорелые кисти которых резко контрастировали с ослепительной белизной манжет, выпроставшихся из рукавов тужурки. Но это бесцельное занятие было непродолжительным. Уже в следующую минуту деланно равнодушный взгляд мичмана внезапно остановился на танцующей паре, ослеплённый блеском наград, сверкавших на груди поручика. Видение оказалось для мичмана столь неожиданным, что от удивления он даже приоткрыл рот, как бы произнося букву "а". И лишь спустя несколько секунд мичман догадался сжать губы, но не в силах сдержать появившееся в глазах любопытство, склонился к соседу:
- Простите, господин капитан. Вы не знаете, кто этот офицер, что танцует с девушкой? Надо же, столько наград! Случайно, это не Шарапов? Очень похож по портретам в газетах.
Вопрос был задан вполголоса, но, несмотря на заглушавшие его звуки вальса, сразу достиг слуха капитана. Он медленно отвёл свой взор от танцующих и повернулся к мичману.
- Спрашиваете, не Шарапов ли это? - повторил капитан заданный ему вопрос, и лёгкая усмешка тронула его плотно сжатые губы. - Да, это Шарапов. Именно тот. Портретов других Шараповых и я не встречал...
Считая, что дал исчерпывающий ответ, капитан отвернулся от мичмана и склонился к накрытой перед ним сервировке. Машинально взяв вилку и, зажав её между указательным и средним пальцами, стал постукивать её ручкой по поверхности стола, погрузившись в свои мысли. Слова капитана ещё больше заинтриговали мичмана. Нескрываемое восхищение засветилось в его широко раскрытых глазах, видящих наяву легендарного героя, о котором он так много читал и слышал, ещё будучи в родном Петербурге.
- Так это действительно Шарапов? - тихо воскликнул мичман, восторженно поедая глазами своего кумира. - Давно мечтал его увидеть. Какая удача, что он здесь!!!
Неподдельный восторг мичмана чем-то резанул ухо капитана, и он уже сам обратился к мичману:
- А чему тут удивляться? - голос капитана звучал как-то приглушённо и снисходительно. - В этом заведении он бывает довольно часто. До позиций недалеко, а начальство к нему благоволит. Вот и старается взять от жизни всё... Сегодня он здесь, а завтра..., - капитан не договорил и, несколько подумав, продолжил: - Если учесть стремление поручика к славе, то это завтра может оказаться для него последним днём. Не думаю, чтобы ему всё время так исключительно везло... Везение всегда было временным явлением... И он не исключение...
Капитан говорил отрывисто и, как показалось мичману, с какой-то неприязнью к поручику. Последние слова он произнёс как бы про себя, уже отвернувшись от мичмана, чтобы скрыть промелькнувшую на его губах саркастическую усмешку, но мичман всё же услышал их.
- Почему же так пессимистически, господин капитан? - мичман грудью стал на защиту своего кумира. - Ещё Суворов говорил: "Везение, везение, но, помилуй бог, а где же умение?" Нельзя же отказать поручику в индивидуальных способностях? В интуиции, как писали газеты, трезвом расчёте, самообладании и смелости, в конце концов? Смелого пуля боится, смелого...
Но мичман не успел до конца процитировать фразу Суворова. Музыка окончилась, и тут же раздался гром рукоплесканий, сопровождавших танцевальную пару, шествующих через зал к двум составленным столикам, за которыми уже сидело несколько пехотных офицеров. Мичман тоже хлопал в ладоши, пока пара не села на свои места, и повернулся, было к капитану, но появившийся между ними с подносом в руках официант с присущей ему ловкостью стал расставлять на столике перед мичманом заказ, предварительно протирая каждый прибор салфеткой. Разговаривать через него было неудобно и, откинувшись на спинку кресла, мичман с удовольствием закурил, изредка поглядывая на расположенный недалеко от них столик, где в компании друзей сидели поручик с девушкой.
Наконец, официант завершил сервировку и, наполнив из принесённого графина сверкающую чистотой рюмку мичмана, с лёгким поклоном удалился, лавируя между столиками.
- В вас говорит молодость, мичман, - первым вернулся к прерванному разговору капитан, снисходительно поглядывая на мичмана. - Чертовское везение, не больше. Но всё-таки везение. А это значит до поры до времени. Вы поняли мою мысль?
Не ожидая ответа, капитан вдруг решительно схватил стоявший перед ним наполненный бокал и залпом выпил, слегка поморщившись. - Не верю, чтобы человеку, кто бы он ни был, бесконечно везло в игре со смертью, и уверен, что ваш герой это отлично знает, но какие-то причины вынуждают его поступать именно так. Время фаталистов кончилось...
Капитан замолчал и, отставив бокал, стал ковырять вилкой в тарелке с закуской, выуживая из неё остатки крабов. Время от времени он слегка поднимал голову и бросал пронзительный взгляд в сторону поручика, за чьим столом царило безудержное веселье. Мичману показалось, что капитану неприятен разговор об его кумире, и тоже примолк, не желая ему надоедать. Оркестр по просьбам посетителей снова заиграл вальс, и поднявшиеся из-за столиков пары, в том числе и поручик с девушкой, осторожно начали пробираться к "пятачку". Предоставленный самому себе, мичман вспомнил об ожидавшей его сервировке и уже протянул руку к наполненной официантом рюмке, но тут же передумал и взялся за графин.
- Разрешите? - немного волнуясь от собственной смелости, обратился он к капитану. - За компанию?
- А? Вы мне? - капитан оторвался от своих дум и посмотрел на мичмана. - Что вы сказали?
- Разрешите? - мичман поднял над столом графин. - За компанию?
- Ну что ж, за компанию можно, - капитан отложил вилку и, согласно кивнув головой, выпрямился. - По правде говоря, я уже изрядно нагрузился, но с вами не откажусь. - Достаточно, - сделал он предостерегающий жест рукой, когда мичман до половины наполнил его бокал.
Поставив графин, мичман первый предложил тост.
- За знакомство! - он приподнял бокал до уровня груди, следя за тем, чтобы водка случайно не выплеснулась через край. - Я здесь человек новый и ещё почти никого не знаю. Мичман Иванов, - отрекомендовался он, сделав ударение на втором слоге фамилии, после чего замолчал, выжидая, когда капитан назовёт себя.
Тот сидел, снова облокотившись на стол, казалось погружённый в свои мысли, но, заметив выжидательную позу соседа, чокнулся с ним бокалами, издавшими хрустальный звон.
- Моя фамилия Ващинин, - представился капитан. - Тоже не могу похвастаться, что я здесь известная фигура, хотя по сравнению с вами, наверняка, являюсь старожилом. Не люблю заводить знакомств, - как бы объяснил он причину отсутствия друзей. - Всегда это к чему-нибудь обязывает.
Ващинин замолчал, словно хотел выслушать мнение мичмана на этот счёт, но так как мичман ничего не ответил, то, запрокинув голову, вылил в себя содержимое бокала.
- Хо-ро-шо! - произнёс он секунду спустя, растянув слово на слоги и аппетитно нюхая корочку хлеба. - Вот всегда, прихожу сюда с благими намерениями, отдохнуть и чуть-чуть выпить, а набираюсь, чёрт знает как. Тоска!
Он облокотился на стол и, подперев голову рукой, о чём-то задумался.
Последовав примеру Ващинина, мичман попытался залпом выпить водку, но поперхнулся и, прикрыв рот салфеткой, делал отчаянные усилия, чтобы не закашлять, отчего лицо его покраснело, а на глазах выступили слёзы. Капитан искоса взглянул на него, но, сделав вид, что ничего не заметил, опять погрузился в свои мысли.
- Случайно не в то горло попало, - отдышавшись и покраснев ещё больше, проговорил мичман, стараясь как-то оправдаться за свою неловкость и опасаясь, как бы сосед не принял его за новичка.
- Ничего, это просто с непривычки, - капитан не принял объяснений мичмана, наблюдая как тот, уже не спрашивая разрешения, разливает водку по бокалам. - Мне-то вроде бы уже и достаточно, ну да чёрт с ним. - Махнув рукой, он пододвинул к себе наполненный бокал и повернулся лицом к танцующим.
Мичман тоже последовал примеру капитана, отыскивая глазами поручика с девушкой, но сейчас танцующих было много, и они лишь изредка попадали в его поле зрения. В душе мичман лелеял надежду познакомиться с поручиком, но не представлял себе, как это можно осуществить. Но провидение словно вняло его мечте...
"Его" пара в этот момент оказалась у самого края пятачка со стороны прохода. Сейчас они не вальсировали, а, пользуясь несложными па, медленно передвигались по пятачку, причём взор девушки был устремлён в зал. На какое-то мгновение глаза мичмана и девушки встретились. В следующую секунду она одарила его ослепительной улыбкой и, оторвав руку от плеча партнёра, приветливо помахала ему кончиками пальцев. Польщённый мичман покраснел до кончиков ушей от оказанного ему знака внимания, но догадался в ответ галантно склонить свою голову, как бы благодаря девушку. Правда, та уже повернулась в танце, и его поклон, скорее всего, не был ею замечен. Но это уже не имело никакого значения, так как мичман уже задумался о том, как в перерыве между танцами он подойдёт и представится девушке и её партнёру, и тогда мечта его будет осуществлена. Дождаться только конца танца, когда они направятся к столику...
- А девушка у Шарапова симпатичная, - втайне лелея предстоящее, мечтательно произнёс мичман. - Да и вообще, посмотрите, какая прекрасная пара? Вы не находите?
Мичман задал этот вопрос не только с целью продолжить беседу, но и, желая услышать от капитана подтверждение своего впечатления о девушке, которая сейчас казалась ему самой прекрасной из всех, находящихся в зале. Но капитан почему-то не разделил его восторженности.
- Девушка? - после некоторой паузы кивнул головой капитан в сторону танцующей пары. - Да, симпатичная, ничего не скажешь. Это Вера Кирсанова, медсестрой у нас в госпитале работает. Мой, так сказать, ассистент при операциях. Сейчас рукой мне помахала, увидела только что. А подойти стесняется, боится поручика одного оставить.
Если бы капитан в этот момент посмотрел на мичмана, он бы заметил, как краска снова залила его лицо, но капитан был поглощён танцующей парой и его рука, лежащая на столе, непроизвольно сжалась в кулак. Перехватив взгляд капитана, мичман посмотрел в том же направлении и заметил, что в процессе танца поручик лёгкими движениями губ касался висков и щёк девушки, покрывшихся счастливым румянцем. Некоторая догадка промелькнула у мичмана, объясняющая причину волнения капитана, и он сочувственно подумал о нём, мысленно сравнив с поручиком. Похоже, что шансов у Ващинина было мало.
Усмехнувшись чему-то своему, капитан оторвался от этой сцены, рука его разжалась и потянулась за наполненным бокалом.
- Предлагаю тост за наши мечты, мичман, - он поднял бокал и, глядя на мичмана из-под густых бровей, добавил, - если, конечно, они у вас есть... За то, чтобы они сбылись!
- С удовольствием! - принимая тост, восторженно ответил мичман. - Мне даже кажется, что вы умеете читать мысли собеседника. Я лелею одну мечту, правда, едва ли осуществимую, но даже тост за неё вносит как бы душевное удовлетворение. Всегда приятно сознавать, что ты к чему-то стремишься, имеешь перед собой определённую цель. Ведь, в противном случае, даже трудно представить себе смысл жизни. Вы как, согласны со мной?
Ващинин опустил бокал на стол и подозрительно посмотрел на мичмана.
- Я считаю, - ответил он, немного помолчав, - что жить несбыточной мечтой, значит идти на самообман и бесцельно тратить отпущенное тебе природой время. А что касается цели жизни, то не всегда её можно приравнять к мечте, ибо цель - это нечто конечное, осязаемое, в то время как мечты могут быть самыми разнообразными, в зависимости от богатства фантазии. Как вы думаете, - вдруг без всякого перехода спросил он мичмана, кивнув головой в сторону поручика, - какую цель преследует ваш кумир?
- Кто? Поручик Шарапов? - удивился мичман, чья мечта заключалась именно в том, чтобы быть похожим на героя обороны Порт-Артура, - Я, собственно, знаю о нём только по газетам и журналам и поэтому затрудняюсь ответить на ваш вопрос, но могу сделать предположение, что сейчас в своей жизни он, как и все мы, руководствуется патриотическим долгом, обязывающим защищать своё Отечество. Какая ещё может быть у него цель? Она сейчас одна для всех нас...
Мичман замолчал, а на губах Ващинина появилась ироническая улыбка, потом они разжались, и сквозь них прозвучал снисходительный смешок.
- Молодость, мичман! В вас говорит молодость! Голову даю на отсечение, что ваш кумир меньше всего думает о своём долге! Это просто фанатик, одержимый манией славы, чтобы войти в историю, - вот кто такой Шарапов. И только я разгадал его сущность, как психолог. Для всех же остальных он кумир!
- Но позвольте!
- Подождите, мичман, не перебивайте, - прервал Ващинин попытку мичмана защитить своего развенчиваемого кумира. - Вам, кончено, известно, что в первые два месяца войны Шарапов служил в госпитале хирургом. Ещё до меня. Меня позже назначили в госпиталь, и мы с ним не знакомы. Так зачем, спрашивается, он обращался к командованию с рапортами, чтобы его направили в разведку, службу, мягко выражаясь, противоположную медицине?
- Но это же общеизвестно! - горячо воскликнул мичман, почерпнувший все "общеизвестные" факты истории Шарапова из печати. /Газеты и журналы взахлёб писали о патриотизме хирурга, чувство долга которого перед Отечеством превысило инстинкт самосохранения, присущий ещё многим из граждан. Публиковались копии рапортов Шарапова на имя его превосходительства адмирала Алексеева, в которых Шарапов настаивал на своём желании служить в разведке, отказываясь от спокойной должности хирурга в госпитале. Писалось и о том, что главнокомандующий в виде исключения дал своё согласие, и оказался прав. Шарапов на деле доказал, что его рапорт не пустая бравада, а глубоко осознанное стремление, о чём свидетельствуют полученные боевые награды. Писалось и о том, что этот пример всколыхнул сознание тысяч людей, записавшихся добровольцами в действующую армию, а от тех, кто служил в тыловых частях, были получены сотни рапортов с просьбой послать их, по примеру Шарапова, на передовые позиции. Поддавшись общему ажиотажу, мичман тоже подал подобный рапорт с просьбой направить его с бездействующего, как он считал, корабля в разведку, но от своего ближайшего непосредственного начальника получил такой прозаический ответ, что при воспоминании о нём, лицо его заливалось краской.../
- Служба в госпитале не позволяла ему в полной мере проявить себя на пользу Отечеству... - добавил мичман, чувствуя на себе снисходительный взгляд капитана. - Вот я тоже... - разгорячившись, он хотел сказать о своём рапорте, но, вспомнив об ответе на него, тут же залился краской и замолчал на полуслове...
Капитан всё так же снисходительно продолжал смотреть на мичмана. Выслушав его, он медленно протянул руку к стоявшему перед ним бокалу и залпом выпил всю налитую в него мичманом водку.
- Сумбур, сумбур у вас в голове, мичман, - проговорил он, приподнимаясь из-за стола. - Вам всё кажется в розовом свете. Возможно, что этот недостаток молодости и есть ваше достоинство. Всё кажется красивее и понятнее. Но не стремитесь укоротить свою жизнь в погоне за славой, как это делает ваш кумир. Судьбы не повторяются. Спасибо за угощение.
Слегка кивнув на прощание, капитан, провожаемый недоумённым взглядом мичмана, нарочито твёрдой походкой изрядно выпившего человека направился к выходу. Оркестр за его спиной играл вальс.
ГЛАВА ВТОРАЯ.
Ночь с первого на второе сентября 1904 года, опустившаяся на Ляодунский полуостров, мало чем отличалась от предшествующих ей ночей, если не считать, что она была несколько темнее, чем обычно, благодаря появившимся редким облакам, закрывающим часть небосвода и, конечно, отсутствию луны - этого вечного спутника нашей планеты, по определённому графику выполняющего роль ночного светильника.
Окутанная темнотой природа погрузилась в сон с уверенностью, что ничьё вмешательство не сможет нарушить этот миллиардами лет установившийся порядок.
Так же, как и миллиарды лет назад, небо было усеяно звёздами, их было очень много, и, как в любом механизме, состоящем из множества деталей, чаще встречаются неполадки, так и у них бывали катастрофы. Внезапно, то в одном, то в другом месте небосвода, какая-нибудь из звёзд срывалась и стремительно падала на землю, перечёркивая небо светящейся полоской. Сгорая в какую-то долю секунды, она едва успевала озарить местность мертвенно пепельным светом, после чего всё снова погружалось в темноту.
В эту ночь на одном из участков первой линии русских траншей, прорезавших склоны сопок в районе Кинчжоу, группа офицеров, вполголоса переговариваясь между собой, напряжённо всматривалась сквозь темноту в сторону японских позиций, прислушиваясь к малейшим шорохам, долетавшим с той стороны. На исходе был четвёртый час ночи, и все ожидали возвращения поисковой группы во главе с поручиком Шараповым, ушедшей часа три назад в расположение противника.
Ожидание становилось томительным, но пока не вызывало особых опасений, - в стороне японцев стояла тишина, нарушаемая лишь стрекотом цикад, да кваканьем лягушек, выбравших эту ночь для своих вокальных упражнений. Иногда до слуха долетали обрывки японской речи, звяканье металла, даже мелодии русских песен, выводимых на незнакомом инструменте, но эти звуки были привычными, и на них не обращали внимания. Как никак, а до японских позиций каких-нибудь две, две с половиной сотни шагов, а ночью в безветрие слышимость очень хорошая.
С течением времени тревога возрастала. Приближался момент, когда положение группы поиска могло оказаться тяжёлым. Наступало время рассвета.
В последних числах августа передовые посты русских заметили усиленное движение в районе японских позиций, что давало повод к предположениям о концентрации ими своих сил. В то же время сама обстановка на линии фронта была относительно спокойной и лишь изредка нарушалась небольшими стычками на отдельных участках. Скорее всего, японское командование не хотело раньше времени демаскировать себя, но что они замышляли, пока оставалось загадкой. Само собой возникло предположение, что японцы готовятся к решающему штурму русских позиций, потеря которых отрицательно скажется на дальнейшей судьбе Порт-Артура.
Разгадать, к чему готовятся японцы, чтобы в нужном месте и вовремя противопоставить им свои силы, - вот над чем ломало голову русское командование. Но все догадки оставались догадками, и строить на них план ответного контрудара, значит заранее обречь себя на поражение, учитывая большое преимущество японцев в живой силе и технике. Оставалось единственное решение - поиск. Поиск с целью захвата "языка" и документов, раскрывающих замысел противника.
В эту ночь в расположение японских позиций на широком участке фронта командованием было направлено сразу несколько групп поиска. Одна из групп, возглавляемая поручиком Шараповым и состоящая из пятнадцати человек, ушла в расположение японцев в первом часу.
Приказ о проведении поиска был получен два дня назад. Генерал, представитель штаба армии, прибыл в полк вечером 30 августа, и уже через час в блиндаже командира полка была собрана группа из офицеров разведки, одному из которых предстояло возглавить столь ответственную операцию. Срок подготовки был ограничен двумя сутками, и старый генерал понимал, как это мало, чтобы в деталях разобрать её план. Но другого выхода не было, и он лично решил побеседовать с офицерами, объяснить необходимость поиска, какую важность могут иметь добытые сведения и, главное, получение этих сведений, во что бы то ни стало. В ближайшее время второй возможности не будет, так как в случае неудачи противник насторожится.
Конечно, можно было дать команду начальнику разведки, и подготовка к предстоящей операции прошла бы и без генерала. Приказ есть приказ, и любой, назначенный в качестве командира группы поиска, офицер должен был принять все меры к его безусловному выполнению. И генерал не сомневался в преданности и отваге представленных ему офицеров, один из которых должен быть назначен командиром группы. Но кроме горячей головы, необходимо ещё иметь и холодный, расчётливый ум, чтобы не провалить предстоящую операцию и добыть необходимые сведения. Молодёжь!
Беседа с офицерами заняла около часа. Наконец, облегчённо вздохнув, генерал вышел, оставив в их распоряжении десять минут для принятия окончательного решения.
После его ухода офицеры, стеснявшиеся курить при генерале, дружно задымили папиросами.
- Волнуется старик, - первым нарушил молчание Копылов. - Решил лично проинструктировать...
- Да уж не зря сам прибыл. Это нам, господа офицеры, не свободный поиск. Без результата лучше не возвращаться, - добавил прапорщик Литвинов, самый молодой из присутствующих. - Переживает, что не справимся.
- А кто из нас вообще может дать гарантию успеха? - обращаясь ко всем, задал вопрос поручик Огородников. - Да ещё без жертв? Твоё мнение, Вольдемар? - Эта часть вопроса была уже непосредственно адресована к поручику Шарапову, молча, с папиросой в руках, лежавшему на топчане. - Можно гарантировать успех?
- Вопрос не по адресу, господин поручик, - пустив дым колечками, буркнул Шарапов. - Ты у них спроси, - кивнул он головой в сторону японских позиций. - А я не гадалка...
К словам Шарапова офицеры прислушивались. За четыре месяца, проведённых им в "роте охотников", он из офицеров остался единственным её "ветераном", даже, несмотря на то, что он чаще других подвергал себя риску. Опыт подобных вылазок у него был богатый.
Стукнула входная дверь блиндажа, и офицеры примолкли, торопливо бросая в обрез с водой недокуренные папиросы. Генерал возвратился в блиндаж в сопровождении начальника разведки армии полковника Соловьёва, приземистого, с лицом, испещрённым шрамами, и с раздавшимися плечами. При их входе все вскочили, по привычке оправляя гимнастёрки под ремнями поясов и без приказа выстраиваясь в шеренгу.
- Ну что же, Константин Константинович, - обратился генерал к Соловьёву, как бы заново рассматривая стоящих перед ними офицеров, - задача им поставлена. Может, вы ещё сами желаете что-нибудь добавить? Подсказать... Операция предстоит серьёзная... Необходим твёрдый расчёт... А главное - уверенность в успехе! Срыв операции оставит нас слепыми. Да и лишние жертвы... Решайте...
Возраст генерала заставлял его невольно смотреть на стоящих перед ним офицеров как на детей, любой из которых годился ему во внуки, и необходимость послать некоторых из них на смертельный риск вызывала просящие и жалостливые нотки в голосе, никогда не допускаемые им ранее при отдаче приказа, когда он участвовал в войне на Балканах. Но как давно это было...!
Офицеры стояли, потупив взор, чувствуя себя не совсем привычно и испытывая какую-то неловкость перед старым заслуженным генералом.
Дал бы команду, да и всё... Мы же не дети, нечего миндальничать..!
При звуках грубого и хриплого голоса полковника офицеры подтянулись и подняли головы.
- Не беспокойтесь, Пал Иванович! За своих офицеров я ручаюсь. У каждого из них достаточный опыт в подобных переделках и подсказывать им что-либо, не представляя, как может сложиться обстановка, просто неуместно. Пойдут только трое. Разрешите назначить старшего?
- Да, да, действуйте, Константин Константинович, - ответил генерал, доставая из кармана кителя большой клетчатый платок. - Только добровольно... Мы с вами сейчас не имеем морального права... да, не имеем... Необходим успех..., - и, отвернув от офицеров крупное мясистое лицо, генерал стал сосредоточенно сморкаться.
- Ну что ж, орлы, - душевно и отечески обратился к офицерам полковник, - повторяю, что успех операции необходим. Каждый должен критически оценить свои возможности. И особенно правильно меня поймите: - отказ от неё ни в коем случае не будет расцениваться как трусость, поскольку мне доподлинно известна личная храбрость и готовность к самопожертвованию каждого из вас. Но сейчас необходимо отбросить все честолюбивые мечты. Не время!
- Итак, - голос полковника окреп, и он медленно обвёл взглядом стоящих перед ним в шеренгу офицеров, - кто твёрдо уверен, что выполнит поставленную задачу, шаг вперёд!
В следующее мгновение шеренга офицеров качнулась и под чёткий стук каблуков, выдержав равнение, оказалась на шаг ближе.
- Ну вот, - спустя две, три секунды повернулся полковник к словно помолодевшему генералу, - я же предупреждал вас, что бесполезно с ними театр разыгрывать... Видите, что получилось?
- Спасибо, братцы, спасибо, - растроганно промолвил генерал, вновь доставая платок. - Я тоже, бывало, в молодости..., - он не договорил и опять стал сморкаться. - Ну, не буду вам мешать, Константин Константинович, действуйте, как считаете нужным. Я пошёл... Молодцы, ребятки, порадовали меня, старика.
- Минутку, Павел Иванович, - остановил Соловьёв генерала. - И я с вами. Поручик Шарапов! - обратился он к строю офицеров.
- Я! - громко ответил поручик и под завистливые взгляды офицеров сделал шаг вперёд, щёлкнув каблуками.
- Старшим группы назначаетесь вы! Состав её подберёте сами. Утром доложите мне план. А сейчас все свободны.
На прощанье, приложив руку к козырьку фуражки, полковник Соловьёв ещё раз посмотрел в лица стоящих перед ним офицеров, улыбнулся, подмигнул и, молодцевато повернувшись, направился к выходу, где его ждал генерал.
Шарапов лежал на топчане в тесной накуренной землянке, в своей излюбленной позе, закинув руку за голову, а в другой - держа дымящуюся папиросу.
Приближалось утро, когда он должен был доложить полковнику Соловьёву план предстоящей операции, но это его не волновало. При необходимости основы подобных планов рождались в его голове мгновенно, а затем лишь требовалось уточнить кое-какие детали. Да и вообще он больше рассчитывал на интуицию, способность быстро изменить решение в зависимости от складывающейся обстановки. А что она будет не похожа на уже встречавшиеся в его практике, он был уверен. Шаблонов в действии разведчика не бывает, иначе он уже не разведчик. Его действия должны быть неожиданными для противника.
При воспоминании о генерале Шарапов не мог сдержать улыбки, затронувшей уголки губ. "Бедный старик! И нас жалко, и выхода нет! Лет сорок назад, наверное, таким же был, как мы. Вот и переживает... С него тоже требуют..."
И ещё он подумал, что покривил душой, когда после вопроса полковника Соловьёва сделал шаг вперёд, показывая этим, что уверен в успешном выполнении поставленной задачи. Уверенным можно быть только в себе, что сделаешь всё возможное... А какая, к чёрту, может быть уверенность, что японцы нас не прихлопают? Полковник, конечно, тоже понимает, но не показывает вида перед генералом. Не скажешь же ему, что гарантии нет. Старик вконец будет расстроен... Хорошо, что место прохода удачное определили. Может и обойдётся... Только бы там, за линией, шума не наделать. Обратно уж дадут выбраться.
- А как чётко офицеры сделали шаг вперёд! - хохотнул в душе Шарапов, вспомнив этот момент. - Генерал даже прослезился. Действительно, порадовали старика. И это несмотря на то, что каждый из офицеров не больше его, Шарапова, уверен в успехе. А он совершенно не уверен. Офицерская честь! Сколько буйных голов она уже сгубила здесь в его бытность! Конечно, если бы речь шла о свободной охоте и диверсионных налётах, то задача бы упростилась. Там, если подвернётся удобный случай, наделаешь шороху. А если и не подвернётся, тоже ничего страшного, быть бы живу! Здесь же посложнее... Срыв операции насторожит японцев и сделает невозможными дальнейшие попытки...
И вдруг Шарапов поймал себя на мысли, что именно в этот раз ему не хотелось бы идти на задание. Не слишком ли он уверовал в своё везение? Даже мурашки пробежали по спине, хотя он и не мог объяснить себе, почему... Может, предчувствие? Но не заявишь же об этом офицерам?...
Шарапов приподнялся на топчане и швырнул догоревшую папиросу в угол землянки. Машинально достал новую и закурил. Рядом лежали другие офицеры. Некоторые из них спали, кое-кто, как Шарапов, нещадно дымили папиросами, но все хранили молчание. Было не принято нарушать редкую тишину ночного отдыха, тем более, что всегда были такие, кто вернулся с обхода постов и буквально валился с ног от усталости.
До назначенной встречи с полковником оставалось часа полтора. Спать не хотелось. Поднявшись на топчане, он обулся и осторожно, стараясь шумом не нарушить покоя друзей, вышел из землянки под усыпанное звёздами, но уже светлеющее небо, вдыхая полной грудью свежий утренний воздух.
Для большинства офицеров, хорошо знавших поручика Шарапова, он всё же оставался в какой-то степени загадкой. Трудно было предположить, что заставило молодого двадцатичетырёхлетнего человека, два года назад окончившего медицинский институт, бросить службу в госпитале, где он зарекомендовал себя перспективным хирургом, и буквально, очертя голову, ринуться в самую бойню, где, казалось, он предпринимал всё, чтобы сократить своё пребывание на этой грешной земле. Что это? Неудовлетворённость жизнью, вызванная крушением надежд? Или трагедия безответной любви? А может, искупление одному ему известной вины?
Предположений было много, но ни одно из них не приближало к разгадке Шарапова. Во всём же остальном поручик слыл настоящим товарищем. Бескорыстный, справедливый, честный, в редкие вечера отдыха весельчак, он был душою любого общества, непременно овладевая в нём центром внимания, пересыпая свои экспромтные выступления афоризмами на латинском, которым сразу же давал пояснения. Как и большинство молодых офицеров, он не прочь был поволочиться за девушками, но в последнее время встречался только с Верой, медсестрой, с которой познакомился, ещё проходя службу в Порт-Артурском госпитале. Поговаривали, что у них роман, но никто всерьёз это не принимал, - большинство молодых офицеров уже успели пережить не один "роман" в своей жизни.
Вот таким знали поручика Шарапова офицеры, да и солдаты, твёрдо уверовавшие в "их благородие" за его необыкновенную везучесть. Редко, кто из роты имел на своём счету по три или четыре удачные вылазки, в лучшем случае, отделавшись лёгким ранением, и только поручик, много раз возглавлявший эти рейды, казалось, был заговорён от пуль и осколков. Конечно, ничем это явление не объяснялось, и офицеры придерживались мнения, что всё зависит от случая, однако, среди солдат ходило твёрдое убеждение, неизвестно кем выдвинутое, что у "их благородия" такая "планида". И, хотя смысл слова никому не был понятен, оно вполне объясняло действительность и потому не подвергалось сомнению.
В конце концов, все настолько привыкли к мысли о "везучести" поручика, что его отсутствие в настоящий момент, когда истекал намеченный срок возвращения поисковой группы, вызывало скорее недоумение, чем тревогу. Но с каждой минутой офицеры и солдаты всё чаще и чаще поглядывали на восток, боясь увидеть признак наступающего рассвета. На их лицах появлялась озабоченность и растущая тревога за судьбу группы и операции в целом.
И вот, когда на востоке, где-то на горизонте появилась серая полоска, в расположении японских позиций послышался резкий щелчок пистолетного выстрела, а через секунду - ещё один.
Спустя ещё несколько секунд внезапно нарушенная тишина взорвалась шумом разгоравшегося боя, происходящего, по всей видимости, между первой и второй линиями японских траншей. В беспорядочную винтовочную и револьверную стрельбу вплелись длинные пулемётные очереди, в траурную мелодию которых, как аккомпанемент, вплетались частые разрывы ручных бомбочек. Затем в небо, словно гигантские светлячки, стали взлетать ракеты. Медленно падая, они ярким мертвенно-белым светом заливали простирающиеся внизу заросли гаоляна и изрытую взрывами снарядов землю. В перерывах между взрывами явственно доносились слова русских и японских команд, выкрикиваемых охрипшими голосами, вопли раненых и ругательства, сопровождавшие рукопашную схватку. Так продолжалось минут пять, когда, достигнув кульминационной точки, общая картина ночного боя стала распадаться на отдельные фрагменты и постепенно стихать. Уже не стали слышны глухие разрывы бомбочек, уже пулемёты исполняли не длинные монотонные мелодии, а как бы выплёвывали отдельные короткие фразы. Всё реже и реже доносились ответные выстрелы русских револьверов и трёхлинеек. Прошло ещё несколько минут и всё смолкло. Опять тишина нарушалась лишь стрёкотом цикад, да кваканьем приумолкших было лягушек.
Приподнявшись над бруствером траншеи, офицеры и поднятые по тревоге солдаты вглядывались в раздвигавшуюся тьму. Ждали приказа, чтобы броситься на помощь группе, но приказа не поступало, а в голове у каждого мелькала мысль, с которой трудно было не согласиться, но которую боялись высказать вслух, - группа погибла...
- Разрешите, господин подполковник, - совсем юноша, прапорщик, не выдержав, обратился к подполковнику, стоявшему рядом с ним с биноклем в руках. - Разрешите мне с ротой пойти на выручку?
- Не разрешаю, Виктор Петрович, - подполковник опустил бинокль, который держал у глаз. - Напрасные жертвы ни к чему, а им всё равно не поможете. И вообще, прекратите разговоры, - резко одёрнул он прапорщика, - только ваших советов не доставало.
Подполковник старался придать своему голосу строгость, но вместо неё прозвучала горесть, вызванная явным провалом операции и бесполезными жертвами. Уже безо всякой надежды он поднял бинокль, не замечая, как кое-кто из солдат тайком крестился, поминая имена своих друзей и "их благородия поручика Шарапова", как вдруг...
- Ваше благородие, ползёт кто-то, - послышался голос одного из солдат, указывающего рукой в ещё недостаточно расступившуюся темь. - Вон, глядите, около куста!
Одинокий куст барбариса рос шагах в восьмидесяти от линии траншей и, вскинув бинокли, офицеры действительно заметили около него движение, хотя разобрать, кто там, ещё не представлялось возможным.
- Господин прапорщик! Трёх человек навстречу, живо! - в голосе подполковника появилась надежда.
- Зозуля! - достаточно громко окликнул прапорщик.
- Слушаюсь, ваше благородие, - пожилой унтер-офицер остановился в трёх шагах от прапорщика, оправляя на себе форму.
- Бери двух человек и ползи навстречу, может помощь потребуется, - прапорщик только сейчас оторвался от бинокля и повернулся к унтеру. - Прихвати волокушу.
Через минуту, скользнув как тени над бруствером, солдаты уже ползли к месту, где было замечено движение.
Время, тянувшееся до их возвращения, проходило в томительном ожидании. Сейчас, наконец-то, будет внесена ясность в волнующий всех вопрос о судьбе поиска, неудача которого практически не вызывала уже никакого сомнения. Трудно было предположить, что после ожесточённой схватки в логове японцев небольшой отряд вернётся обратно с выполненным заданием, тем более что план операции исключал завязывание боя с превосходящими силами противника. Похоже, что обстоятельства всё же вынудили группу принять бой, а это означало, что операция сорвана.
Но вот, наконец, впереди послышался шорох, минуту спустя двое солдат, перевалив через бруствер, спрыгнули на дно траншеи, предварительно сбросив в неё какую-то фигуру в форме цвета хаки, опутанную верёвками.
- Гад, - со злостью выдохнул один из прибывших, кивнув на лежащую в ногах фигуру и, вытирая грязным рукавом рубахи обильно струившийся по лицу пот. - Убил нашего.
Смысл сказанных им слов не сразу дошёл до сознания окружающих, и, лишь узнав в солдате рядового Кацубу, одного из участников группы поиска, стало понятно, что за "нашего" он имел ввиду. Просто Кацуба допустил некоторую вольность, принятую среди старослужащих солдат, называя своего командира не по званию, а словом "наш", что как бы уравнивало людей разных сословий перед лицом смертельной опасности и особенно сейчас, после только что пережитого боя.
Значит, убит поручик Шарапов?! Тяжкий вздох и шёпот раздались среди солдат и офицеров, окруживших Кацубу. Кажется, ко всему они были готовы, являясь свидетелями боя группы поиска с японцами, даже к гибели поручика, но в душе каждого ещё теплилась надежда, что поручик жив. Поэтому всех как громом поразило официальное трагическое известие, которое хотя и не выходило из рамок возможного, но не могло восприниматься так же, как гибель любого другого офицера или солдата.
- Где он? - подполковник сделал шаг в сторону Кацубы, едва не наступив на валявшегося в ногах японца. - Почему бросили?
- Да ранены они тяжело, - вместо Кацубы ответил унтер, прибывший с ним и теперь с помощью санитара перевязывающий себе раненое плечо. - Их Зозуля со своими на волокуше несёт, сейчас здесь будут. Да плох он очень, - добавил унтер, всё же осуждающе посмотрев на Кацубу, который неправильно информировал начальство.
Тот стоял перед офицерами, опустив руки, что означало изображение строевой стойки, и испуганно хлопал глазами. Подполковник снова, но ещё более грозно посмотрел на Кацубу, собираясь потребовать объяснения, но тут над бруствером показалась голова унтера Зозули. Спрыгнув в траншею, он стал помогать остальным солдатам, которые осторожно опускали волокушу с лежащим на ней поручиком.
Даже при сумрачном свете наступающего утра лицо Шарапова, обычно смуглое, казалось необыкновенно бледным. Наложенная на его грудь торопливой рукой повязка была вся пропитана кровью, из приоткрытых губ выступала крупными гроздьями розовая пена, и лишь чуть слышный хрип, издаваемый раненым при дыхании, свидетельствовал о том, что поручик ещё жив.
Появился предупреждённый кем-то из солдат полковой врач, с трудом передвигавшийся, сморщенный старичок. Он опустился возле раненого на колени и сейчас священнодействовал, стараясь закрепить уколами чуть теплившуюся в теле поручика жизнь, чтобы дать возможность донести его до операционного стола. Солдаты и офицеры столпились вокруг с мрачным выражением на лицах.
- Прикажите всем разойтись, чтобы не мешали доктору. Сейчас вся надежда только на него, - тихо произнёс подполковник Звягин, касаясь локтя стоявшего рядом прапорщика. - Ну, а ты как, сможешь доложить обстановку? - подошёл он к унтер-офицеру, которому санитар уже заканчивал делать перевязку.
- Так точно, вашескородие. Унтер-офицер Григорьев, - представился тот, морщась от боли, но выпячивая грудь вперёд. - Разрешите доложить?
Далее шёл уже не доклад, о скорее сбивчивый рассказ унтер-офицера, принимавшего непосредственное участие в поиске.
По его словам, им долго пришлось сидеть в засаде, недалеко от штаба японского полка, расположение которого было известно поручику заранее. Но, как назло, никто не появлялся. Зато потом, когда иссякли почти все надежды, им крупно повезло: - удалось захватить адъютанта командира полка, который в составе группы офицеров возвращался откуда-то в штаб. Он отстал от группы, а потом неосмотрительно далеко отошёл в сторону, чтобы справить малую нужду. Тут его поручик и взял. Причём сделал это настолько бесшумно, что остальные офицеры ничего не заподозрили и спокойно проследовали в штаб. Командир же полка по неосторожности доверил адъютанту нести все документы...
Пленного тут же окружили тесным кольцом, и двое солдат потащили его за собой на плаще, соорудив некоторое подобие волокуши.
Возможно, что и возвращение прошло бы гладко, но по дороге японец очнулся, /при взятии поручику пришлось его слегка оглушить/, и каким-то образом освободил руки от связывающих его пут. Догадавшись, что с ним произошло, он достал не отнятый у него при пленении браунинг и выстрелил в одного из тащивших его солдат. В следующее мгновение поручик, ползший чуть впереди, обернулся, и как кошка бросился на японца, но тот успел выстрелить второй раз и только подоспевший прапорщик Литвинов ударом рукоятки револьвера усмирил разбушевавшегося самурая.
Инцидент произошёл на стыке флангов двух полков, между первой и второй линиями траншей, и сразу взбудоражил находящихся в них японцев, поднявших отчаянную стрельбу. Положение группы оказалось очень тяжёлым и в создавшейся обстановке руководство принял на себя прапорщик Литвинов. Ценой жизни нескольких своих товарищей они прорвали первую линию японских траншей, образовав коридор, через который вынесли раненого поручика и пленного японца. Григорьев и Кацуба получили приказ доставить их к своим, а сам прапорщик с остальными солдатами занял оборону, обеспечивая им прикрытие.
- Погибли они все, вашескородь, - как-то не по-уставному закончил свой рассказ Григорьев, сняв фуражку и смахнув набежавшую на глаза слезу. - Отползли мы, значит, я Кацубу одного оставил с поручиком и япошкой, а сам обратно подался, помочь думал. Ну, гляжу, а там уж японцы хозяйствуют.
Молча слушали подполковник Звягин и окружившие их солдаты и офицеры рассказ Григорьева. Так же молча, последовав его примеру, сняли они головные уборы и почли память павших товарищей.
- Вот, вашескородие, сумка японца с документами, - вдруг вспомнил Григорьев, снимая с себя полевую сумку и протягивая её подполковнику, - прапорщик просили передать, доставь, говорит, обязательно.
Взяв сумку, Звягин тяжёлым шагом прошёл мимо расступавшихся перед ним солдат и остановился около доктора, всё ещё хлопотавшего над раненым поручиком.
- Ну как, Иван Иванович, есть хоть какая-нибудь надежда?
- Не хочу обманывать, навряд ли, - ответил доктор, поднимаясь на ноги и вытирая измазанные кровью руки. - Пуля прошла навылет около самого сердца и пробила лёгкое. К тому же боюсь, что повреждена аорта, - сильное кровотечение, едва удалось остановить. Попытаюсь сделать всё возможное, но... надежда только на Всевышнего.
Доктор замолчал и, махнув рукой, пошёл к себе. Двое солдат, подняв носилки с лежащим на них раненым поручиком, осторожно двинулись следом.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ.
- Папа, папа пришёл! - раздались звонкие детские голоса в ответ на звук открывающейся в квартире двери. Стараясь опередить друг друга, двое близнецов, мальчик и девочка лет четырёх, наперегонки бежали к вошедшему отцу, соревнуясь, кто первым встретит его. Эту игру они затевали всякий раз, когда отец рано возвращался со службы, а мама ещё не успевала уложить их спать. Так случилось и сегодня. Девочке повезло больше, - она первая услышала привычный шум в коридоре, благодаря чему получила неоспоримое преимущество в игре, опередив брата на несколько шагов. Когда тот подбежал, она уже сидела у отца на руках, крепко прижавшись головкой к его щеке, и с выражением торжества на своём личике смотрела сверху на братика. Опоздавший мальчик стоял на полу и делал отчаянные усилия, чтобы не заплакать, но сильная рука отца подняла и его, и так, с детьми на руках, он предстал перед подоспевшей женой.
- Ну, дайте же папе раздеться, - улыбнулась она, пытаясь придать строгость своему голосу. - Папа устал, ещё не успел раздеться, а вы мешаете! А ну спускайтесь!
Дети не придали особого значения уговорам мамы, потому что ещё крепче обхватили шею отца руками и не делали никаких попыток освободить его от своих объятий.
- Ну что же, раз мама приказала, надо подчиняться, - проговорил мужчина, целуя детей и осторожно опуская их на пол. - А то я не покажу, что для вас принёс.
- Покажи, папа, покажи! - наперебой закричали мальчик и девочка, теребя отца за полы шинели, - покажи, папа, что принес?
- Ага, интересно стало? - засмеялся тот, доставая из кармана два перевязанных ленточками пакетика. - Вот, это тебе, а это тебе, - отдал он их детям, и те с весёлым визгом убежали рассматривать подарки.
- И тебя не забыл, - улыбнулся мужчина, передавая жене коробочку с духами. - Нравится?
- Ой, что ты, Володя! - обрадованно воскликнула та, вдыхая струившийся от коробочки аромат. - Я уже давно о таких мечтаю. Какой ты у меня молодец! - поцеловала она мужа в щёку. - А я как знала, что ты пораньше придёшь. Детей покормила, а сама так и не ужинала. Раздевайся быстрее. Давай я тебе помогу.
- Да что ты, Верочка, - решительно отказался мужчина от её помощи, медленно расстёгивая пуговицы шинели. - Сам справлюсь. А на работе действительно устал. Три операции, и все сложные. Даже пообедать не удалось. Но зато пораньше освободился. Как видишь, успел в магазины зайти...
- Ну как же так, Володя? - всплеснула руками Верочка. - Совсем о себе не заботишься. Даже не пообедал. Скорее раздевайся, умывайся, а я пока на стол накрою. Будет у нас с тобой праздничный ужин, - и она убежала на кухню, чтобы помочь хлопотавшей там служанке.
Оставшись один, мужчина некоторое время постоял в раздумье, словно прислушиваясь к доносившемуся из кухни шуму, затем решительно направился внутрь квартиры через коридор и гостиную, пока не очутился перед обитой чёрной кожей дверью. Ещё на ходу он достал из кармана связку ключей и сейчас, выбрав нужный, щёлкнул замком и зашёл внутрь открывшейся за дверью комнаты.
Даже непосвещенный человек при взгляде на обстановку этой комнаты принял бы её за химическую лабораторию: вся она была загромождена стеллажами и стеклянными шкафами, с полками, заставленными колбами и ретортами разных видов и размеров, сотнями пробирок, стеклянными банками с реактивами, названия которых были выписаны масляной краской на стенках банок, и множеством других предметов и приборов неизвестного назначения, расставленных и разложенных в определённом порядке. Тут же, на отдельной подставке, стояла небольшая муфельная печь, через приоткрытую дверцу которой был виден тигелёк. Чуть правее окна к стене примыкал стол с двумя тумбочками. Его стеклянная поверхность так же, как и полки стеллажей, была тесно заставлена колбами, кассетами, полными пробирок, несколькими спиртовками и прочей лабораторной посудой. Привлекали к себе внимание аптекарские весы, сверкающие никелированными деталями под стеклянным колпаком, и микроскоп, занимавший угол стола у самого окна. С другой его стороны, у боковой стены стоял большой книжный шкаф, сквозь стеклянные дверцы которого можно было прочитать надписи на корешках установленных на полках книг. Особенно полно была представлена литература по органической и неорганической химии, биологии, физиологии, разнообразная медицинская литература. Отдельная полка оказалась занятой книгами и брошюрами по геронтологии и гериатрии, где, кроме современных изданий трудов Мечникова и Менделеева, были также работы и более ранних авторов - Галена, Габриэля, Цербиса, Фишера. Кое-где между страницами книг и брошюр виднелись закладки, что свидетельствовало о том, что к ним часто обращались.
Мужчина прикрыл за собой дверь и подошёл к стеллажу, одна из полок которого была задёрнута белой занавеской, он отдёрнул её в сторону. Сквозь металлическую сетку стоявшего на полке террариума на него глянули красные бусинки глаз двух белых мышей. Те замерли на месте и уставились на человека своими остренькими мордочками. В следующую секунду они уже деловито забегали внутри террариума, насколько им позволяли его размеры, иногда останавливаясь, чтобы обнюхать какой-либо предмет, попавшийся на глаза.
Мужчина некоторое время наблюдал за мышами, затем отсыпал в террариум немного корма из стоявшей рядом баночки, убедился, что зверьки с жадностью набросились на него, и вновь задёрнул занавеску.
По-видимому, осмотр его удовлетворил. Достав из кармана кителя портсигар, он неторопливо закурил и, пуская дым колечками к высокому потолку и следя за ними отсутствующим взглядом, о чём-то задумался.
Из столовой доносился звон расставляемой посуды. Прислушавшись, не слышно ли голоса жены, зовущей на ужин, он подошёл к столу и вытащил из левой тумбочки небольшую металлическую шкатулку, осторожно поставив её на подоконник. Ключиком сделал в замке два оборота и поднял крышку. Содержимое шкатулки состояло из укутанной в вату запаянной большой ампулы и нескольких пробирок, так же переложенных ватой и заткнутых пробками. Ампулу он оставил без внимания, сразу же взял одну из пробирок и, поднеся её к глазам, стал с явным интересом рассматривать её на свет. Вначале та показалась пустой, и он с недоумением на лице несколько секунд внимательно разглядывал её внутреннюю поверхность. Наконец, он нашёл то, что искал, - небольшого комарика, притулившегося у самой пробки и явно не желавшего падать вниз, несмотря на постукивание ногтем по стенке пробирки. В конце концов комарик зашевелился и, лениво перебирая ножками, пополз по стеклянной поверхности пробирки.
Мужчина весело подмигнул заточенному в стеклянную тюрьму комарику и отложил пробирку в сторону. С таким же вниманием изучил содержимое остальных пробирок, заселённых насекомыми, по одному в каждой, - комарами, мухами, жучками и бабочками. Все насекомые были живы и, оказавшись на свету, начинали ползать внутри пробирок. Он уже рассматривал последнюю, когда раздавшийся в дверь кабинета стук прервал это занятие.
- Володя! - послышался из-за двери голос жены, нараспев называвшей его по имени, - выходи, всё уже накрыто.
- И-ду, - вторя жене, ответил он, убирая пробирки обратно в шкатулку. - Сей-час и-ду!
Он закрыл шкатулку на ключик, спрятал её в стол и вышел из кабинета.
К удивлению Шарапова его действительно встретил великолепно накрытый на двоих стол, хотя он тогда и не придал значения словам жены, пообещавшей ему праздничный ужин. Сейчас Верочка с улыбкой смотрела, какое впечатление она сумела произвести на мужа.
- Это в честь чего же такое пиршество? - с искренним удивлением произнёс он, окидывая взором богатую сервировку стола, увенчанную двумя бутылками с яркими этикетками. - Ну-ка сознавайся, что за событие ты собираешься отметить? Честное слово, я ничего не понимаю...
- Скажу, скажу, только сначала вымой руки, - довольная произведённым эффектом Верочка не скрывала своего торжества. - Да побыстрее, а то полощешься всегда, как перед операцией, у меня даже терпение лопается, - проводила она мужа шутливой строгостью.
- А всё же я ничего не понимаю, - уже усаживаясь за стол, произнёс Шарапов. - Ты же знаешь, что я не сторонник долгого застолья. Работы ещё много, а здесь, похоже, меньше чем за час не управишься. Так что же всё-таки случилось?
- Эх, Володя, Володя! - с укоризной в голосе Верочка слегка потрепала рукой его шевелюру, - вот именно, что одна работа у тебя на уме. Последнее время и нас не замечаешь. Целые дни на службе, а по вечерам в кабинете пропадаешь. И когда всё это кончится?
- Скоро, Верочка, скоро, - он ласково погладил её руку, лежавшую на скатерти стола. - Вообще-то исследования завершены. Осталось только кое-что проверить.
- Серьёзно, Володя? Ой, как я рада! - Вера посмотрела ему в глаза, и её лицо озарила улыбка. - Наконец-то! По-моему я уже начала ревновать тебя к этой работе, как к одушевлённому предмету. Готова уже вот-вот возненавидеть. Честное слово! - добавила она, увидев смеющееся лицо мужа. - А теперь буду знать, что с соперницей покончено.
- Совершенно верно. Можешь считать, что с ней покончено. А всё же, что за причина столь обильного угощения? - кивнул он на украшавшие стол закуски. - "Мадам Клико"? - взяв в руки одну из бутылок, он с неподдельным удивлением рассматривал её этикетку. - Редкая вещь. Давно не пробовал. Так в чём же дело?
- Ну вот, я так и знала! Говоришь, что с соперницей покончено, а сам вместе с ней продолжаешь витать в облаках. Ты даже позабыл нашу ежегодную традицию в преддверии твоего дня рождения проводить вечер вдвоём. Тебе же завтра исполняется тридцать лет! Неужели действительно позабыл?
- Завтра? Тридцать лет?...
Слова, произнесённые Верой, оказались неожиданными для Шарапова. Он как-то странно посмотрел на неё отсутствующим взглядом, погрузившись в свои мысли...
- Значит, завтра мой день рождения... Тридцать лет... Тогда всё...
- Что всё? - испуганная необычной сменой настроения мужа, Вера с тревогой посмотрела на его вдруг посерьёзневшее лицо. - Что, вдруг, всё?
- Всё, Верочка, теперь всё! - внезапно с радостным возбуждением Шарапов вскочил из-за стола, подхватил жену и закружил её по комнате. - Именно с сегодняшнего вечера с соперницей покончено. Теперь все вечера будут принадлежать только тебе и причин для ревности не останется! А сейчас как следует, отметим это событие...
- А гости все завтра соберутся, - говорила Верочка, раскладывая по тарелкам закуску. - Отец и мать с твоим братом должны быть, уже обещали. Даже кое-кто из твоих сослуживцев. Я так и думала, что ты их не предупредишь. Дети тебе уже целую неделю подарок готовят, а ты ничего не замечаешь.
- Извини, Верочка, действительно не до этого было... Но теперь всё у нас будет по-новому... За тобой тост!
- За виновника торжества, за известного героя обороны Порт-Артура, а ныне талантливого хирурга и моего мужа Шарапова Владимира Ивановича, - с весёлыми искорками в глазах произнесла Верочка, высоко поднимая бокал с вином. - За исполнение твоих желаний, Володя! - закрыв глаза, она залпом выпила целый бокал и поставила его перед собой. - Ой, какое крепкое!
- Молодец! - проследив глазами за женой, Шарапов последовал её примеру. - А за тост спасибо. Буду надеяться...
- А ты помнишь этот день ровно пять лет назад? - спустя несколько минут первой нарушила молчание Вера, отложив в сторону вилку. - Так не хотелось вспоминать, а из сердца выбросить не могу. Я чуть с ума не сошла, когда узнала...
- Да стоит ли, Верочка, вспоминать? Что было, то прошло и, как видишь, я жив и здоров. А за моё чудесное исцеление тост поднять можно.
Словно пытаясь заглушить вином возникшие в его памяти страницы прошлого, он вновь наполнил бокалы и, кивком головы пригласив жену поддержать его, выпил не отрываясь, несмотря на то, что последние глотки давались ему с явным трудом. Но вино возымело обратное действие: как наяву вспомнил он тот роковой день и увидел себя со стороны, беспомощного, истекающего кровью. Он не почувствовал, как жена подошла и положила свои руки ему на плечи, и, как сквозь вату, доносился до его сознания её голос:
- Как я тогда испугалась! Наверное, не пережила бы, случись непоправимое. Как сейчас помню привезли тебя, в лице ни кровинки, да ещё Ващинин, такой противный тип, сказал всем, что Шарапову часа три жить осталось. Это он привёз тебя с передовой. Его как раз из госпиталя туда направили. Не знаю, что со мной было. Я, кажется, чуть с ума не сошла. Но главный хирург Марк Иосифович, - да ты его хорошо знаешь, молодец, не растерялся и сразу в операционную. Он тоже не был уверен в благополучном исходе, и потом сам удивлялся, что ты выжил. Всё говорил, что Петрова надо благодарить, вашего полкового врача, который тебе ещё на месте операцию сделал. Если бы, говорит, не Иван Иванович, то сыграли бы твоему жениху Шопена. Вот уже пять лет прошло, а всё равно вспоминать страшно. Ну что ты молчишь? - провела она ладонью по густым, слегка вьющимся волосам мужа.
- Да так, ничего, - очнулся он от тяжёлых раздумий. - Момент был действительно неприятный. Я и не знаю, как всё произошло. Очнулся уже в госпитале. Да и не стоит, Верочка, вспоминать об этом, если всё обошлось. В конце концов, вот уже целых пять лет мы вместе. Возьми-ка лучше гитару и спой мне что-нибудь из своего репертуара. Давно не слышал, как ты поёшь. И поверь, что это гораздо приятней, чем придаваться мрачным воспоминаниям.
- С удовольствием, Володя! - Вера оторвалась от мужа и через минуту возвратилась с гитарой в руках. - Недавно выучила новую песню, всё хотела тебе исполнить, а ты все вечера занят. Вот послушай, понравится или нет?
Отодвинув стул, она устроилась поудобней, проверила, настроена ли гитара, взяв несколько пробных аккордов, затем посмотрела на мужа с улыбкой и запела нежным, но сильным и приятным голосом, так хорошо воспринимавшимся ещё на дружеских вечеринках в Порт-Артуре. Сопровождающая её голос мелодия аккомпанемента гитары свидетельствовала о незаурядном мастерстве исполнительницы.