Аннотация: Вопреки позиции литературоведения, возраст Китежской и Муромской легенд, связанных друг с другом не в 1907 г., а изначально (что верно уловили композитор и его либреттист), далеко заходя за век Раскола, восходит к эпохе Батыевщины.
Из истории Cамиздата:
Китежская и Муромская легенды
В Ярилины дни лета 5473-го от Сотворения мiра (Болгарская эра) [Климишин, с.379], на день св.Мефодия Патарского - дату, сокрытую лукавыми хронистами, но запомнившуюся устным Преданиям, пройдя верхом цветущей в летние грозы Донской степью, ратники Святослава Великого, под червлеными, освящаемыми Коловратом знаменами, вышли к сердцу Хазарской страны, могучему волжскому граду Итилю.
"Услышаша же козары, изыдоша противу <Святослава> с князем своим Каганомъ, и съступишася бить<ся>", - говорит летопись. Как и в 1941 году, "потомки иудеев и тюрков проявили древнюю доблесть. Сопротивление руссам возглавил не царь Иосиф [малик греческих евреев-раввинистов], а безымянный Каган. Летописец лаконичен: "И бывши брани, одоле Святослав козары и Град их, и Белую Вежу взя..." [Гумилев, с.192] - цитирует открыватель археологической Хазарии, - "и Ясы победи, и Касоги" [ПВЛ, с.47] - хазарских послужильцев осетин и черкесов. <расшифровка аббревиатур в конце статьи>
22 июня лета 968 от Р.Х., в нежных лучах денницы, воины народа Гога и Магога вступили в потерявшую своих, расстрелянных из тяжелых новгородских луков, защитников, покинутую хазарскими мудрецами столицу, золотой Итиль.
День Купальской страсти озарился праздничным пламенем, Русский бог огня съел документы Астельской епископии - духовно управлявшей хазарскими подданными-гоями (аланами и русами), под бдящим оком царя Иосифа обустроенной в сердце его земли, простиравшей владения от Суздаля до Хорезма.
Так кончилась эра ига, с коим связано насаждение хазарскими федератами - туранскими архонтами Малескольдом и Альмошем (в летописи Асколдъ и Олма) [Гедеонов, с.192], религии хазарских союзников византийцев (до 876 и в 890-х - 910-х гг.), ложно вменяемое правнучатому племяннику великого царя Симеона Болгарского - Владимиру Красну Солнышку [см.: Жданович, ч. 1-я].
...Всякий литературовед вам сообщит, что связи между Муромской и Китежской легендами не существует, что она внедрена в сознание "Сказанием о невидимом граде Китеже..." (1907 г.). Это не так. И хотя повесть о рязанской врачевательнице вменена писателю ХVI в. Ермолаю Еразму (обрабатывавшему предания, подобно Томасу Мэлори), Муромскую и Китежскую легенды знал и понимал их взаимосвязь уже писатель ХIV века - знаменитый мних Лаврентий. Лишь разрыв культуры и системы образования, воздвигнутой после 1917, с русским прошлым скрывает из глаз то, что в начале века ХХ видели В.И.Бельский и Н.А.Римский-Корсаков.
Так сделалось возможным - подкрепляемое социальным заказом режима - полное отрицание восточноазиатского нашествия на Русь, как происходит в последние годы. Новой эта политическая доктрина не является. "В начале 80-х годов отечественная наука о древности оказалась в ...опасности тем более серьезной, что она исходила ...от людей, обладавших достаточно высоким покровительством. Речь идет о серии выступлений лауреата Ленинской премии, известного советского математика М.Постникова и группы его сторонников (Л.Анастасов, В.Баринов, М.Михайлов, Н.Николаев, А.Фоменко и др.)
...При всей кажущейся абсурдности этой теории, с наибольшей агрессивностью изложенной летом 1982 г. в статье М.М.Постникова "Величайшая мистификация в истории", она скрывала в себе достаточно серьезную угрозу спланированного взрыва общественного сознания. По существу, отечественное историческое знание столкнулось с крупномасштабной информационной провокацией, цель которой состояла в расшатывании традиционных взглядов на давно сложившуюся картину прошлого, на весь фонд культурно-исторического наследия
" [Дроздов, Зимичев, с.36].
1. Скинхедовский самиздат
ПСРЛ, обильно цитируемых здесь, в СПб. доступно лишь в нескольких библиотеках (через интернет - в большинстве). Но летописи - вместо учебников, созданных фальсификаторами истории Руси, читать надо, это - естественный долг русского человека.
Когда Пахомием Логофетом в ХV в. писалась стихира чете, чтимой на Оке, а также в Новгороде, он ввел в нее изречение о святом князе, "прегордаго змия поправшем" ["Повесть о Петре и Февронии", с.100]. В ХVI в. Ермолай, следуя устной поэтике, не использует этот оборот, именуя змия "неприязливым" (дьявольским). Похвала святым, списанная им с древнего источника, с разрывами в тексте, повторяя обороты акафистов - внелитургических служб, тоже говорит иначе: "Радуйся, Петре, яко дана ти бысть от Бога власть убити летящаго свирепаго змия! Радуйся, Февроние, яко в женстей главе святых муж мудрость имела еси! [так трижды, чередуя обращения в ед.числе жен. и муж.рода]
...Радуйтася [двойств.число], честная главо [ед.число ж.рода!], яко во одержании ваю [двойств.число], в смирении, и молитвах, и в милостыни без гордости пожиста; темже и Христосъ дасть вам благодать, яко и по смерти телеса ваю неразлучно во гробе лежаще, духом же предстоита владыце Христу! Радуйтася, преподобная и преблаженная, яко и по смерти исцеление с верою к вам приходящим невидимо подаете!
" [там же, с.222]. О трагической болезни супругов, поминаемой в Похвале, Ермолаю не было известно, хотя о ней говорилось в муромском источнике "Истории Российской", обрывавшемся на 1238 г. ("Татищев против Суркиса"\ http://www.zrd.spb.ru/letter/2013/letter_0011.htm).
Определение оборотня "лукавым" у Ермолая прозвучит лишь в одном периоде, в рассказе о драконоборчестве: "По вся же дни ходя к брату своему и к сносе своей на поклонение. <...>
Аз же тамо иду братися со змием, да некли, Божиею помощию убиен да будет лукавый сей змий!
". Но знали это определение уже ХIV веке!
Летописная повесть о свв.Борисе Ростовском и Глебе Муромском, внесенная в ПВЛ, цитирует в Похвале акафист братьям-страстотерпцам (только в летописной цитате и сохранившийся). Сравнительно с Радзивилловской (1212 года) и Ипатьевской (1292), Лаврентьевская летопись 1377 г. сокращала текст, но здесь она расширила его. Вместо "радуйтася, луча светозарнаа [обращение!], явистася яко светиле, озаряюща всю землю Русьскую", Лаврентий записал: "радуйтася, лукаваго змия поправша, светозарна [наречие] явистася, яко..." [ПСРЛ, т. 1, с.138]. Мы сталкиваемся с вопросом авторитетности: Лаврентьевская - это лишь авторский список. Радзивилловская - парадная великокняжеская летопись с иллюстрациями существует в двух редакциях, литовской и великорусской (Академическая летопись). Ипатьевская - в трех редакциях (псковский список начала ХV в. плюс несколько малороссийских списков двух редакций ХVI - ХVIII в.в.). Они нигде не отступают от своего чтения.
Борис и Глеб не бились со змиями, как Илья Муромец! Но древний летописец знал службу местным чудотворцам Петру и Февронии, от которой сохранился тропарь в списках ХV в. ["Повесть о Петре и Февронии", с.99]. И летопись включила ошибку, из тверского протографа нач. ХIV в. перенесенную в кодекс Лаврентия.
Змеи в средневековой поэтике отождествлялись с погаными - с золотоордынскими "гастарбайтерами". И рассказ о змееборчестве Муромского князя был чрезвычайно популярен в эпоху борьбы с византийско-татарским игом (см. http://www.zrd.spb.ru/letter/2013/letter_0028.htm). Известность диктовалась самиздатской темой литературы ХIII - ХIV века - темой войны со "змеями", с погаными иноплеменниками.
Она, правда, утрачена церковной книжностью, только и дошедшей от эпохи, но это не должно особенно удивлять. ...Христос ограждал от бесчестья, причем не только людей (чудо в Кане Галилейской), но и гоев (глядя на то, как аккуратно Он выводил на чистую воду самарянку). Ортодоксальная же церковь, руководствуясь нормами отношений ближневосточного деспота с подданными, объявила бесчестье высшей аскетической добродетелью. Эта добродетель была на Руси выгодна коммерчески: ханы давали грамоты, освобождавшие от даннического обложения, предоставлявшие правовой иммунитет (например, крестьян, перешедших на церковную землю, юридически уже не могли выводить в Каракорум).
Тогдашние князья-"татаровладельцы" - холопствуя пред завоевателем, покупая ярлыки на княжение, предоставлявшие жен и дочерей ханским послам - заинтересованы были в призывах к войне с "гастарбайтерами" не больше церковников. И копирование рукописей, враждебных завоевателям, было делом небезопасным. Как и теперь. Украинский писатель С.И.Хмельницкий так описывает духовный мир завоевателя, ордынского сотника Буги: "...Как человек который свободно переходит с места на место смотрит на приросшее к земле, неподвижное растение и не признает его равным себе, так и Буга, кочевник, привыкший свободно передвигаться по степи вместе со своей кибиткой, смотрел на оседлых людей, приросших к неподвижным домам, к земле, рождающей зерна, и не признавал их существами, равными себе. ...Люди степей брали то, что им было нужно, войной и грабежом. Они не знали других способов добывать то, что им нужно. Поэтому на грабеж и на войну Буга смотрел так, как труженики смотрят на труд, - с уважением. Напротив, нравы и занятия оседлых и мирных народов вызывали в Буге такое же презрение, какое в тружениках вызывает жизнь дармоедов и белоручек. Эти нравы и занятия казались ему смешными и противными. Разве пристало мужчине неделями, вздыхая, высматривать, не покажется ли на небе дождевое облако, чтобы оросить, его поле? Разве пристало ему копаться в земле, как суслику? Хорошо разбить таранами каменные заборы, мешающие быкам идти вперед, угнать в плен много людей и с добычей и невольниками вернуться в родные великие степи, чтобы вести прежнюю жизнь, заставляя невольников трудиться на себя" [Хмельницкий, с.с. 106-107]. Но это речь художественной литературы прошлого века, мнением разошедшейся с политической историографией.
Трудней понять историков русской литературы - обученных восстанавливать утраченное, по невзрачным следам. Науку подмяла доктрина непрерывного, четвертьтысячелетнего монголо-татарского ига, насаженная в российской историографии начала ХIХ в. [см. Кривошеев, гл.2], ставшей к тому времени наукою масонской [Пигалев, с. 160-164]. Упадок Руси - пришедший в ХVII веке с компрадорской византийской деспотией Романовых (выгодный прежде всего хозяевам РПЦ - фанариотам, стамбульским грекам - османским ставленникам!), которую неправомерно определять как средневековую (бюрократическая олигархия не есть выражение средневековвья), имперским публицистами (от науки) требовалось оправдывать. И он был приписан "Московии", объясняемый тем, де, что Русь провозгласили монгольским улусом. В ХХ веке этою же причиной, изобретенной в масонских ложах Речи Посполитой, объясняли "евразийцы" уже русские успехи... А говорить, с ТАКИМ ЖЕ основанием, можно, напр., и о 780-летнем (711 - 1492 г.г.) арабском иге над Испанским народом. Этого, однако, никто не говорит... То, что приглашения русских кесарей принимали Аристотель и Алевиз, крупнейшие инженеры того времени, а государи жаловали им положение, невозможное для "нехристя" в ХVII веке (Фиораванти, напр., брал на откуп право чеканки московской монеты), легенду разоблачает исчерпывающе. Эти просвещенные интеллектуалы не находили, будто служат "московскому хану" (как определял Русского кесаря ХVI века в веке ХIХ А.К.Толстой)! Первая барочная постройка, воздвигнутая еще до начала барочной эпохи (Тридентского совещания 1545 г.), это Архангельская церковь 1509 г., поставленная Алевизом в Москве. Первые башенные часы в 1404 г. поставил в Кремле Лазарь Сербин. Средневековые фрески запечатлели русских органистов, летописи упоминают приглашения мастеров игры из Италии (один из них, латинский монах, уведя жену у соотечественника из Немецкой слободы, разрешил проблему, сложив сан и обратившись с подругой в православие, основав род дворян Спасителевых); но не сохранилось ни инструментов, ни нотных рукописей - уничтоженных в ХVII в..
Тему политической литературы ХIII - ХIV веков, проигнорированную толерантными литературоведами, выдают, напр., былины о Тугарине Змиевиче, записанные от литейного мастера К.Д.Данилова, потомка сосланных Романовыми в Сибирь скоморохов, носителя профессиональной артистической традиции. Наглого Тугарина вносят на княжеский пир на блюде ("Древние российские стихотворения...", ?19). Таковым видел русич ХIII века носилки, перенятые каракорумскими баскаками в Китае. Крылья из бумаги, коими поэт наделил Змиевича, показали почтение его к этому китайскому новшеству, бывшему оным не позже ХIV в.. Характер и степень влияния на Русь ("Московию") азиатской "культуры" виден по тому, как обычай перемещения в носилках оставался абсолютно чужд русской знати, вплоть до крепостнического и "французского" ХIХ века, а бумагу - не производив собственной бумаги до эпохи Ивана Грозного (с перерывом до ХVII в. после его смерти), Россия импортировала из германоязычных стран.
Выдают и даты в поздней "народной" книжности. Автор Китежского Летописца, "сию убо книгу написали мы по ста летех после нечестивого и безбожного царя Батыя" (Мельников-Печерский "В лесах", ч. 4-я, гл.1), снабдив фиктивным 6699-м годом заголовок, датировал в пост-скриптуме книгу 05 сентября, днем св.Глеба Муромского. Он говорит о закладке св.Юрием Всеволодовичем града Китежа на день пр.Еремея (01.05) и освещении 30.09, после трехлетнего строительства. Закладку городов приурочивали к двунадесятым праздникам. Оным здесь было Вознесение, выпадавшее на 01.05 в 1231 (6740) году: создание крепости приурочено было к осени 1234 г. - лету 6742-му по сентябрьскому летоисчислению (01.09.1234 - 01.09.1235). На этот же год княжич Федор Зарайский, напуганный обещанием Николы (посулившего верному адепту древнехристианскую ценность: мученическую смерть совокупно с сыном и подругой) и сторонящийся брака, встречает Евпраксею-царевну (возраст княжича Ивана-Постника Федоровича, рожденного в Вел.пост 1236 г., называет "Книга глаголамая о Российских святых..."). В 1235 г., как сообщил в собрании монгольских летописей Рашид ад-Дин, состоялся Вел.Курултай в Монголии, где принималось решение о походе на Русь. На лете 6743-м обрывается повествование 1-й части Синодального кодекса (Новгородская I летопись старшего извода), копировавшейся в середине ХIII века, доведенное до конца лишь спустя 3\4 века, в 1330-х годах, - остановившись у темы, ставшей запретною в 1246 году (после того, как Ярослав Переславльский, Михаил Черниговский и Даниил Галицкий, прибыв в ханскую ставку, признали себя побежденными).
Остались следы и в фольклоре. Сама привязка к Мурому черниговского витязя Ильи, среди чьих подвигов известно и освобождение от осады разбойниками града Китежа, уроженца же града Моровийска [Миллер, 2005], полагаем, произошла в былинном эпосе, по ассоциации его с Муромским князем-змееборцем.
"Лаврентьевское" чтение в Похвале свв.Борису и Глебу стоит в новгородской выборке общерусских митрополичьих анналов, Карамзинской I летописи (список 1490-х г.г. с источника редакции 1411 г.) [ПСРЛ, т. 42, с.60], и в Троицком списке - единственном списке НПЛ (копия 1560-х г.г.), где в нее была включена Похвала (на ней, собственно летописный текст кодекса завершается). Список является копией с протографа 1430-х г.г. [Шахматов, 1938, гл.12]. Похвала внесена и в Новгородскую летопись 1539 г. [ПСРЛ, т. 43, с.48].
"Отмена" ожидавшегося в 1492 г. конца света активизирует летописную работу. И "Сокращенный Свод", сведенный в 1493 году, как "доисторический" раздел, предназначавшийся Рязанской летописи 1177-1494 гг. (Симеоновский манускрипт), перенял Похвалу Борису и Глебу с этой ошибкой, но по иному источнику. Первые обращения речены правильным двойственным числом: "радуйтАся". С названного места в старшем списке (Погодинский сб. ?2036) писец ставит глаголы мн.числа "радуйтЕся" [там же, т. 27, с.223, см.прим.]. Создатель протографа, дойдя досюда по Академической летописи, не обнаружил помнившегося, беллетристического оборота. И он обратился к иной рукописи, где стоял змееборческий вариант, но упрощалась грамматика, не было двойств.числа. Так же происходит в младшей редакции митрополичьей летописи ХVI века - Никоновской (списки Троицкий, Оболенского, Строганова), причем тут, остановившись, редактор сверился по названному списку, написав "радуйтЕся, лукаваго змия поправша", а далее вернулся к 1-му [там же, т. 9, с.73, прим.]. Московский митрополит Макарий прежде был Новгородским архиереем, по новгородской книжности зная "змееборческое" чтение, и, отложив каноническую редакцию Похвалы (Академическая летопись), он обратился к нашему списку.
Так происходит и в копии ХVII в. патр.Никона [там же].
Список-источник был очень интересным, рассказывая о битве на Калке, именно он ввел в летописи героев гражданской литературы ХIII века - рязанца Добрыню Злата Пояса (остров на Оке, принадлежавший ему, рязанцы ХVII века показывали Адаму Олеарию) и ростовца Александра Поповича. Создавалась эта ростовская летопись в кон. 1280-х - сер. 1290-х, экземпляр ее черновика в 1296 г. (либо рукопись, доведенная до 1296 г.) поступил в Устюг. Протограф был муромо-рязанским, судя по тому, как в Устюжской летописи перечень суздальских городов, разоренных Батыем в 1238 г., следующий за перечнем рязанских (1237), открывается Муромом (павшим лишь в 1239); она же привнесла в Устюжскую летопись уникальное известие, что в походе 1170 г. на Новгород роковой выстрел произвел Муромский княжич. Об этом протографе, вероятно находившемся под одной обложкой с летописным текстом (подобно тому, как фамильная княжеская реликвия - "Поучение Владимира Мономаха" находилось в единственном летописном кодексе, под одной обложкой с летописью), мы можем говорить приблизительно. Когда писалась Устюжская летопись, в ее основном летописном источнике, прошедшем "антифашистскую" правку, Повести о Батыевой рати уже не было, подобно тому, как ее нет в кратких Ростовских Летописцах 1278 и 1411 годов, как не было ее в протографе Лаврентьевской летописи [Прохоров, 1974]. Ее сводил непосредственно летописец. Существующие великорусские редакции повести о Батыевщине очень удобно подразделять по составу и последовательности каталога городов, разоренных Батыем в Суздальской земле в 1238 г., чей перечень дается летописями после рассказа о взятии Владимира Залесского [см. http://www.zrd.spb.ru/letter/2012/letter_0025.htm]. Наиболее авторитетный (не подвергавшийся великокняжеской цензуре) каталог стоит в НПЛ [ПСРЛ, т. 3, с.с. 78, 288]. Остальные (кроме компилятивных) разбиваются на два вида двух редакций (по городу откуда идет отсчет). Это ростовские - краткий (Лаврентьевская и Троицкая летописи) [там же, т. 1, с.465] и пространный (Ермолинская, Типографская, Львовская, Холмогорская летописи) [там же, т. 23, с.75; т. 24, с.93; т. 20, с.157; т. 33, с.66] каталоги; особенностью первоисточника летописей с пространным каталогом было исчисление погибших в битве на Калке в лето 6731-е киевлян 30-ю тысячами (не 10-ю, как в исходной повести), иными словами, он от "нонтолерантных" известий в ХIII веке не очищался. Также юрьевские: краткий (Симеоновская летопись, Владимирский Летописец, Русский Хронограф 1512 г.) [там же, т. 18, с.57; т. 30, с.89; т. 22, с.397] и пространный (Хронограф 1599 г., Костромская летопись) [Лихачев, с.355; "Русский Времянник...", с.103]. Большинство компилятивных каталогов было сведено в ХV - ХVI в.в. механическим объединением новгородского перечня с ростовским (Тверская, Московская, Софийская, Академическая, Воскресенская летописи) [ПСРЛ, т. 15, с.369; т. 25, с.128; т. 6 (вып. 1-й), с.190; т. 1, с.518; т. 7, с.142]. Исключением является Устюжская летопись. Летописец под летом 6745-м перечислял разоренные города в иной последовательности. Сообщив о разорении Владимира Залесского и гибели в битве (на Сити) Вел.князя Юрия Всеволодовича со многими князьями, по какой-то суздальской летописи, он начинает перечень не столичных городов с рязанских Рязани и Коломны [там же, т. 37, с.с. 30, 69] - разоренных ранее, до вторжения во Владимирскую землю. Здесь же в его перечень вносится Муром (взятый татарами лишь зимой лета 6749-го). Далее идет перечисление разоренных суздальских городов по НПЛ, поверяемой летописью с юрьевским кратким каталогом, передаваемым не полностью (нет Углича, Городца, Кснятина). Важно, что сразу после Коломны летописец назвал Муром, реально взятый лишь зимой лета 6747-го, о котором ни Новгородская летопись, ни Симеоновская (а Владимирский Летописец во всем ином, кроме каталога городов, следует ростово-суздальским летописям типа Лаврентьевской, лишь здесь обращаясь к ее источнику), ни Хронограф 1512 г. вообще не упоминают. Факт тем удивительней, что Симеоновская летопись сводилась в 1495 г., Владимирский Летописец в 1520, а активная редакторская работа над летописными заметками при соборной Устюжской церкви ведется с ХIV - нач. ХV века. Источник Устюжского летописца, не имевший строгой погодной разбивки, содержал известия, утраченные в иных летописях, но сохранившиеся, будучи скопированы в Устюжскую.
В 1294 г. умирает Дмитрий Борисович Ростовский. Матерью его была Марья Ярославна, урожденная Муромская княжна, правнучка Петра и Февронии. А с осиротевшими дочерьми Дмитрия, взятыми замуж Тверским и Городецким князьями, Анной и Василисой, экземпляры отеческой летописи были принесены на сев.-запад (с речением "лукаваго змия поправша") и восток (с рассказом о разорении Мурома и Городца - Вел.Китежа) Руси. Об этих княжнах известно мало, но с Василисой, по Руси разошелся неизвестный нам - утраченный в рукописях перевод "Аргонавтов", дав титул-имя героине сказок и былин; это имя становится необыкновенно популярным в Низовской Руси: им крестят княжон, его присваивают на свадьбах княгиням.
***
Ввиду доктрины 3-векового "ига", - чье национальное определение днесь регулируют россиянские созидатели учебников для русского быдла, - формировавшего "загадочную русскую душу - тысячелетнюю рабу", из историографии истерты войны 1250-х - 1290-х годов.
На стороне Сарайского хана во Владимирской Руси были богатые поволжские города (покупавшие своим архонтам княжеские ярлыки) - поставлявшие русских рабов генуэзским торговцам, арендовавшим византийские фактории на ордынском берегу Понта: Ниж.Новгород, Суздаль, Кострома, Ярославль, Ростов, - современный "Яблочный пояс". "...Надъ мирскими же девицами предъ очима отцовъ и матереи насилствующе, блудное дело творяще, и надъ женами предъ очима мужеи, еще же надъ старыми женами, кои летъ 40 или 50 вдовствующе пребываше. Несть беззакония исчести мошно то бо? Есмь самъ видехъ очима своима - пишу сия, видехъ горкую беду сию! Православнии же христьяне, по вся дни, Татары и Черемисою въ пленъ ведомы. А старымъ - коимъ очи избодаху, уши и уста и носъ обрезаша, зубы искореневаху и ланиты выломляху; овемъ же - руце и нозе отсецаху, такъ пометаху по земле: тело валяшеся, после умираше; инымъ же главы отсецаху, и на двое разсекаху; ови же - удами за ребра и за ланиты пронизающе, повешаху; а иныхъ на колья посажаху около града своего, и позоры деяху, и смехъ. Оле, Христе-Царю, терпения Твоего! И сие же злее паче сихъ всехъ реченныхъ: младенца незлобивая <отрывая> отъ пазухъ матерей своихъ, и техъ, погани кровопийцы, о камень ударяху, и задавляху, и на копьяхъ, прободающее, подымаху. О солнце, како не померкне<ше>, сияти не преста? О, како, луна, въ кровь не преложися, и земля, како стерпе таковая, не пожре живыхъ поганыхъ? И кто тогда горце, не восплакася: горе, увы!" [там же, т. 19, с.47] - повествовал слогом далеким от сухих - "канцелярских" известий летописных источников автор "Казанской истории". Антропологическое исследование братских могил удостоверяет его эпические обороты: в полон уводились "красные девицы и жены [до 30 лет] и младые отроки", прочее население "подклонялось под меч". Маркитанты, скупавшие полон, сопровождали даже войско Батыя, шедшее в 1237 г. в поспешный набег! Ордынцами практиковалось поголовное истребление оседлого населения в княжествах, чьи земли годились для выпаса степных животных, обращение их в пастбища. Поэтому, напр., рассказывая о разрушении ордынцами Переяслава Русского, бывшего доменом суздальских Мономашичей, перечисляя переяславских епископов до последнего - Семена, убитого в 1239 году, составитель Тверского сборника 1534 г. делает ремарку, объясняя, что городище пусто дотеперь. А владения ханши Тайдулы, про которую днесь снято кино, лежали вкруг современной Тулы!
Противниками демократов-глобалистов и антифашистов были Переславль Залесский, Дмитров, Москва, Тверь. Походы татар, минуя земли своих федератов ходивших в Великороссию Оковским коридором, через Муромо-Рязанскую землю, привели к полному опустошению княжества (в результате, даже царский летописный родословец, внесенный в Воскресенскую летопись и Степенную книгу, изучив практ.все циркулировавшие в Москве летописи, не нашел известий о муромских князьях кон. ХIII - нач. ХIV века) [там же, т. 7, с.244; т. 21, с.3].
Муром удален от степного коридора в Русь, экономическое значение его, с закладкой Ниж.Новгорода, сходило на нет. Но по тому, как среди русских городов, разорявшихся азиатами в нашествиях 2-й\2 ХIII в. на Владимирского князя, отсчет ведется от Мурома (Симеоновская, Владимирская, Львовская, Холмогорская, Тверская летописи), мы можем понять, где находился идейный центр "русских скинхедов".
Переход на сторону врага в нач. 1300-х князя Михаила Тверского, татарско-византийской церковью произведенного в "святые" (хотя не думаю, чтоб он думал про себя хуже, нежели какой-нибудь А.А.Проханов...), решил исход борьбы. Последним ее героем стал убитый тверяками в Орде, оклеветанный официозными летописцами и историками [см. Горский, 2009], Юрий Данилович Московский, основатель Орехова на Неве - и значит, в какой-то степени, предшественник Петра Великого.
Известий об этом бесполезно искать у обитателей Казани: волжские золотоордынцы, легко определявшиеся по монголоидному расовому типу, были истреблены физически, во время Освободительных походов благоверного царя Ивана IV Васильевича (наши предки не позорили себя интеллигентской толерантностью!). На их землях живут их былые рабы - потомки покоренных в 1220-е годы волжских булгар, принявшие "татарское" имя лишь в ХХ веке, от коммунистов-ленинцев, возрождавших Золотую Орду ("Татарскую" и "Крымско-Татарскую" советские республики, по прототипу восточно-европейских улусов Телебуги и Ногая). Действительные потомки ордынцев, "татаро-монгол" - это узбеки, завоевавшие Туркестан в ХIV - ХV веке, приняв имя исламизатора Орды (теперь же вновь устремившиеся на русские города, как в ХIII веке).
Недостающее восполняют монгольские и персидские хроники, их речь или даже молчание. Завоевывая города Сред.Азии и Китая, монголы мобилизовывали, направляя впереди штурмовых колонн, сельское население врага; рассказы о походах на Русь, как и наши летописи, таких известий лишены. Причину открывает роман Л.Н.Толстого "Война и мир": живя в лесу, мужик владел топором лучше, нежели рыцарь шпагой. И мужчины и подростки, встреченные завоевателями, истреблялись, захватывали для осадных работ лишь иноков (которым брать оружие запрещал монашеский устав). Вступив в пределы Владимирского княжества, полководцы Батыя, сдавая отрезанные уши, отчитались в уничтожении в Рязанской земле 270 тыс. человек.
Характер отношений Руси с Ордой выдает своеобразный факт. Когда в 2-й\4 ХIV в. из Китая, имевшего интенсивные сношения с улусом хана Узбека, в Европу пришла чума, в Москву она попала из Новгорода - перекинувшись из Орды в генуэзские колонии, оттуда в латинскую Европу и далее на Балтику, откуда везли через Новгород серебро, отсутствовавшее на Руси, необходимое для уплаты дани.
До нас не дошло, по причинам ее "нонтолерантности", русской политической литературы, складывавшейся в пограничных княжествах. Но списки и устные сказания, уносимые беженцами на Запад, в Новгород и Псков, разносились по Руси, и какое-то время продолжали бытовать.
"Муромская топография", оставшаяся в извлечениях В.Н.Татищева, свидетельствует, что вождями борьбы с гастарбайтерским нашествием - в Средние века, до появления в ХVI в. рыцарского романа "Сказание о Мамаевом побоище" (вменившего сии патриотические деяния князьям-Мономашичам и византийским церковникам, бывшим союзниками ордынцев...), видели не Владимиро-Суздальских, а Муромских князей, потомков Петра и Февронии. Церковная служба ХVI в., не подозревая будто имеет дело с покровителями брака и семьи (кем объявили, сообразно принципу православной магии "подобное в подобном", Муромских князей в ХХI веке...), говорила о них, как "...Христови молящихся о устроении мира, и о сохранении земли Рускыя от нашествия супротивных и междуусобных брани".
***
Особенностью Карамзинской I летописи (КПЛ) является отсутствие повестей о битвах на Липице, на Калке, о Батыевом нашествии. В новгородских летописях - начиная с НПЛ(С), они неизменно присутствуют! В Лаврентьевской развернутая повесть о Липицкой битве также отсутствует, повести же о Калке и Батыевщине, как показало изучение кодекса, для него сводились и подгонялись непосредственно создателями, мнихом Лаврентием и еп.Дионисием, привлекавшими для этого 2-ю летопись, с ПВЛ в иной редакции [Прохоров, 1972; Прохоров, 1974]. Полагаю, тверской протограф Лаврентия (учреждена была тверская летопись в 1280-х годах) освещал эти события в пределах КПЛ, следуя источнику данного - митрополичьего происхождения; другое уникальное совпадение Лаврентьевской летописи с КПЛ, это сообщение (в ПВЛ), что Днепр впадает в Понт одним гирлом. Из нее же она получила и чтение "лукавого змия поправша": внесенное писцом, имевшим, видимо, дело с неразборчивой строкой в просторечном тексте анналов (переход к\ч свойствен северо-западному говору) и восстановившего, как ему показалось, текст по беллетристическому обороту.
Исследователь кодекса объясняет узость содержания КПЛ за 1237-1312 г.г. иначе - заполнением лакуны задним числом, по НПЛ, после возобновления общерусского владимирского летописания, прерванного нашествием Батыя [Прохоров, 1977, с.189].
Делается это, думаю, более для удовлетворения общей гипотезе, о первейшей роли Православной (читай - византийской) церкви в освобождении Руси от азиатского ига, запущенной в "науку" священником Американской Православной церкви Иоанном Мейендорфом [Мейендорф, 1975; см.: Прохоров, 1978]. Это не так, что мы показывали (http://www.zrd.spb.ru/letter/2013/letter_0061.htm). В действительности Греко-Ортодоксальная церковь была агентом, "оператором" золотоордынских ханов на Руси (как и теперь!!) (http://www.zrd.spb.ru/letter/2013/letter_0041.htm), похоже, исключая митрополитов Петра и Иону: этнических русинов. Так было, начиная от митрополита Максима Гречина. Поэтому Максим и был вынужден спасаться бегством от врага Чингизидов, тайного мусульманина хана Ногая, переселившись из Киева в Великороссию, "не терпя насилия татарского" [Гумилев, с.502]. Митрополичье летописание должно было переместиться во Владимир Залесский лишь после этого, - разорение Владимира в 1238 году не могло его прервать.
Анналистическая запись о татарском штурме, по-видимому, выполненная очевидцем во Владимире, была составлена, и ее отрывок в копии нач. ХV в. дожил до века ХХ [см. "Страницы истории русской литературы", с.58]. Рукописи действительно не горят! Но в летописи века ХIII она включена не была.
Используют ее лишь с 1340-х гг. в Великом Новгороде, в НПЛ (оттолкнувшись от фразы описания Коломенской битвы "москвичи же побегоша", создав рассказ о позорном бегстве москвичей, даже вне видимости противника), с 1376 года в Нижнем Новгороде (закрепив фразу "наряжать лесы, ставить пороки", отличную от симеоновской "туры рядить, пороки ставить"). Но и в 1472 году, перед тем, как Русь в сер. 1470-х прекратила выплату дани [Горский, 2009], в Никаноровскую летопись (великокняжеское летописание) по-прежнему вносится "стерильный" текст КПЛ, без рассказов, могущих пониматься, как противотатарские. Увидев ошибку в Похвале Борису и Глебу, понимая ее происхождение, хронист исключил из летописи всю повесть; в летопись, основанную на Никаноровской - архиерейскую Вологодско-Пермскую, вместо отсутствовавшей летописной повести, внесли "Страдание Бориса и Глеба", поместив его как конвой, отдельно от летописной статьи.
Но в Софийском соборе Новгородского архиепископства - до 1478 г. независимого от Русской митрополии, как показывают иконы, Муромские князья чтились как святые уже в ХV в. [Подобедова, с.291]. И мы локализуем источник летописной "ошибки" в нашей Новгородской земле, бывшей центром летописания в ХIII в., оказавшейся родиною сказания о змееборце Петре Муромском, невольно процитированного новгородским писцом 2-й\2 ХIII в.!
Выделяем еще "муромский" элемент. Окончание низовской статьи лета 6747-го, рассказывая о завершении кампании татар против владений Суздальских князей в 1239 г., в известных манускриптах разбивается на два вида, "упрощенный" и "украшенный". Первый создан в 1377 г. [Прохоров, 1974] мнихом Лаврентием и еп.Дионисием: "Того же лета на зиму взяша татарове Мордовьскую землю, и Муромъ пожгоша, и по Клязьме воеваша, и град святыя Богородица Гороховець [вотчинный град кафедральной церкви Владимирской Руси] пожгоша, а сами идоша в станы свои. Тогды же бе пополохъ золъ по всей земли, и сами не ведаху и где хто бежить" [ПСРЛ, т. 1, с.469]. Ему следуют Московская, Типографская, старш.редакция Никоновской (представленная в Царственной Книге), Воскресенская летописи, Владимирский Летописец [там же, т. 25, с.130; т. 24, с.95; т. 10-й, с.114; т. 7, с.144; т. 30, с.90]. Симеоновская летопись, чей протограф ХIII века служил устюжскому летописцу, на пространстве 1237 - 1239 годов использовавшая особый источник [см. Шахматов, 1900, 1=я, гл.4], сей главки лишена. Можно думать, подобно "Муромской топографии", источник летописи 1495 г. велся в Муроме и хронисты погибли при нашествии зимы 1239 г.
Украшенный вид подробнее всего сохранен Тверской летописью [ПСРЛ, т. 15, с.374]. Очень близко передает его Львовская летопись; в сокращении, выполненном по-разному, - Ермолинская и Холмогорская летописи: "Татара тогда Мръдву взяша, и Муромъ, и Гороховецъ, градъ святыя Богородица Володимерьская. И бысть пополохъ въ всея земля золъ, не ведяху ся, кто камо бежаше" [там же, т. 23, с.77] и "А инии татарове, шед, мордву взяша, Муром и Городец. И бысть пополох зол по всей земли, не ведаху кто камо бежа" [там же, т. 33, с.67].
Остаток статьи, указывавшей на новгородский первоисточник, сохранился в Летописце библиотеки Рогожского староверческого кладбища - летописи 1412 г. в списке сер. ХV в.: "Того же лета на зиму взяша Татарове Муромскую землю, и Муромъ пожгоша, и Городець, и Торжекъ" [там же, т. 15, с.29]. Летописец в 1-й части (по 1310 г.) передает конспективный протограф, возможно Городецкий, соединявший сокращенную новгородскую летопись и великокняжеский низовский Летописец 1280-х г.г.. Здесь сводчик протографа использовал летопись типа НПЛ: в ее перечне не было Городца, а дата падения Торжка, 05.03.1238, благодаря ультрамартовскому стилю, попадала под лето 6747-е. Он соединил ее с низовским известием, говорившим о разорении татарами Мурома и Городца (Китежа), ставшим т.обр.предшественником "Сказания о невидимом граде Китеже...".
В Верховой Руси поволжский Городец звали Родиловым - Радославовым, имя звучит в тверских [там же, с. 259, 324] и новгородских [там же, т. 3, с. 56, 257] летописях, запечатленное повестью о Липицкой битве, как место изгнания в 1217-1220 св.Юрия Всеволодовича, проигравшего войну своему тестю и старшему брату. Уже в 3-й\4 ХIV века, выдавая популярность Китежской Легенды, князь Олег Рязанский - первым подвигнувшийся на борьбу с татарами (в летописях оклеветанный москвичами, для которых Куликовская битва была лишь эпизодом), наречет старшего сына этим нехристианским, и вообще не княжеским на Руси сербским именем Радослав.
Имя самоговорящее, и вхождение в Невидимый Град в опере Н.Римского-Корсакова было оформлено возобновлением свадебной песни, игравшейся девушками, свитой Февронии, прерванной татарским набегом.
2. Град Радославов
Первое летописное упоминание Городца-на-Волге - Великого Китежа делается в Суздальской летописи под летом 6680-м (ультрамартовский 1171 г. от Р.Х.). Полководец кесаря Андрея, княжич Мстислав, готовясь идти на волжских агарян, собирает здесь русские полки: "Мстиславу на Городьци, совокупльшюся <с> братома своима, с муромьскым и с рязанскым, на усть Окы..." [там же, т. 1, с.364; т. 41, с.97]. До предела измотанный походами минувших лет, Мстислав скоропостижно умер следующей весной, 18 марта. Именно с ним, воеводой Владимирской Руси, связаны деяния артели фряжских (итальянских) мастеров, помянутой лишь Аристотелем Фрязиным [там же, т. 20, с.302] и В.Н.Татищевым, строившей Успенский собор во Владимире, но имевшей широкую специализацию и профиль работ - ковавшей также болты крепостных арбалетов, ставшие местными суздальскими реликвиями. Надгробный лист гробницы княжича назвал и численность этой артели: 28 человек ["Путь к граду Китежу", с.43].
Суздальская летопись сохранила указание, что Вел.князь Михалко, младший брат убитого 28 июня 1174 г. Андрея, старший Всеволода Бол.Гнездо, умер 20 июня лета 6685-го (ультрамартовского: 1176 г.) в Городце Волжском. В списке Лаврентия всё это сообщение выделено киноварью, на которую не поскупился мних. Именно на этот день совершается обряд поклонения озеру Светлояр!
С датой были знакомы средневековые романисты. "Сказание о Казанском царстве" ("Казанский Летописец") в старшей (по Г.З.Кунцевичу) редакции эпопеи снабдило новеллу об основании Казани - порожденной актом бесовского колдовства "скверного царя" Саина, "положившего пусту" русскую землю, утратившую своего защитника, - фиктивной датой, летом 6685-м (по старшему списку; в иных 6680-м), годом кончины благоверного Владимирского князя, победителя поганых. Град неверных сказителем противопоставлен Сокровенному Китежу - из древней редакции Предания, где тот основывался еще не павшим в битве 1238 г. с татарами св.мучеником Юрием Владимирским, а кесарем Андреем Ростовским (Боголюбским). След сего сохранил текст "Китежского Летописца", столичные грады Владимир и Суздаль даже не вспомнивший [там же, с.170]. Возможно, память о 2 предводителях фряжской артели, приглашенной Андреем и трудившейся в Суздальской земле, сохраняется "Казанским Летописцем". Рассказывая о взятии Казани, он подменил исторического немца на русской службе Размысла (Расмусена?), возглавлявшего осадные работы, чье имя внесено в летописи [ПСРЛ, т. 13, с. 209, 215, 506; т. 20, с. 522, 527], на неких "двух фрягов", якобы, пришедших в лагерь Ивана Грозного лишь в дни осады.
Поздний памятник Китежского цикла, цитируемый в романе "В лесах", "Послание отцу от сына [достигшего Невидимого Града]", хотя было снабжено фиктивным 1702-м годом (от Р.Х.) написания, датировалось этой датой - 20 июня, днем св.Мефодия. Создатели знали Суздальскую летопись, и ими гибель Владимирских князей, защитников Суздальской земли от нашествий поганых, тоже рассматривалась, как уход в Невидимый Град.
...В те дни сыновья Юрия Долгорукого от византийской принцессы - княжичи-греки Михалко и Всеволод [ПСРЛ, т. 2, c.597], единокровные братья кесаря Андрея Боголюбского, а с ними племянники Мстислав и Ярополк, дети Андреева брата Ростислава, забыв старую вражду, как на командный пункт, съехались в Чернигов, ко князю Святославу Всеволодовичу (сновидцу в "Слове о полку Игореве"), ожидая весть из Низовской земли.
Летописная повесть об убийстве Андрея, отсылая читателя к образам повести 1015 г. о Борисе Ростовском и Глебе Муромском [там же, с.594] - предательски убитых единокровным братом Святополком, сыном гречанки, лишь намекает на роль княжичей в вершившейся трагедии. Кроме нее, в те же годы была сложена и отдельная повесть. К сожалению, она утрачена, но она оставила след в двух знаменитых опусах, до крайности своеобразных. Это, во-первых, "Роман о Тристане и Изольде" редакции Беруля (французский перевод с латыни, единственный неисправный список конца ХIII в.). Во вторых, Повесть об убиении Данилы Суздальского - одна из т.наз. "повестей о зачале Москвы", дошедшая в рукописях века ХVII, но созданная в 1-й\2 ХVI в. (одновременно с Тверским сборником, чей источник ведал лишь В.Н.Татищев, и Супрасльской летописью) - в окружении князей Суздальских-Шуйских, потомков Андрея Александровича Городецкого. К счастью, "выпускавшие редакторы" не отличались образованием, копируя важнейшие детали механически, без цензуры. Оба опуса, невзирая на века создания, выдают знакомство протографов с масонским ритуалом, видно, через посредничество тамплиеров. Последнее не должно удивлять, при Василии I Дмитриевиче в Москву переносили реликварий с Кровью Спасителя (трофей походов 1392 г., где послужильцы Греческого царя: хан Тохтамыш и князь Василий разоряли враждебные русские княжества - Вятское, Торусское, Муромское, Суздальско-Городецкое), прежде хранимый в Суздале.
В монографии, готовившейся к печати в 1948 году, но изданной лишь спустя 60 лет, рассказывалось: "В 1174 г. одновременно умерли два брата Андрея - Святослав, прошедший бледной тенью в жизни Руси и погребенный в Суздальском соборе, и Глеб, сидевший в Киеве и, как подозревал Андрей, изведенный коварством Ростиславичей [Смоленских]. На юге оставались младшие братья Михалко и Всеволод, но Андрей помнил нанесенную им десять лет назад обиду - изгнание их из Руси. К тому же во время недавних событий на юге, сидевший в Торческе Михалко прямо показал шаткость своих намерений, пойдя на мир с Ростиславичами. ...Незадолго до гибели самого Андрея, очевидно, предчувствуя надвигавшуюся катастрофу, многие ближайшие соратники покинули его и ушли за пределы Владимирского княжества. Особенно странно, что храбрый воевода Борис Жидиславич оказался в Рязани" [Воронин, с.167]. Теряли власть и союзники Андрея: в январе скоропостижно умер Юрий, князь Мурома, на восточной границе Руси, а в марте в Галиче, на западной границе, был смещен Ярослав Осмомысл (см. http://www.zrd.spb.ru/letter/2013/letter_0024.htm).
Львовская (1560 г.) и Холмогорская (1559 г.) летописи сохранили под 1154 г. известие, утраченное всеми иными хрониками. Оскорбительно кесарю, чья персона в ХVI веке чтилась, они говорят об Андрее так: "посади Юрьи сына своего в Рязани, а рязанского князя Ростислава прогна в половцы. Потом Ростислав, совокупя половцы, поиде на Ондрея ночью, Ондреи же одва утече в одном сапоге, а дружину: овех изби, а другиа засув в яму, а иныи истопоша в реце, - а князь Ондреи прибеже к Мурому и оттоле Сузжалю" [ПСРЛ, т. 20, с.117]. А.Г.Кузьмин комментирует: "Для установления места записи сообщения представляет интерес указание, что разгромленный князь "прибеже к Мурому". Именно "прибежал", а не "побежал". Такое чтение естественно ожидать именно в муромской записи" [Кузьмин, с.98].
Как можно думать, Андрей Юрьевич, в 1154 г., в княжение деда Петра и Павла, находивший в Муроме прибежище, в 1174 был убит при участии нововенчанного Муромского князя, Владимира-Павла Юрьевича. Изменение отношения младших Муромских князей к кесарю Руси воплотилось в отеческой летописи, описавшей бегство сюзерена, с подробностью, невозможной при том почтительном отношении к Андрею, что существует в летописях, известных ныне.
***
Значение, приданное летописцем смерти в январе т.г. отца князя Павла, наследованию им княжества, видно в торжественном некрологе, посвященном Юрию Муромскому в Суздальской летописи, мнихом Лаврентием почти целиком выписанном киноварью: "Того же лета преставися князь Гюрги Муромьскыи, месяця генваря въ 20 день, и положиша и в Христовы церкви, юже бе самъ создалъ" [ПСРЛ, т. 1, с.367]. Летопись Михалка, цитируемая здесь, удостаивала такой чести, кроме Юрия, лишь сыновей Андрея Боголюбского, отмечая киноварью в прочих княжеских некрологах только первые слова. Церковь же, разрушенная при татарском завоевании, была восстановлена Иваном Грозным, вновь став соборной церковью Мурома; в ее стенах и фундаменте заключены остатки кладки ХII века.
Спустя 3 года во Владимире - теперь столице Всеволода, наследовавшего венец Михалка, играется свадьба принцессы Елены Михалковны Суздальской и Владимира - сына Святослава III Всеволодовича, князя Новгорода и наследного княжича Черниговского княжеского дома [там же, т. 2, с.613; Татищев, т. 3, с.121; Коган, с.153]. Чтоб так пристроить сироту, год назад потерявшую отца и княжество, ее матери, княгине Февронии Суздальской требовалось обладать исключительным авторитетом в глазах держателя "Златого стола Киевского"!
Наряду с отдаленным родством, заработан он был ею - соратничеством в политических деяниях.
Идиллия продлится, впрочем, недолго, уже в 1180, получив жалобу младших Рязанских князей, Всеволод Юрьевич явится к ним "на помощь", против их старших сродников - помощников Святослава Всеволодовича, пленив сидевшего в Коломне, как черниговский наместник, другого сына Вел.князя всея Руси - Глеба Святославича... Но в 1174 году между Суздальскими княжичами и Черниговскими царит трогательное единство. Едва выслушав посольства владимирцев, ростовцев и переславльцев - срочно явившихся в Чернигов, известив об убийстве Андрея, его братья и племянники выступили к стольному граду Владимиру, положив между собой и целовав крест, что старшинство принадлежит Михалку. Клятву свидетельствовал Черниговский епископ [ПСРЛ, т. 2, с.597]. Не называемая по имени, эта фигура постоянно присутствует в былинном эпосе, сознававшем ее важность (нам непонятную, ввиду утраты древних сюжетов): Черниговский епископ делает ставку на Алешу - единственный на пиру, когда тот вызывает биться Тугарина, он венчает Михайлу Потока и Авдотью Белую Лебедь, он духовный отец Данилы Ловчанина и Василисы и т.д...
Согласие претендентов скоро кончилось. Еще раньше суздальские посольства сносились с Глебом Рязанским: "Послемъ къ Глебу, рекуще: Князя нашего Богъ поялъ, а хочемъ Ростиславичю - Мьстислава <и> Ярополка, твоею шюрину, - а крестнаго целования забывше, целовавши къ Юрью-князю на меньшихъ князехъ, на детехъ - на Михалце и на брате его, преступивьше крестное целование - посадиша Андрея, меньшая выгнаша, не последе по Андреи помянушася, но слуша Дедилця и Бориса, Рязаньскую послу. И утвердивьшеся святою Богородицею, послаша къ Глебови тобе своя шюрина, а наша князя.
...Глебъ же слышав, радъ бы, аже на него честь воскладывають
" [там же, с.596]. И теперь ростовцы - патриции древнейшего града Руси, соперники плебеев-владимирцев за столичный статус в Суздальской земле, как гласит летопись, убедили Михалка подождать в пограничной Москве, будущей столице нашей родины, а тем временем - скорейшим путем провели в Суздальскую землю Ростиславичей. Хватившийся Михалко прискакал во Владимир когда дружины в столице не было, а к городу подходили отряды, верные соперникам. И после неск.недель осады неподготовленного к обороне города - в которую мужественно засел княжич, истощившей силы горожан, Михалке была предоставлена дорога - для дальнейшей эмиграции в Чернигов. Андреев город попал во власть - быстро сговорившихся с суздальским боярством, вернув ему древние патрицианские полномочия, Мстислава и Ярополка Ростиславичей - возвративших стол в Ростов. Впрочем, и это скоро закончится.
3. Полководец и дипломат Феврония Суздальская
Традиция наречения княгинь при замужестве именем м-цы Февронии Сирской, прославленным героинею Муромской легенды, сложилась в Муромском княжеском доме, - и только в нем! Была положена она от времени Михалка Юрьевича, супруга Февронии Суздальской. В 1547 г. общерусской святой стала Феврония Муромская, - и мы полагаем, рязанская девушка-знахарка, сочетавшаяся с Давидом Муромским в первые годы ХIII в., получила это христианское имя уже как княгиня, при венчании с Муромским князем, в честь упокоившейся вдовствующей королевы. Праздник новопрославленной четы митрополия привязывала не к рождеству Предтечи 24.06, а к его отданию 25.06; 25 июня на Руси чтилась св.м-ца Феврония Сирская. В июле 1552, перед походом на Казань, к Муромским святым паломничал Иван IV Васильевич, о чем сообщила Львовская летопись [там же, т. 20, с.506]. И в хронографический раздел, предшествовавший русской части летописи, было включено известие об этой святой [там же, с.28]. Вероятно, это и есть день крещения Суздальской княгини ХII века, чью биографию летописцы представляли себе лучше нас.
О Февронии Суздальской известно лишь, что она родила мужу дочь Елену, пережила его на 25 лет и была погребена в Богородице-Рождественском соборе Суздаля. Супрасльская летопись вменяет им также сына Бориса, приписывая ему основание Городца-Китежа [там же, т. 17, с.2] (реально в Борисоглебском соборе села Кидекша, нечетко подразумеваемого здесь, погребен Борис Юрьевич, брат Андрея Боголюбского). М.Д.Хмыров [1871], основываясь на утраченных синодиках, числил Суздальскую княгиню по отчеству Петровной. Принято было наследовать дедовы имена. Коль скоро имя Петра, бытовавшее среди Муромских князей [см. ПСРЛ, т. 2, с.563], принимал в схиме Давид Юрьевич, вероятно, это было христианское имя его деда - князя Владимира Муромского (+ 1161), сына Святослава Ярославича (+ 1146).
Жена Вел.князя Михалка Владимирского, удостоенного вхождения в Невидимый Град, оказывается, т.обр., сестрой Юрия Муромского, теткой князей Петра и Павла!
Старшие линии Черниговских князей, в лице Всеволода-Кирилла (былинный Чюрила Пленкович) и Давида Ольговичей, тогда уже успели породниться с Мономашичами (Мстиславом Великим и Всеволодом Мстиславичем). О младшей линии - Муромских князьях такого неизвестно. И, считая степени родства, замужество Февронии за Михалком, их дочери Елены за Черниговским княжичем Владимиром, оказывается не противоречащим муромскому происхождению матери, как и замужество ее внучатой племянницы - Евдокии Давидовны за Святославом-Гавриилом Юрьевским.
Мы говорили уже, о том почтении, с которым выписан был в суздальском летописании некролог Юрия Муромского, за смертью которого в янв. 1174, воспоследовало на 29 июня убийство Андрея Боголюбского, захват Владимира-на-Клязьме младшими князьями. О смерти Февронии Суздальской в 1201, столь же почтительно - указав место погребения, вспомнив здесь Михалка, но назвав Михалкову вдову тоже по имени (и то, и то в летописях редкость!), сообщено сразу за известием о смерти знаменитого черниговского князя - Игоря Святославича [там же, т. 1, с.418; т. 41, с.124]. Известие, хотя с двухлетним сбоем даты (1199 год), кратко называется и "Историей Российской" [Татищев, т. 3, с.166]! Такой двухлетний сбой характерен летописям типа Ипатьевской [Бережков, гл.3]. И, отмечая на этом году переход Ипатьевской летописи и "Истории Российской" с Новгород-Северского свода, как источника, на муромский источник 1238 г. (http://www.zrd.spb.ru/letter/2013/letter_0011.htm), мы подтверждаем связь Михалковой княгини с Черниговским княжеским домом, предположительно - с градом Муромом.
После Лаврентия, работавшего в 1376 году, летописцы выпускают некролог Февронии Петровны. Их глазами, он лишен важности. Но после прославления Февронии Муромской, некролог княгини-тезки вносится в Никоновскую летопись. Причем в старшей редакции (Царственная Книга) - так же, как и в Лаврентьевской летописи, - в годичную статью вносится известие о смерти в т.г. князя Игоря: "Въ лето 6709. Преставися князь велики Черниговский Игорь, сынъ Святославичь, внукъ Олговъ. Священа бысть въ томъ же лете церковь Успение въ Володимери, въ манастыре княгинине, епископомъ Иоаномъ, сентября 9 дня, князь велики Всеволодъ, Юрьевъ сынъ Долгорукаго, посла сына своего Ярослава въ Русскии Переславль княжити, и проводиша его братиа его: Констянтинъ, Юрьи, Владимеръ. Того же лета преставися князь велики Черниговский Владимеръ Всеволодичь. Пославленъ бысть Митрофанъ архиепископомъ Великому Новугороду, июля 3 дня; тогда же и Русу [ее крепость] срубиша. Того же лета преставися княгини Феврония, князь-Михаилова, и положена бысть въ церкви пречистыа Богородица въ Суздале" [ПСРЛ, т. 10, с.33]. Вносили это сообщение и во "Владимирский Летописец" списка Успенского монастыря [там же, т. 30, с.79, прим.26] - усыпальницы великих княгинь ХIII в., где их поминали за службой. В списке этой же летописи князей Кривоборских, мирян, пользовавшихся генеалогиями в местнических спорах - не связанных с княгинями, оно пропускается.
Ранее, в 1518 году оно появляется в летописном своде, по-видимому составлявшемся в Микулине, цитируемом Тверской летописью 1534 г., причем в источнике последовательность статей-некрологов была обратной, но так же, были выписаны в ряд Феврония Суздальская и Игорь Святославич, Вел.князь Черниговский и Северский, осознаваемые как родственники: "Того же лета преставися Михалкова княгини, августа 5, наречена в чернечестве Феврониа, и положена бысть у святей Богородици в Суздале. Того же лета преставися Игорь Святославичь Черниговскый" [там же, т. 15, с.291]. Львовская летопись сохранила больший объем летописания Мурома, и она передает эти статьи в одном из двух блоков муромских известий, так же соединяя, сохраняя указание об иночестве Михалковой княгини: "В лета 6710. Преставися Михалкова княиня, нареченна в черничестве Февронья, августа 5, положена бысть у святее Богородици въ Суздали. Преставися Игорь Святославичь Черниговскии" [там же, т. 20, с.142]; "...тое же зимы преставися Володимеръ Юрьевичь въ Муроме, декабря 18" [там же, с.143]. Прежде, в XV в., Февронии Суздальской не придавали значения, и Холмогорская летопись, вместо свода 1518 использовавшая его протограф 1390 г., это известие выпустила, хотя оставила в строке пробел.
***
Мы вправе полагать что именно княгине Михалка - не склонного к ратным подвигам греческого князя-интеллигента, книжника, как характеризует его "История Российская" [Татищев, т. 3, с.115], тяжело раненого в битве с половцами под Переяславом Русским в 1171, сейчас уже смертельно больного - несомого к стольному Владимиру на носилках, обязаны были владимирцы победой малой Михалковой дружины, из одних лишь стрельцов, над объявившейся пред ними рыцарской ратью Ростиславичей.
Битва на Белеховом поле 1175 г. в Лаврентьевской летописи излагается так: "B cе бысть новое чюдо святое Богородици. Пришедшю бо Михалку, с братомъ Всеволодомъ и с Володимеромъ Святославичемъ, идущимъ к Москве, володимирци выехаша противу. Слыша же Мстиславъ и Ярополкъ <о том>, и здумаста с дружиною своею, повелеша Ярополку ити противу с полкомъ своимъ, устретше и, битись с нимъ, не пустяще и семо Володимерю. И божьимъ промысломъ минустася в лесехъ: Михалко съ Москвы поеха Володимирю, а Ярополкъ инемъ путемъ еха на Москву. Приде же весть Мьстиславу от Ярополка: Михалко есть немощенъ, несуть его на носилехъ, а с нимъ дружины мало, а азъ по немъ иду, емля задъ дружины его; а поиди, брате, вборзе противу ему, ать не внидетъ в Володимерь. Си же весть приде ему в суботу, и яви дружине заутра поеха изъ Суждаля борзо и <как> на заяць.
Дружине постигающи его, Михалку, не доехавше Володимеря за пять верстъ, срете и Мьстиславъ, с своею дружиною, изънезапа. И выступи полкъ изъ загорья - вси во броняхъ, яко во всякомъ леду, и подъяша стягъ. Михалку доспевающю и, наряжаючи полкы своя, и поидоша Мьстиславичи - кличюща, яко пожрети хотящее! Стрелцемъ стреляющимся обоимъ межи собою полкома - и не доехавше Мьстиславичи, повергоша стягъ и побегоша, гоними гневомъ Божьимъ и святое Богородици, знаменью не сущю на обоих промысломъ Божьимъ, и про то мнози убежаша, яко не рознати ратных бе ту! И поможе Богъ Михалку и отца и деда его млитва, и его прадеда его, и целование крестное, зане целовавше крестъ
" [ПСРЛ, т. 1, с.337].
К общему удивлению, боярское войско града Ростова, застигнув врага врасплох, ударив по нему с двух сторон, было расстреляно пешцами Михалка и пустилось в бегство! Это произошло за 200 лет до битвы при Пуатье, считающейся примером подобного, победы тактики Нового времени!
Чтоб вывести из строя атакующего рыцаря, прикрытого броней, конем (лошадь отличается огромной живучестью и выносливостью к ранам) и конским доспехом, стрелку нужно метнуть много стрел, эффективно поражают лишь последние - пущенные в упор. Обратиться в бегство, не дожидаясь сшибки с всадником, пешца-простолюдина толкает инстинкт, лишь у патрициев (рыцарей) нейтрализуемый культом индивидуальной чести. Сугубо это относится к стрельцам - в отличье от копейщиков строящимся разомкнуто, встречаясь с всадниками один на один. Горожане-плебеи сословного гонора не имели, обычно, не будучи усилены спешившимися рыцарями, они не выдерживали вида атакующей конницы и загодя, до сближения, пускались в бегство [Дельбрюк, т. 3, кн. 2-я и дал.]. В битве под Владимиром этого не произошло.
Воеводы слегшего князя, оценивавшие положение реалистически, как и Всеволод, сопровождающий старшего брата, и княжич Владимир Святославич - полководец Черниговского князя, покровителя Юрьевичей, здесь - в описании невероятной победы, одержанной владимирскими "холопами-каменщиками" над ростовским боярством, Михалковым летописцем даже не были упомянуты! С большинством войска они остались в Москве.
Распоряжалась в походных и боевых порядках, не допустив бегства владимирских стрельцов, как можно понять летописца, княгиня Феврония Петровна, опередив на два века британских королей.
Вела она мужа к стольному граду, вопреки не только соотношению сил, но и вопреки своим муромским сродникам. Суздальская летопись по младшей, писавшейся уже при Всеволоде Юрьевиче редакции - в Радзивилловской и Ипатьевской летописях содержит характерную правку: к имени Михалки всюду приписывается имя Всеволода (хотя используется единственное число!), а к наименованию его врагов, сторонников Ростиславичей - ростовцев и рязанцев, прибавляются муромцы. Старшая редакция в Лаврентьевской летописи сохранила довсеволодово летописание 1170-х годов. И в ней Всеволод, как соучастник деяний Михалка, не отмечен, а муромцы - врагами владимирцев не числятся. Ростовская редакция, передаваемая Ермолинской, Львовской и Тверской летописями, воспроизводя эти разночтения мозаично, открывает, что в одном из видов старшей редакции перечень был подробен, муромцев - называл, они были на стороне соперников-Ростиславичей, но из деликатности, видимо, это было опущено в официозном кодексе летописи Михалка.
Владимирские плебеи - холопы-каменщики, как презрительно звали их ростовцы, в 1175 году нежданно оказались победителями рыцарского войска своих могущественных феодальных соперников. И они приписывали победу в битве на Белеховом поле - не фетишу священников клира Андрея Боголюбского, создателей повестей о чудесах от иконы Богоматери Владимирской [Воронин, гл.6], а сверхъестественным силам Михалковой княгини, праздновавшей именины в дни Летнего Солнцестояния, распоряжавшейся маленьким войском мужа.
Оные силы подтвердились дальнейшей четвертьвековой жизнью Февронии Суздальской, предсмертный постриг принимавшей с именем святой, праздновавшейся на Летний Солнцеворот (в то время монашеское имя могло совпадать с крестильным).
Воззрение владимирцев было недалеко от истины, учитывая, что смертельно больной Михалко, не имевший взрослых наследников, годом ранее преданный владимирцами и изгнанный в эмиграцию, теперь вновь восподвигнулся заступаться за город враждебного себе брата Андрея, пойдя в этот поход.
Фигура этой незаурядной древнерусской женщины - колоссальные волевые качества которой решили судьбу Андрея Боголюбского, а на вершину великокняжеской власти неожиданно вознесли незаметного князя-интеллигента, передав Великокняжеский стол греческой линии потомков Юрия Долгорукого, направив Русь на унитарный ромейский, вместо феодального франко-германского пути, дожидается своих романистов.
Взгляд владимирских граждан разделили Муромские князья, начав нарекать именем Февронии своих супружниц.
Роман Жданович
Цит. литература:
Н.Н.Воронин "Андрей Боголюбский", М., 2007;
С.А.Гедеонов "Варяги и Русь", М., 2004;
А.А.Горский "Русское Средневековье", М., 2009;
Л.Н.Гумилев "Древняя Русь и Великая Степь", М., 2001;
Г.Дельбрюк "История военного искусства", М., 1933 и дал.;