Жданович Роман Борисович : другие произведения.

Исламистка, победившая Ивана Грозного: Русская куртуазная повесть Хvi века

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:


 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Заглавие несет отчетливо рекламный характер. Российское общество запрашивает мультикультурализьму, интернационализьму, многонациональности и всесусветных разоблачений "царя-антихриста" Грозного Ивана Васильевича. Просящим песней - их есть у меня. Но фэнтазий здесь не будет, статья строго опирается на старые документальные первоисточники (обходя по-возможности лукавые морды лица кадровых чинов РАН), подвигаемая задачей - отобрать у монгольских националистов и кацапских клептократов имена, не последние в Русской истории. ...Лично возглавлял войско - впервые за более чем 100 лет Московской истории, лишь Иван IV Васильевич. Делал это он без воодушевления, не вменяя себе воинских доблестей, хоть и добивался от ратников поставленных задач: взяв Казань, Полоцк, Пайду, Динабург, Венден, разгромив литву на Двине, а шведов под Лялицами. В биографии царя лишь один прокол, когда войско его - ведомое церковным благословением митрополита всея Руси св.Макария, тем не менее, однако, потерпело полное поражение. Оказалась тогда на пути устремлений Православного Бога (и их распорядителей) сила Любви. Победительница же Русского царя - хотя недолгая, скоро оказавшись жертвой предательства любовника и соратников, является знаменитейшей героиней фольклора, как вражеского - татарского, так и русского.

  РУССКАЯ КУРТУАЗНАЯ ПОВЕСТЬ ВРЕМЕН ИВАНА ГРОЗНОГО
  
  Подзаголовок выглядит, как хороший оксюморон. Однако, вопреки требованиям Умберто Эко, название соответствует содержанию...
  
  После того, как князь-рыцарь (сын вел.кн-ны Литовской Софьи Витовтовны, которую трудно обвинить в монголизме) Василий II Васильевич был под Суздалем 06.07.1445 захвачен врасплох, разгромлен и пленен казанским ханом Мамутяком, освобожденный за грандиозный выкуп (что сделалось статьей обвинения для низложивших и ослепивших государя мятежников), московские кесари отступили от средневекового обычая: лично водить войска. Ввиду присущих средневековым воинам суеверий (те полагали недостойным изливать пот за тылового начальника), это обрушило все боевые качества московской рати. И возвратился к привычке возглавлять воинов, лично, лишь Иван IV Васильевич. Делал это он без всякого воодушевления (в посланиях царь, в отличие от А.М.Курбского, не вменяет себе полководческих доблестей, не приписывает побед, зато, о своих воеводах пишет, примерно так, как в веке ХХ Н.Н.Никулин о военачальниках советских...). Но, как правило, сойдясь с врагом, царь добивался от ратников возложенного: взяв Казань, Полоцк, Пайду, Динабург, Венден, разгромив литовцев на Двине, а шведов под Лялицами. Однако, в биографии государя есть малоизвестный эпизод, где он и все войска и воеводы его, ведомые напутственным благословением митрополита всея Руси св.Макария, потерпели полное поражение.
  
  Победительница Русского царя - хотя недолгая, скоро сделавшись жертвой предательства любовника и соратников, является знаменитейшей героиней фольклора, как русского, так и вражеского - татарского.
  
  Русского, впрочем, значительно больше, и многочисленные баснословия о казанских делах 1540-х годов "русмирских" татарских националистов дня сегодняшнего - слизаны шаймиевой кремлядью с русских фольклорных источников.
  
  В исполнении (обработке) Жанны Бичевской хорошо известна уральская казачья песня "Сон Стеньки Разина". Оригинальную мелодию можно обнаружить в сборнике К.Д.Данилова ["Древние российские стихотворения...", ?30], попутно заметив, что пророческий сон, в песне Нов.времени вмененный С.Т.Разину, прежде вменялся Казанской царице, от западного направления прозревавшей падение своего города (остальное содержание в-та Кирши тождественно песенной новелле, служившей М.П.Мусоргскому, интересен именно вещий сон в преамбуле раннего в-та, идея коего исходит от вещих снов Сказания о царстве Казанском). Здесь же можно увидеть и - являемое уже в ХVI веке - искажение образа благоверного царя Ивана Васильевича в плебейской среде: распространение на него мужицких иудео-христианских ближневосточных вкусов. У Кирши - Московский вел.князь ослепляет сдавшегося Казанского царя (чью биографию создатель стихов хорошо знал: именуя его крещеным именем Симеон), снимая с него и надевая на себя царские инсигнии, сделавшись царем именно сим путем (на взгляд поэта). (В дальнейшем развитии вымысла, царь требует за себя и царицу Сююнбек, спасаясь от замужества за русским оккупантом, прыгающую с башни, некогда возведенной ею; эта легенда тоже оттолкнулась от слов Сумбеки из ее плача на могиле Сапа-Гирея, сочиненного - вдовая ханша плачет словами Андромахи над телом Гектора... - создателем Сказания). В действительности, царь приказал не брать в плен казанцев мужского пола, исключая лишь их хана (неверного своего бывшего служилого князька). Плененный воинами кн.Палецкого в своем дворце: в его гареме, переодевшись простым мужиком и готовясь к бегству, но выданный спасавшими жизнь сподвижниками, астраханский князёк был летом 1553 г. окрещен Иваном Васильевичем и отдан замуж за боярышню М.А.Кутузову, сохранив даже "царский" титул...
  
  Карамзиным и его православными последователями (надгробие в Лавре не позволяет считать таковым самого Н.М., с возрастом, якобы, удалившимся из рядов 'братьев' к родимым (ново-)иерусалимским святыням...) распространяется легенда, пущенная А.М.Курбским, о благодетельности 1-го периода правления Ивана Васильевича ('Избранной Рады') - противополагаемого Опричному. На самом деле, троллинг самодержца его "сподвижниками" - вёлся с самого начала, с самых 1550-х годов: теми самыми 'мудрыми советниками'. Поведение царя Ивана при штурме Казани 1552 года - описанном подробно и с многих точек зрения, рисуется источниками двояко. Согласно сатирическому взгляду, перенесенному в историческую и художественную литературу, царь благочестиво продолжал стоять "на молитве" в своей палатке, после взрывов мин, когда войска двинулись на приступ, отказавшись присоединиться к штурмующим. Так говорят литературные источники: 'История о вел.князе Московском' (А.М.Курбский, 1567 г.), Степенная Книга царского родословия (от 1550-х годов редактировавшаяся Благовещенским попом Андреем - впоследствии митр.Афанасием, а с 1566 г. троице-сергиевским схимником), "Троицкая повесть о взятии Казани", в конце 1552 - начале 1553 г. сложенная келарем Троицкого монастыря Адрианом Ангеловым (т.сказ., предтечами медиа-холдинга "Радонеж"...), наконец, 'Летописец Начала Царства' Ивана IV Васильевича (далее ЛНЦ), учрежденный и редактируемый в 1550-х гг. близким Курбскому временщиком Алексеем Адашевым. Внелитературные - канцелярские источники, Разрядные книги, лишь фиксировавшие события, как подметил Б.Н.Флоря, совсем иначе описывают действия царя-главнокомандующего: возглавив воинов, направившегося к взорванным валам. В этом их подтверждают народные исторические песни - застающие царя на позициях возле минной галереи, и 'Сказание о Казанском царстве' (далее СКЦ): также произведение мирской литературы, созданное свидетелем штурма (разведчиком, наблюдавшим русский стан с противоположной стороны фронта). Отметим особо: редактируя рассказ, Сказитель имел под рукой и "Троицкую повесть..." (доныне сохранившуюся в 2 списках), и ЛНЦ.
  
  ...В веке ХVIII сюжет этого Памятника литературы сослужил М.М.Хераскову (впрочем, большую часть работы выполнившему по лекалам "Освобожденного Иерусалима" Тасса) - создателю "Россиады". Спустя полвека по ней ставлен героико-драматический балет "Сумбека" (музыка К.Кавоса, хореография Ш.Дидло): к 3-й годовщине победы над Османским халифатом и к 280-летию события должный открыть новое здание Мариинского театра.
  
  Балет - искусство репрезентативное, "глянцевое" (и в то же время "высокое"). Его - от самых времен царя Алексея Михайловича берегли, защищая от попыток облития офицерской мочой. И, случись образу царя Ивана оказаться представляемым в массы, через опус предшественника М.Глинки, при всей сюжетной бедности источника (ложноклассическая поэма, повествуя о князьях да воеводах, проигнорировала самого Сказителя: активного участника событий), он воспринимался б массами сильно иначе, нежели сквозь "политтехнологический" холст конца ХIХ века [см.: С.В.Фомин "Как Илья Репин царевича Ивана убивал"\ "Грозный Царь Иоанн Васильевич", М., 2009].
  
  С развитием "тираноборчества" - с низвержением Русских монархов свободолюбцами (построившими ГУЛаг и его "суверенно-демократическое" продолжение...), - в союзники чему брались любые, когда-либо воевавшие с русскими царями инородцы, и в т.ч. ордынцы, - это универсальная идеология "российского" государства! - о сем историческом и литературном источнике постарались "позабыть". И даже околокремлевский "русский ренессанс" 1940-х - 1960-х гг. не возвратил его в русский культурный фонд, как то произошло со "Словом о полку Игореве" и "Повестью о разорении Рязани". "Низкопоклонство" - тогда осуждалось лишь западническое, БЕЛОЕ ("гейропейское" то бишь: здесь уже ненавистное не "вОрам" или "мужикам", а политизированной гопоте). И такая черта эпической поэтики, как достоинство в отношениях с врагом, для ближневосточного марксистско-ленинского миропонимания - отлитого Л.З.Мехлисом, А.М.Сусловым и А.Н.Яковлевым и воплощаемого порядками "красных" зон Архипелага, просто оказывалась недоступна пониманию т-щей Лихачевых с Михайловыми и Ганичевыми, экзистенциально...
  
  Между тем, уже первые строки сей Новой Повести запали на ум её русским современникам, и с той самой поры, это начало систематически выносится в заголовки русских сочинений: "Новая Повесть (о преславном Российском царстве)...", "Новый Летописец..." (и вплоть до "Новой повести о Царском Селе" А.М.Сушко...). Ныне известно ок. 300 списков её 1600-х - 1800-х годов (помимо печатных изданий - предпринимавшихся, начиная с ХVIII века!): вдвое больше, нежели "Степенной Книги", втрое, нежели "Сказания о Мамаевом побоище".
  
  Красныя убо Новыя Повести достоитъ намъ послушати, - о, христоименитыи Русския земли! - ино поведаютъ Русь и варвары: все та Русская земля была едина, идеже ныне стоитъ градъ Казань, продолжающееся въ длину съ единаго Града Нижнево на востокъ, по обоима стронамъ великия реки Волги, на полунощие и до Вяцкие земли, и до Пермъские, на полудние - до Половецкихъ пределъ. Вся же бе Держава и область Киевская и Владимерская, по техъ же ныне - Московская. Живяху же за Камою, въ части земля своея, Болгарские князи и варвары, владеющи поганымъ языкомъ, незнающе Бога, никоего же закона имущимъ, обое же бяху служащее и дани дающее Рускому царству до Батыя-царя... О первомъ же царства Казанского зачале - въ кое время или како зачася? - не обретохъ в Летописцехъ Рускихъ, но уведехъ отъ искуснейшихъ Казанскихъ людей и Рускихъ сыновъ ото искуснейшихъ, Казанскихъ, и сыновъ, и глаголаше тако, ни единъ же ведал истинны... - так начинается эта знаменитая, хотя весьма неодобряемая русскоязычным литературоедством повесть (по Буслаевскому списку: РНБ, Q.ХVII. 209).
  
  Это текст черновика (увы, в поздней копии) 1-й авторской редакции повести [см. http://www.zrd.spb.ru/letter/2016/letter_0029.pdf]. Она писалась как воинское героическое сказание.
  
  2-я редакция (отраженная Перетцовским списком) [Г.Н.Моисеева "Казанская история", М.-Л., 1954] - этого же автора, составлялась в ту же эпоху. Вероятно - около 1560 г., для нужд планировавшейся при Иване IV, в 2-й\2 1550-х гг. (судя по статье в Степенной Книге), но так и не состоявшейся по внешнеполитическим причинам, канонизации царя-мученика Андрея Владимирского (Боголюбского). <Андрей Юрьевич троллился греческими архиереями Киева, владевшими православной церковью Литвы>... В ней - снабженной квазилетописной погодной сеткой, появление Казанского улуса хронологически связуется с гибелью престолонаследника Мстислава Андреевича - и самого, от жидов убиенного, св.государя Андрея Юрьевича - победителя агарян: помощью Богоматери Владимирской взявшего стольный агарянский град Бряхимов (Ибрагимов\Абрамов).
  
  Для новой задачи из повести изымались главы о Батыевщине (1230-е гг.). Дата основания Казани - отнесенная к эпохе Андрея, в дошедших списках разнится, позволяя видеть, с кем связывались предания о Граде Китеже в дораскольничью эпоху, в Сред.века [В.Л.Комарович "Китежская Легенда", 2013, гл. 5-я]: лето 6685-е (смерть в Китеже - Городце 20.06.1177 г. вел.кн.Михалка Юрьевича) - древнейший Перетцов список; лето 6680-е (смерть Мстислава Андреевича) - списки Срезневского и Соловецкий. В Буслаевском и обычно публикуемом ныне компилятивном Библиотечном ["Памятники литературы Древней Руси. Сер. ХVI в.", 1985 (далее ПЛДР)] списках даты нет. Разнобой в датах позволяет думать, что литературно-агиографический замысел не успел откристаллизоваться до смерти автора.
  
  Повесть так и дОлжно публиковать (аще среди читающих есть связанные с издательским бизнесом): параллельно Буслаевский и Перетцов списки, подводя разночтения по 7 остальным спискам первичных редакций. Но этого не происходит, и вместо правильного распределения списков, намеченного еще Г.З.Кунцевичем, в трудах наших фальсификаторов истории: Моисеевой [см.: С.Кокорина "К вопросу о составе и плане авторского текста "Казанской истории"\ ТОДРЛ, 1956, т. 12], Дубровиной (с 1990-х украинская гражданка), Волковой - происходит форменное безобразие [см. напр.: "Словарь книжников и книжности Древ.Руси" (далее СКК), вып. 2\1, 1988, сс. 450-460].
  
  Русского Сказителя с позапрошлого века обвиняют в 'политиканстве', в фальсификации истории, и т.п., напр.: 'Приводимое далее распределение военачальников по полкам не совпадает с данными летописей. Г.Н.Моисеева установила, что автор 'Казанской истории' поместил здесь не вымышленный разряд войск, а отразил расстановку воинских должностей за более поздний период (1564-1565), когда многие воеводы, участвовавшие во взятии Казани, были либо казнены, либо находились в ссылке. Так, например, не упоминаются воевода 'большого полка' М.И.Воротынский (в 1562-1566 гг. находился в заточении на Белоозере), А.М.Курбский - воевода 'правой руки' (в 1564 г. бежал в Литву), Немого-Оболенский, воевода 'сторожевого полка' (казнен в 1565 г.). С другой стороны, в 60-е гг. Грозный приближает к себе новых воевод из среды опричников и приехавших на Русь татарских царевичей, что также нашло отражение в 'Казанской истории', где упомянуты 'начальные' воеводы казанского взятия из среды опричников - Темкин-Ростовский, Одоевский, Пронский, Трубецкой, а также ряд татарских царевичей, которые на самом деле в походе на Казань не участвовали' [ПЛДР, с.619]. Теперь воспроизводим комментированный текст, по данной же публикации (Библиотечный список): 'И поставляет воеводъ артоулному полку, надо всеми благородными юношами: царскаго своего двора князя Дмитрея Никулинского и князя Давыда Палетцкаго, и князя Андрея Телятевского, поддавъ имъ черкасъ <запорожских казаков> 5000, любоискусных ратоборец, и огненых стрелцов 3000. В преднем же полку началныхъ воевод устави над своею силою: татарского крымскаго царевича Тактамыша и царевича шибанского Кудаита, и князя Михайла Воротынского, и князя Василья Оболенскаго Помяса, и князя Богдана Трубецкаго. В правой руце началных воеводъ устави: касимовского царя Шигалея и с ним князя Ивана Мстиславского и князя Юрья Булгакова, и князя Александра Воротынского, и князя Василья Оболенского Сребреного, князя Андрея Суздалского и князя Ивана Куракина. В матице же велицей началных воеводъ: самъ благоверный царь, и с нимъ братъ его князь Владимер, и князь Иванъ Белской, и князь Александъ Суздалской и, пореклу, Горбатый, и князь Андрей Ростовский Красный, и князь Дмитрей Палецкой, и князь Дмитрей Курлятевъ, и князь Семионъ Трубецкой, и князь Федор Куракинъ и братъ его, князь Петръ Куракинъ-же, и князь Юрье Куракинъ, и князь Иван Ногтевъ и многие князи и боляре. В левой же руценачалные воеводы: астороханский царевич Кайбула и князь Иванъ Ярославской Пенковъ, и князь Иванъ Пронской Турунтай, и князь Юрье Ростовской Темкинъ, и князь Михайло Репнинъ. Въ сторожевом-же полце началныя воеводы: царевичь Дербыш-Алей и князь Петръ Щенятевъ, и князь Андрей Курбьской, и князь Юрье Пронской Шемяка, и князь Никита Одоевской' [там же, с.462]. Как видим, и князья Воротынские, и Шуйские (включая А.Горбатого), и Курбский, и Оболенский, и даже опальный претендент на царский трон - удельный князь Владимир (Старицкий-Оболенский), в комментированном Т.Волковой и И.Лобаковой (Евсеевой) тексте Сказания были названы. Принадлежность к Опричнине перечисленных таковыми воевод, кроме Одоевского (в разряде СКЦ последний среди воевод сторожевого полка-арьергарда), вообще вымысел [Я.Солодкин "О времени создания "Казанской истории"\ ТОДРЛ, т. 52, 2000, с.617]. Однако, комментаторский вымысел ДОСЛОВНО БЫЛ воспроизведен при переиздании списка 20 лет спустя ['Библиотека литературы Древ.Руси' (БЛДР), т. 10, прим.153 (http://lib.pushkinskijdom.ru/Default.aspx?tabid=5148#_ednref153)].
  
  Выдающийся опус долго замалчивался "политкорректным" литературоведением. Он, однако, был хорошо известен и служил русским историкам ХVII - ХVIII веков: Андрею Лызлову, Игнатию (Корсакову), Василию Татищеву, Михайлу Ломоносову, - легко, и без разъяснений, узнавался русскими людьми ХIХ века (Ф.М.Достоевский от имени героя его образовал фамилию персонажа). И когда М.Е.Салтыков(Щедрин) завершал сказку - рисуя не только преступность Медведя, царского чиновника ("...и постигла его участь всех пушных зверей"), но и его, как сказали б теперь, "не легитимность", он подражал оборотам "Сказания о Казанском царстве" (далее СКЦ): рассказу о попытке бегства, пленении и гибели узурпатора ханского трона, улана Кощака Гиреевича [ПСРЛ, т. 19, сс. 71-72], - известному ныне лишь в 9 списках старшей редакции (изданной только в 1903 г.).
  
  1.ЯЗЫЧЕСКАЯ ПОВЕСТЬ
  
  После 1917 г. - после реванша азиатского нашествия (несогласным с определением: http://www.yaik.ru/forum/printthread.php?page=2&pp=10&t=420), охватившего и историографию, долгое время о повести не упоминали вовсе. Огромный художественный дар и героическая биография автора - свидетельствовали за сказанное им, сильней, нежели "разоблачения" злобствовавшей местечковой профессуры [напр.: М.Г.Худяков "Очерк по истории Казанского ханства", Пг., 1923 (переиз.: М., 1991; М., 2004...)]. Смена эпох в нач. 1950-х гг. вызвала к жизни негромкое рассекречивание. Отныне - усилия картавых "ученых" обратились к троллингу литературного замысла, поэтики, истории текста сочинения. Напр.: "В этом идеализированном изображении отношения самодержавного царя к народу совершенно скрытой оказалась историческая правда - то, что укрепление централизованного дворянского государства и обеспечение его безопасности от внешних врагов происходили за счет усиления эксплуатации трудового народа" [Г.Моисеева "Автор "Казанской истории"\ ТОДРЛ, 1953, т. 9, с.277]...
  
  Электронные справки, вполне сохранив вульгарно-социальную атеистическую методу, толкуют сюжет так: "...Центральной темой памятника все-таки было окончательное завоевание Казани при Иване IV, этому событию посвящена основная часть текста. Основными персонажами здесь оказываются "царь державы Руския" Иван и казанская царица Сумбека" [А.В.Архангельская "Казанская история"\ http://www.portal-slovo.ru]. Это не верно, даже формально. Безусловно положительный для автора, образ Ивана Васильевича
  
  Илл.: http://www.ruicon.ru/arts-new/books/1x1-dtl/slavyanskie_rukopisi/kazantcy_prizyvayut_safagireya_na_tcarstvo_tcar_shihallej/?c_answer_id=88&p_f_13_41=1&p_f_13_temp_id=1&ref-cat=&ref-cat=)
  
  чужд "глянца" - напротив, щедро даруемого беллетристом Даме. Триумфальный въезд царя в Москву [ПСРЛ, т. 19, с.180] стилизован под былину о Чуриле Пленковиче: герое эпоса, хотя сексапильном, но далеком от идеала. Посылая воевод Микулинского и Серебряного на Казань, легкодоступную после разгрома воеводами татар, царь тщеславно запрещает им брать город, оставляя это себе, однако, вначале потерпев неудачу [там же, сс. 57-59]. Перед финальным штурмом, пытаясь склонить врагов к капитуляции и суля им разнообразные посулы, русский царь получает ответ, цитирующий слова Христа Иуде Искариоту [там же, с.147].
  
  Если кто из современников и был противопоставлен в сладкой повести "...младой, аки цвет красной, цветущей, или ягоде винной, сладости наполненной" [там же, с.344] Ногайской княжне, это князь Серебряный-Оболенский. Не смотря на скоморошеский характер квазицерковных сентенций, щедро рассеянных Сказителем по пространству красныя новой повести сия, её идея вполне религиозна. Покорение Казани христианским Русским царством - воля Христа, объективная и непреодолимая, прорекаемая и языческими волхвами. Православный Бог самовластен в Своей воле. И как Он приходит на помощь 1-му Казанскому хану Улу-Махмету, против верных Себе русских князей, за его (хана) правду [там же, с.18], так и Сказитель - отмечая обреченность дела героини, говорит о ней, в т.ч. и приемами куртуазной литературы: евангельскими цитатами, относящимися к Христу [там же, сс. 75, 82]. Потому именно воевода Василий Серебряный - разгромивший казанцев, вопреки колдовству волхвов, насылавших ростепели, в речном походе 1545 г. (в повести смещено к 1549 г.), когда ханство лишилось цвета собственных бойцов и стало беззащитным (далее обороняясь разноплеменными "добровольцами"), делается конвоиром низложенной царицы, вместо своего брата Петра. И речь брата тёзки апостола Петра, в сцене ареста Сумбеки - целиком вымышленной Сказителем (исторически, русские воеводы приняли ханшу у казанских вельмож в Свияжске), выражает смысл повести: "Поимана еси, волная царица Казанская, Богомъ нашимъ - Исусъ-Христомъ, царствующимъ на небеси, отъ Него же царствуютъ вси цари на земли - Царь, царству же Его несть конца, - Той ныне отъ тебе царство Свое отъемлетъ и предаетъ тя съ нимъ, - царице! - великому царю-самодержцу всея Великия Руси. Его же повелениемъ азъ, рабъ его, приидохъ по тебе и посланъ, ты же буди готова скоро, съ нами поити" [там же, с.76 (Буслаевский список)]. Словно утверждая и удостоверяя его, непокорная царица, до финала подобная грешнице Марии Египетской ("добромъ нужена бысть крещение прияти, и не крестися...") [там же, с.183 (Соловецкий список)], отвечает воеводе, цитируя Деву Марию: "Буди воля Божия... (и самодержцова московского)" [там же, с.76 (Буслаевский список)]. Но это прямое и формальное (оглашенное) противопоставление.
  
  Подлинным оппонентом Ордынской царицы - под пером Сказителя выступает Сергий Радонежский
  
  Илл.: http://www.ruicon.ru/arts-new/books/1x1-dtl/slavyanskie_rukopisi/tcar_ioann_vasilevich_povelevaet_postroit_grad_tcaryu/?c_answer_id=88&p_f_13_41=1&p_f_13_temp_id=1&ref-cat=&ref-cat=
  
  ...'Месяца маиа 24, въ недлю Всехъ Святыхъ, царь Шигалей и воеводы пришли на Свиягу, и вылезчи, воеводы великого князя изъ судовъ, начаша лесъ сещи, где быти городу. И, очистя гору, певъ молебна и воду освяти, и съ кресты по стенному месту обошли и обложили город и церковь въ городе выложили во имя Рожества Пречистыя и чюдотворца Сергиа, (отъ образа же чюдотворца Сергиа) велиа чюдеса содеяшася' [там же, т. 13\1, с.164; т. 29, с.159 (т. 20, с.481)]. Так - предельно кратко сказал о чудесах от св.Сергия, на месте основания в 1551 году, между походами 1550 и 1552 годов, крепости Свияжск,
  
  Илл.: http://www.ruicon.ru/arts-new/books/1x1-dtl/slavyanskie_rukopisi/initcial_bukva_m_myslete71/?c_answer_id=88&p_f_13_41=1&p_f_13_temp_id=1&ref-cat=&ref-cat=
  
   ЛНЦ... Огромный иллюстрированный Летописный Свод - сводившийся при повзрослевшем Иване Грозном в 1560-х - 1570-х годах, с его личным участием, сохранившийся лишь частично (в лицевой рукописи 1-й редакции и в копии с 2-й редакции: в Александро-Невской рукописи), повествует несколько подробнее: 'ЗНАМЕНИЕ НА СВИЯГЕ. Такоже и на Свияге-реце близъ великыа реки Волги, на месте индеже ныне стоитъ градъ Свияжский, многажды видяху Татарове, иже близъ места того живущи, человека, во иночестей одежди ходяща. Иногда же видеша его, и начаша стреляти его, онъ же невидимъ бысть <сделался> отъ нихъ. Видевшии же страхомъ одержими, и не смеяху ни приближитися къ ме(сту тому. Иногда же и звонъ слышаху на месте томъ), и пения богогласна многихъ гласовъ, овогда же видяху, яко священницы на месте томъ пояху и кадяху. Зряще сия, татарове дивляхуся и тужаху, и къ себе глаголаху: 'Разумети есть по всему, яко бытии на томъ месте Руси и церьквамъ христианьскимъ. И жительствовати ту Рускимъ людем', - иже и бысть, благодатию Христовою. - Месяца маиа 24, въ неделю Всехъ Святыхъ...' [там же, т. 13\2, с. (т. 29, с.159)]. Этот же текст, с добавкой заголовка 'Звон' (до периода, внесенного в Александро-Невскую рукопись), внесен в 17-ю (последнюю) степень Степенной Книги [там же, т. 21, с.641]. Подробно о событиях чуда, бывшего в 1530-х годах на Круглой горе у реки Свияги, попутно открывая источник этих известий, мы узнаем лишь из нашего СКЦ.
  
  В Буслаевском списке этого эпизода еще нет. В Перетцовском [Моисеева, 1954, с.с. 88-89], Библиотечном [БЛДР, с.342], Соловецком и иных списках старшей, как и в списках младшей редакции [ПСРЛ, т. 19, с.с. 310-311], мы читаем рассказ: 'Сказываху бо се царю и воеводамъ нашимъ старейшины и сотники горныя Черемисы, живуща неподалече отъ Свияжска града, тужаще и жалящеся, иже добре и гораздо сия святяща: "И до поставленiя града, - рекоша, - за 5 летъ, царю нашему того лета умершу, и месту тому пусту сущу, и граду Казанску мирну, и всеи земли его не силно велми воеванеи отъ васъ, слышахомъ ту часто по Руски звоняще церковны звонъ: намъ же во страсе бывшимъ и недоумеющимся и чюдящимся, и послахомъ некихъ юношъ лехкихъ, многажды, доскочиши до места того и видети, что есть бывающее. И слышаху гласы прекрасно поющихъ во время церковного пения, а поющихъ не видеша ни единого же, но токмо видеша стара калугеря ту, на вашее рекша калугера, ходяща ту, крестомъ и на вся страны благословляюща, и водою кропяща, и образомъ яко любующа, а се стоя размеряюща, идеже поставитися граду; тоже место исполнено благоухания многа. Наши же юноша посланы жива яти его покусишася, да въ Казань сведутъ и на испытание <пытку>, откуду приходить на место, и невидимъ бываше отъ нихъ; они же стрелы своя изъ луковъ своихъ пущаху на него, да уязвивъше поне тако изымутъ его, стрелы же ни блиско къ нему прихожаху, ни уязвляху его, но вверхъ сходяще на высоту и сокрушахуся тамо на полы, и падаху на землю, и устрашившеся юноша тыя, и прочь отбегаху. Мы же ждахомъ, како, и помышляхомъ и дивящеся въ себе, что се будетъ новое сие знамение надъ нами; и поведахомъ государемъ нашимъ, княземъ, и мурзамъ, они же шедше въ Казань царице нашеи и всемъ велможамъ Казанскимъ. И царица же и оне тако же дивяхуся и ужасахуся о явлени калугера' [там же, с.64].
  
  Почему этот рассказ, прославляющий св.Сергия, приводится только мирским - не церковным 'Сказанием...'?
  
  В 1870-х Д.Я.Самоквасовым было раскопано крупнейшее курганное захоронение Руси: Чорная могила. Парное княжеское погребение с оружием принадлежало мужчине и женщине, подтвердив легенду о князе Чорном и княжне Царне (Черне): патронимах Чернигова. Меж богатейшего инвентаря погребения 950-х годов (датировано по новым царьградским монетам Константина Багрянородного), наряду с женскими швейными принадлежностями, саблей, стременами, двумя мечами южнорусской работы ('Людотина' типа) и фрагментом древнерусского письма (не кириллического, методом же письма ПОД чертами напоминающего Новгородский кодекс и Влесову книгу), была найдена свадебная пара ритуальных турьих рогов. Уцелевшая серебряная оковка, связавшая древние (родовые?), обветшавшие сосуды, запечатлела сцены языческого предания. В 1-м "кадре" две фигуры: мужская и женская (коса не расплетена). Обе снабжены огромными (указание на сверхъестественную природу героев) - в рост человека, S-образными ("парфянского" типа) луками. Состязание парочки в стрельбе известно лишь как финальный акт былины о женитьбе Дуная и Настасьи, явно утратившей начало (подмененное рассказами о единоборстве Дуная с Добрыней и умыкании невесты для Владимира)... Тетива на луковище героини закреплена правильно: по диаметральной плоскости, - чего германцы не знали [см. В.Гринер 'Ружье', М., 1888]. Запястья стрельцов без защитных щитков: это профессионалы, обучавшиеся стрельбе с детства. По сторонам их вычеканена хищная птица в короне (напомним, Орел - герб Черниговской земли). Во 2-м кадре герои запечатлены обратившись в бегство, после выстрелов (это выдает положение тетивы относительно рук, выполнивших защитное движение, подчеркнутое чеканщиком), а с неба - падают преломленные стрелы. Выстрел отнюдь не триплицирован, как предположил, вспомнив былину "Иван Годинович", акад.Рыбаков [Б.А.Рыбаков "Древняя Русь: Сказания...", М., 1963]: наконечники обломившихся стрел разных типов (обычный и срезень). Поздние украинские летописи (неопубликованная хроника Боболинского) упоминали, что в Черной могиле лежит княжна, водившая северян на войны с иудеями и христианами. О ее происхождении мы ничего не знаем, хотя доныне в Померании есть речка Царнов (с производным именем), а в Коринтии есть городок Цервно... Предание времен христианского торжества - перенося действие в эпоху хрестоматийного св.Владимира, пересказывало, что Черна, подобно обитателям града Китежа, ушла в землю, увидев торжество над язычеством христианской веры. В ХIХ веке это же Предание перенесло имя Черны на иной курган, срывавшийся в те годы в городской черте. ...Когда в Черниговскую землю вторглись хазарские полководцы с войском послужильцев-древлян, когда погиб хозяин Черниговского замка, подруга взошла на его погребальный костер, похороненная вместе с ним, соединившись с суженым в Нави. Княжество пало, и позже, по изгнанье хазар, в Северской земле сели потомки Рюрика. Раскопки подтвердили легенду в этой ранней версии. Конская упряжь включала стремена среднеазиатского типа, археологами нареченного 'хазарским' - приспособленного не к перестрелке из луков, а к копейной сшибке на сильных иранских конях. Пряслице княгини-язычницы изготовлено не из обычного житомирского шифера, ввозимого из Киевской земли, но ставшего недоступным, а из обломка сосуда хазарского типа, прибывшего с Дона. Связи с Днепровским Правобережьем - к времени гибели рода Черниговских князей, были прерваны, повседневный инвентарь потерян при вражеских нашествиях.
  
  Смысл, беллетристическое содержание языческого сюжета - свадебно-похоронного изображения, прорекавшего судьбу героев и сокрытого в земле в 950 году - объяснил московский летописец века ХVI, сотрудник Посольского приказа царя Ивана Васильевича. Рассказав о трех чудесах св.Николы и св.Сергия, предвозвестивших победу Русским воинам [ПСРЛ, т. 19, с.с. 141-143], изложив их по "Троицкой повести" 1552\1553 года [БЛДР, т. 10 (http://www.pushkinskijdom.ru/Default.aspx?tabid=5149)]: рассказу монахов Сергиевского монастыря, - Сказитель пополняет эпическое число "три" собственным рассказом, о четвертом чуде, бывшем, якобы, прежде сих времен, на месте будущего Свияжска. И здесь он - пересказывает нам содержание сцены из языческой Черниговской Легенды, спетой на тризне по героям антихристианского Предания, запечатленной серебряной оковкой древних ритонов, поновлявшей сильно поврежденные временем ритуальные сосуды. В ХVI веке - во времена Ивана Грозного содержание Легенды было хорошо известно, и Сказитель - процитировал её, когда повествовал о судьбе нехристианской Царицы, возглавившей сопротивление бусурманского Града христианскому Царству!
  
  2.ШПИОНСКИЙ РОМАН
  
  Что известно об самом авторе Сказания? Во вступлении он называет "братиею" воинов - противополагая "простым" христианам. О себе говорит, как плененном был поднесен Сапа-Гирею (не ясно, после 1526 г. в Казани, или ранее в Крыму), оказавшись приближенным к персоне хана: "Грехъ ради моихъ случи ми ся плененну быти и въ Казань сведену быти, и вдашу мя бывшю царю Сапкирею въ дарехъ. И взятъ ми царь съ любовию служити во дворъ свой, сотвори мя предъ лицемъ своимъ стояти. И бывъ тамо у него 20 летъ, не отпленены(й), по взятие же казанское <уникальное речение списка позволяет толковать, что пленник сопровождал хана в походах на Русь, дезертировав лишь во время штурма 02.10.1552 г.> изыдохъ из Казани на имя царя и великого князя Ивана Васильевича всея Руси. Онъ же мя ко Христове вере обрати и ко святей церкви приобщи, и мало земли ми уделомъ дасть, да живъ буду, услужа ему. И нача служити ему. Мне же - отъ царя Казанъского зело чтиму, и попремногу мене любляше, - велможи его мудрейшии и честнейшии беседоваху со мною, и паче меры брежаху меня. И слышахъ изо устъ ихъ словомъ и отъ самого царя многажды, и отъ велможъ его..." [ПСРЛ, т. 19, с.3].
  
  Картавая антирусская "историография" - ухитряется перевирать даже самые прямые сообщения ненавистного ей Русского Сказителя (еще и ссылаясь при этом на него при этом, в "подтверждение"...), напр.: "...Нет оснований не доверять тому, что автор был взят в плен казанцами, обращен в мусульманство, двадцать лет (с 1532 по 1552 г.) жил в Казани..." [Моисеева, 1953, с.284], - сказав (автор) о себе, что провел 20 лет ПРИ ХАНЕ Сапа-Гирее (первоначально владел Казанью по 1529 и далее с 1535 г., ум. в 1549 г...).
  
  Мы сталкиваемся - со случаем, вполне себе клинического "литературоведения", где возможным оказывается, доверять лишь сообщаемому самим Автором, в первоисточнике, по-возможности, отыскивая смысл там, где им делаются заведомые "смещения", пользуясь историческим и литературным контекстом.
  
  Отпав в магометанство, Сказитель, однако, противополагает себя прочим омусульманеным пленникам: "И повеле царь <Шигалей> въ той же часъ главу ему <сеиту, проповедовавшему джихад> отсечи, а богатества его все въ казну, переписавъ, самодержцову взяти повеле. И собра пленныхъ людей 100000 мужи и жены и детей (на Русь отпустиша. Инии же застаревшеся прелестницы многи отъ нихъ осташася, не хотяще обратитися къ вере Христове. И до конца отчаявше своего живота спасения, и погибоша, окоянны, светъ отвергше истинныя веры, а тму возлюбившее)" [ПСРЛ, т. 19, с.75, Буслаевский (и Соловецкий) списки]. Имев возможность покинуть Казань осенью 1551 г., вместе с отпущенными вассалом Ивана Грозного жертвами ордынского секс-джихада, он, однако, оставался в городе, с риском "изойдя из Казани на имя Царя", лишь "по взятие казанское" [там же, с.3].
  
  Ренегат сохранил жизнь, хотя тогда, как говорит Лицевая Летопись: "...Въ полонъ же повеле Царь имати жены и дети малые, а ратныхъ людей за ихъ измены избити всехъ. И толь множество взяша полону татарьскаго, якоже всемъ полкомъ русскимъ наполнитися <полоном>, у всякого человека полонъ татаръский бысть; христианъскаго же полону множество тысящь душъ (о)свободи..." [там же, т. 13\2, с.513; т. 29, с.108].
  
  Более того, избегнув самосуда, он оказался допущен к царю - не покаранный за измену, но получивший вотчину (не поместье: так я понимаю термин "удел"), не глядя на свой пенсионный возраст. Публикатор древнейшего списка подтверждает это известие: среди источников Сказителя была Лицевая Летопись [Моисеева, 1953, сс. 284-285] - дворцовая редакция Никоновской летописи, создававшаяся в единственном экземпляре, куда вносились правки лично рукою царя [см. Альшиц, 1947].
  
  Автобиография Сказителя намекает: он сделался нелегальным разведчиком при крымском царевиче Гирее, при ханском дворе Казани [Моисеева, 1954].
  
  Этому есть прямая улика. В наших источниках как-то не принято упоминать, что, волею вел.кн. Василия III Ивановича - печалуясь войной против Вел.кн-ва Литовского, Русского и Жмудского, подписавшего капитулянтский мирный договор с татарами, в 1529 году Казань превратилась в вилайет Османской империи [А.Б.Широкорад "Русь и Орда", М., 2004, с.334] (в тот год османские войска вступили в Баварию и осаждали Вену, угрожая полной оккупацией Европейского континента). После этого - путь русским купцам на Каспий, еще во времена Афанасия Никитина, хотя со многими опасностями (вызванными разбойничьими обычаями азиатцев), открытый, был пресечен. Казань - сделалась османским платцдармом, для нанесения ударов суннитами-ордынцами - узбеками с севера, по "мягкому подбрюшию" иранцев-Сефевидов, надолго потерявших тогда в войнах с османами свою столицу Тебриз. И теперь, в 1545 г., посылая войска на Волгу, Иван Васильевич открывал, по сути, военные действия против крупнейшей державы Евразии.
  
  Официальный - выработанный и проверенный на предмет прочтения иностранцами, кремлевский взгляд русскоязычной историографии, советской и россиянской, на воцарение Ивана IV Грозного, отражен научно-популярной книжкой, воспроизведенной добрым десятком изданий (я знаю издания 1975, 1980, 1983, 2002, 2008 гг.), излагается вот в таком тоне: 'Василий III велел боярам ...'беречь' сына до 15 лет, после чего должно было начаться его самостоятельное правление. 15 лет - пора совершеннолетия в жизни людей ХVI столетия. В этом возрасте дворянские дети поступали 'новиками' на военную службу, а дети знати получали низшие придворные должности. Василий III возлагал надежды на то, что назначенные им опекуны сошли со сцены, не завершив главного полученного им дела. В 15 лет Иван IV оказался малоподготовленным к исполнению функций правителей обширной и могущественной державы, а окружали его случайные люди. Неудивительно, что свое совершеннолетие Иван IV ознаменовал лишь опалами да казнями. Едва отпраздновав день рождения, великий князь велел отрезать язык Афанасию Бутурлину за какие-то невежливые слова. Через месяц объявил опалу сразу пятерым знатнейшим боярам. Боярская Дума просила 15-летнего великого князя отправиться с полками на татар. Выступив в поход, Иван предался всевозможным потехам. Будучи в военном лагере, он пашню пахал вешнюю, сеял гречиху, на ходулях ходил и в саван наряжался. Бояре вынуждены были делить царские забавы. Прошло несколько дней, и трем боярам, сеявшим с Иваном гречиху, посекли головы. По какой причине погибли видные воеводы, никто не знал толком. Скорее всего их погубило 'супротисловие' вел.князю' [Р.Г.Скрынников 'Иван Грозный', М., 1980, с.21]. На самом деле, о расправе над Афанасием Бутурлиным было честно сообщено повзрослевшим Иваном Васильевичем на страницах летописи [ПСРЛ, т. 13\2, с.446]. За что были казнены бояре-изменники, пособники казанских работорговцев, сообщено Сказанием [ПЛДР, с.384]. То же, насколько хорошо оказался подготовлен темпераментный Иван Васильевич к царской роли - насколько велики были его организационные, дипломатические, военные познания, мы обнаружим, отложив книжки русскоязычных историков.
  
  В 1538 - 1546 турки вели непрерывные кампании на Дунае - против Молдавии, остатков Венгрии, Австрии, связанные на западной и северо-западной границе Бейлика ['История Османского государства, общества и цивилизации', 2006, т. 1, с.30], а флот - у берегов Алжира, в Красном море и Персидском заливе [там же, с.32]. Едва в 1547 г. был достигнут мир с Германской империей, обязавшейся платить дань (sic!) [там же, с.30], как высвободившиеся армии были брошены в 1548 г. против шаха Исмаила Сефевида [там же, с.31]. Блистательная Порта - не смогла оказать ни прямой военной, ни дипломатической помощи своим далеким приуральским вассалам.
  
  Николаевский историк - причем добросовестный в профессиональном отношении (не в политическом!), чуждый беллетристических изысков Н.М.Карамзина, Н.И.Костомарова, М.Н.Покровского, А.А.Зимина, В.Б.Кобрина, А.А.Хорошкевич!.. - в 1855 г. написал так: 'Первым важным делом Иванова правления с того времени, как бояре 'начали страх иметь' перед молодым великим князем, был поход на Казань, лбъявленный в апреле 1545 года, неизвестно по какому поводу. Князь Семен Пунков, Иван Шереметев и князь Давыд Палецкий отправились к Казани легким делом на стругах, с Вятки пошел князь Василий Серебряный, из Перми - воевода Львов. Идучи Вяткою и Камою, Серебрянный побил много неприятелей и сошелся с Пунковым у Казани 'в один день и час, как будто пошли с одного двора'. Сошедшись, воеводы побили много казанцев и пожгли ханские кабаки, посылали детей боярских на Свиягу и там побили много людей. После этих незначительных подвигов они возвратились назад и были щедро награждены: кто из воевод и детей боярских не бил о чем челом, все получили по челобитью, - так обрадовался молодой вел.князь, что дело началось удачно, два ополчения возвратились благополучно. Не такова была судьба третьего: Львов с пермичами пришел поздно, не застал под Казанью русского войска, был окружен казанцами, разбит и убит. Но поход, совершенный с такими сомнительными успехами, имел, однако, благоприятные последствия...' [С.М.Соловьев 'История России с древнейших времен', т. 6, 1960 (1-е изд. 1856), с.448]. Обратим внимание, что 'пермский воевода Львов' не назван историком по имени. Так же поступает ныне А.Б.Широкорад, сообщая что '...в Чердыне судовой ратью командовал князь Львов' [Широкорад, с.346].
  
  Раскрывая официальный ЛНЦ, читаем следующий рассказ о первом самостоятельном решении 14-летнего государя (также есть в Русском Хронографе) [ПСРЛ, т. 22\1, с.525] - посылке "судовой рати", великорусской морской пехоты, 1-й операции в истории Московского государства, где она в 1545 году решила исход войны: "...Тоя же весны, Априля, послалъ князь великий въ большемъ полку воеводъ своихъ князя Семена Ивановича Пункова съ товарыщи, а въ передовомъ полку Иванъ Васильевичь Шереметевъ, а въ сторожевомъ князь Давидъ Палецкой, х Казани легъхкымъ деломъ въ струзехъ. А съ Вятки послалъ въеводъ своихъ х Казани же князя Василиа Семеновича Серебреного съ товарищи. Вятьцкие въеводы сошлися со княземъ Семеномъ съ Пунковымъ на Казаньскомъ устие въ неделю на Сшествие Святаго Духа въ единъ часъ, яко же изъ единаго двора. А идучи князь Василий Вяткою и Камою, многихъ людей Казанъскихъ побилъ. И въеводы великаго князя князь Семенъ съ товарищи, пришедъ къ городу Казани, людей Казанъскихъ многихъ побили и кабакы царевы пожьгли. А въ Свиягу реку посылали въеводы отъ себя детей боярьскыхъ, и тамо, Божиимъ милосердиемъ, такоже многихъ людей Казанъскихъ побили, а Тевекелева сына княжево Муртозу-мырзу изымали съ сыномъ его, а жену Муртозину и иныхъ детей его побили. И Божиею милостию великаго князя воеводы ис Казанъские земли пришли со всеми людми здравы. И государь въеводъ и детей болярскыхъ жаловалъ великымъ своимъ жалованиемъ: хто о чемъ билъ челомъ, техъ всехъ по ихъ челобитию жаловалъ, - и у самого бо ублагородственное хотение за православие страдати. И оттоле начаша рознь быти въ Казани: царь <Сапа-Гирей> почалъ на князей неверку дръжати: "Вы, деи, приводили въеводъ великаго князя!" - и учалъ ихъ убивати, и они поехали многые ис Казани къ великому князю, а иныи по инымъ землямъ. <...> Того же лета, иулия 29, прислали къ великому князю изъ Казани Кадышь-князь да Чюра Нарыковъ сына боярьского галичанина Васку Давидова сына Бортенева съ темъ, чтобы государь послалъ х Казани рать, а они царя <Сапа-Гирея> и Крымцовъ тритцати человекъ выдадутъ, которые у нихъ съ царемъ въ городе. И князь великий послалъ къ нимъ грамоту со своимъ жалованиемъ, чтобы они царя изымали и дръжали, а князь великий къ нимъ рать свою пошлетъ. <...> Тоя же зимы, Марта 15, Остафей Андреевъ ис Казани приехалъ, а со Остафиемъ вместе прслали къ великому князю сеитъ и уланы и князи и вся земли Казанская своихъ пословъ Уразлыа-князя да Андрычей-Афына бити челомъ, чтобы государь пожаловалъ, отпустилъ къ нимъ Шигалея-царя, не модчая. А Остафей Ондреевъ сказалъ великому князю, что въ Казани сеитъ и уланы и князи и мырзы и вся земля Казаньская великому князю правду учинили, что имъ отъ великого князя и отъ Шигалея-царя неотступнымъ быти и до своихъ животовъ" [там же, т. 13\1, сс. 146-148; т. 13\2, сс. 445-447; т. 29, с.145; т. 20, сс. 464-466].
  
  ЕДИНСТВЕННОЕ упоминание о воеводе Лвове (Лвовъ: не Львов!) - отнюдь не князе, и носящем уменьшительное прозвище Внучко (проверьте в поисковых машинах!) - мы находим только в личных приписках бюрократически-скрупулезного Ивана Васильевича, вносимых уже во 2-й вариант Лицевого Летописного Свода (1-й это Синодальный список Никоновской летописи): '...пришли со всеми людьми здравы, а Внучко Лвовъ съ Пермячи къ великого князя воеводамъ не поспел, а пришелъ въ судехъ опосле, и Казанские люди его побили и самого убили' [там же, т. 13\2, с.446]. Фрагменты утраченного чистовика Лицевой Летописи Ивана Грозного (тогда еще хранившегося) были скопированы в сер. ХVII в. в Александро-Невском списке [там же, т. 29, с.145], только в нём появившаяся в 1-й редакции Лицевого Свода царская маргиналия была внесена в текст. Частное ('его побили') поражение отставшего мелкого подразделения и гибель его младшего командира, не названного Разрядной книгой (ред. 1598 г.), историографией, с позволения сказать, выдано за поражение всей кампании.
  
  Мы не знаем имен тех воевод - оставшихся неизвестными советников юного Ивана Васильевича, планировавших кампанию (службы генерального штаба в т.в. не было). Лишь некоторые обстоятельства допускают видеть, среди московских воевод, помимо названных Микулинского-Пункова и Серебряного-Оболенского, также Данилу Захарьина. Когда в сер. 1570-х гг. Иван Грозный писал ответ плененному охраннику Василию Грязному, отказываясь обменять стражника на крупнейшего крымского воеводу Дивей-мурзу, он упоминает, приравнивая к татарскому военачальнику как достойную меру для обмена, лишь двух воевод: М.В.Глинского, своего дядюшку, и С.И.Микулинского (+ 12.08.1559 г.), кашинского князя, в близком родстве с царем Иваном не состоявшего. Московский конюший М.В.Глинский, безцветный на поле боя, был низвергнут Московским восстанием 1547 года, когда власть в правительстве перешла к многочисленным родственникам Захарьиных - потомков тверского (в последние годы жизни) боярина Акинфа Великого. Быть может, выстраивая ряд, царь называл здесь ведущих политиков боярских групп, связанных с царицей-матерью и с собственной царицей (Данила Захарьин, однокровный брат царицы Настасьи, выдал дочь замуж за одного из Оболенских)?
  
  Операция была идеально подготовлена, и Сапа-Гирей не зря заподозрил приближенных: "Вы, деи, приводили въеводъ великаго князя"... Но СКЦ - чей автор был его приближенным, сопровождая хана, рассказывая о походах на Казань - скрупулезно и со многими, неизвестными русским и мусульманским источникам, подробностями, об этой операции промолчало ВООБЩЕ.
  
  Сказитель не игнорирует её - её масштаб и значение в те годы были понятны абсолютно всем, особенно в Европе, где только и читали сказания на кяфирском русском языке. Так Сказитель выдал бы себя самого, ранее представившегося свидетелем и участником событий! Но он распределяет ее эпизоды между походами годов 1530 ("2-е взятие Казани": разгром ханских кабаков, тёплое время года) [там же, т. 19, с.38] и 1549 ("3-е взятие Казани": поход судовой рати, участие воеводы В.Серебряного, взятие шатров хана) [там же, с.57].
  
  В Буслаевском списке поход 1549 г. был описан бегло, без подробностей: не указано даже имен воевод. Впоследствии автор внес подробности, как мы знаем, легендарные (легендированные), перенесенные из прошлого 1545 года, заместив имя реального Дмитрия Бельского князем Василием Серебряным. Но он оставил неприкосновенным умолчание Буслаевского извода о походе с датой 1545 г., вопреки фактам заявляя о рейде года 1549-го: "Се збысться начальная победа, первая, Самодержца нашего надъ злою Казанью" [там же, с.59 (Соловецкий список)].
  
  Что это не ошибка, а намеренное искажение, видно из проговорок Сказителя. Сообщая о закладке царем Свияжска после неудачи похода в '3-е лето царства своего' (1550), беллетрист датирует его 1547, отсчитав не от 1550 года, а от 1545: '...Въ третее лето царства своего царь Иванъ Васильевичъ собра вся князи, и воеводы своя, и вся воя многа и поиде самъ, во многихъ тысящахъ, въ зимнее время, въ лето 7058. И велика бысть нужа воемъ его; отъ студени бо и отъ мраза, и отъ глада изомроша, къ тому же весна скоро приспе, и дождь великъ идяше, месяцъ непрестанно, - яко и становищемъ воинскимъ потонути, и местъ сухихъ не изообрести, где постояти и тогда огнемъ горети, и ризы своя посушити, и ядение сварити. И мало стоя у Казани, постемъ 3 месяца, приступающи ко граду по вся дни, бьющи по стенамъ бо изъ великихъ пушекъ. И не преда ему Богъ Казани тогда, яко царя не бысть въ царстве Казанскомъ, и не бы славно было взяти его. И поиде на Русь, Казанскую землю всю повоевавъ и главнею покативъ. А на Свияге-реке градъ поставити повеле на устрашение Казанцамъ, яко да будетъ пристанище воямъ и покой. И поставиша градъ въ лето 7055-го, июня въ 30 день, и въ немъ церкви воздвигоиша' [там же, Буслаевский список]. Редактируя сочинение, Сказитель исправил эту хронологическую проговорку, но допустил новую: 'И се збысться начальная победа, первая, самодержца нашего надъ злою Казанью. И никакоже царь съ Казанцы своими устрашися, ни смирися съ Московскимъ самодержцомъ, ни преста отъ злаго обычая своего, еже воевати Руския земля! Но борзо умре, по возвращени своемъ изъ Нагай, царствова по той победе толко 2 лета. <Как> умре царь Казанскый, начать князь великый рать свою возвизати, переменяя, повся лета, на Казанскую державу. Неизходимо воинество Руское бываше по 7 летъ исъ Казанския области, донележе, смиривъ его темъ, и взять' [там же, Соловецкий список]. Думаю, автор СКЦ охранял секретные эпизоды биографии завербованного агента - видимо, крымского послужильца Сапа-Гирея, после 1549 г. возвратившегося в Османский султанат.
  
  В другом месте, говоря о тщетной предосторожности фаворита ханши, начальника немногочисленной крымской стражи казанских Гиреевичей, Сказитель повествует: "...побеже исъ Казани, не являяся никому: яко не побеже, но яко збирати воя и поиде самъ, - не веруя инымъ посланнымъ отъ него: все бо посылаеми не дождаху тамо, уду же посланы бываху на собрание воиномъ, <но> къ Москве и зъ грамотами его приежжаху и отдаваху самодержцу" [там же, с.71]. В черновике попытка бегства и гибель Кощак-улана, списывая на казанцев, изображена так: "...Онъ же собрався съ Крымскими варвары, и нощию побеже исъ Казани. Казанцомъ же, собрася всемъ 10000 лехкихъ людей, и постягаша его въ поле бежаща, и побиша ихъ 5000, и взяша богатства много у нихъ, Кощака и, зъ братомъ жива изымаша, и зъ женою, и зъ детми, и 300 добрыхъ ворваръ, въ нихъ же бе 17 князей, 12 мурзъ, и послаша его къ Москве бещестно" [там же, Буслаевский список]. Редактируя рассказ, располагая материалами царской канцелярии, Сказитель переписал: "...Казанцы же испустиша его и даша весть царю Шигалею, - и взыдетъ на нихъ вина бежания его - не любяше бо его Казанцы за сие, что, иноземецъ сый, яко царь силно владеша ими. Царь же Шигалеи посла за нимъ погоню, воеводу Ивана Шереметева, а съ нимъ 10000 лехкихъ людеи. Воеводы же догнавъ его въ поле, бежаща между двема рекама, Дономъ и Волгою, на переволоке. И поби всехъ бежащихъ съ нимъ 5000..." [там же, Соловецкий список]. ЛНЦ же рассказывает совсем иначе: "...И приходили Чюваша Арьская зъ боемъ на Крымцовъ: "О чем, де, не биете челомъ государю?" - пришли на царевъ дворъ, и Крымцы Кощакъ-уланъ со товарищи съ ними билися и побили Чювашю. Богъ бо ихъ смяте межюусобную бранию за многопролитие христианьское! И прехали ко государю служити многие князи и мырзы, видевъ государево великое жалованье, а свое изнеможение. А государь ихъ жалуючи опять отпущалъ во Свияжской градъ, а велелъ ихъ тутъ устраивати. И Крымцы, видевъ то, что имъ отъ Казанцовъ быти отданнымъ государю, собрався все, да пограбя что возможно, побежали ис Казани триста человекъ улановъ и князей и алеевъ, и мурзъ, и казаковъ добрыхъ, опричь людей, а жены и дети пометавъ. И прибежали на Каму, а тутъ стоялъ великого князя дети боярские и стрельцы. И они побежали вверхъ по Каме и прибежали къ Вятке-реке, а уже тутъ не чаяли великого князя людей: стояли бо, утаяся по сторожамъ. А стоялъ Бахтеяръ Зузинъ съ Вятчаны, да казаки государевы Федка Павловъ да Северга Баскаковъ. И Крымцы, поделавъ тары, да повезлися, и пришелъ на нихъ Бахтеяръ съ Вятчаны и казаки, да ихъ побили на голову и потопили, а живыхъ изымали Кощака-улана, Барболъсунъ-улана, Торчи-князь-богатыря, Ишмахъумети-мырзу, Сулешева брата Крымскаго, и иныхъ улановъ и князей. Изымали ихъ живыхъ и къ государю привели 46 человекъ. И государь ихъ за ихъ жестокосердие казнити велелъ смертию" [там же, т. 13\1, с.168 (т. 13\2, с.468; т. 20, с.483, т. 29, с.162)]. Его подтверждает "Троицкая повесть о покорении Казани" [БЛДР, т. 10, с.514], - а оба оные источника имелись у Сказителя: Кощак с земляками были разгромлены на Каме.
  
  Летописный рассказ был знаком Сказителю - осведомленному о числе 300. Рассказ был и более захватывающ: крымцы, опасаясь погони, бежали не на юго-запад, а на восток, рассчитывая уйти за Урал, и уже оттуда, из тайги спуститься в Сред.Азию, вернувшись в Турцию кружным путем, тем не менее, оказавшись перехваченными в дороге, - однако, он оказался заменен, как сказали б днесь, "дезинформацией".
  
  В ЛНЦ мы видим и пример того "дезертирства" гонцов, якобы, страшившего Кощака: "В лето 7057. ...Того же месяца Марта 25 (21) прииде весть царю великому князю, что въ Казани царь Казанский Сафа-Кирей умеръ, убился въ своихъ хоромехъ. И посадили Казанцы и Крымцы, соодиначася, на царство Казаньское сына его Утемышь-Гиреа царевича дву летъ, а въ Крымъ послали многыхъ пословъ просити помочи и сверстного царя. И царя великого князя казаки Урачко съ товарыщи пословъ Казаньскыхъ побили и ярлыки ихъ поимали и къ государю прислали и въ Крымъ никакова человека не пропустили" [ПСРЛ, т. 13\1, с.157; т. 29, с.155 (т. 20, с.475)]. Известия агентурного разведчика - неосмотрительно упомянутые московской хроникой кон. 1550-х годов п\ред. А.Ф.Адашева, Сказитель поспешил дезавуировать, вставив (в Буслаевском изводе ремарки о бережении Кощака еще нет) слова о казанских перебежчиках!
  
  В 2-й авторской редакции СКЦ - в новелле об освобождении русских пленников добавившей риторическую сентенцию [там же, т. 19, с.75 (Соловецкий список)], Евангелист оказался процитирован не по первоисточнику, а по цитате в "Повести о Дракуле" (сентенция об окатоличивании Дракулы). Я.С.Лурье, А.М.Панченко, Б.А.Успенский утверждали, будто повесть эта, созданная сотрудником Посольского приказа в ХV веке, во времена Ивана Грозного исчезла из книжной традиции, как "...чересчур откровенная" [СКК, вып. 2\1, с.509]. Как видим, её хорошо знали и цитировали на память, вставляя в публичные - не келейные сочинения, в разгар Опричнины, самые приближенные к Ивану Васильевичу чиновники. Не подозревая, что ее сентенции, спустя 400 лет, будут поняты, как аллюзия на их время!.. "...Пока интриги были направлены против царя лично, Иоанн, "опаляясь на провинившихся", просто отсылал их от себя, чтобы они "не зрели лица государя", но когда политические противники, уезжая в Литву или Польшу, совершали государственную измену, в силу вступал закон" [В.Г.Манягин "Курбский против Грозного", 2013, с.77].
  
  Достославные одномышленницы Дуни и Фёклы - Ирина Петровская и Ксения Ларина могут здесь всплеснуть руками: к предосудительным "интригам" - при дворе Ивана IV Васильевича, чуждого бюргерской обидчивости ветхозаветных завоевателей России века ХХ (и "патриотов" ХХI...), устное недоброжелательство, как свидетельствуют источники - даже не причислялось...
  
  3.ПОВЕСТЬ ПРО МОРСКУЮ ПЕХОТУ БЕЗ МАШИ И ВИТИ
  
  От каких дат отсчитать рождение великорусского флота и его подразделений, среди политтехнологов, ельцинских и путинских, идут горячие споры. Невежество их в истории фактической, порой, рождает грандиозные ляпсусы [http://maxpark.com/community/4169/content/5276529]. Но откуда лучше вестись отсчету Дня Плавной рати - корабельной (морской) пехоты, ответил Сказитель.
  
  Советский историк пишет о той кампании: "...Русская армия дважды предпринимала наступление на Казань в 1548 - 1550 гг., но не добилась успеха. В первый раз она застряла под Нижним Новгородом, не сумев переправиться за Волгу из-за раннего таяния льда. Иван Васильевич вернулся из этого похода "со многими слезами"..." [Скрынников, с.45]. Так утверждают источники: ЛНЦ, Лицевая Летопись; Русский Хронограф [ПСРЛ, т. 13\1, с.156; т. 20, с.473; т. 13\2, с.458; т. 29, с.154; т. 22\1, с.527]. Но есть иная оценка событий: земское войско не смогло начать кампании, застряв в спорах заместничавших воевод [В.Викторов "Загадки генеалогии"\ "Вопросы Истории", N2, 1965, с.218].
  
  И по тылам врага 18 февраля 1549 года, - что удостоверяет ЛНЦ, вопреки Кунцевичу и Волковой, пытавшимся передатировать поход Микулинского князя [Г.З.Кунцевич "История о Казанском царстве...", 1905, с.335; ПЛДР, с.615], - ушел лишь передовой полк С.И.Пункова: не более 2-3 тыс.чел. с легким оружием на волжских судах, - которому так и не подошла помощь.
  
  Но, хотя операция эта велась на реке (величиной, впрочем, несоразмерной с европейскими речками), масштаб её, как и профессионализм действий воевод - итог операции, подсказывает, что кремлевским политтехнологам не стоило б искать лучшего: "...Царю же Шигалей исъ Казани на Коломну прибежавъ - аки ястребъ борзо прелете - ту, бо, стояше все лето царь же. Шигалей - Московскому царю втайне возвестивъ вся на Казанцовъ, о себе, какъ хотяше убиенъ быти отъ Казанцовъ, и какъ Чюра его упусти исъ Казани, и показавъ грамоты ихъ за печатми ихъ.
  
  Онъ же <Иван Васильевич> возъяряся велми и рыкнувъ, аки левъ, въ правду сицовыхъ обысковъ и опытавъ христьянсти губителей, бесерменъскихъ поноровниковъ! И повеле 3 боляръ своихъ, полатныхъ болшихъ велможъ, лесть творяще, главней казни предати, четвертый же, техъ боляринъ, зелемъ опився, умре. 8 боляръ техъ, ведаючи дело сие, а повинныя тии же, бежаниемъ скончашася, смертныя казни избыша. И дождашася времени, инеми обослашася.
  
  Царь же князь великий за сию измену Казанцовъ посла Казанския земля воевати, все улусы, дву своихъ воеводъ преславныхъ, а третьяго началного воеводу, храброго князя Семиона Микулинского, памяти незабытного, да князя Василья Оболенского Сребряного, и съ нимъ налехко рать многу, копеиника и тулоносцы, огненныя стрелцы. Отпущающи и, рече имъ царское слово свое съ любовию: "Весте, о силнии мои воеводы, каковъ пламень горитъ въ сердцы моемъ отъ Казани? Не угаснетъ никогда же! Воспомяните же, когда благо прияли есте отъ отца моего, отъ мене же еще мало. Се ныне предлежитъ вамъ время: показати ко мне служба своя нелестно, - аще ми послужите и печаль мою утешите, то многимъ благимъ, паче первого, друзи мои бысте!"
  
  И отпущаетъ ихъ Волгою въ лодияхъ, и заповеда имъ не преступати хъ Казани, - самъ, бо, помышляше итти изготовлен, егда ему время будетъ.
  
  Похвалю же мало словомъ храброго воеводу, всеми любимаго князя Семиона. Таковъ бе обычаемъ и умомъ: веселъ всегда, и светелъ, и радостенъ очима, и тихъ, и кротокъ, и силенъ въ мужестве, и славенъ въ бедахъ, и въ скорбехъ терпеливъ, и наученъ копьемъ метати, укрыватися отъ стреляния мечемъ, сечь и на обе руки стреляти въ примету - не грешити (без промаха). Той же воевода князь Семионъ, зъ другимъ реченнымъ воеводою, уязвляются сердцемъ и вооружаются крепце со многими храбрыми вои, и шедъ, повоеваша многия Казанския области, кровью наполниша Черемиския поля и земли варварскими побитыми мертвецы, а Казань градъ мимо идоша, неподалече, токмо силу свою показаша Казанцомъ, не приступающи ко граду. А велми бы мошно тогда невеликимъ трудомъ взяти Казань; пришли бо воеводы неведомы въ землю Казанскую, а во граде бе мало людеи: все велможи разъехашася по селомъ гуляти зъ женами и зъ детми, и царя во граде не бе. Обретоша его - со птицами ловящь, и со псы, впросте, въ мале дружине - а побита Казанцовъ 3000, бывшихъ съ нимъ, шатры и казну его всю, бывшую ту, разграбиша, бывшего хлебокормлю яша жива, и самого же царя мало жива не яша: мало живъ во градъ утекъ, 5 или 10 юношъ съ нимъ. И градъ осади. И увиде, бо, царь: воеводы пришли въ Казань, въ 3 день собра царь Казанцовъ 20000, посла за ними - на похвале ста тысячими Руси не боятися, и переняти у нихъ дороги, и догнати ихъ, и побити, и повоевати Руския пределы.
  
  Воеводы же, почаяше за собою погоню, и ставше негде, въ крепкихъ местехъ, утаившееся. Казанцы же 3 дни гнашася за ними - и утомишася сами и кони ихъ, и падоша опочивати замертва, чающе у нихъ <от них?> ущедшихъ воеводъ. Воеводы же, отшедша отъ места своего и поидоша молкомъ <мелким местом?>, гребуще къ месту тому, идеже Казанцы отъ труда испочиваютъ. И послаша некоихъ подзрити имъ: видеша ихъ крепко спящихъ всехъ и оружия своя поснемшихъ, и стражеи не имущихъ, и стада конская далече отъ нихъ пасомы, не боящимся никого же, занеже въ своей земли.
  
  И отогнаша преже кони ихъ, и, вседше на коня, и вструбиша въ трубы и въ сурны, нападоша на нихъ въ полудне, вару сущу и зною велику, и побиша 17000, а 2000 взяша въ пленъ, а съ тысящу уязвенныхъ убегоша въ лесы. И съ великимъ полономъ Казанскимъ воеводы пришедше къ Москве, здравы все, ни мало ихъ не паде. И радъ бысть о семъ велми царь, великий князь, и велелепно издари воеводъ своихъ, и вся воя издоволи, ходившя съ ними, и надъ пленомъ Казанскимъ великими своими царскими дарованми, яко забыта имъ вся труды своя, еже ходяще прияша нужнымъ путемъ" [ПСРЛ, т. 19, сс. 56-59 (Соловецкий список)].
  
  Этому походу предшествовали многие события. О некоторых из них не пишет (из "историокв") НИКТО.
  
  Рождество того - 1546 года застало мальчика Ивана в бешеной скачке, с младшим братом Юрием (глухонемым от рождения) и самыми ближайшими дворянами, из стольной Москвы в Великий Новгород. Меняя лошадей, не глядя на снег и мороз, без отдыха в воскресный день, путники мчались в древнюю столицу. ...Еще 17.12.1546 юный государь чинно обсуждал в Думе исполнение воли отца: венчание на царство и организацию всероссийского конкурса красоты - смотрин дворянских дочерей на выданье, к предстоящей царской женитьбе. (Когда-то, воцарившись в обход племянника - поросли убитого старшего брата, сперва коронованного Иваном III в соправители, после арестованного и казненного, Василий Иванович не видел себя вправе венчаться царской короной - символ суверенитета Державы, в противостоянии Ахмат-хану сбросившей евразийское иго - завещая это сыну...) Отсутствие Ивана IV на святочных гуляньях не д.б. броситься в глаза. И в 5 дней миновав 500 верст (все 700, считая извивы пути меж валдайских озер), субботним вечером 28.12 великий князь ворвался в Софию, тут же, с пристрастием пытая ключаря и пономаря соборной новгородской церкви. Но служители ничем не могли удовлетворить государя, даже не понимая, о чем ведет речь он, лишь месяц как покинувший Псков и Новгород, паломничая в Успенский монастырь Тихвина [там же, т. 20, с.467; т. 29, с.с. 148-149].
  
  И тогда, прервав службу, великий князь велел ломать стену на правой стороне всхода на хоры. Ломы выбили кирпичи во внутристенное пространство... К ногам изумленных зрителей потекло '...велие сокровище - древния слитки: и въ гривну, и въ полтину, и въ рубль'. Так сказывает историю - не отмеченную ни в церковных летописях Новгорода, ни в хрониках официальных (ЛНЦ, Лицевая, Александро-Невская летописи) - Псковская летопись 1547 года [там же, т. 5, вып.1, с.116], один из списков которой принадлежал стольнику Василию Никифоровичу Собакину, псковскому воеводе, потомку царского тестя.
  
  Летопись точна: именно она правильно соотносит дату и день (по-византийски отсчитывая с минувшего захода). Московские хронисты путают дни, постфактум повествуя о совещаниях п-ка 13-го и п-цы 17-го декабря [там же, т. 13\2, с.450], - на самом деле, пятница была 13.12.1546. Не все списки Псковской летописи сообщают о кладе, но все они называют внезапный визит государя [там же, т. 5, вып.1, с.112; вып.2, с.230].
  
  Казна, расхищенная в 1530-х гг. боярами, была пуста, обороты купцов, безжалостно обираемых наместниками-коррупционерами, съежились и можно представить изумление Ивана Васильевича. Сокровища грузились возами! О древнем тайнике не ведал никто, свидетели задумывались о силе, ведшей государя. Псковский священник Ермолай, под впечатлением чуда, редактируя для планировавшейся на 1547 г. всероссийской канонизации свв.Петра и Февронии, внес в житие рассказ о чудесном обретении князем заговоренного меча в церковной стене, разгневав этим опасным намеком митрополита - отказавшегося включать повесть в новую Минею!
  
  Кесарь, воздавая благодарение Богоматери, однако, спешил, должный явиться в Москве, не возбуждая подозрений. По летописи, был он '...въ Новеграде одну нощь, на Вороночи былъ у Пречистыя Богородицы на Синичье горе, а третью нощь былъ у Пречистыя Богородицы въ Печорахъ, а во Пскове въ среду не много былъ. И поехалъ къ Москве'. Брат Юрий, не спеша, остался в Пскове.
  
  Другой список уточняет, где был государь, недавно даривший вниманием кафедральные соборы Новгорода и Пскова: '...У Пречистые былъ въ Печерскомъ монастыре, а деревень монастырю далъ много, и у садами пожаловалъ многими, да и на Тифине былъ у Пречистыя молитися Господу Богу и Пречистей Его Матери: чтобъ государю нашему далъ Богъ на враги победу и одоление, на Измаилтянский род!". Иван теперь изрекал - прежде скрываемое, и к Карлу Габсбургу выехало посольство, вербовать для войны с мусульманскими юртами инженерные кадры, владевшие достижениями техники Ренессанса. 'Всл-е этого в 1547 более 300 ремесленников, фабрикантов: оружейников, литейщиков, рудокопов, каменщиков, ваятелей, зодчих, живописцев, даже богословов и правоведов съехались в Любек. Они уже были готовы сесть на корабли, чтобы отправиться в Россию, как неожиданно, по тайным проискам ливонского рыцарства и любекского купечества, все были задержаны и принуждены возвратить в Вену выданные им виды на проезд. В 1557 Иоанн возобновил свою просьбу преемнику Карла V, имп.Фердинанду I, но по новому домогательству ливонцев, опять без успеха. Только немногие иноземцы успели разными путями пробраться в Россию' [А.В.Висковатов 'Краткий исторический обзор морских походов русских...', 1994, с.58].
  
  16.01.1547 г. состоялось венчание Ивана Васильевича на царство. А 03.02, не дожидаясь завершения всероссийских смотрин, воевода Данила Захарьин выдал 14-летнюю единокровную сестру за царя всея Руси. Род Захарьиных захудал, и брак этот страшно возмущал 'великих бояр', хотя брат новобрачной Данила и дядя Григорий и получили боярство. ...Молодые хорошо знали друг друга: дядя невесты Михаил Юрьев был в 1533-1538 г.г. опекуном наследника, введенный умиравшим Василием III в состав Семибоярщины, - но нельзя сказать, что русоволосая девочка заполнила сердце жениха. СКЦ, живописуя триумфальный въезд в Москву во главе с царем войска победителей, стилизует рассказ под былину о Чуриле Пленковиче: богатыре, один вид которого был неотразим всему женскому населению столицы. Его усмешку подтвердил летописец, с кончиною в 1560 г. Настасьи обронивший: 'умершей, бо, царице нача царь яр быть зело и прелюбодействен' [Скрынников, с.208].
  
  После этого чуда, царь приступает к планомерным походам на Казань, отказавшись от оборонительной тактики времен боярского правления. И деньги, и исполнители теперь нашлись. Недолго спустя в Москве потекли события, загадочные для историков: повлекшие отстранение от власти князей Глинских - родичей вел.княгини Елены, матери Ивана. У трона их сменили Романовы: Данила стал дворецким, а 2-й свояк Никита окольничим.
  
  И мы можем догадаться, кто хранил тайну сокровищ Софийского собора, открыв повзрослевшему монарху. Родословец редакции ХVI века повествует: '...приеде из Немец муж честен именем Ратша, а у Ратши сын Якун, а у Якуна сын Алекса, а у Алексы сын Гаврило, а Гавриловы дети Иван Морхиня да Акинф Великий, ...Акинф было повел рать тверскую на вел.князя Василья <на самом деле на Даниила и Юрия Московских>. ...А у Акинфа дети Иван да Федор, а у Ивана дети: Андрей да Володимер, да Роман Каменский, да Михаил'. О службе Акинфа Великого - боярина Александра Невского, а затем Андрея Александровича (победителя латинян при Ландскроне) и Михаила Андреевича Городецких, сообщает Степенная Книга: '...преставися Богу и положен бысть на Городце, иже на Волге, в лето 6812 месяца июня 27. Болярин же его Акинф, и с чады своими, и прочия боляре идоша во Тверь, ко князю Михаилу Ярославичю, братаничю Александрову' [ПСРЛ, т. 21, с.307]. Двоюродные братья Михаил Тверской и Андрей Городецкий - держатели входа и выхода с Волжской Руси - были женаты на сестрах, Ростовских княжнах. Слуг приостановившейся Городецкой (Китежской) династии (из детей Андрея оставался лишь несовершеннолетний княжич, сын 2-й жены Василисы Ростовской) принял свойственник! Тверского князя тогда почтили и в Орде, передав ему в 1307 г. татарский ярлык на вел.княжение, разрушив т.обр. антиордынскую коалицию, образованную Московским, Новгородским, Муромо-Рязанским и Тверским княжествами [см. А.А.Горский 'Русь и Орда', 2009]. Но прочие бояре, слуги 1-й жены Городецкого князя (датской принцессы, неизвестной даже по имени, известной лишь из западных экземпляров новгородских договоров), поссорившись с Тверским князем, покинули Тверь, перейдя на службу Даниилу Московскому (его сыну Юрию Даниловичу).
  
  Кроме Акинфа, в его роду широко известен Гаврило Алексич, в миру Вячеслав Гориславич: новгородский боярин, герой Невской битвы 1240 г., в 1241 г. павший в бою с ливонскими рыцарями, возглавляя ополчение Пскова. Не столь уверенно, можно полагать личность отца Горислава-Алексы - Якуна - знаменитого посадника, главы Черниговской партии в Новгороде, при котором состоялась битва новгородцев с суздальцами 25.02.1170 года. 'Муж честен Ратша', гипотетически, сопоставляется генеалогами с Ратшею - тиуном Всеволода и Игоря Ольговичей, княживших в стольном Киеве, когда их брат Святослав (отец Игоря Северского) княжил в Новгороде [П.Н.Петров 'История родов русского дворянства', СПб., 1886, кн. 1-я, с.с. 19-22]. Изгнание крутого тиуна было киевлянами поставлено условием наследования трона Игорем Ольговичем, и это спасло Ратшу, когда Игорь Киевский был низвергнут сыновьями Мстислава Великого, пострижен в монахи, а вскоре убит.
  
  П.Н.Петров, историк, искусствовед, генеалог ХIХ века пишет: 'Нам представляется Андрей Иванович, внук Акинфа Великого, одним лицом с Андреем Ивановичем Кобылою, родоначальником Романовых, которого происхождение и в родословиях уцелело, вероятнее всего, как лица, известного в Москве и начавшего свой род с другим прозыванием. В подобных случаях в родословных ставили отделяющийся род за первоначальным; но при списывании с первоначальной рукописи копировщик часто в ХVI в. изменял порядок статей по своему усмотрению. Т.обр. в родословной времен царя Федора Ивановича Кобыла со своим родом оказался разобщен от рода Ратши' [там же, с.21]. Псковский летописец рассказал о сокровищах, нежданно явившихся в казну Русского царства. Рассказал о том, о чем умолчал сам Царь (своеручно правивший неполные известия Царственной Книги, но здесь не восполнивший текст официоза).
  
  Мы знаем, что после плаваний Джованни и Севастиана Каботов, в ХVI веке дела английских купцов, ведших внешнюю торговлю, проигрывая конкуренцию с испанцами (фландрцами) и ганзейцами, приходят в полный упадок. И, по рекомендации Кабота-сына, в 1548 г. в Лондоне образуется 'Общество купцов-предпринимателей для открытия стран, земель, островов, государств и владений, неведомых и даже доселе морским путем не посещаемых'. В следующие годы эта компания купила и отремонтировала три небольших судна (160, 120 и 90 тонн). Они покидают Темзу, под начальством Ричарда Ченслера отправившись к северо-востоку Европы, 10.05.1553 года [И.П.Магидович, В.И.Магидович 'Очерки по истории географических открытий', М., 1983, т. 2, с.213]. О взятии Казани Иваном Васильевичем, об уходе из турецких рук старого Волжского пути на Сред.Восток, в Европе уже было известно. Интереснее другое. Согласно Буслаевскому списку, по нашей оценке, хранящему черновик СКЦ, писавшийся в октябре - ноябре 1552 года, еще не имея панегириков и некролога Семена Ивановича Пункова, однако, числит князя Микулинского, раненого 02.10.1552, погибшим при штурме, вместе с братом Дмитрием [http://www.zrd.spb.ru/letter/2016/letter_0029.pdf]. Можно думать, ранение кашинского патриция было столь серьезным, что на его выздоровление тогда не рассчитывали. А уже весной 1553 Семен Микулинский обнаруживается Холмогорским воеводой, запомнившийся здесь, ибо собирал последнюю в истории края (до отмены института кормлений) частную судебную пошлину.
  
  Историография числит Семена Ивановича участником боярской смуты марта 1553 г., попавшим в опалу [А.А.Зимин 'Состав Боярской Думы...'\ 'Археографический Ежегодник. 1957', 1959, с.65; А.А.Зимин, А.А.Хорошкевич 'Россия времени Ивана Грозного', 1982, с.71; Д.М.Володихин 'Воеводы Ивана Грозного', 2009, с.153]. Однако, архивные первоисточники этому противоречат, опровергая опалу [М.А.Зинько 'Не человек, но аггел Божий' ...'\ 'Вопросы медиевистики', 2012, ?1, с.77]. В Холмогорской летописи 1559 г., современной событиям, приход на Двину судна Ричарда Ченслера в лето 7061-е датирован точно, относительно Казанского взятия, позволяя определиться со стилем датировки летописца: 24 августа 1553 г. [ПСРЛ, т. 33, с.137]. Двинской же Летописец датирует начало наместничества князя Микулинского на Двине по этому событию, относя его прибытие к месту нового назначения, выполнение судебных действий к 1-й\2 1553 года [там же, с.с. 145, 149, 168]. Не позднее начала 1553 г. князь - совсем недавно крайне тяжело раненный, спешно отбыл на Двину.
  
  4.ПОВЕСТЬ О ЛЮБВИ ВРЕМЕН ИВАНА ГРОЗНОГО
  
  Был ли казанский историограф сделан евнухом? Зная ветхозаветные порядки иудео-христианских василевсов и магометанских эмиров и султанов, таким предположением задаваться приходится. Но нет - в повествовании показано противоположное, и с этим приоткрывается тот неожиданный факт, что СКЦ - это памятник средневековой русской куртуазной литературы.
  
  Звучит это неожиданно: само существование оной не признается литературоедством. Однако, это так... И развитие этой темы - продолжалось автором, по мере редактирования сладкия повести сия.
  
  Г.Н.Моисеева пишет: "Сумбека была единственной, кто сумел заставить Сафа-Гирея выпол?нить обязательства по отношению к ней. В 1549 году у нее родился сын Утемыш-Гирей (Мамшкирей), и в том же году неожиданно умер Сафа-Гирей.
  
  В это время развернулись незаурядные способности этой женщины. Ей было около тридцати лет. Житейский опыт и знание людей позволили ей в сложной обстановке придворных происков и интриг найти верный путь, чтобы остаться у власти, которой она ждала так долго. До сих пор ее судьбой распоряжались отец и братья, осуществляя свои политические планы. Теперь Сумбека развернула самостоятельную деятельность, примкнула к крымской партии, заняла враждебную позицию по отношению к Москве и вместе с этой партией оказалась побежденной..." [Г.Моисеева "Казанская царица Сююн-бике и Сумбека Казанской истории"\ ТОДРЛ, 1956, т. 12, с.177]. Был ли Мамшкирей - как будто, сын-первенец Сумбеки, более 10 лет наложницы хана, ребенком именно Сапа-Гирея?..
  
  Учитель татарского языка и литературы Туркменова Фатима Шамильевна, в пособии по урокам внеклассной работы, говорит, что ногайская княжна владела арабским и греческим языками. Проверку этого сообщения - необходимую, ввиду шовинистической мифологичности советско(российско)-татарской "историографии" - я выполнить некомпетентен, хотя послание Ивана Грозного Шигалею ставит под сомнение её обычную грамотность [ПДРВ, IХ, с.147]. Однако, некоторые детали д.б. отмечены. Если арабский язык для мусульманки был "школьным" предметом, ибо только на нем произносятся магометанские молитвословия, то греческий, хотя и язык Аристотеля (почитаемого Мусульманским миром), для тюрчанки начала ХVI в. кажется маловероятным. Но мы можем заключить, что безусловно, им владел создатель СКЦ, послужилец мужа Сумбеки, облекший прощальный плач царицы на могиле Гирея - в формы плача Андромахи над Гектором [ПСРЛ, т. 19, сс. 78-79], а плач казанских женщин перед последним приступом и падением города - плача Гекубы по обреченной Трое [там же, с.144 (Соловецкий список)]. "Троянские Сказания" в Европе и на Руси тогда бытовали не в гомеровском изводе, а по Дарету, Виргилию и прочим позднеантичным латинским переложениям, СКЦ же цитирует именно "Илиаду", на русский еще не переводившуюся. Полагаю, что Сказитель служил Сапкирею переводчиком (криптографом, знающим иноязычные тексты?), и, возможно, читал ему греческую эпопею.
  
  "Сумбеке предстояло решить, на кого надежнее положиться - на ставленника Москвы Шигалея или на крымскую партию, опору Сафа-Гирея? Она имела все основания не доверять казанцам. ...Но, с другой стороны, крымcкая группировка выставляла своих претендентов - старших сыновей Сафа-Гирея, живших в Крыму. Необходимо было расколоть крымскую партию, лишить ее единства. И эту задачу Сумбека выполняла с успехом. Она приблизила к себе главу крымцев в Казани - улана Кощака, дала ему все полномочия временщика и нашла опору в ханской гвардии, которая провозгласила казанским царем Утемыш-Гирея" [Моисеева, 1956, с.178].
  
  Речь казанских беков, после воздвижения Свияжска решивших в 1551 г. выдать вдовствующую ханшу Русскому царю, заключив с ним мир, призвав на трон его вассала Шигалея, при редактировании была Сказителем изнесена - речью Евангелиста Иоанна, излагавшего вердикт еврейских старейшин о Христе...
  
  В 1-й редакции - скрывавшей обстоятельства изгнания ханши (http://www.ruicon.ru/arts-new/books/1x1-dtl/slavyanskie_rukopisi/tcarya_shihalleya_s_zhenoyu_i_detmi_privodyat_v_moskvu/?c_answer_id=88&p_f_13_41=1&p_f_13_temp_id=1&ref-cat=&ref-cat=), был лишь обыгран татарский обряд даров невесты жениху: "...Она же, аки на радости велицей, будто радуяся, посла ко царю некия дары честныя и царское брашно даде на искусъная. Песъ же, брашна лизнувъ языкомъ, - абие расторже его на кусы! И паки же къ нему присла срачицу драгу, царсну, зделавъ своима рукама. Царь же повеле варвару, осуждену на смерть, облещи же: паде тотчасъ и умре! Царь же извести о ней Казанцомъ. Они же - кляхуся неведуще сего. И даша ему волю же, разгневася на ю. И посылаетъ <Шигалей> ю къ самодержьцу" [ПСРЛ, т. 19, сс. 74-75 (Буслаевский список)]. Но дальнейшее - уподобление дамы Христу (здесь - общеизвестной тогда евангельской цитатой к месту), это прием куртуазной литературы: "...Яко прелютую злодеицу, со младымъ лвищемъ, сыномъ ея, и со всею царскою казною ихъ. А Казанцы же, ведаша то известно, и не сташа о ней съ царемъ в-преки, что царица слово свое и клятву преступи. Казанцы же - подустиша его на ню, и волю ему даша: вывести царица исъ Казани невозбранно, яко да не все царство погибнетъ, единыя ради жены!" [там же, с.75 (Соловецкий список)].
  
  Сказитель эту линию акцентирует. Исторически, ханша с малолетним сыном была низложена и 11.08.1551 поведена хаджи Али-Мерденом и беком Бейбарсом на Свияжск [Худяков, 1991, с.137], на устье Казанки-реки ее встретил, посланный воеводами и Шигалеем, П.С.Серебряный, привезя 05.09 развенчанную царицу в Москву [ПСРЛ, т. 13\1, с.168; т. 13\2, с.469; т. 29, с.с. 63-65, 163] (изгнание Сумбеки:
  
  Илл.: http://www.ruicon.ru/arts-new/books/1x1-dtl/slavyanskie_rukopisi/moskovskij_voevoda_u_kazanskoj_tcaritcy_priblizhennye/?c_answer_id=88&p_f_13_41=1&p_f_13_temp_id=1&ref-cat=&ref-cat=).
  
   В СКЦ ее арестовывает, как Христа на Сионе, лично В.С.Серебряный
  
  Илл.: http://www.ruicon.ru/arts-new/books/1x1-dtl/slavyanskie_rukopisi/kazanskaya_tcaritca_podnosit_otravlennoe_pitie_tcaryu/?c_answer_id=88&p_f_13_41=1&p_f_13_temp_id=1&ref-cat=&ref-cat=
  
   - воевода, положением гораздо выше брата, лично выводя Сумбеку из Казани.
  
  Публикатор Перетцовского списка задалась вопросом: "...Почему автору "Казанской истории" понадобилось ввести в рассказ об изгнании ...вымышленный эпизод с отравленной пищей и одеждой? Что вынудило самих казанцев выдать Сумбеку московскому правительству? Почему автор "Казанской истории" не описал ...событий и его рассказ так разнится от рассказа об этом же событии официального летописца Ивана Грозного? Нам кажется не случайным то, что в челобитной, поданной московскому правительству от имени казанского народа, наряду с выдачей Сумбеки с сыном предлагается выдача ..."крымцев досталных и дети их". Можно полагать, что крымцы и Сумбека были обвинены в чем-то очень серьезном, если только при условии их выдачи Иван Грозный мог согласиться на мирные переговоры. Есть основания думать, что этим общим делом Сумбеки и крымцев была связь Казани с Турцией в надежде получить от нее помощь для борьбы с Русским государством. Сказочный эпизод с отравленной пищей и одеждой в "Казанской истории" сделал Сумбеку виноватой только по отношению к Шигалею" [Моисеева, 1956, с.181].
  
  Намек об этом - о сношениях казанцев с халифом правоверных, султаном Стамбула, являвшимся сюзереном Казани, остается в 2-й редакции СКЦ. По изгнание Сумбеки, султан Сулейман Кануни шлёт послание в Ногайскую орду: "О бывшей вести Турскаго царя о Казани и о царице, и о послани зъ дары его къ мурзамъ Нагаискимъ. Скоро же доиде весть отъ Казани о царе до самого нечестиваго царя Турского салтана въ Царьградъ. Воспечалися о томъ велми Турский царь, яко все свое злато Египецкое погубилъ, болши всехъ даней земныхъ его приносимыхъ къ нему, и не доведавъ, кое пособiе ему дати царству Казанскому, далече оть него отстоиму ему. И умысли съ паши своими, посла въ Нагаи послы своя ко всемъ началнымъ болшимъ мурзамъ, со многими дары, и глаголя имъ тако: "О силныя Нагаи многия, станите, мене послушавъ, соединитеся съ Казанцы во едино сердцо, въ поможе те за Казань, на Московского царя и великого князя, и паче за веру нашу древную, великую, яко близъ его живущее. И не давайтеся въ обиду, мощно бо есть противитися ему, -слышу всегда про васъ, аще хощете зело, - бо востанеть на веру нашу и хощетъ до конца потребити ю. И азъ о семъ въ велицеи печали есмь и боюся его, да и вамъ помале тоже будетъ отъ него, яко же и Казани: въ несогласии живуще межю собою и згинете и орды ваши запуствють" [ПСРЛ, т. 19, с.77 (Соловецкий список)]. Ответ ногаев султану стал прообразом жанра легендарных "посланий турецкому султану" (его цитирует уже послание 1566 г. гетману Радзивиллу конюшего И.П.Челяднина-Федорова: "Вам, панове, впору управиться со своим местечком...").
  
  Сообщая о судьбе героев повести на годы, предшествовавшие 1566-1567 гг. (даты смерти Александра Сафакиреевича и Шигалея), Сказитель говорит: "Царица же Казанская, преже жена Сапкирея, царя Казанского, преже не восхоте крестися. И отдана бысть за царя Шигалея, аки замужъ. А царевича младого - сына ея, Мамшкирея, повелением крестиша, и наречено имя ему, во святомъ крещении нареченъ бысть Александромъ, и изученъ бысть Руския грамоты гораздо, и препираше многихъ на беседе, от книгъ стезяющихся съ нимъ, и никто же можетъ претися съ нимъ" [там же, с.183 (Буслаевский список)]. Малолетнего сына Сапкирея, пленником отведенного на Русь, вначале не принуждали к крещению, крестили только в 1553 году [там же, с.481 (Румянцевский список); т. 13\1, с.229; т. 20, с.539]. Похоже, пожилой воин и канцелярист, возвратившийся в Россию после октября 1552 г., и вправду, был настоящим отцом княжича, сам же, по возвращении, пребывал в свите царицы Настасьи, приставленный учить христианским премудростям юного пажа, наследника умершего крымского хана. Тогда понятно его знакомство с делами Посольского приказа (редактировавшего Лицевую Летопись) - контролировавшегося родственниками бояр Захарьиных.
  
  Как выглядела царица? Современные "татарстанские" ее изображения, являя плод фантазии художников-националистов, недостоверны. Сохранились ее изображения в русской книжной миниатюре тех времен: в иллюстрированных кодексах СКЦ и в Лицевой Летописи. Значение последней, впрочем, падает, ибо в ней лица рисуются в условной церковной манере, значение больше придается внешним, формальным атрибутам (так, напр., низверженная Сумбека неизменно рисуется в короне, подчеркивается признание за ней и ее сыном - Александром Сафакиреевичем царского владельческого статуса). Списки СКЦ 1650-х годов - Библиотечный (компилятивный извод старшей редакции) [http://real-kremlin.ru/v/work/kazansky_letopisec/?g2_page=22] и Московской Духовной академии (младшей редакции), выполненные в сходной манере, на общие сюжеты, и одинаково обрываясь на середине, видимо, восходят к первоисточнику эпохи Рюриковичей. На них Казанская царица представлена без чадры, с массивным и широким, но не монгольским лицом: с сильно выступающим, высоким ("балканским") носом. Видимо, она и вправду была красавицей, как на русский, так и на восточный - сформированный персидской книжностью (требовавшей полнолунной величины "белого-румяного" женского лица) вкус.
  
  5.МУСУЛЬМАНСКАЯ ЖАННА Д`АРК
  
  "...Когда герой (будь то в мифе, в эпосе или в трагедии) идет своим путем, неизбежным, как движение солнца, и проходит его до конца, до своей гибели, то это по своему глубочайшему смыслу не печально и не радостно. Это героично"... - пишет С.С.Аверинцев ["Поэтика ранневизантийской литературы", 2004, с.69].
  
  Казанская царица - под пером Сказителя, воинствующего русского патриота - не менее пламенная патриотка своей страны и веры. Оступив Казань в начале февраля 1550, Иван Васильевич штурмовал город 2 недели [ПСРЛ, т. 22\1, с.531], когда же оттепельные ливни заставили молчать артиллерию, прекратил осаду, спасая пушки, по слову А.М.Курбского "со тщетою немалою отойде", лично возглавив арьергард: столь опасным сделалось положение. Летописи, как официальные (включая Лицевую), так и частные (Пискаревский Летописец - летопись воевод Шуйских), рассказывают об этом: 'Царь и великий князь Иван Васильевич всеа Русии, не мога терпети от клятвопреступления казанцов, - за многия их творимыя клятвы и неправды. Всегда обеты сеи безбожныи твориша: в государьской царя и великого князя воле пребывати, - и ни мало пребыв в своей правде, но ложно творяше, яко же злие звери, хапающе многих християн в плен безбожным своим клятвотворением, и многия церкви оскверншпа и в запустение учиниша, - благочестивая же его держава о сих скорбяше. Не мога сего от них терпети, от безбожнаго их клятвопреступления, совет сотворяет со отцем своим Макарием-митропалитом и з братиею своею, со князем Юрьем Васильевичем и со князем Володимером Андреевичем, и з бояры, хотя итти на казанского царя Утемиш-Гирея, Сафа-Киреева царева сына, и на злых клятвопреступников казанцов. И уложи совет свой царский, и восхоте идти, царьская его держава, сам. И посылает впредь собя воевод своих. И повелевает им збиратися с людьми во окресных градех стольного града Владимера: болыпаго полку воеводе боярину князю Дмитрею Федоровичю Бельскому да князю Володимеру Ивановичю Воротынскому в Суждале, а передовому полку воеводе князю Петру Ивановичу Шуйскому велел збиратися в Муроме, а правой руке воеводам боярину князю Александру Борисовичю Горбатому да дворецкому углецкому князю Василью Семеновичю Серебряного велел збиратися на Костроме, а левой руке воеводам князю Михаилу Ивановичу Воротынскому да Борису Ивановичю Салтыкову велел збиратися в Ярославле, а сторожевому полку воеводам боярину князю Юрью Михайловичю Булгакову да князю Юрью Ивановичу Кашину велел збиратися в Юрьеве. А сам благоверный царь и великий князь Иван Васильевич всеа Русии поиде от царьствующаго града Москвы во стольный град в Володимер месяца нояврия в 24 день, в неделю, а с ним брат его князь Юрье Васильевич и множество бояр. А на Москве велел быти брату своему князю Володимеру Андреевичю и бояром. А в Володимер прииде царь и великий князь декабря в 3 день, во вторник. А из Володимера царь и великий князь послал по отца своего Макария-митропалита акольничего Андрея Александровича Квашнина. И Макарей-митропалит да владыка крутицкой Сава своим собором в Володимер приехали, и царя и великого князя Ивана Васильевича митропалит благословил на земское дело итти на клятвопреступников казанцов. И поучает и благословляет митропалит бояр и воевод, князей, всех людей воинства царева. И рече митропалит: 'Господини и чада, послушайте, Бога ради, нашего смирения! Царь и великий князь, взем Бога на помощы Пречистую Богородицу и святых великих чюдотворцев, идет на свое дело и на земское х Казани, дела своего и земскаго беречи, сколько ему милосердый Господь Бог поможет и пречистая. А вы бы, господини и чада, царю и государю послужите веледушно сердечным хотением, а не гордостию друг на друга, а государь вас за службу хочет жаловать, а за отечество беречь! И буди на вас нашего смирения благословение!'
  
  Месяца декамврия в 20 день отпустил царь и великий князь с нарядом в Нижней Новгород боярина Василья Михайловича Юрьева да окольничево Федора Михайловича Нагово. А царю Шиг-Алею и царевичю Едигеру, и воеводам, кои збиралися с людьми, под городом быти и в Нижнем Новегороде генваря. А сам царь и великий князь поиде из Володимера генваря в 7 день, во вторник. А в Нижний Новгород пришел царь и великий князь генваря в 18 день, в четверток. А из Нижнево Новагорода пошел царь и великий князь генваря в 23 день, в четверг, а перед ним полки и по чином и наряд пошол. А с царем и великим князем шел царь Шиг-Алей и царевич, и князь Иван Федорович Мстисловской, и князь Петр Михайлович Щенятев, и князь Семен Иванович Микулинской, и иные князи и дворяне царева двора. Февраля в 12 день, сырныя недели во вторник, царь и великий князь пришел к городу х Казани со всем воинством и велел стати около града Казани. А сам стал царь и великий князь у Кабана озера. А царю Шиг-Алею и большому полку велел стати против города на Арском поле и передовому полку. А за рекою за Казанью против города царевичю Едигеру и правой руке, да и левой руке, да и сторожевому полку. А наряду большому на усть Вулака против города. А другому наряду велел стати против города у Поганово озера. И воевод роставил, и туры велел поделати и к городу приступати. Ино пришло в то время аерное нестроение: ветры сильные и дожжи великие, и мокрота немерная, ис пушек и ис пищалей стреляти не мочно и к городу приступати невозможно за мокротою. Царь и великий князь стоял у города 11 ден, а дожжи по всяк день быша и теплота и мокрота великая, и речки малые попортило, а иные многие и прошли. А приступати к городу за мокротою не угодно. И царь и великий князь, видев такое нестроение, пошел от града Казани прочь во вторник на зборной неделе февраля в 25 день, теплоты ради наряду будет большого вести назад нельзе, с нарядом велел перед собою итти и большому полку, и левой руке, и сторожевому полку, шли вперед царя и великого князя' [там же, т. 34, сс. 184-185; т. 13\2, с.460; т. 13\1, сс. 158-160; т. 20, сс. 475-477; т. 29, с.157]. Даты слегка сбиты: осада началась на вторник 10-го февраля. Подойдя к крепости и обложив её, русские возвели батареи против Арских ворот (оборонявшихся крымскими гвардейцами казанских Гиреевичей) и перед посадом, обстреливая валы и проходы. Вопреки легендам, численный перевес был на татарской стороне: разрядные книги показывают, что численность русской армии, не отвлекаемой вторичными фронтами, составляла в те годы 40 - 50 тысяч человек (походы на Казань требовали выставления многочисленных заслонов против Крыма). Но орудия, исключительное значению коим всегда придавал Иван Васильевич, стреляя ядрами, бомбами, и шрапнелью (как описывает их действие Шарифи), произвели на татар апокалиптическое впечатление.
  
  Редактор Степенной Книги (митр. Афанасий) был осведомлен о событиях в Казани очень неплохо; частью - по СКЦ (по нему излагается история хана Геналея) [там же, т. 21, с.638], частью - по иным источникам. Например, он указывает, что бежав в 1545 г., Сапа-Гирей оставил в Казани одну из жен с сыном [там же, с.639]. О поражении русских воинов в 1550 г., митрополит, однако, вообще предпочел промолчать... Сказитель знал о той жене хана, чей сын погиб при штурме, но не распространялся на страницах СКЦ, лишь упомянув, что 4-й женой Сапкирея была уведенная в полон русская княжна, что "по возвращении царя из Нагай умре в Казани" [там же, с.294], - т.е. оставшаяся в ней при бегстве хана. О судьбе её сына мы узнаем лишь из приписки Ивана Грозного в Лицевой Летописи под летом 7058-м: "...и града не взяша, а множество-много людей на обе страны побито, а въ городе ис пушекъ убили меншицына сына, да Крымца Челбан-князя. А долго было стояти, ино пришло аерное (воздушное) нестроение, ветры силные и дожди великие" [там же, т. 13\2, с.461]. В Александро-Невской летописи, скопировавшей утраченную - выходную, откорректированную рукопись Лицевой Летописи, царская правка удостоверена, внесенная в текст [там же, т. 29, с.157]. СКЦ же числит меншицей Сумбеку; - в глазах Ивана Васильевича, не питавшего к ней интимных чувств, она оставалась наложницей (5-й подругой магометанина), и он ханской меншицей исчислял русскую княжну, потерявшую влияние на хана в 1546 г., зато отметив подозрительные обстоятельства гибели ее сына. Нам же интересно то, как церковная (редактируемая Афанасием Московским) Степенная Книга, редактировавшаяся вплоть до 1570-х годов, рассказав о смерти Сапкирея, о чудесах в Казани и об основании Свияжска, о походе 1550 г., об эпизодах его, предпочла промолчала вовсе [там же, т. 21, сс. 640-641]. Беллетристическое описание штурма Казани в феврале 1550 г. мы находим в книге - хорошо нам знакомого, и столь же знакомого с рассказом ЛНЦ, Александра Борисовича Широкорада: "...Между 12 и 14 февраля 1550 г. эта колонна русских войск подошла к Казани. Походный шатер царя Ивана Васильевича установили на берегу озера Кабан (Поганого озера). Войска под командованием князя Бельского и царя Шах-Али расположились на Арском поле. Состоявший на русской службе астраханский царевич Ядгар (в русских летописях Едигер) со своими отрядами занял позиции на правом берегу реки Казанки на Козьем лугу. Одну из больших пушек установили неподалеку от места впадения реки Булак в Казанку, а другую - напротив Арской стены посада. И в тот же день начался сильный обстрел города.
  
  После артиллерийской подготовки русские войска пошли на штурм посада. Почти одновременно сто тысяч воинов полезли на Булакскую (западную) и Арскую (восточную) стены. Самые кровопролитные и ожесточеннные бои развернулись у Больших тарас (башен) Булакской стены и у Арских ворот. Защищая Большие тарасы погибли сын Сафа-Гирея Гази и крымский посол Арслан Челеби. Часть стены у Арских ворот была разрушена, и в образовавшуюся брешь устремились русские воины. Не выдержав напора штурмующих, крымские татары оставили часть Арской стены, что привело к панике в городе.
  
  В этот критический момент из цитадели вышли двое воинов в тяжелых доспехах и направились к Арской стене. Это были царицы Сююнбике и казанский сеид Мухаммедьяр. Сююнбике держала в руке саблю, а Мухаммедьяр - знамя Казанского ила. Это был красный стяг, прикрепленный к древку копья, а на наконечнике - серебряный полумесяц. Когда царица и сеид подошли к Арской стене, на стене были уже русские. Увидев ренгентшу и главу мусульман в боевых доспехах, с оружием и знаменем в руках, защитники Казани воспряли духом и скинули русских со стены. Затем Сююнбике и Мухаммадьяр поднялись на Арскую стену и стояли там, по свидетельству булгарского летописца, "даже тогда, когда урусы вновь полезли на стены". Мужество царицы воодушевило воинов и пришедших им на помощь горожан, среди которых было немало женщин.
  
  Внезапно у Арской стены на русских напало большое войско князя Агны. Около 5 тысяч татар, служивших в московском войске (касимовских?), перешли на сторону казанцев. Русские воеводы прекратили штурм. Между 21 и 25 февраля русское войско отправилось назад. Внезапно ухудшилась погода, наступила оттепель, пошел сильный дождь, вскрылась река, на обратном пути погибло не менее 20 тысяч человек" [Широкорад, сс. 350-351].
  
  В своде булгарских летописей ("Нариман тарихы"), изданном в 2008 г. в Софии, ничего подобного нет. Утверждение о переходе на сторону Сумбеки (современную свою татарскую популярность обретшей трудами русских беллетристов и поэтов) просто абсурдно: оно никак не отразилось, ни на положении касимовского войска в составе московских полков, ни на положении Шигалея, отвечавшего за подданых. В конце-концов, как будто, мне удалось отыскать источник: "Как я и рассчитывал, верные нам мелкие мастера быстро свергли тазикбашцев старого Магистрата и возглавили новый Тюмэн, а Галикай немедленно объявил себя нашим союзни- ком и пошел к Казани, обрастая по пути толпами восстающих игенчеев - кара-чирмышей и казанчиевских курмышей. Ему удалось занять крепость Биек-тау, и 'бетле татары' принуж- дены были отодвинуться от Казани. Опасаясь удара арских ка- занчиев, освободившихся от присутствия значительной части повстанцев, алатцы вызвали на помощь русские войска. Они появились зимой, таща за собой огромные пушки. Их сделали для балынцев альманские (немецкие) мастера по образцу больших пушек Биктимера и его сыновей. Эти орудия могли стрелять ядрами по колено и в пояс взрослому человеку, и московский улубий Ибан по прозвищу Алаша надеялся с их помощью разбить казанскую посадскую стену... 130 тысяч русских двигались к Казани по льду Кара-Идели и Джунской (Нижегородской) дорогой, ободренные обещаниями алатских воров взять город 'у робкой бабы' с первого же выстрела, как жалкую деревню Однако алатцы уверили смущенного улубия в отсутствии у казанцев больших сил, и русские все же подошли к Казани и начали сильный обстрел города. Во время него у Большого Тараса Булакской стены погибли мои дорогие друзья - сын Сафы Гази-Гарай и крымский посол Арслан Челеби... Мать Гази - Суфия - была дочерью сестры анчийского 'Бата'..., перешедшего на службу Державе, и одного из потомков пос- леднего урусского бека Башту Даниля... Ее выкупили из плена в Багча-Болгаре (Бахчисарай) наши послы, среди которых оказался ее дво- юродный брат... Сафа, бывший тогда в Крыму, помог этому... Гази не испытывал никакого интереса к государственным делам, зато охотно выучился у меня стихосложению, а у Ис- кандера - рисованию и помогал мне в описании Казани. Под влиянием моих рассказов, он захотел поехать послом в Персию - но только лишь за тем, чтобы совершенствоваться в стихос- ложении... Сафа подозревал умного сына в намерении захва- тить пост улугбека и, стремясь напугать его, казнил любимого им воспитателя Байбека... Во мне с каждым днем все сильнее звучат слова юного Гази, которые он посвятил памяти доброго старика, философа и любителя стихосложения Байбека: Разве можно любить этот мир, зная, Что ты его в свой час оставишь? Лучше относиться к этой жизни, как к сну, После которого, по воле Всевышнего, Ты пробудишься для настоящей радости... После обстрела, который, казалось, мог разбудить и мер- твых, русские - с присущей им одержимостью - полезли на стены. Пленные балынцы потом рассказывали, что аль- манские юлдаши Алаши закрывали глаза, чтобы не видеть жуткой картины кровавого балынского приступа. Нашим тысячам воинов пришлось очень трудно, а когда крымские юлдаши вдруг дрогнули и оставили неприятелю часть Арской стены, началась страшная паника. Сююнбика вбежала ко мне с ужасным криком о помощи, презрев все обычаи. Тогда я вышел к ней в воинских доспехах и словами о том, что мы защищаем в городе не себя, а свою исламскую веру, власть менлы и ее сына, привел в чувство. Потом я заставил ее одеть алпарские (рыцарские) доспехи, взять в руки саблю и казанс- кий стяг и повел с собой к месту вражеского прорыва. На сте- не уже были русские, но кавэсцы и ополченцы, увидев нас, ободрились и сбили неверных с нее. Мы стали на ней, и были недвижимы даже тогда, когда урусы вновь полезли на стену и едва уже не хватали нас руками. Теперь, однако, в народе не было уже смятения. Многие жены и дочери мелких хозяев и кавэсцев облачились, по примеру бики, в доспехи, и вместе с отцами, братьями и мужьями бросились в схватку. В этот момент подошли черемшанцы Атны с примкнувшими к ним повстанцами и ударом из Арского леса заставили противника прекратить приступ. У нас пало полторы тысячи стрельцов и ополченцев, 300 черемшанцев, 500 крымцев и 2 тысячи про- стого люда. У неверных - 30 тысяч воинов" (Мухамедьяр Бу-Юрган) [http://ay-forum.net/viewtopic.php?f=172&t=3621&view=print]. ...Сеит Казани в 1546 - 1551 годах (казнен Шигалеем в авг. 1551 г.) [ПСРЛ, т. 19, с.75] (казнь сеита
  
  Илл.: http://www.ruicon.ru/arts-new/books/1x1-dtl/slavyanskie_rukopisi/initcial_bukva_p_pokoj205/?c_answer_id=88&p_f_13_41=1&p_f_13_temp_id=1&ref-cat=&ref-cat=)
  
   имеет хорошо известное имя Буюрган (в ЛНЦ и Лицевой Летописи Абуюрган), подтвержденное одноименным топонимом на Волге. Чтоб составить представление об источнике, откуда идут сведения о некоем казанском сеите "поэте Мехаммадьяре Бу-Юргане", я оставляю ссылку на источник, рассказывающий о нем, ибо он не внесен в перечень экстремистских; его слога, однако, достаточно, чтобы отнестись к нему, как к развесистой клюкве - наших русофобских <...>-большевицких дней, к ней, впрочем, строгих юридических требований и не нужно: http://www.zinnur.ru/index.php?option=com_content&task=view&id=218&Itemid=42.
  
   Эту "Альтернативную татарскую" историю можно прочесть здесь: http://baltavar.narod.ru/Tom3.htm [глава "Неизвестный Мохаммедьяр"]. То же, как звучит подлинный мусульманский и татарский источник тех лет, не опровергая известий Сказителя, но говоря совсем иначе, нежели Мухаммедьяр, мы сейчас услышим, кроме этого, отметим, что переводимый "филологически", он отнюдь не говорит "современно" - по-телевизионному, как это получается в вышепроцитированной грамоте.
  
  Светским русским Сказителем осада 1550 г. была превращена в 3-месячную : "Въ третее лето царства своего царь Иванъ Васильевичъ собра вся князи, и воеводы своя, и вся воя многа и поиде самъ, во многихъ тысящахъ, въ зимнее время, въ лето 7058. И велика бысть нужа воемъ его; отъ студени бо и отъ мраза, и отъ глада изомроша, къ тому же весна скоро приспе, и дождь великъ идяше, месяцъ непрестанно, - яко и становищемъ воинскимъ потонути, и местъ сухихъ не изообрести, где постояти, и тогда огнемъ горети, и ризы своя посушити, и ядение сварити. И мало стоя у Казани, постемъ 3 месяца, приступающи ко граду по всядни, бьющи по стенамъ бо изъ великихъ пушекъ. И не преда ему Богъ Казани тогда, яко царя не бысть въ царстве Казанскомъ, и не бы славно было взяти его. И поиде на Русь, Казанскую землю всю повоевавъ и главнею покативъ" [там же, т. 19, с.59 (Буслаевский список)]. Он осведомлен об обстоятельствах: "И тогда, того ради, мало стояху у Казани, токмо три месяцы: от 25-го дни декабря месяца и до 25-го дни марта месяца. Приступаху ко граду по вся дни, биюще по стенам из великихъ пушекъ, и не преда ему Богъ Казани взяти тогда, яко царя не бе на царстве, не бы славно было взяти его" [ПСРЛ, т. 19, с.303 (Румянцевский список)]. Сказитель - знал о дате 25 февраля, но он сакрально раздвинул течение сжатых событий назад и вперед, между Р.Х. и Благовещанием: раздув накал смертельной борьбы!
  
  В безнадежном положении, зная об исполняющихся, данных еще прежде сего - при жизни Сапа-Гирея, проречениях гибели отечества, Казанская царица: "...аки лютая лвица, неукротимо рыкаше, повеле осаду крепити и вои многихъ отвсюду збирати" [там же, с.69 (Соловецкий список)]. Делала она это вопреки подданным: 'Никто же бо ея слушаше - царица, бо, ведаше неизбытье свое, - волею крепитися не хотяше. Единъ бо ея некто подкрепляюще и крепце съ нею стояше за Казань, противляшеся безо лсти Московскому, воюяся и премогаяся съ нимъ 5 летъ, по наказу царя своего, - и по смерти выше всехъ почтенъ бысть отъ царя своего, воеводства его ради и мужества его на бранехъ: именемъ Кощакъ-царевичь, мужъ зело величавъ и свирепъ' [там же, с.70]. И даже, сданная своими вассалами русскому воеводе, в ответ на его благочестивую сентенцию, арестовываемая ханша язвительно отвечает: "Буди воля Божия и самодержцова московского...".
  
  Лишь СКЦ говорит о роли Сумбеки в удержании Казани: летописные источники и А.М.Курбский называют номинального хана, малолетнего Утемыш-Гирея. Мусульманские (древние, чуждые путинско-большевицкого новодела наших дней) - не допуская возможности начальствования над эмирами женщины, просто промолчали о командующем. А связи казанцев с Османским султанатом, предположенные Г.Н.Моисеевой, неожиданно удостоверились в 1965 году. Тогда в Турции, в библиотеке Зейтиногуллары ильчи Таушанлы (Кутахья), был открыт сборник рукописей (? 2348, листы 60-64) с сочинением астраханского поэта и географа хаджи-Шарифи "Зафер наме-и Вилайет-и Казан", свидетеля осады, направленным тогда же султану Сулейману Законодателю (иногда Шарифи отождествляется с казанским муллой Кулшарифом [http://pandia.ru/text/77/311/45705.php], убитым при штурме ханского гарема и мечети 02 октября, там, где был пленен хан Едигер). Сочинение было издано З.Валиди [Z.V.Togan "Каzаn Hanliginda Islam Turk Kulturu"\ "Islam Turkleri Enstitusu Drrgisi", 1965, C.III, S.3/4. 194-195], турецкий комментированный перевод, выполненный Мелек Узъетгин, издан в РФ ["Эхо веков", Казань, ?1, 1995]. Рассказывая султану об апокалиптическом действии пушек и катапульт неверных, о победе правоверных над их 800-тысячным (sic...) войском, Шарифи восклицает: "Грешные неверные, на двух равнинах крепости лежали пищей для собак, куском для волков и гиен. Не было места, куда можно было бы ступить ногой. Стихи:
  Словно навьючены на спину дрова, без стрижки
  Головы людей лежали на этой широкой и открытой площади. -
  
  Сражения, подобные этому, продолжались без перерыва в течение 16 ночей. На 15-й день Уничтожающий Неверный, в развеянном, отозванном, выгнанном и разгромленном виде <таково представление о русской грамматике у тюркского переводчика!..>, повернул обратно. Хвала Аллаху, помогающему рабу своему, ценящему войско свое - и врага, повергнутого поражению!". Это созвучно пояснительной приписке Ивана Васильевича в Лицевую Летопись, разделенной союзом 'а': '...множество-много людей на обе страны побито. А въ городе ис пушекъ убили...' [ПСРЛ, т. 13\2, с.461]. Малозаметные политические последствия неудачи были огромны: Судебник 1550 года неожиданно вводит в свой состав статью 98-ю, новую для русского законодательства, по которой власть царя ограничивается верховными полномочиями Боярской Думы, превращая Россию в аристократическую - ограниченную монархию (по образцу Литвы) [И.Я.Фроянов 'Драма русской истории', М., 2007, сс. 488-499].
  
  СКЦ оговаривает, хотя здесь не очень определенно: "...И брежаху съ нею <Сумбекой> Казань уланове, князи и мурзы, и болшия велможи, и приказщики, въ нихъ же бе первый, боле всехъ, царевичъ Крымский, именемъ Кощакъ, той за едино лето до сего <1551 г.>, Казань отстоя ото взятия, удержа отъ самого царя Московского" [ПСРЛ, т. 19, с.69 (Соловецкий список)]. Однако Шарифи подтверждает, что "первый меж равных", улан Кощак действительно не был главнокомандующим, только защищая Царские ворота. Бек Казани Бейбарс и сеид Кул-Мухаммед тоже обороняли каждый лишь свои ворота. А возглавляла, о чем умолчал магометанский книжник, но сообщил русский Сказитель, оборону - Сумбека, одолев Русского царя. И от сношений с турками - образ прекрасной царицы ("...образом красна велми и в разуме премудра, яко не обрестися такой лепоте лица ея во всех казанскихъ женахъ, но и во многихъ рускихъ!") [там же, с.80 (Буслаевский список)] - нисколько здесь не терял. Сказитель сам оставил намек об этом, приведя послание турецкого султана в Ногайскую орду по низложение царицы. Но, живя теперь на Руси, беллетрист подменяет политическую историю предательства, ареста и изгнания ханши-туркофилки фольклорным анекдотом о свадебном покушении на немилого - устраняя почву возможных политических обвинений поднесь здравствовавшей дамы (умерла после 1567 г.), наполовину гостьи - наполовину пленницы.
  
  И мусульманка, выданная вельможами и уводимая на Москву, под его пером, прорекает будущее Казани, цитируя... Плач Христа по Иерусалиму: "...Поведена быть к Москве, горко плакашася, Волгою, зрящее очима на Казань, рече: "Горе тебе, горе тебе, Граде кровавъ, Граде унылый! Уже бо паде венець зъ главы твоея, яко жена худая. Рабъ еси, а не господинъ! И проиде царская слава твоея вся, и вся скончася, ты же, изнемогше, падеси, аки зверь неимущи главы! Аще бо Вавилонския стены имелъ еси и Римския превысокия столпы, то никако бы отъ царя отстоялъся еси. Всяко царство царемъ мудрымъ сдержается, а не стенами, а ратныя сильныя воеводами крепкими бываютъ и безъ стены. Увы мне!" [там же, сс. 82-83 (Соловецуий список)].
  
  Сказитель необыкновенно тепло отзывался об убитом 25 сентября 1535 года Джан-Али, брате Шигалея: "Казанския воеводы смиришася съ Русью, и поиде войско Руское къ Москве, с ними же приидоша и Казанския послы зъ дары многими. И взяша у Василья Ивановича Московского на царство Казанское брата Шигалеева меншаго Геналлея Ширеевича 16-ти летъ, и по 3 летехъ убиша его безъ вины, и прияша себе царя Сапкирея, а посемъ преставися князь московскии Василии" [там же, с.41 (Буслевский список)]. Во 2-й редакции: "...Казанцы же, пришедшее къ собе, и приведше царя съ Москвы, и лето едино тихо живъше съ нимъ. И воставше, убиша безъ вины прекрасного юнъного царя Гиналия Шигалеяровича, в полате спяща, яко Юнца при яслехъ <летописец не решился прямо назвать Агнца, сравнивая хана с Христом> или яко зверя в тенете, готова изыманнна" [там же (Соловецкий список)]. Он, однако, умудрился умолчать, что малолетний хан с 1532 года был законным мужем ногайской княжны - сосватанной регентшею Казани царевной Ковгоршат, при участии самого Василия III Ивановича [см.: там же, т. 8, с.282], что среди убийц были шурья и тесть: родные ханши, оскорбленные публичным отказом Геналея жить с Сумбекой. Теперь царица была взята - в оскорбительной для себя форме, - став не одной из законных 4 жен, а наложницей (как намекает Иван Грозный в письме хану Юсупу) ["Продолжение Древней Российской вифлиотеки" (ПДРВ), IХ, с.127], - воцарившимся крымским царевичем Сапа-Гиреем.
  
  Обрела она законный статус лишь в 1546 г., когда изгнанный Гирей бежал к тестю, наобещав ему Горную и Арскую стороны Казани, да провозглашение детей от Сумбеки наследниками, за помощь в возвращении трона, залогом оставив прочих жен и детей в ногайской столице. Вернувшись в Казань и забрав женщин, хан не исполнил обещанного [Моисеева, 1956, сс. 175-177].
  
  Вместо этого Сказитель - слуга Сапкирея, сопровождавший беглого хана среди его 60 спутников [ПДРВ, VIII, с.273] в странствиях, знавший его, как облупленного, рассказывает про господина вот такую русскую народную сказку: "...Свергоша его съ царства и выгнаша исъ Казани, и съ царицами его. И мало не убиша за сию вину: что онъ приемляше всяземца, <прежде же всего> крымскихъ срацынъ - приходяще къ нему въ Казань в велможахъ быти устроиша, и богатяше ихъ, и почиташе, и власть велику - обидети казанцовъ - даваше, любляше ихъ и брежаше паче казанцовъ. И побеже царь въ нагаи, за Яикъ, присвоитися тамо, прибежавъ, Заяицкому князю Исупу - дщерь его за себя взя, красну и премудру, съ нею же взя улусы кочевныя, въ нихъ живяше. Бысть ему пять женъ, и всехъ любимее первыхъ женъ..." [ПСРЛ, т. 19, с.49 (Соловецкий список)] - сокрыв неловкие подробности биографии царицы и, попутно, снизив на полтора десятилетия возраст ее.
  
  Сказитель унизил - ядовито, хотя заметно лишь для знакомых с подробностями - всех троих мужей, бывших с ханшею в фактическом сожительстве. Он не говорит, прямо, худого о своем благодетеле - Сапкирее, напротив, плач по нему уводимой в Москву Сумбеки (не так давно умышлявшей с любовником Кощаком умертвить Мимшкирея Сапкиреевича) цитирует плач Андромахи по Гектору [Илиада, песнь 24-я]. Но смерть хана Сказитель рисует так, как можно было бы, говоря о мусульманском правителе, и промолчать: опившись перед ритуальным омовением [ПСРЛ, т. 19, с.56]... Совсем же неприглядно им показаны дальнейшие мужья царицы.
  
  Рассказывая о Кощаке Гиреевиче, кажется, хронист первый раз дает волю эмоциям: "О любви блудной со царицею улана Кощака <вообще-то, Сююн-бике была тогда свободной женщиной, вправе распоряжаться собой...> и о избежение его исъ Казани, и о ятии его, (и) о смерти. Того же царевича Кощака - не токмо вси казанцы сведаху, отъ своея ему жены, прелюбы творяща со царицею после царя, но и на Москве слышаща речь та, и во многихъ ордахъ. Еще же и злее сего мысляща съ нею царевича, сына ея, убити, юнънаго. Велможи же все обличиша его о беззакони его. Онъ же восхоте царицу за себя взяти и воцаритися на Казани. Тако бо женское ко греху естество полско: не кииждо бо тако прелютый зверь убиваетъ щенца своя, ни лукавая змия пожираетъ исчадий своихъ!
  
  Советницы его, велможи, возбраняху ему, да престанитъ отъ злодейства того! И убийствомъ прелщаху ему. Онъ еже - власть имы надо всеми, не смотряше же ни на ковоже, любляше бо царица - зазираше доброте его и разжижанми плотскими сердце ея уязвенно бе къ нему всегда: не можаше ни мало быти безъ него, не видя лица его, огненными плотми разпаляема.
  
  Кощакъ же, царевичь, видевъ царство все люто волнуемо, и разуме неможение свое и неизбытье, неминущую беду свою - отъ казанцовъ, мятущихся всехъ и не слушающихъ его ни въ чемъ, и умысли убегжествомъ сохранити животъ свои. И нача у казанцовъ проситися, исъ Казани, ласковыми словесами, яко да отпустятъ его въ Крымъ. Они же отпустиша его честно, со всемъ имениемъ его, бе бо велми богатъ зело. Онъ же собрався съ крымскими варвары, жившими въ Казани, и взя брата своего и жену свою, и два сына своя, и взя стяжания своя.
  
  И нощию воставъ, и побеже исъ Казани, не являся никому, яко не побеже, но яко збирати воя и поиде самъ, не веруя инемъ посланнымъ отъ него: все посылаеми не дохождаху тамо, уду же посланы бываху, на собрание воиномъ, къ Москве и зъ граматами его приежжаху, отдаваху Самодержцу. Казанцы же испустиша его и даша весть царю Шигалею, - и взыдетъ на нихъ вина бежания его - не любяше бо его казанцы за сие, что, иноземецъ сы, яко царь силно владеша ими..." [там же, сс. 70-71 (Соловецкий список)]. Здесь имеет место фальсификация семейной истории Кощака: по летописи, крымцы, включая предводителя, убежав тайно, бросили в Казани жен и детей. СКЦ заявляет, будто Кощак забрал жену и сыновей, покидая любовницу...
  
  Наши фальсификаторы навязывают читателю много ерунды, искажая смысл трудов Сказителя, историографа благоверного царя Ивана Васильевича, типа: "В образе Шигалея, запечатленного Казанской Историей, нашла наиболее полное выражение политическая тенденция автора. Шигалей противопоставлен русским князьям-воеводам. В биографии его намеренно искажаются исторические факты или дополняются в определенном направлении. Шигалей Казанской Истории - надежный, испытанный в трудностях помощник московского правительства, талантливый воевода, посылаемый Грозным туда, где нужен преданный и храбрый человек. В его уста автор Казанской Истории вкладывает обличительные речи по адресу московских князей и воевод, живущих "в велицей славе и богатстве", нерадивых на брани, ленивых и бездельных, вспоминающих "славу свою и многое имение" [Моисеева, 1954, с.163]. "...(И, неверный варваръ, паче нашихъ верных сътвори...) Шах-Али идеализирован автором "Казанской истории". ...В 1560-х Грозный приближает к себе новых воевод из среды опричников и приехавших на Русь татарских царевичей, что также нашло отражение в "Казанской истории"..." [ПЛДР, сс. 612, 619].
  
  Понять сентенции возможно, зная исторический материал, обыгрываемый Сказителем. С Шигалеем он разделался на страницах СКЦ, как только можно разделаться с мужчиной. Воевода Серебряный утешает арестованную, уводимую в Москву ханшу: "Не бойся, госпоже-царица, и престани отъ плача! Ни на бесчестие бо, ни на смерть идуши съ нами на Русь! ...И тамо госпожа многимъ будеши, ...самодержецъ милость велику тебе покажетъ, милосердъ бо есть во всемъ, - никакоже восполнити зла царя твоего <Сапкирея>, - но и паче возлюбитъ тя, и даст на Руси некия грады своя, вместо Казани, в них царьствовати. И не оставитъ тя до конца быти въ печали, и печаль твою на радость преложитъ! И есть на Москве много царей юнныхъ - по твоей версте, кроме Шигалея - кому поняти тя, аща восхощеши за другого мужа посягнути. А Шигалей бо стар есть, аки отец или дед, ты же млада, аки цвет красный..." [ПСРЛ, т. 19, с.80 (Соловецкий список)].
  
  Шигалей родился около 1505 г., он был старше 35-летней Сумбеки едва на десятилетие и определение его "аки отец, или дед...", свежей "аки ягода вишня, сладостию наполнена..." [там же, с.323 (Румянцевский список)] царице, не характеризуя возраст хана, намекало общеизвестное тогда - его импотенцию.
  
  Характеристика Касимовского хана от 1-го лица Сказителя: "...Бе бо царь Шигалеи въ ратномъ деле зело прехитръ и храбръ, яко инъ никто же таковъ во всехъ царехъ, служащихъ ему, самодержцу, и вернийший везде верныхъ нашихъ князей и воеводъ, служаше нелестно, за христiяны страдаше весь животъ свой до конца. Да нихто же мя осудить о семъ: яко единоверныхъ своихъ похуляюще, поганыхъ же варваръ похваляюще, - тако бо есть, яко вси знаютъ и дивятся мужеству его, и похваляютъ!" [там же, с.136 (Соловецкий список)] - тоже насмешка (троллинг, как сказали бы сейчас). Она была ясна тогда, обыгрывая общеизвестное. ЛНЦ - включенный и в Львовскую летопись, по моей оценке принадлежащую этому же автору, - пишет о служилом хане так: "Не могий скоро на конях ездити, разумичен же царь <Шигалей> преизлишне, но не храбръ сый на ратях" (там же, т. 20, с.502], - и иными, не менее ядовитыми речениями [там же, с.433]. Злая ирония СКЦ выдает, помимо склада ума, еще и личный интерес Сказителя, зовущий уязвить третьего мужа Сумбеки.
  
  Эти страницы СКЦ - как памятника литературы русской, "православной" (а стало быть, непременно "благочестивой и целомудренной"), - кажутся невероятными. Но они открываются, читателю, отказывающемуся от политиканских априорных сентенций, звучащих в предисловиях и комментариях к эпопее.
  
  6.ТАК ПРОХОДИТ МИРСКАЯ СЛАВА...
  
  Чем дело кончилось?
  
  Сказитель о Казанском царстве дожил до 1570-х годов, не обманувшись в царе и благополучно пережив Опричнину, положив начало младшей - полуофициальной редакции СКЦ: "Казанскому Летописцу", где эпическая 2-я половина замещена выписками из официальных документов. В 1-ю часть тоже была сделана вставка: в раздел о чудесах, предвещавших татарам христианскую победу, были вписаны те чудеса [там же, т. 19, сс. 326-329] - отсутствовавшие в старшей редакции [там же, с.72], что названы только в царской Лицевой Летописи, известной в единственном экземпляре, писавшемся около 1570 г. [там же, т. 13\2, с.463; т. 29, с.159]. (В Степенную Книгу царского родословия 17-я степень с этими чудесами была внесена позже) [А.А.Сиренов 'Степенная Книга. История текста', М., 2007, сс. 128-129, 167, 217? 409].
  
  В литературоведении называются гораздо более поздние даты сложения "Казанского Летописца", дошедшего в младших изводах (куда внесены жития 1590-х годов), но на его страницах осталось свидетельство гораздо более раннего написания. В 1571 Москва была сожжена внезапно прорвавшимися в центр страны крымскими ордами Девлет-Гирея, вся её территория являла пожар: пепелище по-древнерусски. Выгорела и эспланада: пространство Троицкой (ныне Красной) площади перед Кремлевским валом, перед 1570-ми гг. застроенное торговыми рядами. К середине десятилетия, когда другие городские районы отстраивались, это поле получило имя собственное Пожар. Повесть о Харитоне Белоулине, писанная около 1573 г., еще делает уточнение 'на пожаре, середь Москвы', автор 'Нового Летописца' 1580-х, свидетель тех десятилетий, пишет 'на Пожаре' без уточнений [Д.Н.Альшиц 'От легенд к фактам', СПб., 2009, с.368]. Младшая редакция СКЦ говорит о закладке церкви Василия Блаженного, соединяя название с уточняющими указаниями: 'В лето 7063-е. На Москве же, Казанския ради победы, царским повелением поставлен бысть храм преудивлен каменной, во имя Пречистыя Богородицы, честнаго Ея Покрова, со многими пределы, против Фроловских ворот на рву, на пожаре' [ПСРЛ, т. 19, с.483]. Здесь указательное 'на пожаре' используется, как имя нарицательное. Многочисленные списки младшей редакции, кроме сокращенных, по-всякому варьируя фразу, сохраняют упоминание пожара (пепелища) [см. там же, прим.], показывая время канцелярского редактирования: сер. 1570-х гг. Это верхний прослеживаемый предел жизни Сказителя.
  
  Г.Н.Моисеева пишет: "Взятием Казани не закончилось покорение Казанского ханства. В течение пяти лет длилась упорная борьба. Сотник Мамыш-Берды собрал отряд в несколько тысяч разбитых казанцев и хо?зяйничал на Волге выше Казани. В 1553 году казанские феодалы предложили престол ногайскому мурзе Мухаммеду, сыну Исмаила, но Мухаммед отказался, так как его отец склонялся к верному союзу с Москвой. На казанский престол был выбран брат Сумбеки - Али-Акрам. Летом 1553 года Али-Акрам с 300 ногайцев прибыл в Чалым, опорный пункт для борьбы с Россией. Князь Юсуф решил поддержать сына и собрал громадное войско, чтобы осенью 1553 года вступить в пределы Русского государства. К союзу ногайцев и казанцев примкнуло Астраханское ханство. К борьбе против России Юсуф хотел привлечь и верного союзника Москвы ногайского князя Исмаила. Русский посол в Сарайчике Д.Губин писал в донесениях Ивану Грозному: "Да нагайской, государь, Юсуф-князь послал к Смаил-мирзе: яз де перекочюю за Волгу, а возму с собою Такбилди, царевича Астраханского, да поедем воевать на Русь. Исмаил мирза с ним не похотел, да ему отговорил и промеж ими ныне великая нелюбка".
  
  Для борьбы с Русским государством было нужно знамя, и Юсуф видел его в бывшей казанской царице. В Москву посыпались письма с требованием вернуть Юсуфу дочь и внука Утемыш-Гирея. Иван Грозный понимал, какой вред может принести Сумбека, если ее отпустить в Сарайчик. Было необходимо удержать ее в поле зрения московского правительства. Удобной формой отказа послужило замужество Сумбеки. Шигалей был братом ее первому мужу, и, опираясь на теже доводы, которые приводили отец и братья Сумбеки, когда предлагали ее в 1551 году в жены Шигалею, Грозный теперь неизменно отвечал отказом: "И ты сам разсуди, дочь твоя была замужем за Еналеем царевым Шигалеевым братом. ...И ты писал многижды, что дочь твоя Шигалеев царев юрт"; "И Шигалей царь нам бил челом, что дочь твоя юрт его, и по вашему закону пригоже ей быти за ним. А дочь твоя за него захотела же"... В письмах к мурзе Исмаилу Грозный отвечал так же: "Прислал еси к нам просити Юсуфовы дочери Сююнбек-царицы, чтобы нам ее к вам отпустити. И мы ее хотели к вам отпустити, и Шигалей царь бил челом, что и Сююнбек-царица юрт его, что была за братом его за Еналеем-царем, и по вашему закону, пригоже за ним быти". В 1553 году сын Сумбеки Утемыш-Гирей был крещен и получил имя Александр. В 1554 году Юсуф писал Грозному о том, что до него дошли слухи о дурном обращении Шигалея с Сумбекой, будто он ей отрезал нос. Грозный отвечал: "И женского обычая непригожих речей что слушати, где было тебе нам бити челом, и наше добро на веки памятовати? И ты, женского для слова, наше добро в недружбу (о)ставиши, казаков наших в нуже держиш и недружбами похваляешся?". Одновременно с этим письмом Грозный послал письмо Шигалею в Касимов: "Писали к нам Исмаил-мирза и Касей-мирза и Юнус-мирза. Сказали, дей, Юсуфу-князю, будто ты, брат наш, по нашему слову Сююнбек-царицу казнил, носа ей срезал и, поругание великое учиня, убил ее до смерти. И того для, Юсуф-князь на нас гневается, послов и гостей к нам не посылает. А наши казаки Бахтеяр Баимаков с товарищи нам сказывали тоже, будто сказали Юсуфу-князю, что дочь ево казнена. И как Юнус-мирзин Зиен-алей и Вахтыги-алей к тебе приедут, и ты б ему велел быти у себя, да и у царицы бы еси у своей, у Сююнбек, велел им быти, чтобы они ее видели. ...А будет Сююнбек-царице пригоже от себя к отцу и к матери своей послати грамоты, о своем здоровьи известити, и ты бы ей велел послати грамоты, каковым пригоже быти, да и поминок (дары), что пригоже. А каковы грамоты Сююнбек-царица к Юсуфу-князю (и) к матери пошлет, и ты бы, брат наш, с тех грамот списки к нам прислал". Письмо это раскрывает нам отношения, установившиеся между Иваном Грозным, Шигалеем и Сумбекой..." [Моисеева, 1956, сс. 184-185].
  
  Ни о смерти Сумбеки, ни о месте ее погребения, известий не сохранилось. Некая гробница в Касимове, лишенная надписи на камне, приписывается ей лишь условно.
  
  Вспомним фразу старшей редакции СКЦ: "Царица же Казанская, преже жена Сапкирея, царя Казанского, ПРЕЖЕ не восхоте крестися..." [ПСРЛ, т. 19, с.183 (Буслаевский список)]. Загадочный повтор "преже", хранимый Буслаевским списком, я могу понять в том смысле, что завершилось редактирование извода в рукописи-протографе, уже тогда, когда прошедшее время требовалось, как противопоставление настоящему, когда согласие на крещение было получено. Исторических героинь, ушедших в монастырь, "Древние российские стихотворения..." именуют их иноческими именами (напр., царицу Марию Нагую: инокиню Марфу). Историческая песня, записанная от К.Д.Данилова, вопреки всякой логике, точно называя крещеное имя "казненного", якобы, Иваном Грозным хана Едигера - Симеон, с непонятной логикой, мусульманскую царицу Казани, прорекавшую гибель отечества, зовет по-христиански Еленой. Песня говорит, что царица сохранила жизнь, уйдя в монастырь. Это разумно объяснимо, лишь в том смысле, что под конец жизни, пережив отца и братьев, сына Александра Сафакиреевича (упоминание его, как покойного, в "бейте Сююнбике", видимо подлинном - о чем в Приложении-2, это подтверждает) и последнего мужа Шигалея, ногайская княжна - ныне вновь служащая знаменем татарским националистам... - обратилась в веру своего русского полюбовника, кончив жизнь в православном монастыре, как инокиня Елена. Так сердце успокоилось...
  
  
  Приложение 1. Здесь [ПСРЛ, т. 19, сс. 281-350] героическое повествование о царице Казанской извлечено из 1-й части СКЦ по младшей редакции, где содержание авторской редакции сохранилось лучше (в более исправных копиях), нежели в списках 2-й авторской - старшей редакции СКЦ по неисправным Перетцову и Соловецкому спискам:
  
  
  История о Казанском царстве. Сказание о Сумбеке
  
  ...О воставшемъ мятежи въ Казани, и согнании царя ихъ, и о взятии съ Москвы царя Шихаллея и о избежании его изъ Казани, и о убиении князя Чюры. Глава 25.
  
  И воста въ Казани въ велможахъ и во всемъ народе сметение велико. Воздвиг(оша) бо крамалу, все соединившееся болшие съ меншими за царя своего Сапъкирея, и свергоша его съ царьства своего, и выгнаша и(съ) Казани и со царицами его, мало не убивше, за сию вину, что онъ приемляше своеземца, Крымъскихъ Срацынъ, приходящихъ къ нему въ Казань, и велможамъ устрояше, и богатяще имъ, и обидити Казанъцевъ <позволяя>, и любяше и брежаше паче Казанъцевъ.
  
  И побежа царь Сапъкирей въ Нагаи за Яикъ. И присвоися тамо, прибежавъ, Заяицъ(ко)му князю Исупу, тщерь у него поя за собя, вземъ, красну велми и мудру, съ нею же взя и улусы качевныи, кочуя живяше. И бысть ему то - пятая жена. И возлюби ю зело, паче первыхъ своихъ болшицъ.
  
  И подня съ собою оттуду тесте своего, князя Исупа. И приведе съ нимъ Ногаискихъ Срацынъ всю орду Заяицъкую, и приде на взятие Казани, и, стояще, два месяца приступая, а не взя града. И возвратися въ Ногаи, ничто же успевъ, токмо землю попленивъ, ни мало имущее у себя стенобитнова наряду. И кто можетъ градъ таковъ стрелами взять едиными, безъ пушекъ, аще не Господь его некако предастъ?
  
  И въ сие же время злочасное пристужаше Казанцемъ царь Шихаллей Касымовский всегдашнимъ воеваниемъ земли ихъ. И встужишася Казанцы о частыхъ войнахъ, нападшихъ на нихъ, о царе своемъ, не могущее долго житии безъ царя, яко ядовитые осы безъ матки своея въ незде, или малые змии безъ великого. И не ведаху, откуду собе царя добыти - не хотяху отъ Казанскихъ царевичей ни единаго же, знаемаго ими, поставити царемъ; овии убо хотяху въ Крымъ послати по царевича, какова любо; ови же за Турскаго царя вышляху заложитися, да брежетъ ихъ онъ и пришлетъ къ нимъ своего царя. Н(о) не хотяху бытии никому же повинны, яко державны же, овии за Московъскаго и великаго князя, но бояхуся мщения отъ него о старыхъ преступлении(хъ) ихъ. Овии же паки (хотяху) тово же сосланнаго царя Сапъкиреи изъ (Нагаи) призвати, но и того бояхуся, мало бо его не убивше. Казанцы всегда поучами бываху на зло и, горше преуспеваху, и смыслившее, яко улучно время изыскати - омапути симъ самодеръжца Московскаго, еже заложитися за него и Казань ему предати, и взятии на царство царя Шихъаллея, и уморити, яко же и брата его мечи разсекоша, да не творитъ имъ пакости великие всегдашнимъ воеваниемъ.
  
  И послаша къ Москве съ вестию послы свои, со многими дары, ко царю и великому князю - просити царя Шихаллея на Казань царемъ, и миръ, аки любовь, прияти съ нимъ. И паче же, заратующе на ся болшую воину, лжуще и моняще, яко же и отцу его лгаху и ругахуся. <...>.
  
  О третиемъ взятии царя Сапкирея на царство, и о скорби и смерти его, и о царицахъ его, и о казни велможъ Московъскихъ, и о послании воеводъ на Казань. Глава 26.
  
  И по извержении царя Шигалея изъ Казани идоша Казанцы въ Нагаи за Яикъ, и молиша царя Сапкирея, да идетъ, паки, третье къ нимъ на Казань царемъ, ничего не бояся. Онъ же радъ бысть и иде съ ними. И прияша съ честию въ Казань, встретившее съ дары его царскими, и умиришася съ нимъ. Царствова последакъ 2 лета, и, зле, окаянъную свою душу изверже. Оле, Божиихъ судебъ! Его же - мечъ и копие не уби, - а многажды на ратехъ смертные раны возложившее на нь, - тоя же, пьянъ, лице свое и руце умывая, напрасно <т.е. внезапно> зацепься ногама своима, и главою о умывалной теремецъ ударися до мозгу, и о землю весь раздразися. И все составы тела его разслабивша - не успевшимъ, его предстоявшимъ, скоро подхватити. И отъ того умре того же дня, глагола сие, яко: "Несть ничто же, но кровь христьянская уби мя!"
  
  Всехъ летъ царства на Казани 32 лета, и, умирая, царство приказа менъшей царице своей, Нагаяныне, сынъ, бо, ему отъ нея родися. Тремъ же разделивъ равно имение царское, и отпуститъ повеле во отечества ихъ. Они же возвратистася: болшая - въ Сибирь, ко отцу своему - Астараханъскому царю, третяя же въ Крымъ - хъ братии своей, княземъ Ширинъскимъ, четвертая же бе Руская пленница, тщи некоего князя (славна), и та, возвращены царя изъ (Нагаи), умре въ Казани.
  
  <...>.
  О волъхвехъ, прорицающ взятие Казанъское, и о сетовании Казанъскихъ старейшинъ, и о гордении ихъ. Глава 30.
  
  <...>. Но таи другъ со другомъ глаголаху, посылаху по хитрыя своя волхвы, вопрошаху у нихъ о томъ, что сие необычное явле. Волхвы же, яко древле Еллинстии, и сице Казанския глаголаху: "О, горе намъ, яко приближаетца конецъ нашему житию, и вера христианская будетъ зде, и Русь иматъ вборзе царство наше взятии, и насъ поработити, и владети нами силно не по воли нашей. Вы же, яко хощете, - сказуемъ вамъ прямо и не обинующеся, - еще тихо пожити въ земли вашего очества, и женъ, и чадъ вашихъ, и родителей и состаревшихся предъ очима вашима, побиваемыхъ и въ пленъ ведомыхъ не видети, то избравше отъ собе, пошлите мужа мудра и словесны к Московскому самодержцу, могущихъ умолити его и укротить. Заранее смиритеся съ нимъ и обещайтеся быти подручны къ нему, не гордящеся, и дани ему давайте, - не требуетъ бо вашея дани, злата и сребра, и не нужно есть ему, но ждетъ смирениа вашего и покорения истиннаго. И аще сего не сотворите, яко же глаголах вамъ, то вскоре погибнемъ".
  
  Старейши же наши тужаху и печаляхуся, они ж,егорделивы и злыи, смеяхуся и не внимаху речей волхвомъ, глаголаще имъ: "Мы ли хотимъ быти подручники Московскому держателю и его княземъ и воеводамъ, всегда насъ боящимся? Имъ достоит бо, и лепо есть намъ ими владети, и дани у нихъ изимати, яко и преже оне бо царемъ нашимъ присягали и дани давали, и мы есми темъ изначала господие и они рабы наши. И како могутъ или смеютъ наши рабы намъ, господамъ своимъ, противитися, многажды имъ побежденымъ бывшимъ от насъ? Мы бо искони обладами не быхомъ никимъ же, кроме царя нашего, но и служимъ ему волны есмы въ себе: камо хощемъ, тамъ идемъ и ту живемъ, волею своею служимъ, и въ велице неволи жити не обыкохомъ, якоже на Москве у него живут людие, велики скорби терпятъ от него. Того мы и слышати не хощем, еже глаголете!". И многи хулы глаголавшее, и укоривше волхвовъ, и посмеявшеся имъ, и вонъ изгоняху отъ собе безчестно, плеваше на лица ихъ, иногда же въ темница всаждаху ихъ, да не возмущаютъ людми.
  
  Они же паче вопияху къ народу: "Горе Казанскимъ людемъ, яко въ пленъ и во расхищение будутъ Рускимъ воемъ! Горе же и намъ, яко волхвование наше съ нами исчезнутъ!". И се тако збысться, яко же рекоша волхвы наши. И разуме царица отъ волхвовъ, яко збысться проречению оныя болшия царицы Сибирские, но молчаше, и людей укрепляюще. Прорече бо некогда та царица Казанское взятие въ болезни своей, аки неволею в себе таиша.
  
  О царицыне проречении о Казани. Глава 31.
  
  При царе, бо, некогда ходившимъ Казанцемъ войною на Руские пределы, на Галичъ и на Вологду, и на Чюхлому, и на Кострому, и много крови крестьянъские пролившимъ, и взявшимъ тогда изгономъ, прискочившимъ, градъ пребогатъ Балахну немногими людми, посланы от болшихъ вой, токмо 6000, на Мясной неделе, на зоре утреней, а градскимъ людемъ оплошившимся въ то время, пьющимъ, яко обычай есть християномъ в ты дни о Бозе веселитися. Варвары же гражданъ, мужей и женъ, и з детми, всехъ под мечь подклониша, не ведуще их въ пленъ, отяхчения ради, единемъ бо златомъ и сребромъ и одеждами златыми инеми же таковыми и всяцеми вещми многоценными угрузишася, взяша боле всея рати, наполниша возы и вьючьная брежена, тяжка бысть наполнены. Рухла от смиреннейших ничто же взимаху, но вся вметаху во огнь и зжигаху, яко не подобна имъ.
  
  И съ таким великимъ пленомъ въ Казань пришедшимъ, царю же съ воеводами веселящуся на пиру своемъ, а царице его болшой - сибирке на одре слезящу, и люте болезнующе недугомъ некимъ, а царь веселъ прииде к ней въ ложницу, радость ей поведая Рускаго полону и богатества неизреченное привезение къ нему. Она же, мало помолчав, и, аки новая Сивилла Южская царица, со воздыханемъ, изпущаетъ гласъ, отвеща ему: "Не радуся, царю, сия бо радость и веселие не на долго время намъ будетъ, но по твой животъ, и оставшимся въ плачь и въ сетование некончаваемое обратитца, и тое неповинную кровь християнскую своею кровью отлиютъ, и зверие, и псы поядятъ телеса ихъ, и не родившимся и умершимъ до того отраднейши будутъ, и блажащее царие въ Казани по тобе уже не будутъ, и вера бо наша во граде семъ искоренится, и вера будетъ святая в немъ, и обладанъ будетъ Рускимъ держатаемъ...". Царь же, замолчавъ и разгневася на ню, вонъ отъ нея изъ ложницы изыде.
  
  О бесе, творящемъ мечта предъ человеки, живущимъ во граде. Глава 32.
  
  Къ сему же и се третее знамение, при мне же, бысть, еще бо ми тогда живущу в Казани. Бе же въ коемъ улусе Казанскомъ малъ градецъ, пустъ, на брезе высоцы Камы-реки стоя, его же Русь имянуетъ Бесовское Городище. Въ немъ же жывяше бесъ, мечты творя отъ многа летъ. И то бе еще старыхъ Болгаръ молбище жертвеное. И схождахуся ту людие мнози, и со всея земли Казанъские: варвары и Черемиса, мужы и жены, жруще бесу и о полезныхъ себе вопрошаху ту сущихъ волхвъ. Нерадениемъ минующихъ его уморяше, не помятнувшихъ ему ничто же и, плавающихъ рекою, опроверзаше ладия, и потопляше въ реце, - чюдо же и, отъ християнъ некихъ, погубляше, - техъ никто же смеяше проехати, не повергъши мало что отъ рухла своего, - къ вопрошающимъ ответы невидимо отдаяше жерцы своими. Приездяху бо къ нему волхвы, и кому же долголетъство сказываше, смерть и здравие, и немощи и убытцы, и на землю ихъ пленение, и пагуба, и всяку скорбь. И на войну пошедше, жряху ему, совопрошающе волъхвы, аще зъ добыткомъ или со тщетою возвратятца. Бесъ же все проявляше имъ, и прелщаше, овогда же и лгаше.
  
  И посла тогда царица самого сеита Казанскаго вопрошати, аще одолеетъ Казань Московъской царь и князь великий, или Казанцы ему одолеютъ. И до 9-го дни падше, клацаху на земли, молящеся, иереи бесовскии, не востающе от от места, мало ядуще, да не умретъ зъ голоду. И в 10-й день, в полудне, едва отозвася имъ гласъ от беса, въ мечете, глаголюще всемъ людем слышащимъ: "Что стужаете ми? Уже бо отныне несть вамъ надежда на мя, и помощи мала от мене, отхожду бо отъ васъ въ пустая места и непроходная, прогнанъ Христовою силою. Приходитъ, бо, сюда со славою своею, и хощетъ воцаритися въ земли сей, и просветить ю святымъ крещением!".
  
  И по мале часе явися дым чернъ и великъ изнутра града, из мечети, на воздух сей излете змий огнянъ, и на западъ полете, всемъ же намъ, зрящимъ и чюдящимся, - и невидимъ бысть изо очию нашею. И разумеша все бывшемъ ту, яко исчезе живот ихъ.
  
  О царицыне владенье Казанъю всею, и велможи съ нею болшихъ, и печале, о поставлении града Свияжьского. Глава 33.
  
  Царя же въ то время не бе въ Казани, яко преже рехъ, умер бо бяше душевною смертию и телесною. Оста же ся царица его, млада, и царевичь родися от нея единъ, именемъ Мамшкирей, единым летом <одного полного году> сынъ у сосцу матери своея, ему же, по себе, отецъ его царство приказа. Владяше же тогда 5 лет после царя своего царица, - Сумъбекъ имя ей, - всемъ Казанскимъ царствомъ, докуду возрастетъ сынъ ея, царевичь младый, и въ царскый разумъ приидетъ соверьшемъ.
  
  И брежаху Казань с нею уланове и князи, и мурзы - болшии велможи, приказщики царевы, в них же бе первый боле всехъ, Крымской царевичь, - Кощакъ имя ему, - тои, за лето едино до сего, Казань отъ изития отстоя, удержа отъ самого царя и великаго князя. Се же все видевше, царица и вси реченныя владелцы Казанския, и вси изпроста земъские люди, Черемиса нижняя, по рускому языку - Чернь, что прииде изъ Руси царь Шихаллей Касымовский, и зъ превеликими воеводы Московъскими и со множествомъ Рускихъ вои, и съ великимъ нарядомъ огненымъ, и аки смеяся имъ и играя, но не во многи дни поставиша град среди земли ихъ, яко на плещах ихъ, да подивятся. И горныя страны Черемису свою воюя, отступившихъ от нихъ, - и заложишася за Московскаго самодержца. Казанцемъ, бо, ничего сего сведавшимъ, ни града поставления, ни Черемисе отложения, и многимъ, сказующимъ имъ, они же не яше веры, и гордостию снедаемы, чающе малы градецъ поставленъ, зовомый "гуляй". Той бо градецъ многажды ходилъ съ воеводами къ Казани, сотворенъ на колесех и чепии железными сверженъ, его же некогда часть отторгоша Казанцы, и 7 пушек въ немъ ухватиша.
  
  Егда же великый градъ Свияжский поставленъ бысть, и тогда истину уведаша, и тужити и тосковати начаша. И возбояся царица и все велможи Казанъския, и все людие устрашишася зело! И вниде трепетъ и ужасъ въ кости ихъ и въ самые мозги, и крепость ихъ вся изчезе, и мудрость ихъ и гордение поглощено бысть Христовою силою. И рекоша сами к собе: "Что сотворихомъ и что не уберегохомся, и како уснухомъ, и како не устргомся, и како оболсти нас Русь, лукавая Москва, аки бо сме?" И думаше же много со царицею.
  
  Она бо, яко лютая лвица, неукротимо рыкаше и веляше имъ в Казани осаду крепити, и вой многих на помощь отвсюду собирати, отколе пойдутъ: от Нагаи и от Астрахани, и от Азова, и от Крыма, аще не достанетъ столко своихъ людей на противление Руси, и давати имъ царския казны, елико хотят, и царя Касимовского и воеводъ Рускихъ со всею силою рускою изгнати изъ земля Казанския, и град новы отъяти, и всячески противитися, доколе мочно. Но нихто же ея слушаше тогда, аще и царица. Ведаше бо и она неизбытие свое, но волею предатися не хотяше.
  
  Единъ бо ея, некто, подкрепляше и крепце с нею стояше за Казань, и противляшеся без лсти самодержцу Московъскому, и воюяси и премогасяся съ ними 5 летъ (надо: 2 года), по наказу царя своего - по смерти его той, бяше саномъ почтомъ от царя выше всехъ велможъ Казанскихъ, воеводства ради его и мужества на бранехъ, - реченный преже мало вышъше, Кощакъ-царевичь, мужъ величавъ, свирепъ. Къ нему приложишася Крымцы и Ногаи, и вси приезжыи языцы, живуща въ Казань, 20000, и хотяху тыи брань составляти с Русью.
  
  Казанъцы же все не хотяху, глаголющее, яко: "Мы немощныи есмя ныне, и несмелны противитися Рускимъ воемъ, аки неизучены на се, аки младенцы". И бысть между всехъ пря и несогласие во едину мысль, и за се погибоша.
  
  О любве блудной со царицею Кощака, но избежании его изъ Казани, и о ятии его, и о смерти его. Глава 34.
  
  Того же царевича Кощака не токмо вси Казанские людие ведяху - от своея ему жены прелюбы со царицею творящее, после царя, - но и на Москве словяще речь та, и во многихъ ордахъ. Еще же и зле того мысляше с нею - царевича сына ея младаго убити и велможъ всехъ, обличающихъ его о беззаконии томъ, и царицу поняти за собе и воцаритися в Казани. Таково бо женъское полско естество ко греху! Никий же бо тако лютый зверь убиетъ щенъца своя, ни лукавая змия пожираетъ изчадий своихъ! Сверъстницы же его, велможие, возбраняху ему, да престанетъ отъ зладеяния того, и убийствомъ прещаху ему!
  
  Онъ же, яко власть имый надо всеми, не смеряше ни на когождо ихъ. И любляше бо его царица, зазираше доброте его, и разжизанми плотскими сердце ея, уязв бе къ нему всегда, и не можаше ни мало быти безъ него, и не видети лица его, огнеными похотми разпаляема. Кощакъ же царевичь, видевъ царство все люте волнуемо, и разуме неможение свое и неизбытие, и неминующую свою беду, и Казанцевъ мятущихся всехъ, и не слушающихъ его ни въ чемъ же, - и умысли бегъствомъ сохранити животъ свой. И начатъ у Казанъцевъ проситися изъ Казани ласковыми словесы, яко да отпустятъ его въ Крымъ. И отпустиша его честно, куда хощетъ, со всемъ имениемъ его - бе бо велми богатъ зело - яко да не мятетъ всеми людми. Онъ же собрався съ Крымъскими варвары, жившими въ Казани, и взявъ брата своего и жену свою, и два сына своя, и вся стяжания своя, и нощию въставъ, побеже изъ Казани, не являяся, яко побеже, но яко збирати воя поиде самъ, не веря инымъ посланнымъ отъ него - все бо посылаемыя и не дохожда тамо, куды же посланы бываху, на собрание вой, но къ Москъве и зъ грамотами его приездаху, и отдаваху самодержцу. Казанцы же, изпустивше его, и даша весть кцарю Шихаллею, яко да не взыдетъ на нихъ вина бежанию его: не любляху его Казанцы за сие, что онъ, иноземецъ, яко царь, силно влядаяше ими. Царь же посла за нимъ въ погоню воеводу Ивана Шереметева, а съ нимъ 10000 лехкихъ людей. Воевода жа, догнавъ его, въ поле бежаща межъ двою рекъ великихъ - Доном и Волгою. И поби всехъ бежащихъ съ нимъ, 5000, и взяша много богатства ихъ. Самого же улана Кощака, и зъ братомъ его, жива яша и зъ женою его, и съ малыми двема сыны его, и съ триста добрыхъ съ нимъ, въ нихъ же бе 7 князей и 12 мурзъ. И послаша его къ Москве оттуду.
  
  И приведоша буяго варвара во царствующей градъ, безчестна, аки лютаго зверя, всего железными чепми окована - не хотяща добромъ смиритися, и Богъ неволею предасть его! И вопросиша его повелением самодержца, аще хощетъ креститися и служити ему, да милость прииметъ отъ него и живъ будет. Онъ же, рабъ его быти не хотя, и креститися отрицашеся, ни мыслию внимаше, и не восхоте благословения, удалися от него!
  И по неколицехъ днехъ, державше его въ темницы, и усекоша вне града на усекателномъ месте со всеми его варвары, и побиша паличиемъ всехъ. А жену его съ двема сыны крестиша въ православную веру. И взятъ ю къ собе христолюбивая царица жить въ полату свою. А два сына Кощакова взятъ къ собе во дворъ царь и великий князь, и изучи же Руской грамоте гараздо.
  
  О думе вельможей Казанскихъ со царицею о Казани и о миру, иже со царемъ Шихаллеемъ Касимовскимъ. Глава 35.
  
  По избежении из Казани царевича Кощака, собрашася ко царице вси Казанские волможи, глаголюще: "Что имам сотворити, царице, и что дума твоя с нами, еже о нас, и когда утешимся от скорби и печали, нашедших на ны? Уже бо прииде кончина твоему царствованию, и нашему съ тобою владенъю, яко же мы сами себе видимъ. За великое наше согрешение и неправду, бывшую на Рускихъ людяхъ, постиже царство наше Божий гневъ, и плачь неутешимый до смерти нашея! Веси бо, и сама уже видела еси, колько побеждахомъ Руси, и погубляхомъ, и с великимъ такимъ царствомъ много летъ боряхуся, и паче и боле ихъ умножается. И есть Богъ ихъ съ ними, всегда побеждая насъ! И аще убо ныне хощемъ стати сопро(ти)въ Руси бранию, яко же ты пущаеши ны и понуждаеши ны, - Рускимъ бо воеводомъ, многимъ, и готовымъ уже и вели(к) нарядъ огняный у себе имущимъ, и на то пришедшимъ, еже съ нами братися, намъ же немногими людми не собравшимся и не изготовлявшимся - да вемы сами, сами себе, яко побеждены будемъ отъ нихъ, неже победимъ ихъ. А храбрый Кощак-царевичь, - его держахомъ у себе въ царя место, чтя(щ)е и покаряющеся ему по цареву приказу, - и надеяхомся на н(е)го, аки на царя же, и онъ въ горкое си время нужное, преже всехъ насъ устранишися; оставя насъ въ мятежи и въ печали, и взя имения много своя и чюжая, и храбрых людей тайно сведе отъ насъ, яко всему царству нашему грубя, и побежа съ великою корыстию, хотя единъ угоньзнути Божия суда. И отъ коихъ бегаше и бояся изымания, и, къ темъ самъ прибежавъ, впаде въ руце и погибе. Ныне же - го(р)дене наше и высокоумие преложимъ на кротость и на смирение и, вся оставльше нелепая наша дума, идемъ ко царю Шихаллею съ молениемъ и со смирениемъ от лица твоего, яко да не бы помнилъ нашия вины и наругания, - еже иногда сотво(ри)хомъ ему, хотя многажды убить его, - да бы на Казани царемъ седелъ и взялъ бы тобя честно женою себе, не гордяся тобою, с любовию, не яко горкую пленницу, но яко царицу любимую и прекрасную. И ныне (нег)ли укротитца сердце его, и смирятся воеводы все".
  
  И люба бысть речь сия царице, и всем вельможем, и всему народу Казанскому. И семи словесы совещашася и болша сих, и поидоста отъ царицы болшия вельможи, уланове и князи, и мурзы Казанския, в Свияжский гардъ ко царю Шихаллею и къ воеводамъ. Пришедше къ нимъ, и вдаша имъ дары светлы, и начаша имъ тихо глаголати о смирении и от всего сердца своего нелестно молить царя Шихаллея, яко да идеть къ нимъ на царство ничто же сумняяся: "Молим тя, глаголаху: "волный царю, и клянемся вамъ, воеводамъ великимъ, всемъ, не погубите насъ до конца, рабъ своих, но приимите смирение наше и покорение; великий градъ нашъ и вся земля державы его предъ вами есть и ваша будетъ; у насъ же на царстве несть ныне царя и того ради меже нами бываетъ мятежь великъ и межусобица и нестроение земное. Ты же, аще помилуеши насъ, царю, все зло наше забудеши и не помянеши древния обиды своея, не мстиши намъ, и царицу нашу возмешь за собя, то все царство наше со всеми повинно ти будетъ и не сопротивно!".
  
  Царь же, советовавъ съ воеводами (яко же и наказавъ имъ самодержец во единой мысли жити), и о себе ничто же творити, и приять смирение Казанцев, и няся быти у нихъ царемъ на Казани и царицу поняти. И приезжаху Казанцы на взговоръ по 15 день, и пироваху и веселяхуся у царя и воеводъ; уложися царь съ Казанцы между собою мир вековечный. И приехавъ въ Казань велможи возвестиша царице все, яко мир со царемъ совершенъ, прияше и царство предаша ему: "И тебе хощет поняти".
  
  О царицыне отраве, даньной на смерть царю, и о гневе его на царицу. Глава 36.
  
  Она жа, аки на радости велице, посла ко царю некия дары честны и царское некое брашно и питие смертно устроивъ; онъ же повеле поискусити, часть малу дати псу съести, (питие) же излити: песь же, брашна того языкомъ своим лизнувъ; и ра(з)торже его на кусы. Другоицы же приела къ нему срачицу, делавъ рукама своима; царь же дастъ ей носити служащему своему, на смерть осуженному: отрокъ же, егда воздеже на себе срачицу, и въ томъ часе паде на землю, торгаяся, вопия, и умре, яко всемъ ту бывшемъ, видевъ сие, устрашитися.
  
  Царь же изветъ сотвори о ней Казанцемъ, глаголя, яко: "По вашему научению сотвори мне сия царица!". Они же кляхуся, неведуще сего, и даше ему волю, яко хоще съ нею.
  
  И за сие зло разгневался на ню царь, и яти цар(иц)ю къ Москве посла, яко прелютую злодеицу, и со младым лвовищичемъ, сыномъ ея, и со все царскою казною ихъ.
  
  Казанцы же, сведаша извесно о ней, не сташа со царемъ в-преки, что царь слово свое и клятву свою преступи, - но и подустиша, и волю ему даша извести царица невозбранно изъ Казани, яко да не все царство погибнет единые ради жены; глаголаху, яко: "Составляемъ миръ и любовь, и какъ бы скорее скорби и печали минута, она же воздвизаше брань и мятежь, в правду сего изгнания достойна есть!".
  
  <...>
  О изведении царицы (с)ыном ея из Казани и о плачи ея. Глава 38.
  
  Егда ведоме быти царице изъ Казани, тогда посла по ню царь великого воеводу Московскаго, князя Михаила <ошибка, надо Петра> Сребрянаго и 3000 вооруженныхъ вой съ нимъ, 1000 огненыхъ стрелцовъ. Воевода же, вшедъ во градъ, взя царицу и со царевичемъ ея, яко смирну птицу некую въ незде съ единымъ малымъ птенцемъ ея, въ полатах ея и въ пресветлыхъ светлицахъ, не трепещуще же ей, ни биющеся, и со всеми любимыми рабынями, великородныхъ женами, и отроковицами, жившеми съ нею въ палатехъ: не ведав царице взятия своего; аще бы ведала, то сама ся бы убила.
  
  Вшедши же къ ней воевода съ велможами Казанскими въ полату, одеянъ во златую одежу, и ставше предъ нею, и снемше златыи венець со главы своея, рекше къ ней слово тихо и честно: "Поймана еси, волная царице Казанская, великимъ Богомъ нашимъ Исусъ Христомъ, (им же) царствуютъ на земли вси царие, служаще ему, царие и князя и власти содержатъ до воли его, и богатии величаютца, и силнии похваляютца, и храбрствуютъ, и Той Господь надо всеми единъ, и царь царемъ, и царству его несть конца; и Тотъ ныне отьемлетъ царство твое отъ тебе и предаетъ тя съ нимъ въ руце великому и благочестивому самодержцу всея Русии, его же повелениемъ приидохъ азъ, раб его, послан къ тебе. Ты же готова буди скоро съ нами поити!". И она же, разуме толко речь его, и впротивъ слова его воспрянувъ отъ высокаго места своего царскаго, на немъ же седяще, и ста подержима подъ руце рабынями ея, и умили съ тихостию отвеща (р)ечью варварского языка (сво)его: "Буди воля Божия и самодержца Московскаго...", - и, слово то изрекши, и зарасися отъ руки рабынь о светлишныи помостъ, съ великимъ гласомъ плачевнымъ, подвизающися собою на плачь и то бездушное камеиье. Тако же и честные жены и красные девицы, живущия съ нею въ полате, яко многия горлица, загозица, жалобно плачевные гласы горкия] на весь градъ востираху, лица своя красные деруще, и власы рвуще, и руце и мысца своя (кусающе). И восплакася по ней весь царевъ дворъ, велможи и властели, вси царские отроцы.
  
  И слышаще плачь той стечахуся народи къ цареву двору, и тако же плакахуся, и кричаху неутишно, и хотяху воеводу жива поглотити; аще бы мочно, то и воя бъ его камениемъ побили Казанцы; но не даша имъ воли ихъ властелие и, биюще ихъ шелыгами, и батаги, дреколемъ, разгоняху ихъ по домомъ. И похватиша царицу отъ земля стояще ту съ воеводою ближни ея стареишии и велможие, мало не мертву; и, егда отлияше водою, и утешаху ю. И умоленъ бысть той воевода царицею, да еще мало помедлитъ царица въ Казани.
  
  Онъ же, у царя и у воеводы спросяся, дасть ей 10 день пребыти въ полатахъ своихъ, за крепкими стражьми, да не убиетца сама собя, давъ ее брещи велможамъ Казанскимъ, и самъ почасту ходя назирати; и стояще ва Цареве же дворе во инехъ полатахъ, не просто, но бергом(ъ) от вой своихъ, да не зло некое не въ ведоме Казанцы учинять надъ нимъ лукавствомъ своимъ. И преписаваше цареву казну, и переписав всю и до единого праха и запечатав самодерьжцовою печатью, и наполни до угружения 12 великихъ ладей златомъ и сребромъ и сосуды сребрянными и златыми, и украшенными постелями, и многразличными одеянми царскими, и воинскими оружии всяцемы, и выеха из Казани преже царицы со инемъ воеводою в Новы градъ, послав за казною ихъ хранителя Казаискаго царева, да той самъ пред самодерьжцем книги счетные пложить.
  
  И по 10 днехъ поиде воевода изъ Казани. За нимъ поведоша царицу исъ полатъ ея, въ следъ воеводы, несуще ю под руце, а царевича сына ея на рукахъ предъ нею несяху пестуны его. И просися у воеводы царица проститися у гроба царева; воевода же отпустивъ ю за сторожми своими, а самъ тутъ же у дверей стояше неда(ле)че.
  
  И влезши царица в мечеть, где лежаше царь eя умрый, и сверьже златую утварь зъ главы своея, и раздра верхние ризы своя и терзающе и нохтми, деруще лице свое и въ перси бьюще, воздвигши умиленный свой гласъ, и плакаше горко, вопия, глаголя: "О милый мой господине, царю Сапкирее, виждь ныне царцу свою, (ю)же любилъ еси паче всехъ женъ своихъ: се ведома бываю въ пленъ иноязычными воины на Русь, и съ любимымъ твоимъ сыномъ, яко злодеица, не нацарствоваше съ тобою много летъ, не нажившися. Увы и мне, драгий мой животе, почто рано заиде красота твоя ото очию моею по(д) темною землю, оставивъ мене вдо(во)ю, а сына своего сиротою и младенца еще! Увы мне, где тамо живете, да иду тамо к тебе, да живу с тобою, и почто ны остави зде? Увы и намъ, не веси ли сего? Се бо предаемся въ руце ненадеемымъ супостатомъ, Московскому царю; мне же убо единой не могуще противитися силе и крепости его, и не имехъ помогающихъ мне, и вдахся воли его... Увы и мне, аще ото иного царя коего пленена быхъ была, единаго языка нашего и веры, то шла бы тамо не тужила, но с радостию и без печали. Ныне же, увы и мне, мой милый царю, послушай горкаго моего плача, отверзи ми темный свой гробъ, и поими мя къ собе живу, и буди нам гробъ твой единъ, тебе и мне, царская наша ложница и светлая полата. Увы и мне, господине мой царю, не рече ли ти иногда. зъ болезнию душа, болшая твоя царица, яко добро тогда будетъ умершимъ и неродившимся, и се не збысть ли ся тако? Ты же сего ничего не веси. И ныне намъ прииде живым горе и болезнь! Приими, драгий господине-царю, юную и красную царицу свою, и не гнушайся мене, ко нечисты да не наслдятца иноверныи красоты моея, и да не буду лишена отъ тебе конечне, и н(а) землю чюжую не иду и въ поругание, и въ смехъ, и во иные людие в незнаемые, и в веру, в языкъ чюжь! Увы и мне, господине, кто пришедши ми тамо плачь мои утешитъ, и горкия слезы моя утолитъ, и скорбь души моей возвеселитъ, или хто посетитъ мя? Несть м(и) никого же! Увы и мне, кому тамо печаль мою возвещу: къ сыну ли наш(ем)у, - но той еще млечные пищи требуетъ, или ко отцу моему, - но той отсель далече есть, хъ Казанцем ли, - но они чрез клятву свою самоволиемъ отдаша мя. Увы и мне, м(и)лый мой царю Сапкирею, не отвещаеши ми ничто же, и горкия своея царицы не (слышаши) ли? Се при две(ре)х, зде, немилостивые воины стоятъ и хотятъ мя, яко зверие дивии серну, восхитить от тебе. Увы и мне, царица твоя бехъ иногда, ныне же горькая пленница, и госпожа именовахся всему царству Казанскому, ныне убогая и ходая раба! И за радость и за веселие плачь и слезы горкия постигоша ны, и за царскую утеху сетование болезненно и с(к)орбные беды обыдоша мя! Уже бо плакитися не могохъ, ни слезы же текутъ отъ очию моею, ослепоста бо очи мои отъ безмерныхъ и горкихъ слезъ, и премолче гласъ мой от многаго вопля моего!".
  
  И ина такова ж многая причиташе царица, кричаще, лежаще у гроба, яко два часа убивающеся на земли, яко и самому воеводе-приставнику прослезитися, улановемъ же и мурзамъ, и всемъ предстоящимъ ту многимъ людемъ плаката и рыдати. И приступиша къ ней царевы отроцы, повелениемъ приставника-воеводы, (с) служащими рабичми ея и подняшаю от земля, аки мертву, ъс полу, и видеша ту вси людие открыто лице ея, кроваво все отъ ноготнаго драния, и от кукшения отъ слез ея. Красоты (ея) ото обычныхъ ея велможъ болшихъ, всегда входившихъ къ ней, от земскихъ, нихто же нигде никако же виде! Ужасеся приставникъ воевода, яко не убреже ея, бе бо царица та образомъ зело красна велми и въ разуме премудра, яко не обрестися тако(и) лепоте во всей Казани въ женахъ и въ девицахъ, но въ Русскихъ во многихъ на Москве, во тщеряхъ и въ женахъ боярскихъ и въ княжнахъ.
  
  О утешении глаголех воеводы ко царице и о провоженне (е)я от народа Казанскаго. Глава 39.
  
  Воевода же приставникъ, близъ пришедъ къ ней, и болшия велможи Казанские увещаваху царицу сладкими словесы, да не плачет и не тужит, глаголющи ей: "Не бойся, госпожа царица, и престани от горкаго плача! Не на безчестие и не на казнь, и не на смерть идешь с нами на Русь, но на велику же честь к Москве тя ведем; и тамо госпожа многим будеши, яко же и зде была еси в Казани; и не отоиметца от тебе честь твоя и воля; а самодержец милость велику покажет тобе, милосерд бо есть он ко всем и не возпомнить зла царя твоего, но паче возлюбит тя, и даст ти на Руси некия грады своя, в место Казани, царствовать в них, и не оставить тя до конца быти в печали, в тузе, и скорбь твою и печаль на радость преложить. А на Москве есть многа царей юных, твоея версты, кроме Шихаллея-царя, кому понята тя, аще вохсощешь за другаго мужа посягнути. Шихаллеи бо царь уже стар есть, ты же млада, аки цвет красный цветяся, или ягода вишня во сладости наполнена; и того ради царь не хощет тобя взять за собя. Но то есть в воли самодерьжцеве, яко же той похочет, то и сотворит о тебе. Ты же не печалися о том, ни скорби!".
  
  И ведоша ю из града честно всем народом градским мужи и жены, и девицы, и мал и велик, н(а) брег Казани-реки, выюще горко по ней, аки по мертвой, вси от мала и до велика. И плакася ея град весь и вся земля неутешимо лето целое, поминающе разум ея, и премудрость, и к велможем честь, и к средним, к обычным милование, дарование, и ко всему народу брежение велие. И приехав царица в колымазе своей на брег к реке и подняша ю под руки из колымаги ея, не можаше бо стати сама о себе от великие печали, и обратися поклонися всем Казанцем; народ же Казанский весь припадоша на землю на коленях своих, поклонение свое дающе ей посвоиски.
  
  И введоша ю в уготовленны ей во царскии струг, в нем же когда царь на потеху ездяше, - борз хожению и подобен летанию птичну, и утворен златом и сребром; и место царицыно посреди струга, теремец цклянои доспет, светел аки фонарь, злачеными цками покры, в нем же царица седяше, аки свеща горя на все страны видя. С нею же взят воевода 70 жен, красных девиц 30, благородных, на утеху царице. И положиша ю в теремце на царской постеле ея, аки болну и пьяну, и пьяну упившуся непросыпною печалию, аки вином, воевода же и велможи Казанские и поидоша по своим стругом. Мнози же от гражен простых, черн, пеши провожаху царицу, мужи и жены и дети, по обема странама Казани реке идущи, очима зря(щ)е в след ея, докуды видети, и возвращахуся назад с плачем и с рыданием великим. Пред царицею же, впреди и создай, в боевых струзех, огненые стрелцы идяху, страх велик дающе Казанцем, силно бьюще из пищалеи. И проводиша царицу велможи и обычные Казанцы до града Свияжского, и вси возвратишася в Казань, тужа(щ)е и плачюще, и полезная впредь о животе своем промышляюще.
  
  О поведении царицы къ Москве изъ Казани и о плаче ея отъ Свияского града идучи.. Глава 40.
  
  И проводиша царицу отъ Свияжского града 4 воеводы съ силою до Рускаго рубежа, до Василя-города; третей же воевода, приставникъ царицынъ, боя(ш)еся, егда како отдумаютъ Казанцы, роскаютца, и состигши, царицу отъимут (у) единаго воеводы, многажды бо изверившеся преступающе клятву.
  
  Царица же Казанская, егда поведена бысть къ Москве, горко плякашеся, Волгою едущи, зряше прямо на Казань очама: "Горе тобе, градъ кровавый, горе тебе, градъ унылый! Еще гордостию возношишися, уже бо спаде венець со главы твоея, яко жена худая, вдова, являеши ми ся, осиротевъ, и рабъ еси, а не господинъ! Преиде царьская твоя слава вся и кончася, ты же, изнемогши, падеся, аки зверь не имущи главы си! Ни срамъ ти есть, аще и Вавилонская стены имел еси и Римския превысокия столпове, то ни таковы от таковаго царя силнаго устояле еси, всегда от него воевану и обидиму. Всяко бо царство царемъ премудрым содержитца, и столповы рати силни и воеводами крепкими бывают! И безъ техъ ныне, хто тобе, царство, не одолеетъ? Царь твой силный умре, и воеводы изнемогоша, и вси людие охудевше и ослабеша, и царства иные не сташа за тобя, ни вдавше пособия ни мало, и темъ всячески побежденъ еси. И се со мною возплачися о себе, красный граде, воспомянув славу свою, и празницы, и торжествия своя, и пиршества, и веселия всегдашяя! Где ныне бывшая въ тебе иногда царьския пировя и веселия? Где уланови, и князи, и мурзъ твоихъ красование и величание? Где младыхъ женъ и красныхъ девиць ликове и песни, плясание? Вся та ныне изчезоша и погибоша, и въ техъ местъ быша в тебе многъ народная стенания и воздыханые, и плач, и рыдание непрестанно. Тогда въ тобе реки медявяные, потоцы виненыя тецаху, ныне же въ тебе людей твоихъ кровъ проливаетца, и слезъ горящихъ източницы протекаютъ и не изсякнутъ, и мечь Рускый не отрыетца, и дондеже люди твоя вся изгубитъ. И увы и мне, господине, где возму птицу борзолетную, глаголющу языкомъ человеческимъ, да пошлю ко отцу моему и матере, да возвестить случшаяся чаду их? И суди Бог, и мести во всемъ супостату нашему и злому врагу, царю Шихаллею. И буди вся наша на немъ и на всехъ Казанцехъ, что предаша мя ему; и ятъ мя по воле ихъ самодержцу, мя оболстивъ, не хотя мя, пленницы, понята и болшею женою имети, но единъ хотя, безъ мяня, царствовати зъ женами своими въ Казани, и разгневатися на мя сотвори великаго князя-самодержца, и его повелениемъ изгоняетъ насъ изъ царства нашего неповинно. И за что насъ лишаетъ и земля нашея и пленуетъ? И болши сего не хотела быхъ отъ него ничего, но толко далъ бы мне где въ Казани улусецъ малъ земли, иже бы могла до смерти моей прожита въ немъ; или бы мя отпустилъ во отечество м(о)е, въ Нагайскую орду, ко отцу моему Исупу, великому князю Заяицкому, от тоя же страны взята есмъ за царя Казанского, да тамо жила быхъ у отца моего въ дому, сидела вдовою, аки неугодная раба его, света дневнаго не зря, и плакалася сиротства и вдовства моего до смерти моея. Но того бы ми лутче было - где царствовахъ съ мужемъ моимъ, ту и заточение нужное прияти, горкою смертию умрети, неже къ Москве быти веденей, въ поругание и въ смехъ, на чюжей земли, на Руси, и во всехъ нашихъ Срацынскихъ ордахъ, отъ царей и отъ князей владомыхъ, и ото всехъ людей горкою пленницею слыти!".
  
  И хотяше царица сама ся убити, но не можаше, приставника ради крепкаго бержения. Ведущи же ю приставницы, не можаху утешити всяко, и до Москвы путемъ идущи, отъ великого умиленнаго и горкого плача ея, обещевающе ей великия чести отъ царя-самодержца прияти.
  
  Приставникъ-воевода, аки орел похища себе сладок (лов), помчаше царицу, не мотчая день и ночь, скоро бежавъ въ лехких струзехъ до Нижнего Нова города, отъ того же града по Оце реке къ Мурому и къ Володимерю; из Володимеря же посади на царския колымаги на красныя и позлащенныя, яко царице честь творяще.
  
  Приложение 2. "Бейт Сююнбике". Приписывается Казанской царице, перевод Фариды Сидахметовой. Судя по содержанию, закончен позже 1566 г., переведен местами неточно (Александру Сафакиреевичу вменен при кончине 6-летний возраст вместо 16 лет), но, похоже, что подлинный. Кому, кроме гордой царицы казанской, могло придти в голову, что она лишь младшая у Сапа-Гирея, кто, кроме нее, мог "уменьшить" число ханских жен, дабы удержать за героиней законный статус от самого 1535 г.? Абсолютно нелогично - для других литераторов, но не для Сююнбике, по жизни, изгнанной за политические, а не личные преступления, в бейте стоят обличения новой молодой жены Шигалея (упоминание в переводе Ядгар-хана, думаю, вновь ошибка переводчика), которой тот обзавелся в Казани, именно в 1552 г., как это сообщают черновик и копия 2-й редакции (чистовика) Лицевой Летописи [ПСРЛ, т. 29, с.с. 78, 176]. ...Взято из статьи Ф.Ш.Туркменовой (http://festival.1september.ru/articles/616332/):
  1 Ведущий:
  От судьбы никому не уйти -
  Что Всевышний рабу ниспослал,
  То на жизненном бренном пути
  Человек испытает сполна.
  В пятьсот пятнадцатом году я в этот мир пришла
  И под родительским крылом, не зная бед, жила.
  О том, как много зла и слез мне выпадет в судьбе,
  Не ведала, и ты, кудай, не смог помочь рабей
  Сююмбике меня зовут, во мне ногайцев кровь.
  Но где величие мое, где мой отцовский кров?
  Где юный смех и ясный взор, сияние чела?
  Где времена, когда княжной я у отца жила?
  Когда исполнилось всего восемнадцать лет,
  Пришла пора покинуть дом, идти за мужем вслед.
  В Казань из Крыма привела судьба меня тогда -
  Мне мужем стал казанский хан. Но вот пришла беда:
  2 Ведущий:
  От неприятельской руки погиб хан Женали.
  Так в первый раз тоска и боль на сердце мне легли.
  Всего два года я была царицей и женой.
  А сколько горя предстоит мне пережить одной?
  Сююмбике меня зовут, во мне ногайцев кровь.
  Но где величие мое и где мой ханский кров?
  Где юный смех и ясный взор, сияние чела?
  Где времена, когда женой я ханского жила?
  На опустевший ханский трон пришел Сафа-Гирей
  Из Крыма и, держа трех жен, назвал меня своей.
  Настали злые времена - страданье и раздор.
  Сюда направил русский царь свой ненасытный взор.
  Казань в тревоге: не понять, кто свой сейчас, кто враг.
  И много стало меж князей междоусобных драк.
  Так правил хан Сафа-Гирей, и в битвах гиб народ.
  Сгущались тучи, а враги стояли у ворот.
  С Сафа-Гиреем прожила четырнадцать я лет.
  Но доля хана тяжела, полна забот и бед.
  А за Казанскою стеной давно идут бои.
  Парит над городом беда, раскрыв крыла свои.
  Так гибнет мир и меркнет свет: в такой тяжелый час
  Сафа-Гирей, несчастный муж, и ты покинул нас.
  Я не печалюсь о себе - мой Утемышгирей,
  Двухлетний сын мой сиротой остался, соловей.
  1 Ведущий:
  Сююмбике меня зовут, во мне ногайцев кровь.
  Но где величие мое и где мой ханский кров?
  Где мирный век, когда женой я ханского жила?
  Сын сирота, сама - вдова. Как доля тяжела!
  Московский хан мою Казань уж хочет захватить,
  Зовет к себе продажных мурз и просит в мире жить.
  "Не дам в обиду вас", - твердит, плетет неволи сеть.
  И мало сил у мурз, никто не хочет умереть.
  Они не слушают меня, и перемирья час
  Нарушив, ханский трон, предав, они покинут нас.
  Ногайцы, Крымцы и Казань распались - кто куда.
  Где дружба прежняя, союз? Но не одна беда
  Ко мне пришла, и я без сил. Мне трон не удержать.
  2 Ведущий:
  Здесь каждый ханом хочет стать, а мне куда бежать?
  Как одинока я была в отчаянье своем,
  И мысль тогда ко мне пришла: "Когда-нибудь умрем.
  Какую память о себе оставим в дымке лет?"
  И на могиле хана я воздвигла минарет.
  Когда мне будет тяжело, я на него взгляну...
  Князья казанские, себя желая обелить,
  Немало приложили сил, чтобы меня пленить.
  К кому за помощью идти? Померк мой ясный взор.
  В неволе ждут меня теперь бесчестье и позор.
  Вот двое под руки меня уже ведут к арбе.
  И я в бессилии долго шлю проклятие судьбе.
  1 Ведущий:
  Сююмбике меня зовут, во мне ногайцев кровь.
  Но где величие мое и где мой ханский кров?
  В печали я, глаза в слезах и нет на мне лица,
  Я пленница, без родины - и бедам нет конца.
  В последний раз на свой народ я подняла глаза -
  Все плачут... Чей-то голос мне любя тогда сказал:
  "Он милостив, московский хан". А город все гудит.
  Не знает он, кто предал нас. Прижав дитя к груди,
  Так я подумала тогда, что людям я нужна,
  Всем плачущим.... Но никому я верить не должна!
  Меня в кибитку завели.... Сквозь слезы, как в бреду,
  Я поняла, что никогда назад я не приду.
  Когда мне кто-то пожелал счастливого пути,
  Сказала я: "Прощайте все. Назад мне не прийти".
  И на колени пал народ вдоль яра, где река.
  Кто смел, поближе подошел, а кто - издалека.
  В последний раз на город свой смотрю, как пред концом.
  Остался он, мой сирота, с заплаканным лицом.
  "Несчастный город, ты лишен короны золотой.
  И участь мне твоя страшна, когда враги придут
  И величавые дворцы с лица земли сотрут."
  2 Ведущий:
  Сююмбике меня зовут, во мне ногайцев кровь.
  Но где величие мое и где мой ханский кров?
  Вчера хозяйкою была я царского дворца.
  Теперь в плену и сирота. А бедам нет конца.
  За мною много верст мне виден был печальный минарет.
  Я плачу вновь, изнемогла: сил на надежду нет.
  "Прощай, не знаешь ты, куда судьба меня несет.
  Мой минарет, храни себя. Ничто нас не спасет.
  На прахе хана я тебя воздвигла, и судьбой
  Навеки именем одним мы связаны с тобой".
  И минарет уже вдали. И вот исчез из глаз.
  Все дальше от родной земли несет кибитка нас.
  1 Ведущий:
  Сююмбике меня зовут, во мне ногайцев кровь.
  Но где величие мое, где ханский трон и кров.
  В печали я, глаза в слезах, и нет на мне лица.
  Сын-сирота, сама в плену. И бедам нет конца.
  Как хищный сокол жертву нес в когтях, так и меня
  Несет, покачиваясь, вдаль, кибитка в два коня.
  Вот город Зуя впереди, сюда в недобрый час
  Князья, бояре собрались,, чтоб поглазеть на нас.
  Три дня мы были здесь, совсем не видя белый свет,
  Как в трауре. Но никому до нас и дела нет.
  Отсюда повезли в Москву - дорога жестока
  К нам, пленникам... Уж не в Казань плывут ли облака?
  И много дней прошло, пока в Москву мы добрались.
  Кто знает, что нас дальше ждет, надейся и молись!
  Вот нас куда-то завели в девичью. А потом
  Растерянные, мы вошли в какой-то темный дом.
  Здесь десять дней под стражей мы томились. Страшно ждать
  В неведенье и день и ночь. И некого позвать.
  Вот двое из бояр пришли и говорят: "Аида!"
  Бесправны мы, несчастны мы. Кто скажет мне, куда
  Они теперь меня ведут с ребенком. Может - смерть?
  Дадут ли нам неверные спокойно умереть?
  Но нет, ввели нас во дворец, там множество людей.
  Все смотрят хмуро. Вот и царь, взглянув из-под бровей,
  Сказал мне грубо: "Сын ваш здесь останется, а вас
  Я замуж выдам". У меня забрали в тот же час
  Зеницу ока, соловья, сыночка моего.
  Последней радостью он был, лишили и его.
  Я позже слышала: попы, дитя к себе забрав,
  Крестили, веры истинной огонь в нем затоптав.
  2 Ведущий:
  Сююмбике меня зовут, во мне ногайцев кровь.
  В пыли величие мое, потерян трон и кров.
  В печали я, глаза в слезах, и нет на мне лица.
  Осталась я совсем одна. А бедам нет конца
  Теперь соперница моя ликует: нет меня
  В Казани. Манит, ее трон, могуществом пьяня.
  За ханом в Астрахань гонцов шлет. Юный Ядигер
  Стал мужем ей - сбылась мечта ее, она теперь
  Казанью правит. Но народ безмолвно зол и ей
  Он скоро скажет: "Подожди, в коварности своей
  Сама сгоришь..." и в тот же год московский царь меня
  Насильно замуж отдает. Я, злобы не тая,
  Женою стала Ших-Али Касимовского. Он
  Всю жизнь врагом Казани был, ему казанский трон
  Давно покоя не давал. И, взяв меня женой,
  С царем московским вместе он пошел в Казань с войной.
  1 Ведущий:
  Сююмбике меня зовут, во мне ногайцев кровь.
  Но даже если мне вернут мой царский трон и кров,
  Казани нету у меня. И не смогу забыть
  Ту боль, что столько долгих лет пришлось мне пережить.
  А Ших-Али пришел в Казань и взял ее войной,
  Снял головы с продажных мурз. И Ядигер с женой
  Уже в плену и испытать придется им сполна
  Все потрясенья, что и я. Утешиться б должна!
  Но, видно, больше никогда счастливой мне не быть -
  Покинул этот тленный мир мой сын. И не забыть,
  Как разлучил меня с ним царь. Погиб мой соловей
  В шесть лет. И я опять горю одна в беде своей.
  Сююмбике меня зовут, во мне ногайцев кровь.
  Все в прошлом. Я в мою Казань вошла царицей вновь.
  Но, ни молитвой, ни слезой печали не унять,
  И кроме жизни у меня уж нечего отнять.
  Беспечный, скорбный и святой, счастливец и гордец -
  Все прахом станем, все умрем, всему - один конец.
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"