Весна. Вторые майские праздники. Полдень. Тепло и поэтому пора не только копать, но и сеять. Я, председатель садового товарищества "Снеговик", выхожу на центральную улицу и чувствую в майском воздухе что-то странное. Не слышен стук лопат. Отсутствует треск досок. Нет позвякивания цинковых ведер. Не пахнет навозом и шашлыками. Я тревожусь, втягиваю ноздрями воздух и тут же обнаруживаю то, что меня слегка успокаивает, - поют птицы.
Я начинаю движение по улице и заворачиваю в первый же дачный двор. Там никого. В земле торчат две лопаты, дверь дома открыта. Я вхожу, предполагая увидеть хозяев убитыми топором, но они оба сидят за круглым столом посреди комнаты и читают бумажные книги. Каждый по одной. Они быстро поворачивают головы, отрывисто здороваются и хотят вновь погрузиться в чтение, но я спрашиваю. Я спрашиваю их, почему они не копают, почему не на улице, не под солнцем.
- Сейчас, сейчас, - добродушно отвечает Семен Сергеевич, - скоро, скоро пойдем, но этот Александр Афанасьевич, этот Потебня не отпускает. Я начал читать в полдевятого и не могу толком поесть. "О мифическом значении некоторых поверий и обрядов", это замечательно. Ранняя работа, 1865 год, но как добротно, как современно и пылко.
- Что? - спрашиваю я, - Потебня? Вы читаете Потебню, а что читает Раиса Федоровна?
- Она тоже читает Потебню, - сообщает Семен Сергеевич, и в глазах его я вижу непонятное удовлетворение. - Она тоже его читает, но начала сразу с "Теоретической поэтики", сразу с нее.
- Глава "Синекдоха и эпитет", - уточняет Раиса Федоровна, - уже на 167 странице.
Я резко разворачиваюсь и ухожу в сторону следующего дома, чтобы спросить соседей, что случилось с этим семейством, но войдя на участок, тоже никого не обнаруживаю. Я кричу вопросительным криком, и на голос мой в окне второго этажа возникает Геннадий Палыч с толстой книгой в правой руке и карандашом в левой.
- Не кричите так громко, председатель, - просит он почти шепотом, - вы помешаете Ольге Ефремовне осваивать Веселовского. Она глубоко не вникает, но все-таки. Столкнувшись с таким надо сосредоточиться. Это вам не у клубники усы подрезывать.
- Прошу простить, - сообщаю я и тут же спрашиваю, - а что же осваиваете вы Геннадий Палыч?
- Я не осваиваю, - по-доброму улыбается земледелец, - пролистываю, кое-что подчеркиваю, по верхам, по верхам. До вечера надо успеть, чтобы вскопать хотя бы полгрядки для огурцов.
Я забываю спросить, кого подчеркивает и пролистывает Геннадий Палыч, разворачиваюсь и иду в следующий дом, где живут люди помоложе и попредприимчивее.
На их участке меня встречают недостроенная теплица, недостроенные качели, недоделанная собачья будка. Хозяин Володя сидит на плетеном стуле и читает "Как делать стихи" Маяковского. Это я успеваю заметить самостоятельно, подойдя вплотную и заглянув в брошюру. Из дома кричит его жена Галинка, чтобы он прекратил читать "Как делать стихи" и начал делать теплицу, но Володя раздраженно отвечает, что он будет читать "Как делать стихи", а после прочтения будет делать стихи, а не собачью будку и не качели. Меня Володя не замечает, и я захожу в дом, нахожу там лежащую полуголую Галинку и читаю название на обложке книги, которую она держит над лицом одной рукой, в другой руке у нее сигарета. "Проблемы поэтики Достоевского".
Ухожу от Галинки, прохожу мимо Володи и слышу предсказуемое:
- Бахтин, конечно, глубже Маяковского, но Маяковский эффектней.
Я направляюсь прямо к одинокой старушке Кирпичниковой, которая живет за забором, и нахожу ее на грядках, сидящей на ящичке из-под овощей и читающей тоненькую книжечку. Лопата, тяпка и маленький совочек валяются поодаль.
- Знаете, господин председатель, в юности я дважды имела связь с каким-то студентом, теперь понимаю, что филологом, и он несколько раз шутил при мне шутку, значение которой я не понимала. Он жаловался, что пострадал из-за какого-то Волшебникова, что завалился на экзамене именно из-за его темы. А я смеялась над этой смешной фамилией, но вот держу в руках "Основы стиховедения" Владислава Евгеньевича Холшевникова и не понимаю печаль юного студента: такая прекрасная работа, так легко написано, как можно было на этом засыпаться.
- А почему вы не работаете? - спрашиваю я, глядя на разбросанный инвентарь. - Уйдет время, вы не вскопаете, не бросите зерна в землю.
- Ах, дорогой друг, - покачиваясь на ящике, отвечает старушка Кирпичникова, - всю жизнь я работала на железной дороге и вот сейчас присела почитать без стука колес нечто значительное, нечто важное, а вы мне про зерна, про нашу малопродуктивную почву. Когда я голосовала за ваше председательство, думала, что вы тоньше и глубже смотрите на приоритеты этого мира.
Я ухожу от Кирпичниковой, поблагодарив за отданный голос, и через минуту вхожу к Журабовым. От них я ухожу через три минуты, про себя отметив, что закройщица Журабова читает краткий курс "Поэтики" Томашевского, а ее супруг сварщик "Опыты фонетических чередований" (1895) Ивана Александровича Бодуэн де Куртенэ. Две голодные кошки бродят вокруг супругов и уже долго не могут получить положенное питание.
В следующем адресе меня встречают фразой: "Посевная - дело хорошее, но исследование особенностей языка поэта-футуриста Велимира Хлебникова в исполнении диссидента Романа Якобсона все-таки поважнее". Я ухожу, не возражая, и через пару минут выслушиваю пожилую женщину Хворову, возле которой трется ее рассеянный муж Хворов.
- Да, - говорит она мне, - будущее моих кабачков меня волнует, но если бы вы не расхаживали по участкам, а прочли предсмертную работу Льва Щербы "Очередные проблемы языковедения" 1944-го года, до вас бы кое-что дошло. Вы бы в чем-то стали разбираться немного глубже. Даже мой супруг за последние несколько часов стал оценивать вопрос "активной" и "пассивной" грамматики намного острее, чем все предыдущие годы, а ведь он служил администратором в городских банях и знает правду разговорной лексики.
Я обещаю ознакомиться со Львом Щербой и ухожу от Хворовых к Баяновым.
- Мы еще не работали сегодня, - сообщает мне Баянов старший. - Я и моя сестра Анна Николаевна вместе читаем "Формальный метод: Антология русского модернизма", это работа Тынянова, вы же знаете. А сынок балуется "Поручиком Киже", но, простите, я смотрел фильм, и мне как-то не показалось. Проза Тынянова - не мое, а забор мы еще докрасим.
От Баяновых я устремляюсь к молодоженам Пыльниковым и вижу, что молодожены увлечены древностью.
- Алексей Шахматов. "Древнейшие редакции Повести временных лет" (1897), - сообщает мне Пыльников, - сначала как-то не заходило, и мы даже подумали прерваться и вскопать вон ты узенькую грядку для моркови, но одумались и увлеклись. Хотите, моя жена почитает вслух, а мы послушаем? Вы же никуда не торопитесь?
- К сожалению, - отвечаю я Пыльниковым, - мне надо посмотреть, как работают ваши соседи, помешанные на тепличном хозяйстве.
- Они с утра в теплицах, - уверяет Пыльников, - с утра как зашли, так и не выходят.
Соседей молодоженов Пыльниковых я, действительно, застаю в теплицах. Они сидят на принесенных стульях и читают.
- Немножко Филиппа Фотрунатова с утра, - сообщает мне сосед Пыльниковых, - "О происхождении глаголицы". Дочитаем и будем формировать дорожку по центру теплицы.
Я иду дальше, пытаясь угадать, что читает одинокий мужчина Изломский среди кустов войлочной вишни, которыми всегда гордился. Не угадываю. Нависая над вишней, потому что кусты ее густы, но низкорослы, Изломский листает Льва Лосева, замечает меня и произносит:
- Вот так вот копаешься в земле, выращиваешь сочные ягоды и не знаешь, что есть "Диалектика творческого акта", а возьмешь ее в руки, вникнешь, и сразу все как-то по-иному, как-то посвежее.
- И откуда вы ее взяли? - интересуюсь я.
- А стояла между дамскими романами у меня на втором этаже.
"Были вишни, да все вышли", - думаю я и ухожу от Изломского.
Одинокую женщину Глафиру я обнаруживаю лежащей на раскладушке в тени веранды. Ее незанятые работой руки раскинуты, ее ненатруженные ноги сомкнуты, ее рот приоткрыт, из него доносится легкий мелодичный храп, а на животе лежат Манифесты "ОПОЯЗА" Виктора Шкловского. Я не бужу Глафиру, не спрашиваю про посев редиса и укропа, ухожу в многодетную семью Кляксиных.
Кляксины не работают. Впятером они расположились на непаханных грядках вокруг мамаши, которая, жестикулируя, читает книгу.
- Здравствуйте, - сообщаю я, вступая в их круг, - вы решили завязать с садоводством?
- Ни в коем случае, председатель, - говорит папа-Кляксин, - но сначала надо нагнать то, что упустили, сначала живое слово, потом живые стебли. Юрий Лотман. "Семиотика кино и проблемы киноэстетики". Даже дети не желают разбегаться, сидят и пытаются понять. Вы пришли, чтобы присоединиться?
Я ухожу, не ответив. Меня ждут два последних адреса, дальше наше садоводство заканчивается. И я уже слышу, как старуха Аржанская кричит на своего великовозрастного сына:
- Зачем начинать Жирмунского с "Очерков по истории классической немецкой литературы"? Я прочла их рано утром и сразу сказала, что тебе еще рано. Нет, он взял и читает. Как был маленький бестолковщиной, так и вырос дураком.
- Почему вы не побелили ваши знаменитые груши? Вы же делаете это каждую весну, - спрашиваю я с порога и слышу:
- Еще один бестолковщина пришел.
Остается последний участок, на который я вступаю с ощущением полной предсказуемости. Участком владеет учитель русского языка и литературы Алексей Дубов, и я уверен, что он не работает, а читает очередного Потебню. И он, действительно, не работает, но в руках его толстая, отвратительно блестящая книга, на которой так и написано "МарининаДонцоваУстинова". Одним словом и золотыми буквами. "УстиноваДонцоваМаринина". Читать можно в любой последовательности.
Учитель не то чтобы увлечен, но его грабли валяются где-то сзади, а лопат не видно совсем.
- В чем дело, Алексей? Зачем вы не читаете Потебню. Почему вы держите в руках эту маслянистую книгу?
- Знаете что, председатель, - вяло отвечает Дубов, - накушался я вашей потебней, когда учился в педагогическом, теперь меня интересуют только резкие повороты сюжета и легкость изложения.
Я не спорю с учителем, а выхожу с участка и сразу смотрю в поле за нашим садоводством. В центре поля стоит тувинский шаман Сарыг Аксы Хамсара-Хем со своим боевым оленем Сигурдом. Шаман поднимает руку и зовет, я пролезаю через колючую проволоку ограждения и нервно шагаю по недавно вспаханной земле. Подхожу к шаману почти вплотную, и его олень касается теплыми влажными губами моей руки.
- Ну что, председатель, теперь ты видишь, что я не разучился вызывать духов, и духи делаю то, о чем я у них прошу.
- Послушай, Сарыг Аксы, послушай, - начинаю бормотать я неуверенно и бессвязно, - как ты это сделал? Зачем? Они все не работают, что с ними? Они читают какую-то полную потебню, какую-то щербу, про каких-то Волшебниковых, хотят зачем-то делать стихи. За что ты их? Они же дачники, они раньше не все умели читать.
- Ты неплохой человек, председатель, но жадный, - обрывает меня шаман, - я просил для своего оленя десять килограммов ягеля в день, а ты отказал ему. Он плохо кушает. Ему не нравится ваша трава и ваши кусты.
- Ну где же я возьму тебе ягель, дорогой Хамсара-Хем, где же? У нас его никто не выращивает. Хочешь, они будут давать тебе морковь и капусту?
- Эээээ, твоя морковь и капуста, - гудит шаман и машет руками, - водка есть? Давай водка.
- Водки с собой нет, - радостно признаюсь я, - но есть полторы тысячи рублей, вот, вот, возьми, пожалуйста, но расколдуй их, дорогой Сарыг Аксы, расколдуй, чтобы они потрудились.
Олень Сигурд игриво упирается в меня левым рогом. Шаман берет деньги, приближает свое лицо вплотную к моему и почти шепотом сообщает:
- Духи советовали мне превратить ваше садоводство в колхоз, тебя превратить в председателя колхоза, и всех вас отправить в 1938-ой год, и всех вас поразить тем же лингвистическим недугом и посмотреть, как всех вас высылают в Мордовию, но я сказал духам сквозь фиолетовый дым, что с этим можно подождать.
- Подождать, - согласился я с Сарыг Аксы, заметив, как у меня дрожат пальцы рук, - с этим надо подождать.
- Поэтому, через два дня, председатель, встречаемся на этом же месте... и смотри, чтобы я за тобой не бегал.
Я активно киваю головой и повторяю "не-не-не-не-не", в смысле "да-да-да-да-да". Тувинский шаман разворачивается и уходит в поле. За ним семенит его боевой олень Сигурд.
Я долго машу им вслед, пытаясь осознать, как на этот раз все гладко закончилось.
*Биографии и специфику всех упомянутых лингвистов можно найти в Википедии.