Здравствуйте, дорогая тётушка, Зинаида Михайловна! Пишу Вам из военного госпиталя. Хочу Вам сообщить радостную новость - Москва в безопасности! Немцы разбиты, и, кажется, наконец-то приблизился перелом в этой ужасной войне. Да, как всегда Вы правы, в боях я получил ранение. Но, что ж поделаешь? Такова цена победы. Но я быстро поправляюсь, и врачи обещают, что я скоро стану на ноги. Тем более что в нашем госпитале прекрасное трёхразовое питание - уха на обед, а утром и вечером - каши и компот. Иногда дают мясо. Сами понимаете, какая роскошь это мясо в наше с Вами тяжёлое время.
Милая тётушка, боюсь, что Вы остались у меня одна. От Серёжки уже месяц не приходят письма, и я начинаю думать о самом страшном. Как-то он прислал мне фотографию из Орла, где он со своим взводом оседлал "тридцать четвёрку". Фотография мутная и потёртая, но я вижу, как он держится молодцом. Он ведь никогда не был трусом. Ведь Вы, Зинаида Михайловна, знали его с самого детства. Поэтому гордитесь им - живой он или мертвый. Гордитесь им. Он это заслужил.
Вам, наверное, интересно знать, как меня ранили. Не хочу торопиться и начну всё по порядку, чтобы не забыть ничего важного, тем более что у меня есть к Вам небольшая просьба.
Детдомы, как и все подобные учреждения, должны были эвакуировать за Урал. Но с нашей эвакуацией никто не спешил - вперед пропускали эшелоны с заводским оборудованием. Назад шли составы с войсками. Когда нас бомбили, наш воспитатель, Полина Поликарповна, говорила о каком-то заоблачном пансионате в пригородах Свердловска, но я ей не верил. А все верили, как верят в Сталина и Ленина, как верят в то, что советские войска одолеют фашистов. Но немцы уже стояли под Москвой, а пансионат оставался заоблачной сказкой.
Однажды в наш детдом пришёл усатый полковник в начищенных до блеска сапогах и стал вербовать пятнадцати-, шестнадцатилетних парней якобы для работы в тылу. Мой брат был старше всего лишь на год - он выправил дату рождения в паспорте, и ему по-прежнему было семнадцать. Чем я его хуже, что он ушёл на фронт, а я прячусь за чужими спинами, как последний трус? Неужели нужно было сидеть и прозябать от холода в надежде, что и завтра на нашу крышу не свалится авиационная бомба? Многие считали именно так и испугано смотрели на полковника. Возможно, поэтому я первым вызвался добровольцем. Нас должны были отвести на передовую рыть траншеи. В мёрзлой земле делать это чрезвычайно трудно, поэтому любая помощь в этом деле была кстати.
Работать начали как стемнело и копали до самого рассвета. Кормить нас никто не собирался, правда, когда отмерзали руки, давали погреться у костра и по желанию наливали кружку кипятка. Земля была не мягче асфальта, и я до крови растёр руки.
Утром, перед тем как снова посадить нас в ЗИСы, всё тот же полковник собрал нас вместе и ненавязчиво предложил вступить в ряды советской армии. При виде окружающей нас бронетехники и солдат в маскировочный бушлатах, никто не отказался.
Дорогая тётушка, если Вы думаете, что казармы это жилые помещения, хочу Вас сразу в этом разубедить. Ночевали в сарае набитом соломой по три-четыре человека на квадратный метр. Лишь через неделю для нас нашли место в одном из больничных корпусов, где были кровати и пригодное для человека питание. Военному делу нас обучали в Центральной Военной школе служебного собаководства. Это такое заведение, где тренировали собак для пограничных войск, а теперь на этой базе сформировали батальоны собак-миноискателей и собак-подрывников. "Подрывников" ещё называют "истребителями танков", это когда на собаку вешают заряд в два килограмма тротила и учат бросаться под днище танков. Написан целый учебник о том, с какой дистанции нужно пускать собак, как правильно установить штырь на вьюке с зарядом, чтобы, упираясь в корпус танка, он вырывал предохранительную чеку и много ещё чего интересного.
К сожалению, поводырем мне стать так и не пришлось. Все пригодные хоть на что-то собаки уже давно легли под немецкие танки, а для новых лаек нужны месяца тренировок, поэтому нашему батальону выпала честь стать главным противотанковым средством в руках Красной Армии. Учитывая решающую роль танков в сражениях, было налажено беспрерывное производство бутылок с зажигательной смесью, которые, по словам полковника Нестерова, было нашим главным и самым эффективным оружием в борьбе с вражеской бронетехникой. Самым крепким ребятам доверяли связки с гранатами, которые нужно было класть под траки "тигров" и самоходных орудий, перед броней которых наша артиллерия бессильна.
Тренировали нас не долго - главное было попасть бутылкой в створки футбольных ворот с расстояния тридцати-сорока метров. Остальное в нашем деле не столь важно. Вечерами нас собирали в тёплой библиотеке, которая казалась настоящим раем, особенно, когда за окном столбик термометра падал ниже двадцати градусов. И тогда на сымпровизированную сцену выходил полковник Нестеров и долго рассказывал о Ленине, о героях революции и о том, как отвержено сражаются советские солдаты на фронтах. Мы долго его слушали, высунув ноги из оледенелых валенок, и восхищались его чистосердечным патриотизмом, преданностью родине и отцовской любовью, которая исходила от него ко всем собравшимся в зале молодым людям.
На фронт нас везли через Красную Площадь. Выглядывая из кузова автомобиля сквозь продранную в брезенте дырку, я, кажется, видел самого товарища Сталина вместе со всей Верховной Ставкой. Но, возможно, это был только мираж, вызванный чрезмерным волнением, потому что утром следующего дня наш батальон вступал в первый бой.
День выдался ни самым морозным. Линия нашей обороны состояла из двух траншей вырытых параллельно на расстоянии двадцати-тридцати метров друг от друга. Во второй размещались пулемётные расчёты и личный состав сто десятого стрелкового полка. А в первой располагались мы. Она была в два раза меньше глубиной и наполовину засыпана начавшимся ещё ночью снегом, поэтому за низким бруствером и припорошенные снегом мы были совершенно не видны неприятелю.
Чтобы мы окончательно не окочурились от холода, нам всем налили по сто грамм водки. Она с жаром разошлась по телу и сделала наступающие клиньями "тигры" какими-то фантастическими и совершенно нереальными. С лязгом гусениц затряслась земля, и теперь даже в траншее становилось неспокойно. Подпустив немцев поближе к нашим позициям, ударили станковые пулемёты, и над головой засверкали пули. Танки дали первый залп, и я прикрыл лицо шапкой. Земля содрогнулась. На голову посыпались комья грязи. От растопленного снега поднялся сизый пар. Мне впервые в жизни становилось страшно. Страшно за себя и за тех ребят, которые рядом прижимались к земле, растирая покрытые инеем бутылки с "коктейлем Молотова". Страшно за родину, которая может не устоять перед лавиной стальных машин, которые уже наезжали на её сердце и с лязгом звенели в моей голове. Страшно и больно за брата, который, может, ещё жив и, сидя в соседней траншее, также ощущает весь ужас настигший нашу родину, и только в этот момент дошедший до наших сердец. Стало тихо и спокойно. Всё замерло, как в диком фильме безумного режиссера, из которого вырезали самый неудавшийся фрагмент и десятый раз подряд прокручивают перед глазами, так что теряется надежда, в то, что когда-нибудь этому ужасу придёт конец.
Я не помню, как началась атака. Но я видел, как сидящий рядом парень одним из первых влез на бруствер и, замахнувшись над головой бутылкой, упал назад в траншею с прострелянной насквозь телогрейкой. С его головы слетела шапка-ушанка и покатилась мне под ноги. Снег побагровел, и в глазах ребят появился страх, но уже не тот, что раньше, а дикий животный инстинкт самосохранения. С пол минуты мы заворожено рассматривали, как по снегу расплывается большое багровое пятно. Из соседней траншеи донеслись недовольные выкрики, и послышались отдельные выстрелы. Залаяли собаки, и где-то справа раздался дикий вопль. Заглянув к нам в тыл, я увидел с дюжину бегущих на нас немецких овчарок. Где-то разбили бутылку со смесью, и сразу потянуло гарью и палёным человеческим мясом. Среди всей этой повальной суматохи и неразберихи, как гром среди ясного неба, прозвучало уверенное русское "ура!" - из траншеи выскочил небольшой человек похожий на полковника Нестерова и, подпалив бутылку со смесью, бросился вперёд. За ним поднялась волна из шестисот человек, и на немецкие "тигры" понеслась другая может быть ещё более страшная сила отчаявшихся ребят, готовых положить голову, только ради того, чтобы хоть единственный немецкий танк не дошёл до Москвы целым.
Любимая тётушка, если Вам скажут, что на войне не страшно - не верьте. Может быть, больше смерти я боялся наложить в штаны. Как я поднялся из своего укрытия и, распрямив грудь, помчался на танки, я совершенно не помню. Не помню, как разбил свою бутылку со смесью и облил ею себе ноги. Слава богу, мне налили не самовоспламеняющуюся жидкость - для неё требовался специальный запал. Я много думал об этом лёжа здесь в госпитале, но вспомнить смог только какие-то отдельные фрагменты. Единственное в чём я уверен, как и уверены в этом мои врачи, так это то, что меня переехал танк. Но не всего, а только половину - по пояс, поэтому мне ампутировали две конечности, и сейчас я катаюсь на утюжках по больничным коридорам. Как Герою Советского Союза мне обещали специальные протезы, так что, когда я Вам говорил, что вскоре стану на ноги, я Вам соврал не полностью.
Дорогая, Зинаида Михайловна, кроме Вас у меня никого не осталось. На детдом наш всё-таки упала бомба, а от брата я так и не дождался вестей. У меня хорошая пенсия по инвалидности и плюс выплаты за орден. Я хотел бы жить с Вами. Я ведь знаю, что у Вас кроме меня тоже никого нет. Отвечайте быстрей. Адрес указан на конверте.
P.S. Чуть не забыл. Напоследок хотел Вас немного развеселить. Недавно ребята смастерили плакат и повесили над дверьми в нашу палату. На плакате был изображён белолицый профиль генералиссимуса со словами: "Спасибо товарищу Сталину за наше счастливое детство". Так что, до скорой встречи. Ваш Андрюша.