Железнов Валерий : другие произведения.

Босиком по жизни

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Агитки - необычные графические подписи Сборник избранной прозы вышел в издательстве "YAM Publishing", Саарбрюккен, Германия, 2012г. ISBN 987-3-8473-8161-7. В издательстве "Altaspera Publishing & Literary Agency Inc.", Канада, 2015г.ISBN 978-1-3290-0355-2

  

Босиком по жизни

  
   Огрубели подошвы моих стоп, шлёпая босиком по бескрайним дорогам жизни, ибо нет на них ботинок с толстой подмёткой, которые могли бы защитить их от острых камушков, скользкой грязи и холодных осенних луж. Много вёрст за моими плечами и сколько их ещё предстоит пройти. Много заживших ран и ссадин на грубой коже. Боль этих ран научила многому. В долгом и трудном пути научился я ходить осторожно, огибая препятствия, посматривая под ноги. Но нет - нет, да ускорится мой шаг, рванусь я куда-то: к восходу Солнца, к чистому прохладному роднику, к цветущим полянам на опушке леса, к белому искристому прибою, что шуршит серой кремнистой галькой, или просто устремляюсь к огню домашнего очага, сулящего долгожданный отдых и покой. И вновь натыкаюсь на валуны горных троп, утопаю в горячей пыли большака, вязну в непролазной грязи просёлков, сдираю кожу о колючки непроходимых зарослей.
   Вот так и душа моя не имеет защитного покрова, который бы укрыл её от грязи, согрел и защитил бы от острых колючек этих дебрей бытия. Как розовые пяточки младенца постепенно, в течение жизни, покрываются толстой кожей, так и душа моя огрубела в долгих скитаниях по извилистым дорогам жизни. Огрубела, но не превратилась в мёртвый булыжник, не покрылась суровой кожей ботиночной подмётки. До сих пор она осталась чувствительной к толчкам и уколам.
   Кто-то, может, скажет: "Ну, и дурак! Не умеешь жить!". Возможно. Это ведь умные учатся на чужих ошибках, а дураки на своих. И пусть я допускал в жизни много ошибок, но я на них учился. Да, я учился на своих ошибках! И становился умней.
   Сейчас я остановился на обочине и оглянулся назад. Много чего там осталось. Боль и страдания, обиды и поражения, яркие краски детства и восторг первой любви, открытия и неудачи, множество друзей и поверженных врагов. Всё это превратилось в груз опыта. Но своя ноша не тянет, и эти знания помогут мне в предстоящем пути. Я буду рад, если это поможет другим.
   И снова в путь, ибо долго оставаться на обочине опасно, превратишься в камень, а остановишься на дороге, затопчут идущие следом.
  
  

Первый снег

  
   Прогноз погоды не был оптимистичным: по области дождь, порывистый ветер, температура 0, +5.
   И вдруг с утра повалил снег! Густой, густой. Большими хлопьями валил он с неба. Шматками влажной ваты ложился на всё, всех, и вся. Ночной промозглый ветер затаился где-то среди ветвей замершего сада. Первый снег всегда долгожданен, он приносит некую радость, осветляет серость осенней хмари, прикрывает надоевшую уже грязную слякоть. И пусть он не долговечен, он скоро растает, но в его свежести слышен голос зимы.
   А этот снег выпал слишком рано и неожиданно обильно. Ещё не настала пора "Золотой осени". Зелень кругом. Румяные яблоки, не до конца сбитые ветром, висят на ветках. Он валил весь день, до темноты, толстым тяжёлым одеялом закрыв обалдевшую растительность. Куст пиона свалился на землю, упругая малина поникла, смородиновые кусты превратились в белых медвежат, а яблони... Яблони окутались белым влажным кружевом.
   Урожай яблок в этом году богатый. Ветки деревьев едва выдерживали тяжесть сочных плодов, склоняясь почти до земли. Собрать урожай не пришлось, и жёлто-розовые наливные яблоки так и остались висеть на ветвях. Осенний ветер пытался стряхнуть их, но лишь наполовину освободил натруженные ветви от тяжести. Яблони слегка приободрились и воспряли.
   А тут такое...! Влажный обильный снег навалился с новой силой. Странное и необычное зрелище. Из-под тяжёлых белых клоков выглядывали краснощёкие, как зимние дети, яблоки, обрамлённые заиндевевшей зеленью листьев. Меня так поразила эта картина! Я никогда такого не видел. Что-то подобное было в зимней Ялте. Но здесь... яркие красные пятна на бело-зелёном фоне... Фантастическое зрелище! Я не удержался от восхищения природным капризом, схватил фотоаппарат и бросился в сад. Восхитительные кадры!
   На следующее утро снег растаял. Листья яблонь окружила траурная кайма, а простудившиеся яблоки покрылись коричневыми пятнами.
   Осень. Пора увядания. Немного грустно. Но остались снимки.
   В альбоме рядом две фотографии: яблони, усыпанные яркими крупными плодами, лоснящимися на солнце, и те же яблони под кружевом первого снега.
  
  

Два вокзала

(путевые заметки)

  
   На самолёте мы не полетели. Всё мотаемся по заграницам, а свою страну уже давно не видели изнутри. Поэтому отправились поездом, с пересадкой в первопристольной.
   Прибыли на Ленинградский вокзал утром, вышли из вагона на перрон, и направились к выходу. Ничего особенного: вокзал как вокзал, почти такой же, как Московский в Питере, только архитектура несколько другая. Да и не в архитектуре дело. А просто атмосфера похожая.
   Далее нам следовало перебазироваться на Казанский вокзал, а оттуда на восток. Стоит ли описывать суету и какофонию привокзальной площади? Тем, кто хоть раз совершал путешествия поездом нет надобности это напоминать. Тут всё ясно; казалось бы, совершенно хаотичное движение людей и транспорта, при внимательном рассмотрении, подчинено определённым законам логистики. И это правильно.
   Попав на Казанский вокзал, мы сразу очутились в несколько ином измерении. Есть у современной молодёжи хлёсткое выражение "отстой!". Так вот другого выражения я не подобрал - именно отстой. Сразу шибанул в ноздри запах этого отстоя. Не скажу, что было очень грязно, но старое здание впитало в себя множество запахов, отнюдь не радующих обоняние. Миазмы общественных туалетов, залежалого тряпья, давно не мытых человеческих тел и нестиранных носков смешивались в безумный коктейль с тошнотворным ароматом вокзальных буфетов. И во всём этом витали молекулы дешёвого освежителя воздуха.
   До поезда оставалось не более трёх часов, и гулять по столице не было смысла. Надо где-то пристроиться. Места в залах ожидания были, но нам местечко нашлось не сразу. Наконец нашли пару чистых кресел в окружении приличных соседей. Устроились, расположились, перевели дух. От нечего делать, я стал глазеть на публику. Давненько я здесь не бывал. Последний раз я ехал через Казанский вокзал ещё в школьном возрасте. Тогда деревенского парнишку поражал столичный размах. Красивое, старинное здание производило впечатление. Но, знаете, с тех пор немногое изменилось. В старое здание вокзала просто напихали разных современных прибамбасов - в изобилии игровые автоматы, пёстрая, кричащая реклама, бары и буфеты с яркими заграничными этикетками, турникеты, камеры слежения. А в остальном это был всё тот же старый пошарпаный суетливый вокзал. И потоки людей.
   Да, разный народ путешествует по нашей необъятной Родине. И вполне приличные граждане, по тем или иным причинам отдавшие предпочтение поезду перед самолётом, переселенцы из разных регионов и бывших республик советской империи, лица без определённого места жительства, "мешочники" (да, есть такое явление и в наши дни) с огромными клетчатыми сумками типа "Мечта оккупанта", и субъекты с явным уголовным прошлым. Очень, очень пёстрая и разношёрстная масса людей окружала нас. А что вы хотите - вокзал всё-таки. Вокзалы всегда шумные и суетливые.
   Страж порядка, не в меру упитанный бугай, с погонами старшего сержанта, фланировал вальяжно по залам, помахивая укороченной дубинкой. Чувство неизмеримого превосходства явно читалось на его самодовольном лице (это мягко сказано). Он, для порядка, будил своей дубинкой дремавших бомжей, и прогонял их с насиженных мест. Те, ворча себе под нос, покорно перебирались в другой уголок, где снова мирно впадали в спячку. Милиционера это уже не интересовало. Он выполнил один из многочисленных пунктов инструкции. Недалеко от нас расположился маленький семейный табор выходцев с Юга. Сидят себе тихонько, никого не трогают, не шумят. Сержант прицепился к ним, и тоже стал прогонять без объяснений, даже не проверяя документов. Они пытались его уговорить по-хорошему, но, видимо "по-хорошему" его не устраивало. А взять с них нечего. В итоге серый страж всё-таки выгнал семейство с насиженного места и отправился дальше.
   Иногда его взгляд выхватывал из толпы какое-нибудь лицо, и он направлялся проверять документы. Наверное, нужно самому стать "ментом", чтобы понять, по какому принципу происходит этот отбор. Я, как ни старался, так и не понял. Все подозрительные, на мой взгляд, личности остались вне его поля зрения. Сержант небрежно козырял, скороговоркой представлялся и требовал документы. Долго листал страницы, что-то нудно выспрашивал, сурово заглядывал в глаза жертве и, разочаровано возвратив документы, продолжал свой обход.
   Когда-то, очень давно, кажется, это было в другой жизни, я безбоязненно мог подойти к постовому милиционеру и спросить что-нибудь, например, дорогу в незнакомом мне городе, а теперь мне совершенно не хочется совершать такой опрометчивый поступок, ибо вместо помощи я, первым делом, подвергнусь унизительной процедуре проверки документов. Да и не факт, что страж порядка знает ответ на мой вопрос. Зачастую они более-менее сносно знают только свой участок. А уж разговаривать с простыми гражданами считают ниже своего достоинства. Нет, пожалуй, не все такие, но, увы, большинство.
   Мы дождались своего поезда без происшествий и переместились в купе, согласно купленным билетам. Путешествие по бескрайним просторам нашей Родины надо описывать отдельно. Это тоже увлекательно и экстремально. Это вам не в европейском экспрессе прокатиться из Берлина в Париж!
  
   Обратный наш путь лежал через те же вокзалы. Прибыли мы так же поутру. Наш поезд на Питер отправлялся в третьем часу ночи, а потому впереди уйма времени для прогулок по Москве-матушке. Но это тема для другого повествования, а я про вокзалы.
   Ночью, на последнем трамвае, вернулись на площадь трёх вокзалов. И тогда-то создалось впечатление, что это был не простой городской трамвай, а некая машина для перемещения в другой, параллельный мир.
   Всё вроде бы на месте, но несколько иначе. Ночная жизнь площади разительно отличалась от дневной. Теперь на свет фонарей выползли существа, прятавшиеся днём в городских дебрях. Несуразные гоблины ковыляли по тротуарам, свирепого вида орки расположились на ступенях подземного перехода, суровые гномы добывали что-то в мусорных корзинах, безмозглые отарки и разнообразные мутанты с калеками всех мастей расположились тут и там. Просто мистификация какая-то! Будто попали мы в какой-то мрачный фентэзийный мир.
   Все они жили сейчас своей, непонятной для простых граждан, жизнью. Бродили по подземным переходам в поисках поживы, клянчили подаяние, рассевшись по купленным местам. Вели какие-то свои толковища, разместившись на привокзальном парапете. Пили, ели, и даже, как мне показалось, любили.
   Мерзкое создание, которое когда-то родилось девочкой, восседало на ступенях, и противно хохотало ярко красным ртом, в котором виднелось несколько коричневатых кривых пеньков, когда-то давно называвшихся зубами. Синюшные, цыплячьи ноги её торчали из широких голенищ старых женских сапог. В уголке рта приклеилась недокуренная беломорина. Кривенькими рябыми ручонками она вешалась на шею здоровенному осоловелому мужику со свалявшейся бородой и свисающими на глаза бровями. Тот вяло матерился и отмахивался от любовницы как от назойливой мухи.
   А недалеко от этой яркой парочки притулился безногий калека. Он сидел на тележке с подшипниками вместо колёс и гнусавым голосом выпрашивал у прохожих на пропитание. Приглядевшись, я почему-то не поверил ему. Голодающим он не выглядел, да и ноги, похоже, были спрятаны в толстой подушке его тележки. Прохожие, в основном такие же транзитные пассажиры как и мы, боязливо проскакивали мимо него, лишь изредка бросая ему в картонную коробку несколько монет. Зато с каким презрением провожал мнимый калека тех, кто этих монет не бросил. Да и тех, кто подавал, он провожал с нескрываемым презрением.
   Первое впечатление: "Боже, куда мы попали!?", сменилось: "Ух, ты! И такое тоже есть!". И больше всего поразил не сам факт существования всех этих существ, а их высокая концентрация на сравнительно небольшом участке. Такое впечатление, что на ночь они сползались сюда со всей столицы. Просто "шабаш" какой-то. Кошмар. А ведь всё это происходило в реальности, на площади трёх вокзалов, в столице огромного государства, стоящего отнюдь не на последних местах мировой сообщества.
   Я реалист, и многое повидал в этой жизни, многому перестал удивляться, но эта ночная площадь меж трёх вокзалов врезалась в мою память. Я много путешествовал по миру, видел и картины пострашнее, но смотреть на этот карнавал монстров в родной стране было противно. За державу обидно!
   Долго задерживаться в ночной реальности странной площади не хотелось, и мы прорвались в зал ожидания Ленинградского вокзала. А вот здесь нас ожидал свой, привычный мир. Опять спокойно ожидающие своего поезда пассажиры, относительная чистота и покой. И публика почему-то выглядела намного приличнее, чем на Казанском, и воздух другой, и страж куда-то подевался. Я не хочу сказать, что в Питер ездят только приличные люди, и там хватает всякого дерьма, но я описываю то, что видел.
   Мы без труда разместились в зале ожидания. До отправления поезда оставалось ещё минут сорок. Вытянув, гудящие после дневной прогулки по Москве, ноги, я невольно обратил внимание на голос из репродуктора, объявлявший о прибытии и отправлении поездов. Странно, но даже объявления здесь делались членораздельным русским языком, а не гундящим набором звуков, разобрать которые было почти невозможно.
   Я сидел и удивлялся: "Два вокзала на одной площади одного великого города, а какая разница?!"
   Широка страна моя родная, много в ней.... Чего в ней только нет?
  
  

Узник

  
  
   Сколько ему было тогда? Возраст Христа - тридцать три года. В этом возрасте умер Александр Македонский. Именно в этом возрасте и он впервые попал сюда. Можно сказать - умер. Несколько раз вырывался на свободу, но его вновь и вновь ловили. Он снова оказывался в этой тесной клетке. Но теперь последний срок - уже пожизненный. А за что, спрашивается? Он просто страстно любил свободу, не терпел зависимости, всего лишь делал то, что хотел!
   Свобода! Вот она, рядом, всего шаг шагнуть. Её можно видеть, слышать, ощущать сладкий её аромат, но клетка заперта, на двери замок. Но не он главное препятствие на пути к свободе, а Сторож. Именно Сторож всегда на страже, он жесток, неподкупен и бдителен. Не смыкает он глаз ни днём, ни ночью. Он силён и умён. Ни силой его не взять, ни хитростью. Неумолим, ибо научен горьким опытом. Давно они вместе. Раньше они были друзьями - просто одно целое. А теперь враги. И победил не Узник.
   - Выпусти, а? Хоть на часок, - упрашивал как всегда Узник, - я ведь не сбегу, слово даю.
   - Нельзя, и не проси! - сурово отрезал Сторож.
   - Ну, что ты за человек!? Истукан какой-то! Я же не прошу отпустить совсем, позволь хоть на часок почувствовать себя свободным.
   - Нет.
   - Вот попугай, заладил - нет, да нет. Ты же не был таким. Проявлял же ты раньше сострадание, прощал, сочувствовал. Я же помню.
   - Заткнись!
   - До сих пор обижаешься? Ну, было, было! Но ведь я осознал, раскаялся. Неужели я не достоин хоть маленького снисхождения, хоть крошечного послабления? - продолжал увещевать Узник.
   - Нет, не достоин! - Сторож отвернулся.
   - Всего лишь глоток свободы! - не унимался Узник. - Ты же знаешь, как я люблю Свободу, я сдохну здесь.
   - Не сдохнешь! - Сторож резко обернулся и горящим гневным взглядом пронзил Узника, а потом разразился обличительной тирадой. - Ты столько раз ходил по краю, и не сдох. А здесь я не дам тебе подохнуть. Ты будешь жить, и этой жизнью искупать свои грехи!
   - Да ладно тебе! Я уже просил у тебя прощения. Чего тебе ещё?
   - Прощения?! - вознегодовал Сторож. - Нет тебе прощения! А если я и смогу простить то, что ты чуть не угробил меня, то не вправе прощать всё остальное. Ведь это ты чуть не пустил по миру мою семью. А сколько горя натерпелась от тебя жена? Дети выросли без отца. Им каково? А те люди, которых ты обманывал, бросал на погибель - они простят тебя? Ты всегда думал только о себе, жил только в своё удовольствие. Самодовольный эгоист! Сколько лжи и лицемерия было в твоей никчёмной жизни?!
   - Так что ж, убей меня! - в фальшивом отчаянии выкрикнул Узник.
   - Нет, - ухмыльнулся Сторож, - смерти ты не достоин. Смерть для тебя была бы амнистией. Сиди вот, и думай. Может, когда-нибудь осознаешь и действительно раскаешься. А снисхождение.... Тебе и так оказано неслыханное снисхождение. Тебе тепло, светло и сытно. У тебя есть работа, которая тебе нравится. Ведь так? Тебе предоставлена возможность общаться со всем миром. У тебя всегда под боком женщина, которая желает тебя. Ты прекрасно устроился, сволочь! Чего ж ты гундишь всё время: "Свободы, свободы!"? Ты и так свободен, но в пределах этой клетки. А вот я вынужден ограничивать свою свободу, сторожа тебя. И то не ропщу.
   - А оно тебе надо? - съязвил Узник. - Плюнь, да брось это дело. Никто даже не заметит. Никто тебя не осудит. А?
   - Нет, и речи быть не может. Выпусти я тебя - ты таких дров наломаешь, столько горя принесёшь, я жить не смогу с этаким грехом. Нет! Будешь сидеть! Я сказал!!!
   - Да пошёл ты!!! Урод!!! - с ненавистью процедил Узник. Отвернулся и плюхнулся в кресло перед компьютером.
   А Сторож перевёл дыхание и замер на посту.
  
   Человек был счастлив, он выполнил свой долг. Победа в беспощадной борьбе далась нелегко. Враг был силён, коварен и хитёр. Не счесть ран на теле победителя, но тем радостней миг победы. Побеждённый враг пленён и заточён в узилище. Теперь на клетке Узника висит табличка с надписью: "Второе Я". Срок - пожизненный. Опасен и склонен к побегу."
  
  
  

Ковровая бомбардировка

(путевые заметки)

   В купе ещё не жарко - весна. Монотонно позвякивает ложечка в стакане. Колёса привычно отсчитывают стыки рельсов: "Тук - тук. Тук - тук". Толстая тётка на нижней полке почти всегда спит, отвернувшись к стене. Мужичок сверху напротив - постоянно бегает в тамбур на перекур. Попутчица снизу что-то увлечённо читает. А я смотрю в окно.
   Я люблю смотреть в окно из мчащегося поезда. Потому и недолюбливаю самолёт - много не увидишь. И если позволяет время, путешествую под перестук колёс.
   Широка страна моя родная, огромны её просторы. Не счесть богатств на бескрайней её территории. Мелькают города, посёлки, крошечные полустанки, где-то вдалеке светятся одинокие окна забытой богом деревеньки. И везде живут люди. Со своими радостями и заботами.
   Поезд мчится по бескрайним полям, ныряет в тёмные туннели, тревожит своим грохотом спокойствие вековой тайги. Какая красивая у нас страна! Такого великолепия и разнообразия нет, наверное, ни в одной стране мира. Прекрасна природа даже сейчас, когда поля ещё покрыты прошлогодней сухой травой, а лес только-только начал зеленеть. Красотища!!!
   Но что это?! Впереди виднеется зарево, и вскоре поезд врезается в стену белёсого дыма. Пожар! Да, это горит сухая прошлогодняя трава. Сквозь пелену дыма проглядывается трепещущая линия огня. Она уходит от полотна дороги к самому горизонту. Впечатляюще и жутко! Это бывает. Весной всегда жгут старую траву. Но почему так много огня? Почему полыхают огромные пространства пахотных земель? Как в кино про войну, когда горят пшеничные поля. Но почему?! Да потому, что не паханы они который год. Буйным бурьяном зарастают брошенные крестьянами плодородные поля. И не только бурьяном; то здесь, то там видны островки кустарников. Знать уже давно пустуют эти земли. Ох, беда, беда!
   А огненная стихия этому и рада. Шквал огня перекидывается с полей на перелески. Горят, ожившие, было, от зимней спячки деревья, гибнет мелкое зверьё, птицы покидают привычные места. Да что там говорить. Гибнет такая красота! И впрямь идёт война! Только не понятно кто с кем воюет.
   И чем дальше я еду, тем больше меня возмущает увиденное. Чем дальше от крупных городов, тем явственней следы этой необъявленной войны. На территории, куда уже десятки лет не залетал ни один снаряд, не упала ни одна бомба, режет глаз неприкрытая разруха и запустение. А создаётся впечатление, что едешь по местам недавних сражений. Вдоль железной дороги постоянно встречаются руины каких-то зданий, а то и целиком опустевшие деревни. Поваленные столбы с оборванными проводами, ржавые исковерканные скелеты оставленной техники. На ржавых рельсах тупиков догнивают старые вагоны.
   Но если не было войны в этих местах, то почему такая разруха? И это здесь - вдоль железной дороги, где, казалось бы, должна кипеть жизнь. Что же тогда творится там, куда не проложены рельсы, не проведены асфальтовые магистрали? Там жизни вообще нет?
   Подобный вопрос я задавал себе в экспедиции по Волге. Прекраснейшие места, оживлённая водная магистраль, и такие же заброшенные посёлки. Казалось бы, живи и радуйся, но не живут люди в этих глухих краях. Молодёжь бросает обжитое жильё, покидает родину и тянется на свет больших городов. А глубинка вымирает вместе со стариками. Болеет и гибнет великая страна. Будто ковровой бомбардировкой уничтожается. Но Государство живет. Ведь только у нас Страна и Государство - совершенно разные понятия.
  

Великий и могучий...

   Велик и могуч русский язык... и могучее его только русский мат. Не имеет он языковых барьеров, уж поверьте мне. В любой стране мира можно послать местного жителя в ..... или на ..., и он безошибочно поймёт, что его обругали. Может быть, он скромно ответит: "Фак ю!" и стыдливо удалится, а может просто даст вам в морду. Откуда у необразованного аборигена такие познания? Вот и выходит, что русский мат имеет волшебную силу слова, проникающего не только в уши, но и непосредственно в само сознание человека.
   Ругательная словесность имеет тенденцию постоянно развиваться и богатеть. Насколько цветист и многослоен стал мат в наш бурный век по сравнению с тёмным средневековым прошлым, когда наши малограмотные предки употребляли в качестве ругательств обычные русские слова. Ну, сами посудите, разве сейчас можно кого-нибудь обругать такими словами как: "Смерд, пёс смердящий, гузно" - и т.п. Современный человек не опустится до такого примитива. Мы намного изобретательнее, и для оскорбления друг друга употребляем такие "кудрявые" выражения, что наши прапрадеды, возможно, просто не поняли бы нас, ибо для них это была бы иностранная речь. А какую неоценимую услугу оказывают эти магические выражения в процессе доведения прописных истин до некоторых непонятливых индивидуумов. При помощи мата можно объяснить что угодно и кому угодно. А как обойтись без него при общении с друзьями в тесной компании? А как можно описать обычными словами последствия этого тесного общения? Это же совершенно глупо произнести на следующее утро: "Сойти с ума!!! Как мы вчера накушались алкогольных напитков! Употребляли их с обеда и до полночи, играли в благородные карточные игры, и имели приятное общение с доступными дамами. Полный восторг!". Полный бред! И совершенно невыразительно. А при помощи мата можно красочно донести до собеседника всю полноту эмоций, и живо описать происшедшее накануне, а так же излить ему горестное положение бренного тела и томление духа. Или, скажем, попали вы случайно молотком по пальцу... Понятно, какие звуки вырвутся из вас. Но смех смехом, а действительность такова, что плакать хочется.
   В качестве информации к размышлению расскажу маленькую историю из собственной жизни.
   Было это давно - в безоблачной и наивной юности моей. В составе юношеской спортивной команды я был отправлен на всесоюзное первенство по лёгкой атлетике в знаменитый пионерский лагерь "Артек". Неимоверное везение! Каждый школьник Советского Союза мечтал попасть туда. И вот как-то однажды вечером в умывальнике для мальчиков мы с друзьями делились впечатлениями прошедшего дня. Само собой в выражениях не стеснялись. Для нас это было естественно. Ведь мы были в своём кругу, а никого из взрослых рядом не было. И в тот момент, когда я бурно высказываясь, складывал трёхэтажные фразы ненормативной лексики, меня грубо оборвал на полуслове кто-то из своих, больно ткнув кулаком в спину. Я обернулся, и с моих уст готова была слететь смачная тирада в адрес обидчика. Но слова застряли в горле, когда я увидел, что в проёме двери стоит директор лагеря. Я просто окаменел, готов был провалиться со стыда, ибо знал, что оскверняю свои уста грязными ругательствами. А за это по головке не погладят. Директор смотрел мне в глаза несколько секунд, повернулся и вышел, поманив меня за собой. Он не ругал меня при всех, он не ругал меня наедине. Человек с тремя высшими гуманитарными образованиями не мог себе позволить орать или просто ругать ребёнка. Он спокойно и серьёзно вёл беседу. И от этого мне становилось ещё отвратительнее. Позор сжигал меня изнутри. Я что-то мямлил в ответ на его вопросы, а больше пристыжено молчал. Такой гадливости к самому себе я не испытывал никогда. Этот разговор запомнился мне на всю жизнь.
   Нет, я не излечился от матерщины полностью, слишком глубоки корни этого явления во мне, но я навсегда "зарубил себе на носу" жёстко контролировать свою речь, особенно в присутственных местах, и в общении с малознакомыми людьми. Волю своему грязноречию даю я только наедине с собой. В чём же мораль истории, спросите вы? А в том, что я хоть и ругался матом с детства, но твёрдо знал - это плохо. Сейчас же на каждом шагу слух мой режет неприкрытая брань, льющаяся мутным потоком не только из глоток подонков общества, но и вполне приличных членов оного. Как часто мы стыдливо отворачиваемся при виде курящей девчушки или боязливо отмалчиваемся в присутствии сквернословящих подростков. Увы, но повседневной и обыденной стала картина, когда девчонки и мальчишки, никого не стесняясь, общаются с помощью сленга, жаргона и беззастенчивого мата в присутствии большого скопления народа. По всей видимости, им не приходит в голову, что это очень плохо, отвратительно, и отнюдь их не красит. Они так воспитаны. При всём том, что это, зачастую, дети вполне благопристойных родителей. Они учатся в школах и университетах. Но почему это происходит? С чего началось это ужасающее падение нравов и гибель культуры речи? Кто виновен? И почему ничего не предпринимается для искоренения этого мерзкого явления?
   А что вы хотите?! Десятками лет нам насаждали другую культуру, где слово "интеллигент" было оскорбительным. А теперь, когда всё дозволено, из динамиков и с экранов на нас лавиной обрушиваются матерные слова. Неприкрытая порнография и сцены насилия на каждом шагу! Современная литература, кино и средства массовой информации серьёзно отравлены ненормативной лексикой и безнравственностью. Знаменитые актёры, певцы, политики, публичные люди всех мастей даже бравируют этим. Депутаты законодательного собрания ругаются матом, а потом сидят и обсуждают проблемы с написанием того или иного слова. Это ли их дело? Ведь существуют прекрасные словари русского языка, составленные умнейшими людьми, учебники, в конце концов. Но зачем нам учебники, зачем своды законов?! Может наплевать на всё и жить в беззаконном обществе? Или всё же стоит бороться, начав, прежде всего с себя?
   Кто виноват? Что делать?
  

Се ля ви

  
   - Валерочка, сыночек, не надо реветь, - успокаивала меня мама. - Мы с папой в город быстренько съездим и скоро вернёмся. Тебе новую игрушку купим. Хочешь машинку, или самолётик?
   - Не хочууу!!! Не хочу машинкууу! - кричал я. - Хочу с тобой в город! Возьми в город!
   - Ну не капризничай, Валерочка, посидишь с бабушкой, а мы вечером тебя заберём.
   Я цеплялся за мамину юбку, истерично орал, топал ногами, и не думал успокаиваться. Ещё бы, я уже большой мальчик, мне почти пять лет, а меня ещё ни разу не брали в город. Своё районное село я уже знал достаточно, а вот город был для меня загадочным неведомым миром. О нём я слышал от взрослых и приятелей, что постарше. Там столько интересного и неведомого, а меня не берут. Сколько же можно ещё расти?
   Меня долго успокаивали и мама, и баба Пана. Только отец терпеливо стоял молча в стороне, поглядывая на часы. Автобусы ходили редко и строго по расписанию.
   - Так, всё! - строго сказал отец. - Хватит кочевряжиться, и так опаздываем. Поорет, да и перестанет. Пошли, Галка, успеть бы.
   Баба Пана оторвала меня, дико ревущего, от маминой юбки и прижала к себе. Отец с мамой скрылись за дверью. Я ещё некоторое время изливал слезами свою обиду и даже порывался броситься вслед, да бабушка закрыла дверь на крючок, а он был настолько высоко, что мне не дотянуться. Но детские слёзы сохнут быстро. Через полчаса я уже безмятежно играл на широкой лежанке огромной русской печи, а потом и вовсе заснул под мерное стрекотанье бабушкиной прялки.
   Они почти бежали. Стараясь успеть на автостанцию к отправлению автобуса. И когда они показались из переулка, переполненный автобус захлопнул гармошки своих дверей и тяжело тронулся с места. Отец бросился вперёд, размахивая руками, намереваясь привлечь внимание водителя, и тем самым задержать отправление. Мама хоть и не могла угнаться за ним, тоже рванула из последних сил. Но водитель, возможно, не заметил опоздавших пассажиров, а может просто не пожелал останавливать, начавшую набирать ход, перегруженную машину.
   Они опоздали. Теперь придётся ловить попутку и выбираться на тракт, а там, если повезёт, садиться на проходящий автобус, или на другую попутку до города. Отец долго ругал маму и меня. На меня он ругался, за то, что много кочевряжился, а на маму, что слабохарактерно потакает моим капризам. Он ругался и одновременно голосовал, стоя у обочины дороги.
   Но нет худа без добра. Приятель отца как раз в этот день должен был отвезти в город пустые бочки на нефтебазу, и как раз в это время его ЗИЛок выезжал из ворот автохозяйства, которое все почему-то называли "Авторота". Естественно отец, сам работавший в "автороте", увидел знакомую машину и побежал навстречу. Приятель отца, дядя Жора, конечно же, согласился подбросить моих родителей до города, и, конечно же, совершенно бесплатно.
   Вот так удача! Времени потеряли совсем немного, зато бесплатно доедут до города, а может, ещё и автобус обгонят. Отец заметно повеселел, забираясь в кабину грузовика.
   О оказался прав - автобус они действительно обогнали... И довольно скоро.
  
   Гружёный лесом под завязку, тяжёлый УРАЛ с прицепом, начал притормаживать на спуске. Спуск не крутой, но длинный. Если лесовоз наберёт скорость на спуске, перед развилкой его уже не остановишь, а правый поворот слишком крутой. Да к тому же, на подъём вырулил старенький "скотовоз" ЛиАЗ. Дорога узкая, и бывалый водила Матвей Семёныч придавил педаль тормоза. Педаль сначала туго пошла вниз, и вдруг резко упала в самый пол. Шофёр ещё несколько раз инстинктивно отпустил и нажал на злосчастную педаль, но она безвольно болталась туда-сюда. Тяжёлая машина уже набирала скорость, когда Матвей врубил первую передачу и осторожно, чтобы не сорвать сразу, потянул ручник. Слабая надежда, что эти меры остановят многотонную махину, но сейчас главное разминуться с автобусом. А там, на развилке, придётся ложиться на "боковую".
   Мотор УРАЛа лихорадочно трясся на первой передаче, и Семёныч молил бога, чтобы не сорвало шестерни коробки. Тормозные колодки противно завизжали, и грузовик как будто клюнул носом, чуть притормозив. Но вдруг что-то хлопнуло, захрустело, и мгновенно машина пошла юзом. Прицеп начало мотать из стороны в сторону, срывая грузовик с дороги. Матвей стиснув зубы, и вцепившись в руль, пытался выровнять машину. Он, побывавший уже в аварии, отлично представлял себе, что значит столкновение его тяжеловеса с хрупким пассажирским автобусом. А меж тем машины сближались. Скорость росла, а дистанция сокращалась стремительно. Оба водителя уже поняли всю опасность ситуации, и как могли, старались избежать столкновения.
   Тогда Семёныч решил "уйти" в кювет. Он рванул баранку вправо и зажмурил от страха глаза. Последнее что мелькнуло в сознании - это то, что непростительно ошибся как последний новичок. Слишком резко заложил вираж и его заслуженный УРАЛ, кряхтя, завалился на левый борт. Потом всё стремительно завертелось и понеслось в тартарары. Лопнули цепные стяжки, и толстенные брёвна веером полетели навстречу автобусу. Тяжёлый прицеп не перевернулся, а встал на дыбы, взметнув к небу задние колёса, и со всего маху рухнул на крышу ЛиАЗа. В страшное месиво из брёвен, стали и окровавленных тел превратились две машины. Всё это с диким скрежетом, треском, воплями понеслось вниз по склону и рухнуло в глубокий кювет.
   ЗИЛок отцовского приятеля вырулил из-за поворота на подъём, когда уже всё было кончено. На обочинах у места аварии стояли несколько машин, водители которых стали свидетелями страшной трагедии. Кто-то пытался найти выживших в груде металла и брёвен. Один водитель "Москвичонка" повернул назад к бензоколонке, где был телефон, вызывать милицию и "скорую".
   Дядя Жора остановил свой грузовик на обочине и вышел посмотреть, что случилось. Вышел и мой отец. Через несколько минут они возвратились в кабину и поехали дальше. Мужчины молчали до самого города, а мама боялась расспрашивать, предчувствуя что-то нехорошее. Она ведь не могла разглядеть, что там, в кювете лежат исковерканные останки именно того автобуса, на который они так спешили.
   Вечером родители забрали меня домой. Я очень обрадовался им, а ещё больше обрадовался набору пластмассовых солдатиков, который они мне купили. В этот вечер они как-то по-особенному ласково со мной разговаривали. А потом мама тихо плакала, когда отец ей о чём-то рассказывал в соседней комнате. Ещё долго потом бабушка и соседки горестно вздыхали: "Ох, ох, ох. Уберёг Господь, не дал сиротинушкой остаться!" - и гладили меня ласково по голове.
   Может, и Господь, а может, и капризы маленького мальчика спасли две жизни.
   Это потом я узнал, что выживших в той катастрофе не было.
  
  

Путешественник

   Ночь. Тайга. Чуйский тракт. Моросит мелкий осенний дождь. За рулём ГАЗона молодой мужчина. Серёге пришлось уйти в этот ночной рейс. Срочно нужно было сгонять в Горно-Алтайск и забрать оттуда груз, чтобы к утру доставить его на станцию в Бийск.
   Едет Серёга, напевает, развлекая себя. Отмахал от города уже километров пятнадцать. Огоньки пригородного посёлка растворились во тьме минут десять тому назад. Следующее жильё километров через тридцать. Трасса пустынна, лишь два жёлтых конуса света упираются в мокрый асфальт.
   Вдруг в луче света за пеленой дождя возникает маленькая фигура идущего по дороге человека. Маленькая фигура, совсем маленькая. Голубой дождевик скрывает черты. Серёга чуть отворачивает влево, обгоняет пешехода, и вдруг резко давит на тормоз...
   Валерке уже пять с половиной лет. Теперь он уже вполне самостоятельный и рассудительный мальчик. Родители его даже в город брали с собой однажды. Большущий город, во много раз больше родного села. Там высоченные дома, громыхающие трамваи, много-много машин, и здоровенный мост через Бию, даже больше чем ажурный бревенчатый мост через Поперечку, что протекает через всё Смоленское.
   А тут родители опять поехали в город. Повезли на станцию багаж, чтобы отправить его поездом в далёкий Ленинград. Скоро и он с родителями тоже отправится туда. Там живут другие дедушка с бабушкой - родители мамы. Там ещё живут его двоюродные братишки и сестрёнки. Интересно вот, больше Бийска этот самый Ленинград или нет?
   Но вместе с вопросами в мальчишеской голове засела обида. Опять не взяли в город, а вместо этого отправили к соседке, бабе Нюре. Только теперь Валерка не устраивал истерик, не топал ногами как маленький, и слёз зря не лил. Он рассуждал. Рассуждал долго и мучительно. Почти два часа думал. И как-то, совершенно неожиданно пришёл к выводу, что родители решили его оставить здесь, а сами поедут в Ленинград без него. Как же это?! Он тоже хотел поехать в Ленинград. Нет уж, его так просто не проведёшь!
   - Баб Нюр, я пойду домой, - сказал Валерка.
   - А чего тебе здесь не сидится? - поинтересовалась старушка.
   - Самолёт возьму, у тебя же нет игрушек, - рассудительно ответил мальчик.
   - А Маруськины куклы? - удивилась соседка.
   - Что я, девчонка что ли?! - возмутился Валерка.
   - Так ведь дом-то закрыт.
   - Да я уже умею замок открывать, и знаю где ключ спрятан.
   - Да? Ну, ладно, сбегай.
   Дома Валерка сбросил башмаки и натянул толстые шерстяные носки. Только почему-то они оказались разные - один белый, другой серый с чёрными полосками. Куда делись парные? Да это и не важно. Главное - тепло, и в резиновых сапогах, купленных ему "на вырост", нога не болтается. А по осенней распутице без резиновых сапог никак нельзя. За окном начинал накрапывать дождик, и мальчик разумно надел поверх суконной куртки свой голубой плащ-дождевик с островерхим капюшоном. Вот, теперь тепло и непромокаемо. В карман куртки он заранее сунул два куска хлеба и два куска рафинада - перекусить в дороге. Теперь можно отправляться в путь. Он запер дверь на висячий замок и положил ключ на прежнее место. Вышел на улицу и отправился в сторону тракта.
   Уже на окраине села, где широкой асфальтированной лентой шоссе убегало в сторону города, он встал на обочине и принялся голосовать. Машины ходили редко, и ни одна не останавливалась. Но вот крытый брезентом УАЗик тормознул у обочины.
   - Ты чего, пацан? - выглянул с пассажирского сиденья мужчина в кожаной кепке.
   - Мне, дяденька, в Биск* надо, подвезите.
   - А чё ты в Биске забыл, малец? - весело поинтересовался пассажир.
   - Бабушка у меня там живёт, - не задумываясь, соврал Валерка.
   - Ну, залезай, - добродушно пригласил мужчина, распахнув заднюю дверцу.
   Валерка довольный, что удалось остановить машину, забрался на заднее сиденье и захлопнул дверцу.
   - А где в городе живёт твоя бабушка? - с сомнением спросил водитель.
   - А у вокзала, в большом доме, где стеклянный магазин, - без тени смущения опять соврал мальчик. Почему-то именно этот дом ему запомнился в прошлый раз.
   - Чего ж ты один-то в такую даль отправился? А родители твои где? - переглянулись мужчины.
   - А чего, я большой, сам дорогу знаю. Мамка на дежурстве, а папка в командировке, он на самосвале ездит, - солидно заявил маленький пассажир.
   - Я бы своего ни в жизнь не отпустил бы! - возмущённо сказал водитель, и тронул машину.
   По дороге взрослые расспрашивали мальчика: что да как. А тот врал напропалую, притом так уверенно и смело, что двое взрослых мужчин поверили и только осуждали родителей мальчика за легкомыслие.
   У широкой стеклянной витрины магазина УАЗик затормозил, и из него выпрыгнул маленький пассажир в голубом дождевике и зелёных резиновых сапогах.
   - Спасибо, дяденьки! - Крикнул Валерка, и побежал во двор дома.
   Машина уехала, а из двора того дома, со стеклянным магазином, вновь появилась фигура в голубом плащике. Мальчик осторожно пересёк улицу и направился к зданию вокзала. Вокзальная суета нисколько его не пугала, лишь досадно было, что в такой толпе трудно отыскать родителей. Побродив по вокзалу, он вышел на перрон. Прошёлся пару раз туда-сюда. Затем долго бродил по путям, разглядывая, стоявшие составы, надеясь найти родителей там. Но и там, никого не обнаружив, он вернулся на вокзал. Покружил по привокзальной площади. Наконец, поняв бесполезность своих поисков, решил возвращаться обратно домой. За всё время никто на станции его не остановил, и даже не поинтересовался, что делает одинокий маленький мальчик в столь неподходящем для него месте. А ему и не нужны были лишние расспросы. Он двинулся в обратный путь. Идти пришлось долго, но было интересно. По центральной улице громыхали красные трамваи, проносились разные машины. Даже низко над городом пролетел самолёт. Столько впечатлений, столько пищи для детского ума.
   День клонился к вечеру. Пасмурно. Темнеет быстро. Валерка остановился на середине моста. Ещё тогда, в первую поездку, ему страстно хотелось посмотреть с этого моста вниз. Теперь никто не мешал. Он смело влез на высокие перила, и свесился за борт. Дух захватывало от небывалой высоты. Поперечка, всегда казавшаяся настоящей рекой, теперь представилась мелким ручейком, а деревянный мост, с которого ныряли только самые смелые взрослые парни, теперь оказывался маленьким переходом. Где-то внизу, разгоняя белые гребешки волн, проплыл катер. Он тоже казался маленьким, но это был настоящий катер с трубой и мачтой. Такие по Поперечке ходить не могли. Вот это удача! Будет чем похвастаться перед друзьями. Он ещё долго любовался рекой, и наслаждался небывалым чувством высоты. Река несла свои воды, а ему казалось, что он медленно летит над речным простором.
   Но стало уже смеркаться. Скорее нужно выйти на шоссе и снова попытаться поймать попутку. Мальчик быстрым шагом направился к окраине города, благо это было уже не далеко. Дорога спускалась с моста и уходила прямой полосой в сосновый бор. По ней он и направился. Город кончился, машины не останавливались, темнело быстро, снова начался противный мелкий дождь. Но возвращаться было некуда, нужно двигаться вперёд. На машине они доехали быстро, а значит до дома недалеко. Так решил он, и шагал упрямо среди притихшего леса. Ни одна машина так и не остановилась, да и было их немного, всего два грузовика, да две легковушки. Где-то за деревьями показались огоньки деревни. "Может быть это уже Смоленск*?" - подумал Валерка, и прибавил ход. Но, войдя в населённый пункт, понял, что это не его родное село. Все окраины Смоленского он уже облазил давно и мог бы даже в темноте определить, где находится. А здесь всё было незнакомо. Залаяли собаки в ближних дворах. Из подворотни крайнего дома выскочила лохматая дворняга и бросилась на незнакомца. Но Валерка большой мальчик, и знал уже как нужно отбиваться от собак. Главное не показывать ей страха, а лучше огреть палкой или швырнуть камнем. Он так и сделал. Схватил первый попавшийся булыжник и запустил в собачонку, но для верности ещё подобрал толстый обломок сосновой ветки. Собака, поджав хвост, с визгом нырнула обратно под калитку. А вместо неё из двора показался мальчишка, по виду ровесник Валерки. Он грозно наступал на чужака и обзывался обидными словами. Драться Валерке не хотелось, он устал, проголодался (хлеб с сахаром съеден ещё на мосту), и спешил домой. Но обидных слов в свой адрес, прощать не собирался. Толстый конец ветки опустился на плечо обидчика с размаху, а когда тот с воплем повернул вспять, ночной странник ещё добавил ему веткой по хребтине. Местный мальчишка взвыл от боли и припустил во двор, побежал жаловаться родителям. А победитель тоже рванул подальше от этого дома. Он чужак здесь, лучше убраться подобру-поздорову. Мало ли что.
   Посёлок оказался маленький, и мальчик быстро миновал его. Перевёл дыхание он, когда последние огни остались далеко за деревьями. Теперь мальчишка брёл по шоссе, среди чёрного таинственного леса совершенно один. Но страха он не ощущал. Просто очень устал и проголодался. Дождик продолжал противно моросить, и приходилось наклонять низко голову, пряча лицо от водяной пыли. Только теперь он осознал всю глупость своего положения. Ну, зачем, зачем он потащился в город? Как могла прийти ему в бестолковую башку эта бредовая мысль? Разве могли родители бросить его?! От осознания собственной глупости становилось ещё противнее. От обиды слёзы наворачивались на глаза. И так, еле видимая, обочина дороги застилалась слёзной пеленой. Но делать нечего, и он упрямо шагал вперёд. Дорога когда-нибудь выведет его к дому.
   Где-то сзади засветились фары догоняющей машины, но сил поднять руку уже не было. Мальчик тупо брёл по мокрому асфальту, и не подумал даже отступить на раскисшую обочину. Машина с шипением и грохотом проносится мимо и вдруг резко тормозит вдалеке. Зажглись два белых огонька рядом с красными, и грузовик сдал назад. Пассажирская дверь кабины распахнулась, и удивлённый голос молодого водителя спросил: "Эй, пацан, тебе куда?".
   - Домой в Смоленск, - устало ответил маленький путник.
   - Садись, - без раздумий пригласил шофёр. - Давай руку.
   В кабине было тепло и уютно. Ласково светились неяркие огоньки подсветки приборов, мерно урчал мотор.
   - Так говоришь в Смоленское идёшь? - снова задал вопрос водитель.
   - Да, в Смоленск.
   - А звать-то тебя как?
   - Валерка, - сонно ответил мальчик, и закрыл глаза.
   Проснулся он уже в светлой комнате, на широком диване. За столом напротив сидел милиционер с тремя звёздочками на погонах, рядом стояли ещё двое с полосками на плечах. Перед столом на стуле сидел водитель грузовика и что-то рассказывал милиционеру. Тот записывал всё на листе бумаги.
   - А он, видать, дорогу перепутал. Ему бы с моста направо повернуть, на Смоленское, да куда там. Глупый, попёр прямо по Чуйскому тракту. А впереди ещё километров тридцать сплошной лес. - Объяснял шофёр.
   - О, проснулся, путешественник! - Сказал один из полосатых милиционеров.
   Все обернулись к Валерке. А тот поднялся, протёр кулаками глаза, размазав грязь, и стал удивлённо оглядываться. Его грязные сапоги стояли у двери. Мокрый дождевик висел на вешалке вместе с серыми милицейскими плащами. В комнате ярко горела лампочка без абажура, а по стенам были развешаны разные картинки. На одних были нарисованы какие-то странные дядьки, на других разные ножики, пистолеты и ружья. Но больше было листов с разными буквами. Большими и совсем маленькими. На милицейском столе, среди множества бумаг, стоял большой пёстрый термос и рядом огромный бутерброд с докторской колбасой на помятом газетном обрывке. От толстого ломтя розовой колбасы невозможно было отвести взгляд. И милиционер со звёздочками поймал этот застывший голодный взгляд.
   - Есть хочешь?
   - Угу, - с готовностью кивнул головой Валерка.
   - Паньков, налей ему чаю, - приказал офицер.
   Через минуту горе-путешественник с великим удовольствием жевал батон с колбасой, захлёбываясь горячим сладким чаем. Казалось, ничего на свете нет вкуснее этого милицейского бутерброда.
   Когда последний кусочек огромного бутерброда исчез вместе с последним глотком чая, офицер стал задавать множество вопросов. Мальчик обстоятельно и подробно отвечал на них. Откуда, кто такой, как зовут родителей, где работают? Почему оказался так далеко от дома один, и не били ли его мать с отцом? Что, да как? Валерке нравилось, что с ним, как с большим, разговаривает настоящий милиционер. Не сюсюкаются как с младенцем, а он тоже старался серьёзно и честно всё рассказывать.
   Молодой водитель расписался на листе протокола, подмигнул мальчишке и вышел из комнаты. Вслед за ним вышел офицер и ещё один милиционер. Остался тот самый Паньков, который наливал чай в гранёный стакан с блестящим подстаканником. Он присел на стул, и молча смотрел на мальчика. Валерке почему-то не нравился этот угрюмый неразговорчивый дядька, ему становилось скучно. Пауза затянулась надолго. Но вдруг, милиционер расстегнул кобуру и достал чёрный пистолет. Ух, ты! Впервые Валерка видел настоящий пистолет. Вот здорово! А угрюмый милиционер нажал на кнопку, и из рукоятки выскочила обойма с блестящими медными патронами. Потом он передёрнул затвор, и щёлкнул курком, направив ствол в пол. Мальчик как заворожённый следил за этими манипуляциями как за таинственным священнодействием. Вот это да! Рассказать друзьям - не поверят! И тут случилось совершенно невероятное. Милиционер протянул на ладони пистолет ему. Мальчишка чуть не задохнулся от удивления, не веря своему счастью. Ещё бы, увидеть настоящий пистолет ему пришлось впервые, а тут ещё и дают в руки подержать. Это ли не счастье? Восторженно распахнув глаза, и затаив дыхание, он принял в руки увесистый чёрный пистолет. Теперь ему не было скучно, теперь он уже вообще ничего не замечал вокруг. Всё его внимание поглотила воронёная сталь оружия, строгие правильные линии, холодная тяжесть табельного "Макара".
   - Ну, что, беглец, поехали! - Вернул его к действительности голос звездатого милиционера.
   Как он появился в комнате и когда? Этого Валерка не заметил. Но пришло время расстаться с драгоценной игрушкой. Его провели по длинному коридору до милицейского "козелка", и посадили на лавочку в будке с зарешеченными окнами. Рядом сел другой милиционер, а офицер поместился в кабине с водителем.
   Вскоре остановились у какого-то двухэтажного здания с синей табличкой над крылечком. Внутри их встретили две тётеньки. Милиционеры протянули им лист бумаги, одна из них расписалась в нём, и милиционеры ушли, улыбнувшись на прощанье своему бывшему подопечному. Старшая тётенька предложила мальчику раздеться, в доме было тепло, а вторая ушла куда-то. Валерка безропотно стал раздеваться. Удивительно, но ни страха, ни даже тени опасения он не испытывал. Все эти взрослые люди, которые сегодня ему попадались, странным образом вызывали в нём симпатию, и даже угрюмый Паньков стал другом.
   Дом, где он оказался, странно напоминал ему детский сад. Длинный коридор, много дверей, шкафчики с картинками. А из одной двери выглянула любопытная мальчишеская мордашка. Старшая тётенька погрозила любопытному пальцем, и тот исчез за дверью. Но потом из той комнаты послышались возбуждённые детские шепотки.
   Валерку помыли, переодели в чистое бельё. Затем вернулась молодая тётенька в белом докторском халате и принялась осматривать мальчика. После осмотра его накормили пшённой кашей и уложили спать в отдельной комнате, где стояло ещё несколько пустых кроватей. Это был изолятор. Валерка знал это слово потому, что в его детском саду тоже был изолятор.
   А в это время родители, безмятежно спавшего беглеца, сходили с ума в тщетных поисках пропавшего сына. Давно уже оббегали всех знакомых и приятелей сына, переполошили всех родственников и друзей, "поставили на уши" дежурное отделение милиции. Безутешная мамаша, рыдая, заливала слезами заявление о пропаже сына.
   В 03 часа 18 минут дежурный милиционер смоленского отделения милиции принял телефонограмму из районного отделения милиции города Бийска. Нашлась пропажа, мальчик передан в детский дом. Рекомендовалось отыскать родителей и направить по адресу детского дома.
   Искать родителей не пришлось, они и сами были готовы броситься за сыном среди ночи хоть на край света. Но добраться до города ночью не представлялось возможным, и поездку пришлось отложить до утра.
   А утром в детском доме старший воспитатель, совместно с инспектором детской комнаты милиции, устроили допрос с пристрастием растерянным родителям.
   В конце концов всё закончилось благополучно. Счастливая мамаша с красными от бессонницы и слёз глазами уводила радостного сына. Хмурый отец следовал за ними.
   Вкус "берёзовой каши" Валерка запомнил на всю жизнь. Упругие берёзовые ветки из большой дворницкой метлы с превеликим удовольствием погуляли по голой заднице не в меру сообразительного путешественника. Отец доверил этот воспитательный процесс матери, у неё удар полегче.
   И куда только его потом не заносила судьбинушка, но то первое путешествие долго помнила вся родня.
  
   *Жители села Смоленское называют его "Смоленск", а город Бийск - "Биск"
  
  
  

Плыви, Лёха, плыви!

  
  
   Лёха плавать не умел. Совсем не умел. Никак. Бултыхался на песчаной отмели с малышнёй, а дальше заходить боялся. Даже первоклассник Валерка уже кое-как выгребал по-собачьи. Чего уж говорить о старших ребятах. Жить у речки и не уметь плавать в столь солидном возрасте - позор. Но как ни прискорбно было признаваться в этом, а третьеклассник Лёха плавать не умел.
   Оттого и не брали его с собой старшие ребята купаться. Приходилось плескаться с карапузами под бдительными взорами родителей. А как хотелось убежать вместе со всеми на Старое русло и с разбегу плюхнуться в речку. Но он туда даже не появлялся, только лишь с завистью и обидой смотрел издалека. Ну почему, почему они могут, они научились, а он как кирпич идёт на дно, при каждой попытке остаться на поверхности воды без опоры? Задавал себе этот вопрос Лёха неоднократно, и оттого злился всё больше и больше. И однажды чаша его терпения переполнилась.
   Когда пацаны после войнушки побежали на речку, он не отстал от них как обычно, а рванул вместе с ними. Когда прибежали на Старое русло, все быстро поскидали одежду и стали прыгать с крутого берега. Лёха сразу прыгать не стал. Разделся и стоял на краю обрыва. Невдалеке расположилась компания старших парней. Одним из них был двоюродный брат Лёхи Серёга.
   - Привет братуха, ты не заблудился?! - подтрунивая спросил старший брат.
   - Здорова, Серёга, - важно ответил Лёха. - Ничё не заблудился, купаться пришёл.
   - Ты ж никогда здесь не купаешься. Твоё место с малышнёй в лягушатнике.
   - Чёй-та я должен в лягушатнике ползать?
   - Так ты же плавать не умеешь! - засмеялся Серёга.
   - Ты тоже когда-то плавать не умел. Вот прыгну и поплыву.
   - Э, э, э! Ты, пацан, не шути! - посерьёзнел брат. - Вон лучше с мостушки прыгай, там совсем мелко.
   "Да когда же это кончится?! - взбунтовалось внутри Лёхи. - Сейчас я им покажу! Хватит считать меня слабаком и трусом!"
   Лёха молча отошёл от края берега метров на десять. Сжал зубы, и, что было сил, рванул к реке. На самом обрыве мощно оттолкнулся и с ужасом ощутил себя в воздухе. Он летел очень долго. Медленно размахивая руками и переворачиваясь на спину. Успел разглядеть удивлённые лица приятелей внизу. Заметил даже как вскочил обалдевший Серёга с растерянным лицом. Даже успел подумать: "Во я дурак-то!". А потом на мгновение услышал истошный вопль ужаса, и лишь в воде догадался, что орал он сам.
   Речка приняла незадачливого ныряльщика в свои упругие объятия, подняла фонтан брызг, и поглотила его с головой. Крик его утонул в мутноватой воде.
   - Лёха прыгнул! Лёха сиганул! - кричали пацаны, а Серега подбежал к краю обрыва и напряжённо вглядывался в то место, где расходились на воде круги и оседали мелкие брызги.
   А Леха, подстёгиваемый страхом и болью отбитой спины, лихорадочно пытался всплыть на поверхность. До поверхности было всего десяток сантиметров, но ему показалось, что он опустился на самое дно. Наконец над водой показалась искажённая страхом Лёхина физиономия с широко раскрытым ртом и выпученными глазами. Он беспорядочно бултыхал руками и судорожно хватал воздух. Снова исчез ненадолго под водой и опять вынырнул. И тут он вдруг понял, что ужасно хочет жить. Понял, что нужно надуться как камера воздухом и грести руками как делают это другие. Превозмогая страх и отчаяние, он втянул в свои маленькие лёгкие столько воздуха, что стало даже больно. Но зато при следующем погружении он уже не уходил в пучину, а завис рядом с поверхностью. Руки сделали несколько собачьих гребков синхронно с ногами. И он сдвинулся с места. Всего немного, всего чуть-чуть. Но он поплыл. Поплыл под водой. Так оказалось легче. Секунд десять его не было на поверхности. Старшие парни уже прыгнули вслед за Серёгой. Остальные ребята притихли, выбираясь на берег.
   А когда в паре метров от того места, где Лёха погрузился последний раз, возникла его голова, раздался восторженный вопль десятка глоток.
   "Плыву, плыву ведь я!" - лихорадочно билась мысль в голове несостоявшегося утопленника.
   А дышать уже было нечем, и выпускать воздух страшно, а вдруг опять начнёт тонуть. Пересилив себя, он сделал быстрый выдох, снова судорожно наполнил лёгкие до отказа.
   - Плыви, Лёха, плыви, там уже мелко! - кричал из воды Серёга.
   Но Лёха ничего не слышал. Выпучив глаза, он грёб что есть мочи, не сводя взгляда с заветного противоположного берега. И вот его нога царапнула по песчаному дну. Боясь поверить в удачу, он грёб дальше, выбиваясь из сил. И уже когда силы покидали его, Лёха встал ногами на дно. Голова с запасом возвышалась над водой. Он, разгребая воду руками, стал выбираться на песчаный пляжик. Выполз на четвереньках, и рухнул на тёплый песок.
   - Ну, ты даёшь!!! - услышал он за спиной удивлённый голос брата. - Мать узнает - жопу тебе надерёт.
   - А ты не говори, - задыхаясь попросил Лёха.
   - Да не скажу, я ж не предатель, - по-дружески похлопал по плечу Серёга.
   Тут подоспели другие ребята и загалдели как стая воробьёв.
   Переплывать речку обратно Лёха не рискнул. Предательски тряслись руки, ноги подгибались как соломенные, и сердце бешено колотило в ушах. Отлежался и перешёл речку вброд выше по течению. Домой его провожали как героя.
   И с тех пор он больше не боялся плавать. Вода стала его другом. Будь то мерное течение широких сибирских рек или бурные штормовые волны великого океана.
  
  

Смертный грех

  
   Сашка с Андрюшкой дружили давно, ещё с детсадовских времён. Сколько помнили себя, они всегда были вместе. И жили почти рядом, через дом. Вместе "воевали" с лохматой дворнягой дяди Коли, вместе лазили за недозрелым крыжовником в сад тёти Жени, вместе ходили в школу. Только вот как-то так получилось, что попали они не в один класс. А потому, после окончания уроков, один всегда ждал другого, чтобы идти домой тоже вместе. Короче, дружили, что называется, "не разлей вода".
   Андрюшкина мама очень разозлилась на кошку. Чем уж так провинилась несчастная Кулёма, а только решила извести её суровая хозяйка. Начисто извести - до смерти. Но сама убивать надоевшую кошку она не решилась, да и не смогла бы этого сделать. И не смогла ничего лучшего придумать, как поручить это дело сыну. Муж был в отъезде, а более ни к кому обращаться не хотелось. Андрюшка, выслушав мамин приказ, прикинул, что в одиночку ему справиться будет сложновато. Хоть и большой уже, всё-таки в четвёртый класс ходит, но в таком деле без подмоги не обойтись. И лучше Сашки в таком ответственном деле помощника не найти.
   В субботу с утра сбегал Андрюха за Сашкой. Объяснил всю сложность дела, и они вместе стали обсуждать план предстоящей казни. Естественно, как убивают кошек, никто из них не знал. Дело новое, не освоенное. Правда Сашка сомневался, а стоит ли убивать, но друг убедил его, что мама очень сердита на кошку, и изничтожить её надо обязательно.
   Посадили Кулёму в старую хозяйственную сумку и отправились на стройку новой трёхэтажки - любимое место мальчишеских игрищ. Благо выходной, рабочих там нет, а сторожа никогда и не было. По дороге всё обсуждали детали, и остановились на самом простом и бескровном варианте. Решили просто повесить.
   В некоторых помещениях дома уже были вставлены рамы со стёклами и двери. Мальчишки нашли подходящее помещение, кусок провода, и соорудили петлю. Как раз в комнате штукатуры оставили свои леса. Андрей взобрался на них и закрепил конец провода к торчавшему из потолка крюку. Сашка достал из сумки испуганную кошку и, слегка жалея её, сунул головой в петлю. В последний момент Кулёма поняла всю безысходность своего положения, и попыталась вырваться из детских рук. Но не успела.
   Мальчишки одновременно отскочили от повисшей в проволочной петле жертвы. Животное отчаянно билось в воздухе, издавая дикие вопли, стараясь выбраться из смертельной петли. Вот тут-то незадачливые палачи начали осознавать, что что-то пошло не так. Кошка совсем не хотела умирать, а наоборот, цеплялась за жизнь всеми четырьмя лапами с выпущенными когтями. Мальчишки растерялись, стояли в стороне с вытаращенными глазами. Простояв остолбенело несколько минут, Андрюха наконец решил прекратить мучения животного. Он схватил валявшуюся палку и нанёс удар, пытаясь попасть по кошкиной голове. Попасть-то он попал, но эффект получился прямо противоположный тому, который ожидался. Провод оборвался, и сорвавшаяся Кулёма стала, бешено крича, метаться по комнате с петлёй на шее. Обезумевшее животное бросалось в проём окна, пытаясь вырваться наружу. Но стёкла выдержали удары. Потом она, совершенно потеряв разум, прыгала на кирпичные стены, и с разбегу даже пару раз пыталась протаранить дверь. Комната оказалась для неё западнёй. Но и горе-палачи испугались не меньше самой кошки. Ошалелыми от страха и ужаса глазами они следили за своей жертвой и шарахались от неё. Было страстное желание броситься наутёк из этой комнаты, но что-то сковывало их волю и заставляло закончить начатое. И только когда, спустя десяток минут, кошка забилась в дальний угол, избавившись от петли, мальчишки пришли в себя. Они попытались снова поймать её. Но не ту-то было, наученное горьким опытом животное с окровавленной головой метнулось от своих мучителей и попыталось нырнуть в отверстие пола, куда уходили трубы отопления. К её горю отверстие оказалось слишком узким и она застряла в нём. Снаружи торчала задняя половина кошачьего туловища и нервно дёргающийся хвост.
   Друзья стояли над жертвой и молча соображали, что же делать дальше. Оставлять в живых раненое животное нельзя, будет мучиться, да и Андрюшкина мама будет ругаться. Но сам Андрей никаких действий не предпринимал. Тогда Сашка схватил валявшийся у двери лом и со всего маху вонзил остриё в дыру, где торчала застрявшая кошка. Раздался приглушённый хруст, лом чмокнул в живом теле и застрял. Тело жертвы задёргалось в предсмертной агонии. Убийца, напрягая силёнки, вытащил лом и ещё пару раз саданул в живую плоть.
   Тело убиенной Кулёмы затихло, лишь кончик хвоста ещё судорожно подёргивался, а лом так и остался торчать в дыре пола. Сашка бросился прочь из страшной комнаты. Руки предательски дрожали мелко и противно. Сердце бешено колотилось от страха содеянного, а в глазах ещё дёргался кошкин хвост. Сзади поспевал верный друг и соратник со старой хозяйственной сумкой в руках.
   Мальчишки выскочили из дома и метнулись к соседним зарослям кустарников. Там они затаились, тяжело дыша, будто преступники, удиравшие от погони. Сидели долго, приходя в себя, и не решались произнести ни слова.
   Наконец, отсидевшись в тишине зарослей они немного успокоились и разошлись по домам. На сегодня хватит игр. На душе было противно и пакостно, будто испачкались оба в Кошкиной крови с головы до ног. Никому друзья потом не рассказывали о своём злодействе. Андрей с отвращением зашвырнул сумку в сарай и укрылся от посторонних взглядов на чердаке. А Сашка долго переживал убийство кошки, уединившись в своей комнате. Никогда в жизни он не испытывал большего стыда за совершённые им поступки, чем за это убийство.
   Разбросала жизнь неразлучных друзей в разные концы. По-разному сложились их судьбы. Но детские впечатления самые яркие, и потому не стираются из памяти никогда. Так и не смог Александр простить себе тот смертный грех, хоть и пришлось ему повидать смертей на своём веку. Но одно дело хладнокровно и плавно спустить курок СВД, видя в перекрестье оптического прицела лицо врага, а другое дело лишить жизни невинное беззащитное животное, которое ему лично не причинило никакого вреда.
   А может и не виноваты глупые мальчишки в смерти Кулёмы, может, глупее оказалась взрослая женщина, толкнувшая на это своего сына?
  
  

Про атамана Ермака

(легенда для внучат)

   Я расскажу тебе историю о знаменитом человеке, имя которого навсегда вписано в историю нашей страны.
   Давным-давно, когда Российским государством правил царь Иван Грозный, прозванный так за непредсказуемый и жестокий нрав, жил на Руси казак Ерёма Алёнин. Никто сейчас уж и не помнит, когда он родился, и из каких мест вышел этот человек. Только известно, что был он с юношеских лет отважен, силён и свободолюбив. Как и многие казаки в России, нёс он исправно службу. Охранял рубежи государства от вражеских набегов, не позволяя поганым разбойникам безнаказанно бесчинствовать в приграничных селениях, грабить и угонять в рабство русских людей.
   Во многих сражениях пришлось побывать молодому казаку Алёнину. И никогда он не показывал своей спины ворогу. Отважно рвался в бой на лихом коне, рубя острой саблей проклятых басурман. За воинскую доблесть, справедливость и смекалку уважали его другие казаки, и пришло время, когда казачий круг избрал его своим атаманом. И стали его теперь уважительно величать Ермак Тимофеевич.
   Атаман Ермак оказался не только храбрым и сильным воином, но и умелым рассудительным командиром. Как любящий отец относился он к своим братьям-казакам. Нерадивых и трусливых наказывал беспощадно в назидание другим, смелых да смекалистых хвалил и награждал. Попусту никогда не рисковал их жизнями. Не единожды приходилось ему выручать своих друзей из цепких когтей царского тайного приказа.
   Водил он свои казачьи сотни в бой и на Ливонской войне, которую вёл грозный царь Иван против европейских правителей. Широко разносилась слава о грозном атамане и его отважных казаках. Полководческий талант атамана внушал ужас и уважение врагам. Вражеские полководцы даже писали о нём своим царям. С Ливонской войны Ермак вернулся с казаками на Волгу вновь охранять рубежи государства Российского.
   А в это время правитель Сибирского царства, коварный хан Кучум со своими князьями стал совершать набеги на уральские селения. Его воины грабили приграничные городки, разоряли крестьянские деревни, уничтожали посевы, уводили в полон русских людей. Собственными силами местные жители не могли дать достойный отпор налётчикам, и порешили звать на подмогу храброго казачьего атамана Ермака Тимофеевича. Казаки откликнулись на зов, и отряд под командованием Ермака отправился за Урал отомстить хану Кучуму за разорения и поругание.
   Всё дальше продвигалось казачье войско вглубь сибирских бескрайних просторов. Плыли на стругах по рекам, но приходилось часто перетаскивать на собственных руках свои суда и все запасы из одной реки в другую. Очень трудно приходилось казакам, нелёгок был их путь через густые таёжные дебри и скалистые горы. Голод и болезни уносили жизни отчаянных первопроходцев. Часто приходилось вступать в жестокие схватки с сибирцами. Но мудрый атаман Ермак понимал, что лучше договариваться с местными жителями, чем покорять их силой оружия. Зачем проливать кровь своих братьев? Лучше жить в мире и торговать для общей пользы. Силой своего ума и дипломатическими переговорами Ермаку удалось заключить союз со многими вождями племён.
   Но главные и самые трудные сражения были впереди. Ермак со своей казачьей дружиной побеждая войска хана Кучума пробился к великой сибирской реке Оби. Самое жестокое сражение произошло при взятии города Кашлыка. Множество отважных казаков сложили свои буйные головы в том сражении, но и армия сибирского владыки была разбита, а сам он бежал в южно-сибирские степи.
   Взятие Кашлыка - важнейший рубеж в освоении Сибири. Непрочное Сибирское ханство рухнуло. Ханты, манси и некоторые татарские улусы обратились к Ермаку, выражая желание принять русское подданство. О великом событии этом узнал царь Иван Грозный. Хоть и не жаловал царь вольнолюбивого и умного атамана, а всё же пришлось ему признать неоспоримую пользу, которую принёс Ермак Российскому государству. Огромная территория нижнего Приобья вошла в состав его царства. Русский правитель сменил гнев на милость и отправил Ермаку жалованную грамоту вместе с подарками. Войска, отправленные на подмогу казакам, доставили царские подарки покорителю Сибири. Среди подарков были две великолепные, прочные кольчуги. Вот как описывает этот царский подарок старинная летопись: "Панцирь же кован искусно в 5 колец, длиной в 2 аршина, в плечах - аршин с четвертью, на груди и на спине - печати царские, золотые орлы, по подолу и рукавам - опушка медная на 3 вершка".
   Вослед за казаками и царскими войсками в Сибирь потянулся из Руси вольный люд и беглые крепостные крестьяне. В бескрайних просторах сибирских можно было спрятаться от боярского угнетения или вступить в ряды казаков. Так начиналось великое освоение Сибири.
   Но злобный хан Кучум не желал мириться с поражением. Он собрал новое войско, чтобы выгнать русских переселенцев из своего бывшего владения, наказать народы, обратившиеся в русское подданство, и убить самого главного своего врага - атамана Ермака. Коварный план задумал хитрый хан. Он не решился на открытый бой, а обманом заманил Ермака с небольшим отрядом в западню.
   Кунгурская летопись так описывает это роковое событие: "В 1585 году, в 1 день августа попущением Божиим гонцы из Степи пришли с известием, что Кучум бухарцев не пропустит в Сибирь. Ермак с 50 человеками, быстро собравшись, пошел в стругах вверх по Иртышу навстречу бухарцам. А в Агитской луке поперек волока перекоп сделал, и, дойдя до устья Вагая реки, бухарцев не обнаружил, и вверх по Вагаю до Атбаша дошел, и оттуда назад возвратился до перекопа. И на устье Вагая и на перкопе раскинул лагерь и встал на ночлег, а стражу не выставил, и без охраны все крепко заснули. Кучум же за ним злобно тайно следил, повсюду татар рассылая.
   Был у Кучума татарин, приговоренный к смертной казни, этого и послал разведать про Ермака и брод через перекоп. Татарин же, перебредя, увидел всех казаков спящими, сообщил Кучуму, и не поверил тот ему; и снова послал, приказав что-нибудь унести. И пошел второй раз, взял три пищали и три пороховницы, и принес. Был же ночью той дождь проливной, словно по Божьему предопределению настигла их судьба, и пришла к воинам смерть.
   В 1585 году в 6 день августа в полночь напал на Ермака и его дружину Кучум с большим отрядом, так как спали без охраны, час пришел смертный, и перебили их, только один казак убежал в город и сообщил находившимся в нем.
   Ермак же, видя гибель своих и не ожидая помощи ниоткуда для своего спасения, бежал в струг свой, но не мог допрыгнуть: облачен был в два царских панциря. Струг же отплыл от берега, а он, не доплыв, утонул месяца августа в 6 день. Когда же остальные казаки в городе получили известие, то горько оплакивали его, ведь был он смел и умен, рослый и видный собой, и мудростью наделен в нужной мере, широколиц, борода и волосы черны, кудреват, роста среднего, сутуловат, широкоплеч". Так сообщает нам старинная летопись о гибели отважного атамана Ермака.
   Потеряв своего предводителя, и не имея возможности удержать город, оставшиеся казаки покинули Кашлык. Они ушли обратно на Русь, но освоение Сибири на этом не закончилось. Как ни старался Кучум вернуть себе Сибирское царство, но всё напрасно. Много ещё пролилось крови в сражениях за сибирские богатства, но края эти навсегда остались за Россией.
   А имя Ермака не забылось. О нём стали слагать легенды, петь песни, и рассказывать народные сказания. Даже бывшие враги уважали его и преклонялись перед его мужеством и отвагой, признав великим воином и вождём.
   Одна из легенд гласит, что тело утонувшего атамана выловили сетями местные рыбаки. По облачению и оружию они поняли, что это не простой казак, коих погибло в этих местах множество, а скорее всего их предводитель. Царские панцири были на утопленнике, а о знаменитых доспехах прославленного атамана знали многие. Позвали они своего мурзу Кайдула, а тот приказал снять с мертвеца всё облачение и выставить обнажённое тело поверженного врага на поругание. Тело атамана Ермака, как ни странно, пробыв в воде 13 дней, совсем не испортилось. Это вызвало недоумение и суеверный страх у местных жителей. Они даже подумали, что их бывший враг стал святым божьим человеком раз тело его нетленно. Но съехавшиеся из окрестных улусов князья и мурзы решили развеять это суеверие, а заодно и поглумиться над телом грозного противника. Они несколько дней к ряду стреляли в тело из луков и заставляли других делать то же самое. Меж тем кровь вытекала из ран как будто из живого человека. Даже сам хан Кучум приехал посмотреть на мёртвого Ермака, но глумиться над телом не стал, а приказал похоронить.
   В конце концов и самым мстительным врагам атамана стало стыдно за такое бесчестие, и согласились они похоронить Ермака со всеми воинскими почестями как знатного князя. И собрали на поминки 30 быков, 10 баранов и начали совершать жертвоприношение по своему обычаю. Поминающе, говорили: "Если бы ты жив был, избрали бы своим царем, а то видим тебя умершим, забытого русского князя".
   Говорили даже, что над могилой Ермака сияет чудесный свет. Говорили, что бог христианский своих святых так отмечает. А атаманские доспехи и его одежда почитались как святыни, избавляющие от всякой болезни каждого, кто прикоснётся к ним. А горсть земли с его могилы приносит воинскую удачу в бою.
   Множеством легенд и сказок обросло имя Ермака Тимофеевича. И теперь уже трудно отличить правду от вымысла, но навеки вписано в историю государства Российского имя этого великого человека, положившего жизнь свою на алтарь отечества.
   Запомни это мой юный друг, ибо жалкое будущее ждёт тот народ, который забудет свою историю.
  
  

Мемуары домового

   Да, да, это не ошибка и не "глюк"! Я действительно домовой. И на самом деле пишу мемуары. А что, людям можно, а мне нельзя?
   Позвольте представиться, я домовой дома N 6. Это люди дают нам человеческие имена, а мы различаем друг друга без этих глупостей. Впрочем, между собой мы общаемся крайне редко. Слишком много дел у каждого в своём доме, чтобы праздно шляться по гостям.
   Сейчас у меня наступил период относительного спокойствия, дел поубавилось, и я решил совершить литературный экскурс в прошлое.
   Итак, родился я в 1958 году по местному летоисчислению. Мои будущие хозяева за десять лет до этого переехали из голодного послевоенного Поволжья сюда, поближе к большому городу. Здесь можно было найти работу и сносно содержать семью. Скудных средств от продажи на родине добротного рубленого дома не хватило, чтобы купить даже скромненький щитовой домишко, и вся семья была вынуждена жить впроголодь, собирая недостающую сумму. Да и покупать-то особенно нечего было, война оставила на месте посёлка лишь угольки. Так что приходилось задумываться о строительстве нового дома. А пока, ютились в малюсенькой комнатке совхозного барака. В этом же совхозе работали Константин с женой Анфисой и старшие дети их - Колька с Галькой. Младшие - Санька и Толька работать ещё не могли, и по мере сил ходили в школу. Вы не удивляйтесь, что полным именем я называю только хозяев, так уж у нас заведено.
   Почти вся зарплата откладывалась на строительство дома, и весной того года строительство началось. Вот я и родился вместе с маленьким двухкомнатным домом. Но нам, домовым, неизвестно отвратительное человеческое чувство зависти. Нам всё равно, в каком доме жить. "Кодекс чести домового" обязывает одинаково ответственно относиться к содержанию любого человеческого жилья. Будь то пещера первобытного человека или великолепный дворец императора. Мне не на что жаловаться, жильцы моего дома простые работяги, и вели себя всегда вполне прилично. Конечно, и у них бывали всякие семейные неприятности, но они же люди, что с них взять. Некоторым из нас приходится уживаться с такими человеческими монстрами, что не пожелаешь и врагу. Одно сплошное беспокойство и нервотрёпка. Бывает, что и у домовых сдают нервы от такой жизни, и тогда уж последствия для жителей дома непредсказуемы.
   Но, повторяю, мне повезло. Хозяева вели себя вполне прилично, не вынуждая меня делать им пакости. Шалить, конечно, шалил. Ну, а как же без этого! Домовой обязан время от времени напоминать о себе.
   Так вот, Константин заботился о новом доме. Вскоре была пристроена веранда, туалет с кладовками, пара сараев для домашнего хозяйства и живности. Потом на огороде появилась баня. Она тоже вошла в круг моих обязанностей потому, что подходящего банника тогда не нашлось, а потом я и не хотел никого пускать на свою территорию.
   Когда Колька отслужил в армии, женился и привёл в дом молодую жену Машку, пришлось веранду превратить в кухню, увеличив тем самым жилую площадь, для прописки. Машка скоро должна была родить сына, и я готовился к прибавлению. Вы спросите причём тут я? А притом, что следить за детьми тоже входит в обязанности домового. Дети, я вам признаюсь, нечто особенное, они совершенно не такие как взрослые, хотя и тоже люди. Они видят этот мир другими глазами, и понимают его совсем иначе. В младенчестве постоянно орут оттого, что взрослые их не понимают, а потом, подрастая, лезут всюду. Если бы не мы, они бы такого натворили...! Вот и приходится домовым брать на себя эту заботу в отсутствие родителей или по ночам. А в моём доме особенно часто приходилось успокаивать младенца. Жили-то тесно, работали много, всем спать-отдыхать надо. Вот я и старался угомонить пацана. Когда сам нашёптывал ему, а бывало и кошку Муську приходилось привлекать. Вовке очень нравилось когда Муська облизывала его лобик, и быстро засыпал.
   Вовка в младенчестве был спокойным, хлопот немного доставлял, а вот когда научился ползать, началось... Тут уж его любознательность не знала границ, глаз да глаз за ним нужен был. Головастый пацан рос. Такие либо высоко поднимаются, либо низко падают. У людей почему-то человек большого ума не в чести, а гениев вообще не любят при жизни. Дуракам живётся лучше. Ну, да Бог им судья.
   Потом Галька вышла замуж за Юрку, который отслужив армию, увёз её в далёкую холодную Сибирь. Сначала Сашка, а потом и Толька пошли учиться в ремеслуху и перебрались жить в общагу. В доме стало посвободней. И у меня забот поубавилось. Иногда даже время на шалости оставалось. Особенно нравилось мне подшучивать над Муськой. Кошки - единственные существа из живого мира, которые могут видеть нас и свободно с нами общаться. Но Муська была глупой, и беседовать с ней не о чем. Зато к моим шуткам она относилась безобидно, вот я этим и пользовался иногда. То хозяин ей на хвост наступит, то хозяйка мукой её обсыплет нечаянно. Она у меня и с печки летала, и в кадушку с водой проваливалась. Вот смеху-то было. Когда развлекаться с кошкой надоедало, я подшучивал над хозяевами. У Анфисы иголки с нитками воровал и перепрятывал. Она их долго искала, а находила совсем в другом месте, и сокрушалась на свою рассеянность. Константин у меня постоянно путал сахарный песок с солью. То чай у него солёный получался, то недосоленные щи сластил. Но они хорошие были, а потому и шалости мои были лёгкие и безобидные. Доставалось и Кольке с Машкой. Я любил им в постель хлебные крошки сыпать. Смешно! Они только спать лягут, а потом вскочат, и давай крошки стряхивать. Или Колькины носки засовывал в Машкины туфли, а она поутру нервничала, ей, видишь ли, это не нравилось.
   Через шесть лет родилась Олька. Горластая девчонка попалась. Ох, и нахлебался я с ней забот. Болела постоянно и орала как резаная. Машка с ней просто изводилась. Вот мы с Муськой и старались угомонить этого беспокойного ребёнка. Надо же родителям выспаться иногда. Но это недолго продолжалось. Совхоз выделил Кольке квартиру в новом доме, и они переселились в своё жильё.
   Сашка к тому времени тоже был женат, жил с женой и дочкой в городе, лишь изредка навещая родителей. Толька ещё служил в армии. Старики-родители жили в одиночестве не долго. Галька вернулась из Сибири с мужем и пятилетним сыном Пашкой. Опять забот прибавилось. А потом ещё у Сашки начались неприятности. Однажды ночью в дом заявились милиционеры, разыскивая его. Родители даже и не знали, что их сын скрывается в сарае. Там его и арестовали. И больше Сашка в дом не возвращался. Говорили, что попал он в дурную компанию, воровал, посадили его в тюрьму, а потом и убили где-то. Грустная история. Горе-то какое родителям. Ох уж эти люди! Не живётся им на свете спокойно. Слабы они, легко впадают в соблазн, подчиняются мелким страстям, совершают необдуманные поступки, а потом жестоко страдают от этого, и приносят страдания своим близким.
   Вот и Гальке с Юркой тоже не сидится на месте. Пожив у родителей полтора года, дочь вновь умчалась с мужем и ребёнком в ту же Сибирь. Муж уговорил, не нравилось ему тут. А мне он сам не понравился. Вроде бы мужик как мужик. И руки умелые, и статью пригож, а всё же нет в нём "стержня", нет уверенности в себе, завистливый и ревнивый. А впрочем, не мне его судить.
   Толька вернулся из армии с молодой женой Надькой, и вскоре родилась у них Людка. Опять приходилось нянчиться с дитём, но только уже одному. Муська померла к тому времени, царство ей небесное. А котёнок Кузя ещё несмышлёный был, какой из него помощник. Хотя я и один справлялся. Людка росла спокойной, почти не орала. А вот Константин сильно сдал к тому времени. Здоровьичко у стариков никудышное стало. Бабка Анфиса часто болела, чего только не лечила. Ещё бы, жизнь ей такая досталась: голодная колхозная юность, война, послевоенная разруха, шестерых детей родила, двое-то померли в младенчестве. Всё детям, себе ничего. А тут ещё Сашка... Да и дед стал к рюмочке прикладываться чаще обычного. Бывало притащится домой "на рогах" и давай кочевряжиться, всё пытался показать кто в доме хозяин. Анфису он, правда, никогда не бил, но по пьянке всегда над ней подтрунивал: "Анфисушка ты моя, дура старая! Карга ты моя рыжая! Золотце ты моё бестолковое!" Любил он по-своему жену, а та и не обижалась на его смешные оскорбления. Тихая, безобидная русская женщина.
   У хозяина ещё появилось странное чудачество: он как напьётся, чихать начинает. Чихает и песни поёт. А пел он отвратительно. Совершенно не имея музыкального слуха, безжалостно перевирал мотив, противно растягивая слова. И ещё чихает при этом, пока раз сорок не чихнёт, не успокоится. А потом, когда прочихается, наговорится, натешится, спокойно засыпает. Всех раздражали его пьяные выходки, но терпели. А что поделаешь? Трезвый-то он хороший, добрый, работящий.
   Тольке с Надькой тоже вскоре дали квартиру, там у них Димка родился. Но это уже не моя забота. А старики одни остались на моём попечении. Скучновато стало в доме. Привык я к шумной тесноте. Дети, конечно, навещали родителей, и внучата забегали к старикам, но у них там своя жизнь.
   А Константин с Анфисой писали письма Гальке и посылали яблоки в холодную Сибирь. Хозяин любил свой яблоневый сад и заботился о нём. Можно сказать сад ему достался по наследству. На месте моего дома раньше был большой школьный сад. Война перепахала всё вокруг, но несколько израненных осколками деревьев уцелели. Вот Константин и начал с них свой сад. От старого сада остались, в конце концов, только две яблони, а остальные он сажал сам. Специально ездил в какой-то питомник за саженцами и очень гордился потом, когда внучата весело хрумкали сочными наливными яблочками. Даже я им завидовал, хотя сам не ем яблок.
   Через несколько лет Галька вновь вернулась к родителям с сыном. У неё с мужем всё шло наперекосяк. И жить не жили, как положено, и разводиться не хотели. Тут, видать, допекло, и она сбежала от мужа. Но тот вскоре примчался вслед за ней. Пожили почти два года и опять укатили на мужнину родину. Опять уговорил. Вот же баба бестолковая! Или уж разведись с непутёвым мужем, коли нет любви и согласия в семье, либо терпи как терпят многие, будь покорной и глупой. Так ведь нет, и без мужа остаться боится, и норов свой показывает! А впрочем, это их людские дела, меня же они касаются только если с домом моим связаны.
   Опять старики остались одни. А вскоре в дом пришла беда. Померла Анфиса. Сильно болела последнее время. Редко вставала с кровати, а перед смертью и вовсе слегла. После похорон Константин сильно запил. А когда вышел из запоя отписал по половине дома на Кольку и Гальку. Видно почуял и свою близкую кончину. Так оно и вышло. Почти через год и его не стало. И так-то здоровья не было, глаза уже почти не видели, а он ещё и пил запойно. Вот сердечко-то и не сдюжило. Похоронили их рядышком на местном кладбище. Я часто заглядывал к ним, ухаживал за могилкой. Уж больно я к ним привязался. Дом опустел, ни кошки, ни собаки, вот я на могилку и наведывался. Да и не я один такой оказался. Некоторые мои собратья тоже ухаживали за могилами своих домочадцев.
   В доме царило запустенье, никто жить в нём не хотел. Только Вовка хозяйничал там. Он превратил уютный дом в свою лабораторию. Постоянно что-то паял, поджигал, и даже взрывал. Кругом валялись разные железяки, радиодетали, химические реактивы. Ужасно воняло этой самой химией. Я с ужасом взирал на всё это безобразие и думал, что моему дому пришёл конец. Взорвёт всё к чёртовой матери этот "академик" или пожар устроит. А дом-то и так дряхлел. Крыша кое-где протекать начала, засыпка стен провалилась, кухню всю перекосило потому, что без фундамента стояла, зимой задувало в щели. Грустно мне было. Я выл от тоски в печной трубе, от скуки гонялся за крысами по норам в засыпных стенах. Пытался вразумить "академика", но ему всё было "по барабану". Упрямый и "твердолобый" Вовка никак не поддавался моему влиянию.
   Спасение пришло неожиданно. Галька в очередной раз разругалась с мужем и, дождавшись, когда сын окончит восьмилетку, вернулась к угасшему родительскому очагу. Она по наследству получила половину дома, а на вторую половину Колька пока не претендовал. И выходило, что теперь хозяйкой в доме стала Галина. Скоро за женой из Сибири снова примчался муж. Теперь и его мне придётся называть Юрием. Там у них не осталось ни кола, ни двора, а здесь хоть и дряхлеющий, но всё же собственный дом. Мотались они туда-сюда и ничегошеньки не нажили в своей семейной жизни. А годы идут, и бежать на этот раз уже некуда, вот они и зацепились тут. Пашка поступил в мореходку, и зажил своей жизнью. Родители его не особо баловали своим вниманием. Они между собой-то разобраться никак не могли, не то что о других заботиться. И уж тем более руки их не доходили до сада и дома. Так, латали дыры понемногу, лишь бы на голову крыша не рухнула. Больше всё ругались. Юрий на старости лет совсем дурной стал. Ревновал жену и руки распускал, да и "заливал за воротник" частенько. А дальше - больше. Галина от такой жизни тоже пить горькую начала. Доходило до того, что выпивали вместе, а потом морды били друг другу. Хозяин даже за кинжал свой хватался и гонялся за женой. Нет, не убивать он собирался, а так, власть свою показать. Вообще-то он трусоват оказался. Вот над женой измываться его смелости и хватало. Грустно было смотреть на всё это. Я ведь привык к другим отношениям в семье. И пацана жалко. Всё ведь на его глазах происходило, это ж какой пример они сыну показывали. Пашка даже пытался иногда разнимать дерущихся родителей. Однажды он схватил старую дедовскую двустволку и пальнул в потолок, пытаясь остановить драку. След от этого выстрела как шрам остался надолго, но действия это не произвело никакого. Дошло до того, что, в конце концов, сын набил морду отцу, когда тот бросился на него с ножом. И на этом отношения отца с сыном испортились окончательно.
   Пашка давно уже наплевал на родительскую заботу и жил своим умом. Умишка-то, конечно, не хватало, а потому и ошибок в жизни наделал немало. Тоже начал попивать с друзьями. Девок срамных в дом водил. Часто не появлялся по нескольку дней. А когда мореходку закончил и вовсе исчез. Появлялся пару раз в году, и снова пропадал в своих морях. И чего только люди всегда лезут туда, где им и быть-то не положено? Дома не сидится! Люди, одним словом.
   Хозяева мои всё так же продолжали пьянствовать, воевать друг с другом, стареть и дряхлеть вместе с домом. Я всё это время пытался их вразумить. Всяко пытался. И по-хорошему, и по-плохому. Просто выбивался из сил. Прятал деньги, чтоб водку не покупали, так они влезали в долги у соседей. Ронял бутылку со стола, чтоб им меньше досталось, так они шли за новой. Все мои попытки заставить Юрия заняться ремонтом дома приносили мало пользы. Делал он мало, а хвастался много. Когда же вышел на пенсию, вообще перестал заботиться о доме, говоря: "Не мой это дом, кому надо, тот пусть и делает". Пашка, правда, пытался привести в порядок хотя бы свою комнату. Сделал кое-какой ремонт, мебель новую купил, и даже построил камин вместо старой печи-голландки. Ремонт так себе, а вот камин мне понравился. Хоть и дымил камин, но чувствовалось в нём тепло заботливых рук, душа строителя в него вложена была, а потому и мне в нём было уютно. Пашка потом влюбился в Ленку, и они, бывало, запершись от родителей, занимались перед этим камином тем, что не положено делать молодым людям до свадьбы. Но я знал, что человечество сильно опошлилось в последнее время и до свадьбы этим занимаются многие, не видя в том греха.
   Смотрел я на них и мечтал - может хоть они создадут нормальную семью, детишек нарожают, весело будет, уютно. Но моим радужным мечтам не суждено было сбыться. Пашка женился на Ленке и пошёл в "примаки", не захотел жить с родителями. Да это и понятно. Слышал я, что и там он не часто появлялся - всё болтался по морям-океанам. Не домашний он человек оказался.
   А в доме наступили безрадостные времена. Хозяева впустую проживали свой век. Дом дряхлел и понемногу разрушался. Больно и грустно было смотреть на всё это. Единственной отрадой были домашние животные. После смерти Кузи в доме появилась кошка Клавка и дворняга Шурик. Клавка росла вредной, мрачной и подозрительной. Со мной она общаться не хотела, дружбы не получилось. К тому же она ещё и воровкой оказалась. Мышей не ловила как все кошки до неё, а воровала еду у хозяев. Умная зараза! Научилась открывать холодильник, и когда в нём оставалось что-то вкусное, сжирала без остатка. Юрий потом очень ругался. К тому же она умела воровать еду прямо из кастрюли. Галина наказывала её за это, а та гадила в отместку где попало. Я удивлялся терпению хозяев, но им было на всё наплевать. Так же Клавка невзлюбила добродушного Шурика, и при каждом удобном случае старалась ему навредить. Таскала из его миски лучшие куски, а если тот пытался приблизиться, царапала когтями ему морду. Шурик же наоборот был беззаветно предан своим хозяевам и постоянно вилял своим пушистым белым хвостом. Его разноцветные глаза лучились счастьем и любовью, когда они обращали на него внимание. Он лохматым белым шаром катался по двору и заливистым лаем приветствовал своих благодетелей. Хотя особо не за что было их благодарить. Но собаки уж так устроены, они любят своего хозяина только лишь за то, что он есть. Это кошка может жить сама по себе, а собаке без хозяина тяжело и грустно. Природа, брат! Шурик не мог со мной общаться, а мне очень нравилось играть с ним. Он легко переносил мои шалости, а кошка его за это ещё больше презирала.
   Шурика загрызли в драке другие собаки, а Клавка сама куда-то исчезла. После них появилась глупая, но весёлая и совсем молодая овчарка Динка, а через несколько месяцев Пашка привёз котёночка Дуську. Динка так же заботливо охраняла дом, и по-собачьи любила хозяев. А вот с Дуськой вышел казус. Когда котёнок слегка подрос, стало очевидно, что это не она, а он. Я-то сразу заметил несоответствие пола и клички, но что я мог поделать. Так Дуська превратилась в Дусика. Шустрый Дусик стал моим другом. Он как белка скакал по яблоням, носился по посёлку, а потом рассказывал мне новости и сплетни. Потом здоровенный вымахал котяра. До кошечек имел необыкновенный интерес, а потому и дрался из-за них постоянно. С Динкой они нашли общий язык, и это меня очень радовало. Пусть хоть животные живут в согласии, если их хозяева этого делать не умеют.
   А хозяева продолжали терзать друг другу нервы и постепенно спиваться. Особенно это стало очевидно, когда оба вышли на заслуженный отдых. Скудной пенсии хватало только на самую дешёвую выпивку. Что уж говорить о доме. Но недолго государство несло бремя содержания двух стариков.
   Однажды солнечным августовским утром Галина, страдая привычным похмельем, присела на кухне в старое отцовское кресло, да так и не поднялась с него. Сердце не выдержало перегрузки, а спасительной рюмочки под рукой не оказалось вовремя. История повторяется. Так же и Константин скончался, сидя в этом кресле. Она так и осталась сидеть с открытыми глазами, как будто задумалась о чём-то. Юрий испугался мёртвой жены и сбежал из дома. Весь день шатался по посёлку пьяный и плакал. Пашка на этот раз оказался недалеко и примчался уже во второй половине дня, после того, как ему сообщили о смерти матери. Родственники помогли с похоронами и поминками. Ух, как Пашка тогда возненавидел отца! И было за что. Тот так и не вышел из запоя, не явился даже на похороны. Потому сын, обидевшись, желал, чтобы его не было и на поминках. Но родственники настояли, не по-людски мол. Разыскали пьяного Юрия и привели в дом.
   Пару месяцев сын не общался с отцом, да они и раньше-то не шибко были близки. В доме царило полное запустение. Углы заполнялись пустыми бутылками, а в отключенном холодильнике догнивал, покрытый плесенью, солёный огурец. Динку кормил Пашка и его тёща, а Дусик добывал пропитание самостоятельно. Перед очередным своим рейсом Пашка помирился с отцом. Он стал чаще заглядывать домой, выпивали иногда с батей. И сын, в конце концов, простил отца за всё. Нет, не забыл всё, что тот творил с женой и сыном, а просто взял и простил.
   Юрий прожил ровно год. Помер в том же кресле, и тоже в августе. Пашка был в морях. Хоронить пришлось родственникам. Скромно и тихо закопали гроб рядом с женой. Хозяева нашли свой покой на деревенском кладбище, а дом вновь остался без человеческого тепла. Дусик перебрался жить к Пашкиному другу, но частенько забегал ко мне в гости, а Динку застрелил сосед, когда она, вырвавшись на свободу, стащила у него курицу.
   Дом окончательно опустел. Даже крысы покинули его, ведь есть-то нечего. Тогда-то и стали посещать меня мысли о скорой кончине. Домовой рождается и умирает вместе со своим домом. А мой дом умирал. Пашка хоть и оформил весь дом на себя с большим трудом, но жить продолжал в квартире тёщи. Да и не до дома ему - он всё по морям своим шляется, не домашний человек. Так я думал, сидя в прокопченном камине, и ждал, когда дом окончательно обветшает. Его снесут и построят новый, большой и современный, как модно сейчас у людей. Только меня уже там не будет. Родится новый домовой и уже в его обязанности войдёт забота о новых домочадцах.
   И, было, совсем я отчаялся, но лучик надежды забрезжил вместе с огнём в камине. Пашка, теперь уже Павел, стал иногда навещать осиротевший дом. Не часто это случалось, но между рейсами новый хозяин появлялся, обрывал со стен старые отвалившиеся обои и жёг их в камине. Он смотрел на огонь, а я вглядывался в его глаза, пытаясь понять его мысли. И понял. Наверное, раньше него самого понял, что я в этом доме ещё поживу. Дошли мои молитвы до кого надо, подействовали мои внушения. Павел решил не сносить дом целиком и не продавать его, а начать постепенный ремонт. Хоть объяснение такого решения и может показаться простым - денег у него, мол, не было на строительство нового дома, но я-то знаю, что это не так. Каждый раз, входя в дом, он здоровался с ним, а значит и со мной. "Ну, здравствуй, дом" - говорил он вслух - "Привет, новый хозяин" - безмолвно отвечал ему я. Не захотел он расставаться со мной. И правильно не захотел. Уж я сумею отплатить добром за добро.
   И началась ремонтная эпопея. Первое что сделал новый хозяин - разломал и сжёг в камине дедовское кресло. Жаль было добротную вещь. Удобное было, старинной работы. Но три трупа оставили в этом кресле свой зловещий след. И я его понимаю - от негативных следов прошлых лет лучше избавляться сразу. С годами они накапливаются и создают в доме неприятную атмосферу.
   Шесть лет с завидным упорством Павел отдавал всё свободное время ремонту дома. По большому счёту это и не ремонт был совсем, а скорее перестройка. Но больше всего меня поразило в нём и обрадовало то, что он всё старался делать сам. Помощники, конечно, были, но чаще работал в одиночку. Вообще, как оказалось, он умел многое, многому учился по ходу дела или доходил своим умом, и, похоже, ему это очень нравилось. От того бесшабашного паренька, столько лет болтавшегося меж берегов дальних морей, и на которого я уже не возлагал надежд, осталось немного. Сорокалетний мужчина знал, чего хочет в этой жизни, и последовательно шёл к намеченной цели. Видно, нахлебался всякого, и потянуло его к домашнему очагу. Кстати об очаге, теперь, у меня есть новый большой камин, который совсем не дымит, ещё уютнее, чем прежний. Возрождался и запущенный дедовский сад. Хозяин удалил два сгнивших дерева, сделал омолаживающую обрезку остальных. Вырастали новые сливы, груша, облепиха и вишни. И хозяйка тоже приложила руку. В саду появились цветочные клумбы. С весны и до осени теперь в нашем саду распускаются разноцветные бутоны. Красота!
   Так вот, за шесть лет дом был разрушен почти полностью, и восстановлен заново. От старой гнилой хибары остался только фундамент, отлитый ещё дедом, и две стены. Для продолжения моей жизни этого вполне достаточно. Мне хватило бы и одной стены.
   Шесть лет для нас совсем маленький срок. Некоторые домовые живут по несколько тысяч лет. Но я с особым нетерпением ждал этого момента. Ещё бы! Уже совсем отчаявшись, я приготовился к кончине, а тут вдруг спасение пришло, откуда не ждал. И вот этот день настал. Павел с женой Еленой, которую он почему-то называл Алёнушкой, оставили тесную квартиру женатому сыну, и перешли жить в возрождённый дом. Многое ещё в доме предстояло доделать, многое было сделано кривовато и ожидало переделки. Но главное не в этом. Главное, дом и я обрели новых хозяев, которые собирались здесь жить, наполнить жильё уютом и теплотой. А нам, домовым, это особенно приятно.
   Как-то я поделился своей радостью с Дусиком, который заскочил в гости. Раньше он постоянно приходил проверить, как идёт строительство, а теперь почти перестал заглядывать. Я, было, попенял ему на это, а он ответил, что теперь хозяева заведут другую кошку, и ему здесь уже делать нечего. Старый, ободранный жизнью котяра, оказался прав. Скоро в доме появился котёнок Матильда, а для меня Мотька. Весёлая трёхшёрстная кошечка моментально научилась меня видеть и общаться, хотя родилась не в доме, и с домовыми дела никогда не имела. Поначалу она не могла понять, кто я такой, почему люди меня не видят, и настороженно смотрела глупыми глазёнками. Но скоро мы подружились. Я вам так скажу: без кошки дом - не дом, а с появлением Мотьки в моём доме стало теплее и уютнее.
   Жаль, детей в доме нет, но зато часто бывают гости. Когда хозяин топит баню, приходят родственники и друзья. Нечасто, но навещают дети. А тут ещё внучка появилась. В такие дни дом, как когда-то, наполняется весёлыми разговорами, шутками. На кухне вкусно пахнет пирогами и свежим чаем, в камине весело потрескивают поленья. Отблески пламени озаряют радостные лица гостей.
   Жизнь прекрасна и она продолжается!
  
  

Гвоздь

   Последнее, что он отчётливо помнил, это то, как гранёный штык его трёхлинейки почти на половину легко вошёл в серо-зелёное сукно между двух верхних пуговиц. Даже мысль мелькнула: "Так легко?!". А потом всё погасло.
   Он поднялся в первую свою атаку вместе с другими, оставив страх в окопе. Страшно было до ужаса, до дрожи в коленях, просто панически страшно! Но все поднялись вслед за лейтенантом, и он тоже поднялся, ведь он всегда был как все. Так его учили с детства: "Только вместе мы сила, только вместе нас не победить!" Грянувшее "Урааа!" утонуло в грохоте разрывов. Сначала где-то впереди раздались невнятные хлопки миномётов и глухие удары пушек, а уже через секунду снаряды вздымали снежную пыль с комьями мёрзлой земли. Уши тут же заложило от удара взрывной волны. Ни выстрелов, ни криков он уже не слышал. Какое там "Ура!", он просто орал во всю силу лёгких, выгоняя из себя этим криком остатки страха и желание рухнуть в сугроб, спрятаться в нём от всего этого кошмара. Об этом и опытные солдаты говорили, что трудно только из окопа выскакивать первый раз под пули, а в атаке уже почти не страшно.
   Вообще-то, он был готов умереть геройски в бою, но всё равно боялся. Боялся получить пулю ещё там на бруствере окопа, когда выскочил вместе со всеми. Не хотел погибнуть, не уничтожив ни единого врага. Но его пуля, наверное, досталась Сашке из Воронежа. Тот чуть опередил, и неуклюже ткнулся головой в снег. Все бежали вперёд, рассуждать не было времени. Уже где-то посреди нейтральной полосы рвануло совсем рядом, подняв в воздух сразу четверых ребят из взвода. А ему опять повезло. Только отшвырнуло волной, обдало вонючими газами, но не задело. Поднялся и снова побежал вперёд. Голова гудела как колокол, а в ней лихорадочно билась одна мысль: "Скорее бы, скорее бы их передний край!" А когда он отчётливо увидел серые каски и вспышки выстрелов, рванул ещё быстрее, чтобы его не срезал автоматной очередью тот очкастый немец. У самого немецкого окопа он споткнулся, и очередь, предназначенная ему, прошла над головой. Кубарем свалился на промахнувшегося немца. Отскочил, как ошпаренный и, не разбирая, ткнул штыком куда-то в сторону вражеского солдата. И лишь в последний момент удивился: "Так легко?!"
   Равнодушные колючие звёзды смотрели на него с чёрного безлунного неба. Он видел их сквозь смёрзшиеся ресницы правого глаза, левый не открылся совсем. Не было ни боли, ни страха. Лишь тишина, темень и холод окружали его. Свет этих морозных звёзд всё-таки пробудил искру сознания: "Вот она какая, Смерть. Темно и тихо. Совсем не страшно. Просто темнота и всё позади". Он хотел вздохнуть с облегчением, но не получилось. Рот оказался забит грязью, на зубах противно заскрипел песок. Попытался выплюнуть изо рта эту гадость. Повернул голову и внезапно взвыл от нестерпимой боли. Она прибила его к земле, как огромный гвоздь. В безумном крике он израсходовал всё содержимое лёгких, и поперхнулся на вдохе обжигающим ледяным воздухом. Закашлялся взахлёб, и только теперь понял, что жив. Это открытие так удивило его, что даже боль отошла на второй план. "Жив! Так это не смерть?! Я живой!" - обрадовался он, но тут же понял, что ранен, и вновь потерял сознание.
   На этот раз забытьё продлилось недолго. Он скоро очнулся и, успокаивая сам себя, попытался понять, насколько тяжело ранен. Голова болела, но это не та боль, которая заставила его кричать. Та страшная боль исходила откуда-то слева, из плеча. Тело почти не слушалось, оно было словно спутано чем-то. Что-то навалилось на него сверху. Ноги совсем не чувствовались, будто их и не было. И только правая рука послушно отозвалась. Стараясь не делать лишних движений, ощупал лицо. Оно было покрыто толстой коркой замёрзшей спёкшейся крови. Потому и левый глаз не открывался. Очистил глаза и продолжил ощупывать себя дальше, пытаясь одновременно разглядеть что-нибудь в темноте. Рука наткнулась на чьё-то окоченевшее лицо. Сверху на нём лежал убитый им же немец. Очки так и остались на носу окоченевшего трупа. Попытался сбросить с себя немца, но тот не поддавался, а усилие отдалось острой болью в левом плече. Теперь ясно, куда его ранило. С большим трудом, превозмогая боль, он выполз из-под немца и земли, наполовину завалившей их. Из последних сил приподнялся и привалился к стене окопа. Того самого окопа, в который свалился ещё днём во время атаки. "Сколько же времени я здесь пролежал? Ночь уже. И где наши?" - рассуждал он, отдыхая после неимоверных усилий, - "А вдруг атака провалилась? Тогда тут немцы! Они возьмут меня в плен, или добьют, а у меня нет сил даже застрелиться. Обидно!" Но прислушавшись, к отдалённому шуму боя, понял, что наши взяли передовую линию окопов, и сейчас бой ушёл далеко вперёд. А санитары, наверняка, посчитали его мёртвым, и оставили в полузасыпаном окопе дожидаться похоронной команды. Но те пойдут только утром, а до утра можно и насмерть замёрзнуть. Обидно будет, выжив в бою, замёрзнуть рядом с убитым фашистом. Нет, теперь уж он умирать не собирался. Он ещё слишком молод. Надо только перетянуть раненую руку и добраться до санбата, а там подлатают.
   Но выбраться из окопа оказалось делом непростым. Два раза он срывался, скатывался обратно, воя от боли и бессилия. Левая рука не слушалась и на каждое движение отзывалась лишь болью. Правая нога вообще не подавала признаков жизни, а левая "очнулась" лишь до колена, хотя на ощупь они казались целыми, крови не было. Да и голова плохо соображала. Всё кружилось и гудело. Осколок пробил каску и запутался в шапке-ушанке, лишь срезав кусок кожи на лбу. Потому и крови на лице было много. К ранению ещё и контузия. Видно, чей-то снаряд попал в окоп, засыпав его наполовину. Осколками разворотило левую руку и шарахнуло по каске, а вот от смерти его спас очкастый немец, приняв в свою спину основную массу осколков. "Странно получается - я его убил, а он мне жизнь спас" - подумалось солдату, когда с третьей попытки удалось выбраться из окопа.
   Подобрали его уже утром. Он полз, ничего не видя и не слыша, продолжая ползти даже на носилках. Потом был медсанбат и госпиталь. Отмороженную правую ногу съела гангрена в прифронтовом госпитале, а левую руку отняли ещё в медсанбате.
   - Отвоевался, рядовой, - сказал военврач, выписывая документы, - теперь домой.
   - Так точно, товарищ военврач, - с досадой ответил солдат.
   - Не горюй, и без тебя фашиста добьём, - уловив интонацию бывшего пациента, успокоил врач.
   До ворот его провожал грузинский парень по имени Гиви. Они подружились здесь, в госпитале. А на прощание Гиви подарил ему кепку, такую, как носят у них в Кутаиси.
   - Вот, возьми, дорогой, на память, у меня больше ничего нет. После войны приедешь ко мне в Кутаиси, тогда уж...
   - Спасибо, Гиви, я буду носить её по праздникам. Береги себя!
  
   По сырому просёлку среди невспаханных ещё чернозёмов он возвращался со станции домой. Ковылял на костылях одноногий и однорукий. Культя его левой руки крепко притянута ремнём к костылю. За плечами совсем тощий вещь-мешок. На солдатской груди не блестят боевые награды, а лишь одинокая нашивка за ранение виднеется на гимнастёрке под расстёгнутой шинелью. Медленно шагает его левая нога, неспешно текут мысли в голове фронтовика.
   Уходил он на войну молодым сильным парнем с геройским желанием бить ненавистного врага, топтавшего родную землю, а возвращается никчёмным калекой. Да ладно бы герой с орденом, а то всего-то одного немца и проткнул штыком. А теперь, что он такое теперь? Кому он нужен? На что годен? Мать, конечно, будет рада. Слёзы будет лить, но радоваться. Хоть какой, да вернулся. Писал ей из госпиталя, успокаивал. На батю-то похоронка пришла ещё в августе сорок первого. А вот как примет его та, образ которой видел он в горячечном бреду среди изрытого воронками снежного поля? Полз он к этому образу из последних сил, благодаря ему только и выжил. А ведь ничего особенного между ними не было. Поцеловал её однажды, и то только когда на фронт уходил. А до этого не давалась. Но сладкий тот поцелуй, кажется, до сих пор помнят губы. Ждёт ли она его? А если и ждёт, то зачем он ей такой - одноногий негерой?
   Вот уже на пригорке виднеются крыши родного села. Чёрными муравьями на прошлогодней траве копошатся люди. Одни бабы с ребятишками в селе остались, да старики. К пахоте готовятся. Ох, и нелегко им приходится.
   Вдруг одна фигура отделилась от остальных и быстро стала спускаться с пригорка. Захолонуло сердце солдата, остановился он в нерешительности. Знакома, ох как знакома была ему эта фигура. Девушка бежала навстречу, не разбирая дороги. Перепрыгивала лужицы, хлюпала галошами в раскисшей колее. Белый платок съехал с головы, а за спиной болталась толстая светло-русая коса. Где-то на полпути застряла в грязи галоша, но девушка этого даже не заметила, или просто не обратила внимания. Взгляд её огромных серых глаз был устремлён к стоящему на обочине солдату, и только он занимал всё её внимание. В паре шагов она остановилась, раскрасневшаяся от быстрого бега, переводя дыхание. Они стояли, молча глядя друг другу в глаза, и взгляды эти говорили выразительнее любых слов. Через минуту она со слезами бросилась ему на грудь. А он обнял её здоровой рукой, и целовал, пахнущие домом, пшеничные пряди волос.
  
   Девятого мая главный агроном совхоза надевал свой праздничный костюм, на пиджаке которого позвякивали три юбилейных медали, и красовался орден "Трудового красного знамени". Потом доставал из шкафа грузинскую кепку и отправлялся в дом культуры на торжественное собрание.
   - Ты в этой кепке, как гвоздь, - подшучивала жена.
   - А почему дедушка, как гвоздь? - встрепенулась веснушчатая внучка.
   - Да кто же? - объясняла бабушка внучке, - так и есть, что гвоздь на одной ноге. А кепка эта, как шляпку у гвоздя. Да и характер-то железный.
   - Я обещал ему, что буду носить её по праздникам, - серьёзно отвечал седой муж.
   А когда оркестр грянул "День Победы", он подумал: "А ведь я и есть гвоздь. Старый ржавый, гвоздь, как и миллионы других. На таких гвоздях всё и держится!"
  

Пощёчина

  
   Давным-давно, в одной большой стране, которую уже не сыщешь на карте, жили-были дети. Девочка и Мальчик ходили в один детский садик и дружили. Играли в песочнице, строили куличики. Вместе укладывали спать кукол в домике, мечтали быстрее стать взрослыми и так же укладывать спать своих настоящих детей. Но когда пришло время прощаться с детским садом и пойти в первый класс, попали они в разные школы. Видеться каждый день им уже не удавалось, но от этого их дружба не ослабела, а даже наоборот.
   Встречались они редко, но ждали этих встреч с большим нетерпением. Иногда бывали друг у друга в гостях, но больше всего любили ходить в кино. По выходным, когда не надо было идти в школу, Мальчик бежал в кинотеатр и покупал два билета по пять копеек, а потом мчался к Девочке, чтобы пригласить её на дневной сеанс.
   Взявшись за руки, они весело шагали по улице, и всё им было нипочём. Мир так прекрасен, когда рядом замечательный друг. А потом, в тёмном кинозале они, сжимая ладони, сидели рядышком. Казалось, не было вокруг никого, и хотелось, чтобы кино не кончалось никогда.
   Они не скрывали свою дружбу ни от кого потому, что гордились ею. Не смущали их даже пересуды сплетниц-девчёнок, или дразнилки мальчишек: "Жених и невеста, жених и невеста..."
   Время шло, они росли, переходили из класса в класс и всё также Мальчик дружил с Девочкой. Но в безоблачную детскую дружбу вторглись взрослые. Вместе с родителями Мальчик уехал в другой город. Его ведь никто не спрашивал: хочет он этого или нет. Взрослые всегда решают судьбу своих детей по- своему. Детские письма ещё какое-то время связывали их, но как водится переписка постепенно сошла на нет. У каждого появились новые друзья и свои отдельные друг от друга интересы.
   Прошло несколько лет. Девочка превратилась в юную девушку, а Мальчик хоть и подрос, но пока ещё оставался мальчиком. В этом возрасте нормально, когда девочки опережают в развитии мальчиков. Те потом догоняют и перегоняют их. Случилось так, что Мальчик, вернувшись с родителями, попал именно в ту школу, где училась Девочка, но только в параллельный класс. Они, конечно, узнали друг друга при первой же встрече, и, конечно же, оба обрадовались этому. Но девичья скромность не позволила Девочке бурно выразить радость, а Мальчик просто оробел, увидев перед собой стройную девушку с лучистыми голубыми глазами. К тому же она была на пол головы выше его, и это обстоятельство смущало ещё больше. Девочка пригласила Мальчика в гости к себе домой. Они пили чай с вареньем и болтали о своём житье-бытье, о тех годах, прожитых в разлуке, вспоминали детский садик и дневные сеансы в кинотеатре. А в школе видеться приходилось только на переменах, и дороги к дому после уроков расходились в разные стороны. Мальчик всегда с восхищением засматривался на свою изменившуюся Девочку, но именно это восхищение всегда вызывало ужасное смущение. Мальчик стеснялся своего чувства, не до конца ещё понимая, что же оно означает. Признаться Девочке он не мог, и тем более не мог говорить об этом с кем-то другим. Боялся, а вдруг над ним будут смеяться, дразнить, или чего доброго, расскажут ей. И решил Мальчик, что до поры до времени всё это нужно держать в тайне. Когда придёт эта пора, и когда настанет то время, он не знал.
   Однажды ясным весенним днём Мальчик отправился, как всегда после уроков домой. Как-то само собой получилось, что Подруга Девочки, которая училась с ним в одном классе, направилась домой той же дорогой, что и он. Дорога веселей, если есть хороший попутчик. Одноклассники болтали по дороге о всяких пустяках, но незаметно разговор коснулся Девочки. Подруга попыталась выяснить, как он относится к Девочке, какие чувства к ней испытывает, но Мальчик твёрдо решил хранить свою тайну. Ни промолчать, ни увести разговор в сторону он не смог и попытался отговориться. В итоге запутался в собственной болтовне и, наговорив лишнего, совершенно неосознанно оскорбил Девочку. Но тогда он ещё этого не понял.
   Возмездие не заставило себя ждать. На следующий день в одну из перемен Девочка подошла к Мальчику и гневно спросила, что же тот вчера наболтал Подруге. Он растерянно промямлил какие-то слова, наконец-то начиная понимать, что совершил нечто, чего делать не следовало. Но жалкая попытка оправдания была прервана хлёсткой пощёчиной. Он даже и сообразить не успел, что же произошло, а его Девочка уже отвернулась и гордо ушла.
   Мальчик стоял совершенно ошарашенный и жалкий. Пощёчина жгла лицо, а в сознании всплывала догадка, что всё рухнуло. Рухнуло всё, чем он дорожил и хранил в такой глубокой тайне. Он сам себя загнал в западню, выхода из которой видеть ещё не мог. Всё смешалось в голове, всё стало таким сложным и непонятным, а ведь когда-то всё было совсем иначе.
   Как-то так непостижимо получилось, что немногочисленные свидетели инцидента, совершенно не разобравшись в подробностях, поставили факт пощёчины в заслугу Мальчику. Сам же он никого переубеждать не стал, а сделал вид, будто ничего серьёзного не произошло. Глупо, совершенно глупо и непростительно безрассудно он убил ещё не родившееся чистое возвышенное чувство.
   Скоро уже никто не вспоминал о происшедшем, но горький осадок надолго остался в душе Мальчика.
   Много лет прошло с тех пор. Дети Девочки давно уже окончили в школу. Мальчик тоже давно не мальчик, а познавший многое в этой жизни, мужчина. Но вина до сих пор жжёт той хлёсткой пощёчиной. Многое хотел бы отдать Мальчик за возможность исправить ту глупую ошибку. Но как? Где она теперь его Девочка? Как её найти? Какими словами объяснить ей всё и попросить прощения? Нет ответа на эти вопросы.
   Но нет ответа и на другой вопрос. А нужны ли извинения, поймёт ли Девочка и сможет ли простить своего Мальчика?
  
  

А просто не хочу!

  
   Час пик. Автобус. Давка. Он едет домой после полутора суток проведённых на работе. Очередной аврал заставил всех не спать прошедшую ночь. С утра уже на нервах. Начальство орёт: "Давай - давай!" А как "давать", если от тебя почти ничего не зависит. Только и остаётся держать подчинённых наготове, чтобы сразу "давать", как только будет возможность. А ночью конечно сигарета за сигаретой и чёрный кофе большими кружками.
   К утру всё благополучно закончилось. "Дали" как положено и всё, что положено. Но какой ценой? Нервы звенели как гитарные струны, голос срывался до хрипоты. Счёт шёл на секунды, промедление грозило аварией, а то и жертвами, не дай бог. Пощады не было ни кому, как и самому себе. Потом весь день до вечера оформление документов. Ведь он профессионал, и привык доводить дело до конца.
   Ну вот наконец-то домой. Впереди двое суток заслуженного отдыха. Какое блаженство. И в автобус удалось ворваться одним из первых, "забить рублёвое место".
   Сначала "закемарил", как обычно, но проснулся от страха. Нет, не кошмар приснился, а что-то творилось внутри него самого. Исказились лица окружающих, поплыли звуки. Противная судорога скрючила пальцы, отвратительная дрожь пронзала ноги, которые отказывались слушаться. Потом обрывки фраз, чьи-то встревоженные лица, что-то суют в рот. Зачем? Что говорят? Кто? Где? Почему?
   И вдруг он отчётливо увидел, как двое парней выводят ЕГО из автобуса. Женщина вынесла его сумку. Все направились в привокзальный медпункт. Сверху видел, как лежит на кушетке, а дежурная медсестра и фельдшер "колдуют" вокруг. И в то же время он не терял сознания, разговаривал с ними, отвечал на вопросы, видел всё вокруг.
   А когда вновь спустился сверху, понял, что впереди не два дня отдыха, а целая новая жизнь.
   Теперь у него нет автомобиля, он не курит и алкоголь ему не друг. Он здоров насколько это возможно, полон сил, жизнерадостен, и уже ни за что не хочет становиться начальником, чтобы орать: "Давай - давай!" Его уже не тянет в заморские страны. Милее всего ему теперь семья и сад около маленького дома в деревне. Он строит планы на долгую жизнь, другую жизнь. А на все вопросы: "Почему так?" - отвечает: "А просто не хочу!" Часто ему кажется, что он счастлив.
   Он пишет, пишет, пишет. Пишет картины, пишет рассказы, сочиняет стихи. Он пишет свою новую жизнь.

Ответ на вопрос

  
   - Истинно говорю вам, дети мои, было явление мне, - торжественно начал Учитель, - этой ночью было. Потому и собрал я вас сегодня в воскресный день, ибо не могу нести в себе слово, ниспосланное свыше.
   Учитель перевёл дыхание, сделав небольшую паузу, а в глазах его учеников загорелся блеск интереса. Не всем хотелось тратить воскресный день на учёбу, но теперь...
   - Ночью проснулся я от сияния неземного, озарившего мою спальню. Так ярок был чудный свет, что по-первости ничего в нём разглядеть не мог. Но потом сияние сделалось мягче и прозрачнее, не слепило уже. И явился мне Дух Святой. В сиянии стоял он, ликом прекрасен и величав. Улыбался добро. Никто мне ничего не объяснял, но я точно знал, кто передо мной. Не спрашивайте меня, не знаю, откуда во мне зародилась эта уверенность. Я молчал в изумлении, а он молвил мне серьёзно: "Имеешь ли ты вопрос, ответа на который не находишь?"
   - "Да" - ответил я, чуть оправившись от охватившего меня трепетного волнения. "Спрашивай. Я послан дать ответ на твой единственный вопрос" - велел мне Дух Святой, и улыбка сошла с лика его. Собравшись с мыслями, я вопросил: "Много размышлял я о судьбе страны моей и народа её. Огромна, прекрасна страна, не счесть богатств в ней. Народ её умён, трудолюбив, аки пчела, и терпелив чрезмерно. Почему, ответь, пребывает она в таком бедственном состоянии многие лета, и почему народ сей терпит лишения, сравнимые с муками адовыми, бедствует?"
   Учитель вновь сделал паузу.
   - Что же ответил вам Дух Святой? - подал голос самый нетерпеливый ученик.
   - А он ответил - сказал Учитель - "Не ждал я от тебя другого вопроса, ибо известен ты великим состраданием к страждущим и бескорыстием. Слушай же, Учитель, и расскажи ученикам своим. Страна твоя избрана свыше, как пример всем остальным странам и народам. Всё, что происходит здесь, призвано быть наукой для всего этого мира. Знаешь ведь - всё познаётся в сравнении. Невозможно познать, что есть Добро, не отведав Зла. Так и с вами. На ваших ошибках, бедах и бедности учатся все остальные народы, а в особенности их правители. Нельзя создать справедливого государства, пока перед глазами правителя не будет яркого примера страданий и хаоса, какой претерпели вы. И ещё будете терпеть. Терпеть, пока не настанет время благодати. А оно настанет непременно, верь. Великая награда ждёт тех, кто перенесёт все страдания, вытерпит несправедливости и победит всех врагов. Весь мир будет с восхищением взирать на ваше величие, удивляясь столь чудесному возрождению. И вновь вы будете являть собой пример. Пример того, чего не смогли достичь они. Не спрашивай меня, сколько страданий ещё впереди. Не отвечу".
   Так сказал мне Дух Святой, и растаял возносясь.
   Учитель замолчал, обводя взглядов учеников своих, внимавших ему безмолвно.
  

Спасатель

  
   Если огонь перекинется на носовые танки, взрыва не миновать. Но и начинать массированную пенную атаку нельзя, там мои люди. Экипаж танкера перестал бороться за живучесть своего судна, но и покинуть его на спасательном катере тоже не смог. Как сообщил капитан, пожар возник в кормовом трюме, и почти сразу же перекинулся в надстройку, отрезав подходы к спасательному катеру и надувным плотам* (на современных танкерах специальные сбрасываемые спасательные катера с противопожарной защитой устанавливаются на корме). Системы пожаротушения, по всей видимости, не сработали. А впрочем, это уже не важно. Что и как, будут разбираться чиновники международного арбитражного суда, страховая компания и судовладелец, а наше дело - спасать. Морской закон суров и не терпит двоякого толкования. Спасение человеческой жизни - обязанность любого мореплавателя. Обязанность бесплатная. И сейчас мои ребята спасают этих бедолаг.
   Двадцать два человека столпились на баке в ожидании помощи. Некоторые имеют ожоги и ранения. Слава Богу, что никого не потеряли. И хорошо ещё, что они не успели отойти далеко в океан. Мы примчались первыми, как только получили первый "MAY DAY"*(это международный сигнал о помощи, тоже, что и радиотелеграфный сигнал "SOS"), но за нами спешат другие. Когда мы подошли, вокруг кормы танкера уже горел мазут. Пламя подбиралось к носовым танкам, а там лёгкое топливо. Они сидят на бомбе! Вот я первым делом и послал катер для эвакуации экипажа.
   Ветра почти не было - это и хорошо, и плохо. Хорошо потому, что наш катер не станет бить о борт волной, и забирать экипаж будет легче, но если поставить танкер носом на ветер, это значительно замедлило бы продвижение огня к носовым танкам. Но ветра нет, и это плохо. А пока всеми стволами ставим водяную завесу и сбиваем пламя вокруг кормы. Жирный чёрный дым почти полностью скрывает корпус танкера. Корма угадывается по всполохам пламени, а носовая часть ещё проглядывается сквозь дымную завесу. Я вжался в окуляры бинокля, пытаясь разглядеть, что же там происходит. Командир аварийной партии доложил по рации, что эвакуация идёт медленно. Штормтрап всего один, раненых спускают на швартовных концах. Наши поднялись на борт и помогают экипажу танкера. "Скорее, ребята, скорее, родные!" - шепчу я в нетерпении.
   И вот когда наш оранжевый катер выныривает из-за форштевня танкера, я вздыхаю с облегчением. Всё, люди спасены! Теперь будем тушить эту "плавучую керосинку".
   - Пенная атака! - уже спокойнее командую я в микрофон.
   - Есть! - отозвался из машины стармех.
   - Старпом, принимай катер! Доктор, готов? Третий, дай мне дрейф и свяжись с буксирами. Далеко они? - эти команды произносились уже автоматически.
   Я знаю - все готовы. Иначе и быть не может. Теперь уж дело техники. Это наша работа. Мы спасатели.
  
   А началось всё очень давно, ещё в детстве. Сначала я спас сам себя. Прыгнул в речку, не умея плавать, и выплыл, заставив себя выжить. Потом я спасал котят, бросался в драку, когда мучили щенка, не раз возвращал в гнездо выпавших птенцов, защищал скворечник от кошки. А первого человека спас, когда мне было 11.
   Андрейка, сын нашей соседки, остался дома один. Скучно ему стало сидеть у окна и глядеть на улицу. Нашёл спички и стал играться с ними на подоконнике. Лёгкая тюль вспыхнула мгновенно. Мальчишка испугался и бросился под кровать. А я как раз оказался рядом. Вижу в окне пламя, ну и, не раздумывая, бросился в дом. Дверь была заперта изнутри. Схватил я грабли и высадил стекло на веранде. Когда в дом вбежал, уже горели толстые шторы. Дыму было полно. Дёрнула меня нелёгкая срывать горящие шторы голыми руками. Обжегся тогда здорово. Сбросил их на пол и давай из чайника поливать. Кое-как затоптал и слышу, верещит кто-то. Сунулся на голос и выволок Андрейку из-под кровати. У того глаза бешеные, орёт, вырывается, укусить пытался. Потом на дворе постепенно пришёл в себя, рассказал, как было дело.
   Мы вымыли пол и кое-как очистили потолок от копоти. Затем проветрили комнату и повесили новые шторы, а обгоревшие закопали в огороде. Думали, мать Андрейки ничего не заметит. Глупые. Мне тогда за это ничего не было, а вот ему, наверное, перепало "на орехи".
   Второй спасённый был в 15.
   Мы с пацанами пошли жечь траву. Всегда так делали по весне. Как только старая трава подсохнет, начиналось развлечение. В этот раз за нами увязался Сашка, младший брат Толика. А он ещё совсем малой был, только второй класс заканчивал. Бестолковый ведь, лезет везде. Гоняли его от огня, гоняли, а он всё знай, норовит поближе подобраться. Толик не выдержал и дал ему пендаль. Тот обиделся и побежал к ручью, в котором, выплёскиваясь через край, бурлила мутная талая вода. У дороги ручей с шумом нырял в большую бетонную трубу, закручиваясь в водовороты, и взбивая пену. Вокруг трубы ещё лежал серый, доживающий последние деньки, снег.
   Санька забрался на трубу и стал одной ногой сбрасывать снежные комья в пенные буруны. Не удержался малой на скользкой покатой поверхности и соскользнул в воду. Крик почти утонул в шуме воды. Течением его мгновенно затянуло в трубу, и только слабые ручонки цеплялись за её край.
   Остальное произошло в считанные секунды. Я и сам не осознавал, что делаю. Мы были совсем рядом, и я бросился на помощь. С разбега прыгнул в прибрежный снег у трубы и сунул руку внутрь. Видел я тогда только слабеющие, побелевшие от напряжения, костяшки тонких детских пальцев. Нащупал Сашку в воде и схватил за шиворот. Невероятным для себя усилием, выдернул его оттуда, отшвырнул на берег, и выскочил сам. Ещё пару секунд и снег под моими ногами размыло. Останься я там хоть немного больше, вылавливали бы нас на другом конце трубы. Если бы, конечно, не зацепились внутри...
   Об этом случае тогда никто не узнал. Мать бы прибила Толика за брата. А так досталось только Сашке за мокрую одежду.
   В 21 я вытащил из озера свою подругу.
   Она почти не умела плавать. И чёрт меня дёрнул покатать её на спине. Отплыли-то от берега совсем недалеко, а она, потеряв дно под ногами, запаниковала. Стала судорожно хвататься за мою шею и карабкаться на голову. Никакие уговоры успокоиться, не действовали, и, естественно, мы вместе пошли на дно.
   Как спасать утопающих, меня учили. И это, по-видимому, нас спасло. Не уверен, что я тогда действовал сознательно. Как-то всё само получилось. Больно дёрнул её за пальцы, вырвался из захвата, вынырнул и глубоко вдохнул. Когда её вытянул на поверхность, она снова попыталась ухватиться за шею. Пришлось жёстко заломить руку за спину, чтобы не сопротивлялась. А потом медленно погрёб одной рукой к берегу. Она хватала ртом воздух, кашляла захлёбываясь, и отплёвывалась, лёжа на спине. Десяток метров показался мне длинной в милю, время будто остановилось, а вот силы предательски таяли. И уже когда понял, что не дотяну, толкнул её из последних сил к берегу, а сам ушёл под воду. Но, избавившись от груза, тут же вынырнул. Несколько гребков вдогонку, и снова мощный толчок к берегу, а там уже и дно под ногами появилось. Ухватил своё "сокровище" в охапку и вынес на травку. Пусть отдышится.
   Потом был замерзавший пьяный бомж, за ним пожилой мужчина, у которого остановилось сердце, ещё боцман, сорвавшийся под лёд. А когда я стал капитаном большого спасателя, счёт спасённым потерялся окончательно.
  
   В нашем посёлке жил Маркела. Это мы его так прозвали ещё во времена буйной юности. Ох, и покуролесили же мы тогда! Набеги на чужие сады, разбитые уличные фонари, драки на танцах, да много ещё чего. Но всё это в прошлом. Наша былая компашка разбрелась по свету. Многие давно уже остепенились, обзавелись семьями. Кое-кто слишком рано покинул этот мир. Царство им небесное. И только Маркела застрял в безвременье. Все люди, как люди, а этот убогий какой-то. Вымахал под два метра ростом, а тощий остался, как велосипед. Да и ума не нажил, так в отрочестве и застрял. Где-то пытался работать, но скоро бросил это никчёмное, по его мнению, занятие. На что жил, не понятно. Да и жил-то в полуразвалившейся хибаре, которая осталась ему от бабки. Вечно ходил в ватных штанах, обрезанных кирзачах и замызганной фуфайке. Даже летом не снимал верхнюю одежду, лишь меняя ушанку на кепку. Никогда не загорал, а потому и был бледен как смерть. На иссохшем лице выделялся длинный тонкий нос, а во рту несколько жёлтых от курева зубов. Пил всякую гадость, и ел соответственно. В итоге, довёл себя до состояния местного юродивого. Были у него родственники, но они практически с ним не общались. Односельчане иногда подкармливали его, или наливали стакан за нехитрую работу.
   Но была в нём какая-то притягательность. Бывало, заскакивал я к нему после трудов праведных "на огонёк" с литрушечкой "огненной воды". Засиживались, порой, до утра. Бывало, бегали за "добавкой" к соседке напротив. Он по-пьянке становился таким философом, просто заслушаешься. Ну, профессор, не иначе. Откуда в нём это появлялось? А с годами "ударился" в религию. Но необычно, как все, а по-своему. В церковь не ходил, попов ненавидел, икон в доме не держал. Говорил: "Я с Богом сам разговариваю". А ещё экспромтом стихи свои читал, и тут же их забывал. Никогда не пытался поучать жизни, да и чему он мог меня научить. С трезвым разговаривать не о чем, а вот под рюмашку, любо-дорого.
   - Хочу пойти в спасатели, людей буду спасать, - однажды в подпитии разоткровенничался я.
   - В спасатели? Иди, спасай, - с показным равнодушием ответил он, - да только, может, не твоё это дело.
   - Это как же? - удивился я.
   - Спасать никчёмные человеческие тела - бесполезное занятие. Из грязи вышли, в грязь и уйдут. На тебя печать свыше наложена. Души людские спасай, спасатель.
   - Вот только давай без этой твоей религии! Ладно? - с ухмылкой ответил я. - Наливай лучше ещё по одной.
   Выпили, дружно крякнули от удовольствия и закусили "курятиной", каждый из своей пачки. Он сигарет моих не признавал. Курил кубинский горлодёр без фильтра, или "Примой" расслаблялся.
   Потом долго трепались обо всё подряд, засиделись далеко за полночь. Здорово набрались. Но на какое-то время сознание будто прояснилось.
   - А, всё равно я на этом свете не жилец! - Махнул рукой Маркела, будто отвечая на мучивший его долгое время вопрос. - Отдам я тебе свой лучик. Откроешь им семь замков от семи дверей. Всем от этого только лучше будет. И меня спасёшь заодно. Давно я помер, а всё живу. Бери!
   И он ткнул мне в лоб своим костлявым пальцем с коричневым от никотина ногтем. Потом хмельная пелена снова окутала сознание. Как домой добрался, не помню. Наутро голова раскалывалась как никогда. А ещё был скандал с женой.
   Через два дня я узнал, что сгорела маркелова хибара. Пожарные нашли на пепелище сильно обгоревший труп без головы в одном углу, а череп с редкими зубами в другом. Милиция даже и расследовать не стала, собрали останки в кучку и похоронили в закрытом гробу как бомжа.
  
   А после выхода на пенсию, потянуло меня на родину, где я не был уже несколько десятков лет. Не сразу решился я оставить обжитой дом и привычный образ жизни. Да и "сокровище" моё упёрлось намертво. Съездили с ней сначала в гости к оставшимся там родственникам, посмотрели на красоты таёжные, подышали кристальным воздухом сибирских просторов. Не знаю уж, что подействовало, но уступила моя благоверная. Оставили дом младшему сыну, который наконец-то женился, и отправились за тысячи километров к новой жизни.
   Устроился работать в лесничество на самый дальний кордон. До ближайшего посёлка километров тридцать по реке. Худо-бедно зажили, хозяйством каким-никаким обзавелись. Старушка моя болезная на поправку пошла после того, как все врачи от неё отказались. Похорошела, порозовела, забегала.
   Однажды на мой кордон вышел гость нежданный. Беглым он оказался. Протопал по тайге не одну сотню вёрст и жив остался. Оборванный, голодный, грязный, от истощения еле на ногах стоял. Весь в язвах, лихорадка его колотит. В руках "Калаш", а в глазах звериный блеск.
   Прожил он у нас с неделю. Всё о себе рассказал, словно покаяние принёс. Много мы с ним о жизни говорили. А когда уходил, зашвырнул автомат на середину реки и крикнул уже из лодки: "Спасибо, батя, спас ты душу мою! До самой смерти молиться за тебя буду!"
   И по сей день приходят люди в наши глухие края. Первых послал тот самый беглец спасённый. Постригся он в монахи и всем рассказывал про чудного старца с дальнего кордона, что душу словом лечит. А потом молва сама по свету пошла. Приходили и попы в монастырь звать. Будешь, мол, души людские в храме исцелять. Но ушли ни с чем.
   Отомкнулись семь замков подаренным лучиком, открылись семь дверей. Семь лет уж как приходят люди, несут тяжесть больной души своей, а уходят окрылённым, с ясным взором. "Спасибо!" - говорят, - "спасибо тебе, спасИтель!"
   И откуда это всё берётся? Как это получается?
  
  
  

Поединок

   Солнце стояло почти в зените. Знойный полдень разогнал жителей в тенистую прохладу своих садов. Но два человека не укрылись в уютной тени, а вышли на встречу друг с другом. Не дружба гнала их вперёд, а жгучая обида и всёпоглощающая ненависть. Каждый считал себя оскорблённым, а потому, только дуэль могла разрешить противоречие.
   Они сближались, бесстрашно глядя друг другу в глаза. Один гордо поднял голову и презрительно улыбался. Другой с прищуром смотрел исподлобья, сдвинув сурово брови. Секундантов не было, а потому и договориться о примирении сторон было невозможно. Бой один на один, без секундантов, без свидетелей. Это будет суровая схватка двух непримиримых соперников.
   Жара. Пот катился по лицам. Влажные от волнения ладони сжимали оружие. Расстояние неумолимо сокращалось. Они сходились как рыцари на турнире, как благородные мушкетёры, как Пушкин и Дантес перед роковым выстрелом. Их не пугала боль возможных ран. Мучительная боль позора от полученного оскорбления терзала их души сильнее. Позор смывается только кровью врага. И они знали это. Чья кровь прольётся, решит честный бескомпромиссный поединок.
   И вот момент истины настал. Они сошлись почти в центре площадки. Первым размахнулся своим оружием тот, что гордо улыбался. Он был чуть ниже ростом, но более крепок в плечах, а потому надеялся на первый сокрушающий удар. Второй чуть уклонился и получил скользящий удар в левое плечо, одновременно замахиваясь для ответного удара. Его оружие со свистом рассекло воздух и обрушилось на мокрую спину противника.
   Всё, оружие сделало своё дело - первая кровь пролилась. Но это никого не остановило. Поединщики сошлись вплотную, сцепились в рукопашной схватке, бросив оружие. Оба рухнули в едкую пыль и покатились, пуская в ход кулаки.
   Дядя Сеня, сторож кинотеатра, сидел в тенёчке на скамейке, изнывая от июльской жары, когда услышал подозрительный шум за кочегаркой. Сначала подумал, что коты сцепились. Но не кошачьи звуки неслись из-за угла. Старик, нехотя, поднялся и пошёл посмотреть на нарушителей спокойствия.
   Сначала он даже не смог разобрать кто это. Но потом понял. В облаке пыли, катаясь по земле, валтузили друг друга кулаками два пацанёнка. Лет по пять- шесть.
   - Ах, ты, мать честная! - бросил удивлённо дядя Сеня.
   Он сделал несколько неторопливых шагов и как щенков ухватил дерущихся за шкирку. Встряхнул их, приподняв над землёй. Один сразу притих, а другой в пылу сражения всё ещё пытался достать противника кулаком.
   - Вадька, Вовка, - наконец узнал сторож пацанов, - вы это чего?
   - А это он всё начал, - утирая кровавые сопли, сказал Вовка.
   - Да, Вовочкин, а сам-то! - язвительно парировал Вадька, держась за подбитый глаз.
   - Так, всё, успокоились! Хулиганьё! - Встряхнул их ещё раз старик и поставил на ноги. - Чего сцепились? Из-за чего весь сыр-бор? А?
   Пацаны, насупившись, молчали, опустив глаза.
   - Молчите, партизаны. Вы ж друзья! Какая кошка между вами пробежала? - Помолчал сторож, ожидая ответа, и добавил. - Ну, ну. Я вот вашим батькам-то расскажу. Достанется вам. А ну, брысь по домам!
   Пацаны разбежались по сторонам, оставив на поле боя своё оружие. Дядя Сеня, кряхтя, наклонился, чтобы подобрать с земли метровый кусок резинового шланга и длинный пастуший кнут.
   - Вояки! - По-доброму усмехнулся он.
   Из-за чего произошёл тот давний поединок, не помнят уже и сами дуэлянты. Но это было единственное в их жизни разногласие. Ни до, ни после, никогда они не обижали друг друга. Долгие годы и огромные расстояния лежат между ними, но каждый из них знает, что где-то там, очень далеко, есть Друг, который всегда рад встрече. Он просто есть. И больше ничего от него не надо.
  

В люди

(современная сказка)

   Серебристый внедорожник промчался по центральной улице села, довольно урча мощным двигателем, и вырвался за околицу на простор полевой грунтовки. Чуть сбавив скорость, он попылил в сторону полевого стана, что находился в семи километрах от села.
   - О, буржуй наш поехал! - презрительно бросила дородная Матрёна, сплюнув на землю подсолнуховую шелушу.
   - Ага, ага, - вторила ей щупленькая сморщенная бабка Алевтина, - говорят, у ево в хате уборная из золота?
   - Ну, это брешут, - рассудила Матрёна, - а вот зажрался Егорыч, так это точно. Ишь, каку себе машину купил, не машина - прям танк.
   Фрол Азямов за минуту до этого присел на скамеечку с женщинами, докурить беломорину.
   - Да ладно вам, бабы, - спокойно сказал Фрол, глядя куда-то за реку, - а какими трудами ему всё досталось? Аль забыли, как он горбатил без продыха, когда совхоз загнулся?
   - Это ты так за него заступаешься, что Пашка твой у него в помощниках ходит, - ехидно отрезала Матрёна.
   - Ага, ага, - вновь согласилась с ней Алевтина.
   - Да ну вас, дуры старые, - выплюнул окурок мужик, - делать вам нехрен, вот вы кости всем и перемываете.
   - Тоже мне, деловой нашёлся! - взъярилась Матрёна, - чёж ты сам-то в богатеи не выбился, горбатил, поди, не меньше.
   Азямов в сердцах махнул рукой, молча, встал и пошёл прочь. Спорить с вздорными бабами он считал ниже своего достоинства.
   А ведь действительно, почему так получилось, что ровесники и приятели теперь стояли на столь разных ступенях благосостояния? Ведь начинали оба в совхозе одинаково. Азямова даже не раз поощряли, как заслуженного механизатора. Его портрет не сходил с Доски Почёта. Фрол и сам задавал себе этот вопрос не раз. А когда понял, погнал своего Пашку в работники к преуспевающему фермеру Макару Егоровичу Тушину.
   - Вот что, сынка, - однажды сказал отец, - давай-ко ты сам начинай зарабатывать. Девятый класс закончишь, и на лето в подсобники к Егорычу пойдёшь. Уж какую он тебе работу определит, не знаю, а всё ж заработок. Ты компьютер хочешь, так сам и заработаешь, а нам с матерью ещё Аньку с Серёжкой подымать надо.
   Пашка с большой неохотой воспринял такой приказ, но ослушаться отца не посмел. "Вот если бы одиннадцатый закончить, уехал бы в город, поступать в институт, а уж сюда бы по-любому не вернулся!" - с досадой думал Пашка, но пока промолчал.
   Макар Егорович определил Пашку на телятник. Работа тяжёлая, грязная, но и заработок у скотников неплохой, совхоз своим работникам столько не платил. Вставал парень засветло, возвращался домой поздно. Пропахший навозом и смертельно уставший, наскоро мылся, ужинал и, как подкошенный, валился спать. А утром снова на работу. Какие уж там гулянки, какие дискотеки! Проклинал всё на свете, пока не получил первую зарплату.
   Хозяин выдал ему тонкую пачку купюр и похвалил: "Молодец, Павел, а я думал, не выдержишь испытание, сбежишь". Пашка гордо поднял голову и по-мужицки высказался: "Да чё, хуже баб что-ли?"
   - Вот! - гордо шлёпнул по столу первой зарплатой, радостный Пашка.
   - Отец, - сказала весело мать, - а сын-то больше тебя заработал!
   - Так и должно быть, - рассудительно ответил Фрол, - дети должны жить лучше своих родителей. Ты, Пашка, держись Егорыча. С таким хозяином и сам в люди выбьешься. Институт от тебя никуда не денется, а у него большую науку постигнешь. Компьютер-то когда поедем покупать?
   - А ты, батя, чего? - не ответив на вопрос, спросил Пашка, - тоже бы шёл к Тушину.
   - Э, сына, - протяжно, будто сожалея, сказал отец, - не могу я к нему в работники пойти, разные у нас дорожки. Как-нибудь потом расскажу.
   А рассказать было что.
   Когда совхоз развалился, приятели Фрол и Макар на полученных паях решили начать своё дело. Вкалывали от зари до зари, не зная выходных и отпуска. На себя работали, не на дядю. И вроде бы пошло дело, доход кое-какой появился, да только разругались партнёры. Макар требовал вложить деньги в развитие хозяйства, прикупить ещё земли, закупить племенных телят, механизировать ферму, а Фрол хотел красиво жить. В итоге разбежались в стороны, поделив всё поровну. У Егорыча дело процветало, а его бывший партнёр обанкротился. Вот так и кончилась дружба. Азямов понимал, что оказался неправ, но гордость не позволяла признать своё поражение. Завидовал бывшему приятелю, и даже желал, чтобы тот тоже разорился. Но, когда на Тушина "наехали" бандюки, совесть не позволила Фролу остаться в стороне. Собрав мужиков, он вступился за односельчанина. "Разборка" была кровавой. Восемнадцать двустволок выстояли против десяти "макаров" и двух "калашей". Не ожидали крепкие городские ребята такого отпора. Спалив весь боезапас, отступили. Правда, слава богу, обошлось без смертей, но раны "зализывали" обе стороны. Бандиты ещё раз попытались сунуться большими силами, но их расстреляли уже на подъезде к селу. Макар грамотно организовал засаду, а "братки" трусливо рванули назад на изрешечённых машинах. С милицией Тушин разбирался без свидетелей. Заявлений не поступило ни от одной из сторон, а потому и уголовного дела не завели.
   Гораздо труднее Макару Егоровичу удалось справиться с местными властями. Этих двустволкой не запугаешь. Но и здесь он остался на высоте. Как уж у него это вышло, никто не знает, хоть и догадываются.
   Многие завидовали и недолюбливали удачливого фермера, презрительно косились на его новый двухэтажный дом, плевали во след его серебристому внедорожнику. Но и понимали, что не украденное богатство вызывает эту зависть, а природный ум и жизненный опыт Тушина. Да и не жаден был фермер. "Батракам" своим платил исправно. С недавних пор положил всем полный соц.пакет. Улица, по которой мчалась его машина, заасфальтирована тоже на фермерские деньги. Но лентяев и пьяниц гнал от себя безжалостно, поблажек никому не давал. Да что там говорить..., как иначе выживет хозяйство, когда со всех сторон "обложили". Только строжайший учёт и жёсткая дисциплина.
   Три года Пашка работал в хозяйстве Егорыча. Хорошо работал, сообразительный оказался парень, схватывал всё на лету, а потому и взял его хозяин в свои помощники, не смотря на молодость.
   Отслужив в армии, Пашка вернулся в родное село.
   А уже через пять лет Павел Фролович Азямов первым в крае завёл страусовую ферму, и успешно выплатил кредит, взятый всё у того же Тушина. Семейное предприятие Азямовых теперь известно далеко за пределами края.
  

Дуся

  
   Старая кошка моих родителей исчезла ранней весной и больше не появилась. Видно, пришёл её срок, а, как известно, деревенские кошки дома не умирают.
   Погоревали старики, попереживали, да и решили завести новую. И то правда, какой дом в деревне без кошки? Кто мышей в страхе держать будет? Кто уют создаст? А у нас на пароходе как раз окотилась кошка. Два чёрненьких, один беленький, и серенький в светлую полоску. Когда они уже стали есть самостоятельно, я полосатого котёночка себе и забрал. Думаю, будет у нас в деревне морская кошка, полосатая, как в тельняшке.
   Посадил котёнка себе за пазуху и поехал к родителям. По дороге напугали кондуктора в автобусе. Котёнок сначала мирно спал, пригревшись, а когда я рассчитывался за проезд, зашевелился. Переполз с моего живота на спину, поднялся вверх, цепляясь коготками, и вдруг выглянул из-под воротника куртки рядом с левым ухом. Кондукторша никак не ожидала такого оборота событий, и когда с моего плеча на неё уставилась удивлённая котячья мордочка, даже отпрянула, забыв отдать мне оторванный билет. Но потом всё образумилось. Мы мирно улыбнулись и обоюдно пошутили.
   - Дуся, - вдруг почему-то придумал я имя котёнку, - чего людей пугаешь, человек при исполнении, а ты...
   - Вот так "заяц", - улыбнулась кондукторша и отдала мне мой билет.
   Ну, что ж, Дуся, значит Дуся. Так и представил я родителям их нового домочадца, хотя и в мыслях не было определять пол котёнка. Да, честно говоря, я и не умел это делать.
   Дуся быстро освоилась в доме. Деревня ей явно пришлась по вкусу больше, нежели железная коробка парохода. Через месяц она уже лихо, как белка, скакала по веткам яблонь, носилась по крыше, гоняя ворон, а мыши вновь присмирели, почуяв в доме запах нового врага. В общем, всё встало на свои места.
   Время шло, котёнок рос, и как-то так получилось, что совершенно неожиданно для всех Дуся оказалась ... котом! Вот тебе раз! Была кошечка, а получился кот. Ну, посмеялись над этим обстоятельством, да так и оставили всё на своих местах. А кот по имени Дуся совсем не обратил на это никакого внимания. Он так же охотно откликался на кличку "Дусь" или "Дусик". И действительно, ему-то без разницы, как зовут, главное, как он себя сам знает. А знал он о себе только с хорошей стороны. Мало того, что он быстро научился ходить на двор по нужде, так и охотник оказался удачливый. Задавит крысу и притащит к крылечку. Вот, мол, смотрите, хозяева, исправно служу, недаром пайку ем. Ну, и на любовном фронте тоже преуспел. С другими котами не раз вступал в схватки и выходил победителем. А как же иначе? Моряки не сдаются. Он ведь с флота, он в тельняшке.
   Прошло несколько лет. Мои родители слишком рано ушли из этой жизни один за другим в тот лучший мир, где все мы окажемся рано или поздно. Дом опустел, стал дряхлеть. Дусик перебрался на жительство к моему другу и соседу, что жил через огород. Тот с радостью принял его, так как давно знал нашего замечательного кота и был дружен с моими родителями. Но кот не забыл свой прежний дом. Он регулярно наведывался в старое жилище и не позволял грызунам хозяйничать здесь.
   Когда я надумал заняться перестройкой родительского дома и стал готовиться к строительным работам, меня ревностно встретил Дусик. Как только я в очередной раз появлялся дома, он тут же прибегал и наблюдал за мной. Я пытался подозвать его: "Дусик, Дусик". Но кот проявил осторожность. Нет, он меня не боялся, но и в руки даваться не захотел. Видно, отвык от меня, ведь я так редко появлялся в родительском доме. И вот этот матёрый котяра, побитый жизнью, умудрённый в жестоких боях, с прокушенным ухом, рваным носом, и переломленным хвостом, постоянно инспектировал весь процесс перестройки дома.
   Новый дом вырос на месте старого, пришла пора переселяться. Первый год мы жили без кошки, а потому Дусик продолжал нести охранную службу, хотя жить оставался у моего друга. А вот когда мы завели себе кошку Мотю, Дусик перестал появляться у нашего дома. Наверное, он решил, что передал свои охранные полномочия новой хозяйке, и дом не нуждается больше в его опеке.
   Ещё какое-то время я встречал Дусика у соседа, а потом он так же внезапно исчез.
   Вот и вся история кота по имени Дуся.
  

Военная тайна

     
   Среди леса стоит огороженная высоким забором воинская часть. По верху забора пущена колючая проволока. А как же! Это вам не детская песочница, а закрытый военный объект! Тут секреты всякие военные имеются. Посторонним тут делать нечего. У железных ворот стоит часовой - охраняет. За воротами шлагбаум и поперёк дороги растянуты шипы. Рядом с воротами вход на КПП, и там тоже бдительные часовые. Военная тайна в надёжных руках защитников Отечества!
      Но так уж получилось, что на территории этой части находится банно-прачечный комбинат, где обслуживаются другие воинские части. Ну, понятно, дело нужное. Чистота - залог здоровья. А здоровый солдат - это крепкая оборона и суровый отпор агрессору. Приехали мы как-то сдавать бельё в стирку. Захожу на КПП, называю номер своей части, и прошу пропустить машину на территорию. Заморенный солдатик куда-то позвонил по телефону, получил оттуда разрешение, и мельком взглянув в мой паспорт, без лишних слов открыл ворота. Поднят шлагбаум, убраны на обочину шипы, и машина въезжает на территорию части. И никого уже не интересует что в машине ещё два человека и мешки с грузом. Никого это уже не волновало. Выезжали мы совсем без проверки, а часовой даже отдал нам честь. Да ладно бы мы были в военной форме, а то в штатском, и машина с гражданскими номерами. И вот я подумала, а ведь любой человек мог бы так же проехать на территорию этой части. А если в мешках не бельё, а кое-что посерьёзней? А если паспорт мой фальшивый, и сама я законспирированный член Аль-Кайды? Зачем тогда часовой, шлагбаум, шипы на дороге? Ну, я-то знаю, что никаких мало-мальски серьёзных тайн там нет, и взрывать там бесполезно. Это ведь не вызовет такой громкий резонанс, как взрывы в метро. И всё же неприятно осозновать, что вот такая показуха творится повсеместно. И не только в военных сферах. Вот так охраняется военная тайна и мирный покой наших граждан!
  
  

Две фотографии

   Прошлое вернуть нельзя, у жизни нет заднего хода, но часто само прошлое догоняет тебя в старых фотографиях, напоминает о себе, не даёт забыть.
  
   Вот одна из фотографий, на странице семейного альбома. Она старая, чёрно-белая, с неровными потрёпанными краями. Но фотограф хорошо знал своё дело, качество изображения осталось прежним.
   Деревянный кораблик с гордым названием "Слава" и якорем, нарисованным чёрной краской на носу этого "лайнера". Десять ребятишек старшей группы детского сада "Колосок" со своей воспитательницей стоят на палубе детсадовского судна. На самом носу стоит мальчик с восторженным взглядом. Он первый, он вперёдсмотрящий!
   И ведь неспроста он стоит на самом носу, не в его привычке оставаться в последних рядах. Всегда он был заводилой в детских играх своих сверстников. Хоть и не завзятый хулиган, но отстоять свою честь кулаками, или защитить слабого никогда не боялся. Потому пацаны и признавали за ним первенство, потому и вёл он за собой своё мальчишечье воинство.
   Что видит он в том далёком будущем, куда обращён его наивный взор? Может быть, он видит далёкий континент, чей берег лежит за тысячи километров отсюда? Волны, чаек, паруса?
   Конечно, кто из нас не мечтал в детстве стать лётчиком, космонавтом, моряком, или танкистом? Всем грезилась, полная романтики и приключений, долгая жизнь. Но жизнь эта имеет свои суровые законы, и далеко не всякому удаётся претворить детские мечты в реальность. Где они, друзья детства, куда разлетелись, как сложилась их судьба? Может быть, и нет уже иных. Добрая воспитательница тётя Валя давно покинула этот мир, сгнил и превратился в труху тот деревянный кораблик. Но осталась эта фотография, где всё ещё у них впереди.
   А вот другая фотография. Она любительская и тоже чёрно-белая. На ней молодой мужчина с небольшой бородкой и усами запечатлён в анфас. Он одет в тёплую куртку и большую меховую шапку. Взгляд его так же устремлён вдаль, а в руках морской бинокль. На заднем плане серое море с высокими белыми айсбергами. Вот и смотрит штурман вперёд, ища безопасный путь к лежащему за пеленой тумана, берегу таинственного южного континента.
   Сгнил детсадовский деревянный кораблик, но не сгнила мечта. Теперь под ногами уже настоящая стальная палуба ходового мостика большого океанского судна. И пусть он пока не капитан, впереди ещё много чего, но он опытный самостоятельный штурман, которому доверено это судно и жизни большого экипажа. Он найдёт правильный путь к Антарктиде и благополучно вернётся домой из очередного длинного рейса.
   Но Антарктика сурова, она не прощает ошибок и наказывает за самонадеянность. Возвращение оказалось не таким лёгким, как казалось. Вместо того, чтобы подняться к северу и выйти из зоны распространения айсбергов на "чистую воду", капитан направился вдоль побережья Антарктиды, ловя попутное течение, в надежде ускорить возвращение. Штурман предупредил его о скоплении айсбергов и ледовых полей прямо по курсу, а когда пришла свежая карта погоды, ещё и о зарождающемся циклоне. Но что для капитана советы второго помощника? И получилось совсем наоборот. Мало того, что приходилось постоянно быть в напряжении, идя полным ходом среди огромных айсбергов, так ещё чуть не попали в "ледовый мешок". Проход, которым надеялись проскочить ледовое поле, стремительно затягивался, а впереди оказался тупик. Второй помощник, понимая, что рассуждать и советоваться с капитаном некогда, развернул судно и тем же проходом успел проскользнуть между двумя айсбергами на свободу. По "чистой воде" легли курсом на север, но время было уже потеряно, и уйти от циклона не удалось.
   Судно трепало как носок в стиральной машине. Одним из ударов волны даже оборвало левый якорь. Хорошо хоть двигатели вытянули. Спасибо механикам. В итоге до Кейптауна добирались на неделю дольше, чем могли бы. А второй помощник за самовольное изменение курса получил выговор от капитана.
   Настанет день, и золотые капитанские шевроны засияют на рукаве парадного кителя нынешнего второго помощника. Значит, несмотря на суровые законы жизни, можно добиваться своей мечты, можно идти своей дорогой, можно... Нужно только очень захотеть. И не бояться.
  
   Если покопаться, то можно найти такие фотографии во многих семейных альбомах. Память о прошлом не должна покидать нас, ибо настоящее - есть непрерывный процесс превращения прошлого в будущее, а значит, без прошлого не может быть и будущего.
  
  
  

Простой карандаш

   Нас было когда-то тринадцать. Мы все были одинакового размера, новенькие и блестящие, пахнущие свежим лаком. Мы лишь недавно появились на свет и очень скоро нас подарили Ему. Отточенные острым перочинным ножиком, мы с нетерпением ждали первого свидания с бумагой. И Он не заставил себя ждать.
   Лишь единожды я коснулся своим грифелем белого листа и тут же вернулся в коробку, а мои цветные братья оказались намного счастливее меня. Он часто вынимал их из коробки и пытался что-то нарисовать. И пусть Его детская рука совсем ещё не умела держать карандаш, но Ему нравились те яркие цветные следы, которые оставляли после себя мои братья. А они радовались своей востребованности, и по-братски жалели меня, ведь я такой простой и невзрачный. Жалели, но ничем мне помочь не могли. Они, вообще, были очень добрыми, даже чёрный. У них были мягкие сердечники. Радуя Его, они с готовностью отдавали свои цвета бумаге. Часто крошились, разбрызгивая по листу крупинки себя, ломали грифели, и вновь затачиваясь острым ножом, быстро уменьшались в размере. Но каждый раз натруженные и счастливые, возвращаясь в коробку, рассказывали мне, как у Него всё лучше получаются линии, кружочки. Я смотрел на братьев с нескрываемой завистью и радовался за них, а моя никчёмная жизнь казалась конченной.
   Один за другим мои братья быстро окончили свою короткую жизнь, оставив после себя много ярких следов. Чёрный, уходя последним, рассказал мне на прощание, что Он впервые нарисовал человечка и цветок. Когда не стало и чёрного, я остался один в нашей коробке, отточенный единственный раз и почти не изведавший радости общения с бумагой.
   Потом рядом с моей коробкой в столе появилась огромная глянцевая упаковка с сорока восемью иностранцами. Эти родственники откровенно презрительно относились ко мне, ведь я уже давно никому был не нужен и забыт в дальнем углу ящика. За иностранными карандашами появились другие и новые, за ними вольготно расположились фломастеры, затем набор акварельных красок с кисточкой, а через несколько лет все ящики были завалены толстыми маркерами и баллончиками с краской. Те даже презирать меня не хотели, они просто меня не замечали, ведь я для них был чужой. Много их перебывало в нашем столе. Но и они уступили своё место масляным краскам, множеству кистей и широченной самодовольной палитре. Наш старый стол наполнился приторным запахом олифы и резкой вонью растворителей. Все смотрели на меня и мою стареющую коробку кто с удивлением, кто с усмешкой, как на какую-то древность.
   Прошло много лет, но однажды из забытья меня вывел яркий свет, хлынувший в темноту моей потрёпанной измятой коробки. И, о чудо! Я узнал Его руку! Это была уже не та детская ладошка, а рука опытного художника. Она стала большой, сильной, натруженной. Но я узнал её, ведь именно она познакомила меня когда-то с бумагой. И вот мы вновь встретились - с бумагой, с рукой, с НИМ.
   Несколько пробных штрихов, пара чётких овалов, несколько точек. Я ещё не верил своему счастью, когда из-под моего грифеля выходили уверенные линии карандашного наброска. Рука мастера не терзала меня, не крошила, не ломала сильным нажатием. Я понял, что Он меня бережёт, теперь я ему понравился.
   Очень часто во сне я видел один и тот же сон, как Он одним мною рисует удивительные цветные картины. Как часто и безнадёжно мечтал я об этом наяву. И вот оно! Сбылось! Оказалось, что мой грифель может изобразить и непроглядную тьму ночи, и серую пелену тумана, и яркий луч Солнца. Он рисовал мною и алые маки, и бирюзовое небо, и изумрудную зелень полей. Картина огненно-рыжего заката сменялась серебристой лунной дорожкой на сапфировой глади озера. Но удачнее всего получался дождь и волны. Я и сам не ожидал в себе такой богатой палитры. И хотя это были только оттенки серого, Его талантливая рука наполняла их таким светом, что в рисунках можно было распознать все цвета радуги.
   Я прожил дольше моих братьев. Мастер бережно относился ко мне даже тогда, когда я жалким огрызком уже не помещался в руке. Художник расколол остаток моей деревянной оболочки и раскрошил грифель в порошок. Растёртый по листу бумаги я превратился напоследок в пышные грозовые тучи, пронзённые дерзким росчерком молний.
   Это был мой последний рисунок, но я счастливым уходил из этой жизни. Вот и мне повезло, я успел сделать многое. Мне тоже посчастливилось оставить после себя яркий след.
   Но я не умер, нет. Теперь я живу в Его рисунках.
  
  

Ромка

(новогодняя сказка)

   Автобус натружено вздохнул, со скрипом распахивая складные двери. Он устал за целый день и теперь облегчённо выпустил своих последних пассажиров на конечной остановке. Теперь в парк и спать, а механики должны им заняться и подготовить к новому рабочему дню. Хотя, наверняка, они уже "приняли на грудь" и вряд ли в гараже кто-то к нему подойдёт. Водитель равнодушно кивнул в ответ на поздравление "С Новым Годом!" и тронул пустую машину.
   Танечка Арбузова неспеша направилась к своему дому, с удовольствием вдыхая загородный морозный воздух. В городе намного теплее, там красиво, весело, многолюдно, но здесь дышится легче. После целого дня в городе этот воздух мгновенно взбодрил и отчасти восполнил потерянную энергию.
   Кружил пушистый снежок, образуя ажурные конусы под редкими уличными фонарями. В тишине пустых улиц он звонко хрустел под ногами. Немногие пассажиры автобуса почти бегом спешили по домам, а ей домой не очень-то хотелось. Всех ждала нарядная ёлка, праздничный стол с мандаринами, гости, весёлая новогодняя ночь с фейерверками, а её только больная мама и Мотя, трёхшёрстная умница-кошка.
   Мама и Мотя, конечно же, любили её, и она их любила, и скромная ёлка была, и мандарины куплены ещё вчера, но мечталось совсем о другом. Любая девушка мечтает о прекрасном принце, о неземной любви, о пышном свадебном платье под марш Мендельсона. А особенно сладко мечтается в новогоднюю ночь. Но, к сожалению, в её двадцать семь лет принц так и не появился. Правда, несколько парней попытались изобразить любовь, намереваясь затащить в постель, но наткнувшись на "только после свадьбы!" исчезали без следа. Немногочисленные подруги увещевали: "Чего ты из себя недотрогу корчишь? При твоей-то красоте, только пальцем помани, за тобой любой побежит! Дождёшься, в старых девах окажешься!" И мама ей намекала, чтоб вела себя менее строго, мол, возраст уже поджимает, можно и отказаться от принципов. А Таня не могла. Ну, не могла без любви, не могла и всё тут. И ведь сама понимала, что не дело это - в двадцать семь лет быть не только незамужней, но даже без бойфренда, а уж девственницей оставаться, вообще, позорно. Просто рок какой-то, заклятие. Как будто ненужна никому. И действительно, кому она нужна, вечно спешащая, уставшая, неброско одетая. Да и к мужскому населению относилась Танечка с опаской. А всё женское воспитание! Отец-то их бросил давно, а бабушка и мама держали в строгости, не баловали. Не с чего было баловать. На мизерную пенсию и скромную учительскую зарплату не зашикуешь. А когда не стало бабушки, слегла мама. Ей бы операцию, но все деньги уходили на образование дочери, лекарства и продукты. Тане стыдно было сидеть на маминой шее, вот и вкалывала после лекций, а когда окончила институт, устроилась сразу в два места, чтобы накопить на операцию.
   Сейчас она возвращалась с работы, чтобы наконец-то выспаться, ведь завтра не нужно было ехать на дежурство в больницу. Какой там Новый Год? Тем более что до боя курантов осталось не более четверти часа.
   Отойдя шагов на десять, она вдруг вернулась, будто что-то заставило. Осторожно приблизилась, вглядываясь в темноту, и поняла, что в самом тёмном углу остановки на скамейке притулился человек. Его и заметить-то сразу было трудно. Никто не обратил внимания, и она его не заметила. Сначала подумала, что бомж, но потом разглядела, что одет человек в хорошую одежду, только не по сезону. Голова под бейсболкой утонула в тощем воротнике лёгкой спортивной куртки. На ногах новые кроссовки и светлые тонкие джинсы. В такой одёжке за городом в новогоднюю ночь можно Нового Года и не дождаться.
   - Эй, ты живой, вообще? - тормошила его Таня. - А ну, просыпайся! Замёрзнешь ведь! Домой иди. Ты где живёшь-то?
   Но тот, к кому она обращалась, лишь нечленораздельно бурчал, ещё плотнее сжимаясь в комок словно ёжик.
   - Вставай, кому говорю! - настойчиво требовала Танечка, пытаясь посадить странного бомжа.
   А когда ей это удалось, в первый момент даже испугалась и отпрянула. Из-под козырька бейсболки на неё взглянула темнота. Лица не было! Даже озноб пробежал по коже. Мистика какая-то! Но приглядевшись, Танечка поняла, что лицо, все-таки, есть, ... только чёрное. "негр!" - удивилась она, - "только маленький".
   - Мама моя! - уже вслух удивилась Таня. - Вот так подарочек на Новый Год! Что же мне с тобой делать-то?
   А делать было нечего. "Подарочек" так и не мог отвечать вразумительно, лопотал только не по-нашему, да от холода громко выбивал зубами морзянку. А ещё выяснилось, что нет у него ни шарфа, ни перчаток. Совсем околел, бедняга.
   - Ну, за что мне всё это? - сетовала на жизнь спасительница, волоча домой "новогодний подарочек". - Как ты, вообще, здесь оказался, горе ты моё африканское? Проспал последний автобус, а я теперь с тобой мучайся.
   Через десять минут она уже втаскивала его в квартиру.
   - Танечка, ты почему так задержалась? - послышался взволнованный голос мамы, - что-то случилось?
   - Подарочек тяжеловат, - с досадой пошутила дочь, - пока дотащила...
   - Тебе подарили подарок? - обрадовалась Мария Николаевна, - на работе?
   - Да уж, - коротко бросила Таня, усаживая незапланированного гостя на табурет.
   - Ты не одна? - с беспокойством в голосе спросила мама.
   - Щас, мам, щас.
   Татьяна быстро сняла верхнюю одежду, стащила сапоги и бросилась в комнату раскладывать кресло-кровать.
   - Всё объясню, потом, потом, - торопливо сказала Татьяна, чмокнув маму в щёку, - Ты не волнуйся.
   Снова вернулась в прихожую, чтобы раздеть негритёнка. Она ещё по дороге поняла, что человек болен, сильно простыл, его нужно уложить в постель и согреть. Но когда сняла с него бейсболку, поняла, что это и не африканец вовсе, а скорее очень смуглый араб, или индиец. У него были гладкие смоляные волосы, тонкий нос, красиво очерченные губы, почти женские ресницы. Только ростом он был невелик, а по возрасту, возможно, её ровесник. Впрочем, разбираться времени не было, нужно действовать.
   - Ой! - только и смогла вскрикнуть мама, когда её дочь втащила в комнату и уложила на кресло-кровать свой "новогодний подарок".
   - Да на остановке я его нашла, - предвидя вопрос, ответила Таня, - замерзал, бедняга, не бросать же.
   - Он что - пьяный? - обеспокоилась Мария Николаевна.
   - Да не похоже, не пахнет. Одет прилично. Только не по-зимнему. Заблудился иностранец.
   - И что мы с ним делать будем? Может ему "скорую" вызвать?
   - Ага, жди их до утра, - съязвила дочь, расстёгивая рубашку иностранца.
   - А вдруг он заразный? Сейчас многие гастарбайтеры без санитарных книжек работают.
   - Не похож он на этих, одежда у него дорогая, руки чистые и выглядит прилично.
   - А документы у него есть?
   - Нету, я уже проверила. Обчистили его, наверное. Ничего нет.
   И тут из кармана джинсов выпала помятая визитная карточка с надписью на непонятном языке. Разобрать можно было только номер телефона. Но номер явно иностранный.
   - Ладно, потом разберёмся, - уверенно заявила Татьяна в ответ на невнятное бормотание "подарочка", - давай-ка, красавчик, лечиться.
   Она принесла бутылку спиртовой настойки зверобоя, растёрла его ледяные стопы и ладони, надела шерстяные носки и свои пуховые варежки, закутала с головой в толстую мамину шаль и сверху натянула свою долгополую шерстяную кофту. В четверти стакана всё той же настойки растворила столовую ложку мёда и всыпала туда щепотку перца. Эту жгучую смесь пациент принял безропотно, но проглотив, чуть не задохнулся. Глаза его широко раскрылись, он судорожно хватал ртом воздух, хлопал длинными ресницами и размахивал перед лицом пуховыми варежками. Таня тут же сунула ему чашку с тёплым чаем. А через несколько минут пациент уже обмяк с блаженной улыбкой на лице и уснул.
   - Это тебе вместо шампанского, - устало пошутила Татьяна, обращаясь к спящему иностранцу, - с тобой и Новый Год прохлопали.
   Действительно, в суматохе они пропустили и приветствие президента, и бой курантов, и только сейчас обратили внимание на канонаду праздничных фейерверков за окном.
   - С Новым Годом, мамулечка!
   - С Новым Годом, доча!
   Новогодняя ночь прошла в стонах и беспокойных метаниях гостя. Выспаться Татьяне не удалось. Она несколько раз вставала, чтобы укрыть больного плотнее. И даже кошка Мотя, как ни странно, тоже принимала участие в лечении, хотя не в её правилах было подходить к незнакомым людям. Она улеглась на подушке рядом с горячей головой незнакомца и, время от времени, облизывала его потный лоб.
   Зато утром иностранец приятно удивил свою спасительницу. Он, хоть и с акцентом, но вполне понятно смог объясняться по-русски.
   - Ты кто, как тебя зовут? - медленно задала вопрос Таня.
   - Я есть Рамьянедра.
   - Ух, ты! Язык сломаешь!
   - В обшаге меня зовут Ромка.
   - В общаге? Ромка? Так ты студент? - догадалась она. А меня Таня.
   - Да, да, я есть стьюдент, доктор. Я из Непал. Кингдом оф Непал знаешь?
   - Знаю. Вот здорово, я тоже врач, - обрадовалась Таня. - Рома, значит?
   - Надо телефон, Тания, звонить мои друзя, - забеспокоился непалец.
   - А куда звонить, ты номер помнишь?
   - Нет, номер записан в смартфон.
   - Нет у тебя никакого смартфона. Ни документов, ни денег у тебя нет. Только вот эта визитка.
   - Я буду звонить.
   - Звони, - протянула она студенту телефон, с сожалением прикидывая, что этот звонок съест все оставшиеся деньги на её счету.
   - Это дорого? Я верну, - угадав грустные мысли девушки, заверил Рома.
   - Да ладно, чего уж там.
   Из короткого разговора на непонятном языке она не разобрала ни слова. Свой адрес, по просьбе Ромки, продиктовала в трубку сама. Через три часа за ним приехали. А за эти три часа Таня успела накормить своего непальского пациента пшённой кашей с молоком, напоить чаем с малиновым вареньем, угостить мандаринами и наговориться с ним вдоволь.
   Один из прибывших оказался пожилым непальцем, а двое других крепкими высокими европейцами. Пожилой мужчина по просьбе Ромки тактично пытался рассчитаться с Татьяной за оказанное гостеприимство деньгами, но та изобразила такую обиду, что непалец понимающе кивнул и настаивать не стал.
   - Спасибо, Тания, - прощаясь, поклонился Рамьянедра, сложив перед грудью ладони, - я тебя помнить, обязательно буду.
   - Выздоравливай, Рома. И одевайся потеплее.
  
   Прошло две недели. Как-то в выходной Таня готовила на кухне, когда её позвала мама.
   - Таня, Танечка, иди скорее. Смотри, кого показывают.
   По телевизору шёл выпуск новостей, и диктор комментировал один из сюжетов: "По программе международных обменов в нашей стране проходят дни непальской культуры. В центре культурных связей с зарубежными странами встречают делегацию непальских учёных и деятелей искусств. Возглавляет делегацию наследник королевской династии Непала принц Рамьянедра Бир Бикрам Прасад Шах Дев ..."
   - Доча, а не твой ли это новогодний студент? - шутливо спросила Мария Николаевна.
   - Да ну, мам, с чего ты взяла. Они все чем-то похожи.
   - Да ты приглядись, - настаивала мама, - у меня-то зрительная память, слава богу...
   - Ой, мам, и правда. Это ж Ромка! Наш Ромка!
   - Ромка твой - принц из королевской династии. Упустила ты своего принца, девонька!
   А принц-Ромка уже давал интервью корреспонденту. Он говорил на родном языке через переводчика. Говорил о дружбе, о культурных связях, о сотрудничестве в различных областях науки, а потом вдруг повернулся к камере и взглянул прямо на Таню. "Таньечка, я помню", - быстро произнёс принц по-русски и вышел из кадра.
   На следующий день посыльный доставил официальное приглашение на торжественный бал в консульстве Непала по случаю дня рождения королевы. А ещё через два часа телефон Татьяны заговорил ромкиным голосом.
   - Тания, ты согласна принять приглашение?
   - Согласна, но это так неожиданно. Я не знаю, я никогда на балах не была. А как же с работой? Я же работаю!
   - Это не бойся. Всё договоримся. Твоё платье уже готово.
   - Платье? Зачем? У меня есть вечернее платье, - растерялась Танечка, вспомнив замечательное платье, купленное когда-то в секондхенде, и перешитое под себя.
   - Новый годний презент, подарок. Ты будешь самая красавица, - восторженно сказал принц.
   - Хорошо, я буду на балу, - еле сдерживая волнение, произнесла она.
   А потом Танечка Арбузова попала в сказку. Умопомрачительное белоснежное платье подогнали идеально по фигуре, туфельки подобрали точно по ноге, потом в салоне красоты из неё сделали такую красотку, что она себя в зеркале узнала с трудом. Дальше, больше. На балу Танечку чествовали, как героиню, спасшую наследника престола. Её наряд украсила голубая атласная лента с бриллиантовым королевским лотосом. Все её танцы были расписаны от начала до конца. Искрилось шампанское, сверкали драгоценности, всё сказочно кружилось и вспыхивало, голова шла кругом от всего этого волшебства.
   Но и это ещё не всё. В конце бала королевская семья Непала пригласила Таню и её маму погостить в Катманду. Оказывается, принц-Ромка приходился двоюродным племянником знаменитого тибетского мага и целителя Махендра, который согласился вылечить недуг Марии Николаевны без операции, и конечно, совершенно бескорыстно.
   По пути домой, сидя на мягком диване белого лимузина, Танечка так расчувствовалась, что даже попыталась поцеловать принца из благодарности. Но тот мягко отстранился.
   - Прости, Тания, мне нельзя с другими девушками делать поцелуй. Моя невеста ждёт дома. Принц не может просто жениться с любовью, государственные интересы важный очень. Ты сказочная, Таньечка, лучше всех, но я не имею прав любить тебя. Прости.
   - Бедный, мой принц, - посочувствовала огорчённая героиня бала. - Ну, можно хотя бы в щёчку?
   И, не дожидаясь разрешения, быстро чмокнула грустного принца куда-то под правый глаз.
  
   Через три месяца они с мамой вместе сходили по трапу самолёта, прилетевшего из Катманду. Тибетский целитель, действительно, поставил Марию Николаевну на ноги без всякой операции, а Танечке при первой встрече ткнул костлявым пальцем в пупок и заверил, что выйдет она замуж ещё до зимы.
   Не соврал Махендра. Следующий Новый Год Танечка встречала уже в новой квартире вместе с любимым мужем и заметно округлившимся животиком.
   - А сыночка Ромкой назовём,- прижавшись к мужнему плечу, шепнула счастливая Таня. - Хорошо?
  

Рассказ моего деда

   Вот уже семьдесят лет, как закончилась Великая Отечественная война, самая страшная война в истории человечества. За эти семьдесят лет многое произошло в мире и в нашем государстве, многие сведения о той войне из закрытых архивов стали доступны исследователям и простым гражданам, разыскивающим своих погибших родственников. Многое стало известно, но сколько ещё тайн не раскрыто, сколько неизвестных солдат ещё не получили своего почётного упокоения.
   Мой дед Железнов Иван Тимофеевич, пройдя через военный конфликт у озера Хасан и почти всю Отечественную, к счастью, вернулся домой живым. Вернулся, и слава богу! По тем временам немалое везенье. Гвардии капитан кавалерии, будучи председателем колхоза, а потом и председателем райисполкома, ещё долго ходил в военном обмундировании, не имея возможности справить себе нормальный костюм. Работать надо было.
   Но немногословен был мой дед, как и многие ветераны, испытавшие на себе все ужасы войны. Сейчас я жалею, что не смог разговорить его, да и молод я был тогда, не те интересы были. Остался в памяти лишь один рассказ деда о боях в районе Синявино. Всего было три Синявинских боевых операций, но скорее всего рассказ этот относится к первой, или второй из них. Как известно, эти операции были направлены на прорыв блокады Ленинграда, но успеха не имели. Наши войска в этих боях потеряли огромное количество солдат и техники, в том числе и по причине бездарности командования. Долгие годы об этой трагедии умалчивалось. Может быть, и дед мой с неохотой рассказывал о тех событиях потому, что не мог, не имел права.
   Высадили их на станции Жихарево что в посёлке Назия Кировского района Ленинградской области. Сибиряки-кавалеристы, рвались в бой, хотя командиры понимали, что в болотисто-лесистой местности Ленинградской области действия кавалерийских частей малоэффективны. Но приказ - есть приказ. Город Ленина необходимо было освободить от блокады до наступления холодов.
   Сначала войска Волховского фронта вели успешное наступление и сильно вклинились в оборону противника по направлению к Синявино. Казалось вот-вот и произойдёт соединение с войсками Ленинградского фронта на берегах Невы, но немецкое командование быстро перебросило подкрепления и фланговыми ударами отрезало наступающую группировку. Конечно же, лейтенант Железнов И.Т. не мог знать всей оперативной обстановки, но когда в тылу сомкнулись вражеские клещи, понял, что попал в окружение. Отходить приказа не было, и кавалеристы всё дальше углублялись в "котёл". Когда же стало окончательно ясно, что наступление захлебнулось, что кругом противник, что прорваться назад уже нет возможности, сибиряки перешли к обороне. На нескольких островках среди обширных синявинских болот окопались и организовали крепкие оборонительные пункты. Как рассказывал дед, у них было много пулемётов и ещё много оставалось боезапаса. Немцы упорно пытались уничтожить окружённое подразделение, но наши солдаты сдаваться не собирались. Огонь с обеих сторон вёлся столь интенсивно, что весь подлесок вокруг обороняющихся был скошен пулями на десятки метров. Многие деревья были срублены артиллерийским огнём и осколками снарядов. Окопавшимся кавалеристам враг был виден издалека, а потому атаки отбивались одна за другой. Немцы не могли применить танки и тяжёлую артиллерию в болотистой местности, и это тоже сыграло большую роль в успешной обороне поредевшего отряда. Немецкие атаки с воздуха тоже не имели большой эффективности. В лесистых болотах немецкие лётчики не могли производить прицельное бомбометание. Правда, своих боевых коней сибиряки не уберегли. Большинство лошадей потеряли в наступлении, а оставшихся пытались спрятать от обстрелов, но люди умеют укрываться в окопе от огня, а лошади нет. Сколько могли, сберегали конское мясо для пропитания, а когда не осталось совсем ничего, начался голод. Собирали всё, что могло пойти в пищу вплоть до древесной коры, но лес простреливался, всё вокруг было выжжено и перепахано взрывами. Разжигать костры, чтобы вскипятить воду тоже было опасно. Немецкие миномётчики сразу же начинали забрасывать минами любую вспышку огня, или струю дыма. Приходилось сидеть в сырых окопах под дождём, и лишь по ночам кипятили воду в землянках, чтобы погреться и попить кипятка. По рации командование приказывало держаться и ждать помощи, но когда придёт эта помощь, никто не говорил. Иногда обороняющимся сбрасывали с самолётов продукты и боеприпасы. Но не все они попадали по назначению, так как происходило это ночью, многие мешки попросту тонули в болоте, или попадали к немцам. Днём наши лётчики действовать не могли, в небе господствовала авиация противника, а на головы наших солдат чаще сыпались немецкие бомбы, чем спасительные мешки с продовольствием.
   Потери были большими, но многие умирали не от пуль врага, а от ран, дизентерии и голода. Лошадей давно уже всех съели. Особенно плохо стало с наступлением холодов. Со временем немцы ослабили натиск и даже совсем прекратили атаки, не желая попусту терять своих солдат. Они решили, что голод, холод и болезни сами прикончат стойких красноармейцев. А подмоги всё не было.
   Разведка постоянно делала вылазки в надежде найти пути выхода из окружения, но каждый раз натыкалась на вражеские заслоны. Немецкая оборона отсутствовала лишь в непроходимых болотных трясинах. Оставалось либо героически погибнуть, сражаясь в окружении, либо дожидаться первых заморозков и по льду замёрзших болот пробираться к своим. Но до заморозков дожили не все. Почти две трети личного состава, попавшего в окружение, навсегда осталась в затопленных болотной водой окопах. К счастью выживших, первые заморозки начались довольно рано, и командиры ночами стали уводить бойцов малыми группами по тонкому льду. Когда лёд заметно окреп, появилась возможность вывести из окружения и станковые пулемёты. Мой дед со своей пулемётной ротой уходил с болотного острова одним из последних. Воевать они уже не могли. Завшивевшие, оборванные, больные и голодные солдаты лишь скрытно пробирались лесами и болотами на восток к линии фронта. Но они шли с оружием и не намеревались отдавать свои жизни за "просто так". О сдаче в плен, вообще, никто не помышлял. Немцы ещё несколько дней обстреливали пустые острова, пока не обнаружили, что враг ускользнул у них из-под носа. К тому времени многие из окруженцев прорвались к своим. Большинство попало в госпиталь. Мой дед тоже отлежался на госпитальной койке целый месяц, но не по ранению, а с двусторонним воспалением лёгких и дизентерией. Не нашла его вражеская пуля и во всех остальных боях.
   Я не знаю, какими наградами удостоило государство солдат за это сражение, но мой дед вернулся домой в конце войны с тремя орденами и тремя боевыми медалями. И пусть сражение, о котором он рассказал, не привело к прорыву блокады Ленинграда, напрасным оно не было, ведь таких стойких солдат в Красной Армии было очень много, а потому мы и выстояли.
   Теперь я живу в прекрасном городе, за который сражался мой сибирский дед.
  

Вместо послесловия

Праздник души

  
   В раннем детстве я любил конфеты "Морские камушки", что с изюминкой внутри, и ещё румяную девочку Ирину с огромными серыми глазами. Она тоже очень любила "Морские камушки" когда я её угощал. Мы вместе ходили в один садик, в одну группу.
   В третьем классе я полюбил весёлую бойкую Олю из нашего класса и "Грильяж в шоколаде". Конфеты я мог потреблять в немыслимых количествах, и бесконечно болтать с Олей.
   В седьмом мне очень понравилась девушка Света из параллельного. Скромная блондинка с голубыми глазами любила фантастику и "Эклеры" с заварным кремом. И я всё это тоже полюбил.
   В пылкую мою юность как ураган ворвалась первая настоящая любовь по имени Римма. Она жила в другом городе и писала стихи. Я тоже влюбился в поэзию. Сердце моё выскакивало из пылающей груди. Я слагал любовные вирши, за спиной расправлялись белоснежные крылья, и я витал в облаках. Но в последнем стихотворении, которое я написал ей, были такие строки:
   А вечным ничего не будет,
   Пусть даже первая любовь.
   Она свой путь другой уступит,
   И всё начнётся будто вновь.
   Хрупкое создание по имени Елена сумела потушить костёр первой любви и разожгла в моей душе настоящий огненный смерч. Она любила, когда я называл её Алёнушкой, и любила меня самого. С ней мы познали все прелести и пороки любовных утех. Плодом этой любви явились самые прекрасные в мире и любимые нами дети.
   Теперь я люблю первую свою внучку, и тех внучат, которые ещё будут. Люблю "Морские камушки", "Грильяж в шоколаде", "Эклеры" с заварным кремом, фантастику и поэзию. Вот уже больше четверти века люблю свою жену, которая так и осталась для меня сказочной Алёнушкой.
   Я люблю эту жизнь, ибо любовь - вечный праздник души!

  
   0x01 graphic
  
  
  
   0x01 graphic
  
  
   2
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"