Железнов Валерий : другие произведения.

Дважды о любви

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Агитки - необычные графические подписи Сборник из двух повестей вышел в издательстве "Altaspera Publishing & Literary Agency Inc.", Канада, 2014г. ISBN 978-1-3127-5142-2 На третьем международном фестивале Козьмы Пруткова повесть "Человек" удостоена диплома за второе место в номинации "Драма".

  

Человек

?????? ?????

  
  
  
  
   С раннего детства меня не приучили верить в какого бы то ни было бога, и поэтому я не жду от него подачек. Но если он есть, я благодарен ему за то, что позволил мне достичь всего самому.
   (В. Железнов)
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  

Часть первая

РОЖДЕНИЕ

   1. Авраам родил Исаака;
   Исаак родил Иакова;
   Иаков родил Иуду и братьев его...
   15. Елиуд родил Елеазара;
   Елеазар родил Матфана;
   Матфан родил Иакова;
   16. Иаков родил Иосифа, мужа Марии...
   ( От Матфея, глава 1)

Легионер

   22. А всё сие произошло,
   да сбудется речённое Господом...
   (От Матфея, глава 1)
  
   Пандира Крапс как последняя дворняга бездомная примостился у опоры моста через ров, окружающий лагерь.
   ...
   Ещё недавно он чувствовал себя прекрасно. С десятком своих триариев Пандира был отпущен в увольнение. Весело проведя время в городских злачных местах, они отправились в обратный путь, намереваясь успеть до захода Солнца. Слегка пошатываясь, компания шумно двигалась по улицам Назарета. Командир отстал, прислонившись к каменной ограде. Обильное возлияние заставило его остановиться. Суровый ветеран не привык стесняться окружающих, и, с видимым удовольствием, справлял малую нужду прямо на виду у прохожих. Добропорядочные горожане осуждали такое поведение, но возмущаться открыто не решались. Связываться с пьяным легионером было опасно.
   - Командир, море вышло из берегов, - пошутил один из солдат, - давай быстрее, мы ждём тебя.
   - Шутник! - съязвил пьяный командир беззлобно.
   И в этот момент взгляд его зацепился за огромные карие глаза на лице миловидной девушки, вышедшей из переулка. Галилейские женщины не прятали своих лиц. Закон не вменял им это в обязанность. Созерцать их красоту мог каждый мужчина.
   - Эй, милашка, как звать тебя, красавица? - позвал легионер, затягивая шнурок своих штанов.
   Но девушка игнорировала вопрос, перебежав на другую сторону улицы.
   - Куда ты, пташка, подожди!
   - Командир, брось ты это, опаздываем, - крикнул один из компании солдат.
   - Идите, я догоню, - приказал он им и шагнул за девушкой.
   - Да ну его, - махнул рукой другой солдат, и пьяная компания, затянув песню, продолжила свой путь.
   ...
   Время увольнения давно закончилось, но декана четвёртой центурии первой когорты XXII легиона "Дейотариана" это совершенно не огорчало. Он чувствовал себя великолепно. "Зачем думать о предстоящих неприятностях, когда так хорошо сейчас?" - думалось ему. По дороге в лагерь он часто прикладывался к кувшину вина, купленному у позднего торговца на окраине города, и, страшно фальшивя, орал весёлую непристойную песенку. Долгожданное увольнение прошло на славу. Такого удовольствия солдат давно не получал. Сегодня он наградил себя сполна.
   С заходом Солнца шестнадцатого хешвана тессерарий сменил пароли, и часовые не впустили загулявшего легионера, несмотря на то, что узнали его в темноте при свете факелов. Пока хмель не выветрился из высоколобой головы Пандиры, он обрушивал потоки брани на солдат, охранявших южные ворота. На шум примчался тессерарий Сулий. Старший поста доложил ему о происшествии.
   - К воротам не подпускать, - распорядился офицер, - пусть до утра болтается за рвом. Утром я доложу опциону, они там решат, что с ним делать. Не живётся спокойно этому вояке!
   С тем Сулий и удалился в свою палатку.
   - Я не могу впустить тебя, Пандира, - крикнул в темноту старший поста, - это распоряжение тессерария. Ночуй за рвом до утра, а потом с тобой будет разбираться центурион. Отойди подальше и заткнись.
   - Ах ты, пёсий выкидыш! Дерьмо козье! Доберусь я до тебя, лизоблюд!
   В ответ на голову декана опрокинулось ведро холодной воды. Это слегка отрезвило буяна. Он отбежал на внешнюю сторону моста и остановился в замешательстве. Но все его сомнения развеяла стрела, вонзившаяся у ног.
   - Дальше этой стрелы не заходи, - раздался приказ из-за стены лагеря, - следующая достанется тебе.
   Пандира даже в пьяном угаре понял, что здесь шутить с ним никто не собирается. Одно дело - погибнуть в сражении за величие Рима и императора, а совсем иное, как презренному воришке сдохнуть от римской стрелы у ворот своего же лагеря. Конечно, это унизительно ночевать за территорией лагеря, будто солдат из подразделения, подвергшегося децимации, но и нарываться на дополнительные неприятности не хотелось. И так провинился. Центурион не потерпит опоздания. Наказание будет неминуемо.
   В Галилее осенние ночи не совсем подходят для ночёвки под открытым небом. Теперь он сжался в комок под мостом, клацая зубами в промокшей одежде. Забывался на время в коротком сне, и снова вздрагивал от крика. Этот крик каждый раз обрывал один и тот же сладкий сон.
   Атласная кожа, нежная девичья грудь с розовыми небольшими сосками приближалась к его лицу. И в последний момент, когда оставалось только прикоснуться губами к этому сокровищу, душераздирающий звериный крик прерывал чудное видение.
   Прошедший день и особенно первая половина ночи доставили ему огромное удовольствие, а вот рваный сон не предвещал ничего приятного в грядущем.
   - Пандира, ты пьяная скотина! - Ругался центурион Руф, а за его спиной ухмылялся опцион Пакций. - Почему твои солдаты вернулись из Назарета без тебя? Как ты посмел опоздать к смене паролей? Отвечай!
   - Мой центурион, меня задержали в городе неотложные дела, - отчеканил легионер, вытянувшись в струнку, и глядя прямо в глаза своему командиру.
   - Что?! Эта смазливая еврейка - твои неотложные дела? Твои солдаты честнее тебя, они не утаили от меня ничего.
   Пандира молчал, понимая, что оправдываться бесполезно.
   - Ты будешь наказан! Но, помня твои заслуги перед легионом, я даю тебе возможность выбрать наказание. Месяц исправительных работ или кастигаццо перед всей центурией. А может быть, сослать тебя во вспомогательную часть на пару лет? Правда для этого придётся побеспокоить префекта лагеря. Ты хочешь, чтобы он узнал о тебе?
   - Кастигаццо, мой центурион, - с готовностью ответил провинившийся декан.
   Услышав этот ответ, Руф внутренне улыбнулся. Ему совсем не хотелось позорить ветерана за столь незначительное нарушение устава. Он знал Пандиру давно. Они вместе прошли Панонию и Антиохию. Этот солдат стоил сотни новобранцев, а потому в скором времени и должен был возвыситься до тессерария. Но теперь его карьера приостановится. Центурион одобрил выбор своего солдата. Он бы и сам предпочёл боль кастигаццо позору. Солдат не должен бояться даже смерти, а тем более боли. Позор для легионера страшнее смерти. Правда, публичная порка - тоже позор, но это минимальное наказание, которое мог дать центурион за данную провинность, а значит, и позор минимален. Если же наказуемый выдержит всё стойко, то это, скорее, будет его достоинством, нежели унижением.
   - Раздеть и к столбу, - приказал центурион, обернувшись к опциону.
   Когда Руф вышел из палатки, виновный в одних штанах был уже у столба, вокруг которого квадратом выстроилась вся центурия. Командир вошёл в центр построения, поигрывая своим витисом. Многие из присутствовавших уже успели познакомиться с тяжестью этого символа власти. Жезл, сплетённый из виноградной лозы, периодически прохаживался по спинам и головам нерадивых воинов.
   - Сладкое ли вино тебе подавали в Назарете? - шутя, спросил центурион, нанося первые удары.
   - О да, мой центурион, - отвечал спокойно наказуемый.
   - Ласкали тебя местные блудницы? - вкладывал в удары всё больше силы Руф.
   - Ласкали, мой центурион, - превозмогая боль, говорил Пандира.
   - Но тебе показалось недостаточно хмельных ласк? Тебя потянуло на свежатину?
   - Вы правы, мой центурион, - улыбаясь уже через силу, произнёс легионер.
   - И из-за своего поганого блуда ты нарушил устав, неблагодарная скотина? - требовал ответа командир.
   - Нет мне пощады, мой центурион, - из последних сил крепился декан.
   - Ну, она хоть дала тебе? Вкусна ли свежая плоть? - с усмешкой продолжал подтрунивать центурион.
   - О, это было незабываемо! Я сорвал нераскрывшийся бутон розы, - скрипя зубами, ответил окровавленный Пандира.
   - Молодец, легионер! - с видимым удовольствием провозгласил Руф, и со всей силы обрушил тридцать третий удар витисом.
   Орудие наказания не выдержало и сломалось. Ноги истязуемого подогнулись, и обмякшее тело повисло на ремне.
   - Всем в назидание! - Обратился центурион к своим солдатам. - Дисциплина превыше всего! - И бросил в сторону Пандиры, - отнесите его к лекарю.
  
  
  
  

0x01 graphic

Иосиф

   19. Иосиф же муж Её, будучи праведен...
   (От Матфея, глава 1)
  
   Эти огромные карие глаза поразили его с первого взгляда. Он замечал и раньше, что кто-то разглядывает его украдкой из-за занавеси окна, но в первый день не мог разглядеть этих удивительных глаз.
   ...
   Плотника Иосифа нанял вполне состоятельный назаретянин Иоахим для пристройки флигеля к своему дому. Обещал хорошо заплатить, если работа будет выполнена качественно и быстро. Поэтому Иосиф трудился на совесть. Отвлекаться от работы ему было некогда.
   Молодой человек не был красавцем с богатырским телосложением, но загорелая кожа, под которой играли крепкие мышцы, плотно обтягивала жилистое ладно скроенное тело. Глубокие чёрные глаза на правильном лице указывали на природный ум и уравновешенный характер. Иосиф был иудеем из иудеев, хотя в нем было много нееврейской крови, время от времени вливавшейся в его генеалогическое дерево прародителями по женской линии. Предки отца Иосифа уходили своими корнями ко временам Авраама и через этого досточтимого патриарха - к еще более древним наследственным линиям, восходившим к шумерам и нодитам, а через южные племена древнего человека - к Андону и Фонте. Ни Давид, ни Соломон не были прямыми предками Иосифа, а его родословная не велась от Адама. Но одного из предков в шестом колене по отцовской линии усыновил прямой потомок легендарного царя некий Садок, и, по Закону, он тоже мог считаться его потомком. Непосредственные предшественники Иосифа были мастеровыми - строителями, плотниками, каменщиками и кузнецами. Иосиф был мягким и необычайно добросовестным человеком, во всех отношениях преданным религиозным обычаям и традициям своего народа. Он мало говорил, но много думал. В свои девятнадцать лет молодой плотник уже был вполне самостоятельным умелым мастером.
   Струйки пота стекали по смуглой коже, когда плотник ловко орудовал топором. Захотелось пить, и он попросил у хозяев воды.
   - Хозяин, позволь воды напиться.
   - Отнеси ему воды, - приказал Иоахим своей дочери.
   Иосиф принял чашу из рук девушки, не сводя глаз с её лица. Она пыталась отвести взгляд, соблюдая приличие, но бездонная пропасть чёрных глаз приковывала. Они смотрели несколько мгновений друг на друга, забыв обо всём. Но оба были воспитаны в благопристойных иудейских семьях, и приличие взяло верх. Иосиф, выпив воду, вернул чашу с лёгким поклоном и поблагодарил девушку. Та, засмущавшись, убежала в дом. Так произошло их первое знакомство.
   Её звали Мария. Теперь она каждое утро отправлялась к источнику за свежей холодной водой, даже если в доме вода не требовалась. Плотник каждый день приходил на работу в дом Иоахима, и она с затаённой радостью подносила ему чашу свежей родниковой воды.
   Когда флигель был закончен, хозяин удовлетворённо принял работу и сполна расплатился с мастером. Иосиф поблагодарил Иоахима за щедрое вознаграждение и, сильно смущаясь, попросил разрешения видеться с его дочерью.
   - А ты, как я погляжу, времени даром не терял, - с деланной суровостью произнёс хозяин дома.
   - Простите мне эту дерзость, уважаемый, но я серьёзно задумываюсь о женитьбе, - смиренно ответил плотник.
   - Да ладно, видел я, как вы засматриваетесь друг на друга, - улыбнулся Иоахим, а потом погрозил пальцем, - но смотри, если что не так ...
   - Будьте уверены, уважаемый, я чту традиции, - серьёзно произнёс молодой человек и удалился с поклоном.
   С тех пор Иосиф с замиранием сердца ожидал каждой новой встречи. Его душа трепетала от восторга при виде возлюбленной. Она отвечала ему искренней взаимностью. Но встречаться им доводилось не часто. Мастеру приходилось много работать, чтобы заработать на достойную свадьбу и новый дом для будущей семьи. Семья его родителей хоть и не считалась бедной и происходила из среды благородных простолюдинов, но Иосиф не хотел, чтобы ради него в чём-то обделялись его восемь братьев и сестёр, живших пока под опекой родителей. Он был старшим из детей и потому считал себя обязанным заботиться о себе самостоятельно.
   Прошло почти два года. Он построил новый дом недалеко от холма на северной окраине города, рядом с тем источником, водой которого поила его Мария. Небольшой каменный дом с плоской крышей состоял из одной комнаты и пристройки для скота. Каменная ограда отделяла двор от улицы только с одной стороны, перекрывая пространство между соседними домами. Совсем скоро сюда войдёт молодая хозяйка, и им здесь будет уютно.
   В доме Иоахима Иосиф стал желанным гостем. Отец Марии за это время смог убедиться в серьёзных намерениях будущего зятя и в его самостоятельности. Он был уверен, этого молодого человека ждёт хорошее будущее. Его дочь попадёт в надёжные руки любящего мужа.
   Совсем немного осталось ждать. Как только Иосифу исполнится двадцать один год, он поведёт свою невесту под венец. Так гласил Закон.
  

Мария

  
   27. К Деве, обручённой мужу,
   именем Иосифу, из дома Давидова;
   имя же Деве: Мария.
   (От Луки, глава 1)
  
   Она была прекрасного телосложения, светловолосой девушкой с огромными, изумительной выразительности, карими глазами.
   ...
   Хотя Мария и являлась потомком древнего рода, но была обыкновенной женщиной своего времени и обладала вполне нормальным темпераментом. Среди ее предков были такие знаменитые женщины, как Аннон, Фамарь, Руфь, Вирсавия, Анси, Клоя, Ева, Энта и Ратта. Ни у одной еврейской женщины того времени не было родословной, в которую входили бы более знаменитые прародители, или которая восходила бы к более благоприятным истокам. Род Марии, как и род Иосифа, отличался преобладанием сильных, но обыкновенных людей, среди которых периодически появлялись многие личности, внесшие большой вклад в развитие общества и прогресс религии. По своей культуре и вере она была еврейкой, однако по своей наследственности являлась скорее смесью сирийских, хеттейских, финикийских, греческих и египетских кровей. Но у Марии было больше Давидовой крови, чем у Иосифа.
   Характер Марии был полной противоположностью характеру Иосифа. Она отличалась веселым нравом, почти никогда не печалилась и постоянно пребывала в радостном настроении. Мария свободно и часто выражала свои эмоции.
   По тем временам Мария получила хорошее образование. Для своего времени, общественного положения, Мария была образована намного выше среднего уровня, и обладала стратегическим складом ума, способным мастерски корректировать свои планы и практично их осуществлять. Повзрослев, она приобрела более широкий взгляд на религиозную жизнь и более либеральное представление о личной духовной свободе.
   Мария была искусной ткачихой и обладала незаурядными способностями к большинству домашних ремесел того времени. Она была хорошей хозяйкой и стала превосходной матерью семейства.
   Когда она впервые увидела Иосифа во дворе отцовского дома, он не произвёл на неё сильного впечатления. Как и любая девушка, вошедшая в возраст любви, она мечтала о принце на белом коне.
   Её отец нанял плотника, и она наблюдала, как они обговаривают предстоящую работу. Молодой человек приступил к работе в первый же день, а она тайком приглядывалась, как ловко он клал каменную кладку и орудовал плотницким инструментом. В свои неполные шестнадцать лет она уже могла отличить мастера от дилетанта. Топор в его руках порхал как бабочка, одна деталь подгонялась к другой с удивительной точностью. Ей нравилось, с какой серьёзностью подходил к своему ремеслу этот невысокий жилистый молодой человек. Постепенно в её душе зародилась симпатия, а когда отец приказал ей напоить работника, она была просто очарована бездонной глубиной его чёрных глаз. И с тех пор эти глаза не давали покоя нежной душе юной назаретянки.
   В Галилее царили более либеральные обычаи, и потому отец разрешил ей иногда видеться и Иосифом. Никаких вольностей при встрече с любимым она, конечно же, не допускала, но как прекрасны были эти редкие встречи. Как пела душа, как яростно стучало юное сердце во время прогулок у холма.
   Прошло почти два года со времени их знакомства. Отец согласился отдать её замуж за Иосифа. Но, соблюдая Закон, придётся дождаться, когда ему исполнится двадцать один год. Слава Всевышнему, это произойдёт совсем скоро, и она пойдёт с ним под венец.
  
  

Захария и Елисавета

   5. Во дни Ирода, царя Иудейского,
   был священник из Авиевой череды,
   именем Захария, и жена его из рода
   Ааронова, имя ей Елисавета.
   (От Луки, глава 1)
  
   Захария стоял перед алтарём в храме Иерусалима, а собравшиеся там люди молились о скором пришествии освободителя всего еврейского народа, о новом иудейском царе, потомке легендарного Давида.
   ...
   Захария принадлежал к еврейскому духовенству и служил в иерусалимском храме, а его жена Елисавета относилась к более процветающей ветви того же большого клана что и её родственница Мария. Некоторая разница в годах не помешала женщинам стать близкими подругами. Когда им удавалось остаться наедине, они делились своими сокровенными тайнами и мечтами.
   Захария и Елисавета прожили в браке уже много лет. Муж был намного старше своей прелестной супруги, и это было в порядке вещей. Всё в этом браке было идеально, но омрачало отсутствие детей. Елисавета, как любая замужняя женщина, тяготилась этим обстоятельством. Она была воспитана в строгих еврейских традициях, и семья без детей представлялась ей невозможной. Но Бог обделил эту семейную пару счастьем деторождения. Супруги искренне винили в несчастье только себя. Захария каждый день молился о даровании ему наследника, но умом понимал, что с возрастом шансы становятся ничтожны. Елисавета, переживая о своём бесплодии, в отчаянии обращалась даже к тайным знахарям и колдуньям.
   Как-то однажды в беседе с женой Захария заметил: "Я бы многое отдал, чтобы свершилось чудо. Неужели мне суждено умереть, так и не став отцом?"
   Одна из знакомых Елисаветы, зная о её беде, посоветовала зачать тайно от другого мужчины. Добропорядочная супруга священника сначала бурно возмутилась таким предложением, но опытная сводня, ненавязчиво привела несчастную женщину к решению тайного зачатия.
   - Не сомневайся, милая, - вкрадчиво говорила сводня, - всё будет тайно. Я найду тебе молодого человека, ещё не изведавшего женского тела. А ты явишься перед ним с закрытым лицом. Если хочешь, и он тоже. Всё произойдёт в тайном месте. Вы придёте туда разными путями и так же расстанетесь неопознанными.
   - Но это измена супругу, - сомневалась Елисавета, - люди не узнают, так Бог покарает меня за прелюбодеяние.
   - Бог суров, но он простит это прегрешение, совершённое во благо. Ибо сам завещал: "Плодитесь и размножайтесь". Да и прелюбодеяния никакого не будет. Ты так же останешься верна своему благоверному Захарии, как и прежде. Просто воспользуешься молодым семенем для рождения наследника своему мужу. Он так усердно молится Богу, что сочтёт это благом, ниспосланным свыше. А впрочем, так оно и будет. Может быть, Всевышний послал тебе меня, может быть, он этого сам хочет?
   Елисавета мучительно обдумывала сомнительное предложение несколько дней, и в великих терзаниях решила, что стоит попробовать. В своё оправдание она решила, что если не понесёт и на это раз, значит действительно дело в ней самой. Тогда она признается в грехе мужу, и пусть её покарают по Закону.
   Тайное соитие свершилось в два часа пополудни восемнадцатого таммуза. То, чего с таким трепетом и опасением ожидала Елисавета, произошло совершенно банально и быстро. Юноша в маске вошёл в лоно неизвестной женщины очень неумело, но трепетно. Ему запрещено было ласкать тело неизвестной, а тем более целовать в губы, и он выполнил уговор безукоризненно. Быстро сбросив напряжение своего тела, молодой человек издал слабый стон, после чего тихо удалился из затемнённого помещения. Его неизвестная партнёрша, выдержав подобающую паузу, тоже покинула тайное убежище через чёрный ход. Домой она возвратилась, неся корзину с фруктами, купленными на рынке.
   Какое-то время Елизавета, согрешившая во благо, находилась в состоянии неопределённого ожидания. Смятение царило в её душе, до того момента, когда беременность неопровержимо заявила о себе. Супруга Захарии вздохнула с облегчением, и по наущению всё той же хитрой сводни, предстала перед мужем с радостной вестью.
   - Муж мой возлюбленный, - начала она торжественно, - выслушай меня со вниманием, ибо я принесла тебе очень важную весть. Недавно во сне мне явился архангел Гавриил и поведал следующее: "В то время как твой муж, Захария, стоит перед алтарем в Иерусалиме, и собравшиеся там люди молятся о приходе освободителя, я, Гавриил, прибыл для того, чтобы объявить тебе, что вскоре ты родишь сына, который станет предтечей этого божественного учителя, и ты наречешь своего сына Иоанном. Он вырастет в преданности господу Богу, и когда он возмужает, то обрадует твое сердце, ибо обратит к Богу многих и провозгласит приход целителя души твоего народа и духовного освободителя всего человечества".
   Так сказала Елисавета. Со временем уверовав в свои слова, она убедила себя и в том, что всё свершилось по воле Небес.
   Захария отнесся к услышанному с большим сомнением, и долгое время вообще не верил в подлинность этого случая, но не стал устраивать расправы над неверной женой, ибо отнёс это к её женскому воображению. Ведь он понимал, как переживает его жена из-за отсутствия в их семье детей. Было даже подозрение, что она на этой почве повредилась умом. Но Захарии, всё же, пришлось, скрепя сердце, поверить супруге лишь после того, как он уже не мог сомневаться в ее беременности. Будущее материнство Елисаветы полностью сбило его с толку. При этом он не сомневался в честности своей жены. Несмотря на собственный преклонный возраст, муж входил к своей жене с завидным постоянством в те дни, когда это разрешал Закон. Лишь примерно за шесть недель до рождения ребёнка, под воздействием поразившего его сна, Захария полностью уверился в том, что Елисавета станет матерью сына предначертанной судьбы, которому суждено расчистить путь для прихода Мессии.
   Мальчик родился в городе Иудином пятого нисана. Захария и Елисавета чрезвычайно обрадовались, ибо поняли, что получили сына, обещанного Гавриилом. И когда на восьмой день ребенка принесли для совершения обрезания, как и было велено, нарекли его Иоанном.
   Счастливый супруг Елисаветы возблагодарил господа Бога за дарованное чудо и возрадовался искренне.
  
  

Зачатый во грехе

   18. ...по обручении Матери Его Марии с Иосифом, прежде, нежели сочетались они, оказалось, что Она имеет во чреве...
   (От Матфея, глава 1)
  
   Её широко открытые карие глаза, невидящим взором смотрели сквозь прорехи крыши заброшенного сарая на безразличные звёзды, холодным колючим светом сиявшие в угольном небе.
   ...
   Он шагнул за ней. Девушка, словно почувствовав это, ускорила шаг. Но декану ничего не стоило нагнать её в несколько широких шагов.
   - Ну, куда же ты, милая? - шагая рядом, негромко сказал легионер, - поговори со мной, я так соскучился по доброму женскому слову.
   Но девушка не отвечала, а лишь прикрыла лицо покрывалом. Она попыталась идти ещё быстрее, но этот римлянин мог бы легко опередить её. Что он с успехом и проделал в дальнейшем. Несколько раз он преграждал ей путь своей мощной фигурой, пытаясь нагловатыми шуточками завязать знакомство. Но все его попытки оказывались тщетны. Незнакомка, скрывая лицо, ловко увёртывалась и безмолвно продолжала свой путь. Навязчивый ухажёр не оставлял попыток разговорить юную назаретянку. Когда же солдат попытался заключить её в объятия, она вывернулась и юркнула в узкую щель между домами, намереваясь уйти от преследователя в лабиринте внутренних проулков. И это стало роковым решением.
   Она бежала по узкому проходу между глухими каменными стенами, с ужасом слыша за своей спиной его тяжёлые шаги. Этот проход оказался недостаточно узок для мощного тела грубого вояки. Девушка поняла, что совершила ошибку. Оставаться на улице было бы для неё безопаснее. А в нём сработал охотничий инстинкт. Если жертва бросается наутёк, её необходимо догнать. Так поступают бродячие собаки. Страх жертвы служит для них сигналом к нападению. И он напал.
   Намётанный глаз опытного солдата, умеющего мгновенно ориентироваться в бою, на ходу приметил полуразрушенный сарай. Эта постройка, по всей видимости, была заброшена давно, а значит, никто его здесь не побеспокоит. Вокруг действительно никого не оказалось, а если кто-то и был, став невольным свидетелем, то предпочёл не вмешиваться.
   Пандира ухватил свою добычу за талию, зажал подмышкой и увлёк в тень сарая. Та отчаянно пыталась сопротивляться, но что стоили её слабые усилия в сравнении с грубой силой тренированного римского ветерана. Он бросил её на землю и придавил своей массой. Тщетная борьба девушки продолжалась недолго. Руки предательски слабели, и не хватало дыхания.
   Когда насильник добрался до её груди, раздался тот крик, который потом не давал ему заснуть всю ночь. Этот нечеловеческий дикий крик погибающей лани, резанул его слух как ножом. Легионер отпрянул на мгновение и, секундой позже, ударом тяжёлой ладони прервал тщетную просьбу о помощи. Теперь ничто не помешает ему сорвать этот нераспустившийся бутон розы.
   Когда Мария пришла в себя, было уже темно. Равнодушные звёзды светили с угольно-чёрного неба своим холодным светом сквозь прорехи крыши. Сначала она даже не могла понять, что с ней, где она. Но постепенно память возвращала её в реальность. Вспомнилось всё до мельчайшей детали, вплоть до последнего крика. А дальше были только эти звёзды. Конечно же, она поняла, что сотворил с ней этот негодяй. Живое воображение дорисовало страшную картину произошедшей трагедии. Тошнотворный запах его пьяной утробы чувствовался до сих пор. Организм сразу же отреагировал на это воспоминание. Её желудок словно вывернулся наизнанку в безудержной жестокой рвоте. Когда приступ отпустил её, она вновь обессилено упала навзничь.
   Так она лежала неподвижно какое-то время, прислушиваясь к своему телу. Даже поправить одежду, прикрыв наготу, сил уже не было. Во всём теле отдавалась боль. Но вырастающая душевная боль, скоро перекрыла боль телесную. "Как же жить дальше?" - всплыла мысль в её мозгу, - "Как вообще можно жить в этом проклятом жестоком мире? Терпеть покорно позор и унижение?"
   Мария с трудом поднялась на ноги и, пошатываясь, вышла из сарая. Мысли путались, взгляд безумно блуждал в темноте. Опираясь о стены, она брела на своих ватных ногах по узкому лабиринту. Сознание немного прояснилось, когда узкий проулок вывел её на широкую пустынную улицу. Ориентируясь скорее инстинктом, чем сознанием, несчастная направилась в сторону своего дома. Улица была совершенно безлюдна, никто не встретился ей на пути. Возможно, ночные грабители и видели её, но не удостоили своим вниманием это жалкое растерзанное существо.
   Недалеко от своего дома, в неясном свете ночного светила Мария различила толстую ветвь дерева, выступающую из-за каменной ограды на улицу. Тут же кто-то оставил несколько старых корзин. "А зачем? Не буду!!! Не хочу!!!" - болью пронзила мозг крамольная бунтарская мысль. Она остановилась под деревом и стала разматывать свой длинный пояс, свитый из разноцветных шёлковых нитей. Соорудив шаткую конструкцию из брошенных корзин, взобралась на неё и перекинула один конец пояса с небольшой петлёй через ветвь. Продела второй конец в петельку и потянула. Балансируя на своём непрочном пьедестале, завязала другую петлю на свободном конце пояса, и, не задумываясь, накинула её себе на шею. А потом, просто шагнула вперёд...
   Но не успела удавка затянуть шею отчаявшейся девушки, как в воздухе просвистел плотницкий топор. Лезвие вонзилось в толстую ветвь дерева именно в том месте, где затянулась малая петля пояса. С петлёй на шее Мария рухнула вниз и оказалась в объятиях Иосифа.
   Он весь день с нетерпением ждал свидания, а когда в назначенное время она не пришла, ужасно волновался. Ночь опустилась на город, а его возлюбленной всё не было. Заподозрив что-то неладное, он отправился на поиски, прихватив свой плотницкий топор. Бродить по ночным улицам Назарета в одиночестве и без оружия было небезопасно. Обойдя несколько кварталов, он увидел страшную картину на одной из улиц. Какая-то женщина явно собиралась повеситься на толстой ветви дерева, выступавшей из-за ограды наружу. Сначала Иосиф просто решил воспрепятствовать греху самоубийства. И лишь в последний момент с трудом узнал Марию. Скорее это было чутьё, нежели зрение. Реакция сработала мгновенно. Не задумываясь, он выхватил топор и метнулся к ней.
   - Успел! - выдохнул с облегчением плотник.
   - Уйди! Не трогай меня! - забилась в истерике Мария, отталкивая своего жениха.
   А впрочем, она его и не узнала. Несчастная не справилась с нервным напряжением, и рассудок её помутился на какое-то время. Она яростно брыкалась, била по лицу, колотила кулаками по плечам, пыталась укусить руки, державшие её. Какие-то нечленораздельные звуки вырывались из горла бедняжки. То она плакала навзрыд, то выла, как раненная волчица, то хрипела, как загнанная лошадь. Глаза, вышедшие из орбит, бешено блестели, волосы растрепались. Её безумный вид ужаснул молодого человека, но выпускать из объятий свою любимую он не собирался.
   Вспышка сумасшедшей ярости длилась не долго, и вскоре Мария так же внезапно затихла на груди Иосифа. Слышно было только её прерывистое дыхание, да редкие всхлипывания.
   Он поднял девушку на руки и постарался быстрее унести её с этого страшного места. Домой в таком виде она вернуться пока не могла, поэтому Иосиф отнёс свою ношу к себе домой. Это был новый собственный дом, выстроенный с помощью двух его братьев для будущей молодой семьи. Там она и осталась до утра. Хоть это и было нарушением Закона, но этот грех дал возможность всё обсудить спокойно.
   Утром Мария всё рассказала Иосифу.
   - Откажись от свадьбы, - попросила она, - мне теперь нельзя за тебя замуж. И зачем ты только меня спас?
   - Что ты такое говоришь? Опомнись!
   - Зачем я тебе такая? Грязь этого позора испачкает и тебя, - потупив глаза, шептала девушка.
   - Никто ничего не узнает. Мы сохраним всё в тайне. Сейчас мы пойдём к твоему отцу, и я признаюсь, что эту ночь ты провела со мной. Конечно, он разгневается, может быть, накажет, но потом простит. Скоро свадьба. Он не захочет предавать это огласке.
   - Ты возьмёшь меня с таким позором? - Растерялась его невеста. - Да как же я буду смотреть тебе в глаза?
   - Ты не виновата. Что ты могла?
   - Но может родиться ребёнок!
   - Можно обратиться к повитухам, эти мудрые женщины помогут тебе избавиться от нежелательного плода. Мы заплатим им за молчание. Никто из людей ничего не заподозрит.
   - А Бог? - подняла испуганные глаза Мария.
   Иосиф только обречённо вздохнул в ответ.
   Свадьбу сыграли в доме невесты, как того требовал обычай. Невеста была необычно грустна. Но ей и не положено было веселиться, а потому никто из гостей не заметил ничего подозрительного.
   Гостей было много. Они съехались почти со всей Палестины. Среди них были и Захария со своей беременной супругой. Елисавета находилась уже на пятом месяце беременности, но никак не хотела пропустить свадьбу своей подруги. Муж легко согласился с её желанием.
   Молодые супруги поселились в новом доме. Это был небогатый однокомнатный дом, но теперь это их собственное жильё, и в нём появилась молодая рачительная хозяйка.
   Через несколько дней после свадьбы Мария отправилась к знахарке, которая слыла ещё и хорошей повитухой. Та жила на самой окраине в другой половине города, и Марию не знала. За небольшую плату она осмотрела молодую женщину и заявила, что та по-прежнему невинна. Такой вывод старухи привёл Марию в замешательство. На какое-то время она даже уверилась, что пьяный солдат её не обесчестил. Может быть, ему кто-то помешал, или спугнул тот самый последний отчаянный крик. Но сомнения скоро рассеялись, так как беременность дала о себе знать неопровержимыми доказательствами.
   К немалому удивлению Марии, муж запретил ей прерывать беременность, не смотря на то, что и она сама приняла такое решение.
   - Убив его, ты наложишь на себя смертельный грех. Этого Бог тебе не простит, - серьёзно произнёс Иосиф.
   - Но ведь ты сам первоначально предлагал так сделать.
   - Да, но я был неправ. Я совершил грех, допустив такую мысль. Пути господни неисповедимы, и, может быть, Всевышнему угодно, чтобы этот ребёнок увидел свет. В конце концов, если его мать еврейка, то по Закону он тоже родится евреем. Пусть всё свершится божьим промыслом.
   - Ты сможешь растить чужого ребёнка? - удивлялась супруга.
   - Я люблю тебя, Мария. Ты родишь этого и всех последующих наших детей. У нас будет большая дружная семья. А если ты прервёшь первую беременность, мы вообще можем остаться без детей. Надеюсь, это тебе известно не хуже меня. Да и грех это, грех! Даже мыслить о таком грешно!
   - Иосиф, любимый! - только и смогла вымолвить Мария, прижавшись к груди мужа.
   Слёзы затуманили взгляд её, но это были слёзы радости и счастья.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   0x01 graphic
  
  
  
  

Рождённый в любви

   23. "Се, Дева во чреве приимет
   и родит Сына..."
   (От Матфея, глава 1)
  
   Двадцать девятого Ава полуденное Солнце отразилось в голубых глазах новорожденного.
   ...
   Цезарь Август распорядился провести всеобщий ценз, чтобы пересчитать всё население Римской империи для более успешного взимания налогов. Евреи всегда с огромным предубеждением относились к попыткам "пересчитать народ", и это, вместе с серьезными внутриполитическими проблемами Ирода, царя Иудейского, привело к тому, что ценз в его царстве был проведен на год позже, чем во всей Римской империи. Местом регистрации избрали город Вифлеем, что находился близ Иерусалима.
   Иосиф мог бы отправиться в путь один, так как имел право внести в списки всю свою семью, но Мария упросила мужа взять её с собой. Сначала он категорически отказывался выполнить эту просьбу, ссылаясь на то, что путь дальний, а ей скоро рожать. Умная жена всё же нашла убедительные аргументы в пользу своего решения. Она заявила, что не хочет рожать в отсутствие мужа. Если он будет рядом, она легче перенесёт первые роды. К тому же Мария очень хотела повидаться со своей подругой Елисаветой, которая пять месяцев назад благополучно разрешилась от бремени. Ей было очень любопытно узнать, как же это всё происходит, чтобы быть готовой к таинству рождения нового человека.
   После недолгих препирательств Иосиф уступил любимой супруге, и она стала собираться в дорогу.
   Ранним утром двадцать шестого Ава они отправились в путь. Мария, которая была на последнем сроке беременности, ехала верхом вместе с запасом еды, а Иосиф шел рядом, ведя осла. У них было только одно вьючное животное. Большей роскоши они себе пока позволить не могли. Строительство дома и приобретение домашней утвари ввели семью в огромный расход. Кроме того, Иосифу приходилось помогать родителям, так как незадолго до того его отец потерял трудоспособность.
   Два дня путешествия прошли без происшествий, и на исходе вторых суток они заночевали в городе Иудином у Захарии. Хозяева с радостью приняли путников. После угощения женщины уединились, в то время как мужчины принялись обсуждать свои серьёзные дела.
   Мария с Елисаветой делились новостями и своими женскими секретами почти всю ночь. Молодая подруга, умолчав о многих подробностях, призналась, что забеременев, осталась девственницей. Она очень опасалась, что роды будут тяжёлыми по этой причине. На что Елисавета стала успокаивать её.
   Рано утром молодые супруги отправились в Вифлеем, куда и прибыли уже после полудня. Гостиница была переполнена, как и все помещения в городе. Для приема постояльцев хозяин гостиницы даже распорядился освободить и вычистить караванные стойла, высеченные в склоне скалы и находившиеся прямо под гостиницей. К счастью, одно место оказалось незанятым. Оставив осла во дворе, Иосиф взвалил на себя корзины с припасами, и вместе с Марией спустился по каменным ступеням в их нижнюю обитель. Они оказались в бывшем хранилище для зерна, находившемся перед конюшней и яслями. Здесь была повешена шатровая занавесь, и они остались довольны, что им досталось такое удобное помещение.
   Утром Иосиф предполагал отправиться на регистрацию, а потом незамедлительно возвращаться домой. Но Провидению было угодно распорядиться их судьбой иначе.
   Всю ночь Мария провела в беспокойстве, взволнованно взирая на яркую звезду, горевшую на небосклоне уже несколько дней подряд. Юпитер и Сатурн сблизились настолько, что образовали единое светило. Такое явление не было из ряда вон выходящим, но сейчас оно выглядело как некое знамение. К тому же несколькими месяцами раньше над Палестиной пролетала "хвостатая звезда". Она летела с севера на юг, в том же направлении, в каком пришлось проделать путь Марии с мужем.
   Иосиф не отходил от жены ни на шаг.
   К утру начались сильные схватки, а в полдень следующего дня, с участием и доброй помощью остановившихся в гостинице женщин, Мария благополучно разрешилась младенцем мужского пола. Мальчика обмыли, завернули в припасённые на такой случай пелена и положили в соседние ясли. Новорожденный был здоров, и молодая мать чувствовала себя тоже хорошо. Молодой же отец волновался не меньше самой роженицы, и всё это время не находил себе места. Добровольные помощницы так же были заинтригованы этими родами. Они ещё никогда не сталкивались с таким удивительным случаем, когда бы ребёнка рожала девственница.
   Иосиф прошёл регистрацию только на следующий день и отправился разыскивать своего дальнего родственника, в надежде остановиться у него на то время, пока Мария с ребёнком не окрепнут для обратной дороги. Расспрашивая прохожих, он с удивлением узнал, что по городу уже распространился слух, будто девственница родила младенца мужского пола.
   А голубоглазый младенец, важно причмокивая, сосал материнское молоко, на руках счастливой Марии.
   Через два дня они перебрались к родственникам, и оттуда Иосиф отправил весточку Захарии о рождении сына. В ответном послании было приглашение посетить Иерусалим для совершения обряда очищения.
   Елисавета так обрадовалась радостной вести, что, не удержавшись, рассказала мужу о девственности Марии перед родами, и напомнила о пророчестве, в котором говорилось, будто долгожданный Мессия родится от непорочной девы. Захария тогда не придал её словам особого значения. Но со временем его мнение изменилось.
   На восьмой день, согласно еврейскому обычаю, новорожденный прошёл должный обряд обрезания и получил имя Матфан.
   Дед Иосифа тоже был голубоглаз, а потому отец и предложил назвать сына именем своего предка. Мария с благодарностью восприняла такое предложение.
   Когда Матфану исполнилось три недели от роду, к нему попросились три чужеземных священника. Эти учителя пришли с востока, но путь их начался далеко на севере. Они искали "Свет жизни", который по преданию должен появиться среди евреев в день, который укажет само небо. "Хвостатая звезда" как раз и указала им путь. Много месяцев назад они покинули родные края, плыли Понтом Эвкинским, пересекали горные хребты, где когда-то причалил ковчег Ноя, побывали в Месопотамии, брели пыльными пустынями Сирии, и наконец, прибыли в Землю Обетованную. После нескольких недель бесплодных поисков в Иерусалиме они уже собирались повернуть назад, когда встретили Захарию, который убедил их в том, что предметом их поисков был сын Иосифа. По прибытии в Вифлеем они услышали от горожан, что девственница из Галилеи родила голубоглазого мальчика в тот день, когда на ночном небе горела огромная звезда. Чужеземцы нашли младенца, поклонились ему и, убедивши себя в том, что предмет их поисков найден, оставили свои дары Марии. После чего не стали досаждать никому своим присутствием, удалились восвояси, неся народам весть о рождении Спасителя.
  
  
  
  
   0x01 graphic
  
  

Первое бегство

   14. Он встал, взял Младенца
   и Матерь Его, и пошёл в Египет
   (От Матфея, глава 2)
  
  
   "Да, нелёгкая судьба ждёт это дитя, если уже с младенчества приходится ему скитаться", - опечаленно размышлял Иосиф.
   ...
   Моисей учил евреев, что каждый первенец принадлежит Господу и что вместо принесения его в жертву, как это делали по своему обычаю язычники, такой сын может жить, если его выкупят родители, заплатив пять сиклов любому полномочному священнику. Кроме того, существовал Моисеев Закон, требовавший, чтобы мать, по прошествии определенного времени, явилась в храм для прохождения обряда очищения, или же кто-нибудь должен принести от ее имени жертву. Обычно оба этих обряда выполнялись одновременно. Поэтому Иосиф и Мария сами пришли в иерусалимский храм, чтобы представить Матфана священникам и выкупить его, а также принести необходимую жертву и обеспечить ритуальное очищение Марии от мнимой скверны деторождения.
   Вскоре после принесения даров Марии и Матфану иноземными священниками Иосиф воспользовался приглашением Захарии, и вместе с семьёй отправился в Иерусалим.
   По дворам иерусалимского храма постоянно прогуливались две замечательные личности - певец Симеон и блаженная сочинительница Анна. Симеон был родом из Иудеи, Анна - из Галилеи. Этих людей часто можно было встретить вдвоем, и оба они были близкими друзьями священника Захарии, который посвятил их в тайну Иоанна и Матфана. Сам же Захария, под влиянием своей супруги, всё более и более веровал в избранность своего сына и сына Иосифа. Как Симеон, так и Анна жаждали прихода Мессии, и доверие к Захарии помогло им тоже уверовать в то, что Матфан был долгожданным освободителем еврейского народа.
   Захария знал, в какой день Иосиф и Мария должны были появиться в храме вместе с ребёнком, и он заранее условился с Симеоном и Анной о том, что укажет, который из череды первенцев является долгожданным спасителем, подняв свою руку в знак приветствия.
   Для этого случая Анна написала поэму, исполненную Симеоном, которая поразила Иосифа, Марию и всех собравшихся во дворах храма. Их гимн в честь искупления первенца звучал так:
  
   Благословен будь Господь, Бог Израиля,
   Ибо он пришел к нам и освободил свой народ;
   Он воздвиг рог спасения для всех нас
   В доме слуги своего Давида.
   Как и возвещал он устами своих святых пророков -
   Спасение от врагов и от руки наших ненавистников;
   Даровать милость свою отцам нашим
   И помнить свой священный завет -
   Клятву, которую он дал Аврааму, праотцу нашему,
   Что избавит нас от врагов,
   Чтобы могли мы безбоязненно служить ему,
   Свято и праведно всю нашу жизнь.
   А ты, заветное дитя, будешь называться пророком Всевышнего;
   Ибо ты будешь идти впереди Господа, дабы создать его царство.
   Ты возвестишь людям о спасении,
   Ибо отпустятся им грехи их.
   Возрадуйтесь ласковой милости Бога нашего,
   Ибо воссияла нам новая заря с небес,
   Чтобы светить тем, кто живет во тьме и страхе смерти,
   Чтобы указывать нам путь к миру.
   Отпусти же теперь, Господи, раба твоего, как и обещал,
   Ибо глаза мои видели спасение,
   Которое ты приготовил пред лицом всех народов:
   Свет, который просветит даже язычников
   И принесет славу народу твоему, Израилю.
  
   Весь обряд прошёл согласно канонам, но принесённая жертва отличалась особой скромностью. Иосиф уже много дней оставался без работы, и их скромные сбережения быстро таяли. Даже для совершения этого обряда в храме Иосиф смог позволить себе, заплатив за сына положенную сумму, пожертвовать на Марию только двух горлиц, как предписывал поступать беднякам Моисей для очищения матерей.
   Возвращаясь из храма, Иосиф и Мария молчали, смущённые и объятые благоговейным страхом. Мария была глубоко взволнована приветствием Анны, а Иосиф обеспокоен этой попыткой представить Матфана долгожданным Мессией еврейского народа.
   Тем временем доносчики царя Ирода Великого не бездействовали. Когда они доложили ему о посещении Вифлеема священниками с востока, Ирод затребовал этих волхвов к себе. После того как его ищейки доставили мудрецов во дворец, он дотошно расспросил их о "Свете жизни", воплощённом в младенце. Но рассказ священников не удовлетворил его любопытства. Объяснив лишь, что младенец был рожден девственницей, они не приводили никаких существенных доказательств, а лишь ссылались на свои чувства. По их мнению, это действительно был избранный Богом ребёнок. Ирод дал им денег и послал обратно в Вифлеем предупредить, что сам явится к младенцу на поклон. Вслед за ними были посланы соглядатаи, с целью установить точное местонахождение указанного дитя. Но миссия шпионов провалилась, так как семья Иосифа уже отбыла в Иерусалим. К тому же они потеряли и заподозривших неладное паломников, за что впоследствии поплатились головами.
   Царь Ирод пришёл в гнев, ибо опасался, что мальчик может оказаться новым царём иудейским, потомком дома Давидова, как гласило пророчество. Своей властью он ни с кем делиться не хотел. К тому же у него были сыновья, к которым перейдёт по наследству его трон.
   Меж тем один из доносчиков царя Ирода, находившийся в храме во время обряда, донёс своему начальнику, а тот, в свою очередь, царю Иудеи о содержании странного гимна, исполненного певцом Симеоном на слова блаженной Анны. Слова эти лишь подтвердили худшие опасения царя. Он приказал незамедлительно отыскать ребёнка, над которым исполнялся гимн и уничтожить его вместе с родителями. Никого из приближённых не удивил такой приказ потому, что козни, интриги и убийства были привычным делом при дворе Ирода Великого, и даже в его семье.
   Захария водил знакомство с некоторыми царскими придворными, и один из них, верующий в приход мессии, сообщил ему о приказе царя. Сразу же сообразив, что смертельная опасность грозит именно его родственникам, он поспешил предупредить Иосифа. Сознавая свою вину в происшедшем, священник снабдил его деньгами и посоветовал немедленно покинуть Иерусалим. Возвращаться в Назарет, а тем более в Вифлеем было неосмотрительно и даже опасно. Лучше всего было отправиться в Египет, где в Александрии жили дальние родственники Иосифа.
   Сам же Захария при немалой помощи своей жены усердно распускал слух, что избранного младенца увезли в Вифлеем, где его родители, якобы, решили поселиться, чтобы избранный ребёнок вырос в городе Давида.
   Шпионы коварного царя сбились с ног в поисках голубоглазого мальчика, рождённого девственницей в Вифлееме во время ценза.
   По прошествии малого времени в Вифлееме и его окрестностях разразилась эпидемия страшной болезни. Вполне возможно, что заразу занёс из другой провинции кто-то, прибывший на регистрацию, а многократно увеличившаяся плотность населения, лишь усугубила ситуацию. Мор уносил только жизни маленьких детей. Младенцы в возрасте до трёх лет быстро увядали на глазах несчастных родителей и умирали в агонии. За несколько недель в городе и его окрестностях не осталось ни одного ребёнка младше четырёх лет. Стоны и душераздирающие рыдания безутешных матерей раздавались над кладбищем беспрерывно, ведь хоронили почти каждый день.
   Осведомители доносили Ироду о свирепствовавшей эпидемии, на что тот радостно потирал руки, приказав выставить на всех дорогах дозоры, дабы болезнь не распространилась на всю Иудею, но ничего не сделал для предотвращения её в самом городе. Впоследствии народ приписал гибель своих детей злодейству самого Ирода-царя, а его имя осталось в веках знаком коварства.
   Благополучно избежав смерти от ножей иродовых убийц и эпидемии, семья Иосифа добралась до Александрии, преодолев все трудности дальней дороги. В Александрии они остановились в доме состоятельного родственника, который благородно предоставил им кров на неограниченное время. Своё бегство из Иудеи супруги объясняли страхом перед ужасной эпидемией, уносящей жизни детей. Весть о страшном поветрии догнала их уже в Газе.
   В скором времени Иосиф получил работу плотника в порту, где строил склады, чинил повозки и ремонтировал потрёпанные штормами купеческие корабли. Так как он всегда был очень ответственным тружеником и умелым ремесленником, то быстро поднялся до положения мастера, под началом которого было уже несколько десятков рабочих. Теперь он мог достойно обеспечивать свою семью и даже мог бы снимать отдельное жильё. Но родственник уговорил оставаться под его крышей.
   Маленький Матфан подружился с детьми хозяина и его ближайших соседей. Мария, напуганная смертельной опасностью грозившей её сыну в Иудее, порою чрезмерно опекала его. Поначалу мать не хотела отпускать Матфана от себя. Она боялась, что если ему позволят играть в саду вместе с остальными детьми, с ним может что-то случиться. Однако Иосифу с помощью своих родственников, удалось убедить ее, что такое воспитание лишило бы мальчика полезного опыта - умения ладить с детьми своего возраста. И Мария, осознав, что чрезмерная защита и покровительство могут сделать сына застенчивым и несколько эгоцентричным, согласилась, наконец, чтобы дитя росло так же, как любой другой ребенок. Но, даже подчинившись этому решению, она взяла за правило всегда присматривать за малышами, играющими возле дома или в саду. Только любящая мать знает, какой груз лежал на сердце Марии, переживавшей за безопасность своего сына в годы его младенчества и раннего детства.
   Через два года до Александрии дошла весть о смерти царя Ирода Великого. Родители Матфана, после недолгих обсуждений, решили возвращаться в Палестину. Родственники уговаривали их остаться, но дом, оставленный в Назарете, звал своих хозяев назад. На проводах собрались все александрийские родственники и подарили маленькому Матфану полный греческий перевод священных иудейских книг.
   Иосиф и Мария отбыли из Египта на корабле, принадлежавшем их другу Ездриону, и прибыли в порт Иоппии ровно через три года после рождения Матфана.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  

Часть вторая

ЖИЗНЬ

   22. Услышав же, что Архелай
   Царствует в Иудее вместо Ирода,
   отца своего, убоялся туда идти,
   но пошёл в пределы Галилейские.
   (От Матфея, глава 2)
  

Матфан

   23. И пришед поселился в городе,
   называемом Назарет, да сбудется
   речённое через пророка,
   что Он Назореем наречётся.
   (От Матфея, глава 2)
  
   Что есть Родина для человека, рождённого вне стен родительского дома? И что есть Дом для вечного скитальца?
   ....
   Иопия встретила скитальцев привычной разноязыкой сутолокой и гомоном базаров. Распрощавшись с Ездрионом, Иосиф отправился с семьёй на постоялый двор. Тем же вечером он сторговал на рынке двух осликов, чтобы поутру, водрузив на них поклажу, отправиться в путь.
   Куда направиться по прибытии супруги начали обсуждать ещё на корабле.
   - А может быть, нам стоит вернуться в Вифлеем, к твоим родственникам? - предложила Мария.
   - Почему в Вифлеем? Наш дом в Назарете.
   - Я много думала о странном гимне, исполненном в иерусалимском храме над нашим сыном.
   - Мария, любимая, ты слишком близко к сердцу принимаешь всякий вздор. Я тебе уже говорил, что не стоит обращать внимание на бредни этой сумасшедшей и её не менее чокнутого дружка, - вразумлял свою жену Иосиф. - Им что-то взбрело в голову, а нам пришлось бежать.
   - Всё в руке Божьей. А вдруг он действительно избранное дитя? Тогда ему лучше вырасти в городе Давида, - настаивала молодая мать.
   - Ну, почему ты так упорно веришь этим храмовым бездельникам?
   - Очень уж много совпадений в его рождении.
   - Да, я знаю текст пророчества, но это ещё ничего не значит, - серьёзно сказал Иосиф и перешёл на шёпот. - Даже если допустить, что пророчество сбылось, и наш сын обещанный мессия, это совсем не означает, что жить он должен в Вифлееме Иудейском. К тому же там ему может угрожать смертельная опасность.
   - Почему? Ирод ведь умер, - вопрошала Мария.
   - Ирод умер, это да, но Иудея сейчас под властью его сына Архелая. И я думаю, что он будет столь же коварен. Не дай Бог ему донесут, что ребёнок, которого приказал убить его отец, жив. Сынок-то уж точно выполнит папин приказ. И нас с тобой заодно...
   - Прошло два года, про нас уже забыли, - пыталась настаивать Мария.
   - Глупая, - он прижал жену к груди, - найдутся те, кто вспомнит. Нет, нам нужно возвращаться в Галилею.
   - Но там тоже правит сын Ирода Антипа, - она подняла на мужа растерянные глаза.
   - Сомневаюсь, чтобы Антипа разыскивал опасного ребёнка в своих владениях. Там нам будет безопасней, там наш дом, там наши родители. В родном доме, как известно, и стены помогают.
   - Но там нас не ждут, мы не посылали туда вестей с тех пор, как покинули те края.
   - Это и хорошо. Пусть для всех мы пропали. Вернёмся в Назарет и заживём как прежде. Там ведь никто не знает про историю с гимном и приказом Ирода, а мы и не будем никому говорить. Зачем привлекать внимание? Много людей живёт в Палестине, властям не до нас, да и свои не выдадут, в случае чего...
   - А если начнутся расспросы? - сомневалась Мария.
   - Скажем, что бежали от эпидемии, а послать весточку никак не удавалось. Ничего, обойдётся, я найду что сказать.
   - И всё же я сомневаюсь.
   - Не сомневайся, и не бойся. К тому же, я убеждён, что в Галилее наш сын получит лучшее образование, чем в Иудее, ведь у нас Закон не так суров и предоставляет евреям больше свободы.
   К подобным разговорам супруги возвращались не раз. И каждый раз Иосиф оставался при своём мнении. В конце концов Мария тоже склонилась к мысли, что лучше возвратиться в Назарет, но не оставила веру в избранность сына. Матфан же легко перенёс морское путешествие и был в полном восторге от такого приключения. Он даже подружился с матросами и самим Ездрионом, постоянно забрасывая их своими каверзными вопросами.
   В Галилее семью Иосифа действительно никто не ждал. Для всех они пропали бесследно, ведь всё это время о них не было никаких вестей. Конечно же, родственники приняли их с радостью, и даже устроили маленькое празднество в их честь. Но некоторая неловкость в их появлении всё же была. Дело в том, что в построенном Иосифом доме поселился его женатый брат с семьёй. Он принимал участие в строительстве этого дома и счёл, что имеет полное право занять его в отсутствие прежнего хозяина. Радость встречи со старшим братом омрачилась для него необходимостью оставить обжитое жилище. Но Иосиф пообещал помочь в строительстве нового дома, и этим инцидент был исчерпан.
   Молодые родители Матфана поселились в своём доме и зажили счастливо, стараясь не вспоминать былые страдания.
   Иосиф вскоре нашёл работу плотника. Через какое-то время он построил мастерскую недалеко от источника и стал брать подряды на строительство. Опыт, приобретённый в Александрии, помог ему быстро стать преуспевающим мастером. Братья помогали ему, а когда работы прибавилось, пришлось нанимать дополнительных рабочих. Семья Иосифа теперь уже не испытывала особой нужды в деньгах и могла жить безбедно.
   Мария с энтузиазмом взялась за домашние хлопоты и воспитание сына. Она оказалась прекрасной хозяйкой, любящей женой и очень нежной матерью. После трудов праведных усталый муж возвращался в тепло семейного уюта, заботливо созданного умелыми руками хранительницы очага.
   Матфан тоже радовал родителей. Он рос здоровым и совершенно нормальным ребёнком, разве что несколько более любознательным и активным. Поначалу ему не хватало общения со сверстниками, к которому он привык в Александрии, но со временем и в Назарете у него появились друзья. Первым из них стал соседский мальчишка Иаков. А когда родители подарили ему ещё и брата Иакова, он был безмерно счастлив. С одним Иаковом он играл на плоской крыше своего дома, а другого с удовольствием нянчил, помогая матери.
   До пяти лет, как и полагается по Закону, Матфан находился под полной опекой матери. Она обучала его, по мере возможности, всему, что знала сама. Но и Иосиф совсем не отстранился от воспитания сына. Родители всегда старались находить понятные ответы на многочисленные вопросы мальчика, хотя порой его интересовали такие вещи, что они с трудом находили ответ. Такая пытливость Матфана, желание заглянуть в глубинную суть окружающего мира, искренне поражали Марию и Иосифа. По их мнению, задавать столь глубокомысленные вопросы ему ещё слишком рано. Но отмалчиваться, и тем более лгать, они не хотели.
   Матфан рос общительным, и это позволяло ему легко находить друзей, как среди сверстников, так и среди людей значительно старше его. У своих сверстников он имел почти непререкаемый авторитет, благодаря физической силе и сообразительности, а со старшими мальчик любил беседовать на серьёзные темы. Взрослых всегда поражала его недетская сообразительность и тяга к познанию. Бывало, женщины подолгу задерживались у источника, расспрашивая Матфана о чём-то им неизвестном. Ведь для своего возраста он уже знал много такого, что неведомо было другим. Он уже повидал другие земли и даже путешествовал по морю на корабле.
   Когда Матфану исполнилось пять лет, его воспитанием и обучением занялся отец, но это не значит, что Мария полностью перестала заботиться об образовании старшего сына. К этому времени она родила Мириам и, естественно, младшим детям внимания уделялось больше. Иосиф обучал сына греческому языку, на котором он сам говорил очень хорошо. А учебником греческого стали священные книги, подаренные в Александрии. Во всем Назарете было всего два экземпляра Писаний на греческом, и то, что одним из них обладала семья плотника, сделало дом Иосифа местом паломничества, позволяя подраставшему Матфану знакомиться с всё новыми и новыми любителями знания и искренними правдоискателями.
   Матфан часто бывал в мастерской отца и, как мог, помогал ему в работе. А ещё он любил заглядывать в гончарную мастерскую Нафана, что находилась недалеко. Его завораживало мастерство гончара. С восхищением он наблюдал, как из бесформенного куска глины в умелых руках мастера рождается сосуд. Нафан, видя интерес мальчика, позволял наблюдать за работой и даже не препятствовал лепить из глины фигурки, хотя Закон запрещал евреям заниматься скульптурой и живописью. Мальчик брал куски глины домой и там продолжал своё увлечение. Родители, а особенно Иосиф, не одобряли подобного развлечения старшего сына, но категорично запретить ему заниматься лепкой не хотели.
   Однажды в гончарной мастерской произошёл курьёзный случай. Матфан решил похвастаться перед друзьями своими успехами в скульптуре и придумал некую хитрость. Устроив ловушку в саду, он поймал небольшую птичку. Принёс из мастерской Нафана сырую глину и облепил несчастную птаху, оставив только дырочки для дыхания. Дети часто бывают жестоки, так и он не понимал ещё, что причиняя страдания живому существу, совершает грех. Фигурка, вылепленная по форме живой птицы, получилась очень достоверной. Матфан, обрадованный своей выдумкой, побежал хвастаться перед друзьями. Его приятели по достоинству оценили фигурку и отправились вместе с ним в мастерскую Нафана.
   - А вот что у меня есть, - гордо сказал мальчик гончару и протянул в зажатых ладонях свою поделку, - я это сам сделал.
   - И что же это? - снисходительно спросил Нафан.
   - А вот что! - разжал ладони мальчик.
   Но в этот момент птица разорвала глиняные оковы и выпорхнула из заточения. Никто не ожидал такого поворота событий, а потому все присутствовавшие застыли в изумлении. Матфан тоже растерялся, но его замешательства никто не заметил, так как все взгляды были устремлены на птаху, метавшуюся под потолком. А когда птичка выпорхнула в открытую дверь, незадачливый скульптор бросился прочь, испугавшись, что его накажут за этот обман, и тем более за нарушение запрета. Но почему-то никто его наказывать не собирался, а по городу вскоре распространился слух, что маленький мальчик оживил глиняную птицу. И этот факт подтверждали свидетели, в числе которых был и мастер Нафан.
   Этот случай, возможно, и забылся бы совершенно, но трагедия, произошедшая вскоре, напомнила о нём.
   Матфан как-то сцепился в драке с другим мальчишкой. Сын лавочника был несколько старше и значительно сильнее. Как предводитель своей ватаги, Матфан не мог отступить и спастись бегством, а потому дрался до конца. Но силы были неравны, и он вскоре был повержен, упав в пыль базарной площади.
   - Ну, что, получил? Не будешь больше задираться! - Стоял над поверженным соперником победитель. - Давай, проваливай отсюда со своими молокососами,- и пнул напоследок Матфана в зад.
   Друзья помогли ему подняться. Прихрамывая и утирая кровь с лица, Матфан отошёл недалеко от места схватки. А потом резко обернулся и громко выкрикнул: "Чтоб ты сдох! Сдохнешь, сдохнешь!" - и уже распалившись, добавил грозно, - "сегодня же сдохнешь!"
   Оскорблённый победитель, было, бросился вдогонку, но ватага мгновенно пустилась наутёк и затерялась среди базарной сутолоки.
   Свидетелей этого случая было много и многие из них слышали угрозы маленького мальчика. Но что для них значили глупые угрозы побеждённого? Ничего. Пустые слова, брошенные в злобе. А только проклятие сбылось непостижимым образом. В этот же день сын лавочника сорвался с лестницы и ударился о каменный жёрнов головой. Смерть сына помутила рассудок лавочника, и он обвинил маленького Матфана в колдовстве. Нашлись и свидетели, слышавшие то самое проклятие.
   Вот тогда-то и припомнили оживление глиняной птицы. Эти два случая стали основой страшного обвинения. Состоялось даже некое подобие суда над Матфаном. Его родителям стоило большого труда оправдать своего сына. Не последнюю роль сыграли и деньги, вовремя заплаченные кому надо.
   Иосиф после этого случая серьёзно беседовал с сыном, а тот с тех пор стал вести себя осмотрительнее. Он уже не ввязывался в сомнительные предприятия своих сверстников, да и со словами стал крайне осторожен. Матфан глубоко переживал смерть сына лавочника. Он выкрикнул проклятие от обиды, в состоянии помутнения рассудка, и теперь искренне раскаивался в этом, возомнив, что именно он был причиной трагедии.
   - Папа, я больше никогда не буду драться, - обещал сын.
   - Это очень хорошо, сын мой, что ты понял свою вину. Драться можно только в крайнем случае, когда тебе или твоим близким грозит опасность, когда остановить врага словом уже нет возможности. Но слово порою сильнее кулака. Ты поймёшь это с возрастом, потому и слова свои нужно держать в узде, - увещевал Иосиф.
   - Обещаю, папа, что и за своими словами я тоже буду следить строго, - серьёзно произнёс мальчик.
   На какое-то время мальчик замкнулся в себе. Мария заметила странную привычку, появившуюся у сына. Он ночами лежал на крыше дома и разглядывал звёзды в ночном небе, в то время как всем добропорядочным евреям полагалось давно уже спать. Мать сильно переживала за сына и стала уделять ему больше внимания. Она учила его разбираться в лозах и цветах, росших по периметру участка, и ухаживать за ними. Кроме того, она приспособила на крыше, служившей летней спальней, мелкие ящики с песком, в которых Матфан чертил карты и которые часто использовал для своих ранних упражнений в письме. Теперь он чаще оставался дома, помогая матери по хозяйству, или с большой нежностью ухаживал за младшими детьми. Замкнутость старшего сына беспокоила Марию, но приезд гостей благотворно способствовал нормализации душевного состояния Матфана.
   Захария и Елисавета вместе со своим сыном Иоанном посетили семейство Иосифа. Иоанн и Матфан прекрасно провели время в течение первой встречи. Хотя гости пробыли в Назарете лишь несколько дней, родители успели обговорить многие вещи, включая планы на будущее для своих сыновей. Тогда-то Елисавета и открылась Марии, что это она внушила своему мужу мысль об избранности их сыновей. Якобы именно Матфану суждено стать обещанным мессией, спасителем еврейского народа. Но теперь она совершенно искренне раскаивалась в своей глупой выходке, ибо понимала, что тем самым навлекла на маленького Матфана гнев Ирода, и заставила семейство Иосифа скитаться, спасаясь от смерти. Она просила у Марии прощения, на что та смиренно отвечала ей: "Если Богу было угодно такое необычное рождение моего сына, может быть, это он и внушил тебе мысль о мессианском предназначении Матфана".
   Пока родители были заняты своими взрослыми делами, мальчики играли в песке на крыше дома и предавались всевозможным мальчишеским забавам.
   Познакомившись с Иоанном, Матфан начал проявлять необычайный интерес к истории Израиля и подробно расспрашивать о смысле субботних ритуалов, проповедей в синагоге и периодических праздников поминовения. Иоанн объяснял ему значение всех этих празднеств, ведь он был сыном священника и с малых лет приучался к пониманию религиозных обычаев. Впоследствии Иосиф отвечал на вопросы сына, на которые не смог ответить Иоанн.
   Незадолго до семилетия Матфана, появился на свет его брат Иосиф, которому он был так же несказанно рад, как подраставшим Иакову и Мириам.
   А ещё через два месяца пришло время, когда еврейские дети начинали обучение в школе при синагоге. Аарон, хазан местной синагоги, с подозрением отнёсся к новому ученику, помня недавние его неприятности. Но постепенно подозрения улетучились. Матфан вёл себя совершенно пристойно, отличаясь от других детей, разве что, бо?льшими познаниями и повышенным любопытством.
   К семи годам мальчик уже мог свободно изъясняться и писать на галилейском диалекте арамейского, хорошо говорил по-гречески и понимал иврит. Мастерская Иосифа находилась рядом со стоянкой караванов, а потому у мальчика была возможность общаться с иноземными купцами, погонщиками и проводниками, которых он с жадностью расспрашивал о других землях, обычаях и жизни разных народов.
   Своим поведением и прилежностью в учении Матфан поражал не только своих родителей, но и строгого учителя. Мальчик ни разу не был замечен ни в одном сомнительном проступке, не грубил сверстникам, а тем более старшим. И даже если его задирали другие мальчишки, старался уклониться от столкновения, несмотря на то, что был сильнее многих из них. А впрочем, у него был верный товарищ и защитник. Соседский сын Иаков добровольно взял на себя роль охранника. Желающие втянуть Матфана в драку частенько получали увесистые оплеухи от сына каменщика. Своих кулаков он не жалел, а потому отважно бросался на обидчиков друга. Со временем все поняли, что задирать Матфана бесполезно, ибо подраться с ним не удастся, а нарваться на тяжёлый кулак Иакова можно было с лёгкостью.
   В течение трех лет, пока ему не исполнилось десять, Матфан посещал начальную школу в назаретской синагоге. На протяжении этих трех лет он изучал основы Книги Закона, написанной на иврите. Следующие три года он учился в средней школе и заучил наизусть, повторяя вслух, более сложные положения священного Закона.
   В синагогальных школах, конечно, не было учебников. На уроках хазан произносил предложение вслух, а ученики хором повторяли его за ним. Если у ученика был доступ к книгам Закона, он выучивал урок за счет чтения вслух и постоянного повторения.
   Матфан быстро стал знатоком иврита, и юношей, когда в Назарете не оказывалось видного гостя, его часто просили читать отрывки из еврейских Писаний для благоверных, собиравшихся в синагоге на регулярные субботние богослужения.
   В Назарете ученики сидели полукругом на полу, а их учитель - хазан, служитель синагоги, сидел к ним лицом. Они начинали с Левита, после чего переходили к изучению остальных книг Закона, за которыми следовали книги пророков и Псалтырь. Назаретская синагога располагала полным текстом Писаний на иврите. До двенадцатилетнего возраста ученики изучали только Писания. Матфан радовал своих учителей поведением и успехами в учёбе, но часто ставил в тупик и даже возмущал каверзными вопросами. Ему удивительным образом удавалось замечать в священных книгах множество логических неувязок, и это вызывало в нём искреннее недоумение. Отговорки: "Так угодно Богу" или "В это нужно просто искренне верить" - ничего не объясняли пытливому уму мальчика.
   В летние месяцы учебный день был значительно короче, а потому Матфан всё свободное от школы время помогал отцу. Иосиф много работал в Кане, Вифлееме Галилейском, Магдале, Наине, Сепфорисе, Капернауме и Ен-Доре, а также построил много зданий в Назарете и его окрестностях. По мере того, как Иаков подрастал и становился достаточно большим, чтобы помогать своей матери по хозяйству и уходу за младшими детьми, Матфан всё чаще отправлялся со своим отцом в поездки по этим близлежащим городам и деревням. Он отличался наблюдательностью и приобрел в этих путешествиях много практических знаний, усердно накапливая опыт.
   Старший сын Иосифа и Марии получил нравственное воспитание и духовную культуру главным образом в семье, но приобрел и значительную часть своего интеллектуального образования от хазана. Однако свое истинное образование - подготовку ума и сердца к действительным испытаниям жизненных трудностей он получил в общении с людьми. Именно это общение со взрослыми и детьми, иудеями и язычниками позволило ему познать человеческий род.
   В течение всех лет обучения в синагоге он был блестящим учеником, и его огромным преимуществом было знание трех языков. Как заметил Иосифу хазан в связи с окончанием школьного курса: "Я полагаю, что научился большему благодаря пытливым вопросам твоего сына, чем был способен научить его". И действительно, вопросы сына часто ставили в тупик уже не только родителей, но и учителя.
   Матфан многое усвоил из программы обучения и черпал вдохновение из проходивших в синагоге регулярных субботних богослужений. По обыкновению, к собравшимся в синагоге обращался какой-нибудь видный посетитель, остановившийся на субботу в Назарете. Подраставший Матфан слышал, как свои взгляды излагали многие выдающиеся мыслители со всего еврейского мира, часто отнюдь не являвшиеся ортодоксальными иудеями, ибо назаретская синагога была прогрессивным и либеральным центром еврейской мысли и культуры.
   При поступлении в школу, ученики обычно выбирали себе "отрывок на день рождения" - нечто вроде золотого правила, которому они должны были следовать в течение учебы и который они часто истолковывали при окончании школы в возрасте тринадцати лет. Матфан выбрал отрывок текста из пророка Исайи: "Дух Господа Бога на мне, ибо Господь помазал меня; он послал меня благовестить нищим, исцелять сокрушенных сердцем, возвещать свободу пленным и освобождать духовных узников".
   Назарет был одним из двадцати четырех центров иудейского духовенства. Однако галилейское духовенство более широко толковало традиционные законы, чем книжники и раввины Иудеи. Большей либеральностью отличалось в Назарете и соблюдение субботы.
   По субботам Иосиф обычно брал сына на прогулку, и одним из их любимых занятий было взобраться на высокий холм неподалеку от дома, откуда перед их глазами открывалась панорама всей Галилеи. В ясный день на северо-западе можно было видеть длинный, спускавшийся к морю хребет горы Кармил, и Матфан не раз слышал от своего отца рассказ об Илие - одном из первых в длинном ряду древнееврейских пророков, - который обличал Ахава и посрамлял жрецов Ваала. К северу, в ослепительном великолепии возвышаясь над горизонтом, вставала снежная вершина горы Ермон, верхние склоны которой поднимались почти на 3000 футов, сверкая белизной вечных снегов. Далеко на востоке виднелась Иорданская долина, а еще дальше громоздились скалистые хребты Моава. В том же юго-восточном направлении лежали города Декаполиса, и когда солнце сверкало на их мраморных стенах, взору представали греко-римские амфитеатры и претенциозные храмы. А если они дожидались заката, то на западе могли разглядеть паруса кораблей в далеком Великом море.
   Отсюда Матфан мог видеть, как с четырех сторон в Назарет прибывали и отправлялись в путь вереницы караванов, а к югу перед ним открывалась широкая и плодородная долина Ездрилон, уходящая вдаль, к горе Гелвуй и Самарии.
   Со своим отцом мальчик иногда посещал ферму дяди близ моря Галилейского, где научился ловить рыбу. Рыбная ловля очень понравилась мальчику.
   На восьмом году жизни, почти одновременно с появлением брата Симона, Матфан получил предложение продолжить обучение в Иерусалиме. Приехавший в Назарет преподаватель иерусалимской академии раввинов Нахор, первым делом посетил местную синагогу и там услышал об успехах одного из учеников школы. Он изъявил желание поговорить с мальчиком. Хотя поначалу он был несколько шокирован откровенностью Матфана и его нетрадиционным отношением к вопросам религии, он отнес это за счет удаленности Галилеи от центров иудейской науки и культуры. Убедившись в больших перспективах его обучения, он предложил родителям Матфана взять их сына с собой в Иерусалим, где он мог бы с большим успехом продолжить обучение в центре еврейской науки и культуры. Мария с восторгом восприняла это предложение, ибо в душе всегда верила в высокое предназначение своего старшего сына. И если он получит блестящее образование в иерусалимской академии, у него будет шанс возвыситься и стать великим вождём своего народа. А вот Иосиф высказал сомнение в целесообразности такого предложения. Он хотел, чтобы мальчик окончил школу в Назарете, а уж потом, обретя права гражданина, мог бы сам принять решение. Не придя к общему мнению, решили спросить самого Матфана. Восьмилетний мальчик внимательно выслушал предложение Нахора, посоветовался с родителями, со своим лучшим другом Иаковом, и попросил два дня на раздумья. По прошествии двух дней он вынес решение.
   - И хотя я не до конца уверен в ответе, но чувствую, что, скорее всего, следует остаться дома с отцом и матерью. Ибо они, которые так меня любят, наверное, смогут больше для меня сделать и более успешно вести меня по жизни, чем посторонние, которые могут только видеть мое тело и наблюдать мой разум, однако вряд ли по-настоящему знают меня.
   Все были поражены столь глубокомысленным ответом. Нахор отправился назад в Иерусалим, обещав вернуться к этому вопросу позднее.
   До окончания школы Матфан выделялся среди учеников только примерным поведением и завидным усердием в учёбе. Однако он продолжал периодически возмущать учителя и посетителей синагоги своими пытливыми вопросами и крайне свободным суждением о религиозных догмах. В этот период у него появилась сестра Марфа, и позднее брат Иуда. А также он стал лидером группы подростков, исповедовавших нравственное, духовное и физическое совершенство как высшие идеалы. Его молодые товарищи относились к нему с настоящей любовью - не только потому, что он был справедливым, но также благодаря его редкой отзывчивости, основанной на любви и сдержанном сострадании. Это произошло после посещения греческого города Скифополь, который являлся главным городом Декаполиса.
   Случилось так, что в это время в амфитеатре Скифополя проходили ежегодные соревнования и показательные выступления мастеров физической культуры греческих городов Декаполиса. Матфан стал упрашивать отца, чтобы тот позволил ему посмотреть игры. Его просьба была столь настойчивой, что Иосиф не решился ответить отказом. Мальчик пришел в восторг, проникся духом атлетизма и спортивных умений. Иосиф же был потрясен до глубины души, видя, как его сын восхищенно взирает на демонстрацию "языческого" тщеславия.
   - Отец, давай отправимся домой, и построим такой же амфитеатр, чтобы и наши юноши могли участвовать в состязаниях, - предложил сын, возвратившись в гостиницу.
   - Ты говоришь невозможные вещи, сын, - ответил серьёзно Иосиф.
   - Но почему, папа, ведь это так красиво? - изумился Матфан.
   - Чтобы я никогда больше не слышал от тебя, сын мой, столь греховных речей! - гневно воскликнул отец, потеряв свою обычную сдержанность и схватив сына за плечо.
   - Хорошо, отец мой, пусть будет так, - потрясённый и изумлённый гневом отца, смирено ответил Матфан.
   Более он никогда не говорил с отцом на эту тему, но, собрав команду единомышленников, организовал некое подобие тайного спортивно-интеллектуального общества, в которое допускались только заслуживавшие доверия подростки. Сам же он увлёкся музыкой, а так же, благодаря знакомству с учителем математики из Дамаска, полюбил точную науку чисел.
   Незадолго до окончания школы у Матфана появился самый младший брат Амос, а в первый день недели, тридцатого адара, старший сын плотника Иосифа окончил курс обучения в школе при назаретской синагоге.
   Это был знаменательный день в жизни любой честолюбивой еврейской семьи - день, когда первенец провозглашался "сыном Закона" и искупленным первородным сыном Господа Бога Израиля, "дитя Всевышнего" и слугой Господа всей земли. Достигнув порога зрелости и завершив образование в синагогальной школе, юноша получал право отправиться в Иерусалим вместе с родителями для празднования своей первой Пасхи, а значит, становился гражданином.
  
  

Первая Пасха

  
   42. И когда Он был двенадцати лет,
   пришли они так же по обычаю
   в Иерусалим на праздник.
   46. Через три дня нашли Его в храме,
   сидящего посреди учителей,
   слушающего их и спрашивающего их.
   (От Луки, глава 2)
  
   Почему всё не так, как представлялось? Почему не радостно? Почему рутинно?
   ....
   Внушавший страх Архелай, сын Ирода Великого, был уже низложен, и родители могли безбоязненно взять Матфана с собой в Иерусалим. Прошло двенадцать лет после того, как безжалостный царь пытался уничтожить вифлеемского младенца, и теперь уже никто бы не подумал связать тот случай с этим неизвестным юношей из Назарета.
   Большая группа евреев отправилась из города в путь заранее, с расчётом успеть до начала торжества попасть в Иерусалим. Мария тоже пошла вместе с Иосифом, хотя могла этого и не делать по Закону. По пути к ним присоединялись всё новые и новые паломники.
   К ночи третьего дня они добрались до Иерихона, где оставались до утра. В тот вечер Иосиф, Мария и Матфан прошли полторы мили до того места, где когда-то находился древний город Иерихон и где, согласно еврейскому преданию, герой Йешуа совершил свои знаменитые подвиги.
   На четвёртый день они устроили привал на восточном склоне Елеонской горы, у небольшой деревушки под названием Вифания. Гостеприимные жители деревни всей гурьбой высыпали навстречу, чтобы услужить паломникам, и случилось так, что Иосиф и Мария остановились рядом с домом некоего Симона. У хозяина было трое детей в возрасте Матфана - Мария, Марфа и Лазарь. Они пригласили назаретскую семью передохнуть в их доме. С этого началась, длившаяся всю жизнь, дружба двух семей. Впоследствии Матфан не раз останавливался в этом доме в течение своей богатой событиями жизни.
   Утром паломники устремились вперед и вскоре уже стояли на гребне Елеонской горы. Матфан увидел Священный город, где он впервые побывал ещё в младенчестве. За всю свою жизнь юноша никогда не испытывал такого же чисто человеческого восторга, как тот, который охватил его в этот день на Елеонской горе, когда он впервые наслаждался панорамой Иерусалима.
   До начала празднования Пасхи оставался один день, и этот день Иосиф посвятил сыну. Он показывал ему город и в особенности духовную академию, где, по достижении пятнадцатилетнего возраста, предстояло ему постигать вершины науки.
   И вот настал день великого праздника. Вместе со своими родителями Матфан прошел через территорию храма, чтобы присоединиться к группе новых сынов Закона, которым вскоре предстояло пройти обряд посвящения в граждане Израиля. Мария отделилась от них, так как Закон приписывал ей находиться в женской галерее. Ему и в голову не приходило, что она не имеет права сопровождать сына на церемонию. Юноша искренне негодовал из-за такой несправедливости, но жёсткие правила поведения и воспитанная скромность не позволяли ему высказаться вслух. Однако он тщательно запечатлевал в памяти все негативные вопросы и надеялся впоследствии получить на них ответы.
   Матфан прошел ритуал посвящения, но был разочарован его поверхностным и рутинным характером. Он восхищался настроением и богослужением в храме, но он был потрясен духовным убожеством, написанным на лицах столь многих бездумных верующих. Ему не хватало атмосферы личной заинтересованности, столь характерной для обрядов в назаретской синагоге. Особенно он был огорчён поведением находившейся в храме толпы. Везде он сталкивался с шокирующим, отвратительным духом непочтительности. Однако величайшим потрясением стало посещение двора язычников, где крикливый говор, шум и ругань сливались с блеянием овец и невнятным шумом, выдававшим присутствие менял, а также торговцев закланными животными и всевозможными другими товарами. Но больше всего его чувство приличия было возмущено видом фривольных куртизанок, разгуливавших по территории храма. Эта профанация храма всколыхнула всё его юношеское негодование, и он тут же излил свое возмущение Иосифу.
   - Отец, почему эти люди находятся в храме? Разве это не дом Отца нашего небесного? Как можно осквернять его таким непотребством?
   - Сын мой, - озадачено отвечал Иосиф, - такое поведение не запрещено Законом, а значит разрешено.
   Во дворе священников стоял жертвенник, и они увидели, как священники-резники целыми гуртами забивали животных, смывая кровь со своих рук в бронзовом фонтане. Запятнанный кровью пол, окровавленные руки священников и крики умирающих животных - всё это было больше того, что мог вынести любящий природу юноша. Увидев это жуткое и отвратительное зрелище, Матфан схватил своего отца за руку и взмолился, чтобы его увели прочь. Они прошли через двор язычников, где даже грубый смех и богохульные шутки были облегчением после только что увиденного.
   Хотя многие храмовые церемонии глубоко тронули юношу, чувствительного к красоте и символике, объяснения действительного смысла этих обрядов, предлагаемые ему в ответ на его многочисленные и пытливые расспросы, приносили одни разочарования. Матфан ни за что не хотел принимать объяснений, подразумевавших веру в гнев Божий или ярость Всемогущего.
   - Отец мой, это не может быть правдой, - чуть не плача говорил сын, - Отец небесный не может так относиться к своим заблудшим земным детям. Небесный Отец не может любить своих детей меньше, чем ты любишь меня. И я хорошо знаю, что сколь бы неблагоразумными ни были мои поступки, ты никогда не излил бы на меня свой гнев и не дал бы выхода своей ярости. Если ты, мой отец, по-человечески столь напоминаешь Божественного, насколько же больше должен быть исполнен благости и преисполнен милосердия небесный Отец. Я отказываюсь поверить в то, что мой небесный Отец любит меня меньше, чем ты.
   Иосиф заметил, какое отвращение вызвало у его сына зрелище храмовых ритуалов, и благоразумно решил показать ему мастерски выполненные из коринфской бронзы "красные ворота". Однако Матфану уже хватило впечатлений для первого посещения храма. Они вернулись на верхний двор, чтобы забрать Марию, и в течение часа гуляли на свежем воздухе, вдали от толпы, осматривая дворец Хасмонеев, величественный дворец Ирода и башню римских стражников. Во время этой прогулки Иосиф объяснил сыну, что только жители Иерусалима имеют право присутствовать при ежедневных жертвоприношениях в храме, и что галилеяне прибывают сюда для участия в храмовом богослужении только три раза в году: на Пасху, в праздник Пятидесятницы и на праздник кущей.
   В течение всей пасхальной недели Матфан оставался среди новых сынов Закона, а это означало, что его место было за оградой, отделявшей всех тех, кто не являлся полноправным гражданином Израиля. Это заставляло его помнить о своей молодости и не задавать всех тех вопросов, которые не давали ему покоя. По крайней мере, он сохранял свою сдержанность до тех пор, пока не завершились празднования Пасхи и не были сняты ограничения с юношей, прошедших обряд посвящения.
   День за днем Матфан думал над своими проблемами. К концу недели многое стало ему яснее. Однако когда подошло время возвращаться в Назарет, его юношеское сознание всё еще беспокоили многочисленные дилеммы, терзали многие вопросы, не находившие ответов и решений.
   Как бы то ни было, пасхальная неделя стала огромным событием в жизни Матфана. Он получил возможность познакомиться с десятками юношей своего возраста, таких же, как он, кандидатов на посвящение, и воспользовался этим общением для того, чтобы узнать о жизни людей в Месопотамии, Туркестане и Парфии, равно как и в западных римских провинциях. Сын Иосифа уже довольно хорошо знал условия, в которых росли молодые люди в Египте и соседних с Палестиной районах. В то время в Иерусалиме находились тысячи юношей, и Матфан лично повстречался и более или менее основательно расспросил свыше ста пятидесяти из них. Особенно его интересовали те, кто прибыл из далеких восточных и западных стран. В результате этого общения у него появилось желание отправиться в путешествие по миру, чтобы узнать, каким трудом зарабатывают себе на жизнь его собратья.
   Теперь же, будучи юношей, прошедшим обряд посвящения, он должен был возвращаться в Назарет в обществе своего отца с другими мужчинами и такими же юношами. Однако он отстал от остальных, намереваясь принять участие в храмовых собраниях.
   Назаретские паломники не хватились Матфана, так как Мария считала, что сын идёт вместе с мужчинами, а Иосиф полагал, что он находится в группе женщин, ибо в Иерусалим он прибыл вместе с женщинами, ведя осла, на котором ехала Мария. Родители обнаружили его отсутствие лишь после того, как добрались до Иерихона и приготовились остаться здесь на ночь. Они провели бессонную ночь. Вспоминая многие из необычных реакций сына на события пасхальной недели, теряясь в догадках, что могло с ним случиться, и мягко укоряя друг друга за то, что не убедились в его присутствии, решили утром возвратиться в Иерусалим.
   На втором собрании Матфан, осмелев, начал задавать вопросы, сохраняя тон, подобающий его юному возрасту. Порой острые вопросы юноши несколько смущали образованных учителей еврейского Закона, но его учтивость была столь искренней, а его жажда знаний столь явной, что большинство храмовых учителей отнеслись к нему со всем уважением. Но когда он позволил себе усомниться в справедливости казни пьяного язычника, который нечаянно попал на запретную и, как считалось, священную территорию храма, один из наиболее нетерпеливых учителей, почувствовав в его словах скрытую критику, не выдержал и с недовольным видом осведомился, сколько ему лет.
   - Тринадцать лет без четырех месяцев и нескольких дней, - твёрдо ответил Матфан.
   - В таком случае, - возразил, теперь уже в раздражении, учитель, - как ты можешь здесь находиться, не достигнув возраста сына Закона?
   - Я прошёл обряд посвящения во время Пасхи, являясь выпускником школы.
   - Как звать тебя юноша? - спросил ведущий диспута.
   - Йешуа ха Ноцри, - впервые солгав, вдруг решил скрыть своё имя Матфан.
   - Как же мы не догадались, что он из Назарета! - воскликнули учителя и добавили известную в Иудее поговорку. - Что хорошего может выйти из Назарета?
   Однако, по убеждению ведущего диспут учителя, молодой участник собрания не был повинен в том, что начальники назаретской синагоги позволили ему закончить курс, хотя формально ему было только двенадцать, а не тринадцать лет. Несмотря на то, что некоторые из его хулителей встали и ушли, было решено оставить юношу в покое. Он может и дальше присутствовать в качестве ученика на храмовых диспутах.
   Все дни, проведенные Матфаном с книжниками и учителями в храме, он ставил в тупик мудрецов, знатоков Закона. Слух о необычном слушателе диспута собрал много верующих, желавших поглазеть на необычного юношу.
   Теперь всё внимание основной дискуссионной группы храма было приковано к вопросам Йешуа. Среди многих заданных им вопросов были следующие:
   - Что в действительности находится в святая святых, за завесой?
- Почему матери Израиля должны находиться отдельно от молящихся в храме мужчин?
- Если Бог является Отцом, любящим своих детей, к чему всё это заклание животных для снискания божественной милости - быть может, учение Моисея понято неправильно?
- Если храм посвящен поклонению небесному Отцу, то можно ли позволять присутствовать здесь мирским менялам и торговцам?
- Должен ли ожидаемый Мессия стать мирским князем на троне Давида - или же он должен стать светом жизни при установлении духовного царства?
   Он почти не комментировал замечания старших, излагая своё учение в форме вопросов. Искусно и тонко формулируя свои вопросы, одновременно спорил с их учением, предлагая своё. В том, как он их задавал, было привлекающее сочетание мудрости и юмора, подкупавшее даже тех, кто в большей или меньшей степени возмущался его молодостью.
   Мария и Иосиф очень волновались за сына, ведь он впервые остался один в таком огромном городе как Иерусалим. Утром они отправились назад. По дороге завернули в дом Симона и попросили его помощи в поисках сына. Симон согласился и взял с собой сына Лазаря. Вчетвером они отправились в Иерусалим. Для начала решили спросить Захарию, не видел ли он Матфана. Может быть, их сын решил навестить родственников и задержался у них. А где найти Захарию как не в храме. Туда все и пошли.
   Подходя к храму они услышали от прохожих, что третий день в храме какой-то юноша ведёт беседы с мудрыми учителями, ставя их порою в тупик своими вопросами. Но родители даже и помыслить не могли, что люди говорили об их сыне. Захарию в храме они не нашли, и в поисках несколько раз проходили мимо толпы собравшихся поглазеть на небывалый диспут. И только Лазарь узнал голос Матфана. Юноша пробился сквозь толпу и увидел того, кого искали. Какое-то время он был поражён, с каким достоинством и тонкостью вёл беседу Матфан, но опомнившись, бросился догонять своего отца.
   - Я нашёл его, отец, - сказал Лазарь, запыхавшись от бега.
   - Где, здесь в храме?
   - Да, он беседует с учителями.
   - Ты, верно, ошибся, сынок, - усмехнулся Симон.
   - Нет, отец, я сначала узнал его голос, а потом увидел его среди собравшихся. Это точно он, - уверял Лазарь.
   - Ступай, догони Иосифа с Марией и приведи их, а я посмотрю сам.
   Лазарь бросился догонять родителей Матфана, а Симон присоединился к толпе слушателей. С каким же удивлением он узнал сына Иосифа, и с ещё большим удивлением вслушивался в его слова.
   Вскоре подошли Иосиф и Мария. Они так же были крайне поражены тем, что это их сын беседовал с виднейшими учителями Закона почти на равных. Мария пробилась вперёд, и Матфан заметил её.
   - Дитя мое, зачем ты так поступаешь с нами? Уже более трех дней, как твой отец и я ищем тебя, горюя. Что заставило тебя покинуть нас? - горестно молвила мать.
   Отец взглянул на сына с укоризной, но пока ничего не сказал. Беседа прервалась. Все затихли.
   - Зачем же вы так долго искали меня? Разве вы не ожидали найти меня здесь, в доме нашего Отца небесного, ибо настало время, когда я должен заняться делом Его? - ответил серьёзно сын после минутного раздумья.
   Родителей в очередной раз поразила его манера говорить, ведь раньше он изъяснялся с ними проще.
   - Простите меня, и пойдемте, родители мои. Каждый сделал то, что считал лучшим. Наш небесный Отец предопределил всё это, отправимся же домой, - смиренно сказал Матфан и направился из храма.
   Весь обратный путь до Иерихона они молчали и лишь на гребне Елеонской горы юноша обернулся к великому городу и, дрожа от нахлынувшего чувства, произнёс торжественно: "О, Иерусалим, о, жители твои! Какие же вы рабы - вы, несущие римское ярмо и являющиеся жертвой собственных традиций! Но я вернусь, вернусь, чтобы очистить этот храм от скверны и лицемерия!".
   За всю насыщенную событиями жизнь Матфана не было ни одного более увлекательного и по-человечески более волнующего случая, чем это первое на его памяти посещение Иерусалима. Впервые он получил возможность провести несколько дней, предоставленный самому себе. В этот короткий период вольного существования после Пасхи он впервые в жизни был полностью свободен от каких-либо обязанностей. И только через много лет ему представился такой же период свободы от всякого чувства ответственности - хотя бы на короткое время.
  
   0x01 graphic

Второе бегство

  
   20. Ибо всякий, делающий злое,
   ненавидит свет и не идёт к свету,
   чтобы не обличить дела его потому,
   что они злы.
   (От Иоанна, глава 3)
  
   Иосифа ждали дома на праздник Нового года.
   ....
   Всё шло хорошо. Матфан успешно осваивал отцовское ремесло, продолжая учиться в старшей школе при синагоге. В пятнадцать лет ему уже доверили чтение священных книг по субботам, хотя и раньше он делал это в отсутствие чтецов. Теперь же он официально мог вести богослужение. И первая его проповедь началась с отрывка из Исайи, который он избрал ещё в начальной школе:
   "Дух Господа Бога на мне, ибо Господь помазал меня; он послал меня благовестить смиренным, исцелять сокрушенных сердцем, возвещать свободу пленным и освобождать духовных узников; возвещать год Божьей милости и день Божьего суда; утешать всех печальных, давать им красоту вместо пепла, елей радости - вместо скорби, хвалебную песнь - вместо унылого духа, чтобы эти люди могли называться добрыми деревьями, порослью Господней во славу его.
   Творите добро, а не зло, и тогда будете жить, и Господь, Бог Саваоф, будет с вами. Возненавидьте зло и возлюбите добро и восстановите у ворот правосудие. Может быть, Господь Бог сжалится над тем, что осталось от Иосифа.
   Омойтесь и очиститесь; удалите злые дела свои от взора моего; перестаньте творить зло и научитесь творить добро; ищите справедливости, спасайте угнетенных. Защищайте сирот и вступайтесь за вдов.
   С чем приду я к Господу и склонюсь перед Всемогущим? Предстать ли пред ним с жертвоприношениями, с однолетними тельцами? Будет ли доволен Господь, если принести ему тысячу баранов, десять тысяч овец или реки масла? Или принести моего первенца за искупление моих преступлений, плод чрева моего за грех моей души? Нет! Ибо Господь показал нам, о люди, что есть добро. Чего же еще требует от вас Господь, кроме как действовать справедливо, любить милосердие и жить смиренно пред Богом вашим?
   Итак, с чем вы можете сравнить Бога, который восседает над кругом земли? Поднимите глаза ваши и посмотрите, кто сотворил все эти миры, кто исчисляет небесные армии и всех их называет по имени. Всё это совершает он по величию своего могущества, и благодаря его огромной силе ни одна звезда не пропадает. Он дает уставшим силу и изнемогшим дарует крепость. Не бойтесь, ибо я с вами; не смущайтесь, ибо я - Бог ваш. Я дам вам силы и укреплю вас; да, я поддержу вас десницей правды моей, ибо я - Господь Бог ваш. И я буду держать вашу правую руку, говоря: не бойтесь, ибо я помогу вам.
   А вы - мои свидетели, говорит Господь, и слуги мои, которых я избрал, чтобы вы знали и верили мне, и поняли, что я - Вечный. Я, только я - Господь, и нет спасителя кроме меня".
   Теперь Матфан смирился с мыслью, что ему придётся продолжать образование в Иерусалимской духовной академии. Иосиф ещё заранее начал копить деньги на обучение сына, да и сам он теперь откладывал значительную часть своего заработка на будущее. Его хазан, старый Аарон был уверен, что одного из лучших учеников назаретской синагогальной школы ждёт блестящее будущее на поприще служения Всевышнему, что он станет великим учителем, возможно, преемником самого Гамалиила.
   Но все планы на дальнейшую карьеру рухнули в одночасье.
   Второго тишрея, во вторник, запылённый гонец принёс из Сепфориса трагическую весть. На пути к дому Иосифа он остановился у мастерской, где в это время работал Матфан.
   - Недобрую весть принёс я тебе, сын Иосифа, - без обиняков начал гонец.
   - Что-то с отцом? - почувствовал сердцем Матфан.
   - Да, я расскажу сначала всё тебе, а потом мы вместе подумаем, как донести эту весть твоей почтенной матери.
   - Да что же случилось? Говори! Не тяни! - срываясь на крик, потребовал молодой плотник.
   - Крепись Матфан, твой отец серьёзно пострадал на строительстве резиденции правителя. Когда я отправлялся в путь, он ещё был жив, но раны столь серьёзны, что жизнь покинет его в скором времени. Так сказал сам придворный лекарь.
   - Как это произошло? - придя в себя после минутной паузы, спросил юноша.
   - Его придавило рухнувшим подъёмником. Я сам не видел, мне рассказали рабочие, - ответил гонец.
   - О, Бог мой, Отец небесный, за что ты караешь меня, отбирая любимого отца? - взмолился Матфан, воздев к небу руки.
   - Не время сетовать и лить слёзы. Будь мужчиной, давай подумаем, как подготовить Марию к столь трагическому известию.
   Матфан настолько был разбит горем, что гонцу с трудом удалось привести его в чувство. Но совладать с собой до конца он так и не смог. Придя домой вместе с гонцом, сын попытался подготовить мать, но та, видя незнакомого запылённого человека, поняла, что это гонец. А сердце подсказало ей, какую весть он доставил. Да и непросохшие слёзы сына красноречиво говорили об этом.
   - Иосиф? - спросила она гонца.
   - Да, уважаемая, с ним случилась беда.
   - Он жив?
   - Когда я выезжал из Сепфориса, он ещё не покинул этот мир.
   - Я немедленно отправляюсь к нему, - твёрдо заявила Мария.
   - Мама, я поеду с тобой, - высказался Матфан.
   - Нет, сын мой, - серьёзно ответила мать, - ты останешься в доме за старшего. Будь мужчиной.
   Матфан был искренне поражён мужеством своей матери. С какой стойкостью она восприняла ужасную новость, не проронив ни единой слезы, как быстро она взяла себя в руки и совладала с природной женской слабостью. Другая бы на её месте упала в прах и залилась горькими слезами, выкрикивая скорбные стенания. Мария же срочно собиралась в дорогу, отдавая чёткие приказы и наставления старшим детям. Не раз потом Матфан вспоминал этот страшный эпизод и всегда восторгался невиданным самообладанием матери.
   Как ни торопилась Мария, но застать мужа в живых ей не удалось. Она забрала тело Иосифа и отвезла его в Назарет. А на следующий день состоялись похороны. Иосифа хоронила вся еврейская община Назарета, и упокоился он рядом с могилами своих предков.
   Волю своим чувствам Мария дала лишь, когда её оставили одну. С ней случился приступ бешеной истерики, как когда-то давно на ночной улице Назарета. Она дико выла, рвала волосы, валялась в пыли. Когда Матфан вбежал в комнату на крики матери, она пыталась разбить голову о край каменного стола. Сын сжал мать в крепких объятиях, успокаивал как мог, шепча на ухо нежные слова и целуя грязные мокрые щёки.
   Мария почернела от горя и сразу постарела на много лет. От пережитого потрясения у неё пропало молоко и маленькая Руфь, родившаяся совсем недавно, осталась без материнского молока. Старшие дети старались изо всех сил, чтобы облегчить страдания матери и ухаживали за новорожденной сестрой. Матфан, как старший из братьев, взял на себя мужские обязанности по содержанию семьи, и достойно справлялся с этим делом. Теперь он точно решил, что не будет учиться в Иерусалиме у книжников и раввинов. Он и раньше не горел таким желанием, а теперь уж у него была весьма серьёзная причина отказаться от карьеры священнослужителя.
   Через несколько недель после похорон отца Матфан и братья Иосифа отправились к правителю Галилеи Ироду Антипе с прошением выплатить деньги, причитавшиеся погибшему на момент его смерти. В прошении указывалась значительная сумма и то, что казначей в Сепфорисе предлагает лишь жалкие гроши. Они надеялись, что правитель рассудит этот спор по справедливости. Во дворце Антипы Матфана ждало глубокое разочарование. Он выслушал вердикт правителя о том, что его отцу не причитается вообще никаких денег.
   - Казначей, негодяй, хотел отделаться жалкой подачкой, а эта "хитрая лиса" вообще решил ограбить моего отца! - в сердцах возмущался молодой человек, оказавшись за воротами дворца.
   - Замолчи, глупец! - прошипел на него один из дядьёв.
   - Разве я не прав, дядя? - гневно выкрикнул Матфан, - как можно обижать убитую горем вдову и детей, оставшихся без отца, который погиб на строительстве ещё одной резиденции Антипы?
   - Ты с ума сошёл, безумец! Не дай Бог, кто из придворных услышит!
   Но было уже поздно останавливать юношу. Слова его мгновенно влетели в уши соглядатая, и через некоторое время дошли до самого правителя. В великом смущении и страхе просители вернулись в Назарет, а вечером того же дня двое стражников Антипы явились в дом Матфана, чтобы арестовать его.
   Без сопротивления юноша позволил связать себе руки и покорно последовал за стражниками. Мария со слезами бросилась за сыном, но один из стражников грубо остановил её.
   Двое всадников вели арестованного молодого человека по пустеющим улицам Назарета, а за ними незримой тенью крался кто-то, кто не хотел быть замеченным. Редкие прохожие равнодушно взирали на эту картину и спешили прочь. Когда конвоиры вывели связанного юношу за пределы города, Солнце уже опустилось за горизонт. Ещё немного и только Луна будет властвовать на небосклоне.
   Один из стражников снял шлем, чтобы почесаться, и тут же получил камнем по голове. Метко брошенный булыжник угодил ему прямо в затылок. Мужчина безмолвно обмяк и повис на гриве своего коня. Второй стражник встрепенулся, но не успел прикрыться щитом, как получил страшный удар в лоб. Шлем не дал черепу лопнуть, но сознание тут же покинуло конвоира. Матфан даже не успел сообразить, что произошло, как к нему подскочил его верный защитник Иаков. В руке у друга блеснул нож.
   - Что встал, как истукан?! Вяжи этого, а я займусь другим, - яростно шепнул Иаков другу, перерезав путы.
   Молча и быстро, они связали стражников, после чего сбросили их в неглубокую яму. Затем Иаков приказал Матфану садиться в седло, сам же вскочил на другую лошадь. В сгустившейся темноте они помчались обратно в Назарет.
   - Что ты наделал, Иаков? - сокрушался недоумённо Матфан.
   - А ты думал, за тебя теперь и заступиться некому?
   - Ты верный и отважный друг, но ты подверг себя смертельной опасности.
   - А ты хотел, чтобы тебя казнили, а я бы в это время спокойно сидел дома? Да? - возмутился освободитель.
   - Возможно, меня бы и не казнили. Зачем так рисковать? А если ты их убил?
   - Не убил, не бойся. Таких здоровенных одним камнем не убьёшь! А ты вот умный - умный, а дурак! Да разве помилует тебя правитель за оскорбление? В лучшем случае вечное рабство. А скорее всего, лишишься своего длинного языка вместе с головой. Это-то вернее.
   - А ты откуда знаешь?
   - Твой дядя говорил, выходя от вас, а я услышал. А когда стражники к тебе явились, всё и понял.
   - И всё равно зря ты так поступил, - в задумчивости сказал Матфан.
   - Чего уж теперь. Дело сделано. Бежать тебе надо, - ответил Иаков, когда они подъезжали к дому. - Собирайся быстрее, прощайся с матерью, а я подожду тебя здесь.
   - Сбежал! - обняв сына в дверях, прошептала Мария.
   - Сбежал, мама, сбежал, и придётся бежать дальше, - прошептал в ответ юноша, стараясь не разбудить младших детей, - меня, наверняка, будут искать.
   - Да, да, - спохватилась мать и принялась быстро собирать беглеца в дорогу.
   - Прости, мама, - промолвил Матфан, принимая из рук матери мешок, - прости, что бросаю вас на произвол судьбы по глупости своей. Как же вы теперь?
   - Не надо, что сделано, то сделано по воле Божьей. Видно, такова твоя судьба. Нам помогут. Не беспокойся о нас. Спасайся сам.
   - Прости, мама, - всхлипнув, ещё раз попросил прощения сын.
   - Беги в Иопию и нигде не останавливайся по дороге. Там найдёшь корабль до Александрии. Лучше если это будет корабль Ездриона. Он друг твоего отца и владеет несколькими купеческими кораблями. В Александрии живут родственники Иосифа, они помогут. Поживи у них какое-то время, пока здесь всё не уляжется. Мне не пиши, я буду писать родственникам, а они передадут тебе. Рассказывать о причине бегства не стоит. Скажи, что приехал учиться. На первое время тебе хватит тех денег, что мы отложили на твоё образование в Иерусалиме.
   - Мама, я не возьму этих денег, я заработаю сам! Вам они теперь нужнее.
   - Не спорь! Иди!
   Мария поцеловала сына в лоб и, развернув его, мягко подтолкнула к выходу.
   Никем не замеченные, молодые люди выехали на южную окраину города. Иаков спешился, передав поводья другу.
   - Прощай, Матфан, прощай, друг, - сказал он тихо, - свидимся ли, кто знает. Скачи без остановки. Меняй коней чаще. Эх, мне бы поехать с тобой.
   - Нет, твоё исчезновение вызовет подозрение, а это может навлечь неприятности на твою семью. Ты должен остаться.
   - Кто теперь тебя будет защищать? - посетовал Иаков.
   - Прощай, Иаков, прощай, мой верный друг. Спасибо тебе. Береги себя. Я вернусь, - пожав руку товарища, Матфан пришпорил коня.
   На следующий день в дом Марии ввалились стражники галилейского правителя.
   - Где твой старший сын, женщина, - грозно спросил главный.
   - Его забрали вчера вечером двое стражников, господин, связали ему руки и увели в Сепфорис, - печально ответила Мария.
   - Так ты утверждаешь, что он не появлялся больше здесь? - навис над хозяйкой стражник.
   - Нет, господин, больше я не видела моего мальчика.
   - Если ты лжёшь, тебя тоже ждёт наказание, как и твоего бунтарского выродка! Обыскать дом!
   Стражники перевернули в доме всё вверх дном, заглянули в каждую щель, но беглеца не обнаружили. Затем они обыскали дома всех соседей, а после принялись допрашивать родственников и обыскивать их дома. Но поиски не принесли результатов. Стражники вернулись в Сепфорис ни с чем, а за домом Марии теперь постоянно следили.
   Ему же повезло. Он без происшествий добрался до Иопии и быстро нашёл корабль, отправлявшийся в Александрию. Но это не был корабль Ездриона. Матфан продал коней в порту и заплатил за место на купеческой посудине. Утром моряки подняли парус и пустились в плавание, а через двое суток они увидели свет Александрийского маяка.
   Египет встретил Матфана приветливо. Очень быстро удалось разыскать Ездриона, которого в порту знали многие, а с его помощью и родственников отца. Радушные хозяева предоставили юноше кров. Матфан быстро устроился на работу. Ездрион порекомендовал его плотником на местные верфи.
   В свободное от работы время Матфан пропадал в Александрийской библиотеке, хотя и не имел доступа к большинству книг величайшего собрания. По субботам посещал синагогу и много беседовал с учителями.
   Через четыре месяца пришло письмо из Назарета. В нём Мария писала родственникам о жизни своей семьи. К сыну не было обращено ни слова, но, конечно же, это письмо предназначалось в первую очередь ему.
   Матери жилось нелегко. Дела Иосифа почти полностью перешли к его братьям, но они не спешили делиться с вдовой доходами. Семье приходилось зарабатывать на жизнь своими силами. Они купили корову и стали продавать соседям молочные продукты, небольшой доход давала голубятня, Мария с дочерью ткала и шила. Иаков с младшими братьями работал в мастерской. Но средств хватало едва на пропитание.
   Прочитав это письмо, Матфан при первой же возможности отправил семье все скопленные деньги, в том числе взятые из дома, и с тех пор постоянно отправлял сколько мог, оставляя себе лишь самую малость. А ещё он часто задумывался о силе духа матери. Его поражало мужество, с которым она переносила все тяготы и страдания, обрушившиеся на неё в последнее время.
  
  
  
  
  

Скиталец

   13. Свирепые морские волны,
   пенящиеся срамотами своими;
   звёзды блуждающие, которым
   блюдётся мрак тьмы на век.
   (Соборное послание Св. апостола Иуды)

   Это путешествие стало для него роковым и судьбоносным.
   ....
   Однажды в библиотеке он познакомился с индийским купцом Гонодом и его сыном Ганидом. У Гонода были обширные торговые связи на Средиземном море, и в это путешествие он взял своего старшего сына, которому исполнилось тринадцать лет. Юноши быстро подружились, и Ганид упросил отца взять друга в путешествие. Матфан не хотел обременять делового человека, но искренне обрадовался, когда тот согласился. Это ли не счастливая возможность повидать мир, познакомиться с новыми людьми, познать нравы других народов. К этому всегда стремился пытливый ум Матфана.
   Из Александрии они отплыли на Крит, в Ласею. С Крита их путь лежал в Карфаген, сделав остановку в Кирене. В Карфагене они сели на корабль, направлявшийся в Неаполь, останавливаясь на Мальте, в Сиракузах и Мессине. Из Неаполя они отправились в Капую, а оттуда, по Аппиевой дороге, в Рим. После пребывания в Риме они отбыли в Тарент, откуда отплыли в Грецию, в Афины, сделав остановки в Никополе и Коринфе. Из Афин путешественники направились в Эфес через Трою. Из Эфеса на Кипр, по пути сделав остановку на Родосе. Гонод планировал остановиться на некоторое время на Кипре, а потом вернуться домой через Антиохию, Кесарию и Дамаск.
   Казалось, столь приятное путешествие по Средиземному морю скоро закончится. Матфан немного даже грустил по этому поводу, так не хотелось расставаться с полюбившимися ему спутниками. Купец, видя такую привязанность юноши, предложил ему поехать вместе в Индию. Ганид тоже упрашивал друга не оставлять его. Матфан даже растерялся от такого заманчивого предложения, но он уже более двух лет не был дома. А дом так близок, тем более что путь в Дамаск пролегал близ Назарета. С великим сожалением он отклонил великодушное предложение и согласился сопровождать отца с сыном только до Яфий. Матфан с большой радостью предложил бы друзьям погостить у него в Назарете, но не знал, как обстоят дела дома. С тех пор, как они покинули Александрию, он не получал вестей от матери. Да и дела Гонода не позволяли задерживаться в пути.
   Как только скрылся за горизонтом легендарный остров Родос, вперёдсмотрящий на мачте подал голос, указывая на быстро приближающееся судно. Лёгкая ладья с дополнительными парусами при полном попутном ветре ходко догоняла тяжелогружёный купеческий корабль с правого курсового угла. Сначала никто не придал этому сообщению особого значения. На оживлённых торговых путях суда встречаются часто. Но капитан Морус пристально всматривался в приближающуюся ладью, а потом во всю мощь своих лёгких подал команду экипажу: "К бою!"
   - Что случилось, капитан? - встревожено спросил Гонод, взбежав на мостик.
   - Пираты, чтоб меня сожрали акулы, если я ошибаюсь! - указал опытный моряк на приблизившееся судёнышко.
   - С чего вы взяли, ведь там почти никого нет, лишь несколько человек на палубе? - усомнился купец.
   - Так они тебе и показались! Эти подонки до последнего не покажутся, но меня не проведёшь! Я не видел их в порту, значит они не с Родоса, или прятались где-нибудь. У нас полно ценного товара, да и мошна у тебя и твоих сотоварищей набита звонкой монетой. Вот лучше предупреди всех пассажиров, чтоб вооружались!
   - Да, пожалуй, - кивнул Гонод и без лишних слов спустился на палубу.
   - Эй, наверху, запалить сигнал бедствия! - крикнул капитан вперёдсмотрящему, а сам взял левее, забирая парусами полный ветер, в надежде оттянуть встречу с пиратами и подойти ближе к спасительному берегу.
   Вскоре над мачтой потянулся густой чёрный дым от горящей в бронзовом котле смолы. Возможно, кто-то увидит этот призыв о помощи и поспешит на выручку. Как только с приближающегося судна увидели дымный шлейф, его палуба ожила. Пираты поняли, что их коварный план раскрыт, и скрываться дальше незачем.
   Суда настолько сблизились, что уже видны лица множества людей, находившихся на палубе пиратского парусника. Это были представители разных народов, но среди прочих выделялась фигура чернокожего великана. По тому, как он уверенно давал указания рулевому и распоряжался парусами, можно было заключить, что именно он являлся капитаном. Морус даже слегка удивился этому, никогда он не видел нумидийца-капитана, но чего только не бывает в жизни. И судя по всему, пират был опытным моряком. Его ладья полным ходом уверенно нагоняла торговое судно. Стычки не миновать.
   - Эй, толстопузые, - раздался голос с пиратского корабля, - сбрасывай паруса, всё равно уже не уйдёте. Наш капитан обещает вам всем жизнь, если без боя сдадитесь.
   - Это мы ещё посмотрим, кто кому жизнь будет оставлять! - Ответил капитан Морус, - Видал я таких шустрых! Кто рыб давно кормит, а кому не повезло, на галерах римских с веслом обнимается! Попробуйте возьмите, ублюдки! - на последней фразе он сделал весьма неприличный жест в сторону пиратов.
   В ответ на жест Моруса с пиратской ладьи раздался шквал проклятий и угроз. Всем стало ясно, что мирного исхода этой встречи больше ожидать нечего. Но мало кто всерьёз надеялся на милосердие пиратов. Грабили торговые суда в этих водах не часто, но в последнее время ходили упорные слухи о неуловимом пиратском корабле, навевавшем ужас в этой части моря на владельцев торговых кораблей. Римские военные галеры охраняли торговые пути своей империи, но пока им не удавалось захватить этих грабителей врасплох. Беспощадный капитан пиратов никого не выпускал живым с захваченных им судов, а потому и свидетелей его злодейств не было, потому никто не знал, как выглядит его корабль. Похоже на то, что именно он сейчас пытается захватить корабль мирных торговцев.
   Но капитан Морус не собирался сдаваться так просто. Он до последнего делал вид, что пытается уйти от пиратов на попутном ветре, но как только те приблизились на расстояние пары кабельтов, переложил руль на правый борт. Судно начало забирать вправо, а потом резко перекинул перо руля налево. Его корабль по крутой дуге стал разворачиваться на обратный курс. Такой маневр озадачил находящихся на борту пассажиров, но возмущаться никто не решился, доверяя опыту мореплавателя. Пираты тоже несколько растерялись, но потом возликовали, видя, что добыча сама идёт к ним в руки. Через несколько мгновений они поняли, что "толстопузый" не бежит трусливо, а отчаянно пытается их протаранить. Ещё мгновение и доски лёгкой обшивки пиратского корабля разлетятся в щепки, а многим из грабителей не миновать морской купели. Конечно, пираты постараются перескочить на палубу "купца" пока тонет их ладья, но перебираться с низкого борта на высокий нос намного труднее, чем с борта на борт. Да и встретят их уже вооружённые торговцы и команда.
   Но чернокожий главарь шайки в последний момент разгадал замысел Моруса. Он понял, что тот хотел таранить его ладью на встречных курсах. И лишь в самый последний момент увёртливой ладье удалось увести свой борт от мощного форштевня тяжёлого торгового судна. Морус досадливо сморщился и выругался вполголоса. Его корабль окончательно потерял ход, выйдя на ветер. Теперь они лёгкая добыча. Он не питал иллюзий, ведь пиратов почти вдвое больше, и наверняка все они хорошие бойцы, а среди его пассажиров лишь половина сносно умеет обращаться с оружием. Остальные погибнут в первые же секунды абордажа. Оставалось надеяться на самоотверженность его команды, ведь защита собственной жизни придаёт сил в бою.
   Пиратская ладья, ловко развернувшись, быстро сбросила паруса и встала борт о борт на расстоянии нескольких саженей. Полетели абордажные крючья. Пираты дружно принялись подтягиваться к борту своей жертвы, а в защитников полетели дротики и стрелы, отгоняя их от борта, чтобы не обрезали канаты крючьев.
   Как только суда столкнулись бортами, пираты с дикими воплями повалили на палубу "торгаша". Тут же пролилась первая кровь. Несколько пиратов напоролись на копья, а остальных это только разозлило. Жестокая резня завязалась вдоль всего борта. В первые же секунды, как и предполагал капитан Морус, погибли, или были ранены самые неопытные бойцы. Перевес в силе явно был на стороне пиратов, и он всё увеличивался. Убитые в агонии заливали палубу кровью, на стоны раненых никто не обращал внимания, пираты пока их не добивали. Сейчас они пытались быстро сломить сопротивление и завладеть кораблём. Долгая схватка им ни к чему. Главная их задача - захватить судно как можно меньшими потерями и в кратчайший срок, чтобы успеть увести добычу в укромное место.
   Морус дал команду оставить бак и всем отходить к корме, тем самым сокращая линию обороны, концентрируя силы, и хоть немного ослабляя количественный перевес нападавших. Его мощный голос перекрикивал шум боя, а вот голоса главаря шайки слышно не было. Это значило, что пираты хорошо обучены своему подлому ремеслу, и каждый знал своё место в бою, предназначенное ему заранее. Слаженность действий грабителей поразила Моруса и многих защитников. Видно, нумидиец не только виртуозно управлял своим судном, но и был талантливым военным командиром.
   Пираты быстро теснили противника к кормовой надстройке и попытались зайти в тыл, но защитники капитанского мостика вовремя заметили карабкающихся по борту врагов и спихнули их баграми в воду. На пиратов с мостика посылали меткие стрелы несколько лучников, среди которых был и Ганид. Он, оказывается, ещё с детства умел ловко управляться с луком. Матфан с радостным удивлением заметил эту очень полезную сейчас способность друга. Сам же он не владел оружием, хоть и был физически развит. Ему достался багор и обязанность охранять тыл от посягательств пиратов. Одного из них он, как раз, и спихнул во время той неудачной попытки. Гонод, ловко орудуя изогнутым сирийским мечём, отражал нападение в первых рядах защитников. Видно было, что этого купца жизнь научила многому, в том числе и владению оружием.
   Бой затягивался. Пираты не ожидали такого яростного сопротивления, но и отступать не собирались. Их было больше, и они чувствовали скорую победу, которая сулила им богатую добычу. Их вожак не знал поражений, а потому они будут биться до победы.
   В пылу сражения никто не заметил появившийся на горизонте парус. Со стороны Родоса приближалось какое-то судно. Наблюдатель на мачте был занят обороной горящего котла, который пираты сразу же попытались загасить. Он багром и мечом отбивался от ползущих по вантам разбойников. И лишь спустя некоторое время приближающуюся галеру заметил Матфан. Он крикнул капитану, тот обернулся, и с первого же взгляда узнал римскую боевую бирему. Она на всех парусах и вёслах шла к месту сражения. Видно, сигнал бедствия был замечен, и военные поспешили на выручку торговому судну.
   Бой продолжался, но капитан Морус всё чаще бросал озабоченный взгляд на военный корабль. Всё меньше оставалось сражающихся в рядах защитников. Кровь лилась уже на трапе капитанского мостика, когда и пираты увидели приближающуюся римскую галеру. Вот тут-то и раздался громоподобный голос чёрного главаря. Он приказывал своим разбойникам отступать, а сам рванулся вперёд. Прорубая себе путь римским гладисом, ворвался на мостик и бросился на капитана. Морус выхватил у Матфана багор и метнул в чёрного великана. Остриё багра пробило ладонь левой руки главаря, которой тот пытался отбить летящее ему в лицо оружие. Но рана, казалось, не причинила никакого вреда разъярённому эфиопу. Великан обрушил страшный удар на капитана с криком: "Я отрежу тебе то, что ты мне показал, вонючий выкидыш!" Морус с великим трудом избежал смерти от такого сокрушительного нападения, блокировав удар и отскочив в сторону. Но отскочил он неудачно. Поскользнулся в луже крови и кубарем откатился к борту. Он тут же попытался вскочить на ноги, но пиратский капитан опередил его. Огромной окровавленной кистью левой руки он ухватил Моруса за шею и приподнял над палубой, ощерив свои крупные порченые зубы. Казалось, ещё мгновение и капитан Морус лишится своего мужского достоинства, а потом и самой жизни. И в этот миг на голову чёрного великана обрушился, отброшенный им недавно, багор. Это Матфан вовремя поднял его с палубы. Но древко багра сломалось о каменную голову великана, а сам он лишь слегка пошатнулся. Мгновение спустя Матфан уже летел за борт от мощного удара ноги. Эфиоп легко избавился от легкомысленного юноши, отважившегося защищать капитана. Ганид бросился спасать своего друга, но перед этим, плохо прицелившись, выпустил последнюю стрелу. Она попала в правое плечо пиратского капитана. Тот сморщился от боли и выпустил Моруса из смертельных клещей своих пальцев. Полумёртвый капитан свалился по ступеням трапа с капитанского мостика и замер на палубе, распростёршись в луже крови. Раненый чёрный зверь не успел настичь юного лучника, тот уже бросился за борт спасать утопающего Матфана.
   Поняв, что в пылу мести он подвергает опасности своих товарищей, главарь бросился на свою ладью, на ходу приказывая рубить концы и поднимать паруса. Он понимал, что его нападение потерпело неудачу, но ещё надеялся уйти от возмездия римских солдат.
   Между тем, бирема стремительно приближалась, заходя со стороны пиратского корабля. Римский капитан намеревался отрезать пиратам путь к отступлению, и ему это блестяще удалось. Как только пираты подняли паруса и обрезали все швартовы, таран галеры вспорол брюхо ладьи. Лопнули лёгкие шпангоуты, и в щепки разлетелась обшивка. Обитый медью нос военного корабля проломил борт и вскрыл палубу. Удар был настолько силён, что ладью почти раскололо надвое. Пираты в ужасе покидали свой обречённый кораблик. Они живо перебрались на палубу торгового судна и с остервенением, бросились добивать экипаж, пока на них самих не набросились солдаты. Но римские военные тоже знали своё дело и очень скоро вступили в схватку. Первым делом на пиратов посыпался град стрел, а затем в дело вступили метатели дротиков. Разбойников скоро оттеснили на бак и там уже стали добивать солдаты в доспехах из толстой дублёной кожи с небольшими щитами и короткими мечами в руках. Сразу было видно, что эти воины были специально обучены орудовать в тесном строю короткими своими мечами, ведь бой на ограниченном пространстве палубы, значительно отличается от сражения на берегу.
   Нашлись среди пиратов те, кто сдавался на милость победителей, надеясь купить себе жизнь рабством. Но с пиратами у римлян разговор короткий. Этих нескольких тут же прирезали как скотов. Остальные пираты, видя такую позорную смерть своих товарищей, сопротивлялись с особой отвагой. Даже крепкие доспехи, шлемы и щиты не спасли многих солдат от ранений, а некоторых от смерти. Разбойники сражались с отчаянием обречённых. Но, в конце концов, всех их постигла единая кара за совершённые злодеяния - смерть. Последним из пиратов остался израненный чёрный великан, кровь заливала его тело, сверкавшее на солнце, но сдаваться он не собирался. Солдаты не могли совладать с ним, а убивать его не позволял центурион, который приказал взять главаря живым. Тогда римляне, не желая проливать попусту свою кровь, метнули свои пилумы, пробив ноги великана. Затем накинули на него сеть и, навалившись толпой, связали обессилевшего эфиопа. Потом его допрашивал капитан биремы и центурион римских солдат. Нумидиец, свирепо выпучив глаза, с оскорблениями отвечал римлянам, не замечая боль и удары, которыми его награждали. Выяснилось, что он бывший гладиатор по имени Тор. Как зовут его на самом деле, не сказал, но поведал о причине, по которой он встал на преступный путь. Когда-то сын свободного и гордого племени был моряком на торговом судне, но за долги его продали в рабство. В смертельных схватках на арене он завоевал себе свободу, но хозяин обманул его, а за дерзость продал на галеры. Гребцы освободились от оков и под его предводительством перебили охрану, захватив галеру. Потом он сколотил пиратскую шайку и стал нападать сначала только на римские торговые суда, а уж потом и на все остальные. И до этого дня ему сопутствовала удача. Награбленные сокровища он прятал в разных местах или раздавал беглым рабам. Где спрятаны сокровища он так и не сказал, как ни зверствовали над ним палачи. Впоследствии его доставили на берег и казнили при большом скоплении народа как беглого раба, бунтаря, пирата и свирепого убийцу.
   Капитан Морус очнулся и стал благодарить солдат за своевременную помощь. На это центурион признался, что спасение не было случайным. Военные давно гонялись за неуловимым пиратом, и наконец, решили поймать его "на живца". На корабль Моруса специально погрузили побольше ценных товаров и посадили своих людей с увесистыми кошельками. Подозрения, что у пиратов есть осведомители в порту, оправдались. Разбойники клюнули на приманку, и попали в западню.
   Ганид не дал другу утонуть, а вытащить на палубу тело Матфана помогли оставшиеся в живых матросы. Юноша был без сознания, его голова была пробита. Видно, по пути в воду, он сильно ударился о борт и потерял много крови. Жизнь его висела на волоске и друзья боялись, что не довезут его живого до Кипра. На этом острове жил очень известный лекарь, знакомый Гонода. К нему-то и привезли умирающего Матфана. Можно было оставить раненного на попечение лекаря, но Гонод надолго задержался на острове вопреки своим планам, ожидая, когда юноша пойдёт на поправку.
   Когда Матфан, к великой радости его друзей, пришёл в себя, выяснилось, что он почти ничего не помнит. Отрывочно помнит путешествие, помнит морское сражение с пиратами, а вот кто он такой и откуда, совершенно забыл. Друзья рассказывали Матфану всё, что знали о нём, но оказалось, что знали они немногое. Родом он из Назарета Галилейского, но возвращаться ему туда нельзя, потому он и бежал к родственникам в Александрию. Кто его родители тоже неизвестно, ведь он никогда подробно об этом не рассказывал. Что теперь делать с ним? Куда его везти? Ведь оставлять его в таком беспомощном состоянии невозможно. Болезнь, обострившаяся после полученной раны, ещё до конца не излечена, и даже знаменитый Кипрский лекарь разводил руками, признавая своё бессилие. Юноша стал инвалидом.
   Гонод принял волевое решение и повёз Матфана к себе домой в Индию. Там были лекари, которые могли помочь несчастному юноше. А уж когда выздоровеет, решит сам, вернуться ему на родину, или остаться с ними.
  
  

Йешуа

  
   25. Но прежде надлежит Ему
   много пострадать и быть
   отвержену родом сим.
   (От Луки, глава17)
  
  
   Всё тайное когда-либо становится явным. Это известная истина, но, кто знает, к лучшему ли.
   ....
   Выздоровление шло медленно. Если телесно Матфан уже поправился, то его душевное состояние оставляло желать лучшего. Гонод не пожалел средств на излечение друга своего сына. Больного возили к самым лучшим лекарям, применяли самые редкие снадобья. Случилось так, что юноша попал в Тибет к целителю, который остался единственной надеждой. Об этом таинственном старце говорили в один голос все врачи, лечившие Матфана. Ганид выпросил у отца разрешение сопровождать друга в горное селение, где жил Цхуранти, так звали тибетского целителя.
   Почти лысый невысокий старик с редкой седой бородой встретил юношу на пороге своей хижины, пристроенной к пещере, которая находилась в отдалении от горного селения. Никого из сопровождавших он в своё жилище не впустил.
   - Он выйдет отсюда другим человеком, - только и сказал старец.
   Как старик лечил больного - неизвестно. Два месяца Ганид жил в селении, ожидая окончания лечения. И вот в один из дней на тропинке, ведущей в селение со стороны пещеры, он увидел Матфана. Тот шёл, протянув руки к нему, и улыбался. Внешне это был тот же Матфан, но во взгляде его было нечто новое, его голубые глаза сияли неизъяснимым таинственным светом.
   - Ганид, друг мой, ты ждёшь меня? - радостно произнёс Матфан.
   - Матфан, дружище, как же я мог покинуть тебя? Два долгих месяца я ждал этого момента.
   Они радостно обнялись. По дороге обратно Матфан рассказывал о странном лечении. Оказалось, что Цхуранти его вовсе ничем не лечил, а все эти два месяца учил. Учил исцелять людей. Не от каких-то конкретных болезней, а вообще исцелять тела. По всей видимости, ранение головы открыло необычную способность юноши. Старец это сразу распознал и лишь усилил случайно полученный дар. Постепенно и душа Матфана исцелилась. Он вспомнил своё прошлое, родителей, родственников, к нему вернулись все прошлые знания, полученные до этого. Но главное, что он сам стал целителем. Теперь он чувствовал недуги других людей и мог изгонять хворь болящих. Первым его пациентом как раз и стал Ганид. Наложением рук Матфан за несколько дней вылечил его почки, простуженные в горах. Но когда Гонод изъявил желание отблагодарить за исцеление своего сына, Матфан категорически отказался от награды.
   - Божественный дар нельзя продавать за деньги! - серьёзно произнёс молодой целитель, - учитель Цхуранти строго наказывал мне это, ибо дар пропадёт, а я оскверню свою душу алчностью.
   Прожив ещё некоторое время в доме Гонода, Матфан твёрдо вознамерился вернуться в Палестину. Как ни жаль было расставаться, но никто не стал противиться такому решению.
  
   Долгим был путь домой. По пути Матфан останавливался во многих селениях и городах, зарабатывая себе на пропитание исцелением больных, но никогда не брал денег или других ценных подношений. Работая за еду, он быстро приобретал недоброжелателей среди местных лекарей. Они жаловались властям на пришлого шарлатана, и тому приходилось спешно покидать очередное пристанище.
   В пределы Палестины он вступил двадцати одного года от роду под именем Йешуа ха Ноцри. Однажды назвавшись этим именем в Иерусалимском храме, он решил взять его себе насовсем. Под этим именем он и исцелял страждущих, путешествуя по землям обетованным. А меж тем, слава о бескорыстном лекаре бежала впереди него, иногда сильно преувеличивая силу целителя. Хоть он и не достиг вершин целительского мастерства, но в значительной степени усовершенствовался в этом деле. А кроме того стал замечать, что обладает ещё и гипнотическими способностями. Его пациенты порой излечивались сами от мелких недугов лишь под воздействием внушения. С удивлением он стал замечать и происходившие в нём самом изменения. В Индии он пробовал практиковать йогу, и эти занятия не прошли даром. Теперь ему легко удавалось восстанавливать силы после утомительных переходов, обходиться без пищи и воды дольше, чем обычному человеку. А однажды в пустыне, во время песчаной бури, его занесло толстым слоем песка. Другой бы задохнулся, а он сумел замедлить биение своего сердца и задержать дыхание настолько, что смог выжить без особых последствий. Распознав в себе такие возможности, Йешуа стал постоянно практиковаться, усиливая их многократно.
   На пути в Назарет ему пришлось часто задерживаться, и лишь через год он попал в родной город.
   Знакомая улица, знакомый с детства дом, знакомая дверь в каменной изгороди. В эту дверь и постучал молодой человек со смешанным чувством неуверенности и предвкушения радостной встречи. Выглядел он почти обычно. Разве что был строен и высок, да одежда его была совсем бедна. Сильно полинявший греческий хитон сверху покрывался изрядно поношенным шерстяным плащом, когда-то красным. На голове еврейское покрывало с кистями по углам. Обувкой служили стоптанные вавилонские башмаки. Холщевая сума висела через плечо. Опирался гость на отполированный до блеска деревянный пастуший посох.
   На его стук, за дверью послышались торопливые женские шаги. Маленькое окошко в двери приоткрылось, и в поёме показалось прелестное девичье лицо.
   - Вам кого, уважаемый? - спросила девушка, а сама замерла в охватившем её предчувствии.
   Лицо незнакомца, сильно загорелое, обветренное и обрамлённое молодой ещё бородкой, показалось знакомым. Что-то неизъяснимо родное и доброе светилось в его, изумительной голубизны, глазах.
   - Ты не узнала меня, Мириам, сестричка? - тихо произнёс странник.
   - О, Боже! - отпрянула от окошка девушка, узнав в незнакомце своего родного брата. Секунду она стояла, зажав рот ладонью, но быстро овладев собой, кинулась к двери и отодвинула засов.
   - Братик, родной, ты вернулся! - бросилась она ему на шею, не обращая внимания на прохожих, - мы тебя уже и не надеялись увидеть.
   - А я вот вернулся. В дом пустишь?
   - Да, да! - засуетилась молодая хозяйка, приглашая дорогого гостя внутрь.
   Внутри изгороди царило спокойствие и тенистая прохлада. Виноградные лозы так сильно разрослись, что прикрывали весь двор живой крышей. Молодой человек вошёл под сень родного дома, чувствуя, что за столько лет отсутствия он действительно стал гостем в этом доме. Но радость возвращения заполняла его душу, и ни о чём другом думать просто не хотелось. Тем более что сестра радостно хлопотала, не зная куда лучше усадить любимого брата. Наконец она усадила его на скамью у стены дома и бросилась снять с него башмаки. Брат быстро перехватил её руки и положил ладонями себе на колени.
   - Не надо, сестрёнка, я не достоин такой почести. Лучше присядь со мной и расскажи, как вы тут жили без меня всё это время.
   Мириам ласково прижалась щекой к руке брата, а потом нежно взглянула снизу в его лучистые глаза.
   - Матфан, какое счастье, что ты живой, что ты вернулся! От тебя давно уже не было никаких вестей с тех пор, как ты отправился в путешествие из Александрии. Мама говорила, что какой-то купец взял тебя с собой в плавание по морю. Так написали ей наши родственники. Мы и они думали, что ты погиб, утонул в море. Где ты был столько времени? Почему не дал о себе знать? Как ты мог про нас забыть?
   - Прости, сестричка, милая, я действительно забыл всё на какое-то время, - он скинул покрывало и показал большой шрам, скрытый каштановыми прядями, - вот причина моего молчания. Я был ранен и долгое время ничего не помнил. Но теперь я всё помню и по-прежнему всех вас люблю!
   - Отец небесный! Какой страшный шрам! - ужаснулась сестра, вскочила и с трогательной нежностью поцеловала брата в голову на месте зажившего ранения.
   - А где все остальные, где мама? - взял её за плечи и усадил рядом с собой Матфан.
   - Кто где; мама с Марфой на базаре торгуют, Иаков, Иосиф и Симон работают в мастерской, Иуда им помогает, а Руфь помогает мне по дому.
   - А где Амос?
   - Он умер ещё в детстве, после того, как ты пропал, - потупив взор, ответила Мириам.
   - Прости, я не знал. Ужасная потеря.
   - Ничего, мы уже свыклись.
   - Как это случилось?
   - Его убила лихорадка, а на лекарство тогда денег не было.
   - Это я во всём виноват! - корил себя старший брат.
   - Ты ни в чём не виноват. Давай не будем об этом.
   - Хорошо. А где же наша Руфь?
   - Да вон она, прячется за дверью! - уже повеселев, сказала старшая сестра, - стесняется тебя. Она вообще у нас трусиха.
   - А ну, кто это там от брата прячется? - по-доброму спросил Матфан, - иди сюда Руфь, иди сестричка.
   Иди, иди, не бойся, - позвала Мириам.
   Девочка неуверенно приблизилась к сестре и спряталась у неё за спиной, с любопытством сверкая карими глазками на незнакомого странного человека, которого сестра почему-то называет своим братом.
   Они разговаривали много и долго, не заметив, как день стал клониться к закату. От беседы их оторвал стук в дверь. Это мама с дочерью вернулась с базара. Мириам бросилась открывать, а Матфан с замиранием сердца остался на скамье. Мария и Марфа вошли во двор, устало сбросили с плеч пустые корзины, и только потом заметили гостя. Сияющая Мириам пока не произнесла ни слова. Но слов не понадобилось.
   - Матфан, сынок, - охнула мать, сразу узнав своего блудного сына.
   - Мама! - бросился к её ногам Матфан.
   Он обнял колени матери и поцеловал подол её платья. Потом сын поднял взгляд, полный любви и раскаяния. Постаревшая мать, молча, взяла его голову своими огрубевшими ладонями и прижала к груди. Её глаза наполнялись слезами, взгляд затуманила мокрая пелена, в горле застрял ком. Но это были слёзы радости. Душа матери наливалась счастьем. Сын, которого она считала навсегда потерянным, вернулся к ней живым и здоровым. Это ли не высшая радость матери - видеть своих любящих детей в добром здравии. Сёстры обнялись и с увлажнившимися глазами наблюдали эту трогательную сцену.
   Прошло совсем немного времени, как вернулись из мастерской братья. Они тоже очень обрадовались возвращению Матфана. Весело обнимались, хлопали друг друга по плечам, обменивались весёлыми приветствиями. Мария вновь всплакнула от радости, видя, как семья вновь объединяется.
   По такому поводу накрыли на стол и устроили "пир", ради неожиданного праздника собрав всё самое вкусное, что нашлось в доме. Небогатый, конечно, получился стол, но и этого хватило, чтобы устроить пиршество. Расспросы сыпались на старшего брата со всех сторон, и каждый наперебой другим старался ответить на его вопросы. Счастливая мать больше молчала, временами смахивая слезинки. До глубокой ночи семья не ложилась спать, но нарушение Закона сегодня было простительно.
   - Я постелю тебе вместе с братьями на крыше, - сказала Мария сыну, когда наконец-то все решили укладываться спать, - помнишь, как вы спали там с Иаковом?
   - Да, мама, помню. Я теперь всё помню, до мельчайшей подробности. В этом доме мне любая постель покажется царской периной.
   - Ложись, доброй ночи, сын мой, - произнесла ласково мать, - у нас ещё будет время поговорить о многом.
   Рано утром Иаков с младшими братьями как всегда отправился в мастерскую. У него был срочный заказ. Матфан вызвался идти с ними, но Иаков попросил его остаться, ведь в мастерской и так тесно, да и они сами справятся. Мария с дочерьми занялась домашними делами, и тоже не захотела утруждать сына работой. Но не в его характере было сидеть без дела, он взялся за грязную работу по уходу за скотиной. И хотя в этом деле навыка у него не было, мать с радостью наблюдала за работой возмужавшего сына. Они трудились по дому и между делом разговаривали о жизни.
   Мария вновь вернулась к мысли о религиозном образовании сына.
   - Матфан, сын мой, ты непременно должен продолжить своё образование у лучших учителей Иерусалима.
   - Оставь, мама, я давно отошёл от этого, - отвечал сын.
   - Но почему нет? Разве зря наш хазан давал тебе знания в школе? Ты был его лучшим учеником. Зачем же ты тогда так упорно изучал писания, зачем просиживал в Александрийской библиотеке. Родственники писали мне о твоём усердии в науках.
   - Да, мама, я стремился к знаниям. Я и в путешествие пустился ради получения знаний об окружающем мире. Всё это не зря.
   - Вот и я о том же! Твои знания должны приносить пользу людям и служить нашей вере.
   - Прости, мама, но я хочу приносить пользу, исцеляя людские недуги.
   - Ты хочешь стать лекарем? - удивилась Мария, ведь до этого сын не упоминал о своих способностях, - для этого нужно много учиться, и это совсем не то, о чём мечтали мы с твоим отцом.
   - Мне не надо больше учиться. Учитель Цхуранти распознал во мне божественный дар.
   - Ну что ж, лекарь - доходная профессия, - с сомнением произнесла Мария, - а кто такой этот.... Цкурати?
   - Цхуранти, - чётко выговорил Матфан, - это великий тибетский целитель. Он вылечил меня и научил пользоваться дарованными свыше способностями.
   - Одно другому не мешает. Можно зарабатывать деньги врачеванием и одновременно служить Богу.
   - Нет, мама, божественный дар не продаётся за деньги. Я исцеляю даром. Люди в благодарность кормили и одевали меня, давали кров, принимали в своих домах как родного. Мне это ближе, я буду помогать людям.
   - Постой, постой, на базаре я слышала о чудном лекаре, который не берёт плату за лечение. Говорят, он как бродяга не имеет своего крова. Ты хочешь быть таким же?
   - По всей видимости, ты слышала это обо мне, - потупив взгляд, тихо произнёс сын.
   - Но..., - удивлённо взглянула на сына Мария, - люди называют его Йешуа. И, кажется, он тоже из Назарета.
   - Да, мама, - вздохнул Матфан, - это я и есть. Йешуа ха Ноцри - моё новое имя.
   - Ты?! - поражённая таким оборотом, выдохнула мать.
   Она смотрела на сына широко открытыми глазами, начиная понимать, что видит перед собой совершенно другого человека, нежели ей представлялось до этого. Для неё он до сих пор оставался неразумным ребёнком, или, по крайней мере, не определившимся юношей. А ведь у неё было столько радужных планов на его будущую жизнь.
   - Да, и что тут такого? Я бесплатно лечу людей, и мне это нравится, я хочу заниматься этим и дальше.
   - Неужели ты уподобился безродному бродяге без имени и крова, без семьи и средств к существованию? Для правоверного еврея это не хорошо! Зарабатывать деньги не грешно. Закон говорит, что любая работа должна оплачиваться. Ты ведь наизусть знаешь Закон.
   - Закон? Закон много чего говорит, да не всё в этой жизни делается по Закону! Я не хочу быть священником, ибо не вижу в большинстве из них праведности. Наша религия стала для них предметом торга, способом обогащения! Они лукавят перед лицом Господа, грешат прямо во храме Отца нашего небесного! Я видел такое не раз, и лучше бродягой жить честно, чем погрязнуть в алчности и лжи среди таких священников!...
   Эту короткую гневную тираду он высказал в состоянии внезапно нахлынувшего возбуждения. А потом, спохватившись, так же быстро смолк, потупив взор. Мария тоже была в сильном замешательстве от услышанного. Она видела в этой жизни много несправедливости и горя, понимала, что многое из Закона не выполняется, замечала, как неправедно живёт большинство священнослужителей. Да и некоторые положения Закона с недавних пор вызывали непонимание, и даже возмущение. Конечно, своими крамольными мыслями она ни с кем не делилась, опасаясь осуждения окружающих. Но сейчас она неожиданно обрела подтверждение своих подозрений в словах сына.
   Пауза в их диалоге затянулась надолго, и первой её прервала Мария. Она осторожно высказала сыну согласие с его словами, поведала свои размышления о несовершенстве Закона, о том, как ей представляется справедливый Новый Закон.
   - Ведь ты ещё в детстве находил спорные места в писаниях, и своими вопросами ставил в тупик учителей. Тогда я не понимала твоих сомнений, и мы с Иосифом были очень обеспокоены этим. Теперь же мне многое становится понятным.
   На этот раз пришло время удивляться её сыну. Он и раньше восхищался силой духа своей матери, поражался её мужеством, умом, но никак не ожидал, что она столь серьёзно может критиковать Закон, и то положение, в котором находились евреи.
   - Вот почему я надеялась, что ты станешь служителем Бога. Ты бы мог многое изменить благодаря своим глубоким знаниям и праведной жизни. Возможно, ты бы стал новым Моисеем, преподав народу Израиля обновлённый справедливый Закон, научил бы многих жить без греха, и этим спас бы души своих соплеменников. Ты бы смог привести к истинной вере множество иноверцев. А возможно, ты мог бы стать спасителем всех евреев от тирании завоевателей, как гласит пророчество. Тебе предначертана особая судьба. Ты избранный!
   - Прости, мама, но, по-моему, ты переоцениваешь мои способности. Стать мессией - это не мой путь. И с чего ты взяла, что именно я - избранный?
   - Ну, что ж, даже если и не так, - спохватившись, отступила мать, - как священник ты всё равно мог бы принести больше пользы. Женился бы. Я бы нянчила внуков. Разве это не замечательно?
   В течение нескольких недель, что Йешуа провёл в родительском доме, тема его священничества поднималась неоднократно. Это стало угнетать, и мысль об уходе укоренилась в его сознании. Однако решился он на это не сразу, очень не хотел огорчать любимую матушку. Но за годы отсутствия он отвык жить привычной для евреев жизнью, отдалился от семейных нужд, потерял нить обязательств, связывавшую его с семьёй. Да и свободная жизнь влекла его больше, нежели создание собственной семьи. Что-то неуловимое подсказывало ему, что не создан он для семейного счастья. Это терзало его душу, и он не знал, как же ему поступить: остаться ли в семье, или покинуть её навсегда. И то, и другое было для него совершенно неприемлемо, а потому, после мучительных раздумий, он решился для начала оставить родительский дом лишь на некоторое время.
   Сначала он отправился в Иерусалим на Пасху, посещая по дороге своих давних знакомых и родственников. Потом его отлучки стали более длительными. Какое-то время он подолгу оставался в Галилее, работая плотником и помогая своим братьям, но потом вновь пускался в путешествие по Палестине, ведя образ жизни бродячего целителя.
   Каждый раз, когда он возвращался домой, Мария с грустной радостью встречала своего блудного сына и старалась вновь и вновь навести его на мысль о мессианском служении. Порой их беседы затягивались далеко за полночь. Сын всегда внимательно выслушивал мать, а лишь потом пытался оправдаться. И хотя попытки Марии уговорить сына остепениться, перестать бродяжничать не увенчались успехом, беседы их привнесли в жизнь Йешуа новый смысл. Он всё больше проникался мыслью о новом религиозном учении. Так продолжалось до его тридцатилетия.
   Однажды закончив работу в лодочной мастерской Заведея в Капернауме, Йешуа отправился на юг по реке Иордан. Он давно слышал, что некий праведный Иоанн крестит грешников в водах этой реки, проповедуя: "Приблизилось царство небесное; покайтесь и креститесь!". Что-то подсказывало ему, что это не кто иной, как его друг детства и родственник. "Пойду я к нему, пусть он крестит и меня грешного" - решил Йешуа, пустившись в путь.
   В течение четырех месяцев Иоанн проповедовал на переправе у Бетании, после чего он отправился на север вверх по течению Иордана. Десятки тысяч людей приходили послушать его со всех концов Иудеи, Переи и Самарии. Некоторые прибывали даже из Галилеи. Кто-то просто из любопытства поглазеть на чудаковатого пророка, но многие с глубокими и с серьезными намерениями.
   Погруженный в процесс быстрого крещения столь огромного числа новообращенных, Иоанн не поднимал головы и увидел Йешуа только тогда, когда его друг оказался непосредственно перед ним. Иоанн узнал его, приостановил на время обряд, чтобы поприветствовать своего родственника, и спросил: "Но отчего, приветствуя меня, ты сошел в воду?"
   - Чтобы принять от тебя крещение, - ответил тот, кто предстал перед ним.
   - Это я должен креститься у тебя. Так почему же ты пришел ко мне? - возразил Иоанн.
   - Ты известен праведной жизнью, у тебя крестились уже тысячи людей, крести меня, ведь я такой же, как и они, - он обвёл рукой столпившихся вокруг, - с чего ты решил, что я достойнее тебя?
   - Узрите люди, - вместо ответа громко провозгласил Иоанн, - сей муж, есть Спаситель, которого все мы так долго ждали!
   - Иоанн, друг мой, зачем ты смеёшься надо мною? - сильно смутившись, прошептал Йешуа.
   Толпа вокруг загудела от такого неожиданного сообщения, а потому, дальнейший диалог двух родственников никто не расслышал.
   - Нет, я не смеюсь над тобой, поверь. Я знаю это с детства и искренне верю в тебя. Мои родители всегда говорили, что именно ты станешь новым мессией, ибо сбылось пророчество о твоём рождении. Разве ты этого не знал?
   - Мои родители мне такого не говорили, хотя мама как-то намекнула на мою избранность. И теперь я понимаю, в чём она пыталась меня убедить.
   - Вот видишь, - радостно произнёс Иоанн, - значит и она знала это.
   - Но сам я не чувствую в себе ничего святого, да и жизнь моя отнюдь не праведна, как твоя.
   - Всему своё время, но близок день, когда за тобой пойдут уже не тысячи, а многие множества. Свои ученики будут и у тебя.
   Йешуа, всё же приняв крещение в неспешных водах Иордана, с великим смущением пробился сквозь толпу и направился домой в растерянных чувствах. Всё смешалось в его мыслях. Его впечатлительная душа так и не нашла успокоения по дороге домой. Теперь он решил окончательно выспросить у матери, почему же и она считает его избранным на мессианство.
   Разговор вышел тяжёлым и длинным. Мария, как могла, тонко и с любовью отвечала на вопросы сына. Она рассказала всю правду о его порочном зачатии и о том, что осталась девственницей, будучи беременной после изнасилования. Рассказала и про волхвов с востока, которые признали в нём, ещё младенце, "Свет жизни" и принесли дары, про гимн, исполненный над ним в иерусалимском храме, и о смертельной опасности, нависшей над ними по приказу царя Ирода. Они с Иосифом поклялись хранить эту тайну до самой смерти, но теперь настало время ему узнать правду. Его рождение как нельзя лучше совпадало с пророчеством о рождении мессии, который станет Спасителем и царём нового царства.
   Сын слушал рассказ матери в полном смятении, то впадая в ступор от неожиданных подробностей, то пылко восклицал, выражая своё возмущение.
   Когда слов уже не осталось, слёзы отчаяния покатились по его щекам, а мать прижала его голову к своей груди, гладила каштановые кудри и нежным шёпотом пыталась успокоить своего несчастного сына.
   Но успокоиться он так и не смог, да это и понятно. Вырвавшись из объятий матери, Йешуа выскочил на улицу, в чём был. Мария так растерялась о такого порыва сына, что даже не смогла вымолвить ни слова, чтобы остановить его. С помутившимся рассудком, он мчался по ночным улицам города. Бежал совершенно не разбирая дороги, пока силы не оставили его. Он упал в пыль, да так и остался лежать посреди дороги. Серый рассвет застал его далеко от Назарета. Грязный, в одной сандалии, он с трудом поднялся, и, словно безумный, побрёл дальше. В какой-то момент ноги его сами сошли с дороги в сторону пустыни. Вернее свернула дорога, а он продолжал двигаться прямо, совершенно безразлично глядя перед собой.
   0x01 graphic
  

Часть третья

БЕССМЕРТИЕ

   1.Господь - свет мой и спасение моё:
   кого мне бояться?
   Господь - крепость жизни моей:
   Кого мне страшиться?
   (Псалом 26)
  

?????

Мешиах

(мессия)

   25. И следовало за Ним множество народа из Галилеи и Десятиградия, и Иерусалима и Иудеи и из-за Иордана. (От Матфея, глава 4)
   История сохранила его имя в веках. О жизни этого человека написано много книг. Но писали о нём совсем не те, кто знал его при жизни. А жаль!
   ...
   Никто не мог видеть его в эти дни. Совершенно безумный человек бродил по каменистой пустыне в поисках пищи и воды. Вернее сказать, тело его жаждало насыщения и никак не находило. Душа же этого человека жила внутри тела совершенно отдельной жизнью. Мозг отрешился от реальности и лихорадочно работал, а потому и не мог вывести тело из пустыни. Он думал.
   Именно в этой бесплодной пустыне рождались зачатки того нового и грандиозного фундамента, на котором потом возведут величественный храм новой религии. Именно здесь, в стороне от мирской суеты, Йешуа принял решение начать своё мессианское служение. Сопоставляя всё произошедшее в его жизни с тем, в чём убеждали его Иоанн Креститель и мать, он понял, что предназначен для особой миссии.
   "Ах, мама, ты как всегда оказалась права, - думал он, - если мне суждено было родиться на свет во грехе, если Иосиф возлюбил незаконного сына как своего собственного, если столько раз я избегал смерти, если открылись во мне особые способности, то неужели же это всё сделано не по воле Господа! Отец Небесный, возлюбивший своего грешного земного сына, вот кто истинный мне отец. А раз так, то я должен быть его достоин, должен принести заблудшим людям Новый Закон, научить их жить праведно и заслужить божественную милость. Мама, мама, смиренная и мужественная, нет в мире женщины мудрее тебя!"
   Сорок дней будущий мессия пребывал в тяжких размышлениях по поводу Нового Закона. День за днём, словно по кирпичику, выстраивал он "храм новой веры" в своём воображении. А когда здание было закончено, разум воссоединился с бренным телом.
   Что представлял из себя человек, проведший в пустыне сорок дней почти без пищи и воды? Измождённый грязный старик с обгоревшей на солнце кожей вышел на дорогу, ведущую в Назарет. Жалкие обрывки грязной одежды прикрывали его язвенное тело, скорее похожее на мумию. Отросшие волосы свисали свалявшимися запылёнными клоками. Чёрные коросты запёкшейся крови покрывали изуродованные ступни. Казалось жизнь вот-вот покинет этого человека, но глаза говорили об обратном. Они сияли ясным голубым сиянием, словно безоблачное весеннее небо Иерусалима. Впрочем, это сияние глаз было принято за лихорадочный блеск умирающего больного, когда купцы встретили на дороге жалкого бродягу. Но и купцам не чуждо сострадание.
   - Эй, старик, - крикнул один из погонщиков каравана, - куда идёшь ты?
   - В Назарет, добрый человек, - отвечал бродяга хриплым голосом, еле шевеля растрескавшимися губами.
   - Господин, - обратился погонщик к хозяину каравана, - может быть, подвезём этого бедолагу до города?
   - Ладно, в Назарете его хоть похоронят как человека, а то ведь помрёт на дороге, как бездомная собака. Пусть его посадят на повозку с фуражом.
   - Дайте ему немного воды и пару фиников, - распорядился погонщик, - но не более, а то скрутит его с голодухи.
   - Спасибо вам, добрые люди, - поблагодарил спасённый, жадно осушив небольшую чашку.
   Он жевал финики и впадал в сон. Впервые за сорок дней мозг его дал себе возможность отрешиться от всех мыслей и погрузиться в блаженное забытьё сна. Он спал без сновидений.
   Мария сразу же узнала сына, как только открыла калитку ворот. Глаза, именно глаза сына, смотрели на мать с лица истощённого больного оборванца, который постучался в ворота уже после захода солнца. От того человека, который так внезапно и безрассудно сбежал от неё сорок дней назад, остались лишь эти, поражающие особой чистотой, глаза. Теперь же в них светился новый, неизъяснимый свет. Там, внутри этого жалкого тела, за их притягательным небесным светом, родился новый человек, с твёрдыми убеждениями, чётким планом действий и решимостью идти до конца, чего бы это ни стоило. И мать это поняла.
   Несколько дней он приходил в себя, бережно опекаемый матерью и сестрой. Братья не беспокоили его своими расспросами, хотя, в душе, глубоко осуждали неуравновешенность характера старшего брата и его безрассудный поступок. Мария тоже была ошеломлена внезапным бегством сына, но пока не пыталась завести разговор на эту тему. Она понимала, что в душе сына свершился переворот, и поэтому лишь, прилагая все силы материнской любви, пыталась облегчить его страдания, как душевные, так и телесные.
   Любовь матери свершила чудо. Через восемь дней Йешуа совершенно поправился. Во всяком случае, в новой одежде, умытый и причёсанный, с постриженной бородой и усами, он выглядел гораздо лучше прежнего. В один из вечеров он явился перед собравшейся семьёй и попросил прощения за свой необдуманный поступок, причинивший им неудобства. Его раскаяние было столь искренним, что сёстры не удержались от слёз, а братья заключили в свои объятия.
   - Мама, - обратился он к Марии, - завтра я отправлюсь в Иерусалим. Хочу помолиться в храме, очиститься от грехов и начать новое служение. Отец Небесный не оставит меня без своей милости, благослови и ты.
   Он преклонил колени перед Марией, а она обняла его и поцеловала в лоб.
   Утром он проснулся, чуть забрезжил рассвет, тихо и быстро собрался в дорогу. Провожать его к воротам вышла только мать.
   - Прости, мама, я буду проповедовать новое учение, как ты этого хотела и учила меня, но я никогда не стану священником.
   - Да, сын мой, - серьёзно ответила Мария, - я это уже поняла. Ступай же путём своего истинного предназначения, хоть он будет тернист и даже опасен. Иди и помни, у тебя есть дом, куда ты можешь всегда вернуться, и где тебя встретят с любовью. Я буду молиться за тебя, и ждать твоего возвращения.
   По дороге в Иерусалим Йешуа навещал родственников и знакомых, останавливаясь на ночь или проводя в гостях несколько дней. Не преминул он навестить и дом Симона в Вифании. К тому времени сам Симон пребывал в жалком состоянии, поверженный тяжким недугом, а потому хозяином в доме был его сын Лазарь. Дочери Симона удачно вышли замуж и покинули родительский дом. Гостя встречал сам Лазарь с женой и двумя маленькими сыновьями-близнецами. Друзья вспомнили былые годы, пошутили над историей с исчезновением Матфана после той памятной пасхи. А потом много говорили на серьёзные темы, в том числе и о религии. Лазарь по-прежнему называл своего друга Матфаном, хотя тот признался, что взял себе новое имя. В беседах о Законе друзья выказали совпадение мнений о его несовершенстве, а потому Йешуа изложил своё видение Нового Закона. Новое учение сильно отличалось от традиционного, и Лазарь удивился столь кардинальному обновлению.
   - Позволь, друг мой, но как же ты собираешься убедить людей в своей правоте? Твоё учение столь необычно. Люди не примут его, - сомневался Лазарь.
   - Люди поверят любому учению, нужны лишь правильные слова, западающие в душу, время для осознания, и лидер, который своим примером сможет зажечь свет новой веры, - отвечал собеседник.
   Из своего дома Лазарь провожал в Иерусалим не только друга, но уже и своего Учителя. Пожалуй, он был первым из учеников Йешуа, хоть и не последовал за ним, как все последующие.
   Иерусалим встретил нового мессию всё той же сутолокой и разноязыким гомоном. В храме Йешуа молился истово, обращаясь к своему Отцу Небесному, испрашивая отпущения грехов и благословения на новое служение.
   После усердного молебна он не удержался и вступил в дискуссию с одним из священников. Скоро к беседе присоединились другие служители, а вокруг них быстро собралась толпа любопытных прихожан. Естественно, беседа перешла в спор. Но теперь Йешуа уверенно проповедовал своё учение, успешно развеивая все доводы оппонентов, наседавших на него со всех сторон. Толпа зевак постепенно разделилась на два лагеря. Одни яростно поддерживали священников и ругали богохульника, осмелившегося проповедовать в святом месте своё учение. Меньшая часть, с энтузиазмом восприняла сторону молодого Учителя.
   - А ведь я тебя узнал, - сказал один из старших служителей храма, - это ведь ты осмелился спорить с учителями во время своей первой пасхи. Кажется, тебя зовут Йешуа из Назарета?
   - Да, уважаемый, - смиренно ответил тот.
   - Я узнал его, - раздался голос из первых рядов толпы, - это же тот самый человек, которого крестил Иоанн в Иордане и назвал долгожданным мессией!
   - Да, да, - раздалось ещё несколько голосов, - мы видели, как он принимал водное крещение.
   Возбуждённый рокот прокатился по толпе, а священники, услышав это, бурно вознегодовали.
   - Это самозванец! Как ты посмел сквернословить в храме, нечестивец! Гоните этого смутьяна, люди!
   Так всегда бывает, если нет убедительных слов доказать свою правоту, в ход идут кулаки.
   Йешуа, видя, что дело приобретает нешуточный оборот, поспешил убраться из храма, получив напоследок всего несколько тычков в спину и пару пинков под зад. Но, возможно, его неизвестные защитники уберегли беглеца от больших побоев. Он сбежал из города, совершенно не считая себя побеждённым, с полной уверенностью в своей правоте. Просто он слишком рьяно взялся проповедовать, выбрав для этого не то место и не то время. "Что ж, - думал он, - всё новое пробивает себе дорогу с трудом. Это мне урок. Я должен готовиться к ещё большим трудностям".
   После своего отступления Йешуа вновь остановился в доме Лазаря. Но в этот раз он не собирался праздно проводить время в гостеприимном доме. За добро платится добром, и он взялся за лечение Симона, испросив на это предварительного разрешения сына. Тот с готовностью согласился.
   Четыре дня лекарь не выходил из комнаты больного старика, и даже почти ничего не ел. А на пятый день Симон поднялся с постели и вышел к ошеломлённым домочадцам на своих ногах. Вид его был всё ещё болезненным, но старик улыбался и прославлял своего неожиданного целителя.
   Покинув с почестями дом Лазаря, Йешуа переправился через Иордан и восточным берегом отправился на север. По пути он встречал многих людей, но соблюдая осторожность, проповедовал своё учение более тонко. Получалось так, будто собеседники сами приходили к нужным ему умозаключениям. Целительство, которым он занимался по пути, придавало ему уважение, а потому и слова его уже воспринимались со вниманием. Зёрна новой веры, упавшие в подготовленную почву, со временем проросли и принесли свои плоды.
   Достигнув северной оконечности Генисаретского озера, Йешуа решил переправиться на западный берег в Капернаум. Но никаких лодок на берегу озера ему обнаружить не удалось. Зато он нашёл пару обломков брёвен и несколько толстых веток. Весь вечер он трудился над сооружением плота, связывая всё воедино жгутами, сплетёнными из травы. Переправляться ночью на хлипком плоту он опасался, а потому заночевал на берегу, но как только завиднелся противоположный берег, начал переправу.
   Над водой стлался утренний туман, иногда поднимаясь выше человеческого роста. Это обстоятельство затрудняло ориентацию, а потому плот приблизился к противоположному берегу далеко от намеченной цели.
   Рыбак по имени Андрей проснулся как всегда рано и вышел на берег чинить сети, готовясь к предстоящей рыбалке. Он уже закончил починку одной из снастей, когда его взору открылась необычная картина. Туман несколько рассеялся, и над водной поверхностью обозначилась фигура человека. Пока Андрей протирал глаза, человек успел выйти на берег и приближался к нему.
   - Скажи мне, добрый человек, - обратился незнакомец к рыбаку, - далеко ли отсюда Капернаум? Я заблудился в тумане.
   - Там, - неуверенно показал рукой Андрей в нужную сторону, - если идти быстро, дойдёшь за час.
   - Благодарю тебя, добрый человек. Удачной рыбалки.
   Вид этого человека, а особенно открытый взгляд его голубых глаз, как-то особенно затронул Андрея.
   - Постой, уважаемый, - обратился рыбак к неожиданному гостю, - откуда ты?
   - С того берега. А вообще-то, я иду из Иерусалима.
   - Ты шёл по озеру? - оторопело спросил Андрей.
   - Что озеро!? - пошутил Йешуа, улыбаясь наивности рыбака, - раньше я ходил по морю!
   - По морю, - полушёпотом повторил Андрей, а сам направился к тому месту, где незнакомец ступил на берег.
   Удивлённый, он всё же хотел проверить, а не переплыл ли этот человек через озеро на лодке или плоту. Но ничего похожего у берега не обнаружилось. По всей видимости, Йешуа, выходя на берег, сильно оттолкнулся от плота ногой, и тот успел отплыть от берега, скрывшись в низком тумане. Но Андрей вдруг уверовал, что человек, представший перед ним, перешёл озеро по воде пешком. Переправиться вплавь он не мог, так как одежда его была суха, да и вышел он из тумана стоя, а не поднялся из воды. Ошеломлённый такой догадкой, он вернулся к гостю и предложил ему отдохнуть с дороги в его доме.
   - Прости, уважаемый, не знаю твоего имени, я бедный рыбак, но, может быть, ты согласишься отдохнуть с дороги в моём доме?
   - Меня зовут Йешуа, я из Назарета Галилейского, и я с благодарностью принимаю твоё приглашение.
   Потом у Йешуа появились и другие ученики, следовавшие за ним, куда бы он ни шёл.
   Постепенно молва разносила слухи о новом Учителе. Говорили, что это и есть долгожданный Мессия. На его проповеди в разных городах и селениях собирались уже десятки, а то и сотни людей, многие из которых признали его учение истинным. На вопрос: "Чей ты сын?" - он всегда отвечал: "Я сын Божий, как и все вы, дети его". Но почему-то именно за ним закрепилось право называться сыном Божьим и мессией, посланным вывести заблудших к свету истинной веры. Немалую роль в этом сыграли и его ученики. Они всячески прославляли своего Учителя, поддерживая разные слухи и небылицы о его сверхъестественных способностях.
   Широко стал известен случай с чудесным превращением воды в вино. Это случилось на свадьбе брата Йешуа, куда он был приглашён вместе с учениками. Гостей было много и скоро вино, в припасённых амфорах, закончилось. Мать Мария попросила сына что-то придумать, дабы гости веселились и дальше. Йешуа удивился такой просьбе, говоря: "Мама, я не волшебник, я не совершаю чудес, почему ты просишь именно меня об этом? Не лучше ли послать людей к торговцу вином?". Но мать ответила: "Ты обладаешь даром внушения. Пусть они веселятся без вина". Он подумал, что мудрая женщина права, и согласился использовать свои способности, хотя раньше никогда не пользовался гипнозом в корыстных целях, да ещё и при таком стечении народа. Но сила его внушения оказалась настолько велика, что все гости пили предлагаемую им воду, и думали, что это вино.
   Со временем его уже звали Йешуа Мешиах, что и означало - Мессия. Впрочем, своей праведностью он вполне заслужил уважение и авторитет. Никто не мог уличить его в недостойных поступках, грубом обращении с людьми, или стяжательстве. Он отрёкся от мирских благ, принимая лишь грубую пищу и нося скромное одеяние. Женщины не раз пытались завладеть его вниманием, ибо он вызывал в них особую симпатию. Но на все любовные призывы Йешуа отвечал: "Если мне суждено стать сыном предначертанной судьбы, то я не должен принимать на себя пожизненных обязательств до тех пор, пока моя судьба не станет явной". И действительно, он задумал столь грандиозное дело, что и сам не знал пока, куда заведёт его этот тернистый путь духовного спасителя.
   От своих учеников он не требовал так же придерживаться строгого образа жизни, ибо они сами старались во всём подражать своему Учителю.
   Одним из главных постулатов его учения была именно праведность. "Не несите в храм жертвенных животных, не платите денег священникам! - Вещал он людям. - Господь не нуждается в этих жалких подачках, всё и так принадлежит ему. Ваша праведная жизнь, отречение от всего злого - это и есть ваша главная и единственная жертва Богу Единому. Несите ему искренне душу свою, ибо она бессмертна, и только от вас зависит, куда попадёт она после кончины бренного тела, в ад, или рай".
   Долгое время он путешествовал со своими учениками по северным провинциям Палестины, проповедуя Новый Закон. В Галилее, Самарии, Десятиградии, в пределах Тира и Сидона его принимали более радушно, чем в Иудее, но пришло время отправиться в Иерусалим. Именно там, в центре еврейской культуры, должен был состояться триумф новой веры. За мессией следовало множество разного народа, и слава его была настолько велика, что при въезде в столицу простой народ радостно встречал процессию с пальмовыми ветвями в руках.
   Но далеко не всем нравился этот человек. Особенно его появлением было обеспокоено духовенство. Новое учение коренным образом шло в разрез с их верой, которая обеспечивала им безбедное существование. Они боялись и понимали, если не остановить этого человека, он разрушит прежние устои и их былую власть над народом. Светские власти тоже опасались народного любимца, полагая, что он может легко перейти от мирных проповедей к призыву свергнуть власть и самому стать царём. Йешуа, конечно же, понимал всю опасность своего положения, особенно после известия о казни Иоанна Крестителя, и не раз говорил ученикам об этом, ссылаясь также на пророчество Исайи. Те выказывали полную готовность следовать за ним до конца. Сам же он усиленно готовился к предстоящим ему смертельно опасным испытаниям.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   0x01 graphic

Иуда

   10. И пошёл Иуда Искариот, один из двенадцати, к первосвященникам, чтобы предать Его им. (от Марка, глава 14)
   ...
   Я читаю и помню - всё было не так:
   Нрав другой и одежда другого покроя,
   И Иуда скорее был друг, а не враг.
   То ли я говорил чересчур непонятно,
   То ль напрасно пришёл...
   Я смертельно скорблю.
   (Мая Асанова. "Гефсимания")
  
   ...
   Иуда Искариот был единственным сыном богатых еврейских родителей из Иерихона. После того как он стал последователем Иоанна Крестителя, родители-саддукеи отреклись от него. Оставшись без средств к существованию, он искал работу, когда его нашёл один из учеников Йешуа Нафанаил и пригласил присоединиться к ним. Иуда с радостью принял приглашение, так как много слышал о новом Мессии, а лишившись своего прежнего учителя Иоанна, мечтал следовать за новым учителем. Он стал последним из двенадцати избранных учеников, к тому же был единственным иудеянином среди них. Учение Нового Закона так полюбилось ему, что он искренне и всей душой проникся уважением и безграничным доверием к своему новому наставнику.
   Йешуа сразу почувствовал в новом ученике преданность и готовность к самопожертвованию. Они много беседовали наедине, и эти беседы убедили Учителя, что именно Иуда сможет выполнить то, на что не были готовы другие.
   - Друг мой, - обратился Йешуа к Иуде, - я увидел в тебе свет искренней веры. Ты пришёл ко мне последним, но, как никто другой, проникся моим учением. Готов ли ты пойти на смертельные испытания ради своей веры?
   - Да, Учитель, - пылко ответил молодой человек, - за тебя я готов отдать жизнь.
   - Не горячись. Отдать жизнь за меня готовы многие, но я прошу у тебя гораздо большей жертвы. Готов ли ты ради меня предаться публичному позору?
   - Я не понимаю тебя, Учитель, - в растерянности произнёс ученик.
   - Мне нужно, чтобы ты предал меня в руки Синедриона.
   - Предать!? - только и смог выговорить, поражённый Иуда.
   - Да, предательство! Потому я и спрашиваю, готов ли ты к столь суровому испытанию?
   - За что ты обижаешь меня, Учитель? Не для того я последовал за тобой, чтобы предать, а чтобы быть твоим верным последователем и скромным помощником в твоём мессианстве. Ты несёшь свет истинной веры заблудшим, и я счастлив согреваться в лучах твоего сияния.
   - Пойми, ты единственный, к кому я чувствую полное доверие. Я раскрою свой план, но ты должен поклясться, что скорее вырвешь себе язык, чем расскажешь об услышанном.
   - Клянусь! - с горящими глазами воскликнул Иуда, - вот нож, хочешь, я отрежу себе язык у тебя на глазах?!
   - Мне не нужна кровавая жертва. Твой язык пригодится тебе, когда ты понесёшь слово моё другим народам, в другие земли. Слушай же, и помни, ты поклялся!
   - Пусть на меня обрушатся любые кары, если я нарушу мою клятву! - в нетерпении прервал Иуда своего учителя.
   - Ты, конечно же, помнишь строки из Книги пророка Исайи, где говорится о страданиях и смерти Мессии? Пророк Захария и царь Давид тоже предсказывали, что грядущий спаситель человечества будет пронзён. Я хочу, чтобы это пророчество сбылось. Мне выпала тяжкая ноша мессианского служения, и я обязан пройти этот путь до конца. Я должен предстать перед судом Синедриона и быть осуждённым на смерть. Они с радостью осудят меня, так как боятся Нового Закона. Я представляю для них огромную опасность. Среди иерусалимского духовенства есть мои друзья, которые рассказали, что первосвященник Каифа на последнем заседании Синедриона называл меня самозванцем и лжепророком. Во Второзаконии есть слова: "но пророка, который дерзнёт говорить Моим именем то, чего Я не повелел ему говорить, и который будет говорить именем богов иных, такого пророка предайте смерти". Так вот, на основании этих слов Синедрион признал меня виновным, но схватить меня и привести приговор в исполнение своей властью они не имеют права. Нужно согласие римского прокуратора, а римское право запрещает казнить кого бы то ни было без веских оснований. Для римлян наши законы ничего не значат.
   - Учитель, ты хочешь умереть?! Ты хочешь нас покинуть?- растроганно вопросил ученик.
   - Таково пророчество. Мессия должен умереть за любовь к людям, и я не собираюсь отступать перед опасностью. К тому же, на суде я смогу обличить лживых первосвященников и тем самым восславить Господа нашего и его Новый Закон. Это будет невиданный процесс, на котором обвиняемый сам будет обвинять своих судий. Они, конечно же, приложат все усилия, и всё своё влияние для моей казни. Скорее всего, я буду распят, как поступают со всеми преступниками. Но ты не должен бояться моей кончины, я воскресну. Народу нужны чудеса. Это и будет моим главным чудом. Не удивляйся, я долго готовился к такому исходу. Встав на путь мессианского служения, я возобновил практику йоги и медитации, изученных мною в Индии. Я тренировал своё тело и достиг больших успехов. Мне теперь не страшна боль, моё сердце может настолько замедлять своё биение, что меня легко будет принять за умершего. Конечно, всё это не может дать полной гарантии, но ведь и ты готов был пойти на смерть, а я ради нового учения расстанусь с жизнью без колебаний. Но, всё же, воскрешение из мёртвых стало бы небывалым триумфом. Отец мой Небесный не оставит меня, ибо любовь его и милость безграничны. Теперь ты понял, для чего я толкаю тебя на это мнимое предательство?
   - Понял, Учитель! Для выполнения твоего гениального замысла, я готов на всё, - поражённый таким откровением, смиренно ответил Иуда.
   - Я научу тебя, как всё сделать. Завтра ты пойдёшь в Синедрион и за вознаграждение укажешь место, где я буду следующей ночью. Запроси больше, торгуйся. Тогда они поверят, что ты предаёшь меня из алчности, и пойдут за тобой. Ты приведёшь их в Гефсиманский сад и укажешь на меня. Стражники схватят меня, а ты немедленно уходи из города, ибо жизнь твоя после этого будет в большой опасности. Тебе будут мстить за меня. Я же не желаю твоей смерти, но более того, благословляю тебя на апостольское служение. Отправляйся в северные римские провинции. Там ты будешь проповедовать Новый Закон, а деньги, полученные от первосвященников, помогут тебе в этом. Береги себя. Мне жаль расставаться с тобою так скоро, но ты единственный, кому я могу поручить это опасное и секретное задание. Отец наш небесный милостив, он поможет мне, и мы когда-нибудь увидимся вновь.
   - Учитель, учитель, - только и смог вымолвить Иуда сквозь навернувшиеся слёзы.
   - Ну, ну, не надо, - ласково сказал Йешуа, обнимая ученика, - ты же мужчина, стыдись.
   Они стояли, обнявшись, а на глазах обоих блестели слёзы. Иуда терзался от предчувствия беды, грозящей любимому наставнику, а тот переживал за судьбу преданного ученика, не будучи уверенным в его безопасности.
   Потом была тайная вечеря с учениками и арест в ночном Гефсиманском саду. При аресте никто не оказал сопротивления, потому что Учитель строго запретил своим ученикам вступать в схватку. Иуда талантливо сыграл свою роль. Он даже подписал донос, в котором говорилось, что Йешуа из Назарета по прозвищу Мешиах объявил себя царём Израиля и призывал народ на восстание против римского правления. Всё вышло, как и было задумано. Арестованного преступника бросили в темницу, пытали, выбивая признания в подстрекательстве, а первосвященник Каифа с доносом в руках отправился в резиденцию римского наместника.
   Йешуа лежал на грязном каменном полу узилища. Его раны кровоточили. Но не боль этих ран терзала, боль души приносила ужасные страдания, ибо предугадывал он, что обрёк невинного человека, своего преданного ученика на позор и, может быть, на смерть.
  

Исход

   15. И сказал им: идите по всему миру и проповедуйте Евангелие всей твари.
   (От Марка, глава 16)
  
   Безразличие - само по себе не делает зла, но хуже предательства, ибо позволяет Злу торжествовать.
   ....
   Римский прокуратор Пилат Понтийский сейчас больше всего боялся народных волнений на подвластной ему территории. Он много повидал крови на своём веку, приходилось ему и жестоко расправляться с повстанцами. Надо сказать, что бунты и восстания против римской тирании возникали в провинциях часто, и подавлялись без особых церемоний. Солдаты империи безжалостно топили в крови любые проявления неповиновения, иногда вырезая и сжигая целые селения. Но теперь, в солидном возрасте, римскому прокуратору хотелось спокойной жизни. Впереди достойная обеспеченная старость, а потому лишние неприятности ему были ни к чему.
   Утром пятницы тринадцатого числа месяца Нисана первосвященник Каифа явился во дворец прокуратора с прошением об утверждении смертного приговора, вынесенного Синедрионом, четырём опасным преступникам. На аудиенции секретарь принял список из рук просителя и зачитал его наместнику.
   - Был ли совершён справедливый суд над приговорёнными? - вопросил Пилат сурово и, в то же время, равнодушно.
   - Да, прокуратор. Их судил Синедрион, вина их доказана, - ответил Каифа с поклоном.
   - Перед Пасхой полагается проявлять милость. Я хочу помиловать одного из них, - всё тем же казённым языком произнёс прокуратор. - Кого?
   - Варравана, - не задумываясь, ответил первосвященник.
   - Но у него руки в крови, он бунтарь! Может быть, того, на ком нет крови?
   - Тот, кого вы хотите помиловать, прокуратор, гораздо опаснее убийцы. Он покушается на власть императора и сам хочет стать царём. Он рушит основы нашей веры, совращая народ богохульными проповедями.
   "Плевать мне на вашу веру! Какое мне дело до этого грязного еврея! Восстания мне только не хватало!" - подумал прокуратор Пилат, но произнёс другое.
   - Это только твоё мнение, или так желает народ?
   - Да, прокуратор, я выступаю от имени большинства благоверных и добропорядочных граждан.
   - Да будет так!
   На этом аудиенция была закончена. Пилат Понтийский встал с кресла и, не прощаясь, направился во внутренние покои, сопровождаемый секретарём и охраной. Проситель, в почтительном поклоне, проводил взглядом римского наместника, и когда затихли шаркающие шаги, степенно удалился из дворца. Всё прошло как нельзя лучше. Каифа, конечно же, подготовил веские аргументы против обвиняемого Йешуа, и всеми средствами не допустил бы его помилования. Рассчитывал он и на боязнь прокуратора народных волнений, но это не пригодилось. Римский наместник с совершеннейшим равнодушием отнёсся к приговору, и лишь сохранил видимость соблюдения законности. Хотя ему и следовало бы лично допросить осуждённых на смерть, но он счёл это лишним для себя. Он наместник самого императора Римской империи! До того ли ему?
   А меж тем все приготовления к казни уже были закончены. Йешуа вместе с другими приговорёнными вывели из тюрьмы со связанными за спиной руками и погнали по улицам Иерусалима за городскую стену к возвышенности, называемой Голгофою. Там уже были приготовлены три столба с перекладиной. Толпа провожала несчастных узников в последний путь по-разному. Большинство посылало проклятия разбойникам и убийцам, и лишь немногие скорбно молились за единственного невиновного. Но и на его долю досталось оскорблений и плевков. А кто-то из стражников сплёл терновый венок и, с силой насадив его на голову истерзанного Йешуа, зло пошутил: "Это тебе царская корона, а к трону тебя на Голгофе гвоздями приколотят!" Шипы вонзились в кожу, и кровь струилась по измученному лицу несчастного. Волосы слипались от крови и на жарком солнце превращались в безобразные коросты. В усах и бороде тоже были видны почерневшие сгустки.
   Но телесные раны не приносили ощутимых страданий. Он давно научился устранять боль, готовился к этому заранее, а потому страдал лишь душевно, ибо план его был нарушен. То, на что он так надеялся, не сбылось. Враги словно предугадали его намерения и не дали возможности осуществить задуманное.
   "Как же так, - думал Йешуа, понимая, что их уже ведут на казнь, - а суд? Где же суд? Как они могли приговорить меня к смерти без суда?"
   - Почему не было суда? - спросил он одного из священников, сопровождавших его. - Я требую справедливого суда!
   - Заткни ему рот, - бросил священник стражнику.
   Увесистый кулак конвоира "украсил" лицо мессии ещё одним обильным кровоподтёком.
   Их распяли при большом стечении жадных до зрелища горожан. Когда гвозди вонзались в его плоть, он кричал. Кричал не от боли, а от беспомощности что-то изменить, от обиды и разочарования. Враг его оказался коварнее и умнее. Что он теперь мог предпринять? Чем поправить положение? Как выиграть эту невидимую битву?
   Постепенно он затих, совладав с собой внутренне. Теперь главное - выжить. Выжить, чтобы нанести ответный удар.
   Когда крест поставили вертикально, Йешуа обратил свой взор к небесам.
   - Боже, отец мой небесный, дай мне сил выдержать это испытание! В руки твои предаю я жизнь свою! Не дай скончаться в позоре и забвении! - взмолился он и более уже не произнёс ни слова.
   Глядя с высоты на толпу, собравшуюся вокруг места казни, он видел скорбные лица учеников своих, видел рыдания матери, прибывшей в Иерусалим перед Пасхой, заметил шевелящиеся в молитве губы и ещё одной Марии. Видел он и торжествующий взгляд Каифы.
   Но ещё один взгляд он выделил из толпы. Римский гражданин в белой тоге солидного возраста, но всё ещё крепкого телосложения стоял в первом ряду перед линией оцепления и что-то спрашивал у солдата. Они с солдатом были немного знакомы. Легионер видел этого римлянина ещё в доспехах центуриона, который теперь заслуженно вышел в отставку и получил в награду за безупречную службу земли в Палестине. Это был Пандира Крапс.
   Он приехал в Иерусалим по делам и, узнав о предстоящей казни, никак не хотел пропустить увлекательного зрелища. И вот теперь его взгляд встретился со взглядом одного из распятых преступников. Что-то дрогнуло в его суровой душе, никогда не знавшей жалости. Он будто услышал что-то, будто что-то понял, будто узнал его. Расспросив солдата, выяснил, что никогда не встречал этого человека, и постарался успокоиться. Но, всё же, смотреть на дальнейшие мучения обречённого ему уже не хотелось. Пандира поспешно выбрался из толпы и покинул Голгофу.
   Знал ли Йешуа, чей взгляд привлёк его в этой толпе? Пожалуй, нет. Но, обращаясь к этому римлянину, он говорил всем: "Покайтесь, грешники, ибо не ведаете, что творите! Кровь моя на вас и детях ваших!".
   Биение его сердца почти прекратилось, дыхание остановилось. Кожа быстро побледнела, и тело стало остывать. Сознание отделилось, как когда-то в пустыне. Дальнейшее он наблюдал со стороны. Видел, как вскоре тело его перестало подавать признаки жизни. Видел, как стражники дубиной ломали кости ног двум живым ещё преступникам, чтобы те быстрее скончались. Ему же кости не сломали потому, что, командовавший солдатами оцепления, центурион Лонгин не позволил сделать этого.
   - Этот уже мёртв, - сказал Лонгин, когда стражники подошли к кресту Йешуа.
   - Но, центурион, мы должны это сделать, дабы убедиться в его смерти.
   - Этот бедолага и так понёс незаслуженное наказание, не стоит ещё издеваться над его мёртвым телом, - ответил центурион.
   - А вдруг он не умер? - настаивал на своём стражник.
   - Умер, смотри, - и с этими словами он ткнул копьём распятого в правый бок. - Видишь, он даже не дёрнулся, и крови почти нет. Он мёртв. Уходите!
   Стражники нехотя послушались римского воина и удалились.
   Лонгин знал распятого, вернее, слышал его проповеди. Это случилось совершенно случайно, но слова праведного человека запали в языческую душу. Нет, конечно же, он не отрёкся от своих богов, и не собирался вступать в ряды последователей этого, так называемого, мессии, но понять несправедливость приговора, вынесенного доброму человеку, было не сложно. Помочь этому бедняге избежать смерти воин не мог, но и надругательства над мёртвым телом он позволить не хотел. Ткнув копьём, он не причинил большого вреда телу. Опытная рука пронзила только кожу, и наконечник прошёл вдоль рёбер, не проникнув в грудную клетку.
   Когда все распятые испустили дух, оцепление было снято, и к телам казнённых допустили родственников.
   - Боже, за что, за что это ему! - захлёбываясь рыданиями, голосила мать-Мария у подножия креста. - Господи, меня нужно было наказывать, а не его!
   - Не гневи бога, не взывай себе кары, - в испуге умоляла Мария Магдалина, поддерживая безутешную мать.
   - На мне смерть его, я всё время толкала его на этот путь, и мне место на этом кресте! Мне, мне, мне!
   Когда несчастная мать беспомощно упала в пыль, небо потемнело в мгновение ока и огромные молнии раскололи грозовые тучи. Грянувшие громы оглушили и разогнали оставшихся зевак. Лишь две женщины мокли под ливнем, и не хотели уходить.
   - Убей меня, Господи, пошли эти молнии на мою голову! - срывая голос, кричала мать, обращаясь к небу.
   Но не молнии били в неё, а лишь упругие струи дождя смывали с лица грязные разводы.
   Вечером тело Йешуа сняли с креста, омыли и, завернув в погребальные пелена, похоронили в склепе Иосифа Аримафейского.
   В воскресенье Иосиф обнаружил свой склеп вскрытым. Тело мессии исчезло. Он незамедлительно сообщил об этом скорбевшим ученикам и матери умершего.
  
   ... Йешуа приходил в себя долго. Тело никак не хотело слушаться. Но постепенно мышцы набирали силу, чувства возвращались. Это было похоже на тяжкое пробуждение от болезненного сна. Первое, что увидел он, открыв глаза - было озабоченное и усталое лицо Марии Магдалины.
   Первым чувством была боль. Болело всё тело. Саднило опухшее от тюремных побоев лицо, ныли проколы на руках и ногах, кровоточила рана в правом боку. Из-за огромного кровоподтёка почти не открывался левый глаз. Но, всё же, он был жив, он пришёл в сознание, вернее, сознание вернулось в тело.
   - Слава богу, ты воскрес! - просияли глаза Марии.
   В ответ раздалось лишь невнятное мычание. Он не смог произнести ни слова; опухший язык совсем не слушался, и, похоже, во рту не хватало нескольких зубов. "Странно, - усмехнулся про себя Йешуа, - а где же зубы? Меня так много били, что я даже не заметил их отсутствия. О, Боже, отец мой небесный, я выжил! Благодарю тебя, Господи! Это ещё не победа, но решающее сражение я выиграл".
   - Тихо, тихо, любимый, потерпи, я с тобой, мы в безопасном месте, - с нежностью произнесла девушка.
   "О, ангельское создание, - подумал он, и взгляд его просиял, - какое мужество, какая сила души!"
   И он вновь закрыл глаза, но теперь это был просто сон. Спокойный, радостный сон, дарующий отдых и восстановление сил.
   Целый месяц в Иерусалиме носились странные слухи о воскрешении мессии, распятого на Голгофе. Поговаривали, что он вышел из склепа, где похоронили его истерзанное тело, совершенно невредимым.
   - Ерунда! - отвечали скептики, - никто ещё не воскрес после казни.
   Подобными слухами обеспокоились и власти. Каифа даже послал своих людей к склепу, где был погребён казнённый преступник, и те действительно не обнаружили мёртвого тела на месте. Это обстоятельство совсем не радовало первосвященника. Он не верил в действительное воскрешение, но его раздражало упорство последователей этого человека. "Они теперь будут всячески уверять народ, что их учитель воскрес, и что он сын божий, что он истинный мессия. Нужно, во что бы то ни стало, отыскать тело этого самозванца!" - подумал он и отдал приказ своим соглядатаям.
   Но не так-то просто отыскать в большом городе и его обширных окрестностях нужного человека, а тем более, если его прячут верные друзья.
   Через месяц Йешуа был почти здоров. Раны оставили на теле лишь шрамы, кровоподтёки исчезли без следа, силы восстановились.
   - Пришла пора явиться перед миром, - заявил однажды мессия.
   - Это опасно, учитель, - ответили обеспокоенно Мария и Лазарь, в доме которого и скрывали больного.
   - Всё в этой жизни опасно, - усмехнулся Йешуа. - Спасибо тебе, друг мой Лазарь, ты подвергал себя и свою семью опасности, укрывая меня. Воздастся тебе за доброту. Ты, Мария, пойдёшь к Петру и передашь, чтобы собрались ученики мои в это воскресенье у подножия холма близ Вифании. Я явлюсь им воскресшим!
   Пётр не поверил Марии, но собрав всех учеников, всё же, отправился с ними в указанное место. Одиннадцать человек бурно обсуждали неожиданную новость по дороге и даже на месте продолжали спорить о возможности воскрешения их учителя.
   - Стыдитесь! - вдруг раздался громкий назидательный глас.
   Все собравшиеся обернулись на голос и замерли в изумлении. Они были так увлечены спором, что совершенно не заметили, как кто-то подошёл к ним, и уже долго стоял, прислушиваясь.
   - Неверие! Опять неверие! И это мои ближайшие ученики!? Вы, наверное, ожидали, что я стану новым царём Израиля, а я был казнён, как преступник. Может быть, вы мечтали стать новыми вельможами при моём дворе, а стали так же гонимы властью, как и я.
   Он стоял перед ними на возвышении так, что Солнце образовало огненный ореол вокруг его головы. Белоснежные одежды и поседевшие волосы сверкали в лучах склоняющегося светила. Это эффектное появление поразило всех до глубины души. Словно поражённый ударом, Пётр рухнул на колени и, онемев от восторга, лишь, широко распахнув глаза, хватал ртом воздух. Остальные ученики последовали его примеру.
   - Вы ли, кого я назвал апостолами новой веры, вы ли позволили себе малодушно усомниться? - вешал мессия. - Сбылось речённое пророками: я был распят и пронзён, но воскрес, ибо Господь, милостивый и всемогущий, послал меня в этот мир спасать людские души. Как мог я умереть? Но не власть земная мне уготована, а царство небесное, как и всем, кто несёт свои чистые помыслы Господу.
   - Ты ли это, учитель? - первым пришёл в себя Матфей Левий.
   - Я, братья мои, я, - смягчившись, ответил мессия, - видите эти шрамы на руках моих и ногах, а вот и рана от копья, пронзившего меня на кресте, - он показал ученикам руки и шрам на правом боку, - я тот, кто вёл вас. Неужели я так сильно изменился?
   - Прости, учитель, мы сомневались, но уж очень всё это необычно для понимания простых смертных, - вступил в разговор Пётр.
   - Ничего, это и понятно, - улыбнулся Йешуа, - обнимите меня, братья мои. Я не дух, я живой.
   Ученики радостно бросились к нему, обнимали, пожимали руки и целовали в щёки. Потом они присели на траву вокруг своего наставника, и беседа их затянулась до самого заката.
   - А где Иуда Искариот? - спросил учитель в завершении беседы.
   - Он сбежал! Мы искали его всюду, чтобы отомстить. Мы хотели его повесить в том месте, где он тебя предал, - раздалось сразу несколько голосов.
   - Опять вы ничего не поняли, - с показной грустью произнёс мессия, но в душе возликовал, ибо его скорбные предчувствия не подтвердились, - предначертанное должно сбыться по воле Господа. Кто дал вам право решать судьбу этого человека? Его тело и душа принадлежат только Всевышнему. Никогда больше не вздумайте желать смерти кому-либо. Даже на войне! Вы апостолы, вы несёте мир, добро, спасение. Пусть этот мир пока несовершенен, но вы разнесёте благую весть нового учения по всему свету. Зёрна упадут в почву и дадут всходы. Если бережно взращивать их, они принесут обильные плоды. Вот ваша цель, вот ваша миссия. Идите туда, куда каждому из вас назначено. Какие бы трудности и кары не выпали на вашу долю, не отрекайтесь больше никогда, будьте крепки душою своею в вере вашей.
   - Мы клянёмся тебе, учитель, - хором ответили апостолы.
   - Прощайте, братья мои, теперь вы учителя, теперь вам предстоит пройти моим тернистым путём, - он поднялся, обнял каждого и стал спускаться в низину, застланную вечерним туманом.
   Одиннадцать апостолов, молча, провожали взглядом своего мессию, а когда он совершенно скрылся в тумане, налетевший вдруг порыв ветра, подхватил туманное облако и погнал его к вершине холма, где оно быстро растаяло.
   - Он вознёсся, - тихо выдохнул Андрей.
  
  
   Февраль 2013г.
  
  
  

Николь

   Если не нравится своё
   отражение в зеркале,
   смотри в глаза любимого
   человека.
   (В. Железнов)
  
   Вокзал - место шумное. Здесь сходятся и расходятся пути многих людей. Кто-то встречает прибывших друзей, кто-то провожает отъезжающих родственников, кто-то по служебным делам приехал в другой город, а кто-то сам по себе отправляется в путь. Кругом шум, суета, множество разных лиц, все спешат, не обращая внимания на других, шуршат и перестукивают по плиткам перрона колёсики чемоданов, а над всем этим витает металлический голос вокзальных громкоговорителей. Но случайно твой взгляд выхватывает из толпы чьё-то лицо.
   Вот деловито спешит носильщик, покрикивая на толпу и толкая впереди себя тележку с поклажей. На тележке четыре больших красивых чемодана и пустая клетка для животного. Само животное испуганно прижимается к груди своей гламурной хозяйки. За носильщиком девушка еле поспевает на высоченных каблуках супермодных сапог из кожи питона, в которые упакованы её точёные ноги "от ушей". Весь её вид говорит о том, что мир лежит под этими самыми каблуками. Она уверенна в себе и смела в отличие от ушастой дрожащей собачки, что таращится на её мир ошалевшими круглыми глазами. Лет ей около тридцати, стройна, высока, красива. Такие правильные лица, как у неё не сходят с обложек журналов. И вышагивает она как на подиуме, хоть и торопится.
   Лицо этой красотки показалось мне удивительно знакомым. Не потому, что такие лица глядят на нас ежедневно с экранов телевизоров и рекламных плакатов, а просто что-то неуловимо знакомое было в нём. Пожалуй, она привлекла моё внимание именно своим ярким видом, разительно контрастирующим с однообразной серой толпой пассажиров.
   А потом я увидела его.... И он, по понятной причине, заинтересовал меня больше, нежели платиновая блондинка с вытянутыми в струнку волосами.
   Молодой мужчина тащил левой рукой большой синий чемодан на колёсиках, а на правой у него повисла беременная жена. Ну, конечно, это его жена. Не с беременной же любовницей этот красавчик отправлялся в путь. Красавчик? Да, он был красив, красив по-мужски. Некоторая женственная мягкость совсем не портила его волевое лицо с правильными чертами. Короткая стрижка светлых волос дополняла мужественный образ. На нём был элегантный лёгкий костюм и бежевые туфли, в тон костюму. Под пиджаком ярким пятном выделялась оранжевая футболка, удивительным образом, выглядевшая совершенно гармонично с летним костюмом. Под одеждой угадывалось подтянутое спортивное тело. Лет ему, на первый взгляд, немного за тридцать. Он тоже выделялся из общей массы.
   Сначала меня привлёк его облик, смутно знакомое красивое лицо, но потом, присмотревшись, поразила забота и нежность по отношению к жене. Они двинулись, когда объявили посадку, но пропустили всю толпу вперёд, и видно было, что именно он тщательно выбирал дорогу, направляя своё бесценное "сокровище", чтобы случайно не толкнули, не зацепили чемоданом. Кстати сказать, "сокровище" было лет на десять младше его, но ничего особенного собой не представляло, так себе, типичная домашняя клуша. Хотя, объективности ради, можно сказать, что она, возможно, была симпатична до беременности, но сейчас от её привлекательности не осталось и следа. Утиная походка, матрёшечная фигура, дурацкий хвост поблёкших волос, и в минимальном макияже опухшее лицо с расплывшимся носом. Всё это было облечено в просторный балахон и накрыто широкополой сетчатой панамой. Я даже посочувствовала. Видно, первая беременность давалась ей тяжело и с осложнениями. "Ну, милая, за что боролась, на то и напоролась! Это тебе компенсация за заботливого мужа-красавца!" - подумала я, и поймала себя на мысли, что ревную. "Фу, какой вздор! - тут же приструнила я себя. - Чего это я?! Какое мне дело?"
   Но чувство это, похоже, родилось из зависти. Да, я поняла, что не столько ревную его, сколько завидую ей. Завидую по-доброму, не смотря на её незавидное состояние. Мужчины обо мне так никогда не заботились. Признаться, их у меня и было не так много. И это ощущение зависти не покидало меня всю дорогу.
   Оказалось, что мы едем в одном вагоне. "Какое забавное совпадение!" - подумала я.
   Блондинка модельной внешности со своими вещами опередила нас не на много, но надолго задержала с посадкой в вагон. Носильщик таскал её чемоданы в указанное купе, а она всё это время оставалась на платформе перрона, успокаивая свою нервную собачонку.
   Красотка закончила погрузку, рассчиталась с носильщиком, не забыв чаевые, и скрылась в тамбуре. За ней подошла очередь супругов. Муж давно уже предъявил проводнику билеты с паспортами и лишь дожидался возможности беспрепятственно войти в вагон. Первым делом он бережно препроводил под локотки свою благоверную в тамбур, а уж потом вернулся за чемоданом. И тут впервые наши взгляды мимолётно встретились. "Чёрт возьми, но ведь это лицо мне кого-то, действительно, напоминает. Где я могла видеть его?" - мелькнула мысль. На какое-то время суета перед отправлением поезда отвлекла меня и от этой парочки, и от хозяйки собачки, но когда всё улеглось, я вновь задумалась о них, и мучительно пыталась вспомнить. Почти всю дорогу я провела в коридоре, надеясь увидеть их ещё раз и вспомнить, тем более что соседи по купе оказались на редкость скучными людьми. Один уткнулся в свой ноутбук, и пропал в нём, двое других спали всю дорогу на верхних полках. Всё хоть какое-нибудь развлечение. Увидеть его не составило труда. Он часто выходил из купе, то за водой к титану, то выносил мусор, то заботливо провожал свою "матрёшку" в туалет и терпеливо ждал её у двери. Своих нужд, казалось, у него не было, весь он был погружён в заботу о жене. А с какой нежностью он к ней обращался! Девица же выходила из соседнего купе не часто, но подолгу прогуливалась со своей четвероногой подружкой в коридоре. Я мучительно пыталась растормошить свою память, и тщательно копалась в самых дальних её закутках. Меня это всё "заводило".
  

...

   Тот вечер в клубе я помню хорошо. Хоть и было это давненько, была я тогда совсем девочкой, но память сохранила те события в подробностях.
   Сюда мы пришли с Вероникой просто "оттянуться". Нырнуть в грохот музыки, укрыться от бытовых проблем в толчее, попрыгать на танцполе, покричать от души. Короче, "зажигали" по-полной. Тем более что не так часто выпадали общие выходные. У неё бизнес, у меня учёба. Разбегались по утрам и встречались только вечером. Что поделаешь, бешеный ритм большого города не оставляет времени на праздность. Но мы очень старались разнообразить свою жизнь, и часто это нам удавалось. Менялись клубы, театры, бары, тусовки, но непременно мы с Никой были вместе. Были знакомства, были друзья, но она была для меня всегда интересна и незаменима. Днём я скучала без неё, ночью радостно засыпала рядом с ней.
   Напрыгавшись до одури, мы взяли ещё по одному коктейльчику и, взобравшись на балкон, рухнули на диванчик в дальнем уголке, обнаружив там свободные места. Смеясь, сбросили туфли и, переводя дыхание, присосались к трубочкам. Внизу бесновалась толпа. Разноцветные прожектора выхватывали из полумрака разгорячённые лица, стробоскопы вспыхивали в сумасшедшем ритме музыки. Но здесь, на балконе, было уютно, намного тише, и можно было даже разговаривать, не напрягая голоса. Владельцы клуба позаботились об отдыхе своих гостей. Все динамики были направлены на танцующих.
   - Уф! - выдохнула Вероника, оторвавшись от коктейля, - Устала!
   - Ну, ты сегодня, великолепна! - с восхищением отозвалась я. - Танцуешь ты, аж завидно. Почему я такая корявая?
   - Ты прелесть, Санечка, ты ангел, - чмокнула она меня в нос, - ты совершенна в том, какая есть! Для меня ты лучше всех!
   - Ты всегда так говоришь, а заглядываются все на тебя, - шутливо обиделась я.
   - Глупенькая, да если бы какая морда на тебя глаз положила, я бы в эту морду так вцепилась, что ой-ёй-ёй...
   - Да уж, это ты можешь, - согласилась я.
   При всей своей сногсшибательной красоте и изысканной манере поведения, она, действительно, могла постоять за себя и словом, и делом. А уж из-за меня перегрызла бы обидчику горло.
   - Я вся мокрая, и сейчас буду ещё мокрее, побежали в туалет, - Ника стала спешно надевать туфли.
   - А я не хочу. Отдохну.
   - Ну, поскучай тут, а я быстренько. Ладно?
   - Буду скучать, - скорчив гримасу с надутыми губками, отшутилась я.
   Она грациозно встала и с достоинством прошествовала к лестнице на первый этаж. Я восхищённо провожала её взглядом. Как же она была прекрасна в золотой чешуе своего коллекционного платья, плотно обтягивавшего её несравненную фигуру. Это короткое платьице стоило огромных денег. Мне она никогда не говорила о своих затратах, но ведь я понимала, что одна из последних моделей этого сезона дёшево стоить не может. Но это только очень дорогая оправа к совершенному бриллианту, каким было для меня её тело. Она понимала толк в шмотках, и мне привила вкус к хорошей одежде. Я теперь в этом кое-что смыслю, только благодаря ей.
   Пока я любовалась своей лучшей подругой, не заметила, что сбоку меня кто-то разглядывает.
   - Простите, девушка, у вас здесь не занято?
   Я оглянулась на голос, а потом вокруг. И действительно, только за нашим столиком было свободно.
   - Ну, если больше негде, присаживайтесь. Но я не одна, с подругой.
   - Я вас постараюсь долго не беспокоить.
   Она мягко опустилась на краешек дивана и лёгким взмахом руки позвала официанта.
   - Добрый вечер, - склонился перед ней молодой человек, - что будете заказывать?
   - Кофе, пожалуйста, ваш фирменный и..., пожалуй, пирожное "Эверест".
   - Может быть, коктейль? - предложил официант.
   - Спасибо, мне нельзя.
   - Жаль, вечер уже в разгаре, - обескураженный скупым заказом, официант отправился в бар.
   Она застенчиво улыбнулась в мою сторону, как будто извиняясь, и отвернулась к залу.
   Что такое пирожное "Эверест", я не знала, но когда принесли заказ, подумала: "Пожалуй и эту вершину тебе тоже нельзя брать. Вам, моделькам, вообще ведь ничего нельзя". А то, что она модель, я догадалась по её формам. Типичная подиумная шагалка. Высокая, поджарая, длинноногая, плечи не шире бёдер. Стандартное лицо овальной формы с правильными чертами, обрамлено светлыми локонами, точный цвет которых в полумраке определить было трудно, и только грудь, разве что, немного больше положенного. Таких трудно не узнать, они на всех обложках и рекламных плакатах. И одета она была тоже как на обложке модного журнала. Дорогущие дизайнерские джинсы плотно обтягивали худые бёдра, а сверху было нечто бесформенное, но восхитительное в своей оригинальности, кстати, удачно скрадывающее большую грудь. Туфельки, честно сказать, вызывали зависть. Блестящие побрякушки тоже стоили немалых денег. А вот макияж явно она делала себе сама. Слишком ярко и грубовато, даже для ночного клуба. Разглядеть в сумраке маникюр не удалось, но мне показалось, что ногти накладные. Она была одного роста с Вероникой, но, ни в какое сравнение с ней не шла. Вешалка - да и только, а Ника - это красота, богиня. Ведь она - Ника!
   Вскоре вернулась моя подруга. Она ещё издалека заметила гостью за нашим столиком, и с плохо скрываемым подозрением поздоровалась, усаживаясь рядом со мной. Какое-то время мы сидели молча, а наша соседка аккуратно раскапывала ложечкой и с аппетитом уплетала свой "Эверест", запивая маленькими глотками кофе. Первой не выдержала Вероника.
   - Что эта ... тут делает? - шепнула она мне на ухо.
   - Ну, видишь, свободных мест совсем нет, она попросила разрешения, мне неудобно было отказать, - так же шёпотом ответила я.
   - Ох, уж эта мне твоя святая простота, - вздохнула она в самое ухо.
   - Да ладно тебе. Уже ревнуешь?
   - А разве вам можно? - без обиняков обратилась Вероника к соседке. - Вам ведь лишний вес - крах карьеры.
   - Простите, что? - недоумённо спросила модель.
   - Я говорю, вам моделям ведь нельзя этого есть, - с лёгким сарказмом ответила моя подруга.
   - Ах, это, - кивнула та на пирожное и стыдливо потупила взгляд, - да, запрещено, - а потом добавила, как бы извиняясь, - но ужасно хочется.
   Голос её приятного тембра звучал чуть низковато, но, несомненно, это ей шло.
   - Ай-яй-яй! - съязвила Вероника.
   - Сегодня сбежала от всех. Хочется "оторваться". Сто лет пирожных не ела, - и потом игриво добавила. - Девочки, вы ведь никому не скажете.
   Мне её стало, искренне, жаль. Жаль всех тех девчонок, которые так рвутся на подиумы, а потом страдают от жестоких диет и строгого режима. А что их ждёт впереди? Одна из тысячи продолжит карьеру в модельном бизнесе, а многие просто окажутся не у дел. Ими попользуются и выбросят, как надоевшие игрушки. Хорошо, что у меня не модельная внешность. Меня никогда не возьмут туда, а мне этого и не надо. У меня другая цель в жизни.
   - Да, конечно же, не расскажем, - рассмеялась я.
   Это сняло некоторую напряжённость между нами.
   - А чего же только кофе? - подзадорила Вероника, - может, текилки для отрыва?
   - Ой, алкоголь я не пью, нельзя мне, - опять виновато сказала девушка.
   - Что, "башню срывает"? А, подруга? - уже весело прикалывалась моя слегка захмелевшая спутница, быстро перейдя на "ты".
   - Угу, - кивнула моделька и лукаво улыбнулась.
   - А чего одна?
   - У меня нет бойфренда, - с сожалением призналась соседка и уверенно добавила. - Пока нет. А вы, почему одни?
   - Вот тут ты не права, мы не одни, мы вдвоём, - весело отозвалась Вероника и без всякого стеснения легонько поцеловала меня в мочку уха.
   - А, так вы парочка?! - её ресницы вспорхнули, и она вопросительно сделала характерный жест, потерев друг о друга указательные пальцы, - Как интересно!
   - А ты, не из розовеньких? - прищурив ресницы, посерьёзнела Вероника.
   - Ой, девочки, что вы! - и, спохватившись, добавила. - Но я не осуждаю. Это ведь тоже по любви. Да? Всем хочется любить и быть любимыми.
   - Ну, тебе-то особо переживать не стоит. Только торопись, папиков на всех не хватит! А то давай, мы тебе сейчас прямо здесь сторгуем молодого жеребчика.
   Мы продолжали непринуждённо болтать со своей новой знакомой.
   - Меня зовут Николь, - представилась она.
   - Я, Вероника, это Александра, - за двоих представилась моя подруга.
   Но чем больше мы болтали о разных пустяках, тем больше менялась в лице Вероника. Как будто она вновь начала что-то подозревать.
   Отдохнув, мы снова спустились на танцпол. Я прыгала и "зажигала" от души. Ника, как всегда, виртуозно владела своим телом и грациозно извивалась, сверкая чешуёй в отблесках стробоскопа. А вот Николь была несколько скована. Вероника, пытаясь её расшевелить, легонько подталкивала, брала за руку, кружилась вокруг, но без особого результата. Я просто не придала этому значения потому, что мы уже "приговорили" по паре бокалов, а она веселилась на трезвую голову.
   Напрыгавшись, все дружно отправились в дамскую комнату. Нужно было поправиться и прочее.... И вот там случилось нечто, совсем для меня неожиданное.
   Вероника, улучив момент, когда Николь заходила в свободную кабинку, втолкнула её внутрь и заскочила сама. Я видела, как они уединились, и стояла, растерявшись, тупо взирая на закрытую перед моим носом дверь. Сначала во мне взыграла ревность. Как же; моя лучшая подруга, моя любимая подруга, на моих глазах уединилась с новой знакомой, а я стою тут, как лохушка. Я дёрнула ручку на себя и дверь легко распахнулась. То, что я увидела, ошеломило меня ещё больше. Николь сидела на унитазе, а верхом на ней восседала Вероника. Она была в ярости.
   - Так как тебя зовут, красотка? - и, обернувшись ко мне, прошипела. - Сторожи дверь, Сашка, пока я с ним разберусь!
   "С ним! С кем это - с ним?" - недоумевая, соображала я, но послушно закрыла дверь и стала прислушиваться к происходящему в кабинке. Между прочим, никого из девушек, видевших, как они уединились, это не поразило. Такое случается часто. В этом клубе собирается разная публика. И однополые влюблённые парочки, вроде нас, тоже. Никого этим не удивишь.
   - Ну, что тебе от нас надо, педрилка? - яростно шептала за дверью Вероника.
   Потом послышалась какая-то возня, приглушённые возгласы, шёпот. Явно Вероника оказалась сильнее и не давала своей жертве вырваться.
   - Да, да, я всё расскажу. Только не бейте, Вероника, прошу, - всё ещё на "вы" умоляла Николь.
   Выясняли они отношения не больше пяти минут. Какой между ними был диалог, я не разобрала. Невнятный шёпот заглушался болтовнёй прихорашивающихся девиц и доносившейся из зала музыкой. Шумела вентиляция.
   Наконец дверца кабинки открылась, и торжествующая Вероника плавно выпроводила помятую, слегка растрёпанную Николь.
   - Девочки, подождите меня немного, я сейчас, - с намёком улыбнулась моя подруга и вновь захлопнула дверь, щёлкнув замком.
   Ну да, конечно, она ведь так и не успела сделать то, что положено делать в подобных местах. А я так и не зашла в кабинку, стояла и пьяно смотрела, как Николь оправляет свой наряд и поправляет макияж перед зеркалом.
  
   Всю дорогу в такси я пыталась осмыслить, что же произошло. Зачем мы втроём едем сейчас к Веронике. Но мысли путались, коктейли здорово ударили в голову. И ужасно хотелось в туалет. А они молчали всю дорогу. Николь была подавлена, моя подруга, напротив, выглядела довольной. И лишь дома до меня дошло, почему Вероника назвала Николь педрилкой и с кем "с ним" она разбиралась в туалете. В квартиру мы поднялись часа в два ночи.
   - Познакомься, Санечка, - указывая на Николь, хмыкнула Вероника.
   - Мы уже знакомы. Я, вообще-то, ничего не понимаю, что произошло? Что за разборки вы устроили в клубе? Вы что разыгрываете меня? - и бросилась туда, куда хотела всю дорогу.
   - Нет, ты познакомься с нашим новым другом, - бросила вдогонку Ника.
   - С другом? - "затормозила" я, обернувшись.
   - Да, Александра, я - Николай, - сказала, нет, теперь уже сказал тот, кто только минуту назад был для меня Николь.
   - Ты не Николь? - совсем глупо переспросила я.
   Видно, выражение моего лица было так несуразно и комично, что они обе, или оба, рассмеялись. Он сдержано хихикал, а она просто ухахатывалась над моей тупостью. К тому же я нетерпеливо переминалась на плотно сжатых ногах, пытаясь удержать, рвавшийся наружу поток.
   - Санечка, милая, не тупи, лучше поторопись, - указала она взглядом мне ниже пояса. - А ты, - обратилась она к Николаю, - дуй в душ, от тебя мужичатиной несёт. Вспотел, как загнанная лошадь! От страха, что-ли? Справа белые полотенца для гостей. И белый халат после накинь. А я пока чаем займусь.
   После душа Николай оказался вполне нормальным парнем. Без маскировки он выглядел высоким юношей с немного женственным лицом и тонкими руками. Свои длинные, пепельные с золотом, волосы он собрал в хвост на затылке и теперь выглядел почти так же, как и многие молодые люди. Вот так сюрприз! Хорошо играл парнишка. Очень, очень естественно. Я бы и не подумала. А вот Вероника раскусила его. Что значит жизненный опыт! Мы тоже по очереди сбегали в душ и собрались на кухне за чаем.
   Чай давно остыл, хмель выветрился, за окном серело предрассветное небо, а мы всё слушали его. Он откровенно всё рассказал про свою не такую уж долгую жизнь. Излил нам свою душу, открыл самую сокровенную тайну:
   - Знаете, я никак не мог понять, почему родители стригут меня так коротко, ведь на коротких волосах невозможно заплести косички и завязать красивые пышные бантики. Возмущался, что нельзя носить платьица, туфельки, шапочки с забавными ушками и помпончиками, яркие курточки. Почему им можно, а мне нельзя? Чем они лучше, что имеют право, носит такую красивую одежду? Подрастая, приходилось мириться с тем, что в компании мальчишек нужно гонять по улице в поисках приключений. Приходилось играть в войну, а хотелось играть в куклы, припрятанные под кроватью, и которых я заботливо пеленал перед сном. Гонял кошек, хоть очень было их жаль, хотелось приласкать каждую из них и нянчиться с котятами. Как я завидовал девочкам, которые играли во дворе своей кучкой. Они укладывали спать кукол в домике, а мне приходилось бросаться в них песком, как делали другие мальчишки. Несколько раз я пытался подружиться с девочками, поиграть с ними, но те сторонились меня и прогоняли обратно к приятелям. Родители, конечно же, замечали мою тягу к девчоночьим играм. Мама, наверняка, сразу обнаружила мой тайник под кроватью, но они полагали, что это с возрастом пройдёт, а на все мои вопросы отвечали однозначно: "Ты же мальчик, а мальчики в куклы не играют. Так положено. Так нельзя". И покупали мне солдатиков, машинки, пистолетики. А я играл в куклы. Играл, всячески скрывая это. Настоящих кукол я достать не мог, а потому играл бумажными. Были такие журналы с куклой и одеждой для неё. Я это всё аккуратно вырезал и примерял. Даже сам рисовал моим бумажным подружкам новые наряды. Клеил им домики и кроватки, в которые заботливо укладывал спать. Потом у меня появилась настоящая кукла. Я выпросил её у своей двоюродной сестры, а та соврала родителям, что потеряла на прогулке. Как же я радовался своей любимице, как холил и лелеял её. Тогда это была самая большая ценность для меня и самый страшный секрет, который я прятал в самом тёмном углу чердака, куда залезал без лестницы, рискуя свалиться. Эта кукла и сейчас, наверняка, там.
   Школа принесла одни неприятности. Постепенно я отошёл от компании своих друзей, а одноклассницы меня не принимали всерьёз. Дружил я только с одной девочкой из соседнего дома. Угловатая, больная и некрасивая, она тоже была изгоем в своём классе. К тому же оба мы учились отлично, а отличников обычно недолюбливают сверстники.
   До окончания школы мы так и дружили, проводя всё свободное время вместе. Непоправимым ударом стала для меня смерть моей подружки. Болезнь доканала её. Последние месяцы она уже не ходила, и я просиживал у её постели все вечера. После окончания школы я поклялся жить и за неё тоже. Собрал вещички и сбежал из дома поступать в университет. Кем я буду, для меня давно уже было определено. С большим трудом удалось поступить на факультет эстетики и дизайна. А скольких трудов стоило выжить в огромном городе. Это заставило забывать на время о многом личном, о том, что творилось в моей израненной душе. Но иногда я не мог себя сдерживать. Тайком переодевался в женскую одежду и наслаждался этими минутами наедине с собой. Чего мне это стоило, вы себе не представляете. К каким только ухищрениям я не прибегал, чтобы достать эти заветные вещи. А ведь ещё нужно было найти укромное место для этого праздника моей тайной жизни.
   Что такое секс с женщиной, я не знал долгое время, оставаясь девственником вплоть до окончания университета. Но на вечеринке однокурсников по случаю выпуска, подвыпившие сокурсницы на спор затащили меня в постель. Я даже сначала обрадовался, что смог стать мужчиной. Надеялся, что это избавит меня от навязчивой мысли. В постели я хоть и неумело, но с усердием прилагал все усилия. Двум девушкам это, несомненно, понравилось. Понравилась моя нежность, моё неумелое старание, трепетная страсть, и бурные оргазмы, которые сотрясали меня в эту ночь три раза. Но когда утром я вспоминал этот первый секс, мне ещё больше захотелось оказаться на месте одной из них. Они блаженствовали, получали несравненное удовольствие. Им было во много раз лучше, чем мне, они так наслаждались своим положением, что не было сил сдержать слёзы разочарования. Я укрылся в ванной комнате и разрыдался, давая полную волю своим чувствам. Рыдал, искренне жалея себя и ту девочку, что никогда не знала и никогда уже не познает такого наслаждения.
   Излив тогда все слёзы, я залез под холодный душ и твёрдо всё для себя решил. Решил, что буду красивой и соблазнительной, буду носить восхитительные наряды, буду любить и наслаждаться жизнь. Той прекрасной жизнью, которая могла бы быть у моей подружки, и которая будет у той, кем я стану. Только нужно торопиться. Молодость пройдёт быстро, а так много надо успеть в новой жизни.
   Жизнь, меж тем, проявила ко мне благосклонность. Сразу после окончания университета меня пригласили на стажировку в одно из дизайнерских агентств, где я ещё в студенческие годы подрабатывал себе на жизнь. Здесь никого не интересовала моя внешность и личные переживания, здесь требовалась высокая работоспособность, дисциплина и свежие идеи. А этих качеств у меня было, что называется, через край. Меня быстро заметили, и уже через два года известный кутюрье предложил мне работу в своём модном доме. От таких предложений отказываться не принято, и я с радостью перешёл на новую работу. Трудился на износ, впахивал как трактор на ниве моды, а денежки откладывал на предстоящую операцию.
   Но, работая среди девушек, я многого не мог понять в их поведении. Чем была наполнена их личная жизнь, я не знал. Не понял даже тогда, когда меня несколько раз гримировали и выпускали на подиум, вместо заболевшей модели. Я усердно подражал походке девушек, перенимал их жесты, ужимки, с успехом внедрился во внешний облик, а вот внутренний мир их остался загадкой. Столько секретов обнаруживал каждый день, что решил научиться сначала, быть женщиной, а уж потом менять пол. Но легко сказать - научиться. А как? У кого? Кто научит этой тайной науке быть женщиной? И ответ пришёл сам собой. Вокруг меня полно великолепных женских нарядов, восхитительной обуви, волшебного белья, превосходных украшений на все вкусы. И доступ ко всем этим сокровищам у меня имелся, и пользоваться ими я уже умел.
   Однажды, очень стесняясь, спросил разрешения нашего маэстро взять на один вечер наряд из старой коллекции для своей, якобы имевшейся у меня, девушки. Маэстро хитро улыбнулся со своим привычным прищуром, но разрешил при условии полной сохранности эксклюзивного образца.
   И вот в один из редких своих выходных, я облачился в наряд от кутюр и попал в этот клуб.
   Он сделал длинную паузу, приложившись к остывшей чашке, а потом, вздохнув уже легче, продолжил.
   - Я долго присматривался, с кем бы познакомиться. Вы мне сразу понравились. Весёлые, раскованные. Но подойти сразу опасался. А когда вы, Вероника, удалились, спросил разрешения у Александры. Ну, а дальше вы всё знаете, - подытожил свой рассказ Николай.
   - Знаешь что, Николаша, после такой исповеди, мы вынуждены стать подругами. Как честные люди, - грустно пошутила Вероника.
   - А как вы, Вероника, меня расшифровали?
   - И прекрати выкать. Мы теперь подруги. Выглядел ты замечательно, а вот как болтать начал, сразу стало подозрительно. Ну, а в танце выяснилось окончательно. Ох, как я тогда взорвалась! Если бы ты там, на унитазе, стал и дальше рыпаться, я бы тебе точно расцарапала твою прелестную мордашку. Но, растрогал ты меня. Даже огорошил, можно сказать.
   - И вы, - он обвёл нас взглядом, - вы научите меня? Будете учить? Да?- радостно выпалил Николай.
   - Постой, а может ты просто гей? - высказала догадку Ника.
   - Нет, никакой я не гей, - серьёзно отрезал Коля.
   - Но ведь ты хочешь, чтобы тебя любил мужчина, хочешь любить мужчину? Так найди себе дружка. Сейчас их много. Любите друг друга на радость.
   - Ну, как ты не понимаешь! - с досадой скривился он, - это ненормально. Я хочу любить по-женски и быть любимой, как женщина.
   - А ты пробовал? С мальчиком?
   - Нет, я не общаюсь с "голубыми". Хотя... многие меня таковым и считают. Я вообще, не люблю мужское общество. И на это есть причина.
   - И что же, ты с тех пор ни разу больше ни с кем не переспал? - не выдержала я.
   - Почему? - обратился он ко мне, - было, и неоднократно. Была одна особа, которой я отдавался. Да, именно отдавался. Она сама меня так трахала, что я сознание терял от её безумств. Вот с ней-то я себя больше чувствовал женщиной, чем когда-либо, даже больше, чем она. Вела она себя, как госпожа с рабом, а мне это даже нравилось. И было чему подчиняться. Она была такая прекрасная и величественная. Но нам пришлось расстаться, после того, как я признался ей во всём. Она наигралась, жестоко высмеяла меня, и бросила. А когда я настойчиво попытался вернуться к ней, её новый любовник засадил меня в камеру к уголовникам.
   - И что? - нетерпеливо прервала я.
   - Что, что?! У них с "педиками" разговор короткий. Теперь я, на их языке, "опущенный петух". Втроём они насиловали меня всю ночь. Я кричал, звал на помощь, но никто не остановил этого издевательства. Я пытался защищаться, но они здоровые бугаи, куда мне против троих. Били больно, но без следов. Умеют, подонки, это делать. Короче, сломался я быстро. А вот измывались надо мной они долго. Это было хуже, чем кошмарный сон, это было такое унижение!!! Просто растоптали, как грязную тряпку! Обкончали и помочились на меня в конце. Я чувствовал себя таким ничтожеством, что куча дерьма, наверное, могла бы презирать меня. Мне жить не хотелось! Понимаете! Но что-то меня уберегло от самоубийства. Наверное, моё желание, моя вера в исполнение этого желания.
   - Бедняжка! Какой ужас! - заплакала я, вспомнив собственные подобные переживания, и сжала его тонкие пальцы.
   - Да уж! Представляю! - вздохнула Вероника. - Что же с тобой делать? А?
   - Вероника, Александра, девочки, - взмолился он, - не бросайте меня! Научите! Я готов выполнять все ваши требования, я терпеливый. Я столько уже натерпелся...!
   - Это не дай Бог никому, Коленька! - она встала, обняла его плечи сзади, поцеловала в щёку и сочувственно добавила, - Ах ты, бедолага! Я не могу тебя бросить в таком положении. А ты, Александра, готова раскрыть свои тайны нашей новой подружке Николь?
   - Да, я тоже. Мне ужасно жалко его, вернее её. Ну вот, я опять запуталась! - замялась я, всхлипывая и вытирая слёзы.
   Его исповедь произвела на меня ошеломляющее впечатление и растрогала до слёз. Сколько горя и унижений пришлось пережить этому пареньку из-за нелепой ошибки природы!
   - Так, значит решено! Забыли Николая, Николь вернулась. Ты, кстати, где живёшь?
   - Комнату снимаю на окраине, у бабульки старенькой. Там дешевле. Я ей помогаю иногда, она мне скидку делает.
   - Так вот, перебирайся к нам. Квартира большая, всем места хватит. Гардеробную для тебя освободим. И будешь у нас под постоянным контролем, - уверенно заявила Вероника.
   - А бабулька моя, как же?
   - Ну, будешь её раз в неделю навещать, деньги привозить, продукты. Что там ещё? И комната твоя за тобой останется.
   - А я вас не стесню? - застенчиво спросила Николь, вновь входя в прежний образ.
   - Стеснишь, конечно! Но я ведь дура добросердечная. Живёт во мне бабская сердобольность. Не могу отказать людям в помощи, через это и страдаю по жизни.
   И Вероника была права. Она действительно пострадала от своей доброты, хотя умела быть жёсткой и хитрой. Но доброта её, всё же, была сильнее. Другая бы обиделась на жизнь, или того хуже, а она всегда с оптимизмом смотрела вперёд и выходила с честью из всех передряг.
   Была она замужем. Влюбилась в провинциального паренька, а тому только этого и надо было. Поженились, родился сынишка, дела мужа пошли "в гору" благодаря тестю, а через пять лет он её бросил, отняв ребёнка. Его адвокат оказался талантливым пройдохой. Так всё повернул, что суд решил дело в пользу отца. С сыном ей разрешалось видеться два раза в месяц. Она готовилась к этим встречам, словно к величайшему событию в своей жизни. Но сына так обработали, что он после двух встреч отказался видеться с матерью. Это был сокрушительный удар по её материнской любви. Она ещё несколько раз пыталась увидеться с сыном, но уже безуспешно. После такого предательства ей долго не удавалось выйти из глубокой депрессии. Но инстинкт взял своё.
   Меня она подобрала на вокзале. Я тогда не прошла в институт по конкурсу, сумку с вещами украли, денег даже на билет до дома не осталось. Хорошо хоть документы в карманах остались. Я ревела на вокзальных ступенях, но никому не было до меня дела. Даже полицейский патруль прошёл мимо, не обратив внимания на девочку-подростка. И только её сердце дрогнуло от моих слёз. Она как маленькому ребёнку вытерла слёзы своим платочком и заставила высморкать сопливый нос. Тёплой ласковой ладонью нежно погладила мой лоб и позвала с собой. А мне было всё равно. Я как бездомная собачонка побежала за первым, кто приласкал. Она привезла меня в эту квартиру, которую удалось отсудить у мужа, и оставила жить, без всяких условий. Квартира была почти пуста. Судебная тяжба с бывшим мужем отняла почти все её, и без того скудные, средства. Ей самой-то едва удавалось сводить концы с концами, а она ещё взялась за моё устройство в институт. Были у неё какие-то связи. Уж как она это сделала, не знаю, но только случайно освободилось одно место, на которое меня и зачислили. Я видела, как ей приходится крутиться, как она устаёт, но никогда не унывает. И даже если вечером валилась на диван, как загнанная лошадь, делала это с непременной улыбкой на лице. Я тоже заразилась от неё этим оптимизмом и уверенностью в себе. Тяжко нам приходилось. Иногда даже холодильник пустовал, а уж про поход в кафе и говорить нечего. Бывало, ложились спать на единственном диване с пустыми желудками.
   Я влюблялась в неё постепенно, а она никогда не подталкивала меня к этой любви. Сначала мне просто было тепло и уютно засыпать рядом с ней и просыпаться, встречая её заботливый тёплый взгляд. А потом я уже не могла и дня прожить без её божественного тела, без её, сводящих с ума, поцелуев. Всё, что она со мной делала, мне безумно нравилось. До сих пор её забота не ослабла, и ласки не остыли. Я для неё просто ангельское создание, девственно-безгрешное, хрупкое и ранимое, а она для меня великолепная богиня, любящая и всемогущая. Да, она могла быть жестокой и дать сдачи обидчику. Но только не со мной. Случалось, ревновала. Но это только от безумной любви. Я забавлялась иногда её ревностью потому, что повода никогда не давала. Мужской любви я до тех пор не знала, а потому и не представляла себя ни в чьих других объятиях. Да и не хотела попробовать после того, как она мне показала кошмарный спектакль.
   Как-то я стала расспрашивать её о сексе с мужчиной, а она возьми и заяви: "Я тебе покажу, как это делается. Обещай, что досмотришь до конца, и ни при каких условиях, не будешь в этом участвовать". На следующий вечер она устроила оргию с двумя молодыми мужиками. Я примостилась в глубоком мягком кресле и приготовилась к эротическому представлению. Для остроты ощущений сбросила всю одежду и накинула прозрачный пеньюар. И очень скоро об этом сильно пожалела.
   Что они только не вытворяли с ней! Куда хотели, туда и входили. И вообще, вели себя с моей возлюбленной, как с последней шлюхой. А она корчилась в их руках и, страдая, смотрела на меня, сжавшуюся от страха и отвращения. Её взгляд будто говорил: "Ну, теперь ты убедилась?". Со стороны это смотрелось отвратительно, совсем не так, как в эротическом фильме. Всё было грязно, и грязь эта омерзительно пахла. Я была просто в шоке от такого издевательства над моей Никой и позора, в котором я чувствовала себя виновной. Я вжалась в кресло и просто оцепенела от ужаса. Мне хотелось убежать, даже несмотря на данное обещание, но я не могла. Дикий, животный страх сковал меня, не позволяя даже отвести взгляд. Всё кончилось у меня на глазах. Они бросили её растерзанную и грязную, оделись и ушли. А меня колотил нервный озноб, и к горлу подступал тошнотворный ком. Меня тут же вывернуло наизнанку, потом ещё и ещё раз. Следом за этим случилась страшная истерика. Она попыталась меня успокоить, но я с визгом бросилась от неё и, в панике, заперлась в ванной. До утра я рыдала и никак не могла отмыться от той липкой вонючей грязи, которой, казалось, была облита с головы до ног.
   Несколько дней я не разрешала ей даже приближаться ко мне, а не то, что дотрагиваться. Да и она сама себя чувствовала, словно прокажённая. В слезах она потом умоляла простить её за этот безумный поступок, за это надругательство над моей тонкой натурой, за разрушенную веру в её чистоту. Но, в конце концов, я не выдержала, бросилась в её объятия, и мы снова ревели, обливая друг друга слезами. Конечно же, я всё простила. Да, это было жестоко. Но она пожертвовала собой ради меня.
   Девственность моя так и осталась непорушенной, как нечто священное и бесценное. Она меня в этом убедила, а её мнение было превыше остальных.
   Теперь мы живём счастливее всех. Моя богиня вознеслась из грязи, горя и позора, пройдя все страдания, бережно неся меня, как единственное сокровище мира в своих нежных объятиях.
   Всё у нас теперь наладилось. У меня в следующем году защита диплома, у неё расширяется налаженный бизнес. Она уже не носится по точкам, как гончая, а может уделять больше времени себе, чтобы всегда нравиться мне. И надо с восхищением признать, это ей блестяще удаётся. Меня она тоже научила наслаждаться жизнью, находя прелести во всём, даже в мелочах.
   Теперь в нашей жизни появилась Николь. Она оказалась на редкость прилежной ученицей. В мужской одежде она практически нам не попадалась на глаза. Таково было одно из условий Вероники. Николай старался выскальзывать из квартиры незамеченным и возвращался в свою комнатку так же тайком, а перед нами появлялась Николь, аккуратно прибранная, всегда чистенькая и скромная. Всего немного мы поработали над её внешним обликом. Лишь подкорректировали тот образ, в котором она чувствовала себя уютнее. А с каким энтузиазмом и весельем мы оформляли её девичью. Она так радовалась своему новому гнёздышку, что я даже позавидовала немного. Оказалось, там было даже уютнее, чем в нашей спальне. Потом устроили праздничный шопинг вместе с ней. Она с восторгом выбирала себе бельё и домашнюю одежду, а мы лишь помогали и консультировали.
   Николь с увлечением постигала кулинарные премудрости. В этом её наставляла Вероника. Я научила её вязать, а шить и выкраивать она умела не хуже нашего. Кстати, работа Николая в модном доме, давала нам множество приятных моментов. Не все эксклюзивные экземпляры подходили по размеру, но что-то он нам подбирал в кладовых своего маэстро, и мы щеголяли в роскошных нарядах на разных вечеринках, привлекая всеобщее внимание мужчин, и вызывая жгучую зависть женщин. Николь была просто на седьмом небе от всего этого праздника жизни.
   Она любознательно закидывала нас вопросами, а мы откровенно всё рассказывали и показывали. Всё до мелочей, хоть иногда я стеснялась в отличие от моей Ники. Вообще, Вероника проявляла чудеса изобретательности, моделируя для Николь все моменты женской жизни. Что не могла доходчиво объяснить, показывала на себе. Например, с помощью простой детской соски-пустышки, бельевых прищепок, медицинского пластыря и каких-то таблеток устраивала ей ежемесячно критические дни. И судя по рассказам Николь, её ощущения в эти дни почти совпадали с моими. У неё так же болела голова, и ломило суставы. Она жаловалась на боли внизу живота. Была сонлива и рассеяна днём, зато ночью никак не могла заснуть. А однажды из-за совершеннейшего пустяка накричала на меня, после чего со слезами просила прощения. Я, конечно же, понимала, как ей приходится нелегко, она ведь ещё не привыкла к этим регулярным состояниям. Всё ей прощала и мы, вместе всплакнув, мирились. Николь усердно училась, выполняя все указания наставницы, и терпела все трудности женской жизни.
   Через три месяца предварительный этап обучения был успешно пройден. Николай взял положенный отпуск для того, чтобы... Николь забеременела. Вероника считала, что первая беременность и рождение ребёнка - главное событие в жизни любой женщины. Без этого испытания из Николь настоящей женщины не получится. Но для правдоподобности ситуации нужно было "залететь". Секс с мужчиной - самое подходящее средство, попасть в "интересное положение". Лишить "девственности" нашу ученицу, решено было самым романтичным образом, чтобы для неё это было связано с приятными воспоминаниями. Для этого Вероника долго подыскивала кандидатуру, несколько дней дежуря около одного из известных гей-клубов. И, наконец, нашла.
   Его звали Викт?ор. Красавец-мужчина, высокий, широкоплечий, сильный. Лицо героя-любовника могло свести с ума многих женщин. И одевался он совершенно по-мужски, но с лоском, при всём при этом, являясь глубоко убеждённым геем. Вероника недолго объясняла ему его роль. Показав фото Николая, она соврала, что тот ещё девственник. И задача наёмного любовника лишить этого мальчика девственности самым изысканным и нежным образом. Глаза Викт?ора загорелись алчным сладострастным блеском, и он согласился. Они обговорили детали и назначили время встречи.
   Наш наёмник прибыл в назначенное время с букетом великолепных роз и во всём своём блеске. Мы устроили маленькую вечеринку в изысканном интимном стиле, полумраке и с романтической музыкой. Николь безропотно играла роль хорошенькой скромной девочки, и Викт?ор, приняв условия игры, стал талантливо за ней ухаживать.
   Выдержав подобающую паузу, мы удалились в свою спальню, оставив "молодых" на любовном ложе. Всё, что там происходило, мы, естественно, могли наблюдать через видеокамеру, спрятанную заранее. А посмотреть, действительно, было на что.
   Викт?ор влюблено шептал что-то на ушко своей "крошке", теребя её тонкие пальчики. Играл он великолепно, видно, поднаторел в этом искусстве. Я смотрела на монитор и удивлялась: как это разительно отличалось от того ужаса, что показала мне Вероника. "Значит, могут быть и такие нежные мужчины? - думала я. - А смогла бы я оказаться на месте Николь? И что бы я ощущала?"
   Меж тем, наша ученица постепенно сдавала позиции под любовным напором, подкреплённым бокалами вина. Викт?ор тонко и изящно подводил её к цели их встречи. Он нежно целовал её ладони, ласкал каждый пальчик, постепенно поднимаясь всё выше к стройной шее. Николь прикрыла глаза и отдалась его тонким ласкам. Опытный любовник не торопился и доводил свою "лапочку" до страстного желания довольно долго. А когда на пол упало её платье, она уже готова была отдаться во власть этого сильного тела. Но и тут Викт?ор не спешил. Он с благоговением склонился перед Николь и стал снимать, сначала туфельки, потом ажурные чулки, при этом легко касаясь ног своей возлюбленной губами. Продолжая обильно покрывать тело поцелуями, он лишил её нижнего белья и стал красиво, как опытный стриптизёр, раздеваться сам. Николь сидела на краешке дивана, поджав ноги и стыдливо прикрыв наготу руками. Видно была, как её тело бьёт нервная дрожь, а может, это было сладострастие.
   Викт?ор закончил свой эротический танец и элегантно предложил испробовать себя на вкус. Николь сначала очень робко приложилась губами, но потом вошла в раж и довела своего мужчину до оргазма, чуть не захлебнувшись бурным потоком. Он со стоном рухнул к её ногам, уткнувшись лицом в колени.
   Отдохнув пару минут, Викт?ор с азартом возобновил свои ласки. Теперь уже он пробовал на вкус все её прелестные места. А когда его "аппарат" вновь пришёл в боевую готовность, они слились в безудержном экстазе. Он выл от удовольствия и выкрикивал объяснения в любви, она стонала, полностью отдаваясь его объятиям и ласкам. Позы менялись плавно, но непрерывно. Насколько я поняла, в этот раз они изверглись в оргазме одновременно. Николь рухнула навзничь в изнеможении, а он благодарно целовал её руки, шепча что-то нежное.
   Отдышавшись, они отправились в душ. И, по всей видимости, там тоже что-то было, так как задержались они надолго. За ночь они сливались ещё два раза. Викт?ор был безудержен и неистощим, а вот Николь в конце уже была измочалена до полного изнеможения. Мы с Никой, возбудившись таким зрелищем, тоже не смогли удержаться от любовного соития.
   На утро Вероника проснулась раньше всех, на цыпочках вошла в гостиную и тихонько, чтобы не побеспокоить Николь, разбудила Викт?ора. Тот встал осторожно, невесомым поцелуем попрощался с, разметавшейся по постели, ночной партнёршей, и тихо прошёл в ванную комнату. Потом они вежливо попрощались с Вероникой.
   - Вы были великолепны, Викт?ор, превосходно справились со своей ролью. Если Николь захочет продолжения вашего знакомства, вы узнаете незамедлительно.
   - Вы умная, но коварная женщина, Вероника. Вы разрушаете моё сердце. Я полюбил его. Передайте ему хотя бы мою визитку, - и он протянул голубой прямоугольник с готической надписью и номером телефона.
   Она проснулась только во второй половине дня. Приняла душ и прибрала постель в гостиной. Выпив чаю, снова легла в постель, но уже в своей комнатке. Разбудила её Вероника, вернувшаяся вечером домой.
   - Николюшка, девочка, - постучалась она в дверь, - ты ещё спишь, лапка?
   - Входи, Ника, милая, я сейчас встану, - отозвался заспанный голос.
   - Лежи, лежи, лапушка, - успокоила, входя в комнату, Вероника, и присела на край кровати.
   Николь блаженно потянулась и открыла глаза. Она с благодарностью взглянула на наставницу и взяла её ладони в свои, а та поцеловала ученицу в щёку.
   - Ну, как ты себя чувствуешь, девочка моя?
   - Знаешь, всё болит, я разбита полностью.
   - Знаю, знаю! Ещё бы, ты ведь этой ночью, можно так сказать, лишилась девственности. Этот этап ты выдержала с достоинством. Кстати, тебе понравилось? Он тебе понравился?
   - Да, такой мужчина, мечта, наверное, любой женщины. Викт?ор, действительно, красив. Он так нежен и опытен в любви. Я забыла с ним про всё на свете. Просто голову снесло от его умопомрачительных ласк. Никогда ещё меня так не ласкали.
   - Я рада, что ты в восторге от этой ночи. Между прочим, он оставил тебе свою визитку, сказал, что влюбился в тебя и желает продолжения ваших отношений. Ты как?
   - Нет, - ответила Николь серьёзно, - теперь, когда страсть улеглась, а осталась только боль, я поняла, что влюбился он в это мужское тело, а не в женщину, заключённую в нём. Я не хочу быть его послушным любовником!
   - Ну, что ж, - с сожалением, вздохнула Вероника, - это решило бы многие твои проблемы. Но у тебя было время разобраться в себе. Ты хочешь продолжать обучение дальше?
   - Да, Вероника! - с жаром отозвалась Николь, мгновенно оторвавшись от подушки, - Да, милая, я не отступлюсь.
   Ученица прильнула к груди своей наставницы, и они долго ещё сидели так молча.
   За ужином Вероника торжественно объявила, что наша Николь распрощалась с девичьей невинностью, и теперь ей предстоит пройти все испытания будущего материнства. За это мы выпили по бокалу вина и поздравили подружку с замечательным событием в её жизни.
   Вероника опять проявила свои волшебные способности. Она вновь придумывала приспособления и доставала соответствующие препараты. В первые дни Николь чувствовала радость, она была просто счастлива. Радовалась всему, целовала нас без всякого повода. Потом обострился аппетит и обоняние, но изменился вкус. Она набрасывалась на всё солёное, но любимые пирожные вызывали отвращение. Запах цветов раздражал её, и их пришлось убрать из комнаты.
   Пока не начал вырастать животик, Вероника предложила ей прервать беременность.
   - Но тогда ты не пройдёшь испытание, - предупредила наставница.
   - Нет, что ты, Никулечка. Я так счастлива, я всё пройду до конца, - восторженно заверила ученица.
   - Ну, смотри! Дальше будет только хуже. Терпи.
   И на этом восторги закончились. Помимо болей внизу живота и груди, начался период токсикоза. Бедняжку рвало от всего, что удавалось съесть, а потом, еле переставляя ноги, она плелась до постели, чтобы вскоре снова бежать в туалет. У неё ломило всё тело, ужасно болела голова, кидало в жар. Иногда она страдала одышкой. Она жутко мучилась, но стойко всё переносила. И лишь однажды пожаловалась, что терпение её иссякает. Тогда Вероника придумала новое испытание, пытаясь спровоцировать прерывание беременности.
   Она договорилась со своим гинекологом, устроить её молодой подружке экскурсию в родильное отделение с присутствием при родах. Врач засомневался, пойдёт-ли это на пользу молодой девушке, возможно, такое зрелище её испугает. Но Вероника умеет убеждать и он согласился. Я тоже изъявила желание посмотреть на настоящие роды, но мне категорически было в этом отказано.
   - Ангел мой, - спокойно сказала Ника, - тебе одного спектакля ужасов достаточно. Я не прощу себе никогда, если подвергну тебя ещё раз такой пытке. Тебе не стоит на это смотреть. Настанет время, всё увидишь. Прошу тебя, не настаивай.
   - Неужели это так страшно? - усомнилась я.
   - Поверь, зрелище не из приятных.
   - Но тогда зачем ты Николь туда ведёшь? - удивилась я, - она и так себя плохо чувствует.
   - Вот именно! Именно в таком состоянии она и сломается. Она не пройдёт это испытание.
   - Ты хочешь всё прекратить? - опять спросила я.
   - Честно говоря, да. Мне больно смотреть на её мучения, ведь это я их ей создаю. Но она сама на это пошла, и только сама может от этого отказаться.
   В назначенный день они с Николь уехали в роддом, а я осталась дома. Я готовила ужин в расчёте на изменившиеся вкусы "будущей мамочки" и гадала, какое же впечатление произведёт эта экскурсия на нашу подружку.
   Они вернулись как раз к ужину. Но Николь отказалась садиться за стол и ушла к себе. Она вообще выглядела совершенно подавленной, и в этот вечер была особенно молчаливой. Видя её состояние, я уже довольна была, что не поехала вместе с ней. Видимо, Вероника была права, такое зрелище может испугать и сломить неподготовленного впечатлительного человека. И, похоже, наша подружка не выдержала этого испытания. Во всяком случае, мне так тогда показалось.
   - Что с ней? - поинтересовалась я у Вероники.
   - Устала. Плохо ей, - коротко ответила она, явно, многого не договаривая.
   - Ну, а как прошла экскурсия? Что вы видели? - допытывалась я.
   - Я не знаю, я отсиделась в машине, - отвечала грустно Ника, - а ей показали всё без утайки, как и было условлено.
   - Но на ней просто лица нет! Я ведь не слепая! Что произошло?
   - Не знаю! Не знаю я, - растерянно ответила мне Вероника, - она вообще ни слова ещё не сказала. Вышла оттуда бледная с обалдевшими глазами. Я её расспрашиваю, а она, вроде как, не в себе. Молчит, будто, совсем меня не понимает. Мне даже страшно стало! О, боже, а вдруг она действительно того...
   - Да ладно тебе накручивать!
   - Что я, дура, наделала! Совсем заигралась! Тоже ещё выискалась, долбанная наставница молодёжи!
   - Вероника, прекрати! - потребовала я, - ты меня пугаешь!
   - Прости, Санечка, - встрепенулась она. - А ты ещё хотела с ней. Вот бы мне сейчас вас двоих отхаживать. Я бы сама свихнулась.
   Мы сидели молчаливые, грустные, подавленные случившимся, а еда не лезла в рот. Пауза затянулась. Вероника обхватила голову руками, упершись локтями в стол. Она плакала. Я тупо ковыряла вилкой в своей тарелке, и даже не пыталась её успокоить.
   - А может, не надо больше, - робко предложила я.
   - Да, - вскинула она на меня заплаканные глаза, - да, вот сейчас пойду и скажу ей, что всё нужно прекратить!
   - Не надо, Никулечка, - неожиданно раздался слабый голос Николь.
   Мы в своих переживаниях и не заметили, как она появилась на кухне и прислонилась к дверному косяку. Возможно, она слышала не только последние наши слова.
   - Девочки, милые, не надо так убиваться, - жалобно произнесла бедняжка, - Простите меня, я столько вам беспокойства принесла.
   - Николюшка, девочка, - бросилась к ней Вероника, - это я у тебя прошу прощения! Прости меня, бедняжка, страдалица ты моя! Давай всё бросим? А? Ну, сколько можно издеваться над тобой? Тебе и так досталось!
   Она обняла Николь, расцеловала её щёки и, прижав к груди, повела за стол. От такой сцены у меня тоже навернулись слёзы. Я вскочила и обняла их обоих. Мы втроём стояли у стола и, обнявшись, ревели. Ревели совершенно искренне, давая выход, переполнявшим нас, чувствам. А когда немного успокоились, уселись за стол.
   - Ну и мордочки у вас, девочки, - сквозь слёзы улыбнулась Николь.
   - У тебя не лучше, - отыграла я шутливо.
   На лице Вероники тоже растягивалась улыбка.
   В этот вечер мы всё же поужинали. Слёзы высохли, страсти утихли, встрёпанные чувства приходили в норму. Мы, не сговариваясь, старались не упоминать о произошедшем сегодня. Завалились на диван и дружно смотрели мультики.
   Николь решительно отказалась прекращать свою беременность. До конца отпуска Николаю осталось две с половиной недели, а это означало, что у "роженицы" скоро будут роды. Вероника уже разработала подробный план будущих "родов", но нам его пока не раскрывала. А меня всё же разбирало любопытство, что же увидела Николь в роддоме.
   - Николь, я понимаю, что тебе неприятно вспоминать, - набравшись смелости, однажды спросила я, - но ты видела, как рождается ребёнок?
   - Ох, Сашенька, милая, видела. Всё видела. И что до родов происходит, и что после бывает. Наверное, мне специально показывали всё самое страшное. Знаешь, это безумно страшно. Там некоторые роженицы даже ходить не могут, так им тяжело носить свои огромные животы. Сколько всяких осложнений! Ужас! Это пытки какие-то, да и только. А они, бедняжки, терпят. Мучаются, но идут на это сознательно, словно на распятие.
   - Ну, а сами роды как? - перебила в нетерпении я.
   - Это..., - она задумалась, подбирая нужные слова, - это, как казнь приносит избавление от пыток, так и роды избавляют от мучений. Правда, говорили, что рожают и без особых мучений. Есть совершенно здоровые женщины, или кто не в первый раз. Но сами роды - это зрелище не для слабонервных. Возможно, той женщине, которую я видела, было всё равно, лишь бы поскорее родить, она мучилась уже вторые сутки, но смотреть на это со стороны мне было страшно. Я вся тряслась от ужаса, когда она там кричала. Кричала так безумно, я чуть с ума не сошла. Лицо у неё совершенно некрасивое, искажённое. Вся раскрасневшаяся и потная. Она кричала и тужилась, а я тоже непроизвольно тужилась вместе с ней. Да так старалась, что даже обмочилась нечаянно. Хотелось тоже закричать, но с трудом себя сдержала. И убежать нельзя. Куда? Я ведь там была как бы студентка на практике. Меня одели в халат, шапочку, маску, поставили в уголке рядом с каким-то прибором и сказали, чтоб не дёргалась и не лезла никуда.
   - Ужас какой! А ребёнок, как ребёнок рождается, ты видела? - опять встряла я.
   - Фу! - и дрожь отвращения пробежала по её телу, - мы рождаемся такими мерзкими: в крови, в противной слизи, похожими на кусок синеватого мяса, орущими. А ещё эта пуповина! Её пережали инструментом и обрезали. Кровь так и брызнула на халат врача. И знаешь, мне показалось, эта женщина совсем не испытала удовольствия, когда ей на грудь положили это орущее грязное существо. Она вообще не знала, что с ним делать. Она, мне показалось, не понимала, зачем это делается. Ей просто удалось избавиться от мучений, и именно этому она радовалась гораздо больше.
   Потом за мной пришла та женщина, которая меня там оставила и, увидев моё предобморочное состояние, дала понюхать нашатыря. Мы пошли смотреть послеродовые палаты. И вот там я поняла, что материнство - это счастье. Ты бы видела глаза кормящих матерей. Они так любят своих младенцев! И это нельзя не заметить. Вот за это счастье они и терпели столько мучений. Но это я сейчас понимаю, вспоминая всё, что видела, а тогда всё у меня перемешалось в голове. Меня ещё продолжала бить дрожь, и единственным желанием было, покинуть этот дом, сбежать. А когда Вероника посадила меня в машину, со мной приключился какой-то непонятный ступор. Я вообще перестала что-либо соображать, и опомнилась только у себя на кровати.
   - Бедняжка! Такого натерпелась страха, - посочувствовала я, сжимая её ладони. - И что ты решила?
   - Я буду рожать! Сашенька, я должна через это пройти. Не знаю, что со мной будет. Как всё это будет делать Вероника? Я бы даже умерла, но не сдалась.
   - А вот я, никогда! Мне уже страшно. От твоих рассказов меня прямо в дрожь бросает, да ещё твои мучения здесь, у нас на глазах. Нет уж, я на такие подвиги не согласна!
   Живот у Николь рос прямо на глазах... при помощи большого воздушного шарика и двухслойного фартука, в который этот шар помещался. Вероника помогла надеть Николь это приспособление ещё до посещения роддома и вливала в "животик" по литру тёплой воды в день. Таким же образом наливались и груди, только эти два шарика размещались в бюстгальтере. Кроме того она заставляла её выпивать огромное количество жидкости, чтобы та постоянно бегала в туалет.
   Я ей так сочувствовала, но облегчить страдания могла лишь своей лаской и бережным отношением к ней. Мы вообще очень заботились о ней в этот период. А она продолжала быть послушной и аккуратной. Смешно и неуклюже она передвигалась по квартире, наводя чистоту, перемывая посуду, готовя еду. Токсикоз уже прошёл, и ей легче было занимать досуг, когда нас не было дома. Правда, у неё теперь болела поясница, и отекали ноги, но это от резкого прибавления в весе. А вообще, она держалась просто героически.
   - Знаешь, Санечка, - как-то призналась Вероника, - я совершенно не понимаю её упорства. Либо Николай сумасшедший, либо нашей Николь настолько осточертела жизнь в мужском теле, что она готова на любые муки, лишь бы избавиться от своего внешнего Николая. Но какая сила заставляет её терпеть эти немыслимые пытки? Не каждый закалённый мужик вытерпит такое. Вот это мужество! И далеко не каждая беременная женщина так мучается. Я ведь специально создаю ей самый сложный вариант развития беременности. Всех знакомых врачей замучила вопросами. Завралась совсем, добывая нужные препараты. Я себя начинаю ненавидеть за зверства, которые вытворяю с нашей девочкой.
   - Так зачем же ты всё это затеяла? - спросила я, - да ещё и усложняешь.
   - Ох, как мне тогда захотелось отыграться на Николаше за все обиды мужицкие.
   - Отыгралась? - укоризненно сказала я. - Теперь сама себя же и укоряешь.
   - Ой, и не говори, Санечка, сама не рада. И бросила бы, да она не соглашается. Ну, ни в какую!
   - И что теперь?
   - Ничего. Рожать будем. До конца, значит, до конца.
   - А когда ей рожать?
   - Отпуск скоро заканчивается, так что дня через два, чтобы к выходу на работу Коля был в норме, - успокоившись, объясняла Вероника.
   - Я вижу, ты, как всегда, всё уже продумала и приготовила.
   В назначенный день мы все отправились за город на дачу. Маленький, но уютный домик располагался в малонаселённом садовом товариществе среди соснового леса. Вероника купила его по случаю меньше года назад. Летом мы там прекрасно проводили время. В доме можно было жить и зимой, но из-за меня пришлось вернуться в город. Сейчас там почти безлюдно. Поздней осенью все дачники уже вернулись в свои городские квартиры. Вероника мудро решила, что там будет удобнее. В квартире хоть и была установлена хорошая звукоизоляция, но, как я потом поняла, не достаточная для того, чтобы соседи не всполошились.
   Прихватив всё необходимое, загрузились в машину. По дороге закупили продукты на несколько дней и в приподнятом настроении помчались за город. Вероника спешила завершить эту затянувшуюся жестокую игру, Николь радовалась скорому завершению испытаний, а я радовалась за них обоих. К завтрашнему дню всё должно окончиться.
   "Родильное отделение" в нашем домике, оказывается, было приготовлено заранее. И когда Вероника всё успела?!
   Николь приняла душ и выполнила все гигиенические процедуры, как перед настоящими родами. Одетая в длинную ночную рубашку, она легла на кровать и, с нескрываемой тревогой, следила за манипуляциями "акушерки". Конечно же, она волновалась. Впереди её ждала боль. Она ведь всё это уже видела. В какой-то момент Николь даже запаниковала, попыталась даже вырваться, но было поздно. Вероника уже успела надёжно зафиксировать тело "роженицы" ремнями и липкой лентой.
   - Ты будешь присутствовать? - спросила меня Вероника.
   - Нет, Ника, я боюсь, мне уже стало страшно.
   - Ну, и правильно. Нам будет проще. Займись едой. Нам рожать долго, проголодаемся.
   - Всё будет хорошо, милая, - с грустью заверила я Николь, - ты справишься. Я за тебя буду переживать.
   Я обняла распростёртое тело, как можно нежнее расцеловала её лицо и, расплакавшись, удалилась из спальни.
   Несколько часов подряд я слышала только глухие стоны нашей Николь и ободряющий голос Вероники. А снаружи разыгрывалась непогода. Ветер всё усиливался. Мелкий дождик, накрапывавший с вечера, превратился в ливень. Всё будто нарочно совпало. Николь кричала всё чаще и сильнее, а погода бесилась с большей силой. За окнами хлестали потоки дождя, налетал шквалистый ураганный ветер, что-то громыхало на крыше, в лесу трещали стволы деревьев. Где-то совсем рядом, со страшным скрежетом выворотило с корнем дерево. Оно рухнуло, и в доме погас свет. Меня охватил такой ужас, что я в панике забилась в угол, обхватила голову руками и со всей силы зажмурила глаза. Я скулила, как маленький щенок и даже описалась как в детстве, только сразу этого не заметила. В комнате было темно и жутко, а мозг разрывался от дикого крика. Николь кричала каким-то зверским, охрипшим голосом, захлёбываясь собственными воплями.
   Мне казалось, что этому кошмару не будет конца. Но продолжалось это на самом деле несколько минут. Как-то внезапно всё стихло. Вдруг замолчала "роженица", моментально стихла буря, прекратился ливень. На секунду в доме воцарилась оглушающая тишина. Я ещё не успела осознать всё происшедшее, как из соседней комнаты донёсся плачь новорожденного ребёнка.
   "Ребёнок родился?! - ошарашено удивилась я. - Ребёнок? Откуда здесь ребёнок? Она действительно родила?!" Мозги мои тогда точно свернуло набекрень. В тот момент я действительно поверила в чудо. Состояние моё было таково, что я совершенно забыла про нашу игру. Мне всё казалось настоящим, и беременность Николь, и эти роды, и месяц мнимой беременности растянулся для меня на девять. Ещё минуту я сидела обалдевшая в углу, а потом вскочила и бросилась на голоса. Больно ударилась в темноте о стол и со всего маху грохнулась на пол, зацепив скатерть с посудой. Звон бьющихся тарелок, наконец, привёл меня в чувство.
   Я корчилась на полу и завывала от боли, а потом вдруг расхохоталась, как придурошная. Сдали нервы.
   - Санечка, ангел мой, ты не сбрендила, случаем, от страха? - услышала я смеющийся голос Вероники. Она стояла в проёме двери с большим электрическим фонарём в руке. Её голос, такой добрый, родной, щемящий душу, окончательно привёл меня в равновесие. Я замолкла и на четвереньках подползла к своей любимой, тихо обняла её колени, и душа моя наполнилась радостью спокойствия. Всё! Всё кончилось!
   - Как Николь? - через минуту спросила я снизу.
   - Нянчит младенца, - задорно пошутила Ника, - наша молодая мамочка!
   Она повернула луч фонаря к кровати, и а увидела измученное, но счастливое лицо Николь. Она была уже свободна и прижимала к груди свёрток с "младенцем".
   Я поднялась, кривясь от боли, и подошла к кровати. Слёзы радости затуманивали мои глаза. Я целовала её липкий холодный лоб, солёные щёки, сухие улыбающиеся губы, шептала ей всякие нежности. Вокруг горели свечи, и я смогла разглядеть личико куклы-младенца, что продолжала прижимать к своей огромной груди Николь. Я видела такую куклу в магазине, и там она тоже плакала очень правдоподобно.
   Вероника оставила нас наедине и наводила порядок в разгромленной гостиной. Торжественный ужин не состоялся. Все были так измотаны этим последним испытанием, что, наскоро перекусив, улеглись спать уже на исходе ночи.
   На следующий день электричество так и не починили, а оставаться в холодном доме без света не было никакого смысла. Мы с Вероникой снова загрузили всё привезённое в машину и уложили на заднее сидение Николь. Сидеть она не могла, да и ходила с трудом. Не знаю, что с ней вытворяла Ника, но боль до сих пор давала себя знать. Ещё бы, если меня её крик вывел из равновесия, то каково было ей самой!
   Вероника почти не разговаривала всю дорогу, и лишь одобрительно улыбалась на наши с Николь воркования, когда я в очередной раз оборачивалась назад и радостно видела счастливое лицо нашей подружки. Бурных восторгов не было, но у каждой из нас была своя тихая радость.
   Через три дня Николь поправилась, и мы решили устроить пышную вечеринку, так сказать, выпускной вечер, по случаю окончания обучения Николь. Пригласили друзей, я притащила нескольких однокурсников, накупили всякой вкуснятины, цветов, и ударились в безудержное веселье. Праздник удался на славу. Не знаю, кто как, а я совершенно не помню, как расходились гости.
   Очнулась я на диване в гостиной с больной головой и страшной засухой во рту. Раздеться, по всей видимости, уже не было сил потому, что даже один туфель остался на ноге. А вот Вероника, в объятиях которой я и проснулась, была совершенно обнажена. Но не это меня поразило, а то, что я увидела, как только открыла глаза. Это был обнажённый Николай. Вечерний макияж, оставшийся от Николь, размазался по лицу и испачкал подушку. Он разметался по постели, лёжа на спине без одеяла. И... о, Боже! Его мужское достоинство торчало во всей красе. Сначала я даже не поняла, что это торчит из Николь, но сон быстро слетел и всё встало на свои места. Надо признаться, "аппарат" его выглядел внушительно, и я это с удивлением отметила. Нет, я видела такое не впервые, видела и другие мужские гениталии, но этот его... был достоин похвалы. Только вот портили его ужасные кровоподтёки и ссадины. "Это последствия "родов" - пришла мне догадка, и тут же я ужаснулась, - "А что же было три дня назад?!".
   Неуклюже вылезая из постели, я разбудила Николая. Он открыл глаза, увидел меня, глазеющую на него обнажённого, вскочил, как ужаленный, мгновенно прикрылся подушкой и, виновато улыбаясь, помчался в комнату Николь. А я, зевая и потягиваясь, поплелась на кухню к холодильнику.
   В этот день мы провожали Николая. Он собрал свои вещи и вещи Николь. Вероника и я изъявили желание проводить его до места прежнего пребывания. Он, с благодарностью, согласился. Долго добирались по вечерним пробкам, трогательно расцеловались при расставании, а потом так же медленно возвращались домой с мокрыми лицами и красными от слёз глазами. Вероника, как всегда, взяла себя в руки быстрее, а я ещё долго поскуливала, вытирая слёзы.
   - Да ладно тебе, хватит уже разводить сырость, - стараясь быть весёлой, сказала Вероника, - всё же хорошо. Всё кончилось благополучно.
   - Тебе совсем не жаль? - сквозь слёзы спросил я.
   - Жаль, конечно. Николь была миленькая девочка. Но я рада, что эта игра закончилась. Как же я устала!
   - Ты устала издеваться над ней?- вдруг встрепенулась я. - А она, не устала?
   - Устала не она, а он, - Ника сделала ударение на слове "он". - Вообще он замечательный парень. После всего, что я с ним вытворяла, даже стала уважать его, как мужчину.
   - Мужчину?! - шокировано, удивилась я.
   До меня всё ещё не доходило, что моя подруга говорит о Николае, в то время, когда я грустила о Николь.
   - Да, да, Санечка, ангелочек мой, - ласково произнесла Вероника, - да ни одна женщина бы добровольно не пошла на такие пытки, мы идём на это поневоле, нас гонит инстинкт, тупой инстинкт продолжения рода, а он согласился. И не отказался от задуманного, как бы я его к этому не принуждала. Вот это настоящее мужество! Да, с головой у него не всё в порядке. Но врачи ему не помогут.
   - Я тебя не узнаю! - слёзы мои высохли.
   - Я сама себя не узнаю.
   - Так, может, это ты так после вчерашнего говоришь! - вдруг впервые приревновала я. - Что у вас было?
   - Ах, это! - усмехнулась Ника. - Так, дурачились.
   - Дурачились?! - взвилась я. - Это голышом-то, с мужиком?! Я утром видела, какая у него дурилка торчала!
   - Да успокойся ты, глупенькая. Ничего такого не было, честное слово. Ты мне не веришь?
   - А что тогда было?
   - Ну, что, что, - пожала неуверенно плечами Вероника, - ты вырубилась, гости расползлись, мы остались наедине. Нам стало скучно, и мы устроили друг другу стриптиз. А когда он обнажился совсем, я увидела, как изуродовала его мужскую красоту. Расчувствовалась по-пьянке, стала просить у него прощения, пыталась его приласкать. Он меня благодарил всячески, но не поддался. А потом мы просто надрались и вырубились рядом с тобой. Вот и всё приключение.
   - Ты его ласкала?! Ласкала там...? - всё ещё ревнуя, возмутилась я.
   - Ну, погладила жалеючи. И что?
   - И всё-таки, ты пыталась его соблазнить?
   - Дурёха ты моя, ревнивая! Да успокойся, не было ничего, - успокаивала меня Ника, а потом, задумавшись, добавила. - Взрослеешь.
   Не сразу я успокоилась, да и смутное подозрение не покидало меня долго. Но, в конце концов, я всё забыла, и вновь моя богиня поднялась на Олимп.
   Мы старались вернуться к прежней жизни, но долгое время вспоминали о Николь. Гардеробная ещё долго не могла вернуться на своё место. Жаль было уничтожать уютное гнёздышко, так любовно и дружно устроенное нами.
   Николай иногда напоминал о себе мэйлами, присылал фотки, и всегда подписывался "Николь". Его модный дом отправился на фестиваль высокой моды, а потом было турне по Европе с шоу-показами.
   Я усиленно готовилась к защите дипломной работы и мало внимания уделяла Веронике, за что в итоге и поплатилась. А возможно, это произошло и без моего участия.
   Как-то летом она не ночевала дома, отзвонившись по телефону, ничего точно не объяснив. А на следующий день во всём мне призналась. Присела передо мной, стала виновато целовать руки и рассказывать всё подробно. Призналась, что влюбилась, что собирается выйти за него замуж. Я просто потеряла дар речи, а она всё говорила, говорила, говорила. Во всех подробностях описывала знакомство с ним, как он красиво ухаживал, как она его "динамила", а он всё терпел и упорно добивался её. Оказалось, что их встреча произошла ещё зимой, но она тщательно это от меня скрывала. А теперь, когда скрывать нет сил и желания, просила прощения.
   Удивительно, но её искренность, поборола мою обиду. Нет, конечно, досадно было, что она меня променяла на какого-то мужчину, что наша любовь кончилась, что меня бросила моя любимая, но она была счастлива, и я не смогла найти слов осуждения. Я поняла, что сейчас она счастлива, счастлива, как никогда, и, в душе, радовалась за свою подругу.
   Она всё так же заботилась обо мне, но всё меньше времени проводила со мной. А после свадьбы совсем перебралась к мужу, оставив меня в своей квартире. Свадьба была скромной и тихой.
   - Знаешь, Санечка, - сказала она мне при расставании, - я уверена, ты меня скоро забудешь. Не возражай, пожалуйста! Выслушай! Я давно не была так счастлива, хочу, чтобы ты тоже обрела своё счастье. Мы всё-таки бабы. Как ни выпендривайся, а природа берёт своё. Нам было хорошо вдвоём, очень хорошо, но ничто не вечно. И ты найдёшь того единственного, за которым пойдёшь на край света. Он будет любить тебя, тебя нельзя не любить. Поверь, не все мужики такие твари, как мой первый, есть и другие - добрые, нежные, мужественные. Ты удивишься, но Николаша именно такой.
   - Коля?! - действительно, удивилась я.
   - Угу, - она, молча, кивнула головой, - да, да. Наше четырёхмесячное приключение, начавшееся, как увлекательная забава и, превратившееся в отвратительное издевательство, перевернуло моё отношение к жизни. Мне стыдно! Почему-то я уверена, что Коля передумает, он не станет женщиной, несмотря на все наши старания. Да и не верю я, что операция превратит его в полноценную женщину. Из него получился бы самый заботливый муж. Вот бы тебе такого. А впрочем, ты взрослая девочка, теперь ты всё будешь решать сама. Прости меня, Александра.
   Её я не могла не простить, а вот согласиться с её предсказаниями не хотела. Мне тогда казалось совершенно возмутительной мысль о моей любви к мужчине. Я себе этого и представить не могла. Чтобы какой-то самец лишил меня невинности?! Да ни за что!
   Не скажу, что я была в шоке от ухода Вероники, или потеряла вкус к жизни, но жизнь эта стала однообразна. Меня теперь полностью поглотила забота о будущей профессии и дипломе, который я успешно защитила впоследствии.
   На выпускном балу я получила смс-ку от Николая. Он сообщал, что вернулся из турне и просит о встрече с нами. Я не задумываясь, ответила согласием и пригласила к себе. Мне вдруг захотелось повидаться с Николь.
   Но приехал Николаша. Сияющий в улыбке и с огромным букетом, он просто ворвался в открытую дверь. С ходу обнял меня и расцеловал моё растерянное лицо. Я не сопротивлялась. Мне не было противно. Я даже с удивлением ощутила приятность аромата цветов, смешанного с его мужским запахом. Он совсем не изменился внешне, но в глазах его сверкали счастливые огоньки, которых раньше не наблюдалось. Николай, вообще, раньше почти не смеялся.
   - Сашенька, миленькая, как я рад! - воскликнул он. - А где Вероника?
   - Проходи, - принимая из его рук букет, сдержанно, пригласила я.
   Сначала он весело болтал, но быстро посерьёзнел, когда я рассказала о нашем расставании с Вероникой. Мы долго беседовали за накрытым столом, пили вино. Он искренне сочувствовал моему горю, успокаивал, вытирал мои слёзы, гладил ласково мои ладони.
   - Потанцуй со мной, - слегка захмелев, попросила я.
   Он мгновенно вскочил и галантно пригласил на танец.
   В полумраке гостиной звучала завораживающая мелодия, а мы плавно покачивались в такт музыке. Танцевали долго. Я, расчувствовавшись, плаксиво жаловалась на свою скучную жизнь без Вероники, а он сочувственно успокаивал меня тихим участливым голосом, гладил мои волосы, целовал лоб.
   - А ты ещё не передумал? - вдруг спросила я его.
   - О чём? - не понял он сразу моего вопроса.
   - Стать женщиной, - уточнила я, заглядывая ему в глаза снизу вверх.
   - Нет, через месяц мы улетаем с показами в Гонконг. Денег у меня уже достаточно. Оттуда Николай уже не вернётся, - как мне показалось, с сожалением ответил он.
   И тут в меня вселился дьявол. "Раз уж он, все равно, почти женщина, почему бы в последний раз не воспользоваться его мужской принадлежностью!" - решила я. Мне вспомнилась ночь, когда Николь лишилась "девственности", показалось это так романтично, что я сама захотела оказаться на её месте и так же красиво расстаться с невинностью.
   Николай быстро понял, чего я от него хочу. Он, конечно, не ожидал от меня такого желания, но покорно поддался моему требованию. Слов для этого не понадобилось, всё было понятно и так.
   И та ночь повторилась. Но теперь на месте Николь была я. Сначала его ласки были необычны для меня. Это отличалось от того, как делала Вероника, но, войдя во вкус, мы полностью отдались наслаждению. Это было просто бесподобно! Такого умопомрачительного сладострастия я не испытывала ни до этой ночи, ни, тем более, после. Он каким-то внутренним чутьём предугадывал все мои желания, самозабвенно исполнял их, отдавая себя в полное моё распоряжение. Мы бесконечно наслаждались друг другом, но он совершенно, казалось, не заботился о собственном удовольствии, прилагая всё умение и все свои усилия, чтобы доставить мне несравненную радость. Сладкая боль пронзила моё тело и я, с замиранием сердца, ощутила прилив безумного счастья. О, как это было великолепно!

...

  
   Шесть лет прошло, а я помню те события в подробностях.
   - Николенька, помоги мне, - раздался голосок той беременной "матрёшки".
   "Николенька, - повторила я мысленно, и вдруг меня словно ошпарило кипятком, - Николенька?! Николь!". Так вот это кто! Вот это да! Вот так сюрприз из прошлого!
   Теперь красотка с собачкой меня уже больше не интересовала, всё моё внимание было приковано к купе в другом конце вагона. Я уже бесповоротно была уверена, что не ошибаюсь. Это именно Николай.
   Подойти к нему оказалось несложно. Он в очередной раз провожал свою супругу в туалет, и остался на посту рядом с дверью.
   - Здравствуй, Николь, - почти шёпотом, обратилась я к нему.
   - Здравствуй, Александра, - с готовностью, ответил он.
   - Ну, значит, я действительно не ошиблась.
   - А я тебя узнал ещё на перроне. Ты совершенно не изменилась. Всё так же мила.
   - О! - вскинула я брови. - Спасибо, а вот ты очень изменился. Тебя почти не узнать.
   - Пришлось измениться.
   Но тут послышался звук сливаемой воды. Наше время кончилось. Я быстро сунула в его ладонь свою визитку и проскочила в тамбур. Компрометировать его мне совершенно не хотелось, а потому, больше я к нему не подходила. Ночь прошла без сна. Утром, я одной из первых покинула вагон, устремившись к стоянке такси. Два дня я не находила себе места. "Позвонит, или нет? - гадала я в нетерпении, и просила его мысленно, - Позвони! Позвони мне, позвони!".
   Он опять угадал моё желание, позвонил. Предложил встретиться в кафе.
   - Так значит, Николай всё же вернулся из Гонконга невредимым? - вместо приветствия сказала я, подходя к столику, за которым он уже меня ожидал.
   - Сашенька, я так рад тебя видеть, - вставая мне навстречу, улыбнулся он сверкающей улыбкой и, как будто, не расслышал моего вопроса.
   - Ты один сегодня, - осведомилась я.
   - Да, до двух я свободен. Что будешь заказывать?
   - Кофе и, пожалуй, ... пирожное "Эверест", - попыталась я иронизировать, намекая на нашу первую встречу.
   - А, ты помнишь!? - весело удивился Николай и, подозвав официантку, сделал заказ.
   - Как живёшь, Коленька?
   - Как видишь, Николай не остался в Гонконге, - вдруг ответил он на первый вопрос, - Николь осталась там.
   - Что же помешало? - разбирало меня любопытство.
   - Несколько причин. И ты, между прочим, тоже к этому причастна.
   - Я?! Каким образом?
   - После той ночи я же в тебя почти влюбился, и на какое-то время усомнился в правильности моего решения.
   - А потом?
   - А потом, достаточно было просто полюбить по-настоящему, - совершенно серьёзно сказал он. - Оказалось, до этого я и не подозревал, что такое любовь. А она была рядом.
   - А где она сейчас, кстати? Как же ты позволил себе её оставить?
   - Оля в клинике академии акушерства и гинекологии. Мы приехали сюда рожать.
   - Что-то серьёзное? - осведомилась я из вежливости.
   - Да, серьёзная патология, тяжёлая беременность. Мы долго не могли решиться на эту беременность. Врачи всячески отговаривали, но она решила рискнуть. Вот мы и записались к профессору... э...ну, как его.
   - Да, да, я знаю. Говорят он у них волшебник, творит чудеса. Уверена всё будет хорошо.
   - Надеюсь и молюсь о ней, - возвёл он кверху глаза.
   - Совсем, как Николь когда-то. Или мне так кажется?
   - Это ты верно подметила. Она такая..., - он замялся, подыскивая эпитеты, - святая она для меня. Чем-то на тебя тогдашнюю похожа. Правда, правда!
   - Никогда бы не подумала, - сказала я, но в душе даже обрадовалась такому сравнению. Действительно, тогда я была совсем другая.
   - Прости, а ты-то как? - поинтересовался Николай. - Замужем? Семья?
   - Я? Замечательно, в полном порядке. Веронике скоро шесть лет.
   - Веронике? - искренне удивился он. - Ты назвала дочь Вероникой? - и вдруг задумался.
   - Даже не затрудняйся, - угадав его мысли, предупредила я, - это только моя дочь. И отчество она носит по моему отцу.
   - Прости, я не знал. Почему ты не сообщила мне сразу?
   - Мужчина мне тогда был совершенно не нужен. Как, впрочем, и теперь, - с деланным равнодушием ответила я. - К тому же, я выбрала тогда именно тебя только потому, что совершенно не предполагала такой живучести от Николая.
   В половине второго мы дружески расстались.
   Номер его телефона больше никогда не высвечивался на экране моего мобильника.
  
   Апрель 2013г.
  
  
  
  
  
  
   В текст вставлены цитаты или перефразированные отрывки из Библии, Корана, Торы, а так же в работе над повестью использованы: Евангелие Л.Н. Толстого, "Вавилонский талмуд", "Анналы" Тацита, "Иудейские древности" Флавия, "Истории Иешу бар Пандиры", "Правдивое слово" Цельса, "Письма Плиния к Траяну", "Книга Урантии", "Сказание Фомы, израильского философа, о детстве Христа".
   Триарии - тяжёлые пехотинцы римского легиона.
   Декан - командир десяти солдат.
   Центурия - подразделение из ста солдат.
   Когорта - подразделение из шести центурий.
   Легион обычно состоял из десяти когорт.
   Хешван - третий осенний месяц.
   Тессерарий - один из младших офицеров, отвечавший за расстановку постов охранения и смену паролей, заместитель опциона.
   Децимация - казнь каждого десятого воина в подразделении, бежавшем с поля боя. Такое подразделение потом располагалось за территорией лагеря до полного искупления своей вины.
   Центурион - командир центурии. Центурион первой центурии первой когорты считался старшим из центурионов легиона.
   Опцион - помощник центуриона.
   Кастигаццо - телесное наказание.
   Префект лагеря - офицерский чин третий по старшинству в легионе.
   Витис - жезл, сплетённый из виноградной лозы, символ власти центуриона.
   Ав - третий месяц лета.
   Тишрей - второй месяц осени.
   Бирема - галера с двумя ярусами вёсел.
   Гладис - обоюдоострый меч.
   Пилум - метательный дротик с длинным тонким стальным наконечником.
   Нисан - второй месяц весны.
  
  
  
  
  
  
  
  
  

1

  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"